Голос у барда оказался на редкость красивым, мягким и бархатным, и верным. Такого в самой переполненной таверне услышат, даже если будет он напевать совсем тихо, мурлыча себе под нос с чувственным глубоким придыханием. Впрочем, для саги своей он выбрал торжественный, хоть и не громкий тон:
В цветущей Долине, средь тучных полей,
Над широкой рекой Вестемеи,
Старинная крепость стоит на холме
И светится огнями во тьме.
Там стены высоки, бойницы узки
По-над водами быстрой реки.
Там гордый вельможа на троне сидит,
И свой суд и закон он вершит.
Да, уж на что он был горазд, так это как раз на суд! Скорый, бесповоротный и безжалостно справедливый. Суровый господин Старого Гнезда не знал сомнений. О каждом впервые встреченном человеке он мгновенно составлял прочное и беспристрастное мнение, переменить которое не могли никакие обстоятельства. Он оглядывал собеседника холодными светло-серыми глазами, мгновенно постигая разум его и душу, слабости и стремления, и мысленно ставил у него на лбу свое собственное вечное тавро. И ошибался он редко, а это было всего обиднее. Он также не умел и не желал скрывать своих истинных чувств, полагая не без оснований, что люди, обиженные его прямотой, запрячут свою обиду куда подальше, зато честная похвала привяжет вернее веревки. Впрочем, хвалил он редко. Своих сыновей не хвалил никогда. Требования к наследникам Старого Гнезда были так высоки, что их любое достижение воспринималось как должное. Храбрость Гаретта, хитрость Эрбина, присущее Мелгиору умение ладить с любыми людьми, и даже ученость маленького книжника Дарелана не служили поводом для похвалы. Сыновьям Гарнета и положено было превосходить всех иных доблестью, умом, красотой, ученостью, боевым мастерством, силой воли, умением повелевать... Всем, короче. Так когда же, после какого досадного недоразумения тавро никчемности заклеймило лоб четвертого сына Гарнета? На чем основывалось нежелание отца нанимать ему учителей, отсутствие интереса к его успехам? Отчего глядел он на Гвайдра, как на собаку с двумя головами, с некоторой брезгливостью и с недоумением: зачем несчастная тварь все же существует в мире? Насколько Гвайдр помнил, так было всегда. Прочие обитатели его тесного мира отражали отцовское отношение. Конечно, никто не смел открыто высказывать неуважение господскому сыну. Но и уважения никто не показывал. Белье на его постели не менялось месяцами. За столом его обслуживали в последнюю очередь. Перебить его считалось делом обычным. Впрочем, жаловаться ему не приходилось. У него было все: красивая одежда, хорошие лошади, добротное оружие, сколько угодно выпивки и еды. Не было у него только друзей. И братьев у него не было тоже.
Его сыновья отличились в бою
Показали отвагу свою,
И каждый из них был прекрасен лицом,
И любим своим грозным отцом.
Старшие братья Гаретт и Эрбин, сыновья первой и любимой жены Гарнета, и вправду отличились в Калератской кампании короля Эвенира. Для Гвайдра они были продолжением отца - далекими героическими фигурами, почти мифическими в своем великолепии. Маленький Дарелан, книжник и умница, вечно окруженный учителями и философами, жил в своем собственном мире, где не было места простоватому старшему брату. Гвайдр по-своему любил серьезного и молчаливого Дарелана и приносил ему забавные диковинки, камни с отпечатками невиданных тварей, хрупкие свитки желтого пергамента с непонятными письменами, старинные карты, нарисованные на выскобленной коже, но настоящей близости между ними не возникало. Только Меглиор, златовласый и синеглазый, с вечной улыбкой на пухлых, как у девушки, губах, был единственным другом Гвайдра. Как весело и совсем нестрашно было воровать для старшего брата пахучие булки с кухни, покрывать его мелкие огрехи, лазить на самую верхушку яблони за самыми спелымии яблоками, чтобы заслужить его веселую похвалу! Но слишком рано умница Меглиор понял, что дружба с Гвайдром вредит его отношениям с отцом, накрывает и его, блестящего, тенью бесперспективной серости, очевидной и безнадежной посредственности. Он стал избегать не слишком забавное общество Гвайдра и тяготиться его безудержным обожанием и простым желанием угодить. Но глуповатый младший братишка не отставал, и тогда Меглиору пришлось сказать ему прямо: я уже взрослый и мне не до тебя. У меня уроки, охота, танцы, упражнения с оружием. Для Гвайдра эта потеря оказалась слишком велика. Она была невыносимой. Любовь сменилась ненавистью так быстро и бесповоротно, как бывает только в детстве. И тогда Гвайдр решил побить Меглиора. Побить больно и обидно, на виду у братьев и отца. Особенно на глазах у отца. Чтобы и он, наконец-то понял... Что именно отцу полагалось понять, Гвайдр и сам не знал. Но за деревянный меч взялся по-настоящему, со злой, слепой решительностью, с полным презрением к синякам и ссадинам, к боли и стыду.
Но самым прекрасным был Гвайдр молодой,
Что прославился твердой рукой,
На пышных турнирах он копья ломал
И врагов из седла вышибал
Сначала Гвайдр прославился в основном упрямством. Никто не хотел браться за его обучение, тратить время на нескладеху, в десять лет впервые взявшего в руки оружие. Но на сына господина Гарнета просто так рукой не махнешь и Гвайдр нахально предлагал себя в соперники всем подряд и бывал бит с обидной легкостью, но всякий раз подбирал сопли и вытирал пот и снова поднимал свой деревянный меч. И однажды удача все же улыбнулась Гвайдру, когда один из отцовских ветеранов, седой силуриец по кличке Болтун, взялся обучать его боевому мастерству. Не бывало у нелюдимого молчаливого Болтуна более усердного ученика. Не бывало у господского сына более беспощадного учителя. И во всем свете не было отца, более равнодушного к успехам сына. Когда Гвайдр выиграл свои первые скачки, господин Старого Гнезда, увлеченный беседой со старшим сыном, исхода трудного состязания не заметил. Когда в долгом поединке с пикой и щитом Гвайдр все же побил Миглиора, отец скривился на него, как на невежу, и увел прочь побежденного сына, заботливо обнимая за плечи. А когда четырнадцатилетний Гвайдр победил на турнире в стольном городе Тарнаге и сам король надел на его голову золотой венец, отец при этом славном событии даже не присутствовал. Но бард, конечно, об этом не пел. Как не пел он о том, как празднуя свою турнирную победу в невеселой компании Болтуна, Гвайдр впервые в жизни напился пьяным и долго ревел, вытирая горькие хмельные слезы рукавом пыльной стеганки.
В горах за пределом господской земли
Там, где ели до неба росли,
Злой Литмир Свистун в своем логове жил
И на всех жуткий страх наводил.
Не ведал пощады свирепый дракон,
Кровожадностью славился он.
Никто не спасался, ни стар и не мал,
И народ наш под гнетом стонал.
Стонать господин Гарнет начал не вдруг. До той поры, когда горный клан Артана Безухого отыскал на своих землях залежи весьма ценного олова, о драконе в Старом Гнезде говорили, как о забавной диковинке. Даже с гордостью: вот, у нас в Долине даже и дракон свой есть. Жрет горных туров, но и купцами, идущими через перевал Три Радуги, не брезгует. Ах, вы как раз туда и направляетесь? Ну, что ж, матушка Ран вам в помощь. Вот один тоже так на прошлой неделе, чтоб на Вестемеи пошлин не платить... Но олово в горах отыскалось и Гарнет сговорился с горным князьком скупать у него всю добычу оптом, если тот подрядится доставлять металл в Старое Гнездо. Как раз через Три Радуги. Артан поначалу согласился, но когда в срок одной луны три его каравана пропали на перевале, вместе с охраной, мулами и повозками с товаром, он сообщил Гарнету о своем решении на договор наплевать и продавать металл в Калерат, где цену дают пониже, но зато и драконов на добрых людей не натравливают. Гарнет ответил встречным предложением - обеспечить доставку, забирая олово прямо с рудников. Артан согласился. Тогда и послышались в Старом Гнезде первые стоны.
Конечно, Гарнет на заднице не сидел. Первым на Три Радуги направился отряд калератских наемников, числом в три дюжины. За обещанным вознаграждением не вернулся никто и наемники были объявлены дезертирами. Вскоре после этого вернулся от Артана потрепанный караван, потерявший на перевале почти всех людей и вьючных животных. Уцелевшие свидетели рассказывали кошмарные вещи, за что и получили репутацию безумцев. Следующий обоз сопровождался отборной стражей Старого Гнезда во главе с самим храбрым Гареттом. Он один и вернулся с перевала. До крепости он не дотянул, умер от ран и ожогов в придорожном трактире в двух днях пути то дома. Вот тогда Гарнет и собрал свой совет.
Призвал господин наш героев своих
Прославленных в битвах лихих.
Доколе, сказал он, мы будем терпеть
В наших землях крылатую смерть?!
Вообще-то, он сказал по-другому. Смерть наследника состарила его на два десятка лет и в его жесткой черной щетине проступила первая злая седина, и настоящая безумная ярость звенела в его голосе, когда он бросил в лица своих старых боевых товарищей, их сыновей и клятвенников:
- Трусы! Сброд! ****ские выродки, предатели, дезертиры!
Голос полевого командира взлетал к прокопченному потолку пиршественного зала и отражался от стен, покрытых знаменами поверженных врагов и гордым оружием победителей бесчисленных боев и турниров. Эти самые победители глядели себе под ноги, сгибаясь под гнетом жестокого справедливого обвинения.
- На что я держу вас, кормлю, учу, врачую ваши хвори? На что держу под своим кровом ваше сучье семя? На что вы жрете мой хлеб, да хлещете мое вино? Всем вам только пожрать да посрать, да баб вам подавай, да рабов, да золота с серебром! А как воевать, так вы все под лавку, как тараканы.
И Гвайдр стоял вместе со всеми и тоже глядел себе под ноги, где в разбросанной по полу соломе копалась суетливая мышка, слишком глупая, чтобы бояться. Он мучился стыдом и раскаянием и хотел поменяться с мышкой местами.
И бросил он клич: где же храбрый герой,
Что народ поведет за собой?
Кто подвигом славным в суровых горах
Свое имя прославит в веках?
Господин Старого Гнезда наливался темной кровью и пена пузырилась на его губах и синие жилы с веревку толщиной выступали у него на висках.
- Сегодня же один из вас, дармоедов, поведет отряд на перевал! А его дети и жена или кто там у него есть, останутся в залог! И если этот самый горе-командир сбежит, я отдам его выродков дракону! Ну, кто пойдет? Кто отважится? Или мне самому выбрать? Так это я быстро! Ну, кто?
Будто сама судьба толкнула Гвайдра в спину и он, еще не соображая что же это он такое делает, вдруг ступил вперед с криком:
- Отец! Я поведу отряд!
Храбрейший из храбрых, наш Гвайдр молодой,
Не кривил он отважной душой.
Бесстрашно и гордо ступил он вперед:
Меня месть на дракона ведет!
За старшего брата хочу отомстить
И ужасного зверя убить.
Позволь же, отец, мне принять смертный бой
Чтоб с победой вернуться домой!
Нечасто доводилось Гвайдру говорить, тем более в таком людном месте, и голос подвел его, сорвался и задрожал. Лица повернулись к нему, белые пятна, темные дыры ртов, провалы глаз. Ему вдруг мучительно захотелось спрятаться, убежать, пропасть с лица земли. Гарнет сощурился, скривился с неприязненным удивлением, будто и вправду мышь на полу ответила на его призыв. Он обронил с ядовитой насмешкой:
- Это кто там тявкает? Что за щенок там пасть раскрывает?
И страх прошел. Настоящий лютый враг стоял перед Гвайдром, непримиримый и жестокий, и в сравнении с ним дракон казался всего лишь переросшей ящерицей. Ведь что дракон мог с ним сделать? Всего лишь убить. Один раз и навсегда. А стоявший перед ним убивал его снова и снова, каждый день, шестнадцать лет подряд. Так чего же ему бояться, о чем печалиться? Улыбка сама появилась на его губах и голос обрел силу и не было сомнений в его словах:
- Это говорит Гвайдр, сын Гарнета из Долины, брат погибшего Гаретта. Я берусь убить дракона и отомстить за брата. В залог тебе оставляю братьев и отца. Примешь? - с этим он даже усмехнулся. Вместо улыбки получился оскал, и никто в зале не разделил его веселья. Никто даже не пошевелился, когда пораженный немотой Гарнет молча кивнул.
Отряд смельчаков за собой он повел,
Где каждый был молод и зол,
И гордая доблесть горела в сердцах
И эхом гремела в горах.
Гвайдр серьезно собирался пойти на дракона в одиночку, но верный Болтун уже составил другие планы. Поровнявшись с Гвайдром на выходе из зала, он мрачно поинтересовался:
- Серебро у тебя есть?
- Есть, - слегка удивился Гвайдр.
- Нам нужно с пол-дюжины людей, горцев желательно. Они тебе обойдутся в хорошую монету, - пояснил Болтун, исчерпав словесный запас за последние пол-года.
Горцы нашлись к вечеру того же дня. С серебром вышло затруднение. Собственно денег у Гвайдра оказалось не так уж и много и ему пришлось продать в городе свои нарядные одежды и оружие, украшенное самоцветами, и все кольца и драгоценные безделушки, но через три дня нужные припасы были собраны и отряд двинулся в путь.
По кручам и скалам в заоблачной мгле
Взбирался отряд в вышине.
Все ближе драконово ложе в горах,
Только не было страха в сердцах.
Дорога была не слишком долгой и не больно трудной. Отряд нарочно свернул с караванной тропы, но путники не терпели нужды. Каждый из горцев знал свой сумрачный край и умел разыскать в неприветливой каменной пустоши ночевки с чистым ручьем и сухой закрытой от ветра пещерой, подстрелить горного козла и укрыться от камнепада. Дважды они видели дракона, но мельком и издалека. Вечером четвертого дня пути в гулкой просторной пещере у маленького костра они обсудили подробности своего рискованного плана. Болтун со своей обычной краткостью подвел черту под многочасовыми рассуждениями:
- Значит так. На закате второго дня мы все прячемся на горе Платок; мы с Гвайдром в пещере, вы - на вершине. На рассвете мы заманиваем Дракона в пещеру. Как только он засовывает туда голову вы учиняете обвал. Если удается дракона завалить, ждете два дня и возвращаетесь нас выкапывать из пещеры. Если же нет - хоронитесь до поры, потом идете в город, рассказываете обо всем господину Кастеллану. От него же получаете окончательный рассчет. Все, вопросов больше нет, и хватит трепаться.
Вопросов было множество, но задавать их никто не решился, а следующим утром отряд разделился - горцы отправились вверх по едва заметной тропе, а Гвайдр с Болтуном спустились в расселину с быстрой холодной речкой между камнями.
Их путь пролегал среди каменных круч,
Между хмурых насупленных туч,
Где быстрые реки по камню текли
И холодные воды несли.
Идти пришлось по руслу обмельчавшей реки, по скользким непрочным камням. Весь припас несли на себе, включая oгромные тяжеленные ручные баллисты, хотя вслед за ними, то отставая, то догоняя, плелись две приземистые лошадки. Лошадки были приманкой для Литмира. Гвайдр и Болтун тоже были приманкой, но для меньшего расстояния. Болтун, как обычно, молчал и Гвайдр повторяла про себя все известные о драконе сведения, да теребил в кармане восковые затычки для ушей, призванные защитить от самого страшного оружия Литмира Свистуна, его пронзительного, сводящегося с ума свиста. Несмотря на близкую опасность, дорога Гвайдру нравилась. Прозрачный острый воздух наполнял его светлой радостью, похожей на легкий хмель, и ясные лучи солнца сливались со свежей прохладой ущелья, и голос реки, звеневшей на камнях, шептал о покое и вечности. Гвайдр нечасто отлучался из Старого Гнезда и неожиданная свобода пьянила его и заставляла удивляться: отчего он никогда не думал о том, чтобы оставить крепость? Что там ему делать, никому не нужному и нелюбимому? Ведь мир, он так велик! В нем есть горы и реки, облака, опускающиеся к ногам, и маленькие деревья, не по сезону расцвеченные золотом и медью!
Но утром второго дня Болтун подрезал жилы одной из лошадок и приятная прогулка по ущелью закончилась.
Им пришлось идти очень быстро, чтобы положить между собой и приманкой приличное расстояние, но крики раненой лошади отражались от стен ущелья и Гвайдр не выдержал, заткнул уши воском, враз оглохнув и, как будто оглупев. И оттого он не услышал появления дракона и страшно поразился, когда Болтун сбил его с ног и бросил за камень. Потом он услышал свист. Отвратительный, предельно пронзительный звук, впивающийся в мозг, в кости черепа, в нервы за глазами. Но любопытство пересилило страх и Гвайдр выглянул из-за камня и впервые увидел дракона.
Их страшное чудище ждало в горах,
На кровавых сидело костях,
И свистом пронзительным жилы рвало,
Над горами ложась на крыло.
Литмир был прекрасен. Не слишком огромный, примерно втрое превосходивший размером крупную лошадь, он поражал мягкой плавной грацией движений, совершенными пропорциями, яркими красками блестящей чешуи. Он переливался всеми оттенками синевы, от тона глубокого вечернего неба до сверкающей светлой стали, он вспыхивал искрами сапфиров и голубым сиянием чистых ледников. Его маленькая голова, увенчанная сияющей алмазной короной, могла украсить собой любой холл. Не в силах сдержать восхищения, Гвайдр потянулся к прекрасному созданию... И тот час же взгляд горящих синим пламенем глаз обратился на него и языки белого огня заплясали между острыми клыками, и на свое счастье Гвайдр обмер и застыл в страшном потрясении, в ужасе и восторге. Никогда еще его жизнь не была такой полной, такой нестерпимо яркой и насыщенной, как в то мгновение, когда он впервые взглянул в глаза своей ослепительной смерти.
Неподвижность спасла Гвайдра. Много позже он припомнил, что дракон, обладая острым зрением, реагировал на движение, а не на образ жертвы. Но в момент смертельной опасности он замер в шоке и молча наблюдал за драконом, подхватившим тело еще живой лошади и легко, с места взмывшим в небо, чтобы растаять быстрой искрой в утренней синеве. Удар тяжелой ладони по спине пробудил Гвайдра к жизни. Он вытащил воск из ушей. Взглянул в бледное напряженное лицо Болтуна. И в беспамятстве безвольной тряпичной куклой повалился на землю.
Место предполагаемой засады они настигли на закате. Вход в пещеру чернел раскрытой зубастой пастью выше по склону пологой горы с именем Платок, примерно в десяти саженях над руслом реки. Склон белел обглоданными костями, на камнях матовыми шрамами виднелись царапины, оставленные мощными когтями. Молча, Болтун указал на вершину Платка и Гвайдр увидел несколько больших валунов, опасно нависших над склоном, а на одном из валунов он разобрал нечестивый знак, начертанный чем-то темным. Последив за его взглядом, Болтун довольно кивнул. Горцы достигли своего назначения.
Ночь провели в смрадной пещере, в одном из узких боковых ответвлений, недоступных для дракона. Снова пришлось затыкать уши воском, когда резкий визг ввинтился в мозг и заглушил вопли второй лошадки, выслеженной драконом.
На рассвете они установили баллисты у входа в пещеру. Именно тогда Гвайдр и понял, что ничего у них не получится.
Не ведал сомнений наш Гвайдр удалой
И героев он вел за собой.
В глубокой пещере, где вечная мгла,
Там ловушка дракона ждала.
Как заставить дракона войти в пещеру? Кто сказал, что он появится именно здесь и именно сегодня? Ведь таких лежбищ у него по всему хребту немерянно! Конечно, они пожетвовали лошадьми, но разве это гарантия? Может быть именно сейчас идет через Три Радуги караван, и Литмир Свистун уже подхватывает с узкой тропы первую лошадь, да вместе со всадником... Но вслух он ничего не сказал, лишь еще раз проверил взведенные баллисты и обследовал пещеру, где, между прочим, справа от входа, обнаружил небольшой, в три шага, тупиковый отросток, а скорее круглую нишу с низким потолком и неровным полом.
Время шло. Дракон не появлялся. Продуманный план превращался в глупую насмешку.
Болтун натянул тетиву на свой длинный боевой лук, бросил на ходу:
- Пойду охотиться. Сиди здесь, не высовывайся.
Гвайдр его, конечно, не послушался, спустился к реке, раздевшись до гола поплескался в ледяной хрустальной воде, посидел, обсыхая, на солнце. Желанное чувство красоты и покоя, к сожалению, не приходило, навеки сменившись горьким, как отрыжка, сознанием неизбежного поражения. О необходимости возвращаться в крепость ни с чем, Гвайдр и думать не желал. Уж лучше и вовсе покинуть дом навечно, скитаться по земле безродным странником... А что, почему бы и нет?
Он вернулся к пещере, сел на пороге, свесив ноги с крутого уступа. Солнце уже близилось к полудню, ласковыми пальцами касалось его лица, когда дальний комариный писк достиг его слуха, постепенно переростая в назойливый, на пределе слышимости визг... Он вскочил на ноги, панически нашаривая в кармане восковые затычки. Он уже видел маленькую и нелепо неуклюжую фигуру, бежавшую по берегу реки.
Но разве захочет коварный злодей
Смириться пред волей людей?
И Гвайдр решился поспорить с судьбой,
Ради друга рискнул он собой.
Тень накрыла ущелье и показалась Гвайдру огромной. В мире, лишенном звуков, Болтун бежал к пещере, судорожно размахивая руками, широко раскрывая рот, и Гвайдр понял его немой приказ: оставайся в пещере! Не выходи! Стреляй! Ощущение реальности происходящего покинуло Гвайдра. Он присутсвовал при глупом лицедействе, которое вдруг пошло наперекосяк, неправильно, жутко неправильно. Столб ослепительно-белого пламени, сверкающий клинок, ударил в откос и неловкая фигурка глупого лицедея покатилась, перевернувшись через голову. Это должно было вызвать смех. Это было ужасно. Тень мелькнула, на мгновение закрыв солнце над входом в пещеру; дракон лег на крыло в резком повороте, и Гвайдр, визжа от страха и отчаяния, бросился вниз с откоса, туда, где бесформенной кучей тряпья замерло на камнях сломанное человеческое тело. Задыхаясь горячим, сухим криком, он бросился на колени перед Болтуном, перекинул его руку через плечо, немеющими пальцами вцепился в пояс, рывком взвалил тело на себя и потащил в гору, уже не слухом, а железными тисками на висках чувствуя приближение дракона. Камни осыпались под ногами и тело на плече, взятое неловко и неправильно, опасно соскальзывало, неимоверно тяжелое, неподвижное, и воздух разрывал легкие сотней раскаленных игл, и пламя обжигало орущие от напряжения мышцы, и не успевшее оформиться мыслью отчаяние визжало в груди - не успеть! все пропало! все напрасно! Гвайдр бросил свое тело через вход пещеры и покатился вправо, к неглубокой нише, по инерции увлекая за собой и метвый груз Болтуна. Острые камни полоснули его по коленям, по бедру, по плечу. Крик, пробившийся через восковые затычки, был его собственным. Выстрелить он не успел. Струя немыслимо горячего света ударила в камни пещеры, мгновенно превращая ее в топку гигантской раскаленной печи. Утробный грохот прошел по земле глубокой болезненной судорогой и воздух мгновенно заполнился душной пылью и свет померк.
В укрытье несется наш Гвайдр молодой
И дракона влечет за собой.
А вслед камнепадом взревела гора
И засыпалась злая нора.
Ловушка удалась наславу.
Все вышло совсем не так, как было задумано над уютным пламенем мирного костра. Дракон и не подумал с осторожным любопытством деликатно заглянуть в пещеру. Он влетел в нее почти на всю длину и вовремя спущенный обвал прижал его хвост и задние лапы. Судорожные попытки освободиться лишь крепче пригвоздили его к каменному полу. Потоки огня плавили каменные стены. Гвайдр, накрытый бечувственным телом Болтуна, задыхаясь, провалился в темную бездну.
Он очнулся от легких прикосновений. Пещера была залита голубым дрожащим светом. Давление на глаза и виски вырвало стон из его горла и тотчас же язык беспощадного пламени лизнул свод пещеры и пол ее содрогнулся от глухого удара и воздух вновь наполнился пылью. Гвайдр почувствовал шершавый палец на своих губах. Прямо перед собой он увидел черное от пыли осунувшееся лицо Болтуна. В порыве неистовой благодарности за то, что друг выжил и не бросил его одного в засыпанной пещере, наедине с чудовищем, Гвайдр схватил шершавую руку Болтуна и прижал к своим губам. Жесткая ладонь плотно зажала его рот. Снова пещера озарилась жадным пламенем и Гвайдр скорее почувствовал, чем услышал, гулкий грохот осыпающихся камней.
Постепенно, понемногу, плавными осторожными движениями он отважился сместиться вглубь ниши, сесть, облакотившись спиной о неровную стену, подтянуть за собой непослушное тело Болтуна, упиравшегося в камни руками. Его ноги волочились следом безжизненным неподвижным грузом. Гвайдр уложил Болтуна себе на колени и обхватил его плечи. Он почувствовал крепкие руки на своих запястьях. Зыбкий свет дрожал на каменных стенах и вздуха становилось все меньше. Его вытеснял сладко-душный запах смерти.
Он слышал свист умирающего дракона, тоскливый отчаянный звон по ту сторону слуха, за пределами реальности. Ослабевший Литмир понял свою обреченность и смирился со своей несправедливой судьбой и теперь, прощаясь с жизнью он... пел. Он пел о свободе и синем ветре, послушном синим крыльям, о белоснежных горных кручах, плывущих под крылом, о плотных влажных облаках с проблесками земли, зеленой и синей. Он пел о высоте и одиночестве, о вызове судьбе, о небе и жажде полета. Он пел о крови, горячей соленой крови, текущей по клыкам, о вкусе страха, о хрупкой жизни, гаснущей во тьме. Гвайдр с ужасом осознал, что он понимает неслышимую песню дракона.
Еще он понимал мысли Болтуна. Жизнь покидала его обожженное изломанное тело и он не чувствовал боли, только раскаяние. Ему было жаль своей неудавшейся жизни и чего-то еще, оглушавшего его гаснущий рассудок горькой беспощадной виной.
В глубокой могиле, где горная твердь,
Во тьме, не на жизнь, а на смерть,
С драконом сражался отважный герой
И дракона осилил герой!
Постепенно Гвайдр понял, что всем им суждено умереть, заживо погребенными в темной лишенной воздуха пещере. Время тянулось бесконечно. Как только страх стал привычным, жажда скрутила горло. Гвайдр чувствовал жажду дракона и Болтуна, а уж потом и свою собственную. Сквозь толщу камней он видел искрящуюся воду горной реки. Он видел ее глазами Литмира, серебряной на черном, болезненно подвижной. Страх отступил. Острожно, бережно, он опустил Болтуна на камни и встал на ноги, держась за стену. Ему пришлось переждать волну дурноты, справиться с подступившим беспамятством, с приступом слабости и тошноты, но он вышел из скорлупы своей ниши, в темное жерло пещеры. В плотной почти полной темноте он разобрал огромное тело дракона, тускло блестящую чешую, полу-закрытые глаза и два языка неяркого синего пламени, дрожащего в черных провалах ноздрей. Некоторое время Гвайдр постоял над телом грозного Литмира Свистуна, прежде чем вспомнил о восковых затычках. Торопливо, словно стесняясь своей слабости, он выбросил липкий воск. И услышал песню своего дракона так, как не слышал ничего и никогда. Песня заполнила его, затопила и захлестнула, она вошла в его кровь и стала частью его сути. Она простиралась много дальше, чем он мог видеть и слышать и даже вообразить. В ней было все - мудрость и прощение, и грусть, и горечь вечного одиночества, и много того, чему Гвайдр не знал названия на языке людей. Он шагнул вперед и прижал свою ладонь к пятачку темноты между мерцающими языками слабого пламени. И услышал еще одну песню: восторженный гимн врагу-победителю, в котором не было ненависти, а лишь смиренное восхищение перед чужой и славной силой. Медленно, нехотя, лениво погасли синие огни. И темнота стала полной.
Наощупь он вернулся к Болтуну и нашел его руку и взял ее в свои.
- Литмир умер, - сказал Гвайдр и не узнал своего голоса.
- Прости меня, - тихо сказал Болтун.
- За что? - удивился Гвайдр.
- За то, что я не уберег твоей матери, - тихо ответил Болтун. Так тихо, что Гвайдр не мог, не должен был его услышать. Но странное случилось с его чувствами, обожженными пламенем Драконовой песни, - он мог видеть без света и слышать любой, самый слабый звук. Гвайдр не стал расспрашивать друга, лишь сел с ним рядом и положил его голову к себе на колени. Болтун снова заговорил и в этот раз его гоос был сильным и требовательным:
- Некогда рассиживаться! Пойди и отрежь себе литмировой кожи, на пояс. Брать надо с шеи, как раз поверх гортани, вертикальный разрез в ладонь шириной! Ну а уж какой длины сам поймешь, не меленький!
Гвайдр послушался совета. Он и сам слышал об обычае среди победителей драконов носить такие пояса и считал такой трофей правильным и сраведливым. Ему пришлось помучаться, прежде чем скользкая полоска кожи оказалась в его руках, а когда он вернулся показать свою добычу Болтуну, друг уже покинул его. Бросив ненужный пояс, Гвайдр обхватил тело товарища и забился, зашелся в смертной тоске, но слез не было. Под сводом душной плотно запечатанной пещеры звучала торжествующая песня дракона.
Той темной могилы жестокий обвал
По камню наш Гвайдр разобрал.
И вышел навстречу свободным ветрам
Хвала милосердным богам!
И все же горцы сдержали слово. Обвал удался наславу, куда лучше задуманного, и оттого с его расчисткой пришлось повозиться. Пришлось послать на Артанов рудник, за подмогой. Рудокопы откликнулись охотно, сам Артан собрал мулов, волов с повозками, инструмент и людей и лично взялся руководить расчисткой обвала в надежде воочию убедиться в гибели проклятого чудовища, от которого приходилось ему терпеть горе и разорение. Откапывали обвал умело и с охотой, а когда из-под камней показался расплющенный почерневший драконий хвост, то и перерывы делать перестали, копали без остановки даже ночью при свете костров и факелов.
Гвайдр слышал шум сдвигаемых камней, но смысл происходящего ускользал от него. Слишком трудно было дышать, слишко громко стонала и свистела в его крови песня Литмира, и близкая смерть становилась нестрашной и как-будто чужой. Он даже не мечтал выбраться из пещеры. Его место было там, рядом с мертвым драконом и мертвым другом.
Потом что-то изменилось. Поредел плотный туман, затянувший его задыхающееся сознание, и другие знаки жизни нашли себе путь в его мир. Жажда. Голод. Запах смерти. Звуки, приходящие извне: скрежет осыпающихся камней, щелканье кнута, крики погонщиков, звонкие удары металлом по камню. Он понял: его откапывают, помощь уже рядом и есть надежда на спасение. Он попытался встать на ноги, упал, на четвереньках выполз из ниши и увидел косые острые лучи солнца, проникающие в пещеру в щели между камнями. Золотые пылинки плясали на клинках лучей и нимбом стояли вокруг головы мертвого дракона. Теряя последние силы, Гвайдр прислонился к его холодному, будто каменному плечу. "Отдохну немного. Всего минуту. Потом поползу дальше." Так его и нашли пробившиеся в пещеру рудокопы, в обнимку с мертвым драконом.
А дома героя отец обнимал
И друзей он за стол приглашал.
Гуляй, моя крепость! Гуляй, мирный люд!
Честь и славу герою поют!
Въезд в крепость получился торжественным, неторопливым и многолюдным. Голову дракона поместили на большой помост с намерением неприменно доставить в Старое Гнездо и продвижение такого громоздкого и тяжелого объекта оказалось мучительно медленным, но Гвайдр не спешил. Он отчего-то не слишком радовался возвращению домой.
Между тем почести ему были оказаны самые высокие. Приветственные толпы махали ветками деревьев и полевые цветы летели под копыта его лошади когда он проезжал в ворота крепости, увитые по праздничному случаю лентами и гирляндами, и сам отец с братьями ждал его на пороге холла.
Господин Старого Гнезда отдал распоряжение:
- Миглиор, возьми его коня. Эрбин, проводи брата в холл.
С этим он повернул прочь и скрылся за дверью. Эрбин повел Гвайдра следом, почтительно пропустив его вперед. Там Гарнет жестом отослал старшего сына и Гвайдр остался с отцом наедине.
Он смотрел на пожилого сутулого человека с шишковатой головой и морщинистыми руками и уже не понимал отчего ему всегда так хотелось угодить этому сухому и черствому господину. Так многое хотел он сказать отцу, так часто представлял себе их беседу, но когда пришел его час все слова показались Гвайдру бестолковыми и глупыми, и детскими. И оттого он молчал. Песня дракона не смолкала в его груди. В словах она не нуждалась. Гарнет заговорил первым. Как обычно он сразу приступил к делу:
- Когда твоя мать забеременела, я был в отъезде. По всем срокам выходило, что кто-то другой ее обрюхатил. Я стал допытываться. Сначала по-хорошему, потом с пристрастием. Она - ни в какую. Не признавалась, и все. Кровью харкала, а все равно на своем стояла: никогда, ни с кем, только с тобой. Я ей не поверил. Но все одно, из дома не выгнал и родить позволил. Не моя вина, что она от родов не оправилась. И хоть я тебя перед всеми господами назвал своим, но в душе я знал - это не так. Всегда знал. Глядел на тебя, и знал. А теперь вижу, что ошибся. Но солгала мне жена и не было за нею вины. Мой ты. Мой сын.
Гвайдр глядел в глаза отцу и сам удивлялся насколько неважной для него оказалась давняя все объясняющая правда, насколько ненужным стало долгожданное отцовское признание. Медленно, не отводя взгляда, он покачал головой:
- Нет. Не правда. Я не твой.
Очень спокойно и просто ответил он отцу и повернулся прочь и вышел из холла и господин Гарнет не нашел что сказать сыну. А через три дня, когда Болтун был похоронен и отплакан со всеми почестями, Гвайдр покинул Старое Гнездо. Покинул навсегда, без спешки, простившись с отцом и братьями, не во гневе, и даже не по зрелому размышлению. Просто стало ему тесно под отцовским кровом. Тесно и скучно. В пути встретил он барда Серебряна, рассказал ему историю Литмира Свистуна, не вдаваясь в подробности личного характера, и дальше путь они продолжили уже вдвоем.
Только подвигов жажда героев зовет
По ночам она спать не дает.
И снова в дороге наш Гвайдр молодой,
По приказу звезды удалой.
Нам жесткую слава постелит постель,
Нас отвага согреет в метель.
И честь нам укажет единственный путь,
С которого нам не свернуть!
С этим бард исполнил на лютне красивую трель, залихватски ударил по струнам и оглядел слушателей с гордой улыбкой.
- Хорошая песня, - одобрил Драстан. - Складная.
Варяг согласно кивнул. Гвайдр всполошился:
- Как, и это все? Это вся песня? А где же в ней про Болтуна? Ведь я же тебе, Серебрян, все как было рассказал, зачем же ты все поменял?
Бард обреченно вздохнул:
- Господин мой Гвайдр, мое ремесло, как и твое, имеет свои правила. Ведь я же не учу тебя махать мечом, правда? Вот и ты мне поверь на слово: герой должен быть молод и красив, и неприменно господский сын. Кто же станет меня слушать, если я буду петь о каких-то Болтунах?
- Верно, - неожиданно поддержал барда Драстан. - Так у них заведено. Правды в песнях не сыщешь. Причем чем красивее песня, тем дальше она от правды.
- Но для чего же тогда нужны такие песни! - возмутился Гвайдр.
Драстан усмехнулся:
- Для забавы. Чтобы дамы слезу уронили, мужчины выпили да закусили, юнцы просветлели духом. А правды в них искать все одно, что в публичном доме молиться. Можно, конечно, но не к месту.
Гвайдр поник головой, мрачно уставился в костер. Неожиданно обиделся и бард, насупил брови, презрительно засопел, решительно убрал лютню в чехол. Задумался о чем-то своем, да так глубоко, что молчание замаячило где-то на границе видимости, в густых тенях, куда не доставал огонь костра.
Бард между тем думал о своей песне и делиться ею он не собирался ни с кем.
Глава 3. Отступление. Песня Барда
http://www.proza.ru/2011/10/23/227