Властедержец Петр Третий слыл среди почтенных солдат и трелей двора неким одержимым пафосником и самоотвержцем приблуды.
Часто - когда слуги поролись на дворах с сарказмом и душевной выделкой, он панически осматривал содержимое истязаний, и попросту извиваясь в раздумьях размышлял.
Одно и то же время хлопало стрелками и, показывая Екатерину Вторую, исчислялось заботами о сексуальных пристрастиях - утехам в ложе невиданного театра под присмотром в гражденский монокль - от европейской знати в подарок всуженный.
И другое - но ничуть, а позже, когда сам Петр Третий возобладал весьма необычной странностью, за которую, портной Суремякин получил и пожизненное заточение и много чего еще, за которое хаживали, мол, страшенное творилось.
- Дело обшивалось так, - притопывал Суремякин вслушивающимся доносчикам и завистоглотам прям под дыхон в сапку, - гляжу, что утро запалило костер. Прям в жару кидаеть.
А тут и приблажный на послах, мол, чё встал, дуй мордой в палати, громом, клянусь правое дело. Я, нужно сказать, тудыть, а там Петр наш, сбруей тресет золотенькой перед зеркалом, - мне невдомек что, пластаюсь на колени и мол - вот он я!..
- Ты, - мажет мне Петр, - знамо что, сшей-ка вражескую амуницию, но по размерам Екатеринушки таль в таль. И чтоб сейчас же!
Мигом я тиранился об столбину и в путницу - там уже краше нового, только дрын, форма вражиная - нимицкая.
Я по шаблонкам запряг, выделку замял и всё как есть приладил и припудрил. И когды царица вотчину толкнула на понур – вошла глядя корчуся, сразу всё леглось на ей, и форма прямо по ней пришлась.
Сказочна оказалась и оскальна.
Но, что не ясное, как то потом допёрши, зачем во штанах, нужно было вырезать дыру обшивную с оборкой и кружевом.
Страх!
Де, только к следующему приплоду осенило, что срамное диво поросится на ус.
Он -де Петр наш, - Суремякин сбросил голоску, - драл по царски царицу нашу во вражиной нимецкой форме, а это чудо как похвально братцы.
Врагу нимецкому, не только шиш, но и хренку - вот оно наше по полной!
О как!..