- Правда, что ли? – удивился Валерий, наливая сторожу еще пятьдесят грамм под жареные колбаски.
- Люди бают. – старик пожал плечами, усмехаясь в седые усы.
Кладбищенский сторож был единственным человеком в округе, кто спокойно общался с новыми хозяевами этой земли.
Кладбище было приговорено к сносу – это был приказ человека, решившего на месте погоста построить небольшой поселок для крутых. Сносу подлежала и умирающая древняя деревенька, находившаяся тут уже не один век, жильцов уже распределили по баракам в городе, но старожилы упорно цеплялись за свои обжитые избы и плевали вслед рабочим, проклиная их по сто раз на дню. Никакие посулы и взятки не смогли переменить мнения этих древних, как сами избы, стариков, которые родились, выросли здесь, готовились отдать богу душу и быть закопанными на этом тихом поле, усеянном почерневшими и развалившимися от времени крестами.
Лишь дед Николай, испокон веку служивший тут сторожем на кладбище, отнесся ко всему спокойно, и только попросил прораба до последнего пожить в своей сторожке – полюбоваться-де последние недельки на свое царство. Не найдя в этом ничего худого, прораб махнул рукой – живи, мол, коль охота такая…
Сторожа побаивались в деревне и шептали про него разные страшилки, которыми городские по вечерам запугивают своих детей, призывая вести себя прилично, а то Бабай придет. Валерий Максимович, выкупивший это место у властей за копейки из-за слишком отдаленного от города и дорог расположения, жаловал старика, потому что пока тут было скучно и одиноко.
А про сторожа говорили интересное – что он-де последний хранитель этого кладбища, и с ним лучше не ссориться. Что он постоянно жжет какие-то странные свечи у себя в сторожке, и в тишине засыпающей в ранних из-за густого леса сумерках деревни порой можно через открытое окно услышать странный писк, похожий на мучения умирающего под пытками комара. Про хранителей будущий хозяин хотел поподробнее узнать, он вообще обожал всякие ужастики, зачитывался ими, собрал уже неслабую библиотеку подобных историй, и жадно тянулся к новенькому. Дед Николай охотно рассказал ему очередную страшилку.
Суть ее была в том, что в деревне существует поверье о неких Хранителях, оберегающих погост от посягательств вот таких вот, как молодой Валерий – его все поголовно называли вандалом и нехристью. И что если вот так вот кто посмеет замахнуться на последний приют еще далеких предков теперешних развалюх-стариков, то его постигнет страшная участь – он будет поддерживать силы этого Хранителя ценой своей загубленной души, и даже посмертие его ждет страшное, болезненное и вообще чрезвычайно неприятное…
Все это сторож рассказывал со спокойной интонацией человека, любившего вести такие беседы, и отчего-то Валерий содрогнулся. Он смотрел в мудрые, уже выцветшие от безжалостного времени глаза рассказчика и вдруг подумал, что ни разу не спрашивал, сколько же лет деду Николаю и откуда он пришел…
***
«Известный предприниматель и меценат Валерий Максимович Антонин попал в аварию на шоссе, ведущем к столице. Тело мужчины сильно обгорело и, по словам сотрудников МЧС, он еще был жив, когда они пытались достать несчастного из покореженного автомобиля. Причины аварии неизвестны – машина вылетела с шоссе на ровном месте, опрокинувшись в овраг. Проезжавшие мимо водители попытались потушить пламя, но спасти предпринимателя не удалось. Он скончался от ожогов по дороге в больницу. Дело остается открытым, ведется расследование…»
Газета «Вечерний (город)»
***
Тихо на кладбище. На любом, какое ни взять. И очень красиво. Еле слышно напевает что-то ветер, мягкой лапкой приглаживая полусонную траву, бормочущую что-то в ответ шелестящим листьям печальных кладбищенских деревьев. Недовольно поскрипывают тяжелые деревянные кресты, жалуясь на судьбу тех, кто лежит под ними, рассказывая уснувшим в траве цветам и умирающим бабочкам-однодневкам подробную биографию тех, для кого когда-то их вытесали, благословили и оставили здесь сторожить вечный покой усопших…
Тихо на погосте. Лишь дед Николай в своей сторожке, мурлыкая под нос какую-то древнюю песенку, похожую на старославянские заклинания, зажигает новую свечу, любуясь ее замысловатым фитильком, напоминающим ежесекундно корчащуюся от боли в огне человеческую фигурку.