Автопортрет

- Итак, во сколько же вы оцениваете наш дом, мистер Руперт? – миссис Джонс налила в чашку оценщика еще чаю.
Эндрю Руперт был лучшим оценщиком в городе, прекрасно знающим и любящим свою работу. Ему было сорок шесть лет, из них почти тридцать он пропахал в агентстве по недвижимости, с подросткового возраста помогая отцу, который работал на той же фирме. В лучших американских традициях начал курьером, сейчас являлся заместителем директора фирмы. Примерный семьянин, заядлый теннисист и романтик, Руперт был доволен своей жизнью, и другой не пожелал бы ни за какие сокровища Монтесумы.
И сейчас он сидел в доме уже покойного мистера Джонса, вызванный его вдовой для оценки имущества перед продажей дома со всем содержимым.
- В ноль целых, ноль десятых! – фыркнула пятнадцатилетняя дочь миссис Джонс, нагло закуривая сигарету на глазах у матери. – Все равно нам ничего не достанется.
- Кэтрин! – возмущенно стукнула чайником по столу мать.
- Что? – раздраженно покосилась на нее девчонка. – Где я неправа? В чем? В том, что папенька оставил нам просто огромное наследство в виде долгов?! Из-за него мне приходится работать, вместо учебы в колледже, а ты, как дура, тащила его на себе всю жизнь!
- Кэт, твой отец был гениальным…
- …Полудурком! – закончила Кэтрин, стряхивая пепел в чашку. – Ленивым до ужаса, нихрена не умеющим полудурком он был! Диво еще, что я не родилась олигофреном!
Выкрикнув эти слова, злобный подросток выскочил за двери. Вдова Джонс горестно вздохнула, виновато глядя на оценщика.
- Подростковый возраст. – понимающе кивнул мужчина, неспешно смакуя чай. – Видимо, отец не слишком обращал на нее внимание?
Миссис Джонс грустно улыбнулась, садясь за стол.
- Грегу не очень хотелось возиться с дочерью, он все время рисовал. Жаль, что так никто и не оценил его таланта…
- Потому что ноль никто и не оценит! – рявкнула из прихожей дочь, одевая ветровку. – Он был гением по части лежания на диване и долгов!
Грохнула входная дверь, и маленькая грубиянка унеслась прочь. Мать незаметно смахнула слезу и посмотрела на мужчину напротив.
- Так что вы скажете, мистер Руперт?
Тактично дождавшись ухода Кэтрин, оценщик задумчиво повозил ложечкой в чашке.
- К сожалению, ваш покойный супруг не держал никаких ценностей в доме, поэтому даже все содержимое не покроет его долгов полностью. Но есть и хорошие новости. – мужчина улыбнулся. – Я готов выкупить у вас его автопортрет, что висит в гостиной. Он отлично подходит для моего кабинета, там недавно сделали ремонт.
- Правда? – удивилась вдова. – Это было бы… но видите ли, мистер Руперт, мой супруг, земля ему пухом, не хотел, чтобы эту картину вообще выносили из дому. Он терпеть не мог фотографироваться, вот и оставил на память потомкам свое изображение.
- Да, но ведь вы все равно будете продавать дом. – мягко напомнил Эндрю. – В этом случае будущие хозяева могут не разделить с вами желание исполнить волю покойного, и просто отправят портрет на помойку. Вы с этого ничего не поимеете. А так я заплачу вам… ну, пусть будет двадцать долларов! Согласитесь, это лучше, чем ничего.
Вдова задумалась. С одной стороны, она хотела действительно выполнить волю покойного, но по-своему – забрать автопортрет с собой и повесить в новом доме. С другой, это изображение ей никогда не нравилось. Нарисованный на бумаге карандашом, портрет представлял собой рисунок мужчины лет сорока, с коротко стрижеными волосами, добродушным широким лицом абсолютно простого парня, если бы не глаза. Миссис Джонс никогда бы не подумала, что при помощи обычного грифеля можно передать такую злобу и ненависть во взгляде. Хотя такого выражения глаз у покойного мужа она никогда не видела – обычно он был спокоен и, как правило, безразличен ко всему. Поэтому портрет ее немного пугал.
- Не знаю… - неуверенно начала она.
Руперт поднял руку, прерывая женщину:
- Миссис Джонс, вам нужны деньги. Давайте сделаем друг другу приятное – я вам заплачу, а вы дадите мне украшение для моего кабинета.
- Хорошо. – решилась вдова, вставая из-за стола. – Я принесу. Рамку тоже заберете?
- Да, она весьма удачно впишется в антураж. – Руперт улыбнулся.
Пока она ходила за портретом, Эндрю неодобрительно покачал головой, оглядывая кухню. Семья жила не в нищете, конечно, но и не блистала богатством. Все простое и дешевое, даже обои на стенах и полуразвалившиеся деревянные плинтуса говорили о том, что люди, живущие здесь, никогда не знали, что такое хорошая жизнь. Как он понял, причиной этому служило отчаянное нежелание хозяина дома отправляться на работу. Он утверждал, что не мог работать ни грузчиком, ни сварщиком, никем иным, ибо берег руки. Считая себя гениальным художником, он мечтал, что однажды у людей откроются глаза, и они признают в нем второго Леонардо или Микеланджело.
Жертвами этой гениальности и стали жена с дочерью, которые вынуждены были тянуть все бремя жизни на своих хрупких плечах. Кэтрин Джонс, мечтавшая поступить в медицинский колледж, вынуждена была год назад устроиться на работу в местную пиццерию, чтобы хоть как-то заработать себе на одежду, а Лили Джонс вообще работала в трех местах, стараясь наскрести денег хотя бы на оплату коммунальных услуг… А Грегори Джонс все это время либо валялся на диване в ожидании вдохновения, как правильно сказала Кэтрин, либо ваял бессмысленные и абсолютно бездарные картины, которые уже завалили весь чердак дома. Пожалуй, единственным настоящим, заслуживающим интереса произведением был как раз его автопортрет, написанный накануне ночи, когда с ним случился сердечный приступ. Руперт сразу уцепился взглядом за картину и твердо решил забрать его себе – ему еще не приходилось видеть такого любопытного сочетания добродушной лени и злобной ненависти в одном лице.
Эндрю вообще любил и умел радоваться нехитрым моментам в жизни, когда стоило любить и радоваться. Хорошие картины, любование природой, первая чашка кофе в прохладных утренник лучах солнца – все это всегда поднимала и без того обычно хорошее настроение Руперта…
- Прошу вас, мистер Руперт. – вдова протянула ему мешок с картиной. – Умоляю вас, будьте с ним осторожны. Мне не хотелось бы, чтобы мой супруг на том свете злился из-за того, что я не выполнила его волю.
- Скажете ему, что он наконец-то сумел помочь своей семье. – полушутя произнес Эндрю, вытаскивая двадцатку. – Купите Кэтрин новую кофточку.
Захлопнув дверцу машины, Руперт довольно закурил. Да, много за этот дом не выручишь, но можно будет поднять цену повыше, когда он укажет в своем отчете, что внутренняя планировка дома легко может быть изменена будущими хозяевами по их усмотрению – стены, кроме самой коробки дома, были тонкие, как фанера. Их можно будет легко снести с минимальными затратами и повреждениями, и перестроить по своему желанию.
На лобовое стекло упали первые капли дождя. Что ж, под дождь хорошо думается. Эндрю улыбнулся. Сейчас он поедет домой, напишет отчет на завтра, потом будет сидеть в уютном кресле в ожидании ужина, курить трубку и слушать, как шум дождя вплетается в нежные звуки скрипки – самая младшая дочь подавала большие надежды как музыкант. Все просто и мило, как и должно быть.
Когда бежевый «вольво» повернул на шоссе, дождь превратился в настоящий ливень, а в небе уже начали сверкать тонкие нити молний. Руперт снова улыбнулся. Он любил разгул стихии. Любил с детства, когда еще маленьким мальчиком сидел на веранде отцовского дома и представлял, что молнии во время грозы бьют не с неба, а вырастают из-под земли, словно тонкие искривленные пальцы, удерживающие грохочущее небо от падения на такой простой и прекрасный мир…
«В такую погоду здорово снимать фильмы ужасов!» - весело подумал Эндрю.
Палец коснулся кнопки CD-плеера, и из динамиков грохнула старая запись финской группы Nightwith. Их «And Of All Hopes» органично вплелись в грохот разъяренного неба и в ритм сверкающих нитей, силящихся застращать все живое в своем губительном танце. Эндрю начало казаться, что гроза тоже танцует под звуки рока в его машине, и он радостно засмеялся. Хорошо быть романтиком! Везде есть прекрасное, даже в такой бушующей непогоде!
- Ауч… - внезапно оценщик схватился за сердце.
Сколько раз жена уговаривала его сделать операцию, а он все отнекивался, ссылаясь на отсутствие времени! Нет, решительно сегодня же нужно будет переговорить с личным врачом, а пока нужно выпить таблетку. Ах да, он же кинул барсетку вместе с портретом на заднее сиденье…
Остановив машину, Руперт мельком глянул в зеркало заднего обзора и замер. На заднем сиденье уютно пристроился пассажир, глядящий на него с такой ненавистью, что ему стало не по себе.
- Ты кто? – тупо спросил он, растирая левую часть груди – проклятое сердце ритмично выдавало боль.
Пассажир не ответил, опустив глаза куда-то вниз. Руперт по инерции сделал тоже самое и удивленно моргнул. Из левой стороны груди торчала призрачная человеческая кисть, весело помахавшая ему и исчезнувшая где-то в его груди. После чего сердца пронзила дикая боль. Оценщик закричал, но сквозь закрытое стекло и грохот грозы его вряд ли мог кто-то услышать…
***
- Что она делает? – удивленно посмотрел директор на вдову Руперт.
- Кладет картину ему в руки, как видишь. – заметил его помощник, также присутствовавший на похоронах Эндрю.
- Зачем?
- Ну… - помощник вздохнул, потеребив пальцами роскошный погребальный венок, который держал в руках. – Говорят, когда его нашли, он прижимал к груди эту жуть. Безвкусно, правда? Но что поделать, не нарушать же волю покойного! Пусть и невысказанную.
- Да уж… - директор покачал головой, неодобрительно глядя на плачущую женщину. – Жаль Энди, отличный был работник. Мы здорово потеряем на его смерти, Джек. Такого оценщика мы еще долго не отыщем.
- Кто ж знал, что так будет. – помощник философски пожал плечами. – Говорил ему доктор – делай шунтирование! Отнекивался. Вот и доигрался до инфаркта…



(огромная благодарность Даминас за идею концовки)