Он сидел у костра посреди помещения, когда-то бывшим тренажерным залом, и курил, глядя в пламя.
Трое суток. Трое проклятых суток он носился по городу, стараясь найти того, кто бросил окурок на ступеньки! И все зря – в городе не было никого.
А город издевался над ним, постоянно возвращая его в одно и то же место, к началу поисков, словно превращаясь в замкнутый лабиринт для одной жертвы.
Город издевался над ним, выдавливая его из себя, как занозу, и в то же время опутывая его паутиной улиц и смущая разум отблесками заходящего солнца в остатках разбитых оконных стекол и витрин.
- Что я тебе такого сделал?! – хотелось заорать ему в окно.
Но он не орал. Наверное, потому что знал, что если он спросит, то сойдет с ума.
Потому что город ему может и ответить…
В магазинах и на складах нашлось множество горючих жидкостей и стеклянных сосудов, и теперь его очередной дом стал уютнее из-за самодельных ламп, расставленных и развешанных везде, где только можно было. Почему-то ему казалось, что этот живой свет не даст ему погрузиться в безумие одиночества и не позволит завыть волком от отчаяния.
Найдя пачку сухарей и целые залежи кофе и чая, он устроил себе целый пир, добавив к этому вяленую рыбу из магазина напротив и пару консервированных персиков. В бывшей тренажерке оказался даже чудом уцелевший душ, и жизнь стала казаться почти прекрасной.
Почти. Потому что он отдавал себе отчет, что это лишь временная эйфория – город не даст ему наслаждаться покоем, подкидывая ему на улицах и в проемах дверей колыхающиеся тени, так похожие на человеческие… Это он уже испытал, бегая в поисках хозяина потухшей сигареты.
А может, это город дурит ему голову? Он сделал еще глоток сладкого кофе из керамической кружки, тоже обнаруженной в магазине. Может, это город бросил ему окурок, наслаждаясь вспыхнувшей в нем надеждой и предвкушая последующее отчаяние?
Да нет, это бред! Город не может такого делать, он же город! Неживое существо…
- Можно подумать, ты себя ощущаешь сильно живым на этом градокладбище.
Он стал разговаривать сам с собой. Нет, это не было признаком безумия, он просто не хотел забывать, для чего ему природой даны голосовые связки. Он даже пытался петь, но быстро перестал, услышав, каким жутким эхом ему отвечает мертвый гигаполис.
За окном грохотнуло. Держа кружку в руках, он подошел к окну.
- Гроза начинается. – сообщил он сам себе.
Во всполохах молний он увидел истинную сущность города – вспыхивающие злобные отблески на стеклах, хохочущее эхо, передразнивающее раскаты грома…
У него возникло желание оскалить зубы и зарычать, показывая, что он не боится этого многоуличного спрута. Только толку от этого…
Он вздохнул и выплеснул кофейную гущу в бурные потоки воды, несущиеся по улице двумя этажами ниже. Вода несла мусор мимо его взгляда, скалясь на него мелькающими в бурунах белыми черепами, словно поддразнивая его и приглашая прекратить это безобразие под названием жизнь и спокойно сдаться…
Его передернуло от одной этой мысли, и он отошел от окна, вернувшись к своему костру, разложенному прямо на полу. Он следил, чтобы нигде не вспыхнула лишняя искорка, поэтому тщательно обложил рукотворный очаг подобранными на улице кирпичами. Завтра надо будет найти еще сигарет и новую одежду – эта совсем запылилась, а кое-где даже порвалась, пока он носился по городу.
Он обвел взглядом свой новый дом и собрался было уже растянуться в расстеленном спальном мешке, когда увиденное заставило его вскочить на ноги.
Он точно помнил, где их поставил! Две банки-фонарика стояли по обе стороны двери, когда он подходил к окну полюбоваться грозой.
Сейчас их не было.