- Орегон, – перечисляет Боб, – Массачусетс. Огайо. Везде плохо. Что делать?
- Заткнись, братец, – отвечает Джонни.
Шумящее радио сводит его с ума, плач близнецов, Вилла и Анхеля, сводит его с ума, бомба, упавшая на переправе Вест-Ривер, воткнувшаяся в землю и застывшая в ней, носом вниз, как немой укор и некое острие ада, сброшенное небом на землю, паромщик, жирный засранец, который смотрел на Мэри и забрал её украшения в качестве оплаты за переправу – всё сводило его с ума. Джонни даже представлял, как давит ногой хрипящее, мягкое горло, несмотря на то, что он был достаточно миролюбивым, настолько миролюбивым, насколько может быть человек, кончивший юридический колледж. Он никогда не собирался убивать людей, особенно, помня о том, сколько их переубивали раньше войны, затем политики, затем бомбы, всё ещё сыплющиеся с небес, хотя это уже и не поддавалось никакому разумению и вдумчивой оценке.
- Не ори на Боба, – заявляет Роланд. – Джон, ты постоянно орёшь на Боба. Прекрати. Это неправильно.
Джонни оглядывается на сына, забросившего ноги выше головы, поверх края водительского сидения.
Роланд заговорил в день рождения близнецов. Видимо, два одинаковых детских лица, все перемазанные в крови, околоплодных водах и всё ещё держащиеся пуповинами за тело матери, потрясли его настолько, что он не смог остаться безучастным. Оказалось, что словарный запас Роланда, а также его голова, принадлежат будто бы двадцатилетнему. Во всяком случае, Джонни был уверен, что семилетние парнишки не должны так говорить, а также звать отца, мать и дядю по имени. К несчастью, не представлялось возможным заставить Роланда говорить: «папа» и «мама» вместо Джонни, Джон и Мэри. Боб для него всегда оставался Бобом. Непререкаемым лидером, поддерживающим все безумные идеи, приходящие Роланду в голову. Например: спать на крыше машины, чтобы яснее было встречать рассвет, выплывающий из-под нависших туч, играть в ковбоев и индейцев и Марко Поло в стенах здания, где – Джонни был уверен в этом – существовали очень скверные люди, и попытка красть у них бензин была совершенно необдуманна. В итоге за правду и возможность к передвижению пострадал Боб.
Пущенная вдогонку пуля едва скользнула по краю его левой ягодицы, что, впрочем, не мешало Бобу истошно орать в течение часа о том, что он ранен в жопу и конец гораздо ближе, чем всем им кажется.
- Никто ещё не умирал от ссадины на жопе, – резонно заметил Джонни, когда его старший брат провыл с заднего сидения, что любит их всех и жаждет навсегда запечатлеть в своём сердце. – Мы сделаем привал, так и быть.
Всю следующую неделю Боб ехал на заднем сидении, лёжа на животе, Роланд так же полулежал у него в ногах, кончиками пальцев ног почти касаясь бобова затылка, всё же он очень сильно вытянулся и повзрослел. Орали на два голоса близнецы, Мэри чем-то сильно расстроена, она была постоянно расстроена в последнее время, о чём свидетельствовала её туго стянутая коса, забранная назад и свёрнутая на голове эдаким упругим снопом. Мэри жаловалась, что близнецы постоянно тянут её за волосы, выдёргивая целые клочки. По её словам у них теперь был такой период, они хватали всё, что к ним приближалось, и пытались уничтожить это самым жестоким образом. Роланд души не чаял в близнецах, они занимали его, наверняка как нечто, никогда не встречавшееся ему раньше. Он даже внёс свою лепту в сложный процесс присвоения имён.
- Вильям, – заявил Роланд.
- И Анхель, – добавила Мэри. – В честь моего деда, у него были итальянские корни.
Боб в это время беззаботно насвистывал. Джонни оставалось только кивнуть.
Пока Боб не мог сидеть, грузно занимая заднее сидение, Роланд, поочерёдно таскал близнецов из рук Мэри, чтобы прокатить на широкой спине Боба, снова принимавшегося ныть о том, что им нужно ехать быстрее, ещё быстрее, навстречу, его, Бобовой смерти.
Джонни думал, что находится в аду, но, мысль о том, что все они живы приносила ему простое, лицемерное спокойствие.
- Куда сворачивать? – спросил он, проигнорировав реплику сына о том, что он груб и непочтителен.
- Налево, – сказал Боб и дёрнул головой в противоположную сторону.
Джонни свернул налево.
Ровная пустошь преследовала их уже пятый день.
- Бу! – рявкнул Боб близнецам, обернувшись, и те, среагировав на резкий звук, потрясённо замолчали, сцепившись крохотными пальцами. – Пора уже понимать человеческую речь, Вильям Джон Роберт и ты, Анхель Джон Роберт. Ваш папаша не обрадуется.
Каждый раз, произнося полные имена близнецов, пробуя их звучание в мире, чтобы знать, как это будет, Джонни испытывал лёгкий ступор, потому как Мэри не брала его фамилии.
Близнецы слабо осмысленно поглядели на Боба, замолчав, вернулись к своему занятию, которое Мэри звала обменом пальцами. Оно заключалось в том, что они разглядывали руки друг друга и могли быть заняты этим часами. Оба они уже достаточно хорошо держали головы, заглядывая в окна из рук Мэри и тыча ладонями в стекло. Она прижимала их обеими руками и каждый раз, когда они, повинуясь движению пространства вокруг себя, покачивались от неё, вперёд или вправо или влево, ей становилось страшно. Теперь в животе Мэри вместо детей жил страх, и она даже робко намекнула Джонни о том, что хотела бы ещё одного ребёнка, но Джонни был непреклонен. Им уже требовался трейлер, вместо легкового авто, и он не представлял, что будет, когда Роланд вытянется ещё на пару футов, и близнецы тоже примутся расти.
Джонни обыкновенно приходилось задумываться об этом на привалах, когда Мэри была занята тем, что кормила одного из близнецов, а Роланд укачивал другого, орущего и так же требующего пищи.
Боб, которому тогда нечем было заняться, подполз под локоть Джонни всем своим длинным и достаточно широким телом, и тому ничего не оставалось, кроме как поставить на него локоть, тяжело выдохнуть и сказать:
- Боб, как там твой внутренний барометр.
- Тебе вечно надо только барометр, я сам тебя не особенно забочу, – обидчиво отозвался Боб. – Ни как дела, Бобби, ни, как твоя жопа, Бобби, ни, что ты чувствуешь, Боб? Хотя бы так, – жалуется он.
- Как твоя жопа, Боб? – задумчиво спрашивает Джонни.
- Спасибо, старик, уже лучше. Не желаешь взглянуть, чтобы убедиться самостоятельно?
- Валяй, – соглашается он.
Боб стягивает серые от земли штаны, щеголяя удивительно-чистым для сегодняшнего дня недели бельём. Оттянув резинку трусов, он, будто бы сомневается некоторое время, а затем ложится на живот, ничком, подобрав под себя руки, и говорит.
- Мне как-то неудобно показывать тебе жопу сегодня, Джон.
- О, господи.
Джон, краем глаза наблюдающий за тенью Мэри внутри мерцающей оранжевым светом палатки и тенью Роланда, качающего кого-то из близнецов, распелёнутого и беспокойно машущего маленькими руками и ногами, поворачивается к Бобу и стягивает с него трусы, проведя рукой по коротким, светлым волосам чуть пониже бобовой линии поясницы. Шрам выглядит более чем прилично. Он розовый по краям, темнеет к середине, достаточно сухой, но не покрыт гнусной коростой от крови или гноя, и Джонни, отряхнув руки, повторяет контур, мягко очерчивая его краем пальца.
- У тебя руки не в песке? – спрашивает Боб.
- Нет, не в песке.
- Вечно ты врёшь, Джон.
- Нет у меня песка на руках, они чистые.
- Покажи мне, – требует Боб, и Джонни суёт ему руки под нос, чистые руки, промытые водой из канистры.
Боб тыкается в них носом, щекочет ладонь выдохом и согласно кивает головой. Джонни возвращается к исследованию шрама, хотя сам прекрасно понимает, как отвратительно они выглядят со стороны.
- Отлично, – заявляет Джонни, поднявшись на ноги. – С тобой, твоей жопой и шрамом всё в порядке. А теперь мне нужен твой барометр, братец.
Боб беспомощно переворачивается с живота на спину, кое как подтянув трусы, но не застегнув ширинку и не поправив штанов. При этом у него появляется какая-то мягкая, разморенная грация и обречённость, примерно, как у истощённого, обессилевшего кита, которого вода качает у самого берега, обдирая мягкие бока о каменистое дно.
- Голова будет болеть, – жалуется Боб.
- Ничего, мы потерпим вместе, братишка, – врёт Джонни, которому надо, чтобы Боб поскорее заткнулся.
- У тебя тоже будет болеть.
- Ещё как, – ответствует он.
Джонни садится Бобу на грудь, сжав его рёбра коленями, кладёт обе руки на виски Боба, потому что того начнёт колотить, и он непременно расшибёт голову, лёжа даже на самой мягкой земле. Глаза у Боба закатываются, как только Джонни начинается поглаживать большими пальцами его виски, делая мягкие и круговые движения, будто у Боба там невидимые колки, которые следует подкрутить. И когда он начинает дёргаться, Джонни знает, что соединение в порядке, и Боб сейчас говорит с бомбами, существует где-то посреди них.
Как бы смешно это ни звучало, Джонни знает, что Боб прав. Какое-то ёбнутое провидение позволяет ему предугадывать время падений, их места, а также белые, слепые точки на карте, где иногда можно оставаться месяцами.
Джонни наклоняется и шепчет почти в рот Бобу: «Нам нужен дом, братец, где мы сможем остаться надолго». Боб в ответ дёргается, наподдав ему по лбу своим, так что у Джонни все слова, которые он хотел произнести сыплются из ушей.
Боба колотит, но это говорит только о том, что соединение установлено хорошо.
Джонни держит Боба очень крепко, пока что-то маленькое, но сильное не вцепляется ему в плечо, дёргая на себя, что-то вопя и оттаскивая от Боба.
Это Роланд и Роланд очень разозлён.
Он колотит плечо и спину Джонни кулаками, он кричит:
- Отпусти Боба, чёртов отец.
Джонни думает, что это звучит как ругательство.
- Мэри! – орёт он. – Мэри, забери Роланда. Он должен быть с тобой, в палатке, чёрт бы тебя побрал, Мэри!
Боб тем временем, видимо, ведёт полилог, потому что трясёт его как флюгер на шквальном ветру. Роланд делает финальное усилие, отрывая одну его руку от плеча Боба, и тот, изогнувшись, отбрасывает их обоих от себя, принимается двигаться по земле, ногами и руками выбивая из неё пыль. Совершенно растеряв остатки спокойствия, Джонни отталкивает сына, бросается к Бобу, прыгая на него и прижимая к земле своим собственным телом, чего, впрочем, уже недостаточно.
- Роланд! – кричит он. – Иди сюда, помоги мне. Подержи ему голову, Роланд. Быстрее!
Поднявшийся с земли Роланд юрко подползает к ним. Он плачет, лицо покрыто пылью.
- Держи обеими руками, дави вниз, что есть силы, чтобы не дёргался! – говорит Джонни.
Роланд, кажется, впервые слушается его.
Боба ещё колотит, но Джонни понимает, что это остаточные явления, кровь уже течёт у Боба из носа и левого уха, он даже пытается изловчиться и стереть её, оставив под носом старшего брата размазанное, мягкое пятно.
Тут Боб выдыхает, открывает глаза и глядит на Роланда снизу вверх. Джонни всё ещё сжимает его бока руками.
- Боже мой, боже мой, – сообщает Мэри из палатки, выглянув наружу.
- Почему ты не вышла ко мне? – громко спрашивает Джонни, хотя и слегка невнятно. Он положил голову Бобу на живот, упираясь лбом в свод рёбер.
- Я, – тихо отвечает Мэри, так тихо, что он скорее видит, что произносят её губы, нежели действительно слышит слова. – Роланд, сынок, иди сюда.
И она исчезает в палатке, больше ничего не сказав.
Джонни и Боб дышат, Джонни чувствует вину и спокойствие одновременно. Он думает о том, что рано или поздно от таких чудовищных нагрузок у Боба случится сначала аневризма, а затем её разрыв или, что ещё хуже, три сердечных приступа подряд, а он ничего не сможет поделать, никаких больниц теперь нет.
- Я видел дом, – заявляет Боб. – Дом святых.
- Церковь?
- Нет, Джонни, обычный дом. Только там живут святые.
- Бомбы сказали тебе, куда ехать?
- О, да, – мягко посмеивается Боб. – Ты меня извини, но мы пока что больше не будем так делать, очень, знаешь ли, больно обращаться к ним первым, когда они не особенно хотят разговаривать.
- Да, – соглашается Джонни, – прости, Боб, – добавляет он.
С тех пор они ищут дом святых.
Той ночью, когда Боб, рассказав Роланду сказку, ложится спать, отодвинувшись от Джона, словно что-то безмолвно чувствуя, он благодарно гладит его между голых, жёстких лопаток, трёт ладонью коротко выбритый затылок. Когда волосы отрастают, Боб становится беспокойнее. Они с Мэри много смеялись на этот счёт, но, похоже, сила Самсона не приходится ему по плечам.
- Мэри, – шепчет Джонни в палатке, трогая губами её висок, под тугим слоем стянутых волос, – что случилось? Что случилось, пока Боб болтал с бомбами, почему ты не вышла?
Мэри поворачивается к нему, мягко дышит напротив его груди, и он чувствует, что она бы хотела выйти из палатки, снять платье и трахаться с ним всю ночь напролёт, будто они всё ещё учатся в колледже.
Но близнецы сопят в унисон выше их голов, издавая мягкие, сонные звуки.
- Я боюсь, – признаётся Мэри, – боюсь оставлять их одних даже на пару минут. Это какой-то, – шепчет она, – какой-то тяжёлый страх. Не тот, который мы все испытываем каждый день, думая, что сгорим или что нас раздавит железом, пригнёт к земле навсегда. Это чёрный и древний страх, наверное, оттого, что мы теперь снова ходит по земле, а не по бетону. Мне снится частый сон, о том, что они уплывают из моих рук, две быстрые рыбы, два красных карпа с чёрными перьями в плавниках.
- Это послеродовой стресс, – отвечает Джонни, чья рука путешествует по её животу, ещё выпуклому, бесформенному после родов. Мэри никак не вернётся к прежней тонкой форме, но не то чтобы его это очень заботило. Он хочет сделать что-то, но слишком устал.
Они так и засыпают: Мэри крепко сжимает его руку горячими бёдрами.
С того момента прошла примерно половина недели.
Боб оплошал с прогнозами и объяснял это только тем, что святых искать намного сложнее, чем какое-то обычное тихое место. Джонни орал на него в ответ, что никаких святых нет и быть не может.
- Висконсин? – спрашивает Боб, пнув приборную панель и пытаясь выпростать ногу из ботинка без помощи рук. – Стой, стой! – восклицает он, и Джонни тормозит не слишком мягко, их нынешний «крайслер» (нежно-кофейного цвета, левое крыло вогнуто) бросает вперёд.
Боб вываливается из машины и, побросав ботинки, несётся через луг.
- Да! – орёт он. – Да, это здесь.
За будто бы выеденным, переломанным лесом, сбросившим уже листву, виден выкрашенный в тёмно-серой краской деревянный дом. Два этажа, обведённые белым окна глядят на Джонни даже оттуда, ясно и темно. Он закрывает дверь и съезжает с тропы на луг, следуя за Бобом.
- Это дом? – потрясённо спрашивает Мэри.
Едва выйдя из машины, Джонни обнаруживает, что Боб уже распахнул дверь, как будто она и вправду могла быть не закрыта.
- Боб, – предостерегает он, – стой на месте, пока я не взял ружьё.
- Иди к чёрту, – отмахивается Боб, шагая внутрь дома и исчезая.
Он заряжает ружьё.
Изнутри дом прост, плотные сухие доски не покрыты панелями или обоями, только покрашены светлой краской, на полу нет ни ковров, ни половиков. Мебель предельно груба – Джонни кажется, что она сделана вручную – и он видит проводку, аккуратно укреплённую под самым потолком.
Боб тащится на второй этаж.
Он распахивает двойную дверь, тянет её на себя, и Джонни, следующий за ним, видит затылки троих человек, сидящих на обитом тёмной, цветастой тканью диване. Три высохших трупа, чья кожа обтянула кости очень плотно. Все окна комнаты закрыты, но нет вони.
Кожа на телах напоминает листья высохшего растения. Губы мертвецов сжаты в плотную линию, даже мёртвые челюсти не открыли их ртов, хотя ни одна из них не подвязана.
Джонни мерещится или он чувствует слабый запах горького мёда.
- Что это такое, Боб?
- Это святые, – поясняет Боб таким тоном, как будто Джонни спросил у него несусветную глупость. – Им здесь надоело, и они ушли. Я думаю, мы вполне можем взять их дом себе. Но нужно зарыть их во дворе, думаю, они этого хотели.
- Уберись отсюда, пока я не заразился от тебя всяким бредовым дерьмом. И не пускай Мэри с детьми, пока я не разберусь.
В чём Джонни собрался разбираться, он не понимает сам.
Боб закрывает за собой двери, верно, встаёт перед ними, раскрыв руки и всем своим видом выражая серьёзность намерений.
Джонни осматривает пустую комнату с одним только диваном.
Широкое, треугольное окно, через которое обильно проникает пыльный свет, делает мёртвых, высохших словно растения, светлыми, почти прозрачными. Он приближается к телам, собираясь найти следы жидкостей, которые, верно, пропитали диван, но на обивке – ни единого пятна. Её покрывает только ровный слой пыли.
- Уникальная возможность не обосраться после смерти, а, ребята? – спрашивает Джонни у тел, которые больше походят всё же на мужские, чем на женские.
В итоге он ничего не может сделать, ему нечего сказать.
- Джонни, – говорит Мэри, когда он выходит за двери, отодвинув Боба, – здесь пять спален, даже больше, чем нам нужно. Дом огромный, Джонни.
Близнецы спят в плотном тряпичном узле за её спиной. Джонни раздумывает.
- Там святые, – наконец, выговаривает он.
Боб победоносно улыбается.
Они хоронят святых на следующий день, Джонни успевает выспаться, узнать, что к дому подведена вода и система её подачи всё ещё работает по какой-то причине. Он думает об автономном генераторе, он мечтает, но электричества, конечно, нет. Впрочем, Джонни рад и воде.
Кровать, на которой они спят с Мэри, положив между своих тел близнецов, так широка, что на ней могли бы уместиться пятеро взрослых людей, при этом не рискуя особенно прижиматься друг к другу. Джонни пытается заставить Боба лечь отдельно, но у него ничего не выходит. В первую ночь да и во все последующие тоже Боб спит у них в ногах, как он привык, поперёк постели, крепко прижимая к себе Роланда, который спрятал лицо у него под подбородком.
В день похорон ветрено, и Боб произносит молитву, похожую больше на причащение хиппи или что-то в этом роде. Он надел чистую футболку, огромную, висящую на нём как саван или платье священника. Ветер раздувает широкие рукава, Боб выглядит торжественно и даже слегка угрожающе, он говорит:
- Ничего не знал о вас, но вы передали нам дом, за что вам доброй дороги и большое спасибо.
Сухие тела святых, завёрнутые в бледную, крапчатую ткань, найденную Мэри, лежат рядом с широкой могилой.
Дело уже близится к вечеру, они копали добрую часть дня, совершенно не соображая, насколько должна быть глубока могила, находящаяся прямо перед домом.
Боб и Джонни осторожно опускают тела, стоя на дне могилы, Джонни думает, что они могут рассыпаться лилейным прахом в любой момент, но этого не происходит.
Боб сообщает, что позже позаботится о кресте. Стоя над могилой, он роняет в неё три горсти земли на каждого, покоящегося внизу, для чего-то подпрыгивает на месте и заявляет: «Прощайте, святые».
Затем он берёт лопату и принимается сбрасывать землю вниз, не позаботившись о том, чтобы Мэри или Джонни тоже сказали что-нибудь.
Когда окончательно смеркается, Боб вытаскивает диван, поставил его перед домом, прокапывает перед ним неглубокую земляную борозду и разводит костёр. Искры рвутся в ночное небо.
Мэри уговаривает Боба следить за ветром. Она встаёт перед ним, потянув его на себя за волосы, и напоминает, что если дом сгорит, она собственноручно оторвёт Бобу голову. Боб смеётся. В это время Роланд прыгает на диване, протягивая руки к небу. Огонь бросает лепестки света на его лицо.
Джонни думает о святых, бомбах, жене, своих сыновьях и Бобе, окрашенном костром в алый и золотой. Джонни думает об этом, и он удивительно спокоен.