Король, королевич, сапожник, портной,
упав с крыльца, на стакан уселись,
король, королевич, сапожник, портной,
объединённые общей проблемой, спелись.
Регламент, как тот порог, всегда строг
и высок – король начинает первым,
пока у всех остальных не сдали нервы.
Король говорит: «Я король без королевства,
не Арагорн и даже не Боромир.
Не Боромир, потому как брата у меня нет, да и я –
совсем из другого теста. Не Арагорн, потому как для моего
королевства на земле совсем не оказалось места.
Я лепил его долго, руками глину месил,
последние порфирные тряпки поставил на кон патриарху,
который их и позже пропил,
я растил его нежно, ребёнка как будто,
но оно, оказавшись женщиной,
сбежало под утро.
Теперь я не знаю, что делать».
Королевич, сапожник, портной,
на стакане сидя, слушают короля,
одновременно прислушиваясь к тому,
что там брезжит за шумной дождя стеной.
Королевич говорит: «Вот отец мой, не сыт, не брит,
постоянно перебивает, будто у него где-то горит,
тараторит, а если я встряну поперёк его речи, то, верно,
буду бит его облезшим скипетром, державой с отколотым краем,
бритвой с золотой гравировкой сначала порезан,
а после, как пария, наголо брит. От себя я имею сказать,
что сигарет у меня вдоволь, и в голове нигде не болит».
Король, сапожник, портной, на стакане сидя,
слушают королевича речи, полагая,
что он некультурно лечит, прислушиваясь
к рваному, дробному шагу войны за спиной.
Сапожник, стряхивая с плеча рваного картуза дождик
прошлый, рот открывает, матерясь, хрипит:
«Детки, вы заебали меня по горло, до того, что я схожу
на любой метро ветке и долго не знаю, куда мне деться домой.
Вы заебали меня своей интеллигентной тоской, вы заебали
наказывать меня общей, политически-трупной рукой,
вы заебали так криво править страной,
вы заебали топить пароходы и корабли,
ронять, явно нуждающиеся в ремонте самолёты,
вы заебали так, что я убежал бы на край земли, но это требует денег,
а сапог тачанье не приносит мне нужной денежной ноты, приносит только
пустой скрипичный ключ, на коем я, верно, повешусь или
коим я, верно, когда-нибудь застрелюсь».
Король, королевич, портной, на стакане сидя,
слушают сапожника, скривившись отчаянно мышцей
хромой, лицевой, прислушиваясь к громному,
дымному пиру метущей войны за грядой.
Портной, поправив отросшие буйно вихры,
усталой, иглой исколотой рукой, долго молчит,
перебирает в голове и холокост, и плебисцит, и,
наконец, отчаявшись, говорит:
«Я портной, я почти инвалид, я перечислял в голове
сотни слов, но ни на одном из них не остановил свой полит.
выбор, мне сорок пять, я устал, я жду, что меня кто-нибудь
исцелит.
Но никто не желает подобного.
У меня дислексия и СПИД, у меня гонорея, артрит.
У меня внесезонный отит. Атипичная, так её,
пневмония. СПИД. Про СПИД я уже говорил, кажется. Пусть его,
он пока спит. Виной всему этому – игла,
чтоб она когда-нибудь напрочь переломалась,
чтоб она похоронена на некрещёной земле была,
не знаю, что ещё выразить. Не знаю, что сообщить.
Может быть, вы хотите что-нибудь у меня спросить?»
*кашляет хрипло*
«Нет? Остаётся гнить».
Король, королевич, сапожник, портной, на стакане сидя,
ни единой звезды путеводной не видя, друг друга слушали,
ничего не кушали, ничего не желали, видя,
как война марширует, гряда из камней становится грудой из тел.
Такая песня получилась, пострел.
Король, королевич, сапожник, портной.
А ты кто будешь такой?