Ода торфушке.
Двадцатилетним мальчишкой в 1951 году волею судеб я оказался на территории этого непрестижного предприятия, в качестве начинающего специалиста электрика. Моя биография, испорченная тем фактом, что мои родители были « врагами народа», не позволила принять меня на работу в престижную организацию. Использовать же мой труд на этом предприятии, было сочтено возможным. По прошествии некоторого времени, оглядываясь назад, я понял, что меня с моей анкетой могли ожидать много большие неприятности, между тем как на этом предприятии я встретил много хороших людей, которые помогли мне познать настоящую жизнь, расширить кругозор и освоить свою будущую профессию. Но тогда по молодости, я с ужасом смотрел на, окружающую меня обстановку, жалел себя и клял судьбу.
Это было предприятие по добыче торфа, носившее название «Назия», одно из крупнейших в Союзе, обеспечивающее топливом основные электростанции Ленинградской энергосистемы. Трудно найти подобное предприятие для сравнения в других отраслях промышленности. Торфопредприятие занимает территорию площадью приблизительно 500-600 квадратных километров, на которой находятся болота с глубоким залеганием торфа. В центральном поселке при железнодорожной станции Жихарево, располагается управление предприятия, и основные цеха. По остальной части территории разбросано большое количество рабочих поселков, в бараках которых проживала большая часть рабочих. Основные поселки пронумерованы с 1-го по 5-ый. Мелкие поселки имеют различные названия. Был, например, поселок с названием «Америка», очевидно в нем жили когда-то специалисты из США, которые в 20-ых годах помогли создавать это предприятие.
Чтобы понять основную суть настоящего очерка, придется описать, хотя бы поверхностно, технологию добычи торфа в те годы. В местах добычи торф залегает на глубину до 5-6 метров. Мощными насосами, создающими сильную водяную струю, этот торф размывается и, смешиваясь с водой, образует торфоводяную смесь, называемую «гидромассой». Затем не менее мощными насосами эта гидромасса по трубам, диаметром около метра, перегоняется за десятки километров на специальные поля. Здесь гидромасса отстаивается, образовавшийся слой воды, спускается в канавы. Оставшийся слой мокрого торфа подсыхает, по нему пускали трактор со специальными гусеницами, которые режут торфяной осадок на кирпичики. При определенной степени высыхания эти кирпичики укладывают в «змейки». Для окончательной сушки торфяные кирпичики
укладывают в «домики» с последующей укладкой в штабеля. В течение всего года торф из этих штабелей по узкоколейке перевозят к центральному поселку, где его перегружают в вагоны широкой колеи, которые везут топливо на электростанции.
Отсюда две особенности торфопредприятия: большое количество ручного труда, связанного с сушкой торфяного брикета, и сезонность торфодобычи. Чтобы торф успел высохнуть до зимы, гидромассу гонят только 2-2,5 месяца. Выполнить эту особенную технологию можно исключительно с помощью рабочей силы, завербованной на необходимый период времени.
В те послевоенные годы условия для вербовки были почти идеальные. Во первых царствовала командная система. Приходила директива в соответствующий райком, далее в сельсовет, строили ровными рядами парней или девушек и отправляли по назначению. Во-вторых, в колхозах люди работали практически бесплатно, а на торфах хоть какие-то копейки можно было заработать, и в третьих вербовка давала возможность убежать из колхоза, получить паспорт и стать полноправным гражданином. Поскольку эта система распространялась на лесозаготовки, шахты и другие подобные предприятия, на которых требовалась мужская рабочая сила, то на долю торфопредприятий оставались в основном женщины.
Теперь, когда основные положения добычи торфа понятны, можно перейти к главной теме очерка, о жизни и работе вербованных женщин, на торфах. Как временные работники, присланные по принуждению, они занимали нижнюю ступень, в табели о рангах среди работников торфопредприятия, и отношение к ним было крайне неуважительное, а прозвище у них было совсем пренебрежительное – «торфушки».
Я не знаком с методами и способами вербовки женщин на местах, но думаю, что доброты там было немного. Вербовка проводилась в основном из Орловской, Курской, Тамбовской, Воронежской и других областей. Первые эшелоны начинали приходить на торфопредприятие в апреле месяце. Девушки старались держаться стайками по принципу землячества, все для них было новое, непривычное. Многие из них впервые покинули родную деревню. Были среди них и такие, которые вербовались уже не первый раз. На лицах большинства растерянность, некоторый страх перед неизвестностью. На центральном поселке они проходили медосмотр, баню. Затем их развозили по поселкам.
Первыми начинали работать, так называемые, «карьерщицы». Торф образовывался в течение многих тысяч лет за счет разложения водной растительности в водоемах без доступа воздуха. Поэтому в нем имелись неперегнившие остатки крупных деревьев - коряги. Если такая коряга попадала в насос, последний ломался. Чтобы избежать попадания их из размываемой гидромассы в насос, карьерщица ползала в торфяной жиже, по пояс и выше, оттаскивая коряги в сторону. Это был поистине каторжный труд. Торфосезон начинался во второй половине апреля, земля еще не оттаяла. Карьерщице приходилось ползать в воде, перемешанной с ледяным крошевом, и относить коряги от торфососа. На ней был надет непромокаемый костюм. Как обычно, то, что должно непромокать, практически всегда промокает. Она через два - три часа вылезала из карьера с распухшими руками, вся продрогшая и усталая. Им
полагалась некоторое количество водки для согрева. Но это передавалось через бригадиров-мужиков, которые не могли выпустить этот, попавший в их руки, драгоценный напиток и выпивали его сами.
Остальная и основная масса вербованных девушек, работала на сушке торфа. После разрезки торфяного отстоя на кирпичики, получившиеся торфяные брикеты укладывали в «змейки», потом в «домики» и, наконец, укладывали готовый торфяной брикет в штабеля.
Зарплата вербованных, как можно догадаться, была предельно минимизирована. Относительно работающих на сушке, несколько больше получали карьерщицы, однако и их зарплата по тем деньгам составляла не более 700-800 рублей в месяц. В деревнях девушек ждала полная нищета, поэтому, приехав на торфа они стремились хоть что-нибудь заработать. Для этого они работали не считаясь ни с силами, ни с временем. Поднимались они в четыре часа утра, и уезжали на поля. Возвращались с работы уже затемно, не ранее девяти - десяти часов вечера. В течение многих лет из уст в уста передавали легенду об одной бригаде, в которой была очень крепкая бригадирша, сумевшая и бригаду заставить напряженно работать, и с нормировщиками пособачиться. Эта бригада зарабатывала в месяц 1500-2000 рублей. Но это был тот самый жаворонок, который весны не делает. Остальные, не смотря на тот же труд, не дотягивали даже до зарплаты карьерщиц.
Большую часть этого заработка они должны были привезти домой в деревню, где их ждала семья, для которой эти деньги были единственным источником существования. Поэтому они экономили на питании. Питались в основном хлебом, который запивали водой. Иногда покупали крупу и варили кашу. Никаких конфет или других лакомств они себе не позволяли. Что они сметали с магазинных полок, так это хамсу или тюльку. Это была такая очень мелкая рыбешка сельдяного посола, про которую местные жители шутя говорили –« на рупь сто голов».
Не смотря на этот каторжный труд, молодость брала свое. Вернувшись с работы на поселки поздно вечером, они начинали водить хороводы, устраивали пляски, пели песни. Было совершенно непонятно, когда они отдыхали, и когда набирались сил для нового рабочего дня.
В выходные дни они выходили на улицы поселков, сбивались в стайки то ли по принципу землячества, то ли по принципу рабочей бригады. Если такая группа шла по улице, то пересечь улицу было невозможно, они держались подручку друг за дружку, и на просьбу пропустить отвечали – «дядька, иди в другом месте». Однажды я оказался свидетелем их пения. В танцах есть такое название «перепляс», когда группы или отдельные танцоры, пытаются один перед другим продемонстрировать свое искусство, или свою лихость. В пении подобное можно было бы назвать «перепев». Девушки из разных местностей пели свои частушки, без какого либо организационного начала. Все было стихийно. Начинала петь одна, по окончании вступала другая и так до бесконечности. Все были голосистые. Постепенно дух соревнования их захватывал, петь начинали с остервенением, без улыбок, как будто выполняли тяжелую обязанность. Однако поток желающих включиться в «перепев» не иссякал. Обязательно появлялся гармонист, и тогда
песни переходили в пляски. И так до позднего вечера, гулянье не прекращалось.
Местные жители, или постоянные работники, считали своей доблестью посмеяться над вербованными девушками. И шутки над ними в виде анекдотов ходили по всему предприятию, так что трудно было отличить, где правда, и где вымысел. Примером такой насмешки был такой рассказ. «Прекратил работать кран,
торфушка кричит – «Эй! Крановщик, что стоишь?» Он отвечает – «Нет напряжения. Возьми ведро, сходи на электроподстанцию, и принеси напряжение».
Она дисциплинированно берет ведро, идет на подстанцию, протягивает дежурному ведро и просит, наполнить его напряжением».
Через некоторое время, освоившись, они переставали всего бояться, становились смелее и начинали осаживать своих обидчиков. Когда кто-нибудь переходил границу насмешек, он мог получить ответ: «Ладно, мы видим, ты очень умный, с твоим умом в уборной сидеть и кричать «занято». Дорог на болоте практически не было, и работники ходили по трубам, через которые качали гидромассу. Однажды я шел по таким трубам на одну из своих подстанций, и проходил мимо работающих на сушке торфа девушек. Вдруг слышу окрик -«Дядько, ты один»! Отвечаю – один. «Иди дадим!» в рифму кричит самая бойкая, под хохот всей бригады.
По подстанциям я ездил с санитарной военной сумкой, наполненной приборами для работы. Когда я с этой сумкой входил в узкоколейный вагон, наполненный торфушками, раздавался возглас – «О! Дядько с бояном пришел. Давай дядько играй нам, мы петь будем.»
Мужское население предприятия не могло пройти мимо таких красивых, бойких, неопытных и беззащитных девушек. Они со своей стороны, приехав из деревень, в которых мужское население или было выбито на войне, или куда-нибудь завербовано, понимали, что дома им не приходится рассчитывать на мужское внимание. Поэтому обе стороны быстро находили общий язык. Девушками можно было только восторгаться, как у них на все хватало и времени и сил. Один наш работник услышал однажды разговор двух вербованных, в конце сезона. «Ну! Что ж подруженька, работали мы, работали и ни фига не заработали!
Да черт с ним, отвечает другая, зато натрахались вдоволь».
По окончании сезона, наступало время их возвращения в родные места. Первыми отпускали домой карьерщиц. Но прежде чем отпустить девушек домой, их упорно пытались завербовать на следующий год. Тех, кто не хотел заключать договор, держали до поздней осени, те которые заключали договор уезжали домой в августе, сентябре. Многие девушки выражали желание остаться в постоянном штате торфопредприятия, и в деревню больше не возвращаться. Желание не возвращаться в колхоз, было, наверное, у всех, но у большинства там жили мать, младшие сестры и братья. Они не могли бросить своих родных, они должны были помогать своим, овдовевшим в годы войны, матерям поднимать младших.
Перед отъездом они ездили в Ленинград, чтобы закупить необходимый скарб для дома, поскольку на местах проживания их ждали не только денежная бедность, но и пустые полки в магазинах. Покупали они самые нехитрые предметы
обихода, корыта, тазы, мыло и ткани. И нагруженные таким багажом они отправлялись по домам.
Оглядываясь на те годы, я вижу этих девушек, которые продолжили судьбу многих поколений русских женщин. Эта судьба идет от проигрываемых помещиками в карты крепостных девушек, от перенесших нищету безземельных
крестьянок после реформ Александра-11, от баб овдовевших и поднявших своих детей в первую мировую войну, от женщин прошедших все тяготы коллективизации и пронесших на своих плечах все беды второй мировой войны, и ее последствий.
Большая часть из них стали матерями одиночками, и они своими нелегкими трудами подняли своих детей. Я даже ни разу не слышал, чтобы хоть одна из них отказалась от своего ребенка, хотя в те времена это было связано не только с материальной нуждой, но и с колоссальным моральным порицанием. Вспоминая об этих женщинах, хочется, чтобы люди помнили, об их трудовом подвиге, об их человечности, об их стоицизме. От тех, кто даже в мыслях относился к ним пренебрежительно, должно быть принесено им моральное и душевное покаяние, которое и приносит им также автор этих строк.
Многие из них, наверное, еще и сейчас живут в поселке Жихарево и в удаленных поселках торфопредприятия. Еще больше их живет в поселках множества других торфопредприятий всей страны. И они, и уже ушедшие от нас, заслуживают того, чтобы местные органы управления поднатужились и выполнили хотя бы самые скромные памятники этим бесчисленным честным труженицам. Они своим трудом помогли стране подняться из послевоенной разрухи, в один из тяжелейших поворотов истории России. Они отдали свой каторжный труд, и свою трудную молодость будущим поколениям и в ответ не получили для себя лично ничего.