Пролог.
Темный, пустой зал закрытого на ночь бара, сверху из прожектора льется свет, очерчивая белый круг на паркетном полу. В круге света танцует пара, она – певица в этом баре, он – обычный посетитель.
Они даже не знакомы, он знает ее имя, как и любой другой посетитель заведения, она слышала, как к нему обращался друг. Они ни разу не разговаривали, только смотрели друг на друга каждый вечер и молча расходились каждый по своим делам, но сегодня необычный вечер.
Сегодня он пришел в военной форме, и она все поняла... Проклятая война диктовала свои условия жизни, и обычным людям приходилось им подчиняться. Он не был трусом, поэтому и записался на фронт добровольцем, завтра утром он уезжает. А сегодня они танцуют... одни в целом зале.
Они ни о чем не договаривались, он всего лишь ждал, пока разойдутся другие посетители и персонал, а она осталась, чтобы закрыть бар. Кто из них поставил пластинку в граммофон, они не знали... Они танцевали...
Две фигуры, парящие над полом, для которых не существовало иного времени, нежели длительность данной мелодии... Они не говорили ни слова, но за них красноречиво говорили их души и глаза... В первый и последний раз, в этом зале, где началось их знакомство...
Они замерли, когда пластинка закончилась, в центре круга стояли две фигуры. Она медленно запрокинула голову, заглядывая в его глаза, и опустила руку с его плеча, он убрал ладонь с ее талии, сделал шаг назад и отрывисто кивнул.
Он ушел молча, не прощаясь, тихо прикрыв за собой дверь, ушел в вечность, оставив ее в круге света.
Она навсегда запомнила этот вечер, пронесла его через всю свою недолгую жизнь. Среди череды сменяющих друг друга серых будней, яркой картиной пылал один вечер и танец...
Вечный танец...
Часть первая. До... (1920-1941гг.)
Моя жизнь с самого ее начала не предвещала ничего хорошего. Я появилась на свет зимой нового 1920 года в Атланте, штат Джорджия. Мои родители принадлежали к обедневшей английской аристократии, когда-то эмигрировавшей из страны. Состояние, в которое пришли их дела здесь, в Америке, было плачевным. Но, несмотря на это, мое детство протекало в относительно безмятежной обстановке, мои родители постарались дать мне приемлемое по их меркам образование, поэтому помимо обычных предметов средней школы, я училась играть на рояле, петь, танцевать, изучала французский и легко ориентировалась в истории не только Америки, но и Англии. Мои родители возлагали на меня большие надежды. То есть хотели успешно выдать меня замуж. Время, в которое я родилась, не предусматривало для женщины разнообразных профессий. Основной из них считалась успешная карьера замужней женщины. Я не противилась такой судьбе, понимая, что это практически единственный реальный шанс поправить дела моей семьи. Единственное на что я надеялась, так это то, что выбор моих родителей не будет совсем ужасен. В моей жизни все было размерено и понятно, в какой-то момент мне даже стало казаться, что наши дела идут хорошо, но... Мне еще только предстояло узнать, насколько обманчива видимость. Летом 1938 года произошло событие, которое стало началом моей самостоятельной жизни. Автокатастрофа унесла с собой жизни моих родителей...
В один момент я осталась одна, еще несовершеннолетняя, на руках с больной тетей, которая являлась теперь единственным моим родственником и была абсолютно не приспособлена для того, чтобы работать и зарабатывать. Тут же открылись долги, которые нужно было обязательно погасить, и первый раз в моей жизни встал вопрос о том, как заработать деньги... После погашения долгов и продажи небольшого дома, который я привыкла считать своим, мы перебрались в пансион, сдающий комнаты за умеренную плату, и я отправилась искать работу.
Тут мне улыбнулась удача, если можно назвать бар «Синяя птица» удачей в прямом смысле этого слова. Бармен, он же хозяин этого заведения, оказался суровым мужчиной пятидесяти лет, бар пользовался определенной популярностью среди военных и холостых мужчин. Работал он преимущественно в ночное время и располагался недалеко от квартала, в котором находился мой пансион. В мои обязанности входило развлекать посетителей пением и игрой на старом рояле, а иногда и танцевать с желающими. Сложно было назвать эту перспективу приятной, но, не имея образования, необходимого для любой другой специальности в условиях выхода из Великой депрессии, потрясшей страну, я не могла рассчитывать ни на что лучшее...
Так началась моя жизнь певицы. Я смогла отыскать среди одежды матери пригодное вечернее платье синего цвета и таким образом стала своеобразным талисманом бара. Талисманом под псевдонимом «Малышка Кэтти». Несмотря на все мои опасения и волнения тетушки, бар не стал для меня ни могилой, ни символом потери чести, о которой тетя Энн ежедневно читала мне пространные нотации. Посетители бара вели себя со мной достаточно вежливо и порой даже галантно, в редких случаях за меня вступался Дэвид – хозяин бара. Он несколько раз говорил, что этим людям не хватает надежды на чудо, и они бегут от повседневной жизни в его бар. «Раньше они бежали, чтобы напиться, а теперь, чтобы опьянеть от голоса сирены...» Я лишь смеялась подобным замечаниям. Голос у меня был неплохой, но далеко не выдающийся, хотя моей публике хватало и этого...
Так незаметно пролетало время. Завсегдатаи бара быстро привязались ко мне, и я стала своей в их компании, внося в устоявшийся уклад приятное оживление. Порой в бар заглядывали женщины легкого поведения в компании со своими клиентами или в одиночестве. Сначала этот верх порока казался мне чем-то отвратительным, грязным, низким, но постепенно я привыкла. Такова природа человека – мы привыкаем ко всему, чтобы выжить. Если бы мои родители узнали о том, где проводила время и работала их дочь, они перевернулись бы в гробу, поэтому порой я даже радовалась тому, что они уже больше никогда не увидят солнца.
Прошло два с половиной года с того дня, как я впервые вышла на сцену, когда произошло событие, нарушившее привычный ход моей жизни.
За стенами бара раскинул свои крылья обычный зимний вечер 1940 года. Бар был переполнен посетителями, стремящимися согреться, обсудить события, происходящие в мире или просто утопить свое горе в алкоголе. К тому же на носу было Рождество, а это означало, что настроение у людей поднималось в преддверии праздников и немного детском ожидании чуда. Я смеялась очередной колкости своего собеседника, имени которого я даже не помнила, когда чья-то сильная рука дернула меня за плечо, заставляя развернуться всем корпусом. Едва не врезавшись носом в грудь незнакомца, я хотела уже возмутиться, но не успела вставить и слова, как этот нахал увлек меня за собой в ритме вальса. Я едва успевала переставлять ноги, не уставая удивляться тому, как мы еще не налетели на какой-нибудь столик или посетителя. Зал был мало приспособлен для танцев, но бармен с упрямством осла каждый вечер ставил в граммофон пластинки с танцами для развлечения посетителей в то время, пока я отдыхала. Наконец музыка закончилась, и железные тиски, сжимавшие мою талию, разжались.
- Ты слишком хорошо танцуешь для такого заведения, котенок. Кто тебя учил?
Вот тут я поняла, что мое терпение лопнуло. За пару лет, проведенных в этом заведении и квартале, я научилась простому правилу жизни: не сумеешь за себя постоять один раз – второй придется пожинать плоды своего молчания. Поэтому я вздернула подбородок, вспомнив о собственном воспитании, окинула мужчину самым ледяным взглядом, на который была способна и процедила сквозь зубы:
- Не помню, чтобы нас знакомили, и если для вас привычно заменять имена своих спутниц глупыми прозвищами, то я предпочитаю знать настоящее имя своего партнера, мистер Наглость.
Я собиралась развернуться и направиться к стойке, но планы мне удалось осуществить лишь на половину... В спину мне раздался взрыв абсолютно неприличного смеха, от которого я невольно вздрогнула и обернулась. Закончив смеяться, этот невозможный тип снова поймал меня за талию.
- Хорошо, котенок. Мое имя Николас Райт. А твое? Или ты предпочитаешь глупое прозвище?
Он откровенно наслаждался, наблюдая за моими попытками вырваться.
- Кэтти, тебе помочь? – голос Дэвида раздался из-за спины к моему огромному облегчению, но прежде чем я успела ответить...
- Так значит, я почти не ошибся? Ты и в правду котенок. Замечательно. Предлагаю выпить за знакомство.
С этими словами он направился к барной стойке, прижимая меня к себе и абсолютно не обращая внимания на слабые попытки сопротивления. Внутренне я сгорала от бешенства и возмущения, время, проведенное в баре, многому меня научило, но с подобным проявлением хозяйских замашек я сталкивалась впервые. Да и не похож был этот нахал на рядового посетителя бара. Дорогой костюм, дорогие ботинки, дорогая рубашка, дорогие часы, тонкий аромат одеколона... Для таких людей существуют театры, рестораны, а не ночные бары для людей среднего достатка.
- Что будешь пить, котенок?
Он остановился у стойки, небрежно кивнув бармену, на то, что на нас смотрел весь зал, ему было плевать. Я дернулась сильнее, и Николас разжал пальцы, скорее всего, ему надоело меня удерживать.
- Два мартини, - спокойно бросил он бармену и снова уставился на меня, окинув откровенным взглядом с головы до ног. Казалось, он ждет некоего представления, где он должен стать зрителем, а я актрисой. Мое бешенство достигло последней стадии.
Дэвид принес два бокала и вопросительно приподнял бровь, взглянув на меня, я улыбнулась, протянув руку к своему бокалу. Представление, так представление.
- За знакомство? – предложил он, насмешливо сверкая глазами.
Я улыбнулась еще шире и резко выбросила руку вперед, выплескивая содержимое бокала ему в лицо. Он едва успел зажмуриться, спасая глаза. В зале послышались сдавленные смешки, бармен тактично отвернулся, пряча улыбку. Пока Николас пытался прийти в себя, я быстро отступила в сторону сцены. Месть местью, но проблем мне не хотелось. Оставшийся вечер я старалась не приближаться к мистеру Райту во избежание скандалов и конфликтов. Он так и просидел у стойки до самого закрытия, потягивая различные коктейли и изучая окружающую публику. Порой Николас бросал в мою сторону странные взгляды, но я никак не могла определить их значение.
После закрытия я осталась, чтобы как обычно привести зал в порядок, это тоже входило в круг моих обязанностей, Девид экономил на уборщице, а я получала прибавку к жалованию. Я как раз заканчивала мыть пол, когда заметила пару дорогих ботинок, которые были мне слишком хорошо знакомы. По спине мгновенно пробежал холодок. Бар официально закрыт, за окном зимняя ночь, я один на один в пустом помещении с мужчиной, которого сегодня оскорбила. Ничего хорошего я не ждала, но все так же размеренно продолжала мыть пол, приближаясь к ведру, в крайнем случае, я решила опустить его на голову мистера Райта.
- Вот уж не думал, что певица одновременно является и уборщицей... Ты, оказывается, скрываешь свои таланты, котенок.
Я молча скрипнула зубами, отжимая тряпку, он прекрасно знал, что я не смогу сейчас ни сбежать, ни оказать достойного сопротивления. Дверь на улицу закрыта, а на пути к черному входу стоял Николас. И он также знал, что я сознаю свое положение.
- Что вы тут забыли? Бар уже давно закрыт, думаю, вам пора домой.
Я выпрямилась, сжимая одной рукой тряпку и быстро окидывая взглядом помещение. Мистер Райт облокотился о стол и насмешливо разглядывал меня словно диковинное животное, которое не уставало поражать его своей изобретательностью.
- Скорее этот вопрос нужно задать тебе. Что в подобном заведении забыла женщина с явными признаками хорошего воспитания?
Его голос звучал вкрадчиво, как у хищника, обнаружившего свою жертву и неторопливо подкрадывающегося к ней. Сердце застучало громче, от подобного сравнения мне стало не по себе.
- А где еще вы предполагаете встретить женщину, которой нужно заработать деньги, но нет на это никаких других возможностей? – я вздернула подбородок.
- Неужели никто не заинтересовался такими возможностями? – он иронично приподнял бровь и усмехнулся.
Сердце колотилось уже так, что заглушало остальные звуки, он дразнил меня, провоцировал, играл, как кошка с мышкой. Больше всего хотелось развернуться и выбежать из зала, но я стояла. Потом закрыла глаза, медленно вдохнула и выдохнула. Сердце стало биться ровнее.
- Сомневаюсь, что вас интересует то количество мужчин, которое жаждало воспользоваться подобными возможностями... Вы же вернулись не для того, чтобы вести пространные беседы о буднях певицы-уборщицы, не так ли?
Я прямо посмотрела в его глаза, краешком мысли отметив, что они серые. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а потом Николас улыбнулся. Напряжение, достигшее предела, тут же спало. Улыбка делала его лицо мягче и стирала тот хищный оскал, который заставил меня трепетать.
- Да, я действительно пришел не за этим. Я пришел, чтобы потанцевать.
- Что? – я удивленно захлопала глазами.
- Танцевать. Знаешь, когда мужчина и женщина находятся в объятиях друг друга и двигаются в унисон...
- Я знаю, что такое танцевать! – мои щеки покрылись краской, нет, этот мужчина был просто невозможен.
- Вот и прекрасно, значит, мы сможем приступить непосредственно к танцам.
Он направился к стоящему на столике граммофону и начал выбирать пластинку.
- У вас нет возможности потанцевать в другом месте? – я, наконец, опустила тряпку на пол и вытерла руки о подол платья, в которое переоделась для уборки.
- С такой партнершей – нет, - невозмутимо бросил мистер Райт через плечо, затем удовлетворенно кивнул и поставил выбранную пластинку. – А здесь неплохой выбор композиций, даже удивительно.
С этими словами он развернулся и в два шага оказался передо мной. Я невольно отступила, но тут же оказалась в его железных руках. Николас поймал мой растерянный взгляд и усмехнулся, но на этот раз уже по-другому. В следующую секунду мы закружились в танце...
Он танцевал великолепно, лучше любого из моих партнеров, что, впрочем, не удивительно. Еще никогда до этого я не получала от танца такого удовольствия и никогда не позволяла партнеру полностью контролировать ситуацию. Николас кружил меня так, как ему хотелось, и сопротивляться ему не было ни малейшей возможности, да и желания тоже. Странно, но этот человек, пробудивший во мне столь неприязненные чувства, вдруг оказался надежен и заботлив. Я даже с легкой грустью поражения признала, что мне есть, чему у него поучиться. А самое главное в танце исчезли противоречия, границы и условности, которые нас разделяли.
Именно поэтому, когда закончилась музыка, я не сразу смогла вернуться в реальность. Это было похоже на сказку, то самое рождественское волшебство, которое испытываешь, только будучи ребенком, искренне ждущим чуда. Я подняла взгляд на своего партнера и отметила в его глазах странный блеск, показавшийся мне знакомым. Но он мгновенно взял себя в руки и отпустил меня.
- Ты прекрасно танцуешь, а если будешь чаще тренироваться, сможешь танцевать еще лучше.
Я пожала плечами.
- Мне это ни к чему, сомневаюсь, что здесь окажется хоть кто-то, кто сможет оценить мои способности.
- Здесь есть я, и я могу их не только оценить, но и помочь развить.
Я задумчиво окинула его взглядом.
- Зачем?
Мне казалось, что он не ответит, так долго длилась пауза.
- Можешь считать это эксцентричным развлечением богатого бездельника. К тому же, это действительно так.
Николас отвесил мне шутливый поклон и быстро и бесшумно покинул здание.
Так началась та череда ночей, которую я потом назвала «Зимней сказкой». Мы встречались каждую ночь после закрытия бара и танцевали. В этом не было ничего предосудительного, просто мужчина и женщина, танцующие в пустом зале. Иногда мы разговаривали – перебрасывались незначительными фразами и замечаниями. У нас не было ничего общего, кроме любви к танцу и одиночества. Не знаю, как и почему сложилось так, но Ник был одинок. Я чувствовала это также остро, как и то, что это одиночество растворялось, стоило нам закружиться по паркету. Не знаю, как правильно назвать те чувства, что нас связывали. Это ни в коей мере не походило на любовь, да я и не была столь наивна, чтобы поверить в нее. Но что-то неуловимое роднило нас, сближало. Порой мне хотелось задать ему вопросы о его жизни там, за пределами бара, но я сдерживала себя, почему-то отчетливо зная, что стоит мне приоткрыть завесу тайны, окружавшую моего партнера, и сказка тут же исчезнет.
Время летело незаметно, прошло Рождество, Новый год, и однажды утром я проснулась с осознанием того, что наступил мой День Рождения.
День и вечер прошел как обычно, никто из посетителей бара не знал о моем празднике, только Дэвид украдкой шепнул мне о добавке к жалованью в этом месяце и разрешил взять в баре бутылку шампанского. Я уже несколько лет не отмечала свой День Рождения, все деньги уходили на лекарства для тети, плату за комнату и сносное питание, да и настроение для праздника все не находилось. Но именно сегодня мне захотелось немного забыться, отвлечься от проблем, которые подступали с неотвратимостью разбушевавшейся стихии, и немного побыть счастливой.
Мистер Райт появился как всегда после закрытия, он обычно приходил незадолго до окончания работы бара, пропускал у стойки несколько бокалов мартини и неизменно удалялся, чтобы вернуться, когда бар опустеет. Я ждала его, сидя за одним из столиков с бутылкой шампанского и двумя бокалами, сегодня я решила остаться в своем вечернем платье, единственном моем праздничном наряде.
- Сегодня какой-то праздник? – Ник остановился у столика, глядя на меня сверху вниз с выражением немого удивления на лице.
Я улыбнулась, но получилось натянуто, в голове тут же возникла мысль о том, что мое поведение выглядит глупо и не нужно было все это устраивать. В конце концов, чем этот вечер отличается от всех остальных?
- Да, праздник. Сегодня мне исполнилось двадцать один. Точнее исполнилось уже вчера, но это совсем не важно...
Я теребила несчастную бутылку, мысленно ругая себя всеми возможными словами, которые слышала от Дэвида, и чувствовала себя одинокой и никому не нужной.
- Я не знал. Следовало бы захватить закуску, - он спокойно забрал бутылку из моих рук и легко выбил пробку, шампанское выплеснуло наружу вместе с пеной.
Я заворожено смотрела, как Николас разливает шипящую жидкость по бокалам, и пыталась справиться с подступившими чувствами.
- За именинницу?
Он протянул один бокал мне, поднял свой и выпил залпом, помедлив, я последовала его примеру. Потом мы немного поболтали ни о чем. Ник не забывал наполнять мой бокал, а я совершенно забыла о том, как легко поддаюсь действию алкоголя. Когда он предложил потанцевать, я уже была пьяна. Попытавшись встать, я споткнулась и ткнулась носом в широкую грудь. Почему-то мне стало смешно, смех рвался изнутри, и я никак не могла его остановить. Немного отстраненно я отметила, что, скорее всего, впадаю в истерику, но остановиться все равно не смогла.
Мистер Райт смотрел на меня каким-то странным взглядом, затем медленно положил руку мне на затылок, осторожно потянул за волосы, вынуждая запрокинуть голову, и заставил меня замолчать, закрыв рот поцелуем. Целовался он также хорошо, как и танцевал, а может быть и лучше, это был первый мой серьезный поцелуй, поэтому сравнивать было не с чем...
То, что последовало за этим поцелуем, не трудно предугадать и во многом, это было именно то, чего я хотела. Николас оказался неприятно удивлен фактом моей невинности, но мне удалось убедить его, что ничего важного в этом нет. Общество женщин легкого поведения порой может сослужить полезную службу и уберечь от многих ошибок. После решения столь щекотливого вопроса, проблем больше не возникало. За оставшееся до рассвета время мы сумели учинить в зале такой беспорядок, какого там не было, даже во время пьяных побоищ. Мы танцевали, пили, шутили, а в перерывах молча испытывали на прочность столы, стулья, барную стойку... Эта ночь осталась в моей памяти обрывками, отдельными видениями, в реальности которых я потом не раз усомнилась, но тогда мне было все равно, реальность это или вымысел. Я впервые упивалась мгновениями здесь и сейчас, не думаю ни о прошлом, ни о будущем, ни о чем, что была за пределами зала...
Рано утром я выставила не выспавшегося Николаса и принялась за уборку. Я ни о чем не жалела. Рано или поздно это должно было случиться, и плакать о потерянной чести я не собиралась. Лучше отдать ее человеку, который хотя бы не будет противен, чем неизвестно кому. Я уже давно рассталась с иллюзиями на счет возможности удачного брака, поэтому смысла хранить добродетель не видела. Прагматичный и циничный расчет. Этому я тоже научилась за прошедшие годы.
Новый день принес с собой новые заботы, но теперь они не казались мне столь пугающими и неизбежными, как вчера. Открылось второе дыхание. Вечером я пришла в бар в хорошем настроении, снова шутила, улыбалась и смеялась. Все было как обычно и даже в чем-то лучше. Мой взгляд блуждал по публике, когда я неожиданно наткнулась на взгляд Николаса. Он стоял на другом конце зала, рядом со столиком и держал в руке бокал с мартини. Встретившись со мной взглядом, он поднял бокал в немом жесте приветствия и залпом осушил его. После чего вновь взглянул на меня и вышел, ни разу не обернувшись.
Он ушел. Я ни на секунду не усомнилась в том, что он не вернется. И Николас был прав, я поняла это почти мгновенно. Во что бы превратились наши отношения теперь? Я не собиралась становиться его любовницей, а ему она и не была нужна. Делать вид, что ничего не случилось и пытаться оставить все, как есть? Глупо, прошлая ночь хоть и походила на видение, была вполне реальной, и вряд ли мне удастся когда-нибудь ее забыть. В любом случае негласный барьер, существовавший между нами, рухнул, восстановить его не представлялось возможным, а к будущему мы оба не стремились. Единственный закономерный выход – уйти. Он сделал эти выводы раньше, чем я, и сам принял решение, мне оставалось лишь покориться.
После закрытия Дэвид передал мне записку, которая состояла всего из одной строчки: «Если ты забеременеешь – сообщи мне». Дальше следовал адрес. Я молча смяла записку и бросила ее на пол. Я знала, что не забеременею. Эта уверенность была столь же четкой, как и то, что я больше никогда не увижу Ника.
И снова время побежало дальше, для меня жизнь вошла в привычное русло. Бар – пансион, пансион – бар. Как я и ожидала, никаких последствий мое маленькое приключение за собой не повлекло, если не считать последствием то, что тетя Энн несколько часов пространно рассуждала о единственной ценности добропорядочной, воспитанной девушки в моем положении, которую я бездарно растратила. В моих глазах эта ценность уже не стоила того, чтобы над ней так тряслись. Впервые я задумалась над тем, как сильно изменила меня жизнь на грани бедности. Многие ценности, раньше казавшиеся непреложными, выветрились безвозвратно, а то, что раньше казалось неприемлемым, теперь стало вполне переносимым. Также на мне сказалось и общение с Николасом. Его взгляды на современное общество и суждения о некоторых аспектах морали, которые можно было проследить по мелким замечаниям, с легкостью закончили то, что началось еще три года назад. Из юной, наивной девушки я превратилась в молодую, циничную женщину. И я бы не сказала, что эта перемена испугала меня. Чтобы выжить в жестоком мире, нужно уметь защищать себя, и моей защитой стал цинизм.
Но жизнь, словно решив доказать необоснованность такой теории, подбросила мне новое испытание.
Лето в Атланте всегда было жарким, но к вечеру на город опускалась прохлада, и люди покидали свои дома, отправляясь по делам или на поиски приключений. Бар в летние вечера не столь наполнялся публикой, сколь в зимние, но желающих выпить прохладительных напитков было вполне достаточно, чтобы Дэвид не страдал от отсутствия выручки. Я стояла у стойки, отдыхая перед очередным выходом на сцену, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Этот взгляд был особенным, не похожим на все остальные, казалось, что человек не просто рассматривает меня, а знакомится или...
Я резко обернулась и безошибочно поймала именно этот взгляд. В тот же миг я почувствовала, что падаю в бездну... Казалось, что я тону, дыхание застыло в груди, стук сердца заглушил все остальные звуки, а единственное, что я видела – зеленые глаза, смотрящие на меня с непонятным выражением...
- Кэтти!
Я вздрогнула, едва не потеряв равновесие.
- Что?..
Дэвид покачал головой.
- С тобой все в порядке? Я дважды звал тебя, но ты не откликалась. Может, тебе выйти на воздух?
- Воздух?.. – глупо повторила я, все еще не совсем понимая смысл слов.
- На улицу, - осторожно произнес бармен. – Кэтти, с тобой все хорошо? Может быть тебе пойти домой?
Я постаралась собраться с мыслями.
- Домой? Нет, не нужно, все в порядке. Правда, просто мне стало немного нехорошо. Сейчас уже все в порядке.
Он явно мне не поверил, но возражать не стал.
- Тогда спой что-нибудь, а то посетители уже заскучали.
Я автоматически кивнула и направилась к роялю. Спиной я чувствовала на себе все тот же взгляд, мне казалось, что я не смогу даже вспомнить названия нот, но стоило сесть за инструмент, как руки сами начали наигрывать мелодию. Я никогда не пела о любви, это было моим негласным правилом. Но сейчас пальцы сами вспоминали разученные когда-то аккорды, а слова так и просились с языка. Я не стала пытаться их остановить, а затем вовсе закрыла глаза и отдалась музыке. Я еще никогда и ни для кого так не играла и не пела. И никогда не думала, что буду способна так петь. Когда отзвучали последние аккорды, я открыла глаза, в зале стояла редкая тишина, в которой как гром прозвучал кашель Дэвида, только после этого люди начали оживать, но его в зале уже не было... Я почувствовала, что если сейчас не выйду на воздух, то задохнусь, встала из-за инструмента и быстро вышла через черный ход на улицу. Меня колотила крупная дрожь. Я не могла ни понять, ни объяснить своей реакции. Словно это была не я, а кто-то другой, а я всего лишь наблюдала со стороны.
- Я сошла с ума... сошла с ума...
По щекам покатились незваные слезы, я зажала рот ладонью, чтобы не разрыдаться. Сердце бежало галопом, и я не могла его успокоить.
Только спустя полчаса я смогла вернуться в зал, но Дэвид, взглянув на меня один раз, велел отправляться домой и полежать с холодным компрессом. Сил на возражения у меня не было.
Так для меня начался новый этап жизни. Я жила ожиданием от вечера до вечера, я снова и снова говорила себе, что это безумие, что так не бывает, и все так же продолжала ждать нового вечера, когда откроется дверь, и Он войдет в зал. Стоило Ему переступить порог, и сердце начинало стучать как сумасшедшее, а руки нервно дрожать. Меня тянуло к Нему, к этому незнакомцу, на первый взгляд ничем не отличающемуся от рядового посетителя. Но только на первый...
При дальнейшем знакомстве становилось ясно, что этот молодой человек принадлежит к приличной и обеспеченной семье, Его выдавала манера держаться, прямая спина и гордый, немного жесткий взгляд. Но в отличие от Николаса мой незнакомец не был бездельником, это тоже было заметно по собранности и оценивающему взгляду, которым он порой окидывал окружающих. Он не был избалован и привык больше молчать, нежели говорить. И все же... Несмотря на внешнюю замкнутость и холодность, от мужчины исходили волны спокойствия, уверенности, тепла и надежности. Стоило один раз поймать Его взгляд и становилось ясно – Он тот, кто никогда не бросит друга в беде, не отступит и не обманет. В этом царстве уставших и ищущих забытья людей Он казался лишним, неуместным, как солнце на ночном небе.
- Даниэль, как твои дела? Мы столько лет не виделись!
Мой незнакомец, теперь обретший имя, вздрогнул и обернулся к подошедшему. Этого господина я знала. Шон Синклер – ловелас, игрок и абсолютный любимчик судьбы. Удача улыбалась ему всегда, как любящая мать, прощая все ошибки и грехи. Мужчины заговорили, и я невольно начала сравнивать их, находя столько отличий, что убедилась в способности противоположностей притягиваться друг к другу. Шон – шумный, игривый шутник и Даниэль – сдержанный скептик. Последний говорил очень тихо, поэтому, о чем шел разговор, я не знала, да и подслушивать не любила.
Даниэль... Меня влекло к нему с такой силой, что становилось страшно, и я не смела сделать и шага. А он... Его взгляд преследовал меня всюду, пока не подходило время закрытия, но этим все и ограничивалось. Даниэль не делал попыток заговорить со мной или подойти, только смотрел, и иногда я видела в этом взгляде непонятную мне тоску и грусть...
Так продолжалось около двух недель, а потом однажды вечером он просто вошел в бар в военной форме, и я поняла, что мой мир находится на краю пропасти. Вторая Мировая война бушевала в Европе, и до нас долетали лишь отдельные отголоски, но теперь мне показалось, что война предстала передо мной во всей своей ужасающей красоте, воплотившись в нем, мужчине, которого я любила. Это знание пришло мгновенно, одновременно с осознанием того, что времени у нас больше не осталось. Он стоял и через весь притихший зал смотрел мне в глаза, это длилось всего несколько секунд, затем Даниэль прошел и сел за свободный столик, а я осталась стоять, боясь, что если сейчас открою рот, то закричу.
Конечно же, я промолчала и продолжила вести себя, как ни в чем не бывало, но в сердце у меня бушевала буря. После закрытия я не стала переодеваться, знала, что он придет, и ждала. Открылась и закрылась дверь, раздались шаги, потом звук поставленного на пол чемодана. Я, не оборачиваясь, поставила в граммофон свою любимую пластинку, и, стоило зазвучать музыке, как я оказалась в его объятиях. Один вечер. Больше у нас не было ничего, и не на что нам было надеяться. Мое сердце умирало и рождалось вновь, но с губ не слетело и звука. Это было безумием, настоящим безумием, которое длилось всего один вечер. А потом он ушел, а я осталась одна...
Несколько следующих дней словно стерлись из моей памяти. Я не видела никого и не всегда могла понять, кто и что мне говорит. Я даже не замечала удушливой жары, которая медленно, но верно подтачивала здоровье моей тети. Бедняжка совсем сдала и походила на тень себя самой. Это было страшно, и мой притупленный разум отмечал, что очень скоро мне придется расстаться и с ней. Я любила тетю Энн, она – все, что у меня оставалось от семьи. А еще я безумно боялась остаться одна. Особенно теперь, когда вдруг встретила того, с кем хотела бы провести всю оставшуюся жизнь.
Прошел месяц, а я все жила ожиданием. Новости о войне стали для меня самыми интересными, и я жадно ловила малейшую фразу, связанную с боями в Европе. Соединенные Штаты не вступили в войну официально, но некоторые офицеры отправлялись на фронт добровольцами. Их называли героями, а мое сердце сжималось от страха. Глупо было думать, что он напишет, да и куда? В баре никто не знал моего настоящего имени и фамилии, кроме Дэвида, а он берег чужие тайны порой даже лучше собственных. Но я надеялась, ругала себя и снова надеялась, а еще жадно выглядывала среди посетителей Шона Синклера. Если кто и мог знать что-то о Даниэле, так только он.
- Шон, что-то ты сегодня не весел, что случилось?
Необычайно мрачный и на удивление трезвый мистер Синклер лишь вяло огрызнулся в ответ, а потом вдруг рявкнул на весь бар.
- Будь проклята эта война! Война, которая уносит с собой жизни лучших из лучших!
Кто-то попытался его успокоить, а я почувствовала, как тревожно замерло сердце.
- Даниэль погиб. Дурак, и зачем он только туда поехал?
Шон опустил голову на столешницу и обхватил ее руками...
...Я сидела, опираясь на стол локтями, короткие волосы образовали естественную завесу, вокруг что-то говорили люди, играл граммофон, кто-то тронул меня за плечо, а на стол капали горькие слезы. Я не сразу поняла, откуда на гладкой поверхности появляются капли, а когда поняла, немедленно стерла их рукой. Затем я поднялась и направилась к сцене. Сегодня мне предстояло петь...
Домой я пришла лишь рано утром, после закрытия бара и уборки я долго бродила по темным улицам, не понимая ничего. Как мне удалось не попасть в руки к любителям легких развлечений, я не знала. Боль затопила меня полностью, я даже не могла вспомнить плакала или нет. Дома я хотела лишь лечь и уснуть, желательно навсегда, но здесь меня ждал еще один подарок.
Тетя Энн лежала на полу, в одной руке она сжимала пузырек с лекарством, ее бледно-голубые глаза смотрели в сторону с выражением детской обиды и неверия. Моя бедная-бедная тетушка, она до самого конца верила, что лекарства ее спасут. Сил не осталось. Я медленно обошла коченеющее тело и опустилась на стул. Боли больше не было, теперь ее место занимала пустота...
Часть вторая. Во время... (1941-1945гг)
Европа встретила меня холодом, страхом и опасностью, но мне было все равно, что происходит вокруг, все равно на себя, и война явилась идеальным решением в таких условиях. Похоронив тетю, я, не задумываясь, собрала документы для отправки на фронт. Молодая певица, поддерживающая дух солдат, чем плохо? Опасность меня не пугала. Что может быть страшнее того, что я уже пережила? Тогда мне казалось, что ничего, но жизнь по-прежнему не уставала просвещать меня в моей наивности и заблуждениях.
А 7 декабря 1941 года Япония разбомбила Перл-Харбор, что послужило поводом для вступления США в войну. Теперь этот кошмар затронул и мою страну, хотя меня это волновало мало.
Война многолика. Она отнимает у людей надежду, дом, близких, жизни, счастье и любовь. Но война – это тоже женщина гневная, жестокая и эгоистичная. Она требует к себе внимания и беспощадна к тем, кто осмелится откликнуться на ее зов. А я всего лишь хотела взглянуть в глаза той женщине, которая забрала у меня любимого. И вот мы столкнулись лицом к лицу...
Многое из событий тех лет стерлось из моей памяти, но некоторые моменты еще долгие годы терзали душу, заставляя просыпаться от кошмаров и вздрагивать от громких звуков, похожих на выстрелы.
Впервые я поняла, что такое настоящий, животный страх летом 1942 года. В то время я находилась на территории оккупированной Франции. И принимала активное посильное участие в деятельности движения «Сражающаяся Франция». Мой псевдоним и профессия пригодились здесь как нельзя лучше, хотя, к сожалению, помочь я мало, чем могла. В основном эта помощь ограничивалась тем, что я передавала послания или же помогала укрывать людей, пытающихся скрыться от немецкого контроля. Страшно мне не было. Все чувства словно бы покрылись коркой льда, я улыбалась, пела, даже шутила, но не чувствовала ничего.
Однажды поздним вечером я возвращалась на квартиру, которую мы снимали небольшой группой музыкантов, все они также как и я состояли в освободительном движении. В сумочке лежал пистолет, который мне достал один из новоприобретенных друзей, пользоваться меня им тоже научили, но проверять свои успехи мне еще не доводилось.
Когда из-за угла выскочили две высокие фигуры, я не успела даже отскочить, как оказалась прижата к стене дома. Сверкнул нож, сумка улетела куда-то в темноту.
- Только пискни, котенок.
Эта наглая ухмылка навсегда запечатлелась в моей памяти. А потом я услышал треск одежды, почувствовала дуновение холодного воздуха на обнаженной коже, а вслед за этим – чужие пальцы...
Когда все закончилось, он пырнул меня ножом под ребро, и незнакомцы растворились в ночи. Я лежала на земле, чувствуя, как по коже текут капельки начинающегося дождя, из раны толчками выплескивается кровь, а пальцами пыталась дотянуться до сумочки, в которой лежал пистолет. Люди могли не придать значения шуму на улице, но выстрелы должны были привлечь их внимание. Последним воспоминанием о той ночи было ощущение холодного металла в слабеющей руке и звук выстрела.
Следующие месяцы я провела в больнице, не знаю, как я выжила, врачи тоже молча разводили руками, но объяснить ничего не могли. Жизнь возвращалась ко мне медленно, а вместе с ней приходило тупое осознание того, что жить я больше не хочу. Видимо это подсознательное желание и погнало меня на войну, теперь же я познакомилась с ним сознательно. Корка льда, раньше покрывавшая эмоции, теперь полностью в них растворилась вместе с самими эмоциями. Я продолжала жить, словно по инерции. Бессмысленно, безнадежно и бездарно. Мне предложили вернуться домой, отправить с одной из групп, которые переправляли в Англию, но я отказалась. Здесь я чувствовала себя нужной, и могла найти себе применение, а дома... Да и какой дом может быть у певицы ночного бара? Меня медленно, но верно затягивала безнадежность...
А потом в конце лета 1943 я попалась и была отправлена в тюрьму немецким правительством. Именно там я поняла, что все, что я видела до этого – лишь слабый отголосок настоящего кошмара. Немцы не были людьми, они были животными в телах людей. Но даже звери не способны на такое. Следователи, которые занимались допросами, больше внимание уделяли моей внешности, нежели тому, что я говорила. Для себя они уже давно все решили, а теперь всего лишь разыгрывали фарс, называемый правосудием. Но это еще можно было терпеть.
Однажды кому-то из них пришло в голову новое развлечение. Когда поздно вечером в камеру с шестью женщинами вошел офицер – мы удивились. Допросы обычно велись утром или днем, в остальное время мы занимались стиркой и глажкой, некоторым доверяли приготовление пищи. По вечерам немцы предпочитали собираться компанией высшего офицерского состава и отдыхать от «трудов праведных». Но в этот раз офицерам захотелось более теплой компании с присутствием женщин. Они отбирали тех, кто был симпатичен или же обладал определенными талантами, затем выгоняли их из камер, выдавали приличную одежду и вели в столовую. В первый раз мы еще не знали, чем закончится столь необычное начало, нас было всего восемь, собранных по разным камерам женщин, молча косящихся друг на друга и не ожидающих ничего хорошего.
Все начиналось вполне прилично, спокойно и даже вежливо, но у меня по спине порой пробегал холодок, стоило встретиться глазами с одним из этих зверей. Я спела несколько французских песен, затем по листку пару немецких. Я с трудом разбиралась в немецкой грамматике, но, слушая чужую речь, уже могла примерно понимать ее смысл, поэтому исполнение получилось корявым, но вполне сносным.
Когда один из опьяневших офицеров полез под юбку моей сокамерницы, намерения стали настолько очевидны, что мы, охваченные единым порывом, попытались вырваться и скрыться. Началась паника и давка. Не ожидавшие такого отпора немцы не сразу смогли сориентироваться, но их было больше и спустя какое-то время, столовая превратилась в поле жаркой битвы. Я расцарапала лицо тому самому следователю, который вел мои допросы, но справиться с ним не смогла, озверевший мужчина уже спустя несколько минут смог полностью меня обездвижить...
В камеру нас отвели под двойным конвоем. Я слышала, как рыдали женщины, одна так и не смогла встать, немец застрелил ее. Для нас это было наглядным примером и жестоким уроком. Все, что еще было во мне живо, после того случая умерло окончательно. Я сама себе напоминала ходячий труп, думающий, говорящий, двигающийся организм, который не чувствует и не хочет ничего. После того ужина подобное стало повторяться каждый месяц. Офицеры не считали нужным нас беречь, и бедные женщины гибли одна за другой. Сдавали нервы, многие закатывали истерики, кто-то пытался покончить жизнь самоубийством, а я молчала и безучастно смотрела вокруг. Мой разум и тело существовали отдельно. Над телом издевались, а разум наблюдал со стороны и делал отдельные выводы. Я начала понимать немецкий. Говорить я на нем не могла, но к речи привыкла окончательно и легко запоминала разговоры за столом и прочие мелочи. Меня оставили в покое раньше остальных женщин. Видимо мое состояние начало пугать моих же тюремщиков, и они отправили меня в другую тюрьму, расположенную в провинции... Где мое равнодушие и редкие ответы на вопросы быстро отвадили от меня не только новых сокамерниц, но и офицеров.
В тюрьме я находилась вплоть до весны 1944. Еще один день, отпечатавшийся в моей памяти. Я помню, что светило солнце. День был теплым и приятным. Видимо начальник тюрьмы решил также, а еще выбрал именно этот день, чтобы осмотреть новоприбывших заключенных. Нас собрали во дворе после полудня, этот офицер, больше напоминавший борова, буквально лоснившийся от довольства и пота, ходил по двору, брезгливо осматривая нас, пока не наткнулся на мой взгляд. Не знаю, что он увидел, но застыл, словно наткнувшись на стену, и обратился к своему сопровождающему.
- Кто? – отрывистый кивок указал в мою сторону.
Его собеседник ответил тихо, после чего на лице начальника тюрьмы отразилось недвусмысленное выражение. Меня вывели из ряда женщин и повели по серым коридорам тюрьмы в кабинет начальника. Я оставалась равнодушна и не сопротивлялась, глядя прямо перед собой. «Боров» отпустил своих подчиненных перед дверью кабинета, затем услужливо распахнул ее передо мной. Я прошла внутрь, мало уделяя внимания обстановке. Помню только, что напротив двери стоял письменный стол, а на стене сбоку висела картина. Я обернулась, услышав щелчок закрываемой на замок двери.
Он налетел на меня рывком, легко повалив спиной на стол, руки начали задирать юбку. Сопротивлялась я скорее по привычке, нежели для того, чтобы освободиться. Но тут под руку мне попался пистолет. Дальше все произошло слишком быстро, я, не задумываясь, рывком вытащила пистолет из кобуры и выстрелила в упор ему в плечо. Мужчину отшвырнуло к стене. На его лице промелькнуло выражение несказанного удивления, быстро сменившееся яростью. Начальник снова ринулся ко мне, но сделал едва ли пару шагов, с такого расстояния я не могла промахнуться. Прогремели еще два выстрела, и офицер сполз по стене. И только сейчас я услышала шум на улице: крики людей, выстрелы, топот ног по коридору, отрывистые приказы на лающем немецком языке.
Весь этот хаос, навалившийся в одночасье, заставил меня забиться в дальний от двери угол кабинета и скорчиться на полу, спиной к стене. Пистолет я сжимала двумя руками, вздрагивая от малейшего звука и только чудом удерживая себя в сознании. Не знаю, сколько длился этот кошмар, тогда мне казалось, что каждый звук растягивается на часы и дни. Измученный разум отказывался воспринимать происходящее вокруг, и порой меня затягивали периоды томительного забытья, где я колебалась на тонкой грани между чернотой пустоты и красками жизни. Инстинкт самосохранения все же взял верх и сумел пробиться через отрешенность последних месяцев. Впервые за долгое время я снова начала бороться. Возможно, сработала интуиция, кричащая о том, что свобода уже близко, или же очередная попытка изнасилования стала последней каплей, заставившей меня пойти на отчаянный шаг, но я будто впервые взглянула на жизнь. И возможно впервые по настоящему захотела жить.
Дверь распахнулась от удара ногой в район замка. Ворвавшийся в комнату мужчина быстро окинул помещение взглядом, заметил сначала труп начальника тюрьмы, а затем меня, медленно поднимающуюся на ноги с пистолетом в руках. Я направила оружие ему точно в грудь. В глазах мужчины промелькнуло удивление, затем понимание, а потом он спокойно продемонстрировал мне пустые руки ладонями вверх.
- Мадам, я француз. Мы принадлежим к движению сопротивления. Пожалуйста, отдайте пистолет, вам больше ничего не угрожает.
Ему пришлось повторить свою фразу еще раз медленно и очень четко, прежде чем я поняла, что он имеет в виду. Из моей груди вырвался сдавленный всхлип или стон, я начала опускать пистолет. Француз осторожно забрал у меня оружие.
- Успокойтесь, мадам. Все хорошо. Вам больше ничего не угрожает.
Он повторял это все то время, что вел меня по коридорам, а когда моего лица коснулся свежий весенний ветерок, я, наконец, потеряла сознание...
Партизаны отвоевали тюрьму за один день и установили свои порядки. Теперь в роли заключенных оказались недавние тюремщики, а бывшие заключенные с упоением принялись отыгрываться за все, что им пришлось перенести. Конечно те из нас, кто был в состоянии предпринять хоть что-то. Я же пролежала без сознания несколько дней, а когда пришла в себя, поняла, что моя жизнь снова изменилась. Если раньше меня допрашивали немцы, теперь их место заняли французы. Партизан интересовала та тюрьма, из которой меня перевели, разговоры офицеров, все, что я помнила и могла им сообщить. Здесь-то и началась главная проблема – я не могла говорить. И не просто не могла. То забытье, в которое я порой впадала в кабинете покойного начальника тюрьмы, теперь стало практически неотъемлемой частью моего существования. Порой я не понимала, где я, кто я, что происходит и какой сейчас год. Потом сознание возвращалось. Но чем дальше, тем дольше становились приступы.
- Шизофрения, - поставил диагноз врач. – Она сходит с ума, едва ли эта женщина сможет быть вам полезна, капитан. Все, что она знает, она унесет с собой в могилу.
Рядом с ним сидел тот самый француз, который нашел меня, теперь я знала его имя – Жан Мишель Лавуае, капитан во время оккупации сумевший избежать ареста и ушедший в глухое подполье.
- Неужели вы не можете ничего сделать?
Врач, еще непожилой мужчина с изможденным лицом, молча покачал головой и покинул комнату, в которой меня разместили.
Они считали, что я их не слышу, пребывая в очередном приступе забытья, но я не только слышала их разговор, но и поняла его суть. Шизофрения – страшный приговор, обещающий годы пустого, бессмысленного, беспросветного существования в доме для душевнобольных. Что-то во мне воспротивилось такой перспективе, восстало против нее, и я снова начала утомительную борьбу с собой. Борьбу за каждый миг здравомыслия, за каждую попытку говорить, за каждую крупицу того, что еще удерживало меня здесь.
И я уцепилась за Жана. Тогда я не знала, что его сестру изнасиловали немецкие офицеры. Девушка не смогла пережить подобное, сначала замкнулась в себе, затем сошла с ума и покончила жизнь самоубийством. Возможно некая схожесть истории и драматизм ситуации, при которой произошло наше знакомство, заставили капитана прилагать усилия к моему исцелению. Месье Лавуае жалел меня и искренне стремился помочь, тогда он был единственным, кому моя жизнь не была безразлична и для кого она не стала лишь средством достижения цели. И я цеплялась за него всеми силами, которые у меня имелись.
Первым шагом к успеху, как ни странно, стал мой срыв. Как-то раз вечером мужчины добрались до старых граммофонных пластинок, завалявшихся в подвале, одну из них поставили в проигрыватель, и комнату наполнила музыка. Перед моими глазами встала другая комната далеко отсюда, где немецкие офицеры заставляли меня петь под музыку во время своих проклятых ужинов. Сначала я ощутила дрожь, затем начала кричать и раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь зажать уши руками, потом я упала на пол и забилась в конвульсиях, дальше меня поглотила чернота.
Глаза я открыла в уже знакомой мне комнате в лазарете. Рядом с постелью сидел бледный месье Лавуае. Несколько секунд я молча рассматривала его из-под пушистых ресниц. Смуглая кожа, черные, короткие волосы, теплые карие глаза, простые черты лица. Французский капитан не был от природы красавцем, но обладал приятной внешностью и своеобразным обаянием. Он был простым, понятным, близким и мне хотелось отблагодарить его за его доброту.
- Я – американка.
Это были мои первые слова после длительной тишины. Услышав их, Жан едва не проглотил собственный язык.
- Американка? Но вы так хорошо говорите по-французски... – видимо, моя фраза поставила его в затруднительное положение.
- Я – американка. Меня зовут Кэтрин. Кэтрин Флеминг, - с каждым словом голос звучал все лучше.
- Кэтрин... – мягко произнес мужчина, словно пробуя имя на вкус. – Кэтрин. Я буду звать тебя Катрин.
Он взял мои руки в свои и поднес к губам. Именно тогда родилась наша дружба.
За этим событием последовала длительная череда допросов или бесед, как их называли следователи, я рассказала все, что знала и помнила, дословно воспроизводя слышанные мною разговоры. Не знаю, чем эти сведенья могли помочь движению освобождения и помогли ли, но вскоре меня оставили в покое.
В то время война уже перешла свой переломный момент, баланс сил сместился в сторону СССР, Германия вынуждена была отступать. А совсем скоро 6 июня 1944 года объединенные войска под командованием Эйзенхауэра высадилась в северной части Франции, открыв второй фронт. Для партизан это послужило новым толчком к действиям. Все лето шла напряженная борьба. Жан вместе со своим отрядом начал пробираться к Парижу, бывших заключенных переправили в отдаленные безопасные уголки, хотя по настоящему безопасного места в то время не существовало. Пару месяцев я провела в маленькой деревне, а затем, после освобождения Парижа, решила вернуться домой.
Здесь, во Франции, моя помощь уже была никому не нужна, да я и не могла ее оказать, даже если бы захотела. Тяжелые потрясения и месяцы в тюрьме полностью лишили меня возможности петь. Голос пропал, его сменил панический страх перед любой звучащей музыкой и сценой. Как зарабатывать на жизнь дальше я не знала, но остаться во Франции, где мне пришлось столько пережить, было выше моих сил.
Перед самым отъездом судьба подарила мне еще одну встречу с Жаном.
- Отправляешься домой?
- Да. Попробую жить дальше.
Я все еще предпочитала говорить мало, собственный мелодичный голос будил неприятные воспоминания о прошлом.
- Что ж... Война для тебя теперь окончена. Все будет хорошо.
Он улыбался, стараясь поддержать меня. Жан, милый Жан... Мы стояли на залитой солнцем улице, полуденные лучи запутались в его растрепанных волосах, в уголках его глаз собрались мелкие морщинки, рот растянулись в улыбке, верхняя губа пострадала в последней стычке и теперь была рассечена, что добавляло ему капельку шарма. Я смотрела в теплые карие глаза, а видела совсем другие – зеленые, те, в которые хотела бы смотреть вечно. И я сделала то, чего не сделала с тем, другим, и за что потом нещадно корила себя. Я обхватила его лицо руками, привстала на носках и прикоснулась к его губам своими, всего на несколько секунд, на пару ударов сердца подарив себе иллюзию того, что я с Ним...
Это было наше прощание, я не знала, встретимся ли мы когда-нибудь снова, месье Лавуае оставил мне адрес своей старой квартиры в Париже и попросил написать, когда я устроюсь. Я обещала, хотя в душе терзалась сомнениями на счет своего будущего...
Вот так осенью 1944 года я вернулась в Атланту. Город встретил мне все тем же солнцем, которое так мне запомнилось, и неестественной тишиной. Привыкшая к грохоту войны, я с трудом перестраивалась на спокойную жизнь. Вопрос с моим жильем решился довольно просто. Я вернулась в свой старый пансион, хозяйка которого позволила мне снимать маленькую меблированную комнатку в мансарде за помощь по хозяйству. Меня это устроило. Есть место, где спать, крыша над головой, работа и даже еда три раза в день – как в тюрьме. Только комната для одной меня, а не для шести человек. Тогда я все сравнивала с тюрьмой, отделаться от прошлого не представлялось возможным. Врач выписал мне снотворное, с которым я наконец-то смогла спать нормально, не вскакивая посреди ночи от очередного кошмара или от удара грома, так сильно похожего на выстрел.
Жан сказал, что война для меня закончилась, но ее призраки продолжали преследовать меня всюду. Окончательно распрощаться с войной я смогла бы только тогда, когда Германия бы окончательно капитулировала. А до того времени я продолжала жить ожиданием и страхом. Мучительный, панический ужас терзал меня постоянно, то прячась в тени повседневности, то вновь вылезая в ночи. Но не только призрак войны ожидал меня дома, здесь витали и призраки прошлого...
С одним из них я встретилась на улице, поздним вечером возвращаясь домой с прогулки. Гулять перед сном стало для меня привычкой, прогулка помогала развеяться, собраться с мыслями, а самое главное быстро уснуть. Обычно я не обращала внимания на прохожих, не замечая ни людей, ни пейзажи вокруг, поэтому, когда проходящий мимо мужчина вдруг остановился и удержал меня за локоть, я испугалась.
- Кэтти? – на меня во все глаза смотрел Шон Синклер, рядом с ним стояла миниатюрная блондинка, также не спускавшая с меня немного брезгливого взгляда. – Малышка Кэтти?
Страх мгновенно отпустил, и его место заняло безразличие.
- Вы ошиблись, - я высвободила руку, - она умерла.
Я быстрым шагом направилась дальше, спиной чувствуя удивленный взгляд мистера Синкера. Да, ему было на что посмотреть. Я никогда не блистала красотой, скорее моя внешность отвечала определению «приятная». Небольшой рост, миниатюрная фигура, мелкие черты лица, короткие волнистые волосы до плеч. Единственной чертой, которая казалась мне интересной, были мои глаза. Зеленовато-карие, живые, отражающие все мои эмоции, яркие – они добавляли моему простому лицу красок и выразительности. Война естественно не добавила мне «прелести», скорее съела то, на что еще можно было смотреть. Кожа приобрела сероватый оттенок, под глазами залегли глубокие темные тени, рожденные усталостью и недостаточным количеством сна, в уголках глаз появились морщинки, лицо похудело и осунулось, черты заострились, глаза потухли и отражали лишь пустоту. Волосы потеряли естественный блеск и природный цвет, теперь я больше походила на голодную дворовую кошку, побывавшую не в одной переделке. Я понимала это, но только после встречи с Шоном по-настоящему осознала, насколько я постарела. Да, в свои двадцать пять, отпразднованные в гордом одиночестве за закрытой дверью комнаты, я почти стала старухой...
Война катилась все дальше по Европе, Германия отступала, оставляя за собой разоренные города и выжженные земли, и с каждым километром свободы дышать становилось все легче. Я ждала, как и миллионы других людей на Земле, я ждала конца этой страшной войны. Я жила этим ожиданием, и оно стало моим смыслом жизни, ибо у меня не было ничего другого, чем можно было бы заменить этот смысл. А жизнь между тем шла мимо. Она стала похожа на серую ленту, вьющуюся вокруг меня, связывающую по рукам и ногам. Вырваться не представлялось возможным, да и хотела ли я? Нет. И я это понимала. Я знала, что никому до меня нет дела, а самой себе я также была не нужна. Именно поэтому явление еще одного призрака стало для меня огромным сюрпризом.
Он пришел ранним вечером, до захода солнца, постучал в дверь моей комнаты и, не дожидаясь ответа, вошел.
- Надеюсь, я не помешал, мисс Флеминг?
На пороге моей комнаты стоял Питер Стоун. У меня всегда была хорошая память на лица, этого человека я видела лишь однажды, когда получала документы на возвращение в США в американском посольстве в Лондоне. Мистер Стоун обладал манерами типичного английского аристократа и внешностью человека, ведущего малоподвижный образ жизни.
- Что вам угодно, мистер Стоун? – холодно поинтересовалась я, вытирая руки о подол домашнего платья. Прихода гостей я не ждала и как раз занималась стиркой.
Он удивился.
- Вы все еще меня помните? Признаться, я ожидал, что мне придется освежить вашу память.
- На свою память я пока не жаловалась.
Питер не производил отталкивающего впечатления, но его неожиданное появление и неясные цели этого визита невольно толкали меня на возможную грубость.
- Вижу вы не рады меня видеть. В таком случае хотелось бы перейти сразу к делу. Совсем недавно я получил назначение в английское посольство в США. Теперь в связи с определенными правилами людей нашего круга мне нужна жена. Американка.
Меня его заявление не удивило, политик, желающий сделать успешную карьеру, должен обладать безупречной репутацией, уметь вовремя и к месту говорить, а также быть хорошим семьянином.
- Неужели в Америке так мало молодых девушек, мечтающих успешно выйти замуж?
Мистер Стоун сел в единственное в комнате свободное кресло, которое издало душераздирающий скрип. Как истинный джентльмен, он сделал вид, будто этого не заметил.
- Девушек много, но их основной недостаток – молодость и, конечно же, незрелость.
- Что вам мешает жениться на благопристойной вдове?
Питер улыбнулся. Улыбка у него, как ни странно, была приятная, добродушная.
- Давайте не будем ходить вокруг да около, мисс Флеминг. Если бы я хотел жениться на благопристойной вдове, я нашел бы эту вдову. Я же вместо этого пришел к вам. Мне нужна жена, и я хочу, чтобы ею стали вы.
Я не удержалась и фыркнула.
- Я понимаю ваш скептицизм, но позвольте мне объяснить...
- Нет, мистер Стоун, не позволю, - я обошла стул, на котором стоял таз с бельем, и встала перед мужчиной, сложив руки на груди. – Мне кажется, вы плохо представляете себе к кому вы пришли в дом. Я не милая воспитанная барышня, мечтающая о замужестве, я не благопристойная вдова с безупречной репутацией, я не красавица, которой можно было бы похвастаться в высшем обществе, и я не обладаю какими-либо другими достоинствами, которые могли бы вам пригодиться, а самое главное не горю желанием выходить замуж. Вам все ясно?
Он откинулся в кресле, глядя на меня снизу вверх.
- Предельно. Вы именно то, что я надеялся увидеть.
- Я не желаю дальше слушать этот бред, уходите.
Я указала на дверь. Улыбка сползла с его лица.
- Кэтрин, я знаю, кем были ваши родители.
Я ни капли не смутилась.
- Поздравляю. Именно это знание подвигло вас на столь неожиданный визит?
- Не только, но и оно тоже. Вы могли бы носить титул леди...
Я не выдержала и рассмеялась неприятным, лающим смехом. Это действительно было смешно.
- Леди... Какой смысл говорить о том, что могло бы быть? Леди... – я отошла и села на кровать, сняв с головы платок, удерживающий волосы. – Леди... Это смешно. Леди, стирающая одежду за деньги, леди, живущая в мансарде в дешевом пансионе, леди, поющая в ночном баре и моющая полы, чтобы прокормить себя и свою тетю. Где вы были с вашим знанием семь лет назад, когда мы оказались на улице? Где?.. И к чему теперь все это?
Мистер Стоун выслушал меня молча.
- Вы могли бы вернуть себе часть этого. Выходите за меня замуж, Кэтрин, вам больше не придется стирать за деньги и мыть полы. Я сделаю так, чтобы вы больше никогда и ни в чем не нуждались.
Я теребила ткань платка, глядя на свои стертые руки.
- Зачем вам это? Что даст вам такой брак?
- Умную жену, которая будет обязана мне всем, которая никогда не предаст и всегда поддержит, потому что кроме меня у нее не будет никого. Жену, которая совершенно точно будет знать, когда, что и кому нужно говорить и которую не стыдно вывести в свет. Вы зря наговариваете на себя, мисс Флеминг. В наше время отдых и множество женских ухищрений могут сотворить настоящее чудо, и вы будете выглядеть лучше, чем когда-либо.
Я снова усмехнулась.
- Да, это удобно. Взять сироту, обласкать ее, использовать, а потом выкинуть на помойку, как ненужную куклу. К тому же вы правы, вывести в свет не стыдно – происхождение позволяет сочинить любую байку и выставить себя рыцарем в сверкающих доспехах, не так ли? Молчите, - я подняла взгляд на собеседника, - я вижу, что права. Скажите, мистер Стоун, вы не боитесь предлагать руку и сердце женщине, у которой в истории болезни стоит диагноз «шизофрения»? Не боитесь, что я могу убить вас во сне? Или скажем, что моя болезнь передастся детям? Вы же хотите детей. Ребенок понадобится для поддержания образа «примерного семьянина».
Он подался вперед, наклоняясь ко мне.
- Я сомневаюсь, что сумасшедшая женщина смогла бы так здраво рассуждать о будущих перспективах. К тому же вы не были больны от рождения, а по наследству передаются лишь врожденные заболевания. Нет, я не боюсь вас, мисс Флеминг.
Я покачала головой.
- А я боюсь, что вы все же не до конца понимаете ситуацию. Я поясню. Вы хотите взять в жены женщину, которая не только видела, что представляет собой война, но и ту, которая также успела ознакомиться с самыми грязными ее проявлениями. Я сидела в тюрьме, мистер Стоун. Меня допрашивали и не только. Я убила человека и не жалею.
Его взгляд не отрывался от меня, Питер пристально вглядывался в мое лицо, словно искал что-то и видимо нашел.
- В таком случае, я думаю, что после этого столкновение с высшим обществом Соединенных Штатов не покажется вам слишком волнительным.
Я встала и отошла к окну, повернувшись к Питеру спиной. Разговор не имел смысла.
- Мне кажется, что вы меня не слышите. И еще я думаю, что вам пора идти. Скоро стемнеет, а здесь далеко не самый тихий район.
Гость молча поднялся и направился к двери, но на пороге остановился.
- Даже в дешевом пансионе вы ведете себя как оскорбленная королева, Кэтрин. Подумайте над моим предложением. Я буду в городе еще несколько дней. Если вы передумаете, я оставил адрес гостиницы хозяйке пансиона. Надеюсь, мы еще встретимся, мисс Флеминг.
В ту ночь я так и не смогла уснуть. Легкая дрема прервалась налетевшей грозой, я села в кресло и смотрела на дождь, бьющий в окно. Визит Питера Стоуна вызвал в душе бурю эмоций, которые мне так и не удалось обуздать. Он предлагал мне сделку и не скрывал этого, за что я уже была ему благодарна. В моих глазах обмен не являлся равноценным, но видимо наши мнения расходились. Желание Питера до сих пор выглядело странным, и я не хотела ему доверять, но в то же время... Он предлагал мне жизнь. Возможность завести семью, пусть и по расчету, но все же семью. А еще он предлагал мне новый смысл существования – вечная игра под названием «политика». Я не хотела переоценивать свои силы, но вряд ли бы английский аристократ рискнул бы своей репутацией ради «некачественного товара». А значит, я еще на что-то способна...
Я смотрела на дождь всю ночь и думала, думала, думала. Перед глазами пролетали мгновения прошлого, порой перемешиваясь с мыслями о будущем. Гроза закончилась незадолго до рассвета и в серых предрассветных сумерках я медленно начала одеваться. Что ж... Если меня хотят купить, стоит хотя бы попытаться выглядеть дороже. Рассвет 9 мая 1945 года я встретила уже готовой и к новому дню, и к новой жизни...
Часть третья. После...(1945-1959гг)
Моя новая жизнь началась в октябре 1945, когда я официально стала миссис Кэтрин Стоун. Мало что связывало эту чопорную леди с безупречными манерами с той ободранной кошкой, которую Питер нашел в мансарде дешевого пансиона. На то, чтобы привести меня в порядок и освежить в памяти данное некогда воспитание ушло почти полгода, зато результат, судя по удовлетворенному взгляду новоиспеченного семьянина, был выше всяких похвал. Не сказать, что во мне самой за то время что-то сильно переменилось, одна маска лишь сменилось другой, более подходящей к обстановке. Внутри осталось все то же одиночество, та же пустота, которую нечем было заполнить, но теперь у меня имелась цель и средства для ее достижения. Перед свадьбой мы с Питером заключили брачный договор, одним из пунктов которого являлось мое пожизненное содержание. Я допускала возможность того, что, добившись желаемых результатов, мой муж захочет развестись, но вновь оказаться на улице без средств к существованию – нет, такая перспектива меня не прельщала. Но до этого еще нужно было дожить, а пока... Пока меня ждал Вашингтон и высший круг светских акул Соединенных Штатов Америки.
Что обычно представляет собой светское общество? Сравнительно небольшую группу людей, где все с обворожительными улыбками думают о том, как выгоднее и с наименьшими потерями для себя использовать окружающих, а главное, как сохранить свою репутацию, но при этом испортить чужую. Здесь нет места искренней дружбе, благородству и честности, зато огромный простор для уроков коварства, лицемерия, лжи и манипулирования. Высшее общество не любит чужаков – тех, кто отличается от них, и в своей ненависти оно готово дойти до абсурда. Пожалуй, появление новичка – единственное, что способно объединить этих хищников. Бедная Золушка... Если бы ее история произошла на самом деле, конец, скорее всего, был бы печален, ибо, чтобы выжить среди акул, нужно иметь недюжинную силу воли и железные нервы.
Мое первое знакомство с высшим обществом произошло в гостиной Маргарет Уайт, богатой вдовы, которая обожала устраивать званые обеды. Хозяйка дома была довольно эксцентричной особой для своего круга, она любила новые лица и стремилась разнообразить круг старых знакомых, отыскивая людей оригинальных, незаурядных, а затем бросая их на съедение толпы. Миссис Уайт доставляло удовольствие наблюдать за тем, как несчастные люди пытаются выплыть из той лавины нападок, которые сыпались на них под видом «приятных услуг». Если новичок оказывался достаточно умен, чтобы избежать острых углов в общении, но в то же время постоять за себя, Маргарет брала его под свое крыло и затем пристраивала на теплое местечко или в хорошие руки. Я к тому времени уже обладала и тем и другим, но лучшего места, чтобы представить меня свету, было не найти.
Окинув публику взглядом, я мгновенно ощутила разницу между собой и этими холеными дамами, которые могли рассуждать лишь о благотворительности, кулинарных шедеврах и достижениях собственных мужей. Мы были столь же похожи, как дикая колючка и садовые розы. Их холили, воспитывали, над ними дрожали матери и отцы, многочисленные родственники подыскивали им выгодные партии, в то время как я стремилась добиться всего самостоятельно. И дело уже не в том, насколько хорошо у меня получалось заботиться о себе, дело во взглядах на жизнь. Они могли лишь с ужасом говорить о прошедшей войне и вздыхать о погибших, я же видела все собственными глазами, они могли с сочувствием рассуждать о тяготах нищих и безработных, я же испытала это на себе. Что общего могло быть между нами?
Сравнение заставило меня рассмеяться. Я повернулась к Питеру, который с некоторым опасением смотрел на меня.
- У тебя изумительное чувство юмора, дорогой!
Продолжая улыбаться, я поправила ему галстук и подмигнула. Мистер Стоун расслабился и предложил мне руку. Так я вошла в высший свет американского общества.
Конечно же, никто не кинулся ко мне с распростертыми объятиями, стремясь приласкать и утешить. Уважение, место и публику пришлось завоевывать, и это было отнюдь не просто. Ситуацию совсем не улучшило то, что вскоре после свадьбы я забеременела. Питер действительно хотел детей, в его возрасте это уже могло стать проблемой, поэтому мы решили не затягивать со столь ответственным шагом. Но природа или судьба решили по-своему. На втором месяце у меня случился выкидыш. Я не успела почувствовать себя матерью, как снова оказалась пустой и одинокой. Врачи в один голос уверяли, что такое случается, и я еще смогу родить здорового малыша, но все мои страхи и опасения вновь подняли головы.
Война оставила свой след не только в моей душе, но и на моем теле. И ко мне невольно пришла мысль о том, смогу ли я действительно родить ребенка и выжить при этом? А вероятность моей гибели была довольно велика. На одном из обследований доктор Браун сказал, что у меня обнаружены шумы в сердце. Если добавить к этой новости мою далеко не самую спокойную жизнь, то картина выглядела довольно плачевно...
Но, несмотря ни на что, весной 1946 я снова забеременела, и на этот раз с первых же месяцев легла в постель. Меня мало волновало мнение света, который естественно будет обсуждать мое недолгое присутствие и длительную отлучку. Да, еще одна вещь, которую не стоит совершать, делая первые шаги по мягкому ковру высшего общества – исчезать. Общество не страдает длинной памятью, и вчерашние завсегдатаи мгновенно забываются, стоит им исчезнуть, хотя бы на пару месяцев или же совершить какую-нибудь выходку. Тогда мое здоровье и здоровье моего будущего ребенка волновало меня намного больше, чем мнение окружающих. Что будет потом, еще было покрыто тайной, возможно, мне и вовсе не понадобиться больше их мнение, а возможно снова придется воевать за свое место под солнцем.
По совету доктора Брауна Питер отправил меня загород, дышать свежим воздухом, отдыхать, есть много витаминов и самое главное не волноваться. Беременность в таких условиях проходила сравнительно спокойно. Мой муж старался не досаждать мне излишним вниманием и не тревожить своими частыми визитами, о моем состоянии он узнавал в основном из отчетов врача. И нас обоих устраивало такое положение вещей. Мистер Стоун не мешал мне, я не мешала ему. Жизнь по контракту порой не так уж и плоха, если относиться к ней правильно и не требовать большего.
Но всему когда-то приходит конец, хотя порой конец становится началом чего-то нового. Я не боялась родов, хотя и не тешила себя пустыми иллюзиями о том, что это будет легко. Мои опасения подтвердились практически полностью. Холодным ноябрьским утром я как обычно спускалась к завтраку, стараясь быть как можно осторожнее, на восьмом месяце мое положение было более чем заметно, поэтому передвигалась я медленно, как речная баржа. Служанка, стоявшая у подножия лестницы и терпеливо ожидавшая меня, чтобы проводить в столовую, уже протянула руки помочь, я оторвала взгляд от лестницы лишь на пару мгновений, но этого хватило, чтобы моя нога соскользнула с последней ступеньки. Недолгое ощущение полета и жесткое приземление спиной о ступени лестницы стало вступительным аккордом к симфонии этого дня.
Кто испугался больше – я или прислуга, сказать было сложно, в доме немедленно поднялся крик, примчался врач, который смог организовать собравшихся слуг и навести какое-то подобие порядка. Я в это время лихорадочно пыталась научиться дышать заново и одновременно определить, все ли в порядке с ребенком. По указаниям доктора Брауна меня перенесли в гостевую спальню на первом этаже и переодели в просторную рубашку.
- Не беспокойтесь, миссис Стоун, все будет в порядке.
Спустя четыре часа изматывающих схваток я уже была готова сдаться. Силы, которых раньше казалось много, вдруг быстро закончились, нещадно болела спина, все тело сводило судорогами, я охрипла от собственных криков и ослепла от пота, струящегося по лицу.
- Терпите, терпите, ребенок должен вот-вот появиться. Будьте сильной, миссис Стоун, еще немного.
Это врач повторял почти каждые полчаса, в его голосе уже практически не было веры, а ребенок все не появлялся. Я мучилась до вечера, только по отсутствию дневного света поняв, что уже стемнело. Время я не различала, а боль стала привычной. Я слышала обрывки разговоров вокруг меня, чьи-то эмоциональные возгласы, но совершенно не понимала, кто находится в комнате и о чем говорит. Потом доктор Браун сделал мне какой-то укол, и все вокруг поглотила блаженная темнота.
Несколько следующих дней я едва могла шевелиться, с трудом приходя в себя. В редкие периоды осознанного бодрствования я узнала, что мальчик родился здоровым и крепким, чего нельзя было сказать обо мне, но о своем состоянии я как всегда узнала лишь подслушав разговор у своей постели.
- Мистер Стоун, мне очень жаль, что так вышло, но ваша жена... – доктор Браун с трудом подбирал слова, а Питер, ради рождения сына прибывший из столицы, смотрел на него со спокойным интересом.
- Я слушаю вас, доктор Браун.
- Она никогда больше не сможет ходить. Падение повредило ее позвоночник, но это еще можно было бы поправить, если бы не тяжелые роды. Мне пришлось сделать кесарево сечение, чтобы помочь ребенку появиться на свет, в противном случае и он, и его мать могли погибнуть. К сожалению, за время схваток у миссис Стоун произошло несколько разрывов внутренних связок и смещение костей таза. Все это очень сложно...
Питер сделал врачу жест замолчать, а затем мужчины покинули комнату. Я открыла глаза и постаралась разжать пальцы, сжавшиеся в кулаки. «Она никогда больше не сможет ходить». Этот приговор звучал в моих ушах как звон колокола. Быть прикованной к инвалидной коляске... Нет. В душе поднялся страх и ненависть. Сколько же можно? Сколько еще жизнь будет наказывать меня за неизвестно какие грехи? Из глаз покатились горькие, злые слезы. А мой сын? Мой мальчик? Эта кроха, ради которой я столько страдала? Не иметь возможности встать и пойти к нему, когда он плачет, зовет меня. Любовь к сыну зрела во мне с того мгновения, как я узнала о своем положении. Столько усилий и сил, чтобы он родился и не суметь просто быть с ним рядом? Злость переросла в глухую обиду и боль, а слезы полились просто нескончаемым потоком. Я закрыла глаза, сдерживая всхлипы...
Когда ко мне зашел мистер Стоун, я уже была спокойна. Он опустился на стул, стоявший рядом с кроватью, и осторожно взял меня за руку. Выглядел Питер усталым, а его улыбка на этот раз вышла слабой и грустной.
- Как ты себя чувствуешь? – он старался казаться заботливым и даже успешно справлялся с взятой на себя ролью.
- Питер... – мой голос был слабым, и я сомневалась, что смогу много сказать, но это нужно было сделать. Я с силой сжала его руку и потянула на себя, мой муж пересел на край постели и склонился надо мной. Я мгновенно схватила его за воротник рубашки и притянула еще ближе к себе. – Я встану на ноги... Мне нужен другой врач. Кто угодно... Я встану на ноги. Я буду ходить.
Глаза Питера удивленно расширились, видимо он не ожидал таких жестких требований от женщины, едва пришедшей в себя, но затем его лицо вновь приняло невозмутимое выражение. Он кивнул и осторожно освободился от моего захвата.
- Все будет хорошо, Кэтрин. Я найду врача.
Одну черту в характере мистера Стоуна я любила всем сердцем: он всегда выполнял то, что обещал и никогда не обещал чего-то, чего не мог сделать. Поэтому я позволила себе расслабиться и спокойно уснула. Перед очередной схваткой с судьбой предстояло набрать много сил.
Визит моего нового доктора состоялся через две недели, за время которых я успела достаточно оправиться, чтобы начать терзаться сомнениями на счет обещания Питера, но, к счастью, он не подвел меня. Доктор Грин оказался приятным мужчиной лет пятидесяти с сильными, мягкими руками и веселыми глазами человека, привыкшего любую трудность встречать улыбкой. Он понравился мне с первого взгляда, в отличие от доктора Брауна, который вызывал лишь легкое раздражение. Но я отбросила собственные симпатии в ожидании вердикта, который вынесет мой судья.
- Что ж, - после осмотра доктор Грин сел на стул и приветливо мне улыбнулся, - думаю, мы будем ставить вас на ноги, миссис Стоун.
Эта новость повергла меня в легкий ступор. Неужели хоть что-то мне не придется выгрызать в жестокой схватке, цепляясь руками и ногтями? Этот человек одной лишь фразой подарил мне надежду, которую я боялась обрести. Я ждала повторения предыдущего приговора, жарких споров и внутренне готовилась едва ли не к войне за попытку встать на ноги. А все оказалось так просто... Я не сразу поняла, что доктор как-то расплывается перед глазами, по щекам снова бежали слезы, на этот раз облегчения и немой благодарности этому человеку.
- Ну-ну, не стоит так переживать, - он прикоснулся к моему подбородку и аккуратно вытер слезы чистым платком. – Вам стоит набраться сил и терпения, путь, который вы выбрали, будет тяжел, но вы справитесь, миссис Стоун. А такая сильная женщина не должна плакать по пустякам. Ну же, улыбнитесь, - он кончиком мизинца приподнял уголки моих губ, вызывая слабую, но искреннюю улыбку. Последний раз со мной так обращалась мама в глубоком и забытом детстве. – Вот так. И не смейте больше плакать. У вас замечательный здоровый сын, заботливый супруг, который не бросит вас. Вам есть ради чего жить и, конечно же, будет, ради чего танцевать. А вы будете танцевать.
Он вновь одарил меня своей волшебной улыбкой и, пообещав прийти завтра, покинул комнату. Я продолжала слабо улыбаться, когда ко мне заглянул Питер.
- Я вижу, доктор Грин пришелся тебе по душе? – мой муж тоже улыбался, видимо врач обладал поразительной способностью дарить окружающим хорошее настроение.
- Да. Он сказал, что я буду танцевать.
На душе стало поразительно легко и спокойной, впервые мне захотелось петь. Я верила, что смогу не только ходить, но и свернуть горы всего лишь одним своим желанием. Впереди был долгий и сложный путь, но он больше не пугал меня, я знала, что смогу дойти до конца.
- Принеси мне Майкла, я хочу посмотреть на него.
Эти первые мгновения моего робкого счастья хотелось разделить с самым дорогим и близким существом, теперь ставшим смыслом нового периода моей жизни...
Встать на ноги – легко сказать, но сам этот процесс мучителен и долог. Доктор Грин оказался замечательным специалистом в этом вопросе. Он обладал недюжинным терпением и оптимизмом, нередко спасавшим меня в минуты отчаянья. За постоянными занятиями и разговорами время летело незаметно. Прошла зима, которая затем сменилась весной, наступило лето. Я уже могла довольно сносно передвигаться, и к осени Питер планировал перевезти меня и Майкла в город, врач не возражал, наоборот только радовался моему выздоровлению. Порой доктор Грин говорил, что лучшей больной у него не было за все годы его практики. Я лишь улыбалась в ответ и продолжала усердно заниматься. Если бы не мое упрямство и не ребенок, который сам того не ведая, помог мне выжить, о возможности ходить, можно было бы забыть на всю оставшуюся жизнь.
После переезда в город мы с мужем планировали отметить первый день рождения Майкла, а затем уже вновь вывести меня в свет. Радужные перспективы, которые в очередной раз обернулись кошмаром. Пора уже было привыкнуть к тому, что моя жизнь редко преподносит подарки, но мечтать никто не запрещал...
Однажды утром я проснулась от плача ребенка и, конечно же, решила пойти проверить, в чем дело. У Майкла имелась няня, которую я выбирала сама, но после переезда в город она иногда брала выходной, чтобы увидеться с семьей. Это был один из таких дней. Я встала, накинула халат, и направилась в детскую на всякий случай, придерживаясь рукой за стену. Ужасно болела голова, казалось, что кто-то медленно поворачивает в ней нож. Я не уделила новой проблеме должного внимания, охваченная тревогой за сына, и это стало моей ошибкой... Майкл плакал все громче и громче и, словно вторя ему, моя головная боль все усиливалась. Мне оставалось дойти до его кроватки всего несколько шагов, когда в голове будто взорвалась маленькая бомба, боль поглотила меня целиком.
Светлые стены больничной палаты показались мне почти родными, когда я открыла глаза. Тело казалось неживым, руки не слушались, ноги с трудом шевелились, я даже не смогла самостоятельно сесть, что тут же породило в моей голове паническую мысль о параличе. Но прежде, чем ужас от подобной перспективы успел охватить меня целиком, в палату вошел доктор Грин.
- Я вижу, вы уже пришли в себя. Это хорошо. Как вы себя чувствуете, миссис Стоун?
Я постаралась собраться с мыслями.
- Как старое трухлявое полено, - голос показался мне тихим попискиванием умирающего котенка, я постаралась говорить увереннее. – Что со мной произошло?
Врач некоторое время подбирал слова, я же снова успела испугаться.
- У вас произошло кровоизлияние в мозг, приведшее к потере сознания. При обследовании были так же обнаружены проблемы с сосудами и сердцем. У вас нарушен общий ритм, и шумы стали сильнее.
Его слова меня не порадовали, но осознание того, что паралич мне не грозит, успокоило.
- Несколько месяцев вам будет лучше провести в больнице под наблюдением. Здесь вам смогут оказать своевременную помощь, чего нельзя сделать в домашних условиях. Надеюсь, что этот инцидент не будет иметь далеко идущих последствий.
Я не решилась спрашивать о том, какие именно последствия могут мне грозить, и так было ясно, что ничего хорошего ждать не придется. Оставшиеся месяцы до дня рождения Майкла я провела под пристальным контролем врачей. Одним из последствий перенесенного инсульта стала проблема с ногами. Нижняя часть тела снова стала мне практически чужой, но теперь я уже знала, как с этим бороться. К моменту выхода из больницы я чувствовала себя вполне сносно. Болезнь и новые потрясение не могли не оказать влияния на мой внешний облик, который и до этого не блистал красками. К тому же я хотела провести больше времени с сыном, с которым из-за постоянных болезней, я часто разлучалась. Доктор Грин прописал мне реабилитационный период, на время которого я снова отправилась загород.
И впервые за долгое время у меня появилась возможность просто подумать, побыть наедине с собой и подвести итоги последних событий. Наконец-то рядом не было вездесущих врачей, сиделок и прочих надзирателей. Привыкшая к одиночеству, я тяжело переживала большое количество людей рядом. И последние два года также дались мне нелегко. Но и не только мне одной. Питер мог сколь угодно долго делать вид, что не принимает близко к сердцу мои проблемы, но я знала, что одна вещь его все же волнует. Мое появление в обществе, к которому он привык. Мой муж заключил честную сделку, которую подтверждал наш брачный договор, но до сих пор не получил взамен ничего из предъявленных требований. Конечно же, кроме сына. Питер хотел именно мальчика, что также указывалось в контракте, и если бы родилась девочка, наши попытки в продолжении рода возобновились бы, но, к счастью, на свет появился Майкл. Теперь я задумалась над тем, как отплатить мужу за проявленное терпение и великодушие. Мне вновь предстоял нелегкий труд – освежить память нашим милым ядовитым акулам. А для того, чтобы не ударить в грязь лицом, предстояло восполнить то, что я пропустила.
В первую очередь я попросила мистера Стоуна переслать мне все сохранившиеся газеты за прошедший год, а также присылать все свежие выпуски. К тому же я возобновила переписку с Жаном, которая прервалась на время моей болезни. Новости новостями, но информацию лучше узнавать из первых рук, а кто как не коренной житель Парижа сможет лучше рассказать о том, что происходит во Франции? Чтобы быть в курсе последних событий и сплетен американского общества, я решила начать переписку с миссис Уайт. Жадная до новостей Маргарет не могла упустить такой возможности первой узнать об истинных причинах отсутствия такой загадочной фигуры как я. Без ложной скромности, моя персона действительна была окутана завесой тумана, который умело напустил Питер. Миссис Уайт ответила в официально-вежливом стиле с должным количеством сочувствия, выразила свое удивление неожиданным письмом и добавила пару ничего не значащих фраз о погоде в городе. Начало было положено, пусть Маргарет и не выразила желания лицезреть меня в скором времени, но она так же и не отказалась от переписки, что давало мне определенные возможности.
На Рождество в наш милый домик наведался Питер с подарками для меня, Майкла и даже для няни, миссис Санти. Праздники прошли спокойно и размеренно, на мой день Рождения мистер Стоун не стал оставаться, сославшись на то, что у него много дел и подарок он пришлет позже. В последнем я не сомневалась, мой муж никогда не скупился на подарки. Питера вообще нельзя было назвать жадным человеком, но и деньги на ветер он никогда не бросал. В моем же случае я полагала его подарки удачным вложением капитала...
Теперь временно тянулось для меня не спешно, день медленно переходил в следующий, мало отличающийся от предыдущего. Казалось время застыло, и я бесконечно долго живу одним днем. Немаловажным плюсом пребывания загородом было то, что я могла проводить с сыном бесконечное количество времени, наблюдая за тем, как он растет, развивается и с каждым днем все больше и больше понимая, что моя любовь к нему становится крепче и сильнее. Ничто не радовало меня больше, чем эти маленькие ручки, тянущиеся ко мне, стоило зайти в комнату, и эта улыбка, преображавшая маленькое личико. Ради него я была готова свернуть горы...
Между тем, новости, приходившие ко мне из разных источников, постепенно открывали передо мной картину мира, о котором я практически забыла со своими заботами. Жан писал по-военному четко и сухо, сообщая в основном факты и крайне редко выказывая свое к ним отношение, но даже по мелким замечаниям я могла понять уже многое. Столь же коротко и сухо месье Лавуае поведал мне о своей свадьбе с некой Софи Бланшар. Женщина, которая смогла заполучить в мужья Жана, заинтриговала меня, но мой собеседник по переписке был крайне скуп на эпитеты и описания. Оставалось надеяться лишь на личную встречу. Я знала, что у Питера есть какие-то дальние родственники в Париже, и что он продолжает поддерживать с ними отношения, поэтому отметила для себя, что не мешало бы напомнить мужу о родственных связях.
В отличие от Жана, Маргарет Уайт не скупилась на описания и эпитеты, я не была столь наивна, чтобы верить каждому ее слову, к тому же я прекрасно знала о том, что рассказывает мне Мегги далеко не все. Но даже эти крохи информации уже многое для меня значили. Они позволяли делать определенные выводы и готовиться к будущему. А также продумывать и намечать первые шаги к волнующим меня целям.
Более простой из них была организация рекламы для доктора Грина. Мой замечательный доктор работал в одной из дешевых больниц города. Я стала его первой пациенткой, принадлежащей к иному слою общества. Меня такое положение дел не устраивало. Дело здесь было не только в чувстве благодарности, хотя я и не представляла, как можно расплатиться с человеком, буквально подарившем возможность жить. За свою жизнь я видела достаточно врачей, и мало кто из них мог порадовать меня своей опытностью или методами лечения. Доктор Грин стал приятным исключением. К тому же врач его профиля мог оказать помощь многим людям, если бы только они знали к кому обратиться. Для этого необходим хороший покровитель и известность в определенных кругах, что я и хотела обеспечить.
Второй же моей целью являлась посильная помощь Питеру и сопутствие его карьерному росту, если таковое предвидеться. Некоторые мысли были у меня и на этот счет, но их я пока хотела приберечь. Начинать стоит с малого, иначе рискуешь остаться ни с чем.
За такими заботами вновь пролетела зима, весной мне пришлось пройти новое обследование, которое лишь подтвердило, что мое сердце крайне слабое и любые нервные расстройства немедленно сказываются на нем. Мне выписали несколько видов лекарств, среди которых были и уже известные мне снотворное и успокоительное. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что. На лето я предпочла вернуться загород, ибо переносить удушающую жару города было невозможно, осенью я планировала очередную попытку возвращения в свет. Питер ни на чем не настаивал, погрузившись в работу, но моя совесть, неизвестно как сохранившаяся при таком образе жизни, упрямо твердила о том, что долги следует оплачивать, поэтому я продолжала строить планы и наслаждаться последними месяцами свободы на природе.
Наш переезд в город на этот раз задержался из-за внезапной болезни Майкла. Но ребенок, напугав и меня и няню высокой температурой, неожиданно легко пошел на поправку и разделался с болезнью практически самостоятельно. Я порадовалась внезапной задержке и решила использовать ее, раз уж судьба сама подарила шанс.
Спустя неделю после выздоровления Майкла я написала письмо Маргарет с предложением погостить у меня несколько дней. Миссис Уайт не заставила себя долго ждать.
- Здравствуй, дорогая Кэтрин. Боже, беременность и болезнь совсем тебя не пощадили, ты выглядишь такой усталой...
Маргарет, еще не успев переступить порог дома, уже перешла к наступлению. Что ж, это было вполне ожидаемо. Я позволила себя улыбнуться и пробормотать нечто приветственно-невразумительное, продолжая исподволь наблюдать за своей гостьей. Сама миссис Уайт выглядела хорошо. Маргарет обладала стройной фигурой, неподдающейся действию времени, классическими, правильными чертами лица, во все времена ценившимися очень высоко, и блестящими черными волосами, подстриженными по последней моде. Портрет дополняли большие, немного раскосые серо-голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц и тонкие губы, легко складывающиеся в презрительную усмешку. Истинная королева – умная, красивая и безжалостная.
- Да, дорогая, я действительно чувствую себя не очень хорошо, но и ты выглядишь немного бледной. Видимо жизнь в городе не оставляет тебе времени на свежий воздух, вот и приходится пользоваться румянами, но ничего, пара дней на природе, и ты вновь расцветешь.
Я улыбнулась своей самой честной улыбкой, постаравшись воскресить в мыслях образ той наивной девушки, пришедшей в бар в поисках работы. Так улыбаться могла только она. Лицо моей гостьи застыло, став похожим на маску, а в глазах полыхнул огонек бешенства. Некоронованная королева почувствовала, что ей бросают вызов, и она приняла его, гордо вскинув подбородок и повелительно поведя бровью. Да, она даже моргать могла так, будто отдавала приказы. Настоящая аристократка, впитавшая манеры с молоком матери и научившаяся приказывать прежде, чем говорить.
Следующие дни мы провели в ничего незначащих разговорах о погоде, медицине, благотворительности, политике, детях, мужчинах. Обсудили все сплетни, которые знала миссис Уайт, все возможные адюльтеры, как состоявшиеся, так и намечающиеся, и остались вполне довольны друг другом. Изредка мы перебрасывались мелкими шпильками, проверяя друг друга на прочность, но, не осмеливаясь начать открытую конфронтацию. Маргарет приехала ко мне с явной целью взять под свое покровительство несчастную больную женщину, забытую супругом в провинции, и совсем не ожидала того, что больная сможет оказать отпор и даже попытается подмять под себя «спасительницу». Солнечным октябрьским днем мы сидели в гостиной, когда служанка принесла мне посылку от Питера. Мегги с любопытством взглянула на меня, а затем на коробку.
- Маргарет, дорогая, ты не могла бы распаковать посылку? Я схожу на кухню и узнаю, что там с обедом.
Глаза миссис Уайт в этот момент напоминали глаза хищника, увидевшего свою жертву. Я не стала мешать ей расправляться с «добычей». Пусть она увидит подарок мистера Стоуна первой. Возможно, это заставит ее, наконец, взглянуть на вещи другими глазами? Когда я вернулась в гостиную, Маргарет задумчиво сверлила взглядом столешницу, отвлеченно теребя цепочку на шее. На столе лежала плоская ювелирная коробочка. Услышав мои шаги, гостья вздрогнула и подняла взгляд.
- Думаю, подарок придется вам по вкусу. Прошу меня извинить, внезапно разболелась голова, - от ее слов веяло арктическим холодом.
- Да, конечно. У меня есть замечательные таблетки от головной боли, я передам их вам.
Маргарет даже не обернулась на мои слова, поспешно удаляясь из комнаты. Что же там прислал Питер? Я взяла коробочку в руки и раскрыла ее, на белом атласе лежало превосходное жемчужное колье и жемчужные серьги. Неужели миссис Уайт расстроил жемчуг? Но тут я заметила клочок бумаги, лежащий на полу. Видимо он выпал, когда она закрывала футляр. Записка была написана Питером: «Моей замечательной жене, подарившей мне радость и семейное счастье. С годовщиной, дорогая! С безмерным уважением, твой преданный муж, Питер. P.S.: Надеюсь, подарок придется по вкусу».
Дочитав послание, я расхохоталась в полный голос. По организации собственной рекламы мой муж превзошел сам себя. И не соврал ни единым словом. А подарок действительно пришелся по вкусу, и Маргарет его оценила, раз столь поспешно оставила меня одну. Оставалось лишь подождать результата.
Наш разговор состоялся тем же вечером в той же гостиной.
- Чего вы от меня хотите, Кэтрин? Я в состоянии понять, когда меня пытаются использовать и когда противник действительно может это сделать.
Я улыбнулась на этот раз, позволив себе вполне искреннюю улыбку.
- Мне не нужно многого, Маргарет. Я всего лишь хочу, чтобы вы помогли мне вновь войти в общество. Не пытались фальшиво опекать, как вы делаете это обычно, а помогли завоевать необходимое положение и место.
Женщина фыркнула как раздраженная кошка, которой предложили консервы вместо свежей рыбы.
- Не пытайтесь заморочить мне голову, у вас достаточно сил и способностей, чтобы завоевать это общество самостоятельно.
- Возможно, вы и правы, но на это уйдет много времени, а я им не располагаю. Мне нужно наверстать то, что я уже упустила.
Миссис Уайт задумалась, а затем осторожно проговорила:
- И что же я получу, если окажу поддержку? – ее глаза прищурились и заблестели.
Я продолжала улыбаться.
- Вы же знаете, что тщательно разрекламированная фигура всегда привлекает внимание. А вы станете именно той, кто выведет в свет новую «дебютантку». Мое появление три года назад вряд ли можно считать верхом успеха, и, скорее всего, меня уже забыли. К тому же, я предлагаю вам возможность покровительствовать одному замечательному врачу, талант которого не был оценен по достоинству. Вы сможете подогреть их интерес, а я обещаю, что скучать не придется ни вам, ни вашим зрителям.
Миссис Уайт обладала нюхом на большие скандалы.
- Что вы задумали? – она даже немного наклонилась вперед.
- Ничего такого, что не смогла бы со временем осуществить. Так вы согласны?
Она вновь откинулась на спинку дивана.
- А если я откажусь?
К такому я тоже была готова.
- Что ж, в таком случае, как вы и сказали, я сама вполне смогу завоевать себе место и положение. Но... Маргарет, сколько вам лет? Тридцать пять? Тридцать шесть? Сколько еще вы сможете привлекать публику одним лишь своим внешним видом? И на сколько прочны ваши связи, чтобы удержать власть и положение после того, как время возьмет свое?
- Время над всеми берет верх рано или поздно, - перебила меня собеседница. – Оно уже не пожалело вас, на что же вы надеетесь?
- На то, что имею помимо своей внешности. Вы же не зря завели этот разговор, Маргарет. Вас что-то заставило задуматься о будущем... Вы испугались, что можете что-то потерять...
- Довольно. Я вас поняла. Хорошо, я помогу вам войти в свет... – тут она усмехнулась, вернее оскалилась, мгновенно утратив всю свою привлекательность. – Только не пожалейте потом о своей просьбе, Кэтрин. Я не буду переживать, если эти акулы сожрут вас так же, как и многих других. И я желаю как можно скорее узнать подробности того скандала, который вы замыслили.
Так я заключила еще одну успешную сделку. Одним ходом открыв себе путь в логово с хищниками и заложив основы для благодарности человеку, которому была обязана слишком многим. После отъезда Маргарет, мы тоже вернулись в город, и я уже более активно начала готовиться к «дебюту».
Все шло так, как и было намечено, невольно порождая справедливые сомнения и опасения. Теперь я повсюду ждала подвоха, но пока судьба решила меня побаловать, видимо ради разнообразия. И снова время помчалось вперед, оставляя позади дни, недели и месяцы. Я показала миссис Уайт больницу, в которой работал доктор Грин, познакомила ее с врачом. И, несмотря на то, что Мегги, на протяжении всего времени пребывания в больнице, поджимала губы и говорила подчеркнуто официально, я знала, что доктор Грин ей понравился. На обратном пути она выдавила из себя обещание помочь. Я лишь улыбалась, наблюдая за ней.
Маргарет была царственной женщиной, привыкшей снисходить и одаривать своей помощью как тех, кто просит, так и тех, кто молчаливо ждет ее милости. А условия того, что кто-то предложил ей сделку на равных, да еще и с намеком на превосходство. Такого она стерпеть не могла. И до сих пор терялась в догадках, почему же вдруг решила мне посодействовать. Более всего, мою покровительницу раздражало то, что я хорошо понимаю ее состояние и все вижу. Порой сей факт приводил ее в бешенство, и тогда на красивое лицо набега тень, а глаза гневно сужались и темнели. Я благоразумно не вмешивалась во внутренние конфликты Мегги, уязвленная гордость слишком капризный больной, чтобы тревожить его по пустякам. Я знала, что со временем раздражение пойдет на спад, а потом и причина нашего столь тесного общения постепенно забудется. Миссис Уайт оценит выгоду, полученную от моего общества, и поймет, что на ее место в этой бесконечной пьесе никто не претендует. И тогда она успокоится. Я знала это уже тогда, думаю, и Мегги это подозревала, иначе не согласилась бы на сделку ни за что в жизни, но она предпочла закрыть глаза на будущее.
Несмотря на некоторые недомолвки и разногласия, мы сообща сумели привлечь необходимый интерес к практике доктора Грина. Нашлись больные, которым требовалась помощь, нашлись и спонсоры, заинтересовавшиеся его практикой и разработанной методикой. И уже следующим летом мы пили чай, обсуждая перспективы развития.
- Вы маленький Наполеон, Кэтрин, - доктор Грин улыбался, поглядывая на меня поверх чашки.
- Хорошо, что не Гитлер, иначе пришлось бы бояться себя самой, - я улыбнулась.
Мужчина рассмеялся, но тут же стал серьезен.
- Я даже не знаю, как отблагодарить вас за то, что вы сделали для меня.
- А я не знаю, как мне благодарить вас за то, что вы сделали и еще сделаете для меня и других.
- Я всего лишь выполнял свой долг... – тихо проговорил он.
- Значит, я выполняю свой. Нужно же мне с чего-то начинать свою игру в политике.
- Вы выбрали опасное поле для игр, Кэтрин. Вы можете проиграть, - глаза доктора Грина пристально следили за мной.
- Этот риск существует всегда. А я не боюсь проигрывать. Понимаете, Джошуа, мне нечего терять.
- Вам есть, что терять, у вас есть муж и сын...
- У меня есть только мой сын, - мягко перебила я, - а все остальное, что вы мне приписываете, мне не принадлежит. В том числе и мой муж. Но об этом лучше никому не знать. Вы же меня понимаете?
Мужчина покачал головой.
- Вы знаете, что я не тот, кто будет болтать. Но все же, будьте осторожны. Они могут сожрать вас.
- Отравятся. Я слишком много видела, чтобы теперь начинать бояться и отступать.
На этом наш разговор завершился, но пути не разошлись. Да, мы стали видеться намного реже, но в моей жизни появился еще один друг. И именно этим хороши друзья, какое бы расстояние нас не разделяло, всегда знаешь, что стоит только позвать и вот, друг уже рядом. Новую встречу с другим моим другом судьба подарила мне в октябре 1951.
Мы с Питером отправились во Францию на нашу годовщину и решили провести там пару недель. Я написала Жану о нашем прилете, и вот мы встретились после шести лет разлуки. Мой бравый капитан почти не изменился, только морщинок стало больше и во взгляде появилось спокойствие и некий призрачный свет, природу которого я не смогла сразу разгадать. Первые часы нашей встречи пролетели незаметно. Мы говорили обо всем, что приходило в голову, и никак не могли остановиться даже на пару минут. Но постепенно эйфория пошла на спад, уступая место реальности и настоящему. Жан знал, что я замужем и подозревал, какой именно характер носит этот брак, ему хотелось взглянуть на моего мужа, но Питер не пошел со мной на встречу, благоразумно решив, что будет лишним. Это спасло меня от неловкости и подарило свободу.
- Катрин, ты с ним счастлива? – месье Лавуае по-прежнему называл меня этим именем.
- Смотря, что подразумевать под словом «счастье».
- Ты знаешь, о чем я.
Жан курил, стряхивая пепел на землю. Мы шли по набережной Сены, наслаждаясь прохладным воздухом и наступающими сумерками. Как ни странно, я любила вечерний Париж, подсвеченный огнями и таящий в своих темных просторах опасность и загадки.
- Знаю. И я могу сказать тебе, что не в деньгах счастье. И это будет правдой. Мы заключили сделку, и теперь каждый выполняет свои обязательства. По крайней мере, это честно. Не было высокопарных фраз о вечной любви или клятвенных заверений в верности. И если опустить сентиментальность, можно сказать, что я счастлива. Питер дал мне то, чего не смог дать никто до него – смысл жизни, моего сына.
- Нельзя жить только любовью к детям, Катрин. Рано или поздно он вырастет и покинет тебя, и что будет тогда?
- Какая разница? Об этом я подумаю тогда, когда Майкл вырастет. К тому же, он покинет меня, а не умрет. А значит, разлука будет не вечной...
В тот вечер мы больше не возвращались к волнующим темам для разговора. Мы лишь наслаждались обществом друг друга и гуляли. На следующий день я и Питер нанесли визит его родственникам, живущим в пригороде Парижа. На этой встрече я мало принимала участие в разговорах. Возвращение в Париж принесло с собой воспоминания о прошлом, маленькой квартирке, небольшом баре, тюрьме. Мне захотелось пройтись по местам моей молодости, освежить память и заполнить ее другими, более приятными образами, нежели те, которые я помнила.
Именно об этом я и сказала Жану на нашей следующей прогулке. Он понял меня и без всяких слов повез в бедный квартал города. Я попросила остановить машину на одной из более освещенных улиц. По ней я обычно возвращалась домой, затем сворачивала в переулок и шла прямо до нашего небольшого трехэтажного дома, где мы снимали квартирку. Этой дорогой я и направилась, как и раньше сжимая в руках сумочку. Жана я попросила подождать у машины, сказав, что много времени моя прогулка не займет. Он пытался возражать, настаивая на том, чтобы проводить меня, но я все же смогла его переубедить, предъявив весомый аргумент в качестве маленького дамского револьвера, лежащего в сумочке. Оружие подарил мне мистер Стоун на тридцатилетие. Мой муж знал, какой подарок может меня порадовать.
Все было, как и раньше: темная улица, сгущающиеся сумерки, звук каблучков по асфальту и ощущение липкого страха, подступающего со всех сторон. Я вновь переживала тот вечер много лет назад и, когда мне навстречу выскочили две фигуры потрепанного вида, я не удивилась. Рука хладнокровно скользнула в сумочку и сжала холодный металл оружия. Мужчины что-то говорили, неторопливо приближаясь ко мне, их намерения не оставляли места для фантазии и были более чем прозрачны. Де жа вю. Но в этот раз, когда в темноте тускло сверкнуло лезвие, вместо придушенного крика раздался выстрел. А за ним еще один, уже во второго преступника. Я не промахнулась. Один оказался убит, второму повезло больше, в момент выстрела он как раз поворачивался, чтобы убежать, поэтому пуля попала в плечо, а не в сердце. Фигура скрылась в темноте, а на земле остался лежать труп. Я не стала больше искушать судьбу, развернулась и быстро направилась прочь, к машине, на ходу засовывая пистолет в сумочку.
- Что случилось? Я слышал выстрелы, - Жан обеспокоено смотрел на меня.
- Потом. Поехали отсюда.
Я быстро села в машину, месье Лавуа запрыгнул следом, и мы поехали в сторону центра. Жан молчал всю дорогу, я тоже не испытывала желания говорить, молча рассматривая пейзаж за окном. Только когда мы остановились, Жан осмелился задать вопрос. Я рассказала ему все, и то, что произошло много лет назад, и то, что случилось вновь. Он не перебивал. В конце он молча протянул мне сигарету и закурил сам. Мы сидели в машине и курили, думая каждый о своем.
- Война уродует людей. Стоило бы нещадно истреблять тех, кто разжигает воины, - с неожиданной злобой и горечью произнес Жан.
- Считаешь, что это война так меня изуродовала?
- А что, если не она, Катрин? – он повернулся ко мне и в темноте его глаза мрачно блестели на смуглом лице. – Раньше ты смогла бы столь хладнокровно убить человека и вероятно обречь на смерть другого, а спустя час курить сигарету?
- Я уже забыла, какой я была раньше, Жан. До этой войны. Той меня больше не существует. Она умерла в тот день, когда ее пырнул ножом насильник. Она умирала, лежа на холодной земле под дождем, чувствуя, как кровь вытекает из раны...
Я отвернулась, перед глазами все еще стояла картина прошлого, которую постепенно сменила новая: убитый мною человек, лежащий на земле. Я не испытывала угрызений совести. Я не чувствовала вообще ничего, даже удовлетворения не было. Только холодная уверенность в том, что я поступила правильно. Одним кошмаром, терзающим меня по ночам, станет меньше. Пожалуй, мой друг был прав. Я действительно стала уродом, только такой меня сделали люди, а не война. Ведь люди и начали ее. Не будь чужих амбиций, не было бы войны, не было бы такого количества смертей и боли. И Он был бы жив...
Я тряхнула головой, прогоняя прочь воспоминания, которые все также жгли душу болью, будто это было вчера, а не десять лет назад.
- Дело не только в тебе. Когда я сталкиваюсь с последствиями того, что принесла с собой война, я чувствую себя беспомощным. Словно мне связали руки за спиной и заставили драться. Моя жена... Софи. До войны она какое-то время работала на панели. Ее первый муж женился на ней ради хорошего приданного, а когда деньги закончились, выкинул ее на улицу. Во время оккупации она устроилась на работу в больницу, тогда у Софи уже была дочь, Амели. В 43-ем на глазах у ее дочери Софи изнасиловал немецкий солдат. С тех пор девочка не произнесла ни слова. Тогда ей было три года.
Жан умолк, глядя прямо перед собой, а я закрыла глаза, понимая, что он чувствует. Каждый день видеть ребенка в столь нежном возрасте столкнувшимся с жестокостью и грязью войны и знать, что ничем не можешь помочь... Это было ужасно.
- Ты любишь ее? – я все же решила задать ему этот вопрос.
Несколько минут месье Лавуае молчал, потом докурил сигарету и выкинул ее в окно.
- Я не люблю ее, Катрин. Я просто не могу без нее жить...
Он произнес эту фразу без пафоса, без какой-либо претензии на высокопарность, просто констатировал факт. В наступившей тишине, Жан завел автомобиль и отвез меня к себе домой.
Там я познакомилась с мадам Лавуае и двумя ее замечательными детьми – Амели и Оливье. Жена Жана оказалась моей ровесницей. Софи была приятной женщиной, наделенной привлекательной внешностью и живым характером. Как она сохранила эту живость во время и после войны, я не знала, но жизнь била в ней ключом, заставляя много двигаться, много говорить и много жестикулировать. Но даже при кажущейся суетливости и непоседливости, она не надоедала и не раздражала. Софи была всюду одновременно, успевая делать все, до чего дотягивались ее руки, мягкие и округлые. Она вся казалась округлой и мягкой с покатыми плечами, невысоким ростом, хорошей фигурой, немного смазанными чертами лица. Такую женщину хотелось защищать и с защитником ей повезло.
Жан смотрел на свою жену глазами, полными глубокой и всепоглощающей нежности. Он не просто любил ее. Он обожал каждое ее движение, каждое слово, слетавшее с ее полных губ, каждый взгляд, брошенный теплыми карими глазами насыщенного шоколадного оттенка. Жан обожал даже короткие темные пряди, постоянно падавшие на лицо Софи. Эти локоны неизменно раздражали хозяйку, и она резким взмахом руки отбрасывала их назад. Этот жест он тоже обожал. И на ее детей Жан смотрел также. Он не делал разделения между Амели и Оливье, хотя последний был его собственным сыном. Месье Лавуае любил детей одинаково, потому что оба они были ее детьми...
Столкнувшись с таким проявлением любви, я впервые растерялась и не знала, что делать или говорить. Я почувствовала себя ущербной, обделенной, будто что-то важное прошло мимо меня, задев лишь краешком подола, одарив лишь тенью взгляда. Ощущение потери легло на плечи тяжелым грузом. А Он любил бы меня так?.. Заметив мое состояние, Жан поспешил что-то поручить жене, а сам вышел, сославшись на то, что ему нужно сделать несколько звонков. Мы с Софи легко нашли общий язык, тактично обходя тему воны стороной. Уже спустя час я могла с уверенностью сказать, что более приятной собеседницы у меня не было давно. Софи не привыкла скрывать свои чувства и говорила то, что думала. Если в начале эта привычка немного коробила меня, привыкшую носить маску, то к моменту появления в гостиной Жана, я уже была совершенно очарована его женой. Мой друг меня понял.
После этого знакомства собственная семейная жизнь уже не казалась мне такой счастливой. Я и раньше не питала иллюзий, но увидев, каким может быть настоящий брак, я испытала острое чувство потери. Теперь каждая улыбка, каждый взгляд и прикосновение Питера казались мне наигранными, чужими, лицемерными. А в голову закрались мысли о том, как наша жизнь выглядит со стороны. Возможно, мы никого и не убедили своей игрой? И на самом деле знакомые видят правду? Я больше не была уверена в том, что смогу продолжать свою игру. Но отступать было слишком поздно. И когда мы вернулись в Америку, я продолжила то, что планировала уже давно.
Политика похожа на большой театр, где каждый, так или иначе, играет свою роль. Заключаются альянсы, разрываются союзы, начинаются и заканчиваются прекрасные интриги. Нужно лишь научиться видеть, держать глаза и уши открытыми, и тогда откроется увлекательнейшее зрелище, всегда неповторимое, хотя и идущее по одному и тому же сценарию. Неоспоримым плюсом моего положения было то, что практически никто не воспринимал меня всерьез. Мои улыбки, тонкие шутки и покровительство Мегги сделали свое дело, меня воспринимали как очень интересную, даже загадочную личность, наделенную обаянием, но при этом не представляющую совершенно никакой угрозы. Я не портила ни с кем отношения намеренно, хотя и недоброжелателей у меня хватало. Я не стремилась примкнуть к женским кружкам, и за это милые дамы были на меня обижены, мне нравилась политика и новости, поэтому со мной стремились общаться мужчины, и за это женщины меня тоже не любили. К тому же перейдя тридцатилетний порог, я неожиданно обнаружила то, что время для меня остановилось. Я словно бы застыла в своих тридцати, которые оказались лучше, чем двадцать пять и двадцать. Мой облик расцвел поздней красотой осени и не торопился с ней расставаться. Лучшим подтверждением моей проснувшейся красоты стали молчаливые яростные взгляды Маргарет, которая, впрочем, быстро утешилась, поняв, что я «бездарно трачу небесный дар». У меня появлялись молодые поклонники, на которых я не обращала ни малейшего внимания, я не заводила романы, даже не позволяла никому лишний раз коснуться своей руки. После того, как я вежливо, но жестко распрощалась с новым ухажером, миссис Уайт окончательно отказалась понимать меня и махнула на все рукой. В конце концов, ей это было даже на руку. Ведь не добившись милостей у меня, они направляли свои усилия на «королеву» и вот тут их ждало и утешение, и ласка, и нежность...
Моему мужу давно делали намеки на повышение по службе, но, как и везде, на повышение претендовал не только он. Его соперник – Джон Кэмпдон – был человеком замечательным во многих смыслах этого слова, но уже совсем немолодым и, на мой взгляд, давно уже отслужившим свое. К тому же у него имелся один существенный недостаток, точнее слабость – Шарлотта Вебстер, молодая, милая женщина, совсем недавно ставшая третьей женой Рона Вебстера. Ее муж придерживался строгих взглядов на современную мораль, но в браке ему катастрофически не везло. Две его предыдущих жены умерли, одна пытаясь родить ему сына, который не прожил и недели, а вторая, подхватив туберкулез, от которого ее не смогли вылечить. Бедняжка угасла буквально на глазах. На свою третью жену мистер Вебстер возлагал большие надежды, выбирал ее долго и тщательно и, казалось, наконец, нашел то, что искал так долго. Шарлотта отвечала всем его требованиям: молода, привлекательна, достаточно умна, скромна, тиха и из хорошей семьи. Истинная леди своего круга. И все было бы просто замечательно, если бы молодая жена не встретилась и не влюбилась в мистера Кэмпдона. Не знаю, что она нашла в Джоне, возможно, искреннюю привязанность и любовь, которой ей так не хватало... Но сентиментальности не место в политике.
Таким образом, в моих руках оказался не маленький козырь в игре против мистера Кэмпдона. Я не испытывала к нему личной неприязни, но его интересы мешали интересам моего дорогого супруга, поэтому...
Наш разговор состоялся в театре.
- Я вижу, ваши успехи кружат вам голову, мистер Кэмпдон.
- О чем вы, миссис Стоун? – Джон не любил шуток и не принимал их в свой адрес.
- Ну, как же... – я указала глазами на стройную фигурку миссис Вебстер, стоявшую неподалеку под руку с мужем. – Думаю, такие успехи должны не просто кружить голову, а заставлять забыть обо всем на свете. А как ваша жена относится к таким успехам?
Я очаровательно улыбалась, прямо глядя в глаза немного побледневшему мужчине.
- Не понимаю, о чем вы...
- Вы все прекрасно понимаете. Мы все здесь взрослые люди и знаем, что ваша больная, немолодая жена не может составлять вам компанию, а также все мы порой испытываем нужду в тепле и нежности.
Мистер Кэмпдон явно хотел возразить, его глаза метали молнии.
- Не стоит сердиться, ваше сердце может не выдержать такой нагрузки. Я всего лишь хочу напомнить вам об образе идеального политика, которому вы так стремитесь следовать, а ваше увлечение, - я снова бросила взгляд в сторону Шарлотты, - немного не вписывается в этот образ. Не волнуйтесь, не думаю, что кроме меня кто-то еще заметил столь пикантную деталь вашего образа...
- Довольно, - отрезал мой собеседник, по всему было видно, что настроен он решительно. – Я не собираюсь выслушивать поучения в морали от женщины с сомнительным прошлым и репутацией.
Я продолжила улыбаться.
- Подумайте над тем, что я сказала, думаю, вам следует выбрать, что вам важнее: карьера или... увлечение.
Я уже развернулась уходить, когда моих ушей достигла фраза:
- А сами вы не боитесь, миссис Стоун, что я выставлю на всеобщее суждение ваше прошлое? – из уст мистера Кэмпдона буквально сочился яд.
- Ничто не помешает вам это сделать, но в отличие от вас я лишь потеряю доступ в это великолепное общество, а вот вы потеряете карьеру, друзей, репутацию. Сможете ли вы жить без этого?
Я ушла, оставив последнее слово за собой. Страшно мне не было. Джон слишком сильно дорожил своей репутацией, чтобы рисковать. Наилучшим выходом было просто уйти на пенсию или же хотя бы отказаться от повышения, но соперник моего мужа пришел к другому выводу. И на следующем вечере у Маргарет разразилась настоящая драма.
Общество как всегда подобралось самое лучшее, мужчины обсуждали политику и дела, женщины – новости, мужей и благотворительность. Я медленно перемещалась от группы к группе, зорко наблюдая за мистером Кэмпдоном и миссис Вебстер. Именно поэтому я смогла поймать момент, когда они оба по очереди покинули зал. Я покачала головой и направилась в сторону собственного мужа, проходя мимо, я быстро сказала ему несколько слов и выловила из женской компании Маргарет.
- Дорогая, я давно хотела у тебя спросить... – я с такой силой сжала ее руку, что глаза миссис Уайт едва не полезли на лоб, но она тут же поняла, что нужно делать.
- Да-да, я внимательно тебя слушаю, давай поищем место спокойнее, здесь так душно.
Стоило нам покинуть гостиную, как Маргарет зашипела:
- У меня же синяки останутся! Нельзя было полегче?
- Можно, но это было бы дольше. Я обещала тебе развлечение, сейчас ты его получишь.
Я снова подхватила ее под руку и повела по коридору, тщательно прислушиваясь к происходящему за дверями комнат. Любовники обнаружились на балконе, вход куда был завешан занавеской. Скорее всего, мистер Кэмпдон объяснял своей леди, что им необходимо расстаться, но... Я резко отдернула занавеску и вполне искренне воскликнула:
- Какая неожиданность!
Они расцепили руки и отошли друг от друга, но сцена была более чем выразительна. Миссис Уайт быстро приняла на себя роль удивленной и оскорбленной хозяйки дома. Она сдвинула брови и разразилась пространной тирадой, не давая Джону даже раскрыть рта. В коридоре послышались шаги и голоса. Мистер Кэмпдон сначала побледнел, но постепенно на его лицо возвращались краски, и уже спустя несколько минут оно стало красным. На миссис Вебстер было жалко смотреть, казалось, она вот-вот упадет в обморок. Но эту привилегию взяла на себя я, довольно достоверно изобразив, что у меня разболелось сердце. Поэтому к моменту появления на балконе Питера, Рона Вебстера и еще нескольких мужчин картина разоблачения была доведена до своего логического завершения. Мистер Вебстер покраснел от гнева, но его речь, если она и была, я уже не услышала, буквально повиснув на плече собственного мужа. Мистер Стоун пробормотал извинение и поспешил увести меня сначала с балкона, а затем и с вечера. Действительно, его имя не должно было всплывать в контексте скандала. А мне всего лишь стало дурно, и требовался свежий воздух. Думаю, это подтвердил бы любой, кто видел, как Питер вел меня до автомобиля.
Только на пути домой я позволила себе вернуться в нормальное состояние и подняла голову с плеча мужа.
- Ну что ж, думаю теперь повышение тебе обеспечено. После такого скандала Джону Кэмпдону больше нечего делать в политике.
- Ты неповторима. Неужели не было другого способа? – несмотря на скрытый упрек, Питер улыбался.
- Я предложила мистеру Кэмпдону выбирать. Но его выбор оказался неверным. Не стоит так стремиться к повышению, в его возрасте пора уже думать о душе. Ушел бы на пенсию и мог бы спокойно продолжать встречи со своей пассией, но видимо она не была ему столь уж нужна.
Я отвернулась к окну, совесть меня не мучила. Было лишь немного жаль миссис Вебстер и ее мужа и еще миссис Кэмпдон, но политика есть политика. В моих глазах цель оправдывала средства.
Прошло несколько сравнительно спокойных дней, ничего не менялось. А затем ко мне пожаловала Маргарет с новостями, и за чашкой чая мы обсудили все последствия последнего вечера.
- Ловко ты устранила этого Кэмпдона. Теперь должность, можно сказать, у Питера в кармане. Кстати, эти серьги я у тебя еще не видела, - она вопросительно приподняла бровь.
- Мой муж любит делать мне подарки, - я пожала плечами, - порой даже без всякого повода.
- Как и тот гарнитур на годовщину? – миссис Уайт блеснула глазами.
- Все может быть.
Она взяла пирожное и откусила маленький кусочек. Мегги следила за своей фигурой, но порой любила себя побаловать.
- Ты совершила едва ли не революцию у нас в обществе, Кэтрин. Обычно никто не выставлял напоказ чужие тайны настолько открыто. Этим могли шантажировать, грозить, но чтобы вот так... Это жестоко.
- Зато действенно, - мы перешли на серьезный тон. - И думаю мало, кто теперь будет воспринимать меня столь безобидно, как раньше.
- Это так, но ты нажила себе несколько недругов, если не сказать больше. Вебстер никогда не простит публичное унижение, а его жена была популярна в обществе и многие наши дамы подумают, что ты всего лишь все подстроила. А на самом деле... Ты понимаешь.
- Понимаю. Но наши дамы могут сколь угодно долго поливать меня грязью – я и раньше мало обращала на это внимания, и начинать теперь не собираюсь. А Рон... До ответного унижения он не опустится, а вредить Питеру не станет. Наш моралист считает женщин источником всех проблем, к тому же мистер Стоун уже поговорил с ним и, думаю, нашел подходящие слова.
- Ты как всегда все предусмотрела. Кэтрин, ты невозможна, - Маргарет закатила глаза.
Я снова пожала плечами.
- Скажи мне только одну вещь, - гостья уже стояла перед дверью, собираясь уходить, - ты действительно думаешь, что Питер верен тебе и непогрешим? Неужели у него нет ни одной любовницы?..
С этими словами миссис Уайт исчезла за дверью, думая, что уязвила меня. Я усмехнулась. Конечно, у Питера имелась любовница как ни странно одна на протяжении почти всех лет нашего брака. Он оставался верен ей, и у него хватало совести не демонстрировать ее ни мне, ни кому-либо другому из членов общества. Где и как проходили их встречи, я не знала, да мне это было и не интересно. Меньше знаешь – крепче спишь. А в моем случае бессонница и так оставалась слишком частой гостьей.
Порой ночами мне снилась война, иногда тюрьма и лица немцев, постепенно сливающиеся в одно лицо офицера, которого я застрелила. Кошмар о ночи в Париже ушел, как я и ожидала, на смену ему теперь все чаще приходил другой. Мне снился темный, пустой зал закрытого на ночь бара, снилась музыка и Он, сидящий на стуле и ждущий меня... Иногда мне снился тот вечер, когда мы прощались. И тогда я просыпалась в слезах на мокрой подушке. Я вставала, одевалась и шла гулять. Я встречала утро на пустых улицах Вашингтона, покупала свежие газеты и возвращалась к завтраку с неизменной улыбкой. Да, моя жизнь словно разделилась на две половины. Ты, что была до войны, и та, что пришла после. То, что было со мной во время войны, я не считала жизнью вовсе. Все, что было «до» я помнила смутно, и видения приходили ко мне во сне. А та, что пришла «после» состояла из сплошного обмана и фарса. Но ведь это был мой выбор. Я знала, на что шла, и теперь платила за этот выбор. Не знаю, чем обернулась бы моя жизнь, если бы не Питер, но точно знаю, что в ней никогда не было бы Майкла.
Мой сын – это то, о чем я не жалела ни секунды прошедшей после его рождения. Я любила его всем сердцем и душой. Когда Майклу в 1954 исполнилось восемь лет, он заявил, что хочет стать военным. Тогда мне показалось, что весь мир на секунду застыл и перестал дышать. Не знаю, как я справилась со своим потрясением, но на следующий же день я подняла эту тему в разговоре с мужем.
- Ты знаешь, что Майкл хочет стать военным, когда вырастет? – я старалась, чтобы голос не звенел от напряжения, но получалось плохо.
- Быть военным не такой и плохой выбор. Я только надеюсь, что он выберет английские войска, а не американские. Учиться он все равно будет в Англии.
Мне показалось, что перед глазами все поплыло. Война уже отняла у меня одного, и я не собиралась отдавать ей еще и...
- Мой сын никогда не будет воевать!!! – я не заметила, как вскочила на ноги.
От моего крика Питер подавился, а экономка едва не уронила поднос. Под моим взглядом, миссис Гроу спешно удалилась на кухню, прикрыв за собой дверь.
- Я знаю, кто именно его навел на эту мысль, и не желаю больше видеть полковника Харла в нашем доме. Тем более я не желаю, чтобы он приближался к моему сыну. В противном случае ему придется продемонстрировать весь свой военный опыт в беге по пересеченной местности под обстрелом врага, - я никак не могла заставить себя говорить спокойно, голос срывался на крик едва ли не через слово, а выглядела я должно быть ужасно.
Мистер Стоун справился с кашлем и постарался меня успокоить:
- Дорогая, возьми себя в руки. В мире идет всплеск гуманистических настроений, а урок Второй Мировой еще жив в памяти людей. Не думаю, что нашему сыну...
- А как же гонка вооружений? Это глупое соперничество с СССР? Холодная война? Никто не знает, чем это может закончиться, и я не хочу, чтобы мой сын имел к этому малейшее отношение. В любом случае, поговори с полковником, если он хочет оставаться желанным гостем в этом доме, пусть забудет о своих историях и не приближается к Майклу. С сыном я поговорю сама.
Я покинула гостиную и хлопнула дверью. На нервной почве захотелось курить, я достала сигареты и выкурила несколько штук, прежде чем смогла успокоиться. Руки тряслись, а после курения вступило в сердце, пришлось выпить лекарство и лечь.
В голове продолжали стоять слова Майкла о том, что он хочет служить в армии. А перед глазами снова и снова вставали картины прошлого. Только вечером я вышла из спальни. К счастью, я знала, что делать.
На выходных я взяла сына с собой в Атланту.
- Дорогой, ты говорил, что хочешь стать военным. Ты знаешь, что должен делать солдат?
Мы шли по знакомым мне улицам, Майкл восторженно осматривал все вокруг.
- Да, солдат должен защищать свою страну от врага. Должен быть смелым, сильным и отважным.
Он с улыбкой заглянул мне в лицо, словно отчитав на зубок урок и ожидая похвалы. Мне было не до улыбок.
- А если твоя страна должна напасть на другую?
- Значит, другая страна нарушила слово и напасть на не наш долг, - он отвечал не задумываясь.
- Майкл, скажи мне, если твой друг обещал прийти на встречу и не пришел, ты обидишься на него?
- Да, - кажется, сын начал что-то понимать, бровки сошлись на переносице, и выглядел он растерянным.
- А если выяснится, что он не смог прийти, потому что сломал ногу или родители запретили ему?
- Ну, значит, он не виноват. И я не должен обижаться? – он вновь заглянул мне в глаза, ища правильный ответ.
- Да. Так скажи мне, если другая страна не сдержала слово, мы сразу должны нападать? И даже не попытаемся выяснить причин, по которым она не сделала то, что обещала?
- Ну, нет. Но ведь этим не военные занимаются, мама. На это есть такие люди, как папа.
Я вздохнула.
- Да, но я хочу, чтобы ты понял. Мы уже давно живем в цивилизованном обществе, где каждый человек может говорить, объяснять и отстаивать свою точку зрения. А значит, силовое решение должно оставаться крайней мерой. Стремление защищать свою страну похвально, но быть военным и отдать свою жизнь возможной войне. Майкл, ты знаешь, что приносит с собой война?
Мальчик совсем замолк.
- Ты не хочешь, чтобы я был военным? Но почему? – в голосе звучала обида и непонимание.
- Потому что я знаю, что приносит с собой война.
Я остановилась у входа на кладбище.
- Мы пришли, Майкл. Пойдем, я покажу тебе, что остается от тех героев, которыми ты так восхищаешься.
Я привела сына к нескольким рядам могил, посвященным павшим в боях солдатам. Здесь было тихо, кое-где между могил ходили люди, молчаливые и подавленные. Я не любила это место скорби, но для моих целей оно должно было послужить идеально. Сын медленно побрел между могил, вглядываясь в надписи, а я направилась к единственной могиле, которую хотела посетить. Я уже была здесь однажды. Тринадцать лет назад, когда погиб Даниэль я всеми правдами и неправдами выяснила, когда его должны хоронить. Его отец также был военным, поэтому останки прислали домой в короткие сроки. Тогда шел дождь, люди толпились у могилы, а я стояла и смотрела издали, навсегда прощаясь со своей мечтой. Наверное, тогда я хоронила и себя. В этот раз у могилы Даниэля стояла одинокая пожилая женщина. Я остановилась в паре метров от нее, не желая мешать.
- Мама! Мама!
Мы обе вздрогнули. Женщина обернулась и увидела меня, а я окликнула Майкла. Сын подбежал и встал рядом, переводя взгляд с меня на незнакомку. Я взглянула на нее и на секунду замерла. У нее тоже были зеленые глаза. Сердце пропустило удар. Миссис Рейвен улыбнулась одними губами и пошла прочь.
- Мама, а кто это был? – тихо спросил Майкл.
- Это была мама погибшего на войне солдата, который был настоящим героем, - столь же тихо ответила я.
- И у нее совсем никого не осталось? Поэтому она плакала?
- Да, малыш, у нее совсем никого не осталось. Совсем...
Мы медленно шли к выходу, сын молчал. Он продолжал молчать всю дорогу до гостиницы, в которой мы остановились. И почти не разговаривал со мной до самого возвращения домой. Я не слишком старалась разговорить его, понимая, что ему нужно время. Мне и самой оно было необходимо. Только спустя два дня после возвращения, Майкл подошел ко мне.
- Мама, я понял. Я не буду военным. Я не хочу, чтобы ты плакала и оставалась одна. Я стану врачом как доктор Грин, и буду спасать людей каждый день, а не только во время войны. А на войне врачи тоже нужны, потому что они спасают раненных, а я буду спасать их, чтобы они возвращались домой. И никто не будет плакать...
Следом за сыном в гостиную заглянул мой друг.
- Майкл, кажется тебе пора на прогулку, а твоей маме нужно отдохнуть. У нее был тяжелый день.
Мальчик кивнул и вопросительно посмотрел на меня, я смогла только кивнуть. Он выбежал из комнаты.
- Когда я узнал о его желании, то решил, что вы не очень ему обрадуетесь, поэтому немного воздействовал на него своими методами. Вы же не против?.. Кэтрин...
Доктор Грин молча достал платок и начал вытирать мои слезы. Я с трудом разжала кулаки и выдохнула, напряжение в котором я находилась, постепенно отступало.
- Вы даже не представляете, что для меня сделали, - я говорила с трудом, пытаясь проглотить комок в горле.
- Ничего такого, что не было бы в моих силах, - он как всегда тепло улыбнулся, - кажется, вы приглашали меня на чай?
Я смогла улыбнуться.
Жизнь снова пошла своим чередом: светские рауты, встречи, вечера, политика. Я не стремилась более помогать Питеру в продвижении по карьере, ему хватало того, что он уже имел. Наши отношения с сыном стали прочнее и сделались более доверительными. Я продолжала переписку с Жаном, точнее теперь уже с Софи, обругав мужа за излишнюю сухость тона, она отобрала у него инициативу в переписке, позволяя дописывать в конце каждого письма пару строк от себя. Единственное, что омрачало мое существование – это мое здоровье. Сердечные боли становились все и острее и приходили все чаще. Лекарства постепенно переставали действовать, и порой меня охватывала страх скорой смерти, я словно чувствовала за спиной ее дыхание. Я вновь и вновь отгоняла прочь заупокойные мысли, стараясь наслаждаться тем, что есть.
Безмятежный период продлился до сентября 1959. днем в квартире раздался звонок, Питер требовался на службе, но его нигде не могли найти. Его помощник сказал, что «мистер Стоун оставил телефон, по которому его обычно можно было найти, но там не отвечают». Я пообещала сделать все возможное. Закончив разговор, я прошла в спальню мужа и собрала чистую рубашку, белье, галстук, на всякий случай прихватила его одеколон. Если мистера Стоуна не могли нигде найти, и его никто не видел, он мог быть только у своей любовницы. Я вызвала машину с водителем, которой обычно пользовался Питер.
- Мне нужно попасть к даме, к которой обычно ездит мой муж.
Водитель явно смутился, но после пары минут препирательств выполнил мое пожелание. Уже через час я стучала в незнакомую мне дверь, которую тоже указал водитель. Откуда он это знал, я предпочла не выяснять. Мне открыла уже немолодая приятная женщина, которая при виде меня резко побледнела и сделала попытку захлопнуть дверь. Видимо Питер не соизволил показать любовницу жене, но жену любовнице продемонстрировал. И когда только успел?
- Вы не могли бы передать эти вещи мистеру Стоуну и сказать, что водитель ждет внизу? Его срочно вызывают на службу.
Я сунула ей в руки сумку с вещами.
- Но, я... Как вы... – женщина густо покраснела, - я все передам ему, он спустится через десять минут.
Через пятнадцать минут Питер появился около машины.
- Что случилось? – спросил он у меня, пропустив слова приветствия.
- Не знаю, твой помощник мне не отчитывается, - я окинула его беглым взглядом и протянула руки к галстуку, обычно он выглядел по-другому, поэтому стоило его перевязать, чтобы не бросалось в глаза, муж не сопротивлялся.
- Только что-то серьезное могло заставить тебя сюда приехать. Она посчитала, что ты хочешь ее обличить и устроить скандал.
Я усмехнулась.
- Я не устраиваю скандалов. К тому же моя преданность тебе, и любовь к ней – безграничны, - я затянула узел чуть туже, чем следовало, хищно улыбнувшись.
В глазах Питера промелькнуло знакомое мне выражение восхищения смешанного со страхом.
Спустя неделю после этого инцидента я застала своего мужа на пороге нашей квартиры с упакованными чемоданами. На мой вопросительный взгляд он ответил:
- Я выхожу на пенсию. Уже пора. Также я подаю на развод. Я помню о нашем договоре и о назначенной сумме содержания. Не волнуйся. Все драгоценности, которые я дарил, ты можешь оставить себе. Думаю, это будет лучшим выходом. До официального развода я поживу у... – Питер замялся.
- В гостинице, - помогла я. – Что мы скажем Майклу?
Мистер Стоун пожал плечами.
- Думаю правду. Не всю конечно, но мне не хотелось бы врать сыну во всем. Ты можешь написать ему?
- Конечно. Ты собираешься на ней жениться? – мной руководило любопытство и мысли о будущем сына.
- Скорее всего. Когда все утихнет, поженимся где-нибудь в тихом месте и поедем в Англию, там никто не знает о ее прошлом. К тому же Майкл поступил в Итон, мы все равно собирались перебираться туда.
Я кивнула, Питер неловко пожал плечами. Было видно, что уходить вот так ему неудобно и в тоже время остаться он не может. Я вздохнула.
- Ты ее любишь?
Муж молчал так долго, что я подумала, он не ответит.
- Думаю, да. Знаешь, она хорошая женщина. Она будет Майклу хорошей мачехой и не станет претендовать на твое место в его жизни.
- Да, она не показалась мне глупой женщиной. Иди, Питер, тебе пора.
Я прошла в гостиную, чтобы не видеть, как он уходит. Раздался негромкий стук закрытой двери. Что ж, еще одна глава моей жизни была окончена. Я знала о подобном конце еще в самом начала, и не была удивлена. Но с уходом Питера внутри стало пусто. Я привыкла к нему, а теперь снова предстояло учиться жить одной. Я встряхнулась и отправилась писать письмо сыну.
Питер действительно оставил мне приличное содержание. Я собиралась перебраться в Париж, поближе к друзьям и сыну. Майкл смог бы приезжать ко мне на каникулы, и мы гуляли бы по городу. Мечты о тихой, уютной квартирке захватили меня. Я уже практически была там. Но реальность еще не отпустила меня, и жизнь решила преподнести мне свой последний сюрприз.
Пришло приглашение на вечер у Маргарет. Это было неожиданно, учитывая то, что слухи о нашем с Питером разводе распространялись быстро, а женщины после развода становились отверженными и забытыми в обществе. Мысль о том, что Мегги решила взять реванш посетила меня, но я решила рискнуть. Не все ли теперь равно, что скажут и подумают эти люди?
Я специально задержалась, чтобы прибыть к самому пику веселья. Стоило мне переступить порог гостиной, как часть разговоров стихла, взгляды остановились на мне. Маргарет бросилась ко мне с другого конца гостиной.
- Кэтрин, дорогая, как я рада тебя видеть! – ее голос звучал даже искренне, что меня несказанно удивило.
Впервые в этом обществе, я позволила себе снять маску. К чему она теперь? Мне больше нечего играть. Я окинула собравшихся тем откровенным взглядом, который может раскрыть любые мысли, и подхватила миссис Уайт под руку. Она отвела меня в дальний угол и предложила вина.
- Как ты себя чувствуешь с этим разводом? – тихо спросила хозяйка дома. – Если что я уже нашла тебе парочку кавалеров на роль будущих мужей.
От этой фразы мои брови взлетели вверх.
- Что же заставило тебя это сделать?
- Скука, - Маргарет впервые посмотрела мне в глаза откровенно и прямо. – Никто кроме тебя не может расшевелить это болото. И если ты уйдешь, мы снова станем похожи на жаб. А я уже так привыкла...
Я усмехнулась. Мое поведение действительно во многом отличалось от типичного поведения женщины этого круга, этим я выделялась, а Мегги как страстный коллекционер не хотела терять меня.
- Прости, но твоим мечтам не суждено сбыться. Как только процесс закончится, я отправлюсь во Францию.
Миссис Уайт усмехнулась.
- Посмотрим. Я хотела представить тебе моего сегодняшнего гостя, - она кому-то кивнула в толпе, пока я делала глоток вина. – Знакомься, мистер Синклер. Он приехал к нам из Атланты...
Далее я уже не слушала, глядя на стоявшего передо мной мужчину. Мистер Синклер изменился с нашей последней встречи, стал старше и серьезнее. Во взгляде появилась цепкость и некий хищный блеск, бабник и повеса остался в прошлом. От него осталась лишь маска, которую он и демонстрировал. Но по мере того, как он смотрел на меня, маска стала медленно сползать с его облика.
- Кажется, мы знакомы, - тихо проговорил он, миссис Уайт умолкла на середине фразы.
- Да, мы знакомы, - пришлось признать мне. – Мы с мистером Синклером были знакомы еще до того, как я вышла замуж за мистера Стоуна, - пояснила я для Мегги.
Перед глазами встал тихий вечер в Атланте, когда мы виделись последний раз. Прошло уже четырнадцать лет с тех пор. И все же память услужливо подсунула совсем другую картину: бар, полный посетителей, и человек, тихо убивающийся, уткнувшись лбом в стол. Я задохнулась от нахлынувших чувств, словно вновь услышала о смерти Даниэля. Сердце вдруг сжало тисками пронзительной боли, я охнула, меня тут же поддержали мужские руки.
- С вами все в порядке? – обеспокоенный голос достиг моего сознания.
- Сердце... мне нужно домой... – я пыталась дышать медленно и ровно, чтобы выровнять пульс.
- Сейчас, я вас отвезу.
Поддерживая меня за плечи, Шон протолкнулся к выходу. Маргарет суетилась вокруг, желая помочь и предлагая остаться на ночь, но я отказалась. Лекарства я как назло оставила дома, а без них справиться с приступом было сложно.
Мистер Синклер довез меня до дома, за время поездки мне стало лучше, но я все равно попросила его зайти. Такие встречи редко бывают случайными, и мне хотелось воспользоваться ей в полной мере.
- Вы изменились, миссис Стоун.
Мы сидели в гостиной.
- Вы тоже, мистер Синклер.
- Кто бы мог подумать, что певица бара поднимется столь высоко.
- Не так высоко, как вам кажется. Мой муж подал на развод ,поэтому вскоре меня забудут.
- Нас всех когда-нибудь забудут, - произнес он.
Мы помолчали. О чем нам говорить? Мы даже не были толком знакомы. Но все же одна тема у нас имелась. Тема, которая волновала меня.
- Вам известно, что Николас Райт погиб на войне? – неожиданно спросил Шон.
Николас? Николас и война? Ник в дорогом костюме, и сверкающих ботинках на фронте? На моем лице отразилось все мое удивление.
- Да-да, никто не знает, зачем он отправился туда, но факт остается фактом. Он был в одном отряде с Даниэлем, - имя кольнуло меня в самое сердце, - и погибли они в один день. Я решил, что вы должны его помнить. Такая птица, как Райт, редко залетала в бар.
Я помнила. Но помнила я и Даниэля.
- Вы с ним дружили?
- С Николасом Райтом? Нет, конечно. Просто слышал о нем, и о том, как потом обсуждали его гибель.
- Я имела в виду Даниэля... – слова дались тяжело.
Снова повисла тишина, Шон молчал, а мне не хотелось продолжать расспросы. Сердце снова кололо болью, воспоминания и приступ отняли у меня все силы. Я впервые почувствовала себя на свой возраст. Мужчина поднялся и подошел к окну.
- Да, мы дружили. Даниэль был одним из лучших людей, которых я знал. Его отец был военным, и Даниэль пошел по его стопам. Ему не нужно было уезжать. У него уже была невеста, - сердце дернуло сильнее, - вечером перед самым отъездом он разорвал помолвку, сказал, что не хочет, чтобы она ждала его и была связана словом. Благородный... Он попросил меня позаботиться о ней, если что. И я позаботился. Я женился на невесте своего погибшего друга...
Я закрыла глаза. Вечер перед его отъездом. Он разорвал помолвку, а потом пришел в бар, ко мне.
- Я хотел поговорить с ним в тот вечер, но все не мог найти его, поэтому пришел в бар, - я уже знала, что он скажет дальше. – Я видел, как вы танцевали. И я видел вас тогда на кладбище. Я видел, как он смотрел на вас в баре. Даниэль вообще никогда не ходил в бары, не переносил их. А после того, как первый раз пришел в «Синюю птицу»... Если бы он вернулся с этой проклятой войны, он женился бы на вас...
Шон обернулся и взглянул на меня, я не могла ему ответить. Сердце болело, а в голове стоял шум. Не только я оказалась наблюдательной. Оказывается, даже у нашей молчаливой любви имелся свой зритель. Я медленно выдохнула.
- Спасибо за то, что рассказали мне...
- Не стоит. Теперь все это в прошлом. Мне пора идти. Не провожайте меня. Вам следует отдохнуть.
Он стремительно вышел, вскоре раздался стук двери. А я все также сидела, глядя перед собой. Боль пронзала грудь. «Он женился бы на вас». Теперь, восемнадцать лет спустя, я смогла понять его молчаливые взгляды. Он не был свободен, он не мог, считал, что не может говорить со мной, привязываться. По щекам катились слезы. Я не знала, что оплакиваю сейчас. Его смерть, нашу несостоявшуюся любовь или свою жизнь... Все эти годы его образ преследовал меня, не отпуская. Моя единственная любовь... Моя боль... Моя жизнь... Он все-таки любил меня. Я хотела верить и боялась этого, проклинала себя за слабость и глупость, и все равно отчаянно цеплялась за мечту о его любви. А она была. «Он разорвал помолвку». Да. И он пришел ко мне.
Я просидела в гостиной до самого рассвета. И только когда боль стала совсем невыносимой, встала и направилась за лекарствами и водой на кухню. Я не успела их выпить... Боль и темнота поглотили меня целиком.
Эпилог.
Темный, пустой зал закрытого на ночь бара, сверху из прожектора льется свет, очерчивая белый круг на паркетном полу. В граммофоне стоит пластинка, кто поставил ее – неизвестно. Музыки нет, в зале тихо. За одним из столиков сидит мужчина в военной форме, он не шевелится, только пальцы отбивают такт по столешнице. Сколько он сидит так – неизвестно. Он ждет. И сколько ему ждать – неизвестно.
Но однажды пластинка заиграет, польется музыка, мужчина встанет и шагнет в круг света. Навстречу ему из круга шагнет женщина в вечернем платье, и они полетят над паркетом, едва касаясь его, живя музыкой и друг другом. Они смогут рассказать друг другу все, о чем молчали так долго, и наверстать все то, что упустили.
Но сначала они будут танцевать...
И танец их будет длиться вечность...