Топь
Часть первая
Глава первая
Я стоял, смотрел на ворота и удивлялся. Почему ворота поставили не поперек дороги, а в десяти метрах справа? Дорога, по которой меня привезли в тесном и вонючем уазике, упиралась прямо в Стену. Бред какой-то.
Боец на пульте нажал кнопку, и я чуть не оглох от воя электромоторов. На ширину плеч створки расходились минуты две. Толщина их оказались добрых полметра. Что там такого на той стороне, чтобы отгораживаться такими воротами, да еще метровой толщины Стеной? Плюс пулемет с чудовищным калибром на монументальной станине из двутавра, нацеленный на ворота. И еще меня насторожила дорога, которая начиналась прямо от ворот за Стеной. А на этой стороне даже следа от нее не было. Блин, я уже не хотел туда идти.
Десять лет за Стеной. Дай Бог, хотя бы день продержаться. Несмотря на негласные запреты, в газеты просачивались рассказы о Закрытых Территориях. По ящику показывали нечеткие фотографии якобы мутантов-людоедов и эксклюзивные интервью с подозрительными личностями, у которых бегали глаза и тряслись руки. Личности постоянно оглядывались и громким шепотом истерили о своих глюках. В итоге в обществе родился такой же неясный, фрейдистский страх перед территорией, обнесенной семисоткилометровой Стеной. Ежу было понятно, что ничего хорошего за такую стену не упрячут.
-А что там за Стеной? - спросил я у импортного бойца, судорожно вцепившегося в рукояти пулемета побелевшими пальцами. Наверное, когда пулемет дает залп, он прыгает вместе с бойцом по всему блокпосту.
-Der Delinquent, sofort verlassen Sie das Territorium der Blockstelle! - За спиной стоял начальник караула, держа руку на кобуре.
-Ich wollte einfach erkennen, was hinter der Wand geschieht. - сказал я и похвалил себя за то, что не забывал освежать познания в иностранных языках.
-Wenn du eingehen wirst - wirst du Allen sehen.
-Спасибо большое, - сказал я. Ну — ни пуха тебе, Анатолий, ни пера. К черту, ответил сам себе и протиснулся в ворота.
* * *
Ворота грохнули прямо за спиной – я едва ногу успел убрать. Наверное, там пружины спрятаны. Недаром так долго открывались. Ну, все правильно, вдруг какая-нибудь хренотень ломиться станет, а тут вжик — и мокрое место между многотонными створками останется.
Ладно, нужно двигать. Как там после суда мне прокурор говорила — от ворот прямо по дороге и никуда не сворачивать, если задница дорога. Не женщина — огонь. Интересно, а чего не сворачивать-то?
Я двинул по дороге, размышляя таким образом. Светило солнышко, чирикали пичуги, цикады какие-то трещали — идиллия, блин! И дернул меня черт как бы последний раз обернуться, чтобы посмотреть на Стену. Отошел я всего ничего, поэтому четко увидел, что дорога, которая начиналась, как я прекрасно помнил, от ворот — упиралась в Стену. А ворота красовались в сторонке во всей своей ржавой красоте, заросшие по уши густой высокой травой. И в этой траве дороги, как я догадывался, давно нет. А точнее, никогда вообще не было.
Я пошел назад к Стене. Ничего не менялось. Дорога все так же бодро упиралась в стену. Блин, да что же это за глюки такие! Я было ломанулся к воротам, но вспомнил слова прокурорши. Нет, наверное, я не буду сворачивать с дороги. На всякий случай.
Я снова пошел вперед. Метров через двадцать я обернулся. Нет, ничего не изменилось. Хорошо, подумал я. Что бы там ни было, нужно идти навстречу со смотрящим этого района, как назвала прокурорша человека, который должен меня встретить и объяснить, чем я буду заниматься следующие десять лет.
Впереди был лес, к которому я уже подобрался вплотную. Я остановился и прислушался. Минут через пять до меня дошло, что не слышно птиц. В лесу слышалась масса звуков. Лес кипел жизнью. Я вообще-то по специальности преподаватель химии и биологии, поэтому примерно представлял, как звучит лес. Звуки, которые доносились из этого леса, мне категорически не нравились. Громкий стрекот, шипение, щелчки какие-то. Да и сам лес был не очень… Высоченные корабельные сосны в два обхвата, заросшие мхом, густой подлесок с темной листвой. Повсюду висят лианы какие-то, тоже облепленные густыми мхами, свисающими с высоты к самой земле зелеными и бурыми бородами. Метра через два уже ни хрена не видно. Как-то было неожиданно видеть здесь что-то, похожее на тропический лес.
Я понял, что боюсь в него заходить. Приказываю организму двигаться вперед, а он вероломно предает меня. В такой непроходимой чаще наверняка водится немало диких зверюшек. Наконец, после пятиминутных колебаний я вошел под деревья...
-Ну, здравствуй, мил человек.
Сердце остановилось, ноги стали ватные-ватные. Были бы волосы – стали бы дыбом.
-Никак, испугался, мил человек?
Передо мной появился старик в домотканой рубахе до колен, подпоясанной грубой веревкой, и холщевых штанах. На ногах у него были самодельные мокасины. Всю эту экзотику довершали лохматая безрукавка и борода до пояса. Очень колоритный дедуган. Он опирался на тяжелый двухметровый посох, покрытый затейливой резьбой. Теперь я представлял, как выглядели древние волхвы
-Блин, уважаемый, я чуть не обосрался. Разве можно так подкрадываться к людям? - сказал я.
Старик покачал головой. Я покраснел и сбавил тон.
-Здравствуйте. Вы меня испугали малость.
-Это я ненарочно. Просто привык ходить осторожно. - Старик махнул посохом вглубь леса. - Ну, выдвигаемся, окстясь. Ходок из меня неважнецкий, а к хутору надо выйти до темноты.
Через полчаса я уже устал, потому что мне приходилось приноравливаться к степенной походке старика. Я вырывался вперед семимильными шагами, потом притормаживал, чтобы с ним поравняться. Он, казалось, на мои мучения не обращал никакого внимания — так и полз черепашьим шагом весь неблизкий путь.
-Как тебя величать, мил человек? - спрашивал меня старик.
-Глушков Анатолий Васильевич, - отвечал я.
-Я так думаю, что по отчеству тебя звать рано. Значит, будешь Анатолий. Согласен?
-Думаю, это справедливо, - не мог не согласиться я. - А как вас называть?
-Сан Саныч меня зовут. Чем занимался раньше?
-Учитель биологии я.
Я поскреб свою щетинистую голову. Блин, не успел глазом моргнуть, как уже отросло. Надеюсь, на этом зашифрованном хуторе есть какие-нибудь бритвенные принадлежности. Сан Саныч о чем-то вещал, но я благополучно отключился от его речи и глазел по сторонам.
Дорожка была покрыта толстым слоем хвои, по которому ступалось мягко и бесшумно. Понятно теперь, как Сан Саныч смог незаметно подобраться ко мне из-за кустов. И действительно — я пытался расслышать хоть малейший шорох от раздолбаных мокасин Сан Саныча, но тщетно. Зато мои говнодавы сорок восьмого размера без перерыва чем-то хрустели, трещали, шуршали по дорожке. Только звуки эти были глухими и, казалось, умирали едва родившись. Вокруг царили полумрак, сырость и непонятная тревога. Над дорогой висели пряди бурого, с красноватым отливом, мха.
Я захотел потрогать моховую мочалу, и заорал от боли, потому что старик огрел меня посохом по протянутой руке.
-Дед, ты охренел совсем! Руку мне чуть не сломал!
-Да об такие лапищи, как у тебя, Анатолий, впору бревна крошить.
-Да ну, конечно! – я потирал ушибленную руку и злился на старого психа. – Чего бьешься? Если ко мху нельзя дотрагиваться, то так бы и сказал.
-Не успел бы я. – Сказал Сан Саныч. - Впрочем, я сам виноват – забыл сказать тебе главное правило.
-Что за правило?
-Руками ничего не трогать. А если очень хочется, то потрогай палкой.
-Да что же там такого страшного?
-Отойди подальше и смотри внимательно.
Я отошел на пару шагов. Саныч тоже сделал шаг назад и ткнул посохом в мох.
Бурая мочала будто взорвалась – из нее на посох метнулась мерзкая полуметровая тварь и с оглушительным стрекотом вцепилась в дерево.
-Твою мать?!! – Заорал я и отскочил на три метра одним могучим прыжком. – что это за хренотень?!! Убери ее!
-Ты же биолог! – хихикал Сан Саныч.
-Ну и что? Я насекомых терпеть не могу! Убери ее!
-Иди сюда, не бойся, - уговаривал меня Сан Саныч. – Оно не отцепится, пока яйца не отложит.
Я осторожно подошел, готовый в любую секунду задать стрекача. От одного вида этого мерзости мне стало плохо и захотелось блевать. В посох Саныча вцепилось нечто, похожее на полуметрового наездника, в бугристом неровном панцире, с пятью лапами, оканчивавшимися кривыми трехсантиметровыми когтями, с култышками вместо крыльев. Оно держалось за посох жуткими жвалами и долбило его гарпуноподобным яйцекладом так, что летели опилки.
-Красавец, правда? – сказал Саныч и извлек здоровенный пистолет из наплечной кобуры, которая, оказывается, скрывалась под лохматой безрукавкой. Он метким выстрелом разнес мутанта на ошметки, обрызгавшие меня с головы до ног. Мне таки стало плохо, и я тут же проблевался. Саныч подождал, пока я отдышусь.
-Неженка ты, однако.
-Извини, ничего не могу с собой поделать, - сказал я, вытирая рукавом рот.
-А придется, мил человек. У нас здесь этого добра навалом. Только успевай отбиваться. Если бы ты полез рукой…
-Иди ты! – такая перспектива мне не улыбалась. Я ненавидел насекомых и пауков где-то на генетическом уровне. Помню, в Универе однажды было нам задание – вскрыть таракана. Таракан был большой и черный, придушенный эфиром. Девчонки поахали – и давай своих тараканов кромсать с нездоровым энтузиазмом. А я сижу с пинцетом в одной руке и маникюрными ножничками в другой над своим красавцем – и не могу заставить себя дотронуться до него. В общем, начал я его вскрывать – таракан и ожил к тому времени. То-то удивился, наверное!
-…наверное, и позволяет им вырастать до таких размеров.
-Чего? – спросил я.
-Говорю, что повышенное содержание кислорода в воздухе позволяет им вырастать до таких размеров.
-А сколько его здесь?
-Процентов тридцать.
-А я-то думаю – чего это так легко дышится, - сказал я. – А этих тварей действительно много здесь?
-Порядком. Могу еще показать. Обернись, будь добр.
Я медленно развернулся, ожидая увидеть невесть что. Но передо мной были всего лишь густые зеленые заросли.
-И что?
-Совсем ничего не видишь? – спросил Саныч.
-Что я должен увидеть? – я начинал психовать.
-Ну, вот же, прямо перед твоим носом!
Я глаза разул – и отошел на средину дороги. Ужасаться я уже устал, поэтому относительно спокойно среагировал на гигантского богомола, сидевшего в засаде на расстоянии вытянутой руки. Метровой длины насекомое, слава Богу, выглядело нормально, без уродства, но тоже внушало трепет. Мозг отказывался воспринимать тварей такого размера. Мозг знал, что самое большое насекомое, то бишь тропический палочник, жило где-то очень далеко и имело в длину тридцать сантиметров. А тут сразу такое!
-Слушай, Сан Саныч, я тебя прошу, больше не показывай мне ничего, а просто веди меня куда-нибудь, где забор повыше. А они, кстати, летать умеют?
-Я еще ни разу не видал, - сказал Сан Саныч.
-Слава Богу, - я вздохнул с облегчением.
-И я еще попрошу тебя, Анатолий, - следи за своей речью. Не хочу казаться самодуром, но у нас не принято суесловить.
-Хорошо, я постараюсь. – Ты подумай, какие мы…
До хутора было добрых десять километров, и у меня чуть ноги не отпали – тяжело было приноравливаться с моим метровым шагом к полуметровым шажкам Сан Саныча.
-Сан Саныч, а ты во сколько вышел меня встречать? – спросил я.
-До свету. Устал?
-Есть немного. Я не могу медленно ходить, устаю быстро.
Сан Саныч посмотрел на меня снизу вверх и покачал головой.
-Я таких еще не видал. Есть у нас плотник, двухметрового росту, но ты, видать, повыше будешь.
Да уж повыше. Два тридцать. Очень много проблем с таким ростом, начиная с покупки обуви, и заканчивая общением с девушками. Не нравилось им разговаривать, грубо говоря, с моим пупком. Нашлась одна, и то.… Но проехали, не будем о грустном.
Глава вторая
Шли мы, шли, и увидел я старый, покосившийся указатель гласивший, что мы входим в деревню Андреевка. Но деревней и не пахло. Вокруг были все те же корабельные сосны и бородатые лианы.
-А где деревня? – спросил я.
-Здесь, - ответил Сан Саныч.
Точно, здесь. Я заметил в подлеске развалины домов. Деревья росли иногда прямо внутри пустых коробков без крыш. Когда это они успели там вырасти?
-А где же вы живете?
-А вот еще несколько шагов, и увидишь.
Лес закончился в один момент. Вот он был, дремучий и непроходимый, как в сказке – и вот его нет. Мы вышли на опушку. Густая сочная трава по колено, в которой виднелись большие пни, впереди небольшая речушка, которая обтекала с двух сторон крепость.
У меня упала челюсть. Я увидел настоящую деревянную крепость. Скатанная из тех же здоровенных сосен, с настоящими вышками, то есть, извиняюсь, башнями на углах, с воротами в два человеческих роста – я словно в сказку попал! Единственное, что портило впечатление – колючая проволока, опутывавшая всю стену и стволы крупнокалиберных пулеметов, торчащих из бойниц.
-Я в шоке.
-Нравится? – Сан Саныч не скрывал гордости. – Сами строили. Как только грянула беда, да лес стал наступать растучий, так мы и поставили нашу красавицу. За три месяца всем миром и поставили.
-Будто попал в учебник по истории древней Руси, - сказал я.
-А оно всегда так, - заметил Сан Саныч. – Цивилизация уходит – и остается старая добрая Русь.
Тем временем мы подошли к воротам. Тоже в своем роде шедевр: сколоченные из грубых толстых досок, окованные железными полосами.
-Тихоня! – заорал Сан Саныч. – Отворяй ворота! Ты не спишь ли?
В бойнице над воротами появилась заспанная ряха. Она обозрела горизонт, потом снизошла до нас.
-Деда, вот чего ты орешь-то все время, а?
-Того и ору! Вздумалось ему спать на часах! Вот прикажу отцу, чтоб всыпал тебе плетей – будешь знать. Отворяй ворота!
Ряха исчезла из бойницы, а через минуту послышался звон цепей и ворота стали медленно опускаться через ров, по которому бежала речка.
-Ну, Анатолий, добро пожаловать на землю обетованную! – провозгласил Сан Саныч. Странный он какой-то. То нормально разговаривает, а то вещать начинает. Прикалывается, что ли?
Мы вошли в крепость. Да, крепко устроились! Внутри стояло домов двадцать. Половина была из кирпича, явно советской постройки. Зато вторая половина красовалась свежими срубами, кружевными наличниками на окнах и причудливыми коньками на покрытых щепой крышах. А еще здесь имелась церковь, тоже деревянная, о пяти главах и колокольне с тремя настоящими колокольцами. Скажу, положа руку на сердце – я был поражен до глубины души. Казалось, я попал в другой мир, абсолютно непохожий на тот, который меня отторг, так сказать.
-Ну как тебе? – спросил Сан Саныч.
-Блин, Сан Саныч – я в шоке! Чего-чего, а такой идиллии я совсем не ожидал увидеть.
-А ты думал, у нас за Стеной Содом с Гоморрою?
-Ну, примерно так, - признался я. – Мне таких ужасов понарассказали, что я по ночам спал плохо.
-Ладно, пойдем ко мне. – Сказал Сан Саныч. – перекусим, чем Бог послал, потолкуем о твоем грядущем житье-бытье.
Мы направились в центр деревни. Я глазел по сторонам и не уставал удивляться – настолько окружающая меня действительность не была похожа на мою прошлую жизнь.
Вот три молодухи устроили совместную постирушку в здоровенной бадье, выдолбленной из цельного бревна. Им помогает отжимать большие беленые полотнища парень лет восемнадцати, покрасневший как рак от крепких молодухиных шуток.
Вот мужичок со следами алкоголического пристрастия на небритой морде чинит сбрую, сидя на лавке, а возле него роются в куче песка два голозадых бутуза, розовощеких, как поросята, одетых в одни длинные, до колен, рубахи.
Вот в импровизированной кузнице, устроенной под навесом, детина саженного роста бухает молотом по раскаленной заготовке. На нем черные от сажи шаровары, заправленные в сапоги без подошвы, типа как у грузин, и брезентовый передник. Пот льет с него в три ручья по причине близости пышущего жаром горна, раздуваемого мальчонкой лет двенадцати.
Очень мне напомнила эта пастораль один древний фильм о мормонах америкосских. Правда, я тут же отверг эту мысль, потому что увидел нечто, явно не соответствующее строгой пуританской морали.
За одним домом, не выставляясь на показ, но и не особо прячась, принимала душ девица с потрясающими пропорциями. Я так и застыл на месте с отвисшей челюстью. К ветке росшего за домом клена приделали крюк, на который вешалось ведро с припаянной к его дну лейкой. И вот из этой лейки идет дождик прямо на все эти идеальные обнаженные прелести и все такое…
Хрен его знает, сколько я так простоял. Скорее всего, недолго. Из ступора меня вывел звук передергиваемого затвора. Не то чтобы я в оружии хорошо шарил, просто в институте на военке пару раз держал в руках автомат Калашникова. Я собрал глаза в кучу и увидел прямо перед своим носом ствол. Откуда она его достала я, естественно, не заметил. Она держала меня под прицелом, в глазах ее была смерть, причем я не преувеличиваю. А я стою и не могу слюни подобрать. Представьте, совершенно обнаженную (мокрую, прямо из-под душа!) девушку из ваших наипрекраснейших сексуальных фантазий, с автоматом в руках и глазами прирожденной убийцы.
В общем, с грехом пополам до меня дошло, что дела мои плохи. Я поднял руки перед собой.
-Был неправ. Больше не повториться. – сказал я.
Девица опустила автомат и я уже было вздохнул с облегчением, как она уперла его мне между ног. Я моментально вспотел. Я испугался так, что мне потемнело в глазах. Смотрю в ее прекрасное лицо и не вижу там ничего, кроме ненависти, плавно переходящей в патологию. Блин, да что же с нею такое, подумал я, а сам уже чуть не в обморок падаю со страху. Так бы, наверное, и опозорился на всю деревню. Только, слава Богу, Сан Саныч вовремя спохватился и выручил. Подбежал к девке, начал успокаивать как ребенка, что-то тараторя бессмысленно-успокоительное и одновременно выуживая автомат из ее побелевших от напряжения пальцев. Наконец лицо ее стало осмысленным и она убежала в дом.
Саныч посмотрел на меня с такой укоризной, что я покраснел. Он покачал головой и молча пошел дальше. Я поплелся за ним на ватных ногах, костеря себя на чем свет стоит. Ну девка, ну голая – хрена ли на нее пялиться? Не хватало еще из такой фигни сыграть в ящик!
…Но до чего же, чертовка, хороша! Э-э-эх!...
…Мы сидели в просторной избе, четверть которой, как и ожидалось, занимала настоящая русская печь типа той, на которой Емеля рассекал. Стол, за которым мы сидели был большим, прямо-таки монументальным, окруженным лавками.
Когда мы вошли (мне пришлось в три погибели согнуться, чтобы пройти не очень высокую дверь), Сан Саныч размашисто перекрестился на иконостас, располагавшийся в красном углу. Я на всякий случай последовал примеру, чем вызвал молчаливое одобрение у дородной моложавой женщины, хлопотавшей у печи. Мы умылись с дороги и сели за стол. Скоро перед нами появилась простая, но сытная и вкусная еда – пшенная каша с мясом, салат из всяческой зелени, наполовину мне незнакомой, и молоко с хлебом и медом. Пшенную кашу я ненавидел с детства, но здесь она была вкусная до невозможности. Да еще и есть хотелось после всех сегодняшних приключений как потерпевшему. Поэтому я добросовестно слопал все до последней крошки, хотя хозяйка, увидев мои габариты, поставила передо мной целый таз каши. Потом выдул литр молока и нашел, что жизнь прекрасна, черт подери!
После сытного обеда Сан Саныч приступил к расспросам. У меня зародилось подозрение, что он отставной опер, о чем я ему и доложил.
-Нет, Господь отвел. Это я к тому тебе допрос учинил, что знать хочу, каков новый наш сосед, чем дышит, на что способен. Сам понимаешь, жизнь у нас суровая, каждый с оружием с младых ногтей – иные раньше, чем ходить научатся, в момент автомат разберут и соберут с завязанными глазами. Природа здесь, сам уже увидел, не дает расслабляться. Чуть зазевался – и поминай как звали. Это ты еще не все увидел.
-Спасибо, мне и этого уже хватило!
-Ты сейчас о чем толкуешь – о мутантах, или о девке? – подначил меня Сан Саныч.
-О мутантах.
-Так это, можно сказать, самые безвредные твари у нас за Стеной. Ты не смотри, что они страшные, как смерть. Это просто насекомые, мозгов у них не добавилось ни на грош, все те же инстинкты. Ни злобы, ни злого умысла у них не появилось. Ты его не тронь – и оно даже знать не будет, что ты рядом стоишь. Да что я тебе, биологу, рассказываю – сам понимаешь. Но и недооценивать их тоже опасно. Вот скоро мураши идти будут – увидишь. Эти да – опасны, и очень. Чтобы семью защитить, будут кидаться на все, что шевелиться – хоть ты человек, хоть ты слон африканский.
Я представил себе местных муравьев – меня аж передернуло.
-А какая у вас еще живность водится? – спросил я
-Да особых мутантов и нету вроде бы. Самое опасное животное здесь – собаки, предки которых еще во время Катастрофы здесь жили. Бродят стаями, людей не боятся и часто на них нападают, и есть такое подозрение, что какой-то разум у них имеется. А так больше и нет. Но у нас здесь периферия, можно сказать, так что особых кошмаров не водится. На самом деле самый страшный зверь у нас – это человек.
-Ну, это давно уже подмечено, - сказал я.
-К нам всякий народ попадает. Только если в одиночку, как вот ты, то это ничего. Человек попал в другой мир, можно сказать, в параллельную реальность, моральной опоры нет, вот он и становится смирный. Пусть даже за Стеной изверг рода человеческого был. Но ведь бывает, что и по двое, и по трое ссылают. Эти-то и опасны. Держатся кучно, вроде как в стае, ко всему окружающему враждебны.
-Да, действительно проблема, - сказал я. – А хорошо ты сказал - параллельная реальность.
-Ты даже не представляешь, насколько это правда.
Сан Саныч встал из-за стола, перекрестился. Я снова повторил за ним, на что он сказал:
-У нас здесь двумя перстами крест кладут.
У меня вытянулось лицо.
-Так вы староверы! А я думал, что они больше в тайге живут…
Сан Саныч усмехнулся.
-Так нам покоя и в тайге не давали. Все проверками донимали то милиция, то лесники, то еще кто. Вот нас несколько семей и решили перебраться сюда еще до Катастрофы. И Катастрофу пережили нормально. В общем, все бы хорошо, если бы по второму разу не шарахнуло.
-Как это – по второму разу? У нас ничего такого не сообщали.
-Конечно, не сообщали. Взрыв-то был неправильный, никто толком до сих пор не может объяснить, что это было. С тех пор всякие твари стали появляться, явления аномальные. Люди пропадать стали. Без оружия из деревни выходить стало совершенно невозможно. А как шарахнуло втретье – вот тогда и стали мы жить как в древние времена. Стеной нас обнесли, потом вот стали забрасывать злодеев. Явились к нам и предложили принимать на первое время осужденных, рассказывать им что к чему. А в замен пообещали провизию и амуницию. Ну, мы прикинули, решили, что так и так будут высылать за стену преступников, так хоть польза какая. А то ведь совсем от благ цивилизации невозможно отказаться. И оружие нужно, и припасы к нему, и соль с сахаром – в общем, так и живем. А как Растучие Леса стали наступать со всеми своими тараканами – пришлось нам крепость возводить. Благо, в материале недостатка не было, сам видел, какие красавицы-сосны растут.
В избу вошла хозяйка с немалым кувшином и кружками в руках. Поставила на стол перед нами, и вышла. Сан Саныч разлил из кувшина по кружкам, как оказалось, пиво. Вот это пиво было, доложу я вам! Вот это кайф! Я не оторвался от кружки, пока не вдул без мала пол-литра этого божественного нектара. Сан Саныч, посмеиваясь, налил еще. Я сделал еще глоток и расплылся в блаженной улыбке.
-Сан Саныч, блин, стоило попасть сюда, чтобы попробовать такого чуда!
-Хозяйка моя, Дарья Сергеевна, варила. Больше никто так не варит. Варят, конечно, но не то. Чего-то знает Дарья, а не признается даже мне. Опасается, что выболтаю кому-нибудь по доброте душевной. Из самой Корпорации приезжают, берут для начальства. Какую говорим цену – такую и дают, не торгуясь.
-Что за Корпорация?
-Потом расскажу.
-А после Катастрофы вам не предлагали эвакуироваться? – спросил я.
-А как же! – ответил Сан Саныч. – Приезжали, предлагали. Только отказались мы.
-Почему?
-А ты сам подумай. Что они могли нам дать взамен? В лучшем случае какую-нибудь малогабаритную коробку на стонадцатом этаже, да пособие мизерное. Вот и все.
-Ну почему же коробку? Поселились бы в деревне…
-Чтобы на нас пальцами тыкали, мол, староверы, раскольники, двумя перстами крестятся.
-А по мне – так какая разница, двумя или тремя…
-Есть разница! – хватил кулаком по столу Сан Саныч так, что кувшин подпрыгнул. – Наши прадеды восстали против иереев, погрязших в грехах – и что с ними делали? Живьем жгли семьями, никому пощады не было! Что изменилось с тех пор? Ничего не изменилось! Патриархи ваши в хоромах таких живут, на таких машинах ездят, что иным мирским правителям и не снилось! Забыли они Бога, и православные его вслед за ними забыли. Вот и приходит к ним возмездие – войны, катастрофы и прочее.
-Так и вы же от этой катастрофы пострадали… - заметил я.
-Мы? – Сан Саныч уже успокоился. – Господь с тобой, Анатолий! Мы принимаем все, что посылает нам Господь и не ропщем, потому и живем в мире. Между прочим, половина селян – бывшие убийцы, воры и тому подобный народ. Поди, спроси у любого, по окончанию срока он уйдет за Стену? И услышишь, куда тебя пошлют. Они здесь людьми себя почувствовали. А там, за Стеной, им в этом отказали. Вот и вся их православная мораль.
-Но они все-таки убийцы…
-«Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким и будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». - Продекламировал Сан Саныч. – Стих второй главы седьмой Евангелия от Матфея, нагорная проповедь, если ты не в курсе. Или вот из шестой главы четырнадцатый стих: «…если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». Тебя вот, к примеру, за что сюда?
А так все хорошо начиналось… хотя – глупо было думать, что меня об этом никто не спросит.
-Я превысил меру необходимой самообороны. Убил двух уродов.
-Тогда как ты, сам убивший двух человек, можешь осуждать их?
-Это была самооборона!
-Все мы ответим перед Богом в положенный час. И ты, и я, и они, и все остальные. Вот такая у меня философия. Пойдем, я покажу, где ты жить будешь. Есть у нас что-то, наподобие общежития. Поживешь, подумаешь, решишь, чем заниматься будешь.
-И когда решить надо?
-Да хоть весь свой срок решай.
Мы вышли из избы, и Сан Саныч повел меня туда, откуда мы пришли. Метров через двадцать со словами «Пойдем, покажу чего» Сан Саныч свернул куда-то на задворки. Привел он меня к высокому забору из плотно подогнанного горбыля. Открыл неприметную калитку.
-Это от детворы. А то, неровен час, забежит малец нечаянно и сгинет на горе матери.
Я зашел и увидел непонятную штуку – идеально ровный десятиметровый круг в траве, покрытый густым черным пеплом. Кажется, этот круг оттяпал кусок кирпичного дома, стоявшего тут же.
-Что это ? – спросил я.
-Это у нас вместо свалки и выгребной ямы, - ответил Сан Саныч. Он подобрал палку, валявшуюся рядом и бросил ее в круг. Не долетев до центра, палка рассыпалась в тот самый черный пепел.
-Ого! – Сказал я. – Полезная штуковина. А что это?
-Бог его знает. Аномалия какая-то. Нам все равно, главное, что пользу приносит. Этот пепел потихоньку вытесняется наружу. Удобрение из него выходит – никакие нитраты не сравнятся.
Мы вышли из загородки и пошли дальше – общежитие смотреть. Каково же было мое неприятное удивление, когда выяснилось, что жить мне придется в одном доме с психованной красоткой из-под душа! Она сидела тут же, возле дома на лавке за импровизированным столом из большого пня и чистила автомат, делая это со знанием дела и с видимым удовольствием. Она подняла глаза и они у нее тут же потемнели от ярости. Ноги у меня снова превратились в макаронины.
-Сан Саныч, это ты так пошутил? – спросил я.
-Нет. Это и есть наше общежитие. Не бойся, комнаты у вас будут разные, они все с дверями, и в дверях есть засовы.
Девка ухмыльнулась и черканула большим пальцем по горлу. У меня аж мурашки по спине побежали. Да она явно сумасшедшая!
-Катерина! Прекращай мне тут, – топнул ногой Сан Саныч, – ломать комедию! Ты подумай, какая боевая стала – спасу нет. Я не посмотрю, что ты уже на выданье – возьму вожжи и отхожу так, что неделю сидеть не сможешь!
Катерина надула губы и вернулась к прерванному занятию. Сан Саныч повел меня внутрь и показал комнату. Комната была небольшая, но уютная - веселенькие, с маками, занавесочки на окнах, старинная, с металлическими шарами на быльцах, кровать с ужасно скрипучей сеткой (я проверил), накрытая стеганым одеялом; письменный стол со стулом и этажерка с книгами. Имелась и лампочка под потолком.
-А электричество откуда? – поинтересовался я.
-А ты не видел, что ли? – удивился Сан Саныч. – У нас солнечные батареи, почитай, на каждой крыше. Так что не отстаем.
-Нет, не заметил. Так у вас тут и телевизор, наверное, имеется?
-Телевизора нету.
-А, ну да.
-Что – ну да?
-Ну, вам ведь вера не позволяет.
-Чего не позволяет?
-Телевизор смотреть, там, еще чего… - я увял, глядя, как развеселился Сан Саныч.
-Дубина ты стоеросовая, Анатолий! – отсмеявшись, сказал он. – Не проходят за Стену радиоволны, кроме самых длинных. Рации доисторические работают, а специально сочинять новую технику под длинные волны никому не интересно.
-Не знал, - признался я. – Я же не технарь, я больше по химии…
-А что, в газетах об этом не пишут, что ли?
-Да там больше всякую муть и похабщину пишут. И по телевизору тоже, кстати. Так что вы ничего не потеряли.
-А я тебе о чем толкую? Все новости, которые мне нужны, я и без телевизора узнаю. А чего не узнаю – о том сам додумаюсь. Я ведь здесь вроде правительства, люди мне верят, можно сказать, жизни свои доверяют. И староста, и судья мировой, и отец родной, и Бог знает, кто еще.
-Сан Саныч, а что это за девица такая дурная? Тоже как я, убийца?
Сан Саныч помолчал, сел за стул, пригладил волосы.
-Падчерица она моя. Дочка Дарьи Сергеевны. Ее третьего месяца недалеко от форта… в общем, снасильничали. Хорошо, рядом мужики случились, дрова везли из лесу. Вызволили девку.
-А с насильниками что?
-Хотели их догнать да разобраться по свойски – не успели. Их Бог наказал.
-В смысле?
-Вляпались в паутину. Те мужики говорили потом, что несколько ночей спать не могли – кошмары снились.
-А чего? Что за паутина?
-Да есть тут недалеко место, там пауки живут. Размером с большую собаку.
-Господи, мерзость какая! – Меня аж переколбасило – пауков я ненавижу больше, чем жуков.
-Да, зрелище неприятное. Только паутина у них еще страшнее. Как только животина какая прилипает, прибегает паук и, как водится, жертву немного пеленает. И паутина начинает сжиматься и разрезает ее на куски. А в это время жертва еще какое-то время живая.
Я чуть в обморок не грохнулся, как только представил этот ужас. Чего-то я слишком впечатлительный оказался!
-Был у нас тут ученый, тоже химик, как и ты, - так он умудрился добыть этой паутины. Пошаманил над нею и сказал, что паутина эта не обычная, шелковая, а из какого-то хитрого полимера, который при нагревании до температуры тридцать пять градусов начинает выделять особо едкую кислоту, и от этого сокращается. Так и получается, что режет живность всякую теплокровную. Ученый очень этому обрадовался, добыл еще паутины и подался в Корпорацию – сказал, что ему за это денег отвалят по самое нихочу. Очень непонятно говорил. А звали его еще чуднее – Мишка Мышьяк.
-И этих насильников, значит, тоже – на куски? – спросил я.
-Ну да. Я ж и говорю – Господь наказал. А Катерина с тех пор и не говорит, с оружием возится дни напролет и кулачному бою учится у японцев наших.
-У каких японцев?
-Да не знаю, уж каким ветром их сюда занесло. То ли мафия, то ли еще что. Пришли к воротам, постучали. Мы их впустили. Так вот и живут с нами уже, почитай, год. А что – польза от них великая. Наших учат кулачному искусству: мужиков драться, а баб – обороняться каким-то хитрым японским способом. А Катька наша все не хотела учиться. Может, по другому бы все и обернулось.
Сан Саныч махнул рукой.
-Эх, чего уж там гадать. Только теперь она вроде как изгой. Жених бросил, бабы косо смотрят, мужики нет-нет, да и пошуткуют солено . А что я могу сделать?
Я почесал тыковку.
-Да, печальная история.
Мы вышли из дома и Сан Саныч повел меня к крепостной стене. Через пять минут я лицезрел мощную стену и двух крупных японцев средних лет в белых кимоно и широченных черных штанах. Самураи занимались с деревянными тренировочными мечами. У них под стеной был построен тренировочный зал, или, вернее, крытая площадка. Помост пять на пять метров был приподнят на полметра столбами и накрыт плоской крышей.
-Ловко орудуют, черти нерусские! – сказал Сан Саныч. – Даже меня кое-чему научили. Хоть и старый я уже для таких дел, но есть еще порох в пороховницах. Здорова, мужики!
Японцы прервали занятие и спустились с помоста.
-Конничива о-сансаничи-сан! – сказал тот, что выглядел чуть старше, и оба поклонились. – О-гэнки дэс ка?
Сан Саныч тоже ударил челом. Я решил не отставать и отвесил поклон, как когда-то видел в одном фильме о якудза.
-И вам не хворать, - сказал Сан Саныч. – Вот, познакомьтесь - Анатолий.
Японцы поклонились и мне. Черт его знает, что они при этом думали, так как по обычаю их лица не отражали ни единой эмоции.
Потом Сан Саныч повел меня на стену. Со стены открывался живописный вид на огороженные колючкой возделанные поля с овощами, пшеницей, просом и еще чем-то ,чего я не знал. В поле трудились человек тридцать женщин и мужчин, еще десяток молодцев с оружием разошлись по периметру и несли дозор, охраняя работающих. В некотором отдалении от полей лежали толстые бревна, ошкуренные и приготовленные к транспортировке. Возле них было видно начало дороги, судя по всему, активно использовавшейся. Сан Саныч увидел мое внимание и пояснил:
-Это тоже статья доходов. Мы лес меняем опять же на продукты, ткани, металл, оружие, боеприпас и такое прочее. И бензопилы хорошие нужны, чтобы валить такие деревья.
-И давно меняете? – спросил я.
-Да как Растучий Лес подступил. С самой третьей катастрофы.
-А опушка недалеко. Или вы в глубине леса валите?
-Нет, прямо здесь. Лес-то Растучий. Свалим штук двадцать деревьев, отправим, а через две недели лес опять на том же месте. Приходится постоянно убирать деревья.
-А как так может быть? – я был сбит с толку, как представитель науки. – С научной точки зрения не может же такого быть.
-А у нас тут многого не должно быть, ежели по науке. Хочешь в здравом уме остаться – меньше думай, как должно быть. Есть оно – и Бог с ним.
Глава третья
Так я и зажил. Работал на лесоповале, куда меня определил Сан Саныч за мои нестандартные габариты, столовался у него же, чем нагрузил Дарью Сергеевну двойной работой, потому что от свежего воздуха и тяжелой работы я жрал столько, что кабаны в хлеву сдохли бы от зависти, если бы узнали.
-Ну ты и горазд жрать, - сказал однажды Сан Саныч. Я аж поперхнулся – так мне стало неудобно.
-Как тебе не стыдно, хрен ты старый! – напустилась на Сан Саныча Дарья Сергеевна. – Парень за троих бревна таскает, а тебе еды жалко?! Вон, посмотри, на него – совсем, окаянные, уморили бедного работой, с лица спал совсем!
Вот это хозяйка загнула! Я от родителя унаследовал свой немалый рост, как уже, кажется, упоминал – два метра тридцать сантиметров, и комплекцией не хилый был, хоть и пренебрегал физическими упражнениями. Но через месяц работы на лесоповале мне уже второй раз новые наряды шили – мускулов раза в два больше стало. Морду разнесло – вот-вот треснет. В общем, какой нибудь самый раскачанный качок из-за Стены вместе с кабанами сдох бы от чернейшей зависти. Вот какой я красивый стал. Уже начал замечать, что девки заглядываться стали, особо не таясь. И женихи тоже смотрят, но косо.
Лежу однажды вечером после ужина, книжицу какую-то древнюю с этажерки одним глазом смотрю, а сам размышляю. Прожил я здесь только два месяца, а чувство такое – будто всю жизнь здесь провел. И назад, за Стену, меня ну никак не тянет. Представил тогдашнюю жизнь – и удивился, как только я там выживал целых двадцать пять лет. В школу – как на каторгу. В институт – как на каторгу, на работу, правда – как на праздник. Как-то сумел найти общий язык со школьниками, даже с самыми хулиганистыми. Наверное, потому что хорошо их понимал. Потом эта катастрофа, оттяпавшая чуть ли не четверть страны, беспредел полнейший на всех уровнях – от улиц до правительства. Потом слезные мольбы о помощи у России и солдаты Объединенных русско-украинских ВВС на улицах, проводящих массовые облавы и отстреливающих мародеров и бандитов без предупреждения. Истерика американского президента на экстренном заседании Генеральной Ассамблеи ООН, посвященном «беспрецедентном по своему цинизму и наглости вторжении русских на территорию независимого государства». Президент США с пеной у рта требовал введения миротворческих сил в Украину. Российский президент скучным интеллигентным голосом бывшего чекиста предупредил, что это будет расцениваться как объявление войны и пригрозил выходом из состава ООН. После этого США предложили провести широкомасштабные военно-морские учения в Средиземном море стран-участников НАТО. Старая Европа отказалась. США начали загибать пальцы. Старая Европа сказала «Фу», вышла из НАТО и выгнала ее штаб-квартиру из брюсселя. Пользуясь такой уникальной возможностью, постаревший, но неугомонившийся Бен Ладен осуществил еще один террористический акт – мощным взрывом был разрушен еще один американский символ - небоскреб Крайслер-билдинг.
Мир катился к чертовой бабушке. Делать прогнозы было нереально. Жить нормально, так, чтобы крыша не уехала, можно было только на рефлексах и инстинктах.
А здесь, за Стеной, - как будто попал в другой мир, на другую планету. Тишина. Спокойствие. Работа такая, что под конец дня каждая жилка гудит как струна перетянутая. Зато смотришь на сделанное, и понимаешь, что за это получишь то-то и то-то. Так сказать, результат на лицо. И гордость за себя, любимого – никто не может поднять бревно – только втроем-вчетвером. А я могу. Вкусная еда, ешь не хочу. Вот же дал Господь талант женщине! Я стал за собой замечать, что разговариваю как Сан Саныч. И Бога поминаю через слово. А что тут такого? Все лучше, чем через слово материться.
А что в лесах живность живет непривычная – так человек ко всему быстро привыкает. Какая разница – волка остерегаться или богомола? С насекомыми даже легче – почти все ловят добычу из засады и почти все игнорируют объекты размером с человека. Ну, разве что «бородатые» наездники, которые кидаются на что попало, чтобы яйца отложить. Так и делов-то – осторожно ходи по лесу и не касайся мхов. Не велика премудрость – быть осторожным, внимательным и не лопухом, потому что на кону – жизнь. Своя и тех, кто рядом.
А с Катериной помирились. Первый месяц она вообще смотрела на меня как на пустое место. И есть домой ходила так, чтобы меня там не было. А мне было все равно – уходил в лес рано, приходил поздно – и без задних ног дрых. Потом втянулся, стал ходить к японцам. Не то, чтобы специально научиться рукопашному бою – просто от нагрузок связки стали будто деревянные. А самому растяжки делать до того лень было! А у японцев по вечерам целая группа занималась, я к ним и пристроился – все веселее заниматься гурьбой. Катька тоже там была. Как увидела меня – ее аж перекосило от злости.
А на следующий день ужинаю, а мне Сан Саныч и выдает:
-Анатолий, ты за Катериной не ухлестываешь часом?
Я поперхнулся, зашелся кашлем. Сан Саныч постучал меня по спине со словами «Ишь, накачался, кувалдой не пробьешь!»
-Сан Саныч, ты белены объелся, что ли? – сказал я, откашлявшись и вытирая слезы. – Я, может, жениться надумаю, так что мне мое хозяйство не жмет. Я еще не забыл, как она мне его чуть не отстрелила.
-Чуть не считается, - буркнул Сан Саныч.
-А с чего ты вообще взял, что я за ней ухлестываю?
-Она написала, что ты к японцам ходить начал.
-Ну и что?
-Да на кой ляд тебе японцы? Ты же одной левой быка завалишь!
-Растягиваюсь я там! Ведь до пола пальцами достать уже не могу. А самому лень.
-Правда?
-Да вот тебе крест! – я перекрестился. А Сан Саныч как скажет:
-Жаль. А я думал – и впрямь глаз положил.
Тут я совсем потерялся. Он увидел мое офонаревшее лицо и вздохнул.
- Надеялся я, что сойдетесь вы, свадебку сыграли бы… она ведь, как ты рядом поселился, перестала людей сторониться. До этого с одними японцами якшалась. К нам стала приходить – а то ведь приходилось ей приносить еду.
-Нет, она, конечно, девка видная, - я вспомнил ее под душем – ух! – Но она меня вообще игнорировала, а приставать к ней себе дороже. Вспомни, что она кузнецу сделала.
Это была история! Катерина доставала воду из колодца. Мимо проходил кузнец – парень неженатый, имевший на девчонку свои виды. Возьми он, да и хлопни рукой Катьку пониже спины. Так она, не глядя, с разворота как припечатала ему ногой известно куда – он неделю ходить не мог, и еще неделю ходил, будто обделался. Над ним потешалась вся деревня. И, как мне показалось, затаил он обиду.
-Да, Лешке перепало на орехи. Ну так и поделом, я мыслю.
-А я так не хочу.
-А кто тебе сказал, что она тебе так сделает, ежели ты себе чего позволишь?
Я, наверное, покраснел.
-Эх, молодо-зелено! – засмеялся Сан Саныч. – ладно, не буду я больше тебя мурыжить, а то еще сбежишь.
-Да ладно тебе… - я так замечательно мялся, что Сан Саныч ткнул меня в плечо кулаком и расхохотался на всю избу.
Вот так мое райское житие незаметно и закончилось. После того памятного разговора я стал обращать внимание на Катерину. Таская бревна, я ловил себя на мысли, что нередко думаю о ней, или пытаюсь угадать, что она сейчас делает. Сан Санычу рассказывал, чем она занимается. Сан Саныч прятал ухмылку в бороду, но мне, старый хрыч, ничего не говорил. Еще я заметил, что она тоже украдкой наблюдает за мной, хотя раньше я был уверен, что даже и не смотрит в мою сторону. Потом она и вовсе, со свойственной ей прямолинейностью стала выходить на делянку. Сядет поодаль на пне по-турецки и смотрит как я работаю. Мужики начали было зубоскалить, но Катерина как зыркнула на них по своему – они и увяли. В очередной свой приход принесла обед и потом внимательно наблюдала как я ем.
Я абсолютно не представлял, как мне вести себя. В прошлой жизни у меня не было проблем с противоположным полом. Я знал как себя вести в любой ситуации, что говорить, что делать. Здесь все эти знания не работали. Катя была из третьего поколения, выросшего в зоне отчуждения. Ей были неведомы все те условности которыми мы окружали себя за Стеной. В этом прекрасном первозданном мире не было места условностям и расшаркиваниям. И это было свойством не только природы, но людей, которые жили здесь. Я чувствовал, что уже становлюсь таким, как и они. А вот поди ж ты – коснулось дело сердечных материй – и растерялся. Поэтому я делал единственное, что считал возможным – не делал ничего. Одно неверное движение, слово, взгляд – и первые ростки доверия, которые проклюнулись в искалеченной душе девушки, могли безвозвратно погибнуть. Я чувствовал, что не могу так рисковать, не имею права.
Катя сидела и смотрела, как я ем. А меня как мешком по голове – она стала для меня дороже всего на свете. Как просветление у буддистов. Я даже жевать перестал. Сижу с недонесенной до рта ложкой и привыкаю к новому чувству, которое я буквально осязал в груди как что-то мягкое и теплое так остро, что к горлу подкатил ком.
Потом проморгался – а она смотрит на меня с тревогой. Выражение у меня на лице было, наверное, еще то. Говорю:
-Все нормально, все нормально, - а у нее облегчение, как будто гора с плеч. Каким то десятым чувством догадываюсь:
-Это ты готовила?
Кивает головой. У меня улыбка сама собой до затылка.
-Спасибо тебе большое…
Глава четвертая
-Блин, боюсь я, Сан Саныч.
Мы сидели на завалинке и держали в руках кружки с Дарьи Сергеевны пивом.
-Чего боишься?
-Ну, как бы это…глупость сделать какую. Ошибиться боюсь. Сам понимаешь.
-Понимаю.
-Будто по лезвию ножа иду. Ей-богу, Сан Саныч, так и видится – слева-справа пропасть, посредине больно при малейшем шаге.
Сан Саныч вздохнул.
-Где ж ты такой выискался шалопутный? Был у меня приятель давно. Влюблялся, как последний раз в жизни. А бабы таких боятся. Убегают. Не выдержал он, спился, на человека перестал быть похож. Издох под забором…А Катерина не убежит. Вы, наверное, оба шалопутные.
-Не было у меня такого ни разу! Там, за Стеной, все по другому было.
-Это потому, что ты другим стал. Нету прежнего Анатолия. Умер. Ты совсем другой человек здесь. Самим собой стал. В нашем мире по другому не бывает – или ты настоящий, или ты мертвый. И она тоже другая стала.
-Это больно. – Я встал, посмотрел на бездонное небо. Оно светилось мириадами звезд, которые будто были ниже, чем за Стеной. – Наверное, так больно новорожденному, когда он появляется на свет.
-Наверное, - согласился Сан Саныч. Сегодня он был на редкость немногословным и со всем согласным. – посоветовал бы что-нибудь, но не буду.
-Почему? – спросил я. – Я бы не отказался от дельного совета. Ты все-таки старше, мудрее, больше повидал на свете.
-Потому, - ответил Сан Саныч. – Зрячий у слепого не спрашивает дороги. Даже у старого и мудрого.
Я постоял еще чуть-чуть.
-Ладно, пошел я. Спокойной ночи.
-Ступай с Богом, Анатолий.
Я не спеша дошел до дома. Катя сидела с ногами на лавочке, обхватив руками колени. Я подошел и сел рядом. Набрал воздуху, как перед погружением.
-Замерзла?
Она кивнула.
-Если я сейчас тебя обниму, ты не подумаешь чего плохого?
Катя покачала головой. Я обнял ее и прижал теснее к себе – вечер был прохладный, и она была как ледышка. Она потерялась в моем могучем объятии и быстро отогрелась. Горячий финский парень, подумал я. А сердце прямо выпрыгивало. Эх, была ни была! Бог любит детей, дураков и пьяниц.
-Честно говоря, я боюсь.
Энергичный кивок.
-Что – ты тоже?
Еще один энергичный кивок.
-Тогда давай бояться вместе.
Катя кивнула и прижалась ко мне сильнее. Я посмотрел на звезды и спросил:
-Ты знаешь, что вон то за созвездие в виде латинской буквы W?
Катя покачала головой.
- Это Кассиопея. Рассказать тебе миф о ней? Греческий?
Кивок.
-В общем, это была древняя царица. Муж у нее был Цефей, он, кстати, рядом – вон пять звезд в виде домика, видишь? Так вот, однажды она чем-то там перед богами провинилась, и ее в наказание посадили в лодку и поместили высоко в небе, чтобы она раз в сутки переворачивалась вверх тормашками…
Я рассказывал ей какие-то сказки, показывал звезды, пока не понял, что она спит. Я тихонько поднял ее и занес в дом. Ногой открыл дверь в ее комнату , уложил в кровать, укрыв одеялом. Постоял возле нее. Так и подмывало ее поцеловать, но не решился. Вздохнул и ушел к себе.
* * *
Спустя месяц я снова имел непростой разговор с Сан Санычем. Катька прослышала, что в госпитале Корпорации есть хороший психиатр, который сможет вылечить ее немоту. О чем мне незамедлительно сообщила и тут же засобиралась. Мне ничего другого не оставалось, как тоже паковаться. Я пошел к старику, чтобы сообщить о нашем уходе, и посоветоваться.
-Блин, Сан Саныч, я за все свои тридцать лет с отцом меньше разговаривал и советовался, чем с тобой.
-Ты мне зубы не заговаривай, - сказал Сан Саныч. – Делать вам больше нечего с Катериной!
Он засопел и начал чертить чего-то в земле перед лавочкой.
-Ты ведь ее знаешь – чего втемяшиться ей в голову, так сделает и никого не спросит. Слава Богу, хоть мне сообщила.
Сан Саныч грянул посохом о землю.
-Етить твою налево, Анатолий! Ты мужик, или баба?! На своем настоять не можешь, что ли? Прости Господи душу грешную – ругаться из-за вас уже начал!
-Не могу! Я сам хочу, чтобы она снова говорить начала. Она себя калекой чувствует неполноценной. Мне смотреть ей в глаза больно! Знал бы как – сам бы помог.
-Ты, помнится, совета у меня просил. Так вот тебе мой отеческий совет – Господь назначил ей это испытание – и не ропщите! А как мужик мужику скажу тебе. Если Катерина снова заговорит, локти себе кусать захочешь, да не достанешь. Уж поверь мне.
-Да уж как нибудь разберусь. В конце концов, мы еще не муж и жена, так что будет время проверить.
Тут Сан Саныч как рассвирепеет! С лавки вскочил, стал у меня перед носом посохом махать, чуть глаза не выбил.
-Ах ты ж такой сякой! Полгода с Катькой живете в грехе невенчанные, и она тебе не жена?! Вот на старости пригрел на груди змея подколодного! Ты ж мне как сын был!
Ах ты ж хрыч старый! Я тоже не на шутку рассвирепел. Медленно поднялся с лавки и навис над стариком.
-А ты нам что – свечку держал все эти полгода?! – заорал я на всю округу. – Или люди добрые нам пособляли в грехе, да тебе донесли?!
Из избы выскочила перепуганная Дарья Сергеевна и кинулась между нами. Я, не обращая на нее внимания, продолжал орать, как потерпевший.
-Я к ней до сих пор пальцем не притронулся, потому что боится она до сих пор! А, я знаю – Леха-кузнец тебе настучал. То-то я видел, как он с тобой шушукался! Ты кому, дурак старый, поверил? Ты что, не догоняешь, что он Катьке мстит, за то, что она ему отказала, да еще яйца всмятку разбила?!
-Да кто тебе дал право так разговаривать со мной?! – брызгал слюной Сан Саныч. – Щенок!
Я уже набрал воздуху, чтобы загнуть в три загиба, но остановился. Основательно я это дело матерное подзабыл, да и перехотелось. В конце концов, при чем здесь Сан Саныч? Он практически единственный остался верный строгой морали староверов. Не дай бог, преставится старик – да все отсюда разбегутся, особенно молодежь. Ему, может и не видно было, или не хотел он видеть, а я здесь человек новый был, со свежим взглядом. Не все так было красиво, как мне показалось в начале. Да, в лицо все друг другу улыбались, шапки снимали при встрече, но… многие из этих улыбок картонными казались. Ненастоящими. Я гнал такие мысли, как беспочвенные, да и разбираться некогда было – я с головой окунулся в работу, а потом еще и Катька… тогда я вообще перестал по сторонам смотреть. Близко я общался только с Сан Санычем, да с Дарьей Сергеевной. Да на вырубке с лесорубами. Только они казались поголовно осужденные и были нормальными мужиками без всяких там зековских замашек. Не было у меня оснований подозревать что-то. А нет-нет, да и промелькнет что-то, какой-то намек на подозрение. Такие ощущения у меня появлялись, когда я видел, как смотрят на Катьку односельчане.
В общем, я развернулся и ушел. Подумал, соберемся молча, и уйдем. Вот на днях приедут по лес, я сговорюсь с водилой насчет карты, которую видел у него на торпеде – и уйдем отсюда к чертовой матери.
Я отвлекся от своих планов – почувствовал, что на меня кто-то нехорошо смотрит. Я вообще стал за собой замечать странности – вот как сейчас. Взгляд стал чувствовать – на затылке аж щетина зашевелилась. Я обернулся и увидел Леху. Он стоял у себя в кузнице под навесом, держа на плече молот, и смотрел на меня вполне дружелюбно. Ну, паскуда, держись.
Я подошел к нему.
-Здравствуй Алексей!
- И тебе не хворать. Ходил по отцовское благословение?
Я одной рукой перехватил молот, а другой взял кузнеца за горло и впечатал его в столб, поддерживающий навес. У него выпучились глаза, и он засучил ногами в полуметре над землей.
-Ты знаешь, за что меня сюда выслали? – спросил я.
-Нет! – Кузнец уже хрипел от нехватки воздуха. А я еще даже не устал, спасибо работе и японцам.
-Я тебе расскажу. Я голыми руками убил двух вооруженных ножами уродов. И вот сейчас я думаю, что могу сделать это еще раз. Ты мне веришь?
-Да! – кузнец уже синеть начал, и я его отпустил. он ссыпался на землю, ловя ртом воздух.
-Еще раз услышу, что ты сплетни распускаешь – язык отрежу.
И ушел. Я понимал, что сделал глупость, поддался эмоциям, и это меня бесило. Но ничего не мог с собой сделать. Катьке я ничего не сказал, но видел, что она тоже чем-то расстроена. Мне она тоже ничего не сообщила. Наверное, сплетни дошли и до нее. Так и молчали, как партизаны.
Наутро я ушел на участок. Пахал как проклятый, пытаясь заглушить взявшуюся не пойми откуда тревогу. К обеду я совсем обессилел, но тревога все усиливалась. Да блин, что ж такое, не мог понять я.
-Чего ты дрочишься? – спросил Потапыч, наш бригадир.
-Да вчера поссорился с Сан Санычем, Леху придавил малость, чтоб сплетни не распускал. Козел.
-Ты бы с ним поосторожнее, Толян. За километр видно – мразь он редкостная. Все они здесь какие-то пришибленные.
-Да я вчера об этом тоже подумал.
Потапыч скрутил козью ножку и закурил.
-Я здесь два года кантуюсь. Жить можно, конечно, на зоне во стократ хуже, к гадалке не ходи. Но с другой стороны… ты ж в курсе, что девку твою… в общем, два беспредельщика залетных, так ведь?
-Ну да, мне Сан Саныч в первый еще день рассказывал. Говорил, что мужики из лесу ехали, отбили. Насильники еще, говорил, в паутину вляпались. К чему ты клонишь?
-А он тебе не говорил случайно, кто именно это был?
-Нет. – нехорошо мне стало от такого разговора.
-Леха это был со своим дружком.
Я сидел ни жив ни мертв. Неужели…
-Людишек такого сорта я видал на своем веку немало. Они тогда мимо нас на телеге проезжали. Мы, естественно, спросили, что да как, они нам и рассказали, что случилось. Не придерешься. Но очень уж складно оба говорили. Я потом слыхал, как они еще кому-то рассказывали – слово в слово повторили свои слова. Не бывает так. Что-то вспомнилось, что-то приукрасилось, что-то другими словами рассказалось – вот как правда говорится. А тут как роль в театре выучили.
Я не мог ничего сказать. Неужели Сан Саныч знал? А как узнал, что Катерина хочет вылечится – запаниковал. Да нет, бред это все! Она бы мне давно сообщила.
-А девка в телеге сидела очень перепуганная, - сказал Потапыч будто в ответ на мои мысли. – Сам посуди – допустим, ее после насилия вызволили. Какая у нее реакция должна быть? Я думаю, что у нее должна была быть истерика. Верно? Положим, реветь без остановки, убиваться, чего там еще бабам в таких случаях полагается делать. А она была в смерть перепуганная. И после этого я ее без автомата или еще какой волыны не видел. У японцев сутками пропадала, изводила себя.
-И что? – спросил я. Потапыч вздохнул. Выбросил окурок и тщательно растоптал.
-Ладно, я тебе скажу вслух, чтоб до тебя дошло. Леха с дружком встретили девку в лесу – уж не знаю, чего она там делала, - изнасиловали ее и пригрозили смертью, если она кому-то расскажет. Вот такая ситуевина, Толян. Пошел я обедать.
-Толян, а что это твоя красавица кормить тебя не идет? – спросил один из дровосеков.
Я встрепенулся. Тревога, глодавшая мне печенку целый день, превратилась в панический страх. Я сорвался с места и побежал к воротам. Уже краем уха услышал, как Потапыч что-то скомандовал. Вмиг добежал до ворот, еще минута понадобилась, чтобы домчаться до дома. Там я стал как вкопанный и сердце, выпрыгивавшее из груди от стремительного бега упало куда-то вниз и замерло, казалось, навсегда. У дома собралась, кажется, вся община, от мала до велика. Растолкал людей и остановился у порога. Вся стена была покрыта похабными надписями разного размера и содержания, но выделялось три больших слова, нарисованные дегтем: ближе к крыше слово СУКА, ниже – ПОТАСКУХА, и по центру огромными буквами на полстены – ****Ь.
За спиной шушукались. Я развернулся всем телом в поисках источника шушуканья. Люди отшатнулись. Я, спотыкаясь, вошел в дом и открыл дверь ее комнаты. В комнате были следы борьбы. Перевернутый стул, кровать, сдвинутая чуть ли не на середину комнаты. на полу лежали Катины волосы и нож, которыми они были обрезаны. Под кроватью виднелись автомат и пистолет.
Потом я поднял глаза и увидел в окно ее. Она висела в петле, привязанной к ветке дерева, рядом с ведром-душем. Не знаю, сколько я стоял там в полнейшей прострации. Скорее всего, несколько секунд. Потом выбежал из дома, подбежал к ней, приподнял левой рукой, а на правую намотал веревку и с ревом, вложив в рывок все свое отчаяние, сломал ветку.
Сняв петлю, я прижал Катьку к себе и вдруг меня накрыло. За один судорожный вздох я увидел, услышал и, что самое страшное, почувствовал ВСЕ, что перед смертью увидела, услышала и почувствовала Катерина. Второй вздох пропустил – я почувствовал на своей шее затянувшуюся веревку. Потом накатило удушье, дикий, животный ужас – и меня вырубило.
...Я очнулся, стоя с телом на руках и раскачиваясь как маятник. В голове было пусто, в душе было пусто – я чувствовал себя мертвым. Потом очнулся, занес ее в дом и положил на кровать. Погладил ее по остриженной голове. Волосы были буквально оторваны. Я обратил внимание на запястья – они были синими, будто ее связывали. На опухшем лице девушки чернели кровоподтеки под глазами и на скуле. Я потрогал ее челюсть и почувствовал, как кость подается под нажимом внутрь.
Только что я был пустой, как дырявый мешок – и вот стал наполнятся даже не яростью, чем-то, что в тысячи раз сильнее и страшнее. Это была тотальная, вселенская ненависть. Я достал из-под кровати автомат, передернул затвор, не проверяя – у Катьки оружие всегда было готово к применению – и вышел на порог. Эти чертовы староверы до сих пор толкались перед домом, ожидая продолжения представления. Они увидели меня и стали пятиться назад. Детвора бросилась врассыпную.
-Где он? – спросил я тихо. Боялся – если начну орать, то сделаю что-то непоправимое. Например, начну расстреливать людей, которые со страхом смотрели на меня, но все равно не расходились. Я был уверен, что они все знали, что случилось на самом деле – и тогда, и сейчас. Кто догадывался, а кто и точно знал. В такой маленькой, замкнутой общине не может быть, чтобы какой-то факт остался втайне.
-Где Леха? – снова спросил я.
Все молчали. И вдруг поперек тишины – детский, почти младенческий, лепет:
-А дядя Леса у дяди Ломы в бане палится! – и звонкий подзатыльник вдогонку детскому предательству. Надо же – вся детвора разбежалась, а этот остался.
Я сошел с порога. Вперед выдвинулись несколько мужиков с вилами и топорами. Один был с охотничьим ружьем. Я поднял «Калашников», казавшийся в моей руке игрушечным, и прицелился в него.
-Уйди, Захар. Мне уже все равно, а у тебя семья, детей пятеро.
За спинами людей я увидел свою бригаду – все семнадцать человек, все вооруженные до зубов, спешили поучаствовать. Они обошли людей и стали у меня за спиной. Потапыч стал рядом со мной. Достал кисет, бумаги, не спеша скрутил свою вонючую козью ножку, закурил, выпустил густой клуб дыма.
-Вот ваше нутро и показалось, кандальники проклятые! – послышался голос из задних рядов.
-Сволочи вы неблагодарные. Я два года на лесоповале горбатился, мужики вон, и того больше – вам же, уродам, припасы зарабатывали! Мы хоть что-то не так сделали? Хоть одно слово плохое сказали, гадость сделали, а? Молчите? Вы сами на себя сплетничаете, своих женщин насилуете! Знаете, что бы с вашим Лехой, да с дружком его на зоне настоящей сделали, а? Я вам даже рассказывать не буду, а то ужаснетесь вы так, что спать до конца дней не будете.
Потапыч пожевал самокрутку и обвел толпу презрительным взглядом.
-А теперь все быстренько разбежались по своим хатам, пока мы вас не разогнали прикладами.
-Потапыч, зря ты так, - сказал я. – Вас за это здесь жаловать больше не станут.
Потапыч сплюнул.
-Да пошли они, знаешь куда? Мы давно уже с мужиками недовольны. Приняли нас сюда – спасибо. Жилье дали – тоже спасибо. Но лес они перестали валить – как-то так получилось, что мы одни остались. Как будто так и надо. Как какая работа потяжелей да погаже – тоже мы. И одно дают понять, что великое одолжение нам сделали. А нам одолжения не нужны! – это уже бригадир обращался к толпе. Он не на шутку разошелся. – Мы свои харчи и хату отработали сполна, и ваши, кстати, тоже! Пошли, проведаем дружков в баньке, попарим их хорошенько.
Мы двинулись вперед. Люди расступились, пропуская нас. Баня была недалеко, и через две минуты Рома и Леха уже ползали у нас в ногах, голые и облепленные листьями из веников. Их, обалдевших и перепуганных, вытащили из бани лесорубы. Кузнец с приятелем плакали и пускали пузыри из носа, божились, что это не они сделали, что они не хотели. У меня даже сквозь ярость проступила брезгливость – противно так стало, что я даже отшатнулся, когда Леха стал хватать меня за ноги.
-Встань, урод, не позорься, - сказал я. Он перестал хватать мои ноги, но не встал, а остался на коленях, прикрывая руками срам. Я приставил к его голове автомат.
-Тебя сразу порешить, или помолишься? Где Дарья Сергеевна и Сан Саныч? – я осмотрел толпу, которая не разошлась а пошла за нами, и теперь наблюдала за происходящим. – Пусть, тварь, им ноги целует и винится, а не мне.
Шустрый пацаненок из числа вновь вернувшихся метнулся к дому старика и скоро вернулся.
-Баба Даша слегла, а деда рядом с нею сидит.
Бабы громко запричитали, некоторые из них потрусили к дому Сан Саныча. Я ткнул стволом автомата в лоб этого ничтожества.
-Кто стриг Катьку? Ты?!
-Это не я! Я только держал, это он все! – Леха тыкал пальцем в своего товарища. Тот кинулся на кузнеца с кулаками.
-Урод! Сам же сказал – пойдем проучим суку, чтоб страх не теряла! И тогда ты меня подбил! – Рома повернулся ко мне. – Боялся я его! Он же это не в первый раз, и раньше было! Наташку Покрышкину он тоже год назад в лесу подстерег, хвастался потом мне. А я хотел рассказать, все хотел рассказать, честно, а он пригрозил, что зашибет и скажет, что в лесу я сгинул!
Из толпы выскочила женщина и с разгону вцепилась кузнецу в волосы.
-Ирод проклятый! Покалечил дочку мою, она ж померла с горя! Люди добрые! Бейте его!
Народ взбунтовался. Все как стояли, так и кинулись к нам. Я не успел даже ничего подумать, как меня оглушила автоматная очередь, выпущенная Потапычем.
-Стоять всем, завалю, кто дернется! Стоять! Все три шага назад!
Толпа остановилась. Потапыч еще раз пальнул в воздух с криком «Три шага назад!». Люди отошли. Я посмотрел на Леху и меня аж перекосило от гадливости – он сидел, обоссавшийся от страха, весь в слезах и соплях, и истерил на всю катушку, со всхлипами и подвываниями.
-Что, православные, крови захотели? Вон, аж перекосило вас от злости, да? Хорошо, я вам освежу в памяти ваше Евангелие. – Потапыч бросил перед толпой автомат. – Кто тут без греха – выйди, возьми пушку и застрели эту паскуду.
Леха упал на живот и пополз к людям. Те с ужасом стали пятиться от него, как от прокаженного.
-Ну? Вы же староверы, люди строгой морали и принципов – возьмите и отплатите насильнику за ваших дочерей. Че меньжуетесь? Молчите? - Бригадир опустил автомат. – Так я вам скажу. Вы все это знали, и молчали. И ты, Покрышкина, знала и молчала, потому что эта мразь ублажала тебя.
-Врешь! – крикнула женщина, но я с ужасом увидел, что она при этом покраснела.
-Хлебало завали, дура! Только слепой не видел, как ты ему глазки строила, да как он бегал к тебе, пока мужик твой за торфом ездил, жизнью рисковал. Потому и промолчала, когда он девку твою попортил. А девка твоя умерла, потому что тебе пожаловалась, а ты велела ей молчать!
Хрясь! Маленький жилистый мужичок врезал женщине в челюсть. Та осела на землю. Он начал бить ее ногами так, что она отрывалась от земли, пока его не оттащили. Мужик плюнул на нее и ушел.
-Ну как – еще чего интересного вам рассказать?
Я смотрел на людей, с которыми прожил полгода, видел, как они прячут глаза и чувствовал, как голова вот-вот разлетится на куски. У меня темнело в глазах. Я боялся, навсегда потемнеет, и я, обезумевший, так и останусь навечно стоять здесь, окаменевший.
Бригадир подтащил кузнеца за патлы ко мне.
-Толян, я знаю, что этим ты не вернешь ее. Просто убей эту тварь. Они же ничего с ним не сделают. Он очухается и опять за свое примется.
Я навел автомат Лехе между глаз. От него завоняло дерьмом. Я начал давить гашетку – и получил удар посохом по руке. Передо мной стал Сан Саныч и опустился на колени.
-Меня убей, сынок.
Он заплакал. Заплакал я.
-Это я виноват. Из-за меня Катерина удавилась. И Дарья только что умерла. Застрели, Христом Богом прошу.
-Будьте вы прокляты, - только и мог сказать я. – Будьте вы все прокляты!
Я выронил автомат, развернулся и пошел к ней. За мной молча пошла бригада. Мы уже подошли к дому, когда раздалась автоматная очередь. И еще одна. Я вошел в дом. Посидел минуту рядом с ней. Пытался взять себя в руки, чтобы сделать то, что надумал, но все никак не удавалось. Слезы лились ручьем и останавливаться не собирались. Так, с расплывающимся взглядом, я вместе с простынею поднял ее на руки, как ребенка, и вышел из дому. Мужики все еще были здесь, у четверых в руках были лопаты. Я пошел к воротам, а за мной потянулась траурной процессией бригада. Краем глаза я увидел того самого жилистого мужичка, Покрышкина, - он тащил в нашу сторону гроб. Он был плотником, и всегда колотил гробы для покойников. Я сразу же о нем забыл. Нес уже остывшее тело, легкое, как пушинка, и уже не пытался остановить слезы, чувствовал: если перестану рыдать – сойду с ума. А так было легче. У ворот нам встретились японцы в походных одеждах, с котомками и при мечах с кинжалами. Они поклонились мне, и что-то сквозь зубы процедили, судя по всему, сочувственное. Я кивнул им и пошел дальше. Вышел из ворот и завернул вдоль канала налево. Прошел шагов сто и остановился. Здесь она иногда сидела и наблюдала за рыбами в чистой воде речки, обтекающей крепость. Я тоже иногда приходил сюда с ней, когда был свободен от работы. Я опустился на колени, не выпуская ее из рук. Мужики стали копать. Земля была мягкая, и могилу выкопали быстро. Убрали мои руки, положили ее в гроб. Покрышкин, который пришел с нами, был с инструментом; он заколотил крышку гвоздями, взял пилу, помощника и метнулся в лес. Через десять минут они вернулись с молодой березой. Покрышкин отпилил куски нужного размера, ошкурил их, обтесал, сделал пазы, сложил вместе, сбил гвоздями – и через полчаса крест был готов.
-Вставай, - бригадир похлопал меня по плечу. Я встал. Бригадир по памяти прочел какую-то молитву. Японцы, которые все время были с нами, тоже что-то рассказали, низко поклонились ей, мне, бригаде, и ушли.
-Тоже брезгуют жить здесь, - сказал бригадир. – Не знаю, Толян, что тебе сказать. Вижу, что любые слова тебе будут до лампочки.
Гроб опустили в могилу и быстро засыпали. Вкопали крест, лопатами аккуратно оббили холм.
Я молчал. Мне вообще казалось, что я смотрю на похороны со стороны.
-Только держись. Жалко будет, если пропадешь. Уходить будешь – иди к вырубке, там тропа. Куда бы ни шел – иди только по тропам или дорогам.
Я кивнул и ушел.