Пусть песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слёз хочу, певец,
Иль разорвётся грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти яда полный.
(М.Ю.Лермонтов "Еврейская мелодия")
В этот день погода выпала такая, что и пожелать трудно: солнечно, лёгкий тёплый ветерок и словно перевёрнутая чаша, лазоревая синь небосвода без единого облачка – всё это зачаровывало и радовало. Её.
Он же чувствовал себя переполненным ядом и тьмой. И всё чего хотелось – это поскорее уже напоить этим ядом и Еву. Вадим смотрел бы на её мучения и упивался бы ими, наслаждался свершившейся местью. Ненависть и яд, что жили в нём долгие годы, перелились бы в жену, как в порожний сосуд и он бы освободился.
Всё было просто. И радость Евы, идущей к своей гибели, даже нравилась, согревала его чёрное сердце.
- Зачем ты меня сюда привёз? – наконец задала жена самый нужный, самый правильный вопрос.
Она улыбнулась ему так тепло, так искренне, так нежно. А внутри него, насквозь пропитанного тьмой и желчью, всё перевернулось.
«Как она может ТАК улыбаться? Почему так слепо доверяет?» - не переставал удивляться Вадим.
Он не верил ей! Ни единому лживому слову, ни единому нарочитому жесту. Всё что он чувствовал к этой женщине - это злая, тёмная, беспощадная ненависть.
И он привёз её в этот забытый людьми и богом уголок только для одного – возмездия.
Ева снова улыбнулась Вадиму и осмотрелась. Они три часа карабкались на эту скалу, но вид отсюда, того стоил.
Сверху весь мир казался сказочным и нереальным. Прямо под скалой, на краю которой они сейчас стояли, синим сапфиром блестело озеро. Сопки, поросшие лесом, отливали голубым, словно на зелень листвы, набросили газовое покрывало лазоревого цвета. А воздух... Воздух был чистым и звенящим, как хрусталь.
Красота и великолепие природы завораживали, манили навсегда остаться здесь. И Ева была искренне благодарна мужу за то, что тот привёз её сюда, что показал это чудо.
Она снова улыбнулась и посмотрела Вадиму в глаза, надеясь, увидеть там обожание и любовь. Глаза мужа, всегда были, как будто окна закрытые ставнями. Поначалу это пугало, а потом, когда она влюбилась, приняла своего мужчину таким.
Вадим ещё никогда, ни единого раза не открывался перед ней настолько, чтобы она смогла заглянуть ему в душу и увидеть, что же там, за непрозрачными ставнями. А тут, на краю мира, распахнул не только ставни, но и окна.
Увиденное потрясло.
Ева пыталась вздохнуть и… не могла. Показалось, что откуда-то сверху обрушился чёрный удушающе-тяжёлый занавес.
Муж смотрел на неё с такой лютой злобой и ненавистью, что у Евы перехватило дыхание. Она задохнулась, забыв как дышать.
«Это… шутка?..» - растерянно поинтересовался кто-то внутри неё. Мозг мгновенно ухватился за это слово и… ничего не произошло. Вместо того, чтобы улыбнуться, губы задрожали.
«Этого не может быть! Это розыгрыш! Вадим любит меня!» - пыталась уверить себя Ева. Ведь доказательство их любви, сейчас росло в ней. И сегодня или завтра, она собиралась сказать Вадиму о ребёнке. О плоде их любви.
- Вадим, - она шагнула к нему, но лицо мужа исказила злая гримаса.
- Не смей, слышишь ты, не смей даже имя моё произносить! Знаешь, какой нестерпимой мукой было жить с тобой! Нет, ты не знаешь, даже не догадывалась! От твоих прикосновений меня передёргивало. Да если бы мне в штаны положили змею, мне не было бы так противно, как находиться рядом. Ты мне ненавистна и отвратна, лживое отродье!
- Вадим... я не понимаю. Я что-то сделала тебе? - Он рассмеялся коротким злым смехом и вновь взглянул чёрными страшными глазами.
- Ты помнишь Добролюбова Ефима Викторовича? – Женщина отрицательно покачала головой.
- Я не знаю... не понимаю о чём ты?.. о ком?.. Кто такой этот Добролюбов? - голос Евы заикался и больше походил на жалкое блеяние овцы, которую собираются зарезать. Как бы жалобно не блеяла жертва, её конец предопределён.
Мозг отказывался верить в происходящее, а сердце поверило сразу, как только увидела в мужниных глазах правду.
В центре груди разливался холод, будто туда плеснули жидким азотом. Валил густой пар, замерзала кровь, сердце, внутренности и даже ребёнок замер, боясь хоть чем-то напомнить о себе. Ева боялась шевелиться, ведь шевельнись она и всё треснет, осыплется искрящимися рубиновыми крошками.
- Не прикидывайся дурой! У меня давно собрано досье на тебя. Не поверишь, но свадьба и вся эта "любовь-морковь" - ВСЁ ЭТО - фарс чистой воды! Фикция. Я ненавижу тебя. И делал это лишь для одного - посчитаться с тобой, стереть с лица земли. Как когда-то, ты со своим папашей, истребила всю мою семью.
Ева молчала. Она пыталась что-то понять и не понимала ничего. Мозг превратился в сложный механизм с зубчатыми колёсиками и пружинками, колёсики застряли, буксовали, скрипели до невозможности сжатые пружинки и механизму грозил коллапс.
«Я должна доказать ему, ради ребёнка, должна жить», - мелькнула спасительная мысль, словно огромная рыба в стоячей воде. И Ева ухватилась за эту мысль и выплыла на поверхность, вынырнула из мёртвого безумия.
Осторожно, так чтобы ненароком не рассыпаться, потрясла головой, стараясь не закричать, не впасть в панику. Она должна доказать мужу, что она, Ева, не знала никакого Добролюбова Ефима Викторовича, что она ни в чём не виновата.
Но взглянув в страшные, будто у демона глаза, увидела в них приговор.
Этот взгляд не пощадит. Вадим не обманывал, он действительно ненавидит.
«Меня ненавидит. Всегда ненавидел, не любил», - прошептал кто-то в голове.
И тот мир, что был внутри неё, лопнул с тонким жалобным звуком. И всё встало на свои места. Стало понятно, отчего Вадим всегда держал закрытыми глаза-окна, почему не допускал до переполненного ненавистью сердца.
И стало так больно, невыносимо. Вспомнились все слова о любви, Вадимовы ухаживания, улыбки, их совместная жизнь. И ВСЁ, всё это было сплошной ложью. Искусным танцем злого мима на который она повелась.
- Господи, я же верила… - прошептала одними губами. Обвела взглядом мир вокруг и увидев сказочную красоту, поняла, что ничто вокруг не изменилось. Это её мир рухнул, сгорел, превратился в пепел.
Еву замутило. Горькая желчь заполнила рот и её вырвало. Казалось, что внутри кто-то тонко и страшно кричит, бьётся в нестерпимой агонии и всё никак не может умереть. Билась душа, проколотая страшными словами, как бабочка иглой.
А потом, почему-то стало смешно. Захотелось запрокинуть голову верх и смеяться. До истерики, до злых, кислотных слёз.
Ослепительная, словно разряд молнии, вспышка боли отрезвила, прогнала желание смеяться, согнула пополам. И чтобы не сойти с ума от этой гаммы противоположных эмоций, Ева скрипнула зубами и разогнулась.
- Господи как глупо, Вадим... как глупо-то... всё… - обвела взглядом притихший мир.
Она отступила от мужа, вскинула голову. Ей чудилось, что откуда-то сверху дует исполинский ледяной монстр-великан, заковывая в непробиваемый ледяной панцирь.
- Я никогда раньше, даже не слышала о твоей семье. И я ни в чём не виновата.
Эти слова подействовали на Вадима как красная тряпка на быка. Он метнулся к женщине и ударил, вложив в затрещину всю ненависть, всю злость, что переполняли его. Этим ударом, смог бы гордиться боксёр и он получился такой сильный, что Ева отлетела к самому краю скалы.
На какой-то миг женщина замерла на краю уступа, балансируя над пропастью. Ева лихорадочно размахивала руками, как будто пыталась ухватиться за воздух. Её глаза неотрывно смотрели в его. Жена, словно что-то пыталась разглядеть в нём, найти.
Он мог бы успеть… Если бы захотел помочь. Мог бы пробежать пару шагов и протянуть руку, поддержать, не дать упасть…
Но муж даже не пошевелился. Только неотрывно смотрел, прямо в глаза и улыбался.
Эти несколько секунд растянулись в невообразимую вечность. В них уместилась вся Евина жизнь и жизнь её нерождённого, но уже проклятого ребёнка.
Она смотрела мужу прямо в душу и не видела там ничего кроме тьмы. Беспросветной. Карающей.
И для мужчины эти несколько секунд обернулись вечностью.
«Почему ты не падаешь, сука? Сдохни уже!» - выплёскивал из себя и чувствовал непередаваемый кайф, словно при кончине. Тьма, яд, ненависть, вытекали из него обжигающими толчками.
И когда он хотел шагнуть и толкнуть эту тварь в пропасть, она вдруг горько усмехнулась, цапнула в последний раз руками воздух и, не удержавшись, рухнула с обрыва.
Вадим попытался сглотнуть. Тишина стояла оглушающая. Страшная. Словно вся вселенная замерла, будто всё видела и была не в силах поверить в произошедшее.
Мужчина мотнул головой и выругался. Тьма, что жила в нём никуда не делась. Всё так же непроглядным туманом клубилась в душе.
- Всё не так! Совсем не так! Почему эта сука не призналась?! – закричал Вадим.
Ведь у него были же все улики! Все факты указывающие, что десять лет назад именно Ева, подала своему отцу идею о том, как истребить семью конкурентов. Его семью.
Вадим достал из рюкзака спутниковый телефон.
- Гена, моя жена упала с обрыва в озеро, организуй поиски, найдите тело.
Вот и всё. Всё коротко и ясно. Больше у него не было жены. Но перед глазами стояли глаза Евы, их выражение в тот миг, когда она поняла, что он не протянет ей руку, а наоборот, готов столкнуть. А впереди смерть.
Этот взгляд, выворачивал душу наизнанку, вспарывал все его щиты, пробивал ненависть и жёг в сто тысяч раз сильнее и больнее, чем добела раскалённое железо. Потому что там, в этих глазах, не было страха, только отчаянная щемящая грусть, как у щенка, которого несли топить и который всё понимал, но ничего не мог сделать.
Тело Евы не нашли. Поиски длились три дня, наконец, местные власти сдались и Вадиму ничего не оставалось, как вернуться назад в Москву. Одному.
Всё случилось так, как он хотел, как задумывал перед поездкой. Месть свершилась. А боль и тьма остались.
Вадим вошёл в их квартиру и ему в нос ударил аромат луговых трав. Жена любила ароматерапию, всегда смешивала какие-то масла, над чем-то колдовала, жгла свечи, ладанки, специальные палочки.
Внутри что-то шевельнулось и замерло, словно потревоженный во сне страшный зверь.
Вадим, не разуваясь, прошёл дальше, осматриваясь, будто впервые сюда вошёл. Отчасти, так оно и было.
Кругом чистота и по-домашнему уютно, от каждой вещи веяло теплом и любовью. Ева сама занималась квартирой, подбирала мебель, картины, безделушки. А потом стирала, убирала, готовила и, всё сама.
Он вдруг застыл, как соляной столп. В голове, будто свет вспыхнул, осветив весь мрак, что доселе царил там. Стало душно.
«Как избалованная первая красотка города N, вдруг стала марать свои ручки домашними делами?» - задал себе вопрос мужчина.
Достав телефон, набрал номер и дал указание: перепроверить досье!
Вновь в душе шевельнулось что-то тёмное. Неимоверной тяжестью на плечи легло сомнение. Сомнение в своём праве вершить суд, тот, что он свершил над Евой.
Вадим вошёл в их спальню. Он редко здесь бывал, всего несколько раз за их недолгую совместную жизнь. Здесь тоже пахло Евой. Окинул взглядом стены, картину над кроватью, где страстно обнималась пара. Когда-то жена говорила о том, что если в спальне будет подобная картина, то их брак будет долгим и счастливым.
Вадим нахмурился. И зачем он пришёл сюда? Что собирался найти, в теперь нежилом покинутом доме? Подойдя к прикроватной тумбочке Евы, выдвинул ящичек. Обычные женские безделушки. Чушь, всякая ерунда. И что он хотел найти? Улики её подлости? Но даже если и так, то неужели, Ева должна была хранить что-то такое рядом с собой? Глупо.
Но, поиски не прекратил. Подошёл к шкафу и отодвинул дверцу, посмотрел хмурым взглядом. Ничего. Вещи, теперь уже никому не нужные платья, юбки, блузки.
Нырнув внутрь, пошарил рукой за одеждой. Там что-то зашуршало и, рванув на себя добычу, выудил пакет. Сердце гулко забилось, но заглянув внутрь, Вадим зажмурился.
В сердце вцепилась когтистая лапа страха, сбила дыхание, заставила неровно трепыхаться его «мотор».
В пакете были детские вещи: ползунки, шапочки, что-то ещё. Всё новое с ценниками.
В голову ударила молния. Её разряд прошил голову, нестерпимой болью прошёл по позвоночнику и горячей волной омыл ноги, сделав их ватными. Вадим глотнул воздух, который вдруг превратился в стеклянное крошево и оцарапал горло.
«Ева была беременна?» - недоверчиво подумал и, отрицая, качнул головой. Нет, не может такого быть. Ведь он говорил ей и не раз, что не хочет никаких детей.
«Этого не может быть!» - отрицал очевидное. Бросил пакет, будто тот жёг ему руки и ушёл не оглядываясь.
Через месяц.
Сухие факты рассказали правду, ту, которую он не увидел в глазах Евы, в её действиях, в её безнадёжной любви.
Вадим закрыл отчёт и зло усмехнулся. Жена не играла, не притворялась, и когда он её обвинял, действительно, ничего не понимала. Его Ева была невиновна. Виновата была другая, почти её однофамилица. Расхождение было всего в одну букву. У его жены стояла "о", а у той другой, "а". Вот и всё. Обе из одного города N.
Вадим застонал. Перед глазами стоял тот последний взгляд Евы, и он выжигал его изнутри.
Как он мог быть таким слепым? Настолько незрячим?
Теперь он, балансировал на краю. Захлёбывался страхом и всё пытался ухватится хоть за что-нибудь.
«Я не знал», - пытался оправдаться перед собой.
Он был зол на себя, на то, что теперь невозможно ничего исправить. Нельзя попросить прощение. Нельзя покаяться.
И это обжигающе-острое, словно лава, чувство вины и сожаления выжигали всё нутро.
Он убил ни в чём неповинного человека. Свою жену, которая возможно, была беременна, которая любила его. Просто любила и была счастлива только от того, что он жил на земле.
Вадим взвыл, как смертельно раненый зверь, закрыл руками лицо.
Сожаление его было безгранично, словно вселенная. Его душа металась, билась, словно горящий мотылёк, искала утешения, оправдания, спасения и… не находила ничего.
Вадим не мог молиться, ибо, чтобы просить прощения, надо было простить себя. А простить себя, он не мог.
- Нет мне оправданья... нет мне прощения... нет, и не будет! - прошептал и обессиленно сел в кресло.
И в ту же секунду, внутри него родилось страшное кровожадное чудовище. Со страшным рёвом оно накинулось на его внутренности, на беззащитную душу. Стало топтать и рвать в клочья.
Этот монстр не знает усталости, он никогда не уснёт, не пожалеет, не пощадит. Изо дня в день, будет он пожирать Вадима изнутри. Он будет питаться и расти, пока однажды, не сожрёт мужчину полностью. И имя этому не знающему пощады монстру - совесть.
А ещё, ненависть живущая у него в душе, поменяла полярность. Раньше он ненавидел Еву, теперь, стал ненавидеть себя. Сам себе желал лишь одного - смерти. Долгой и мучительной.
И знал, что получит все заслуженные им муки. Отныне и во веки - он проклятый грешник с чёрной душой. Недостойный божьей милости и прощения. Проклятый сам собой. Только ад ждал его, только там было его место.
И он вступил на чёрную бесплодную дорогу, длинною в оставшуюся жизнь. Где каждый день будет всего лишь шагом. Шагом к такой бесконечно-желанной и неимоверно далёкой смерти.