Последняя война
роман
Едва удержалось небо после дождя, чтобы не запеть на все лады,
не закричать и не разулыбаться, а уже снова, точно родились они из
странного ниоткуда, катятся в самый его пик горящие яркие кольца
чёрных туч; и снова, проглотив их, открывает ясные глаза, умытые
на день, и снова упивается лёгкой победой. А там, на дальних подст-
упах, кажется, ещё одни идут, впитав в себя тёплую испарину земли,
стараясь вырасти выше, выше, как громадные серые башни и укрепл-
ения, - чтобы непременно исчезнуть, раствориться в бескрайнем его
океане, - неуёмный, вечный круговорот жизни, лишь видимая крош-
ечная часть его. И даже если война на земле кипит или пожары - как-
ое ему, небу синему, дело? - заалеет, закричит, надумает, зажгёт сол-
нечных огней фонари или ночью - гудящие холодные россыпи и - по-
йдет, побежит дальше, хлопая безмерным своим подолом, закрываю-
щим неудержимо-вечную работу, заново восходящую и днём, и ког-
да темно, и в вечности.
Кончился дождь, прошелестев, как и не было его.
Голубой, яркий шёлк сиял на самом верху. Облака, надувая грудь,
в мягких картузах провалились туда глубоко. Трава бежала, густо об-
литая солнцем, и, налетев, хрипло начинал стонать ветер, дёргая ст-
ебли, - пел песню долго, натужно, мельком вдруг оглохнув, чтобы на-
брать в себя воздух и зашипеть, и снова ласково плюнуть. Холмы, ку-
выркаясь круглыми задами, прыгали, катились куда-то страшно в са-
мый низ, в синие нескончаемые крики лесов и дорог. Кланяясь, тря-
ся волосами, били, летели зеленые волны травы, жёлтая тёплая пена
брызгала от них звонко и высоко, как золотые монеты. Вот же, вот -
неслась мимо, взрываясь, чудесная колесница, рассыпая мир весь в
гудящие точки и линии, пылая вся; горечь и пряное падало на язык,
в ноздри, и весь этот гремящий океан выпить хотелось в громадной
и круглой чаше небес. Гладили, целовали лицо так нежно и настойч-
иво чьи-то зовущие пальцы.
И иволги.
Сафонова гимнастёрочка жгла. Жарко и вытошно в ней было до
помутнения. Тугие петлицы, милые на парадах, давили в шёку и шею,
и их малиновая песня едва звучала в душе, забываясь. В сапогах черт
знает что творилось - Африка.
Раскаленные шары, выкатываясь из воздуха, выдавливали горяч-
ий пот из липких, задраянных в новое жёсткое хэбэ подмышек. Ему
ударяя точно закинутой полой в лицо, зелёный ковер под ногами, пл-
аменея, кончался, мелкий и белесый, как зубной порошок, песок на-
чинал танцевать вокруг квадратных носков на сухих, ненапившихся,
треснувших губах земли. Синие пятна облаков, пролетая, обещали
прохладу - но где там! Неслись мимо и если нагрянывали на голову с
лёгким беззвучным вскриком, нежно ахнув, вздёрнув белое покрыв-
ало и дымку, то в лицо летело всё то же горячее дыхание жёлтой ос-
лепшей звезды, прибитой где-то высоко над всем, над всем. Улетали,
послав кружева хрустального хохотанья и колокольцев, и взбирали-
сь опять под самое небо.
Золотистые дрожащие ленты дорог, сползая, подпоясывали гро-
мадные изумрудные животы и бёдра холмов, лежащих от края и до
края, как мраморные спящие женщины с поднятыми вверх сарафа-
нами.
Ступая пыльными сапогами, жалея их заплёванную красоту, Са-
фонов, сверкнув коленками, прыгнул в душный глухой, тотчас пол-
мира закрывший окоп. Петлицы упруго, как ручки ножниц, уперли-
сь в подбородок. И снова Сафонов увидел их цвет, и внутри его серд-
ца зазвучала умная и хитрая, злая улыбка. Серые, до самых бровей
пылью обсыпанные бойцы усердно, сосредоточенно кололи песок и
глину вёрткими лопатками, об сталь взвизгивали и стучали камни.
Влажные рассыпчатые комья катились наверх, на бруствер, и тотч-
ас безжалостное солнце начинало сосать из них влагу. Мокрые их
лбы и глаза под высоко, на затылки задранными пилотками смотре-
ли не очень приветливо. Ему показался вдруг на лицах их въевший-
ся запах пороха и крови, которых ведь ещё вовсе не было, и он, точно
в спину толкнули его, побежал, с порезавшими грудь страхом и жа-
лостью озираясь.
- Дрась... товарищи...- пряча лицо, негромко и неразборчиво про-
куренным свистом шамкал он, прошвыривая красивыми длинными
икрами в глухом и извилистом дне окопа, упрямо выбитом человеч-
ескими руками в твёрдом теле земли, пачкал локти, плечи. Солдаты,
горько, словно лошади, пахнущие потом, угрюмо сторонились; за сп-
иной у него снова начинали звенеть и хрякать железные жала лопат,
дребезжали брезентовые солдатские набитые алюминиевыми ложк-
ами и бритвами сумки. Ему было неприятно это металлическое го-
лодное чавканье, он с содроганием чувствовал острые стальные кр-
ая голым затылком.
Земля изнутри пахла грозно, тяжёлой тишиной, вечным поко-
ем. "Могилы себе роем..."-резануло солёным в душу его. Очень было
похоже, и все время отгонял видение и гробы.
Сырая кишка окопа выплюнула его на сухую, истерзанную колё-
сами лужайку. Облитые потом круглые ушастые головы и плечи со-
лдат выскакивали позади над рыхлой рыжей, густо парящей полос-
ой, исчезали. Блестели сурово и наполненные горем их почерневш-
ие глаза. Ему отчего-то стало легче, и солнце било приветливо. Он,
цепляясь длинными ступнями за выбоины, полез наверх.
В облаках пыли, скатываясь, мимо него тарахтели повозки, зап-
ряженные куцыми изнуренными лошаденками, точно так же по-че-
ловечьи устало взглядывющими, рычали, как пчелы, грузовики; су-
тулые от свалившихся на их плечи забот, с винтовками на белых вы-
цветших спинах бегали испуганные порученцы, и длинными неско-
нчаемыми живыми лентами шагали строи, вбивая в сухой задумчи-
вый лоб земли ботинками и сапогами свои заветные мысли и несбы-
вшиеся мечты. Свистел у него перед лицом и в тощей, измученной
нахлынувшим жаром траве сладкий ветер. Белёсое, голубенькое не-
бо повисло, качаясь, наверху над его головой. На отломленной огро-
мной тарелке, оглядываясь, снова видел Сафонов, двигались на него,
как хитиновые жуки, тряся брезентами кузовов, пятнистые автомо-
били. Приправленные дымками выхлопов их бревенчатые бока и чё-
рные жирные колеса вращались очень живо, как глаза и скулы. Иск-
оверканное солнце, сверкнув в их стеклянных лбах, жёлтыми пятн-
ами сыпалось в проплывающие сизые стволы деревьев и в забрызга-
нные красноватым кусты.
- Эй, куда прешь, зар-р-раза-а!..- задирая рты, глаза и брови, крича-
ли от давки и пыли обезумевшие возницы, дергая своих испуганных,
низко приседающих лошадей и пропуская нахально лезущие желез-
ные бульдожьи уши и фары машин. Бедные, почти раздавленные ко-
ни шарахались копытами вверх, в облака. И еще ниже с человеческ-
им и механическим лязгом спускалась приплюснутая небом плоско-
сть, растянутая, вкось разорванная бархатисто-зелёными оврагами
и длинными густыми рукавами кустарников. Сафонову являлась его
материальность, этого переполненного дробным, зернистым кише-
нием и кашлем атомов гигантского куба. И он тоже, видел вдруг он,
как будто для того только родился, чтобы сосуществовать рядом с
этими многочисленными и всемогущими проявлениями жизни, те-
реться об них, составляющими вместе с ним, капитаном, развернув-
шуюся высоко, до самого края небес, пеструю картину своего пути.
И люди - их сутулые, наполненные усталостью и вниманием и пугл-
ивым непониманием всего происходящего спины - несли весь этот
мир на себе, взгроможденный на колонны их позвоночных столбов
и упрямые черепа и потные, перештопанные их торопливыми паль-
цами военные гимнастерки.
Глядя на мятущихся с жалкими лицами людей и дрожащие, пот-
еющие маслом машины, Сафонову казалось, пугая его, что хаос пог-
лотил всех, всё живое вокруг, стирает их, людей, как высших в прир-
оде существ. Некая бессмысленность, никчемность, пустопорожно-
сть происходящего на мгновение поразила его. Грязь, вонь. И только
небо наверху сияло каким-то полным, невысказанным, идеальным
порядком и - чистотой.
Чьей-то невидимой рукой тасовались войска, можно было поду-
мать сперва,- соображал, стоя на схватившемся солнцем глиняном
камне, возвышаясь над всей дышащей панорамой, Сафонов,- генера-
льской, что ли, всех штабных, или даже - маршальской? А потом он,
ослепленный сияющими небом и солнцем, идеальным, осознанным
вдруг им математическим порядком везде, над ним и под ним, не-
ожиданно весело рассмеялся, даже почти расплакался закричавш-
им, вздрогнувшим легко и радостно сердцем, зарыдавшим сердцем,
словно куском расплавленного до бела камня: да нет же, нет! Никто
ведь кроме нас самих в этом не виноват, что мучая себя живем, что,
нарушая общий порядок, гоним себя куда-то, воюем, лбами по каж-
дому поводу сталкиваемся - все, как один, без исключения, от солда-
та до маршала; ослепли вдруг, обезумели, ничего не видим вокруг се-
бя... Да проснись ты, беги, убегай, куда глаза глядят, прячься от влас-
ти дураков, ищи новые пути своего воплощения! Нет - до конца, сте-
нка на стенку стоят... Беги! А они рукава закатывают, боевые, горта-
нные кличи разучивают... И никто, вроде бы, не виноват конкретно,
что - сшиблись и каждый день сшибаемся, словно овны, везде, на вс-
ех уровнях, даже в семьях, в самом основании человеческом; мы са-
ми, значит, и виноваты в своих мучениях, сами, значит, чего-то не
поняли, не увидели, не смогли, не захотели увидеть и понять. Это
движение, эти маленькие отстукивания, как часов, сутулых спин и
колес ему об этом жадно прокричали. И больше того - думал со стра-
нным восторгом дальше он - эти вражда и непонимание поразител-
ьно как будто неизбежны, патологически неизбежны, заряжены на
утверждение вдруг каких-то новых, высших, но всегда замешанных
на крови, на поте и грязи порядков и принципов. Каких же?- думал
он.- Каких?
И тут, так быстро несясь навстречу какому-то важному, но оче-
нь недолго звучавшему ответу на все его горькие мысли, на громк-
ий, беспокоивший его, казалось, всегда, всю его жизнь, вопрос: что
же здесь, чёрт возьми, у нас всех происходит под луной и солнцем?-
он встал: перед глазами у него, хмурясь и пугая его, всплыло усатое
лицо товарища Сталина, такое, каким он всегда видел его на портре-
тах - суровым и сосредоточенным - и затрёпанная кумачами Красн-
ая парадная площадь с рубиновыми звёздами. Мировую революцию
делаем!- разгоняя облака сомнений и неуверенности, тотчас гряну-
ло сияюще-синее пламя у него перед глазами, заглушая своим гром-
ом то нежное, трепетное, едва показавшееся у него в душе. И фаши-
ст этот... Раздавим и фашиста! Всех раздавим, кто сунется! И тотч-
ас с шипением будто раскалёнными ножницами отрезало от него и
раздвинувшиеся на мгновение небеса и чьи-то добрые развернувш-
иеся там от края и до края не то улыбку, не то блеснувший внимате-
льный и заботливый взгляд.
И тут ударял ветер, солоноватая, бесконечно длинная тугая вол-
на которого изрывала как игрушку весь воздух, весь гигантский куб
его, и твердый, живой, мягкотелый кулак пихал в плечо, в грудь, хл-
опал сочно вокруг военными брезентами, надувая палатки-шатры,
и - тоже вдруг оживая - звонкая трава пустотелой флейтой начина-
ла тоненько повсюду смеяться и петь, точно её щекотали. Весь холм,
как густой муровейник, пронизанный соками и движением, шевели-
лся. Зелёные насекомые и соломины пушек и гаубиц кланялись в са-
мую пыль до дна и выпрямлялись, выскакивая на вздутые губы дор-
ог, и солнце, разрезанное на миллионы частей и нитей, сверкало на
стёклах, стальных локтях танков и тракторов и протекающих каск-
ах людей. Или, правда, нарождается нынче здесь,- присвистывая, ду-
мал дальше Сафонов,- сегодня, прямо сейчас, что-то новое, доселе
невиданное - из наших мучений, пота и слёз? У него в глазах неожид-
анно горько стало двоиться, все строи и шеренги изломались, потек-
ли, и он в одну секунду растерял из головы все мысли, какие были у
него.
- А-а-а, капитан!- окрикнули его, и прямо из неба, из плывущего
навстречу жёлтого шара пыли, выскочил, шевеля белыми вылинял-
ыми пузырями колен, начштаба майор Бабченко, толстое, красное
лицо которого весело, как клоун, хмурилось. Показалось, что вокруг
стало светлее, как от яркого фонаря.
- Будем сверлить дырки для орденов, да, капитан? Да? Повоюем, ё-
моё зяблики?- от него в щёку Сафонову пряно ударило только что вы-
питой водкой. Толкнув животом, он близко к капитану подкатился,
пышащий жаром, как свежевыпеченный блин; невысокий и корена-
стый, протянул квадратненькую, мясистую ладонь. Его милые умн-
ые глаза, совсем легко касаясь, утекали.
- Здравия желаю,- пряча под козырьком злой взгляд, коротко бур-
кнул Сафонов, несильно пожав своей длинной, чуть скользкой, тот-
час выдернул. Злился, что ему думать мешают важное. Повернувши-
сь, вскинув бледное лицо, заставил себя посмотреть, прямо и жёстко.-
Я тут хожу проверяю... надо...- его лицо, следом недовольно сломав-
шись в ладонь, приняло неприятное выражение.- Как идёт работа...
то да сё...
- Ах, о чём речь? Успешно всё, железно и непробиваемо, не правда
ли?- майор стал тоже смотреть вниз на готовящиеся к обороне, кол-
ышащиеся, наливающиеся силой войска, и его глаза сладко спрятал-
ись в щели; вздрогнув толстеющим животом, он весело хохотнул.-
Орлы, ё-маё зяблики!..- И вдруг он понизил голос, холодная, тёмная
волна пролетела у него по розовому довольному лицу: - Сам не знаю,
ума не приложу, почему там впереди отступают - катятся и катят-
ся... а? а? Как вы думаете? Кыив родной скоро к бисам отдадут...- Он
взмахнул с вызовом, угрожающе в небо короткой в широком зелён-
ом рукаве и, показалось - шестипалой - рукой.- Остолопы, растяпы,
козлы, ё-маё зяблики, долбоё...
Сафонов психанул, клацнул зубами в него.
- Так, ладно, хватит!- грубо отрубил он, сверкнув недобро из-под
лба.- Не наше это дело, ясно? Значит, надо так, раз отступают, заду-
мано так наверху. Манёвр, возможно, хитрый какой-то делают, вре-
мя выгадывают. Нам, если что, здесь надо будет держаться - зубами,
зубами! А потом - марш-марш вперёд до самого Берлина!
- Да, да, конечно...- поспешно согласился смущённый Бабченко,
закивал круглой лысой головой,- Кто знает, что там? Правильно... До
нас пусть только, гады фашистские, дойдут, так врежем!
Он, наконец, замолчал, хмуро смотрел туда, на запад, вперёд.
Они оба уронили напряжённые взгляды вдаль, вниз, за сине-зел-
ёную тонкую впереди бритву леса, - быстро отвели, точно боясь сл-
ишком долго задержаться, обжечься. Их растерянные и удручённ-
ые лица измягчились вдруг, изжалобились до дна.
Там, там, ещё где-то очень далеко под голубой чистой скатерью
неба, в сизом и малиновом стоящем хвосте дымки, почти неслышн-
ая, доносилась яростная, приглушённая винтовочно-автоматная тр-
ескотня. Ухали, дуясь, тяжело сняряды и сыпались дроби зенитных
очередей. Вдруг сливаясь воедино, начинал звучать хищный, протя-
жный гул. И опять почти бархатно бахали разрывы и, казалось, что
лопается, трещит, как тонкое железо, само небо и глухо рыдает. Пр-
иглядевшись попристальнее, можно было увидеть, как протянулась
наверх наискось, ещё несмело, только начинаясь, полоска ядовито-
чёрного дыма, чуть красноватого, как с кровью, мучительно густая,
порезала синее глубоко. И, показалось, оттуда сам ад, открывшись,
дыханием ледяным своим ополоскал их. Сафонов вдруг уловил ост-
рый, пугающий сполох в груди,- что ему невыносимо страшно, так
страшно, что весь громадный наполненный удивительными красот-
ами мир представился ему крошечным и незначительным. Руки, па-
льцы у него колко, неприятно охолодели. Толстое, красное лицо ма-
йора, он видел, висело рядом с ним, болезненно хмурилось, оно кра-
йне неприятно стало ему. Он резко развернулся, побежал прочь.
Рассыпая глиняные глыбы, подбрасывая тяжёлые, сытые тела,
перепоясанные туго ремешками, перегоняя друг друга, они зашага-
ли, заскользили вниз, глотая тёплую вонь проносившихся мимо них
мотоциклеток и грузовиков. Подавленно молчали. Голубой, чистый,
в белых кое-где и мягких рытвинах поток тихо плыл наверху - беск-
райнее, зовущее.
- Я и говорю,- снова принялся тараторить майор, прячась где-то
возле плеча Сафонова, быстрее перебирая кривыми короткими ног-
ами по песку, и его мутноватые тёплые глаза окунались под пилотк-
ой с красноватым плевочком звезды.- Говорю: с нашими советскими
людьми - горы свернуть можно, до луны, ё-маё зяблики, руками дос-
тать! Герои! Орлы! Сыны Бородина! Ну,- он снова погрозил розовым
свёрнутым шаром кулака,- пусть только сюда к нам фашистская св-
олочь сунется!..- Глядя на весёлого, пьяненького начштаба полка, Са-
фонову тоже захотелось выпить, чтобы сладко ударило по кумполу.
Он, поддавшись слабости, настойчиво уговаривая, потащил майора
в свой скрытый от посторонних взглядов, расположенный на отши-
бе блиндаж.
Здесь, в залитой тенью, прохладной и глубокой норе, заботливо
выстланной солдатскими руками свеже-тёсанными, тёрпко-пахну-
щими сосновыми брёвнами и досками, выставив вон телефониста и
своего откормленного ординарца, капитан в своих новых хрустящ-
их сапогах, внезапно изменившись, точно в околдовавшее его обла-
ко попал, повернувшись к майору злым и каким-то почти садистск-
им лицом, немедленно потребовал у него отчёта о состоянии дел в
полку, и выполняя много раз заученное - грудью, всем собой сверху
нависнув, придавив. Тускло, мрачно светило на них сверху узкое
окно, на их серые извивающиеся лица.
- Садитесь, пишите!- переходя на "вы", строго распорядился он,
раскуривая на ходу длинную туго набитую папиросу, с хищным ин-
тересом поглядывая на подавленно притихшего майора, и его боль-
шие зубы станцевали со вплюснутым в них мундштуком нечто при-
перчёное, ядовитое. Перед жёлто-серым лицом вспыхнула спичка,
вывалились в ладони упрямая жёсткая улыбка и крылья ноздрей. Всё
сгасло, и в синем дыму поплыли руки, плечи, живот.
- В общем - кто, где, что? Какие настроения? Так, давайте, давай-
те...
Вдруг резко сдав, майор Бабченко опустился на край ящика. Руч-
ка с захарканным пером оказалась у него в толстых сложенных щеп-
откой пальцах. Уставив в стол погасшие, раздавленные внезапным
горем глаза, он застыл, молчал. Поглаживал другой рукой, коротки-
ми, точно недоразвитыми пальцами подставленный плохого качес-
тва жёлтый листок с измятым одним углом. Он сделал слабую, жал-
кую попытку отказаться, подняв бледные пятна щёк вверх, в одну
сторону приулыбнулся:
- Да в общем что писать? Николай Николаич... а? Чего там, ё-маё
зяблики? Война ведь, все вместе одно общее дело делаем...- смутил-
ся, руки стал гладить одна другой.- Все люди как на ладони... завтра,
возможно, умрём... Одним словом...
Его зарытые в рыжеватых бровях две тёмные и тёплые, густые го-
рошины и тонкий, желающий улыбаться рот колыхнулись не очень
смело в стороны, с надеждой возгорелись. Сафонов лоб неприятно
изломал, ноздрями наяривал, дыша накатанно-гневно дымом, будто
что-то резкое вот-вот хотел сказать; а потом вдруг отвернулся остр-
ым плечом к источающему муть и двоящиеся блики оконцу, и его
высокие острые уши приняли красноватый оттенок, как перепонки
крыла. Упрямо молчал. Здесь в блиндаже было почти тихо, глухо то-
пали наверху чьи-то сапоги, приглушённо звучали голоса.
- М-м?- раздумывал он; вдруг из-за плеча вылезщим глазом суро-
во выглянул, и струящиеся фиолетовые пласты вокруг него заклуби-
лись, и снова из сетчатого не то опускающегося, не то поднимающе-
гося фосфорицирующего куба выскочил какой-то хищный, острый
его локоть-нос и принялся впереди себя настойчиво нюхать, разню-
хивать.
- Вот именно - война... Просрали всё, деятели... А почему?- сам ис-
кренне удивляясь, отправив серые нитки бровей высоко вверх, спро-
сил Сафонов.
Бабченко, тяжело и протяжно вздохнув, поднырнув головой, ст-
ал неторопливо писать. Сафонов, чиркнув спичкой, зажёг на столе
перед ним тусклую лампу. Остро запахло жирным керосином. Май-
ор, обмакивая зачиханное стальное перо в чернила, заскрипел, выво-
дил по-детски круглые, похожие на бегущие колёса буквы. Сафонов
прилип у окна, не мешал, только, глухо покашливая, наводящие ре-
плики подавал: "А этот?.. А тот?.. Так, теперь о рядовом составе пиш-
ите..." В памяти прокидывал всю свою агентурную сеть, свитую им
здесь, в части; что дальше делать будет, планировал.
Он вспомнил, наконец, что в походном рюкзаке у него пара бут-
ылок водки предусмотрительно припрятаны, и тотчас всё - все дела
его - для него стали терять значение. Он вдруг никак теперь не мог
избавиться от бьющего в мозг наваждения: жгёт приятно кружка го-
рло, а потом голова и блиндаж, медленно, качаясь, плывут в сторо-
ну, повинуясь действию какого-то всемогущего закона, и ни о чём,
ни хрена хоть на пять минут (о, эти пять минут целой вечностью ка-
жутся!) потом думать не надо - только наслаждайся, смотри внутрь
себя, как там неожиданно-удивительные события разворачиваются...
Он почувствовал, без капли, впрочем, жалости к себе, что за послед-
ние дни - с тех пор, как началась эта проклятая война и ежедневные,
сводящие с ума бомбадировки - сильно устал, измотался; ждал каж-
дую минуту страшного, непоправимого.
Он, сидя на выложенных стопкой ящиках, качнувшись, звонко
хлопнув ладонями себя по твёрдым коленям, вскочил с посветлевш-
им, весело разламывающимся в стороны лицом.
- Ладно, стоп!- сорвавшись с места, махнул он лапой, сжалился.-
Давайте написанное сюда!- и козырёк у него с вдруг обвеселевшего
лица полез на затылок. Он выхватил у широко улыбающегося Бабче-
нко листок, скомкал, бросил бумажный шевелящийся шар в выгреб-
ное ведро. Из мотков брезента и клубка серебристых шинелей, как
маг, длинными ладонями выстучал белый заблестевший штык бут-
ылки и, отчего-то виновато оглядываясь, стал, сидя на корточках,
драть с неё расфуфыренную узорчатую этикетку, застенчиво прис-
ылая вверх свою очень беззащитную улыбку и розовые празднично
развёрнутые губы.
- Вот это... вот это...- выклячив тяжёлый валун зада, завертелся во-
круг него счастливый Бабченко,- ...вот это, другое дело, ё-маё зябли-
ки! Мамочка вы моя расчудесная, Николай Николаич...- Он так быс-
тро и весело задвигался, как дитя.
Длинная, как мина, откупоренная бутылка водки, повизгивая, уп-
ала горлом вниз раз, другой. Они подняли измятые видавшие виды
алюминиевые кружки. Блестели их глаза.
- Ну... за нашу победу! За товарища Сталина!- раздували взволнов-
анно, жадно ноздри, кадыки их запрыгали.
Выпив, они захрустели жёлтым перезревшим огурцом. Аромат-
но запахло огородом, свежестью. Сафонов, проглотив, наслаждался,
из чудовищно раздавшихся, как у рысака, ноздрей, выметнул огнев-
ые две струи. Кружку, бережно ставя, пальцами своими ощутил, как
своего родного ребёнка, как часть самого себя.
Они выпили ещё. И сейчас же весь фиолетовый куб блиндажа сд-
винулся и пошёл. Сафонов внутри себя радостно, весело захохотал.
Зелёные, плотно сбитые ящики и телефон оказались сначала в одн-
ом углу, затем почему-то в другом, в противоположном. Сафонов, со-
чно жуя, повелительно взмахнул в сторону сухим, длинным пальц-
ем. Бабченко тотчас сорвался и, подпрыгивая по-женски круглыми,
широкими бёдрами, побежал вокруг стола к промасленным картон-
ным коробкам с консервами, и ушастый горб головы его, мимо прое-
зжая, весело пялился на Сафонова, который дивился необыкновенн-
ой, вдруг обнаружевшейся подвижности зада того, тугого и прочн-
ого, как кадушка. Майор с круглой охапкой маслянистых мутных же-
стяных банок вернулся, уронив грохочущий дождь на стол.
- Откуда родом сам, майор?- глотая слюну, Сафонов резал, вбив
нож в жесть, терзал обещающую ещё большее наслаждение и сытос-
ть банку с мясом, зеленоватый густой на пальцах заблестел жир. По-
глядывал на майора жгучими, почти добрыми глазами.
- Та с Украины. Жмеринку знаете?- задёргался, оживился Бабче-
нко, глаз от открываемой банки не мог отвести; качаясь, стал похл-
опывать по тяжёлым коленям руками, всё шире, радостней улыбал-
ся.
- Слышал. Как там у вас, в Жмеринке? Построили коммунизм уже?-
Сафонов, надувая горло, старался по привычке говорить жёстко, су-
рово, чеканил слова, знал, что этот его тон всегда возымеет действие;
а не рявкнешь, распустишь вожжи, в лицо тебе быстро плевать начн-
ут - вот это правило он очень хорошо в жизни усвоил.
Бабченко, поглядывая на капитана, держа застывшую улыбку на
лице, вдруг начал бледнеть, точно из него кровь стали помпой отка-
чивать, и Сафонов догоняя им же только что сказанное, понял, что
пережал с интонациями, напугал человека почём зря, ишь, горлопан, -
будто на допросах своих раскудахкался.
- Та ничого, процветаемо...- по-украински почему-то ответил Ба-
бченко, обиженно отвернулся. Сафонов его очень примирительно
хлопнул в плечо, притворно весело хохотнул. Подлил ему, позвани-
вая, в кружку ещё. И сам стал рубить острыми белыми зубами хлеб
и куски сочащегося мяса, поддевая их из банки ножом. Вместе с вод-
кой в него внезапно ворвались смех и жалость ко всем, вселенское ка-
кое-то сострадание, лопнувшие в нём ярким розовым цветком, слад-
ко разворачивающимся. Бабченко захотелось ему расцеловать, ладо-
нью широкое лицо того шероховатое мужицкое огладить. "В чём он,
мужик, виноват? Он-то в чём?"- проноситься стало в нём, дивя его не-
ожиданной постановкой вопроса. И далее вообще замелькали в нём
какие-то колейдоскопические, полуфантастические сюжеты. У не-
го на щеках слёзы счастья заблестели.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
2000 - 2004