МАГИЧЕСКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
СЛУЧИВШЕЕСЯ В ДОМЕ №3 ПО УЛИЦЕ
БУЛЬДОЗЕРНОЙ
Павел Облаков Григоренко
В доме №3 по улице Бульдозерной происходило неладное.
Все началось, как будто, с того, что запил дворник. Он удалился в свою квартиру, и никто не мог вызволить его оттуда. Толпа жильцов, возмущенная скоплением мусора и участившимися случаями беспорядка, пыталась проникнуть к дворнику, чтобы пристыдить его и вернуть к работе, но через дверь вылетали такие ужасные проклятия, что атакующая сторона вынуждена была отступать.
А между тем на мусорных горах, бумажные части которых порхали повсюду и даже залетали в открытые форточки, играли дети и путешествовали кошки, под ногами гремели пустые консервные банки, и грязный песок с ветром заносило прохожим в глаза; среди жильцов дома участились ссоры и потасовки, и ни одна из враждующих сторон не желала уступать; так , например, тайным образом ночью во дворе оборвались сушильные верёвки, и свежее бельё утром обнаружили совершенно грязным,- Колбасьевы решили, что им мстят, и проводили ответные меры против Сидорчуков, своих предполагаемых врагов: с наступлением темноты они вытаптывали цветы в хозяйских палисадниках и в свою очередь получали за это струи холодной воды с этажа; по вечерам молодой инженер Каравашкин абсолютно безнаказанно въезжал на своём новом авто через широко распахнутые ворота, и квадратный двор вмиг наполнялся едким сизым дымом и безобразными звуками клокочущего мотора; трубный голос клаксона разбуживал злых, едва забывшихся сном пенсионеров, и вместе с невестой Дуней к нему спускались их окрики, исполненные крайних злобы и негодования. По ночам к дому заходила буйная молодёжь; молодые разбойники орали пьяными голосами и покатывались со смеху, будто ничего другого не умели; на них вовсю лаяли бродячие собаки. Был здесь и Толя Нож в цветастой рубахе, мечта-парень, крупной наружности, уличный орёл и громила. Он поднимал с колен тяжёлую гитару и нараспев произносил музыкальные куплеты, мутно взглядывая на подружек и картинно цыкая через дырку в зубах, причём песни его сопровождались непристойными оборотами. К утру двор совершенно загрязнялся искуренными сигаретами и пустой подсолнечниковой шелухой.
К тому же и более таинственные вещи происходили.
Умер старый еврей Пришвис, и все видели, как ни с того ни с сего с лица его упали клубящиеся тени прямо к ногам траурной публики, когда он возлежал во дворе в красном гробу, торжественный и печальный, как арлекино. Во вторник 12-го числа гражданка Мухина, вынося ведро, вдруг заметила, что дворникова метла, позабытая им прямо посреди двора, кружит по воздуху, оставляя за собой густой дымный след. С грохотом бросив ведро, до смерти перепуганная Мухина скрылась в неизвестном направлении. В тот же день, ближе к вечеру, старик Сидорчук, выйдя на балкон подышать свежим воздухом, с удивлением увидал расположенное отчего-то высоко в ветвях растущего неподалёку дерева ведро пропавшей Мухиной, из которого на Сидорчука глядела пара прекрасных русалкиных очей, превратившихся вдруг, едва он с вожделением к ним потянулся, в рогатую свирепую рожу с красными косыми глазами и проткнутым медной проволокой мокрым пятаком. Всю ночь несчастный старик, забившись в угол, бормотал и крестился, а утром тихо сошёл с ума.
Словом, порядок исчез. По городу даже поползли слухи, что в доме №3 завелись черти. Куда уж дальше?
Дворник запил оттого, что увидел чудо. Именно так. Он так расстроился и даже испугался, что в душе у него что-то бесповоротно оборвалось. Аким - так его звали - тут же оставил метлу и, отоварив в винном магазине вынутые из кубышки свои немногочисленные рубли, заперся в комнате.
Что же случилось, спросит читатель?
А вот что.
На улицу вышла кошка с голубыми глазами. Медленно пройдясь по двору, животное направилось, наконец, в сторону дворника Акима, размеренными движениями метущего на асфальте пыль. Аким, находясь внутри себя в обычном для себя рабочем полусне, вдруг ощутил прикосновение к себе, тонкое и нежное, к самой душе своей, словно опахнуло её свежим и лёгким, сладостным дуновением; и не было ветра, а - душа вся затрепетала... Аким остановился, и каждая ниточка в нём напряглась. Какие-то необыкновенные волны исходили сзади, достигая его, и он, втянув голову, обернулся. Голубые кошкины глаза прямо смотрели на него и весело смеялись, а голова кошки поворачивалась, точно буй на волне, влево, вправо и опять влево.
- Что вам нужно, уважаемая?- спросил Аким и похолодел при мысли, что говорит с обыкновенной кошкой, и тут же и вовсе едва не лишился рассудка, потому что животное отвечало ему голосом Элочки Петрусёвой, девицы из 21-й квартиры.
- Я вас, Акимушка,- говорила кошка вкрадчиво, дёргая во рту красным, как огонь, языком,- уважаю, даже, можно сказать, по-своему люблю, так зачем же вы в окна заглядываете? Это, кажется, неприлично.
Однако - да простит любезный читатель - прежде чем продолжить так необыкновенно начавшееся повествование, нужно более ярко осветить некоторые уже появившиеся в нашем поле зрения характеры, как впрочем и предшествующие чудесному появлению говорящей кошки события.
Это может показаться странным и даже ужасным, но более всего на свете нравилось дворнику Акиму смотреть в окна жильцов дома. Квартиры за этими окнами были будто продолжением улицы и воспринимались Акимом как нечто своё, подчинённое его воли и настроению,- тот ли настоящий хозяин, кто не присоединяет кусок неба над огородом или хозяйством своим к своей собственности?
Аким был довольно стар, хотя сколько ему в точности лет, никто сказать не мог : от прямого ответа старик уклонялся, сам, очевидно, не зная, откуда у него ноги растут, и давал на вопрос такие пространные объяснения, далёкие от темы и совершенно вам не нужные, что вам нестерпимо хотелось удалиться; к тому же в воздухе начинало густо пахнуть сивухой и грязными одеждами - что с такого возьмёшь?
Множество любимых занятий имелось у Акима. Он уважал и даже любил свою основную работу и всегда держал метлу торжественно и печально, как солдат винтовку. Казалось ему, что находится он в солдатском строю с оружием на плече и строго в такт движению машет руками; ему представлялось, что действует он по приказу самого правительства, и это задание его крайне ответственно и опасно. Он хорошо мастерил - всякую дрянь и безделицу с улицы нёс к себе домой и тут же находил ей применение. И за стеклом, на узком, как ученическая линейка, пыльном подоконнике его каморки выставлены были на всеобщее обозрение выстроганные им из сломанных ненужных деревяшек смешные человечки, полнеющие балерины в пожухлых пачках, медведи с плоскими безносыми мордами и продолговатые свистки с дырочкой и болтающейся в ней вишнёвой косточкой, громоздящиеся все один на другом и чудом не падающие. Любил Аким и поговорить; однако беседовал он чаще сам с собой - отсутствие зубов и постоянная нетрезвость, как было уже отмечено, делали его речь крайне невразумительной, и его через минуту - если кто попадался у него на пути - переставали слушать.
Невзирая, впрочем, на нехорошие качества своей внешности, о которых было только что сказано, старик Аким был всё же личностью привлекательной: то ли повадками своими, размеренными и точными до миллиметра, то ли своей постоянной тихой и просветлённой улыбкой, которая, словно яркий ситцевый лоскутик, сидела у него на лице, обижали ли его или хвалили, то ли ещё чем совсем неуловимым,- только постоянно излучал он сплошную доброту и располагал в итоге к себе каждого. Акима любили, как любят примелькавшееся домашнее кресло, давно принявшее форму талии своего хозяина, или старое задумчивое ветвистое дерево, годами качающееся на ветру под окнами, или что-либо другое в этом же духе. Все любили Акима, и он, чувствуя к себе такое расположение, уважал в ответ всех до слёз, несмотря на различные мелкие жизненные недоразумения. Он жил в каком-то своём мире, отделённом от мира человеческого, подобно тому, как деревья и кресла и камни существуют в своём особом измерении, обладающем непонятностями и таинственностью даже, до конца не поддающимися человеческому разумению и от этого ещё больше привлекающие к себе и поражающие воображение. Эта Акимова доброта часто стоила ему дорого. Работал он почти всегда за спасибо, на чаевые обижался и начальства побаивался, а посему карман его всегда был пуст, и денег его едва хватало только на то, чтобы каждый вечер уноситься в винную страну грёз, где живут тени и воспоминания. В глубине сердца он уверен был точно только в одном: что сейчас, увы, во множестве есть люди плохие, но рано или поздно обязательно все до одного станут хорошими - нужно только ждать и надеяться.
В общем, был Акимушка душа-человек, работу свою любил и не за так доживал свой век, а вёл приличную трудовую жизнь. В добавление к нашему краткому описанию скажем, что старик был давно одинок, и его сердце часто уставало от пустого одиночества и постоянного присутствия самого себя, и оттого время от времени большая его любовь, живущая в нём, выплёскивалась на людей, на собак и кошек, на деревья, на весь белый свет. Жил он один, под лестницей первого этажа, и из скромности никого к себе не пускал.
Но более всего, как знает уже читатель, нравилось Акиму заглядывать в окна чужих квартир. Старик любил появляться во дворе к вечеру, когда делалось сумеречно, зажигались в окнах огни, и оттого весь двор вдруг как бы раздавался в размерах. Ивановы, Петровы, Козловы - все были свои, все дети Акиму. Сев в укромном месте и зажгя папиросу, Аким сощуривал радостно глаза и глядел, как за прозрачными стёклами идёт жизнь. Ему отчётливо слышались слова и целые предложения, вылетавшие через открытые форточки и доносимые к нему ветром, заставляющие его сочувствовать и переживать; иногда эти слова становились криками, которые, вырвавшись на простор, носились по двору, смущая посторонние уши; крики были грубого, обижающего свойства и предназначались для выяснения отношений.
- А ёлы-палы, чаво людям мало?- в сердцах восклицал тогда Аким и бил себя в смятении большими ладонями по коленям, поднимался и ходил взад-вперёд, беспрестанно вздыхая и повторяя свои глупые и непонятные речи. Темнота быстро сгущалась, в теле Акима нарождались потребности сторожевого пса и заставляли его обходить свои владения. Даже внешне он начинал походить на собаку: уши его меховой шапки, которую носил он, не снимая, зимой и летом, угрожающе двигались, бакенбарды поднимались дыбом, его чувства обострялись, а сам он становился бескомпромиснее и злее - он даже мог прикрикнуть и затопать ногами, и не раз его ворчание и грозная внешность пугали засидевшихся в углах малолетних курилок и целовальников.
- А шоб вас черти!- бубнил Аким, надвигаясь и показывая подхваченную тяжёлую метлу, точно палаш. И летели пацаны врассыпную искать себе место поукромнее.
Как-то, усевшись в любимом месте (был уже вечер, и в тёмно-синем небе ярко горела только что народившаяся звезда) и с шумом вдыхая папиросный дым, Аким вдруг увидел необыкновенную картину. Блуждающий взгляд его упал на сияющее окно пятого этажа, и тотчас рот его от удивления открылся: он увидел, как в жёлтом круглом пятне под потолком, оторвавшись от пола и устрашающе взмахивая иссиня-чёрными прядями, парит Элочка Петрусёва, квартирантка и передовая работница. Холодным и даже ледяным было её лицо, со страшною красотой открывались черты её; то взлетая кверху, то падая вниз, Элочка крутила руками и делала явные колдовские знаки. А затем свет в окне вдруг пропал и странное видение исчезло. Аким, протирая глаза, смотрел туда ещё минуту, шлёпнул затем себя в лоб и, ухмыляясь и ничему не веря, двинулся обходить двор. Он не думал, как всегда, ни о чём, страх его от увиденного быстро закончился, всё вернулось внутри него к порядку, и старику теперь казалось, что ему попросту померещилось.
Назавтра, однако, чуть стемнело, Аким, крадучись незаметно, был уже на месте. По-фронтовому куря в ладонь, он ждал, чтобы темнота стала полнее; он старался тише дышать, и его похожие на две водосточные трубы ноздри посвистывали едва слышимо. И - тихо.
Но ничего не произошло в этот раз, только показалось Акиму, что, когда последние огни гасли в доме, лёгкая голубая тень улетела от Элочкиного окна в чёрное ночное небо.
А наутро уже увидел Аким магическую кошку.
- Я люблю вас, Акимушка,- сказала кошка, улыбаясь зловеще,- так зачем же вы в чужие окна заглядываете? За это по морде бить нужно.
- Я знаю,- ни жив ни мёртв отвечал Аким, дрожа всем телом, а кошка, обойдя его, зарычала и вильнула хвостом.
- Ам,- сказала она, клацнув зубами,- и нету Акимушки. Старый пьяница!
Что на это отвечать, Аким не нашёлся. Метла не держалась у него в руках и то и дело падала, звеня палкой о землю, и он, кряхтя и чертыхаясь, нагибался, хватая проклятую, вконец измучавшую его деревяшку, стараясь при этом не терять кошку из виду, боясь, как огня, её; он, трепеща весь, воображал, что это его жена, давно уже умершая, воплотилась и прибыла, чтобы спросить с него за его былые грехи.
- Не волнуйтесь, Аким,- говорила кошка, игриво подёргивая пушистым хвостом,- ваша жена не станет вас беспокоить. А вот и не так.
И стоило Акиму взглянуть по ошибке чуть в сторону, как возвратившийся его взгляд уже не нашёл ничего на том месте, где ещё секунду назад находилось странное животное; так и есть: видны были разные соринки, погасшая сигарета давной давности, сухой листок - и больше ничего. Тогда дворник дико засмеялся и, оставив все свои дела, отправился пить горькую, о чём наш читатель уже поставлен в известность.
Что же кошка? Если бы Аким не был так убит набросившимися на него испытаниями, то он бы непременно увидел, что невдалеке от него закружилось, поднялось вверх жёлтое облако, очень похожее очертаниями на молодую кошку, и унеслось к пятому этажу, и именно в эту секунду все животные, находившиеся на попечении жильцов дома, подпрыгнули и неистово закричали. Через минуту дверь подъезда распахнулась, и на крыльцо вышла Элочка Петрусёва. На лице её, издали ещё напоминавшем кошачье, играла замечательного образца улыбка. Мимо, дико косясь на неё, крестясь и охая, промчался дворник Аким.
- Ам!- сурово уронив брови, прорычала ему вослед Элочка. Дворник взвыл, подпрыгнул и окончательно выронил из рук метлу. Стремительно выбежав через ворота, подскакивая и охая, он помчался по улице. Прохожие в испуге шарахались от него.
Было утро. Погода стояла солнечная и тёплая. Элочка прошлась по двору, посидела, качая ногой, на скамейке, поговорила с мальчишками и, отбросив волосы со лба, задумчиво посмотрела в синее небо.
- Ну уж нет,- сказала она с прозвучавшей весёлой уверенностью
в голосе.- Будет дождь сегодня, что-то давно дождя не было...- И тотчас на горизонте заклубился туман, показалась серая полоса, сгустилась, почернела, и из неё выползла высокая туча, вдалеке раскатисто громыхнуло.
- Вот так лучше,- услыхав гром, качнула выпуклым лбом Элочка, взлетела и пошла себе со двора. За ней тотчас увязались мальчишки, цепляясь за её руки и платье и упрашивая.
- Элка, Элка,- кричали дети, путаясь у неё под ногами и восхищённо задирая к ней головы,- сделай чудо, пусть песка во двор привезут!- Элочка отбивалась от них шутя, ей надоело скоро, и она, растолкав их, мелькая загорелыми ногами, побежала прочь.
- Опять Элка малым мозги морочит,- недовольно ворчали три усатые старухи на скамейке возле дома, шепча на ухо друг другу и осуждающе качая седыми, как лунь, головами, и ещё они сказали, совсем понизив голос, что она - ведьма...
Возле самых ворот Элочка остановилась и обернулась.
- Ладно!- весело крикнула она, закрываясь ладонью от солнца.- Сейчас песка привезут! (Дети закричали "ура" и запрыгали). Только дождь скоро будет, чтобы по домам шли.- И ушла. С неба внезапно упал ветер, закружил по двору и бросил колючую пыль в глаза старухам, те закашляли и беспомощно замахали руками.
В воротах показался дворник Аким. Он шёл ровно, будто по нитке, со строгим, торжественным выражением лица и к груди бережно прижимал пять мутно блестевших бутылок портвейна. Глаза его то и дело возгорались умным, всепонимающим огнём. Следом за ним, обдав его облаком пыли и едва не задавив, во двор влетел грузовик, за рулём которого, вытаращив глаза и грубо ругаясь, сидел водитель Иванюк, на лице его пылал неподдельный ужас. Затормозив посреди двора, грузовик развернулся и поднял кузов, закрыв им полнеба, оранжевая, влажная струя песка хлынула на землю. Дети, стоявшие вокруг, радостно заверещали.
- Боже ж ты мой, что я такое делаю?- бормотал Иванюк, вращая выпученными глазами, и старался остановить рычаги с чёрными блестящими эбонитовыми головками, которые вдруг сами пружинили и нажимались.- Три рубля центнер, помноженные на десять, равняется...- тонким, потерянным голосом причитал он,- ...много равняется! Где ж я денег столько возьму? Меня ж жена дома убьёт!- и чтобы не зарыдать, он жевал губу и с хрустом стучал кулаком по колену. Из кузова последние капли песка высыпались.
- Спасибо, дядя!- задрав к нему головы, сказали дети и, сейчас же бросившись к восхитительной оранжевой пирамиде, принялись сверлить в ней дыры и подземные ходы; по склонам её на всех парах понеслись игрушечные вездеходы.
- Пожалуйста, дети,- морща лицо и трясясь весь, ответил им Иванюк. Он, задрав верхнюю губу, хотел что-то добавить, на лице его пролетела чёрная тень озлобления, но в отчаяньи махнул только рукой, влез в кабину и, заведя мотор и взвизгнув колёсами, умчался прочь, как пуля.
Элочка, махая руками и стуча каблучком, шла по наполненной шумом и движением улице. Наверху сияло солнце, осыпая золотом листья деревьев, стены домов и её волосы. Молодые красавцы бросали на неё восхищённые взгляды. Под ситцем вздрагивало её упругое тело, голова её гордо была вскинута, и нога твёрдо ступала. Хороша была Элочка! Лицо её с чёрными нитками бровей будто светилось всегда, алые губы так и просили поцелуй - только не подойти: горда и неподступна. А ещё была она кудесница, баловала она мальчишек дворовых вздором всяким - то дождь проливной, то мороз сильный сделает, чтоб в школу тем не идти,- потому что любила их, потому что сама тоже когда-то была маленькой. И ещё исцеляла она вам душу: когда б, к примеру, было вам грустно, то довольно было одного прикосновения добрых глаз Элочки, и ваше состояние значительно облегчалось, а слово её - одно только слово! - ставило всё на место совершенно: от дурных мыслей и предчувствий не оставалось и следа, и яркое солнце, ласково грея, начинало светить у вас в сердце. Только вот старухи Элочку не любили, боялись её и говорили за спиной у неё, что она - тс-с-с... (здесь палец непременно ложился на губы, вас предупреждали об опасности) - ведьма!
Да, именно так. Элочка Петрусёва была ведьмой! И с тем, чтобы держать себя в форме или просто из баловства, она превращалась в животных и птиц, или даже в растения, и в таком виде могла обитать некоторое время. Став птицею, Элочка парила высоко в синем небе, а затем летела вниз и пела чудесные соловьиные песни; превратившись в дерево на спелой аллее, она поводила ветвями и листьями, плавно опуская их, по лицам прохожих, и тогда лица непременно прояснялись; если то были старики - на их головы обрушивались приятные воспоминания, и им делалось радостно и светло от них, а были ли юные влюблённые - им хотелось тогда без конца целоваться и говорить друг другу прелестные, исполненные особого смысла слова...
Я сам на своём веку видел несколько ведьм; правда, они всячески своё положение скрывали и всё делали для того, чтобы казаться людьми обыкновенными. И верно - не было на первый взгляд ничего пугающего в их наружности. Но стоило рассмотреть их пристальнее, как сразу же обнаруживалась какая-либо необычная диспропорция - в их движениях ли, во взгляде, или в интонациях голоса. Бывает, что вдруг веснушки покрывают только правую часть лица ведьмы, или чёрные, как сажа, глаза соседствуют у них с огненно-рыжими волосами - несуразность полная! Впрочем, чаще и здесь наблюдается общая картина. И если, осмелев, подойти к ним совсем близко, то на вас распространяться начинает какое-то магнетическое воздействие, от них исходящее, и от этого развивается приятное головокружение: будто вдруг шум морских волн достигает вашего слуха, убаюкивая вас и лаская, на сердце становится так спокойно, так тихо, так умиротворённо-легко, так хорошо, что закрываются очи и хочется отдаться нахлынувшему на вас сну без остатка. Всё будто преображается кругом и существует только для вас одного и ещё - для неё... Вы чувствуете родным себе всё вокруг вас - и землю, и синее небо, и траву, и даже букашку в ней всякую; вы даже, точно проснулись в вас особые какие-то силы, начинаете угадывать вокруг себя необыкновенные вещи, которые вам никогда раньше не представлялись, и это потрясает вас и приводит в полный восторг. И в тоже время что-то пугающее и, быть может, даже ужасное находится рядом с вами - где же, что? Бог знает! - не давая вам до конца забыться, беспокоя вас и поддерживая ваше тревожное бодрствование... Вот что скрыто за простой улыбкой таинственных глаз ведьмы.
Жила Элочка в Акимовом доме в квартире №21.
Представьте себе большую старую квартиру на восемь в ней комнат с восьмью дверями, посаженными каждая на свой отдельный замок - огромный коридор, весь обвешанный давно вышедшими из моды жестяными корытами, детскими саночками и велосипедами, с безобразным жёлтым шкафом, вросшим по щиколотку в пол и грязно-голубыми давней давности стенами; да ещё огромную кухню, всегда наполненную людским криком и гамом, шкворчанием сковород и приторно-горьким запахом пережаренной картошки - и вам станет предельно ясно: под номером 21 состояла коммунальная квартира с выставленной наружу эстакадой разноцветных и разновеликих электрических звонков и почтовых ящиков.
Здесь, в одной из маленьких комнат, с окнами на восток, проживала Элочка Петрусёва, молодая красавица и ведьма. Когда первые невесомые лучи ложились через окно на тёмно-красный досчатый пол, Элочка ещё спала, отдыхая от ночных полётов и колдовских упражнений. Её тонкий носик издавал тихое сопение, лицо было спокойно, лёгкий отблеск улыбки отражался на алых губах, свет блистал на её зубах, видневшихся нежно. Окна были едва раскрыты от штор, как раз столько, чтобы обстановка не была яркой - везде полутемнота, покойная и таинственная. Но вот свет становился тяжелее, птицы кричали, звуки на улице сильнее прыгали и, влетев через окно, сыпались в комнату: вставай, Элочка, пора! Умывшись и съев наскоро завтрак, она летела по улице, улыбаясь налево и направо. Работа начиналась в девять.
Воспользуемся же отсутствием Элочки и обследуем, как следует, её комнату.
Вы не нашли бы здесь ни колючих мётел, ни котлов, чёрных от огня, ни склянок со змеями или жабами - всё не то (Приезжайте, однако, ко мне, я вас свезу в дальний лес к одной бабе, коли останетесь живы, повидаете и котлы, и сов, и змей, и людские черепа на полках; быть может, и сама лукавая к вам на смотрины явится: коса её так жарко блестит, что душно становится!).
У Элочки вы не встретили бы ведьминых вещей, всё по-простому: от высокого окна стол и этажерка с умными книгами, да два стула рядом со столом притаились, точно охранники - вот и вся мебель. Была она ведьма не обычная, а сердечная; умела делать она дела совсем по-ведьминому, с тайной и заковыркой, и могущества она была не малого, но выходило всё у неё, как сказано уже было, в улыбку по утру, радостную и светлую, в нежные прикосновения рук и движения, выручающие от головной боли или дурного настроения, в милые шутки, советы и наставления. Когда вам восемнадцать лет, вам Бог не дал ещё творить зло.
Был у Элочки жених, но умер.
Звали его (признаться, имя теперь мне хочется придумать особенное, звучное и красивое, но что говорить - имя как раз было наиобыкновеннейшее - Сашенька), звали его - Саша. Любила Элочка Сашу как самую себя и даже сильнее ещё. Всякое его желание понимала она, обожала его красоту и целовалась с ним в лунном свете под липами, ворожа его своими чёрными, как пропасть, очами.
Дожил благополучно Сашенька до восемнадцати годков, когда спела ему труба, и под торжественные звуки эти улетел наш сокол служить в дальние края. Служил год, получал восемь с полтиной на табак и писал любовные письма, полные признаний и ожидания, а потом был сильно ранен пулей под сердце и умер вскоре в тяжком бреду среди строгих врачей и сестёр в госпитале. И остался от него только большой серый ящик с крошечным наверху окном и фуражка с красным околышем.
Так плакала Элочка, так убивалась, что едва не превратилась в обыкновенного человека, но поборола слабость свою и стерпела непереносимое. С того времени стала тиха и печальна сама с собой, а чуть на люди - улыбается, как прежде, да так, что на всех улыбки хватает. Трудно было, конечно, Элочке, но любила она мёртвого не меньше, чем живого.
Время шло, и никак не могла колдунья разлюбить Сашу. Тогда решила она применить своё ведьмино мастерство и оживить солдата, вдохнуть в него новую жизнь своими чарами. Но вот беда - слово нужно знать особое, чтобы жизнь мертвецам дарить. От слова этого обрушиваются горы, моря закипают и гаснут звёзды, нет ничего могущественнее того заклинания! А слова-то нет, знает его только один волшебник на свете, и не даёт он заклинания всякой ведьме, нет на то у него такого особого права.
И в ночь, едва была полночь, летит ведьма птицей через воздух, наполненный томящим ветром , над городом и лесом, над полем и чёрной рекой в самое тайное ведьмино место на шабаш, просить совета и помощи - и приземлилась на холм, обросший тихой, уснувшей, ледяной травой. Тотчас земля разверзлась и поглотила её. Перед нею лежал ослепительно яркий зал в тяжёлых колоннах с порталами, на стенах стояли люди не люди, а какие-то странные существа с рылами, на плечах которых сверкали топоры, и весь зал шумел и разрывался от присутствия бесчисленного ведьминого сообщества: любую рожу можно было здесь встретить, любую её конфигурацию.
- Иди к нам!- орали Элочке какие-то жуткие хари.
- Нет, к нам!- звали её хари ещё хитрее, ещё ужаснее. Она шла себе дальше, всё ближе продвигаясь к стеклянной сверкающей пирамиде из ступеней, где на самом верху в глубоком, разукрашенном хохочущими черепами кресле сидел её хозяин очень строгой внешности, одетый в чёрно-голубой плащ с жёлтыми на нём звёздами. Вид его был бы самый обыкновенный, человеческий, если бы не чёрные провалы вместо глаз, глубокие, как космические дыры.
- Дай мне волшебное заклинание, Брама, повелитель дымов и теней!- смело крикнула Элочка, подходя к стеклянному постаменту.-Умоляю тебя! Я буду тебя любить, как никого другого, обещаю тебе!- Поднявшись наверх, она припала на колено и целовала волшебнику руку. Вся братия притихла, ожидая развязки, стук кубков и звон бокалов прекратился, сплошное ожидание нарисовалось на всякой морде.
- Дай мне заклинание, дай! Только оно поможет мне, - говорила Элочка, задрав голову, и слёзы летели у неё по щекам,- Я погибну - ты знаешь - если не оживлю его... И мы уйдём, мы станем счастливы...
- Знаю,- голосом, скрипучим, как гранитные жернова мельницы, отвечал Брама ("Знает! Знает!.."- пронёсся крик среди жуткой толпы).- Только не смогу я ничем тебе помочь, если ведает хоть одна живая душа на земле о колдовских чарах твоих. Видел ли кто тебя в волшебстве твоём?
- Нет, отец, никто,- соврала, не моргнув глазом, Элочка.
- Не врёшь ли?- лукаво прищурился.
- Нет, отец.
И тут заорала публика, закричала, заулюлюкала, закрутила хвостами и харями.
- А ведь врёшь, Элочка!
"Врёт, врёт!.."- немедленно подхватила публика. Элочка низко опустила голову. Брама наклонился и, улыбаясь, взял пальцами её белый прелестный подбородочек.
- Но не была б ты ведьмой, если б сказала правду. Так спляши нам за то, что так сладко врёшь,- он хлопнул в ладони,- порадуй нас!
"Спляши, спляши!- подхватила нечисть и, подняв Элочку высоко на руки, понесла её и повела вокруг неё бешеный хоровод. Сейчас же ударили бубны и скрипки: что за музыка, что за веселье!
Толпа разлетелась в стороны и запрыгала, заскакала всё быстрее и быстрее, захватывая к себе танцоров, ещё и ещё; а в кругу, в диком вращеньи лиц, масок и рож, то медленно, то быстро двигалась волшебница Элочка, делая обороты и длинные прыжки. Зал был огромен и высок, и могла лететь высоко вверх, к самым сводам зала - и летела, и снова - вниз, а ножки так и мелькают! Смех и веселье рассыпались повсюду, ударяли пушки, обдавая толпу жёлтым дымом и грохотом; прыгали шуты и скоморохи, яростно сотрясая телом и заражая всех неудержимым хохотом...
Именно в этот момент в городе, в доме №3, дворник Аким, спя посреди пьяного беспорядка своей комнаты, увидел необычный сон. Ему снилось, что мётлы и веники, аккуратно сложенные им накануне в углу, вдруг зашевелились, подпрыгнули и принялись скакать по комнате. Не веря своим глазам, Аким, находясь, естественно во сне, поднялся с кровати, чтобы взглянуть на чудо попристальней. Мётлы наклонились в его сторону. Леденея, Аким отпрянул и прижался к стене. Тогда вдруг ожившая стена толкнула его, и он очутился прямо посреди дьявольского хоровода. Веники и мётлы больно хлестали его по лбу и щекам, а из кухни вышла чёрная кошка и показала ему острые, как ножи, когти. Аким упал на колени и заплакал. "Хочешь жить, Акимушка?"- грозно и весело спросила его кошка. "Ой, хочу!"- отвечал Аким и преданно целовал кошкины лапы. "Так вот,- теперь ласковым голосом говорила кошка, и Аким видел её зубы и розовый язык,- с настоящего момента ты ничего не видел и не слышал, и ничего не помнишь..." "Что - помню?"- глотая слёзы и заискивающе глядя, спросил Аким, и правда - ничего особенного не мог вспомнить. "А ничего!"- загадочно сказала кошка и тотчас исчезла. Мётлы тотчас остановились и посыпались в угол. Аким лёг на кровать, сладко зевнул и уснул, - находясь, естественно во сне, - и одеяло само наползло и укутало его с головой...
- Довольно,- повелительно взмахнул рукой Брама. Все, замерев, повернулись к нему.-Хорошо, девушка, будь по-твоему - твоё заклинание. Но знай: только раз оно исполнит желание твоё.
"Ага-а!- взорвалась радостными криками толпа.- Ура Браме! Наш мудрый Брама - слава ему! Проси у нас, что хочешь, Брама!"- Обнажённые красавицы, сверкая телами, окружили своего повелителя, осыпая его поцелуями и лаская его.
- Уймитесь вы, окаянные!- улыбался им маг и колдун и - поднял
руку. Всё сейчас же остановилось.- Помни же, девушка: только однажды твоё желание исполнится. И ещё: будет твоё колдовство бессильно против любви к тебе, потому что нет ничего на свете сильнее её предвечной, нельзя её ничем победить, только собственной смертью она может погибнуть. Но вижу, знаю - добудешь счастье себе... Вот заклинание, слушай...
Сошлись синие тени, и грохнули громы, оглушая присутствующую на балу чернь, и - всё стихло. Теперь слово было у Элочки! До свидания всем! И уже летит назад.
Примчалась домой, заметалась по комнате, раскидывая вещи в страшном волнении, нашла портретик женишка, выставила повыше на стол, произнесла слово волшебное и в ладоши звонко хлопнула. Но - ничего! Ещё раз сказала, и - ещё. Стоял портретик, как стоял, и никто из него не появился. "Господи,- словно потерянная шептала,- да что же это такое..."
А наутро подошёл к неё парень и, осыпая её горячим дыханием, сказал ей, что заметил её давно и полюбил, и другие слова говорил ей по такому случаю подходящие. Подарил букет алых гвоздик, свежих и, как огонь, трепещущих. Опустила низко голову Элочка и поняла тогда всё.
Только судьба выпала Элочке злой и тяжёлой: пьяница и буян оказался парень. Но ведь и пьяницы любят и разбойники ухаживают - только любовь их с поломанными крыльями, пуглива, как утренняя птица и ревнива ещё - не становись на пути, сметут! И ничего не могла Элочка поделать, не смела сказать нет нелюбу - как-никак любил ведь её, охаживал, и сил не хватало уйти и бросить его.
Звали парня Николай, ещё - Василич. "Василич!- кричали его дружки по утрам, подняв испитые, опухшие лица наверх к этажам.- Василич, выдь, дело есть!" Николай в мятой майке на весь двор гремел окном, пугая ворон и голубей, и спросонья кривился на свет. Плюнув два раза вниз, он кивал в ответ и шёл одеваться. А вечером приходил пьяный.
Внешности Николай был обычной: нос, рот, щёки, глаза - всё как и нужно, на своих местах. А характером вышел избалованный и властный; один рос в семье, на всём готовом: то одну вещицу родители поднесут, то другую, то третью - подрастал Коленька и вместе с тем решительно портился. Сделавшись старше, уже командовал дружками и водил их на танцы драться. Девчонок менял быстро, и всякая любила его за острое слово и за твёрдую руку. Вино, картишки и табак - на том держался Коленька. А жизнь тащила его дальше и дальше, и плакала б по нём тюрьма, если б не папенька - спас его родитель в самый последний момент после большого правонарушения, потому что любил, наверное, потому что начальник был не малый. Было Николаю уже за тридцать, и всё в нём от малого употребления застоялось и умерло, кроме одной страсти - вина, и пил он крепко. Был когда-то женат да бросил в итоге жену и осел на горе родителям в доме у них, гуляя напропалую, и рассмотрел, наконец, Элочку, бойкую и красивую, и влюбился в неё не на шутку. Только любовь его была пьяная и жуткая.
Кончив гулять, Николай направлялся в Акимов дом, поднимался на пятый этаж и стучался к Элочке.
- Я люблю тебя, Элка, слышь?- кричал он пьяно во всё горло через дверь, за которой стояла она ни жива ни мертва.- У-у-у, падла ты противная, ни капли в тебе сострадания ко мне нет!..
Он разворачивался и уходил, дома валился на постель, не раздеваясь, и засыпал, храпя по-мужицки во весь рот.
Он лежал на спине, глаза его медленно закрывались, и мечты, сладкие и тяжёлые, как спелые яблоки, обрушивались ему на голову, грудь и живот, наполняя его всего до краёв наслаждением. Чаще всего он почему-то видел себя моряком: плавание успешно закончено, поданы сходни, и Коля, стройный и невероятно симпатичный в капитанской фуражке, весело летит по ним, а его внизу уже ждут, и кто? Элочка! Она подходит совсем не спеша, кладёт голову ему на плечо, обвевает руками и шепчет очень преданно: "А я ждала тебя, Коленька..."
Решившись, Николай, трезвый с утра, одеколонился и шёл к Элочке. Он жалобно просил её впустить, а войдя, брал из кармана вино, пил и приставал.
- Горе ты моё, Николай,- отстраняясь, говорила Элочка,- и любишь ведь меня, а жалеть - не жалеешь. Не умеешь, видно, ты жалеть. Но есть в тебе сила,- говорила она, думая о своём,- любовь твоя, и не могу я из-за неё тебе вреда сделать, власть ты надо мной имеешь. А то бы враз бросила всё, только б видел ты меня... Но если изменишь ты своей любви,- строго предупреждала она,- тотчас чары твои надо мной падут, и стану свободна...
- Тьфу, Элка,- не понимая ничего, кричал Николай,- поди сюда, дура ты странная, дай поцелую тебя!- и Коленька тянул Элочку к себе и прижимал к груди, а та не девушка, а камень - холодная и непреступная.
- Ты, Элла, кончай ахинею вести, вот не ровён час сосватаю тебя. А что, пойдёшь?- и Николай заливисто засмеялся, по-гусиному забросив назад голову на тощей кадыкастой шее.
- Какая ни есть, только не твоя,- отвечала Элочка, вспыхивая вся. Вырваться только не вырвешься - держит крепко, да в губы, в щёки, в глаза поцелуи кладёт.
Николай уходил, устав от её холодности, а Элочка металась по
комнате и ломала руки.
- Господи,- стонала она,- за что ж судьба такая, будет ли конец ей? Ведь есть же он где-то, этот самый конец...- и молодая ведьма тушила свет и, став ветром, летела через форточку на воздух, к звёздам и луне, искать ответа...
Каждый вечер, поддаваясь одному страстному желанию, Элочка
запиралась и произносила заклинания. Она ставила крохотный портретик Саши повыше и летала, колдуя. Но - ничего.
- Мальчик мой, ты меня слышишь?- шептала Элочка, рыдая и закрывая ладонями глаза, нос и рот, размазывая горячие слёзы по щекам.- Раз, два, три, появись - три, четыре,- появись, приди!- Но опять слёзы брызгали у неё из глаз, и из груди её выходил стон, глубокий и жалобный. Она опускала без сил руки и дышала, двигая всем телом и потом замирала. Но нужно было повторять заклинания, и она терпеливо повторяла, и если удавалось успокоиться, тогда получалось почти, и маленький портретик вырастал и колебался в воздухе, как на волнах, краски на портрете сгущались, вдруг из него намечались плечи, голова, туловище, руки и ноги - но сердце колдуньи не выдерживало, она, глядя на ожившую фигуру, тянула к ней руки, заклинания слетали с её губ всё слабее, и всё кончалось - фигура растворялась и исчезала...
Но всё же сбылись пророчества!
Возвращаясь как-то тёмным ещё утром с ночной прогулки, Элочка проходила по воздуху мимо чьего-то окна, и точно волна захлестнула её вдруг, радостная и душная, будто звонкий колокольчик позвал её. Повинуясь сильной, непонятной ей ещё тяге, она заглянула в чужое окно: Николай, хмельной и взопревший, без штанов лежал на разворошенной постели, и незнакомая ей знойная дама в розовом пеньюаре, волнительно закатив под лоб глаза, стягивала ему на колени трусы. Оба дышали тяжело, собираясь с духом.
Будто горячим порывом обдало Элочку! Она почувствовала в себе прилив сил, взлетела выше в холодное небо и вздохнула полной грудью. Свободна теперь! Сыпала утренняя роса, отяжеляя стебли и наполняя всё живительной влагой. Горизонт просветлел, задвигался, зашумел ветер, и выглянул первый луч, пробуждая суетливых воробьёв и громкоголосых ласточек. Хорошо как! Голова Элочки коснулась подушки, улыбка озаряла её лицо, и она тотчас уснула.
... Когда в городе мерцал вечер, и темнота делалась полнее, каждый человек вдруг ощутил в груди странное томление: наступала словно торжественность какая-то, словно сладко и душно от неумолимо подступающей к сердцу светлой радости становилось. В небе, подсвечивая круглые животы облаков, заблистали огни непонятного происхождения. Все почувствовали в себе проснувшуюся горячую любовь - к другим, к другому, ко всему миру! Неудержимо хотелось заглядывать друг другу в лица, дотрагиваться руками к рукам, смеяться и говорить тёплые слова. Проходило время, и едва ударило двенадцать раз, как в тёмном воздухе пронеслось движение, колыхнулись, низко упали деревья, ударил сноп искр из разъятых электрических проводов, и яркое голубое сияние стало вырываться из дома №3, разрастаясь и озаряя всю округу. Жильцы, удивляясь и ахая, высыпали на улицу, и каждый чувствовал в сердце оживший огненный ветер, все хватались за грудь и улыбались.
Вдруг из самой середины сияющей полусферы вышли наверх две обнявшиеся крепко фигуры. Они поднимались вверх, озарённые всемогущим светом, льющимся с неба сквозь облака им на головы и плечи. При виде таинственного зрелища все зрители рухнули на колени, прижимаясь друг к другу и целуясь.
"Свят, свят, свят..."- крестил себе грудь длинноносый старик Аким, выглянувший на шум из окна дворницкой и увидевший наверху целое горящее море.
Я люблю тебя, моя серебряная кошка с голубыми глазами!
1986