С тех пор мы виделись с ними очень часто, почти ежедневно. Не встречались – именно виделись. Потому что по обоюдному желанию мы, не сговариваясь, приходили на то место под орехом, где впервые познакомились. Как бы невзначай. Чаще мы со Светкой оказывались там первыми, а парни подтягивались позже, как правило, с огромным количеством пива и хорошим настроением. И странное дело – я, поначалу относившаяся к ним с настороженностью и пренебрежением, уже через пару недель не могла представить своей жизни без этих вечеров. Шумных, веселых холодных вечеров поздней осени, когда листвы на деревьях уже почти не было, а ближе к ночи мелкие частые лужи подмораживало и схватывало тоненьким, едва заметным, ледком. И все чаще переменчивая погода загоняла нас под козырьки подъездов, а то и вовнутрь, если было совсем уж холодно и дождливо, к вящей досаде вечно недовольных угрюмых жильцов, покой которых мы таким образом нарушали.
Наши рыцари в дырявых доспехах, а было их в общей сложности девять человек, но никогда они не собирались вместе, а только в различных вариациях по четыре-пять за раз, пили пиво ведрами, курили как сапожники и матерились нещадно. Справедливости ради стоит отметить, что тот самый Вова, от которого я сбежала в первый день знакомства, на общем фоне смотрелся наиболее презентабельно. Он был как квочка-наседка для своих несмышленышей-малышей. Пил меньше всех, дымил, правда, как паровоз, но матюгался всегда только по существу. И – наставлял всех и каждого. Кроме меня. Меня после того злополучного побега он не замечал. То есть вообще. Вот так, чтобы не реагировать на очевидные раздражители, полностью игнорировать даже взглядом и отстраненно перемещаться в противоположную сторону при малейшей нечаянной попытке сближения, можно только нарочно.
Я понимала это, и он в свою очередь понимал, что я прекрасно вижу его нарочитое небрежение мною. Мы как будто играли с ним в какую-то сложносочиненную, только нам двоим понятную игру, где не было победителя и побежденного, а были только сиюминутные злорадные промежуточные победки, даже победочки – в виде взаимных иносказательных обоюдоострых подколок, ухмылок, глухого игнора или, наоборот, преувеличенного, надуманного веселья. Вот так постепенно, сама поначалу не сознавая того, я влюбилась в него по уши, и уже день, в котором не было Вовки, хотя бы на полчасика, хотя бы и вовсе одним глазком, казался мне самым ужасным днем в моей жизни, и так каждый новый раз, все мучительнее и мучительнее.
А когда спустя пару месяцев, уже почти перед самым Новым годом, он стал мне сниться чуть ли не каждую ночь, в каких-то глупых сопливо-розовых, типично девчачьих снах, а мы все еще находились в состоянии перманентной смешной вражды вперемешку со слепым обожанием (взаимным, я была уверена в этом), я решила, что надо бежать – чем быстрее, тем лучше. И исчезла из его жизни.
Это возымело свое действие. Причем так быстро, как я сама того не ожидала. Надеялась только краешком своего маленького влюбленного сердечка, но почти обреченно, едва-едва. Помню, подумала тогда с изрядной долей фатализма – нужна буду, найдет. А нет – чем раньше ампутировать, тем меньше распространится зараза. Уже много позже, через годы, я пойму, что иногда ампутировать невозможно – не то чтобы поздно, просто любовь изначально, с первой минуты, в твоей крови, во всем твоем захваченном ею в плен теле, и ампутировать как бы и нечего… Однако тогда я была настроена решительно отсечь то, что мешало мне жить. Но кто-то сверху имел на меня совсем другие планы…
- Мила, к тебе гость! – крикнула мама из прихожей и я услышала, как хлопнула входная дверь.
Я неохотно поднялась с маленького уютного диванчика, в котором, свернувшись под пледом, только недавно устроилась, намереваясь почитать перед сном.
- А кто там?
Мама уже успела прирасти к телевизору, поэтому ответила рассеянно:
- А?.. а, не знаю… парень какой-то… - и снова вперила взгляд в голубой экран.
Я накинула куртку и, уже выходя из квартиры, услышала ворчливый папин голос:
- Не поздновато ли?
Заверив, что скоро вернусь, я вышла в общий коридор и обомлела: передо мной стоял Вовка, собственной персоной. Он смотрел на меня хмуро, исподлобья, и определенно имел вид побитой собаки. Небритой к тому же, если вы можете себе такое представить. Он стоял ко мне вполоборота, лицом к входной двери в подъезд, и как-то нехорошо все время туда пялился, и даже будто намеревался ретироваться, но потом снова обращал на меня свой взгляд, тоскливо-озлобленный и недоумевающий. Короче говоря, всем своим видом он словно гневно вопрошал: «Что я здесь делаю, блин?!»
- Ты чего?
Я тут же мысленно обозвала себя дурой. Надо же, не нашла никаких других слов, чтобы начать разговор. А ведь это были первые слова, обращенные к моему тайному предмету страсти, со времен знакомства и размолвки.
- А ты чего?
Ну что ж, каков вопрос, таков и ответ. Весьма закономерно. Я попыталась взять себя в руки, чтобы не брякнуть какую-нибудь очередную глупость, от воспоминания о которой потом будет «мучительно больно». До сих пор есть у меня эта нелепая, жутко неудобная особенность: если мужчина нравится мне достаточно сильно, мои умственные способности странным образом скукоживаются, и я начинаю нести такую ахинею, что сама себе диву даюсь. Причем степень оглупения прямо пропорциональна степени влюбленности.
- Чего пришел-то?
- Мне уйти?
- Нет, н-не надо…
Он подошел ко мне ближе, я ощутила его запах, за которым так скучала все это короткое время собственноручно инициированной разлуки, и почувствовала, как мои ноги становятся ватными.
- Прости меня, - Вовкин голос прозвучал сдавленно и очень тихо.
- З-за ч-что? – от волнения и от холода мои зубы начали выбивать дробь, и я изо всех сил сцепила их, чтобы не показаться ко всему еще и психованной экзальтированной дурочкой.
- За то, что назвал твое имя некрасивым. У тебя прекрасное имя, самое лучшее!
- Я знаю.
Он нервно хмыкнул, а потом, кривовато усмехаясь и протягивая мне мизинец правой руки, сказал полувопросительно-полуутвердительно:
- Мир?
В ответ я протянула ему свой, и мы трогательным детским движением сцепили наши мизинцы в замок в знак примирения и дружбы.
- Ну я пойду?
- Куда пойдешь? как, уже? уходишь?..
Он взглянул на меня своими влажно-карими, в обрамлении густых черных ресниц, глазами так, что у меня мурашки побежали по спине, и спросил, снова почти повелительно:
- Ты ведь придешь завтра на наше место, под орех?
- Приду, - загипнотизированно ответила я.
- Тогда до завтра.
Он круто развернулся, и столь же неожиданно, как появился, ушел, стремительно, почти бегом, даже не обернувшись на прощание, только грюкнула железом и пахнула морозным холодом подъездная дверь.
Я постояла еще с полминуты, пытаясь прийти в себя, а потом нехотя поплелась домой, на подкашивающихся ногах и с бешено колотящимся сердцем. После долго не могла уснуть, все ворочая у себя в голове тяжелые и неповоротливые, словно огромные неподъемные булыжники, мысли. В них я то торжествующе воспаряла ввысь от счастья, что Вовка все-таки пришел, нашел меня, значит нужна, нужна! То словно падала обратно в пропасть, бездонную пропасть отчаяния при воспоминании о том, как быстро он сбежал…
На следующий день я, чуть не теряя сознание от страха и с опухшими от бессонницы глазами, пошла на почти что свидание, почти назначенное… вроде бы… или не назначенное? Я извела себя сомнениями, и когда наконец появилась пред очи всей честной компании, была ни жива ни мертва.
Оказалось – сомневалась и переживала зря. Только завидев меня, еще издали, Вова вскочил мне навстречу:
- Здравствуй, милая Мила, - и заразительно улыбаясь, чмокнул меня в щеку.
Пружина, скрученная в животе с самого раннего утра, распрямилась и оставила в покое мои измученные внутренности, а потом и вовсе пропала. Все недоуменно переглядывались, не понимая, что произошло между нами такого, от чего мы наконец заговорили друг с другом, да еще и раздражающе светились оба неясной счастливой загадочностью. А Вова держал меня за руку, и не отходил ни на шаг, и сажал на колени, нежно обнимая за плечи, талию или бедра, и улыбался, и от этого мне было так хорошо, что даже немного страшно…
2011