Засыпаю… В голове крутятся рассказы, как влюбленные на карусели во французском кино. Мелькают, смеются, улыбаются… Надо выбрать три на конкурс. Я так решил. Решающим аргументом было: бог любит троицу. Где логика?! Нет ее. С двумя рассказами определился, с третьим беда. Хочется и тот и этот, но ведь бог любит троицу. Господи, сколько поступков, мы совершаем по этой формуле, не задумываясь! И вот тьма рассказов, как рой ос, жужжит в голове. Все коротенькие и аппетитные. Какому отдать предпочтение?
Засыпаю… Перехожу из одного мира в другой. Что-то мерещиться и грезится… Чехов, Бунин, Зощенко… – Shot story. Чувствую внутренне противоречие конкурса: название конкурса плохо сочетается с именами Чехов, Бунин, Куприн, Зощенко. Представляю, как Чехов сочиняет interesting story в футболке с надписью «just do it», прихлебывая из алюминиевой банки «pepsi», и то и дело поправляет пенсне. Противоречие…
Миниатюры. Обожаю. Как семечки: грызешь и не устаешь. Вкусно. Русские любят семечки. На завалинке, на кухне. Чай да семечки. Вот и жизнь проходит. В десяти строчках умещается характер, судьба, история.
Два года читаю «Анну Каренину». Почему? Не знаю. Уже прочитал Шкловского о том, как Толстой писал «Анну Каренину», а прочитать «Анну Каренину» – не могу! Толстой был бы недоволен. Толстой вообще был недоволен, и Чеховым тоже, а Гоголем недоволен был изрядно. Двойки ставил ему каждодневно:
– Вам, Николай Васильевич, сегодня двойку ставлю, а лучше – кол! Чтобы неповадно было за жизнью сквозь кривое зеркало души подсматривать.
А рассказы все крутятся в голове, я тоже кручусь в постели, как переживший катастрофу, и вдруг – граф Толстой собственной персоной с нимбом над головой, совсем как какой-нибудь святой или апостол, и говорит мне, тряся седой бородой:
– Будешь жить вечно, Раевский В.И., пока не напишешь роман в 4 томах на 2000 страниц. Нет тебе смерти.
Я обрадовался и даже кукиш показал графу в кармане, мол, вот тебе, а не роман на 2000 страниц – жить хочу вечно. 2000 знаков с пробелами, пожалуйте, граф, а страниц - увольте.
Однако граф оказался требовательным. Придет с проверкой, да как даст кулаком по столу, да как забасит:
– Ты чего, дурень 30-ти летний, роман не пишешь? Все рассказиками забавляешься? – и драться норовит.
И так каждый день.
Думаю, какая же это жизнь, – это мука, а не жизнь. И, главное, не возразишь. О смерти размышлять начал. Мечтать, какая она? Сяду, бывало, на кухне чаю без сахару попить (потому что граф даже сахар последний забрал) и мечтаю, как хорошо не пить чай без сахара. А тут граф заявится и говорит:
– Показывай, чего, любезный, нацарапал.
Я показываю, он читает, а потом ругает:
– Это же безобразно и отвратительно. Меня вырвет в следующий раз.
А я оправдываюсь, как на работе перед начальством:
– Сахара хоть дай, граф Эль Толстой, а то голова не работает, глюкоза нужна.
Даст граф сахара-рафинада пачку и скажет:
– На месяц тебе. Смотри у меня, – и покажет кулак, как два моих.
Думаю я, на кой черт мне такая жизнь. Ушел граф, а я в петлю, думаю, может, смертен я. Да не тут было: явился граф сию секунду, как и не уходил, и смотрит так, что вешаться не хочется…
Утром, когда мусоровоз громыхал, поднимая контейнер с мусором, кошмар закончился. Я проснулся и, слава богу, смертным. Взял с полки «Анну Каренину» с фотографией графа на 2 странице. Посмотрел на графа, показал ему кукиш, да не в кармане, а прямо перед самым носом, да и написал эту миниатюру. Пусть будет третьей. Спасибо, графу Л.Н. Толстому.