Альтернативный солдат
Говорят, что старость запрограммирована природой. Мол, с возрастом меняется обмен веществ, клетки медленно обновляются, организм дряхлеет. Наверно, так. Хотя науке известны случаи, когда по совершенно необъяснимой причине у восьмидесятилетней старухи начинают расти зубы, исчезает седина и появляются месячные. Кожа разглаживается, мышцы наливаются молодой силой, возвращается острое зрение. Спроси – отчего так? В ответ услышишь лепетание про гены. Или про то, что пути Господни неисповедимы … Такая вот она, «наука»! Человек живет до тех пор, пока осознает необходимость своей жизни. Конечно существование тела, жизнь вечна. Она разнообразна в проявлениях, ее телесная форма не более чем частный случай, крохотный пунктир в бесконечной линии. Если ты нужен другим, твоя жизнь не заканчивается со смертью тела. Душа, свободная от обременительного трупа, обретает иную форму жизни. Такую, что ты и представить не можешь. Увы, труп часто обретает власть над душой. От того и несчастья. Именно труп заставляет нас совершать поступки, в которых раскаивается позднее душа. Разве ей нужны смешные бумажки, называемые деньгами или дорогой автомобиль? Нет, только трупу. Кстати, по иронии судьбы, именно автомобиль чаще всего освобождает душу, а труп – уже на другом автомобиле – отвозят на свалку … простите, кладбище!
Старик всегда считал, что падение с высоты – ну, с пятого или с шестого, да пусть с двадцатого этажа! - длится мгновения. Оказалось, это не так. Только стороннему наблюдателю кажется, что тело падает стремительно, на самом деле нет! Все относительно в этом мире – так сказал один старый еврей и был прав. Время не исключение из общего правила. Пока тело падало, душа взглянула в прошлое, пытаясь понять, что сделала неправильно – и ужаснулась! Не отдельные поступки были неправильными, как предполагал старик да и все мы, когда думаем о наших детях – почему они выросли такими? – нет. Вся жизнь была неверна. Мы суетимся в этом временном мире, наивно полагая, что приобретение материальных благ является основным мерилом успеха и наиглавнейшей обязанностью человека. Остальное, мол, приложится. Отнюдь! Самозабвенно копошась в ворохе вещей и денег, мы забываем, что наши дети растут по нашему образу и подобию, вовсе не обращая внимания на правильные слова и нравоучения, которые мы так охотно расточаем направо и налево. Наши дети - это мы. Только «мы» в наихудшем варианте. То, что стыдливо пряталось в самых дальних уголках души, что скрывалось даже от самого себя, у них снаружи. Они не видят в этом ничего постыдного. А что такого, ведь папа с мамой так поступали? Вот и мы тоже … Старик понял и закричал от страха, но было поздно. Глухой звук удара, боль дробящихся костей и рвущегося мяса сливаются в одно удивительное чувство освобождения … и нового плена! Оглушенная, ничего пока еще не понимающая душа ощутила жесткую хватку когтистых лап, сверкнуло множество тусклых глаз и полетела душа, но не вверх, как наивно считают любители голливудских фильмов, а вниз, в кромешную тьму …
- Стаси-ик! Пора вставать. Ты же не хочешь, чтобы к нам домой звонили эти грубияны из военкомата? – раздается мамин голос. Тотчас хлопает дверь, слышен стук каблучков, через секунду воет дурным голосом вызванный лифт. Стас с трудом разлепил веки. Круг настенных часов медленно является из полумрака, стрелки брезгливо указывают на половину девятого. Увы, надо вставать. Матушка убежала на работу – она, как и всегда, опаздывает. А ему надо тащить задницу в райвоенкомат. Сегодня последний день, когда можно решить «мировую» проблему откоса от армии. Служить Стас категорически не хотел. И хотя в этом году он пролетел с институтом и должен быть призван, идти в армию все равно не желал. Даже на год. Казарменного хулиганства меньше не стало, дураков офицеров тоже не убавилось, так что терять год и гробить здоровье не было никакого резона. А по поводу рассуждений, что мол, армия школа жизни и чуть ли не второе высшее образование только криво улыбался – так рассуждают неудачники и тупари, дабы оправдать в чужих и в своих собственных глазах врожденную глупость и нежелание хоть чему ни будь научиться. Мдас-с, господа, разделение на белых и черных, на умных и дураков было, есть и будет всегда, чтобы там не говорили всякие шарлатаны и псевдоученые. Равенства нет даже в природе. Сильный индивидуум выживает и дает потомство, слабый идет на корм. И кто сказал, что двуногие скоты здесь исключение? Однако даром ничего не дается, в райвоенкомат идти надо обязательно. На днях матушка раздобыла справку, будто бы Стас является активным прихожанином, усердно молится чуть ли не каждый день, жертвует на нужды церкви и совсем … ну вот абсолютно неприемлет насилие. Сколько мать заплатила священнику, Стаса не интересовало. Он привык быть ребенком.
Военком критически посмотрел на рваные джинсы, джемпер со странными рисунками на груди и рукавах. Гладко выбритое лицо скривилось, словно полковник учуял запах нашатырного спирта.
- Итак, Станислав Куренков, вы являетесь верующим, по религиозным мотивам отказываетесь брать в руки оружие и в будущем намерены посвятить свою жизнь церкви. Члены комиссии правильно вас поняли? – спросил офицер.
- Именно так, товарищ полковник, - смиренно ответил Стас и даже голову наклонил.
Он стоит в одних трусах, ему холодно и неудобно. Сохранять на лице постное выражение в таких условиях трудно. У Стаса даже глаза начали сходиться на переносице он напряга.
- Жаль, - огорченно покачал седой головой полковник. – Здоровье у вас отменное, все показатели выше среднего, уровень интеллектуального развития высок … Армии необходимы умные люди. Может, передумаете? В Североморскую бригаду морской пехоты нужны люди именно вашего уровня.
Стас вздрогнул. Продолговатое лицо вытянулось, массивный подбородок дрогнул, карие глаза расширились. Воображение тотчас нарисовала страшную картину: после многодневного, изнуряющего путешествия в железном брюхе десантного корабля батальону морпехов предстоит высадка. С лязгом открываются створки носового люка, откидывается аппарель. Взревывая моторами, в холодную воду сползают танки и бронетранспортеры. Оглушительно грохочут выстрелы орудий, крупнокалиберные пулеметы рвут воздух длинными очередями. Десантный корабль подходит вплотную к берегу, но до серой полоски пляжа еще несколько метров и морская пехота прыгает прямо в ледяную воду. Северное море обжигает солдат лютым холодом, волны сбивают с ног, но возврата назад нет, надо идти только вперед. Морпехи выбираются на берег, обмундирование темнеет от влаги, вода плещется даже в карманах, тело налито свинцом.
- Быстрее матрос! Шевели копытами! – рявкает над ухом сержантский голос и мощный пинок в зад придает необходимое ускорение.
Ты устал, с тебя льет пот пополам с горькой морской водой, а тебе надо бегом подняться по песчаному склону на гребень и окопаться. Мир сужается до узкой полосы, по которой ты карабкаешься наверх. Падение. Пальцы судорожно скребут по застежке, а она разбухла от воды и никак не желает выпускать из плена складную лопатку. Проходят бесконечные полторы минуты и ты наконец-то зарываешься в песок по макушку. Все? Наоборот, только начинается! Вот-вот противник опомнится и бросится в атаку, чтобы сбросить в воду батальон и морская пехота будет драться до последнего патрона. А может – и это скорее всего! – перейдет в контратаку, втаптывая в грязь и дерьмо вражеских солдат, давая возможность подразделениям второго эшелона без помех высадиться на побережье. Чего прятаться в окопе? Сыро и холодно. Совсем другое дело наступать под свист пуль и грохот взрывов …
Картинка получилась такой яркой, что Стас даже слегка вспотел от волнения. Во рту пересохло, колени задрожали, из перекошенного рта выполз сиплый голос:
- Ну-у … вы же понимаете … мир спасет любовь к ближнему … э-э … Махатма Ганди … то есть Лев Толстой. Я не могу! – пискнул Стас.
- Жаль! – крякнул полковник. – Должен вам сказать, что пока мир спасает мундир военного, а не ряса священника. Но это так, к слову …
Он порылся в бумагах на столе, пальцы осторожно извлекли из белой кипы исписанный мелкими печатными буквами листок.
- Вот. Есть заявка на одного человека … Вы, товарищ Куренков, знаете, что такое альтернативная служба?
Стас что-то слышал, но так, в общих чертах. Там вроде дома жить, только каждый день ходить на работу типа дворника или санитара. Выходные и праздники тоже дома. В общем, кайф а не служба!
- Надеюсь, без оружия? Вы же понимаете, мне нельзя … - мямлит елейным голоском Стас, а самому орать хочется от радости.
- И даже без формы, - засопел полковник. Складки на лице обозначились четче, в глазах появилось выражение … ну, вот если в дерьмо на улице наступили, реакция на случившееся проявляется именно так. – Для вас самое то: дедушки, бабушки, коляски … разговаривать в полголоса, ходить на цыпочках – тьфу! … извините, мухи достали. Так как?
- Согласен послужить отечеству, - благовоспитанно наклонил расплывающуюся от радости морду Стас. – Надобно что-то подписать? – уточнил на всякий случай.
- Да, здесь и еще … здесь …
Торопливо, не глядя на бумаги, Стас коротко черкает в указанных местах. Будучи вне себя от радости – закосил, как же! – совершенно забывает одно очень важное правило – всегда читай то, что подписываешь, иначе …
Свои экземпляры документов Стас небрежно швырнул на полку и тотчас принялся обзванивать друзей, хвастаться. Чтобы эффект получился значительнее, сделал это по Skype. Расплываясь довольной рожей на весь монитор, сообщал всем, кто оказался на связи, что обвел вокруг пальца одного генерала, трех полковников и пятерых психиатров. Как последние лохи поверили, что он убежденный непротивленец злу насилием и ващще! Ощущение праздника усугубилось парой бутылок пива и небольшим косячком легкой «дури». Потом явилась одна знакомая девица из категории «честных давалок» …
Ближе к вечеру силы иссякли, Стас угомонился. Утомленный взгляд медленно скользит по разбросанным вещам, тупо фиксирует чей-то вызов по видеосвязи, но подойти и кликнуть нет желания. После «косяка» и девицы навалился полный облом. На захламленном полу карточным веером разложились белые листы бумаги, сплошь исписанные меленькими буквами. «Это ж тот самый контракт на службу! – вспомнил Стас. – Эту, как ее, альтернативную… Почитать что ли хрень»? На карачках, словно царь саванны, Стас подбирается к бумагам. Взгляд тупо скользит по строчкам, знакомые слова звучат в голове, не цепляя сознание – оказывать помощь … выполнять требования руководства … быть внимательным к просьбам … три года … чё? Стас кривит лицо так, будто решил стать победителем конкурса «Глупая рожа года» прямо сейчас. Пальцы сжимают край листа, дрожащие руки несут бумажку ближе, мутный взгляд фокусируется на цифре. Три!? Нет – ТРИ!!! ГОДА!!! …срок пребывания на альтернативной службе составляет три года согласно действующему законодательству. За уклонение от исполнения обязанностей предусмотрена ответственность вплоть до уголовной …
- Ё! И я это подписал? – шлепает бесчувственными губами Стас. – Не может быть!
Однако витиеватая закорючка, его подпись, красуется на каждой странице контракта и в самом конце. Там, где говориться о том, что подписавший ознакомлен с ответственностью за уклонение от исполнения обязанностей.
- Ё! Блин!! А-аа!!! – стонет Стас.
В желудке возникает противный холод, словно только что проглотил замороженную жабу, на макушке щекотно, вроде как волосы шевелятся. В черепной коробке - там, где должен быть мозг, чувствуется странная пустота … полный облом!
Районный дом интернат для престарелых или социальное учреждение № 8 – это бывшая поликлиника. Новую больницу совсем недавно построили где-то на окраине города. В кабинетах красуется новенькая аппаратура, штаты укомплектованы молодыми и амбициозными выпускниками медицинских институтов со всего округа, в больничном гараже витает бодрящий запах новеньких реанимационных автомобилей, лабораторий на колесах и машин неотложной помощи. Городские СМИ уши прожужжали, взахлеб рассказывая о койкоместах, количестве дипломированных специалистов, а также о том, что все это великолепие появилось благодаря заботе одной известной партии и лично главы администрации. О том, что подъездную дорогу так и не сделали, упоминали вскользь, как бы между прочим. Народ тоже не возмущался. Все понимали – должно же хоть что-то быть украденным! Иначе не Россия … Параллельно со строительством новой больницы ремонтировали старую, в которой решили разместить интернат. Переезд запланировали давно, сразу после пожара в здании интерната, а случился оный два года назад. После этого старичье держали взаперти в каком-то флигеле с печным отоплением и вдоволь кормили обещаниями кардинально улучшить условия. Старики слушали, кивали и думали о том, переживут ли зиму. Захудалая больничка превратилась в серую коробку из силикатного кирпича с крышкой из шиферных листов за какие-то три месяца. Новая богадельня вначале походила на казарму, но после того, как все окна с первого по третий этажи закрыли решетками, здание стало смахивать на гарнизонную гауптвахту. Или дурдом для буйных, тут мнения горожан расходились.
- Забора железобетонного не хватает. С колючей проволокой! – вздыхали они.
Впрочем, те, чьи родственники работали в интернате утверждали, что внутри совсем неплохо …
Промозглое осеннее утро. С лязгом распахивается складная дверь пожилого ПАЗика. На мокрый асфальт шустро спрыгивают две девицы в резиновых сапожках. Мелкие брызги взлетают вверх и в стороны, девицы довольно взвизгивают. Пальчики с ярко накрашенными ногтями нажимают кнопки зонтов, верхушки раскрываются с хлопками, похожими на выстрелы из пистолетов с глушителями. Смеющиеся лица девушек прячутся под зонтами, слышится приглушенный говор и смех. В это время из дверного проема высовывается нога в синей джинсовой штанине. Унылый черный «кросяк» с полустертой надписью adidas, обреченно опускается прямо в небольшую лужу, следом за ним второй и вот под моросящим осенним дождем появляется грустный парень. Плечо оттягивает спортивная сумка внушительного размера, карманы куртки топорщатся от разных мелких вещей, тонкая вязаная шапочка натянута до бровей. Одежда быстро покрывается водяными каплями, темнеет и вот уже невозможно понять, какого она цвета. Выражение лица молодого человека говорит о том, что он, вероятно, едет на кладбище проститься с близким человеком. Печальные глаза поднимаются, горестный взгляд останавливается на хмурой коробке дома престарелых. В некоторых окнах горят лампы, в утренних сумерках желтые квадратики светят ласково и даже уютно. Лицо молодого человека кривится, в глазах появляется выражение крайней усталости. За спиной с коротким стоном и хрипом закрывается дверь, мотор сипло бурчит и автобус катит дальше.
- В какое дерьмо ты вляпался, Стас … - бормочет парень.
В руке появляется смятая пачка сигарет, щелкает зажигалка, язычок пламени на несколько секунд освещает расстроенное лицо. Струйка вонючего дыма поднимается вверх. Меньше чем через полминуты недокуренная сигарета летит в грязь и Стас решительно шагает навстречу проходной дома престарелых. В каменной будке никого нет, ворота распахнуты. Многочисленные выбоины в асфальте заполнены водой, лужи трясутся мелкой дрожью под дождем, лишенные листвы березы неподвижны и равнодушны. Странным диссонансом резанул взгляд белый Lexus, припаркованный у парадного входа. «Словно рояль в кустах … Кто-то из старичков живет широкую ногу? Или богатенький буратинка приехал навестить бедного дядюшку»? – думает Стас.
Коридор пуст. Воздух наполнен запахами подгорелой каши, хлорки и чего-то ещё дезинфекционного. Узкая лестница ведет наверх. Стасу еще в военкомате объяснили, что руководство социального учреждения находится на последнем, четвертом этаже. До представления директору появляться в палатах категорически запрещается, как и вообще бесцельно бродить по комнатам. Пожилые люди, вырванные из жизни, часто пугаются незнакомцев, реакция может быть какой угодно. Стас убедился в этом сразу, как только поднялся на лестничную площадку. Некая старушка спускается по ступеням, держась обеими руками за перила. Увидев молодого человека, бабуля захихикала:
- Возьми меня на ручки, мальчик! Я хочу пи-пии!
Костлявые пальцы соскальзывают с перил, худые руки тянутся к парню, сморщенное лицо перекашивает подобие улыбки. Стас на мгновение цепенеет, потом неуверенно произносит:
- Я это … в следующий раз, ладно? – и на всякий случай отступает на шаг.
- А следующего раза может … ха-ха … не бы-ить! – радостно сообщает бабулька.
Она нетерпеливо топает ногами, застиранный халат сотрясается мелкими волнами, по воздуху плывет острый запах свежей мочи. Стас окончательно теряется и отступает еще на шаг. Спортивная сумка соскальзывает с плеча, ремень виснет на локте, Стаса неудержимо тянет назад. Чувствуя, что вот-вот упадет, откидывается назад, затылок смачно впечатывается в стену. Желтый ручеек сбегает по ступеням и собирается небольшим пенным озерком прямо у него под ногами. Чтобы не замочить обувь Стас вынужден расставить ноги как можно шире и упереться макушкой. За лестничным пролетом раздается стук двери, слышны шаги. Появляется женщина средних лет в тщательно выглаженном халате. Рыжие волосы стянуты в тугой узел на затылке, голову украшает докторский колпак. Лицо усыпано бледными веснушками. По краю нагрудного кармана аккуратно вышито синими нитками – заместитель директора. Ярко накрашенные губы кривятся, строгий взгляд застывает на веселой старушке.
- Что это за безобразие вы тут устроили, Наталья Федоровна? – неожиданным баритоном грозно вопрошает дама. – Сколько раз вам говорить, что туалет у вас рядом, с палатой!
- Я не хочу туда! Там пахнет! – сварливо отвечает старушка.
- Да, насыпали немного хлорки для дезинфекции. И что? Вам не посиделки устраивать вам там с подругами! – возражает женщина. – А на улице прудить запрещается. Ну-ка, быстро в палату, быстро-быстро …
Строгая женщина оглушительно хлопает в ладоши. Старушка съёживается, сухие ладошки прижимаются к ушам и бабулька торопливо семенит по ступеням наверх. Накрахмаленный колпак поворачивается, словно орудийная башня, пара серых глаз подозрительно упирается в растерянное лицо Стаса. Взгляд последовательно сканирует нелепо изогнутую фигуру, на мгновение задерживается на туго набитой сумке.
- А тебе чего здесь? Посещений с утра нету … Ты к кому пришел? Почему я тебя раньше не видела? – выстреливает вопросами строгая дама.
Стас наконец отталкивается от стены, спрыгивает на две ступени ниже.
- Мне к директору надо. Я у вас работать буду, - говорит он, в ладони появляется направление из военкомата. Женщина внимательно читает короткий текст, напряжение на лице чуточку ослабевает, но взгляд по-прежнему строг и подозрителен.
- Так ты на атрл … тьфу! … аль-тер-нативную службу пришел устраиваться, - с небольшим затруднением произносит незнакомое слово. - Ну-ну … Валериан Николаевич на четвертом этаже. На дверях табличка … Марьяна Сергеевна, с тряпкой и ведром на лестницу! – неожиданно кричит через плечо.
Где-то наверху гремит железо и визгливый голос отвечает:
- Да иду я, иду …
Простая деревянная дверь, для солидности оклеенная коричневым шпоном, неторопливо открывается. Тусклые блики неторопливо ползут по латунной табличке с четкой надписью – Валериан Николаевич Поспелов. Ниже - директор. Буквы крупные, черные и внушительные. Стас входит, тотчас от стола в дальнем конце комнаты поднимается мужчина в темном костюме, раздается ласковый тенорок:
- Прошу, юноша, прошу … Мне сообщили из военкомата, что сегодня должен … э-э … явиться к месту службы Станислав Куренков. Это вы?
Стас делает три четких шага, по-военному отвечает:
- Так точно! – и густо краснеет.
- Ну-ну, у нас не такие строгие порядки, как в армии … Садитесь, - указал рукой мужчина на стул. По чисто выбритому лицо расплывается довольная улыбка, в блеклых глазах вспыхивают искорки восторга – как же, любому приятно, когда перед ним вытягиваются в струнку!
Стас на деревянных ногах шагает к стулу. Краска еще не сошла с лица, мысли суматошно мечутся в голове, но одна читается ясно – я веду себя, как дурак. Стас брякается на стул, поднимает взгляд. На вид директору богадельни не больше пятидесяти, лицо румяное, гладкое, глаза излучают доброжелательность, крупный «французский» нос подергивается, кожа по бокам слегка обвисла, заметны морщины. Чувствуется, что мужчина следит за собой, с переменным успехом борется с лишним весом – отсюда и «брыластость». На воротнике ни следа от перхоти, прическа свежа и аккуратна. Запах импортного одеколона приятно щекочет обоняние, особенно после хлорной вони лестницы и коридоров. Да и сам кабинет директора выдержан в классическом офисном стиле – бледно-серые обои на стенах, единственное окно скрыто за белыми вертикальными жалюзи, простая мебель черного цвета из прессованной фанеры. Одним словом – стандарт, какой можно встретить в любой конторе. Именно это обстоятельство подействовало успокаивающе на Стаса. Красные пятна на щеках сходят на нет, дыхание выравнивается, неприятный холодок внизу живота исчезает.
- Ваши бумаги, - вежливо просит директор.
- Что? А-а … вот, пожалуйста, - спохватился Стас.
- Спасибо. Пусть пока полежат, позже отдам на оформление. Итак, меня зовут Валериан Николаевич, я директор этого социального учреждения. С остальным персоналом познакомитесь в процессе работы, а пока я вас направлю в распоряжение Клеопатры Ксенофонтовны, заведующей хозяйственными делами и по совместительству моему заместителю по общим вопросам. Она введет вас в курс дела.
Валериан Николаевич вальяжно нажимает кнопку громкой связи на телефоне, вежливо произносит:
- Товарищ Клыкова, зайдите ко мне.
Дверь тотчас открывается и заведующая хозяйством появляется на пороге, словно подслушивала под дверью.
- Слушаю вас, Николай Валерианович, - почтительно произносит женщина.
На веснушчатом лице никаких чувств, только внимательность и готовность повиноваться.
- Вот, прошу любить и жаловать, Станислав Куренков, наш новый сотрудник на ближайшие три года, - представил Стаса директор в гадкой манере дореволюционных чиновников уездного масштаба. – Введите в курс дела и определите обязанности.
- Слушаюсь, - слегка наклонила накрахмаленный колпак мадам Клыкова – так назвал ее про себя Стас – и добавила: - Идите за мной, юноша.
Любая служба, будь то военная, гражданская или монашеское послушание начинается одинаково: с уборки. Новообращенному или призванному вручают швабру (пылесос с программным управлением), ведро (все тот же пылесос) и тряпку (опять пылесос!) и … отсюда и до обеда! А на робкое вяканье типа «почему я» следует стандартный ответ: потому что сотрудников не хватает – оклады маленькие, они устали – в смысле, заработались, уже в возрасте – долго трудятся и вообще, ты служить пришел или как? Стасу достался классический вариант с железным ведром, деревянной шваброй и вонючей тряпищей размером в полтора гектара. Облачившись в безразмерный халат неопределенного цвета и ужасные резиновые перчатки ядовито-желтой масти, Стас приступил к мытью полов на втором этаже, где расположились комнаты так называемых «не ходячих», а попросту паралитиков. Две палаты для женщин надо было отмыть от грязи, засохшей мочи и кала. Лишенные возможности самостоятельно справлять нужду люди не виноваты. Они бы и рады сделать все как надо и подальше от чужих взглядов, но как? В каждой палате пять коек. По две вдоль стен и одна возле окна. Рядом солдатские тумбочки, на крышках теснятся кружки, баночки из-под йогурта с чайными ложками, какие-то бумажки и стопки разноцветных салфеток. Площадь комнаты не больше восемнадцати квадратных метров, воздух тяжел и насыщен испарениями, но окно наглухо закрыто. За стеклом белые прутья крашеной арматуры скрещиваются тюремным узором, свет пасмурного дня освещает застиранные шторы когда-то красного цвета. Старые женщины лежат неподвижно и Стас решил было, что они все уже умерли. А что? Так вот совпало с его приходом! Кровать возле окна скрипнула, одеяло колыхнулось. Старая женщина медленно поворачивает голову. Лицо до половины скрыто каким-то рябым платком. Впалые губы шевельнулись:
- Помогите повернуться, - раздается тихий голос.
Стас вначале обернулся, думая, что просьба обращена не к нему. Но в палате никого, кроме неподвижных старух. Нерешительно приближается к кровати.
- А как? – глупо спрашивает Стас.
- Вы не знаете, как переворачивать вещи? Представьте, что перед вами большая сумка и надо повернуть ее на бок, - чуть насмешливо звучит тихий голос.
Стас вздыхает, пожимает плечами – какие-то странные сравнения. Отодвигает одеяло в сторону. Мерзкий запах немытого тела и закисшей мочи накрывает с головой, словно волна. Мятая простыня покрыта серо-желтыми пятнами, подушка сбита комками. Байковая ночная рубашка женщины задралась и скрутилась вокруг тела. Старательно отворачиваясь от голых ног Стас, не снимая перчаток, пытается перевернуть исхудавшее тело. Но то ли сил не хватает, то ли взялся не так … в общем, не получается. К тому же ужасный запах усиливается! Провозившись с полминуты и ничего не добившись, Стас выходит в коридор. Неподалеку, за выкрашенным белой масляной краской столом, сидит дежурная по этажу.
- Там это … перевернуть просят, - неуверенно сообщает Стас.
- Так чё ж не сделал-то? – бодренько так отзывается дежурная. – Не умеешь бабу повернуть нужным боком?
От такого «юмора» Стас окончательно теряется и только пожимает плечами. Тем временем медсестра уверенно направляется в палату. Белый халат плотно обтягивает сытые формы, крашенные шварцкопофской краской завитушки задорно колышутся в такт шагам. Не медсестра, а роскошная блондинка кладовщица из «Амаркорда» Феллини. Но Стас никогда не смотрел этот фильм и даже не знал, кто такой Феллини. Его буквально оглушил пошлый юмор «ниже пояса» в адрес парализованной женщины. Медсестра появляется в палате, словно круизный лайнер в захудалом порту. Источая запах дешевых духов и шурша халатом, приближается к кровати, одним ловким движением поворачивает женщину. Старушка никак не реагирует, глаза все также закрыты. Одеяло возвращается на место. Медсестра брезгливо стряхивает пальцами, на лице расцветает улыбка превосходства:
- Вот и все, молодой человек. Учитесь, - наставительно говорит она.
Дверь закрывается и Стас остается в палате один. Если не считать пятерых парализованных женщин. Тряпка опускается в воду, скручивается в толстый отрезок каната, после чего непривычные к такому труду пальцы Стаса пытаются хоть как-то выжать ее. Грубая ткань поддается плохо, какие-то щепки колют руки, грозя порвать тонкую резину перчаток. Стас водружает мокрую тряпку на швабру и осторожно приближается к той самой кровати возле окна.
- Спасибо, сынок, - неожиданно раздается приглушенный одеялом голос.
Стас замирает, удивленно глядя в закрытые глаза старой женщины. Звучит дежурная фраза:
- Да не за что …
Смущенно спрашивает:
- Я тут полы вымою, не помешаю вам?
На лице старой женщины появляется бледная улыбка.
- Вежливый мальчик какой … - удивленно шепчет она.
Чтобы избавиться от вони и засохших следов испражнений, полы пришлось перемывать несколько раз. Стас менял воду так часто, что дежурная по этажу забеспокоилась:
- Ты первый этаж не залил ещё?
- Не знаю, - пожал плечами Стас. – А у вас тут моющие средства есть?
- Это к завхозу. Она заведует моющими и прочими средствами, - ответила дежурная с ударением на «а» в последнем слове.
Тащиться на четвертый этаж желания не было. Стас домыл полы горячей водой и старый линолеум наконец-то показал свой истинный цвет и узор – зеленые квадраты на голубом поле. Обессиленный до предела от непривычной работы, Стас кое-как засунул «убиральные причиндалы» в маленькую кладовку, переделанную из одиночного туалета и устало присел на подоконник. Дождик утихомирился, ветерок куда-то пропал. Хмурое небо ощерилось редкими проплешинами, сквозь которые выглядывает синее небо, а солнце золотит края туч. Улица за окном пуста, редкие прохожие и машины торопятся по своим делам. И никому ни до кого нет дела.
Персонал дома для престарелых быстро разобрался, что к чему, в отношении новенького. Все понимают, что солдаты – это наименее защищенные члены общества. Их все жалеют, сочувствуют, вспоминая, как служил сам или дети. Женщины любят рассказывать друг другу страшилки о несчастной судьбе солдатиков из бедных семей или вовсе сирот. Однако, когда речь заходит о личных интересах, жалость почему-то улетучивается и «бедным солдатиком» начинают командовать все подряд. Так произошло и со Стасом. Стоило ему появиться на пороге, как на него «набросились» - санитарки наперебой требовали вымыть полы в коридорах, палатах и туалетах. Повариха захотела, чтобы Стас вычистил котлы, отмыл стены от засохшей грязи и вычистил размороженный холодильник. Вечно пьяненький кочегар выразил пожелание, чтобы «етот военный» натаскал угля. Стас слушал молча. Когда поток жалоб и просьб иссяк, молча повернулся, чтобы подняться на второй этаж – там у него угол в кладовке, где стоит шкаф с вещами. Однако окружившие со всех сторон тетки в белых халатах и один пьяный кочегар возопили хором, словно по сигналу дирижера:
- Куда пошел? А работать кто будет?
Разозлившийся Стас уже собрался было кратко ответить в духе агрессивного сюрреализма, как с лестничной площадки раздался грудной баритон мадам Клыковой:
- Всем разойтись по своим местам и приступить к работе! Куренков, идите за мной!
Галдеж обрывается, шевелящаяся масса халатов распадается на отдельные части и стремительно разлетается в разные стороны, словно осколки взорвавшейся звезды. На месте остается только глупо улыбающийся кочегар. Но как только его мутные глаза встречаются с колючим взглядом завхоза, кочегар вздрагивает и срывается в нервный галоп по направлению к котельной. Стук немытых копыт истопника затихает вдали, царственный взгляд завхоза останавливается на растерянном лице Стаса.
- Идите за мной, молодой человек, - коротко приказывает Клыкова.
В кладовой – она же кабинет заместителя директора и завхоза – одна стена закрыта занавеской, за которой угадываются стеллажи, другая сплошь заставлена шкафами. Сквозь приоткрытые дверцы видны белые полосы выстиранного белья, аккуратно сложенные в стопки цветные одеяла. Огромное окно пропускает солнечный свет, стекло блестит хрустальной чистотой, паркетный пол сияет корабельным лаком. В воздухе ощущается слабый аромат дезинфекции и хозяйственного мыла. Заместитель, она же завхоз, садится за стол. Стас замирает посредине комнаты, растерянно оглядываясь – второго стула не видно. Клыкова несколько секунд молча смотрит на парня. Холодные глаза неподвижны, словно у пресмыкающегося, на лице никаких эмоций, светло-рыжие волосы собраны в тугой пучок на затылке.
- Итак, - разжимает губы завхоз, - вы являетесь альт … служащим интерната на ближайшие три года. Вашим непосредственным начальником буду я. Господина директора желательно не беспокоить, Валериан Николаевич человек занятый. Я в состоянии решить любые вопросы в интернате.
Клыкова достает из стола пачку сигарет, закуривает. Кольца мутного дыма плывут в чистом воздухе, собираются в жиденькое облачко посередине комнаты.
- Клеопатра Ксенофонтовна …
Вспыхивает огонек громкоговорящей связи.
- Минутку … Да! – рявкает Клыкова в телефон.
Раздается блеющий голос дежурной с третьего этажа.
- Вот, Ксенофонтовна, опять мужики чудят! С четвертой палаты! Сил моих нет, я женщина больная! Мне …
- Понятно, - обрывает «плач Ярославны» Клыкова.
Телефон умолкает, рыжий огонек гаснет. Завхоз-заместитель затягивается на полсигареты, выпускает клуб дыма сквозь зубы.
- Третий этаж, четвертая палата, навести порядок, - отрывисто командует Клыкова. – С дедами особо не стесняйтесь, можете даже выгнать из палаты, пока будете убирать там. Ясно?
Возле палаты Стас останавливается. Из-за двери, покрытой облупившейся, словно старая змеиная шкура, краской, доносятся приглушенные выкрики и странные шлепки. Стас недоуменно поворачивается к дежурной по этажу, но ее и след простыл. Опытная санитарка заранее смылась якобы по делам, предоставив мальчишке самому выкручиваться из неприятной ситуации с вероятным скандалом. Стас не имел привычки париться по пустякам. Перехватывает поудобнее швабру, руку с ведром отводит чуть назад и легонько пинает дверь. Створка распахивается с мерзким скрипом, Стас входит в палату и тотчас замирает на пороге. В центре комнаты на коленях стоит пожилой мужчина. Глаза закрыты, руки молитвенно сложены на груди, отросшие волосы ниспадают на плечи. На узком лице выражение покорности. Рядом на низенькой табуретке восседает невысокого роста мужичок и хлещет коленопреклоненного по щекам колодой карт, время от времени приговаривая:
- А по мордасам? А по мордасам?
Вокруг на незастеленных кроватях сидят деды и одобрительно трясут головами. И только один, в левом углу демонстративно глядит в окно. На мясистом лице ясно читается отвращение к подобным забавам.
- Это что такое? – удивленно спрашивает Стас. – Ну-ка прекратите избиение!
- Не мешай, - коротко отвечает сидящий на табуретке. – Сия экзекуция законна и осуществляется на основе взаимной договоренности … э-эх, по мордуленции! – вскрикивает коротышка и смачно припечатывает колоду ко лбу коленопреклоненного старика.
- Башню сорвало, дед? Оставь его! – приказывает Стас.
Швабра поднимается параллельно полу, локоть вжимает рукоять в бок, т-образный наконечник смотрит прямо в плечо коротышке. Еще секунда и Стас, подобно средневековому рыцарю, нанесет колющий удар неприятелю.
- Эй-эй, не маши палкой, пацан! – взметывается с табуретки дед. – Не разобрался, а в драку лезешь.
- Чего?
- Не горячитесь, молодой человек, - смиренно произносит тот, кого только что хлестали по лицу колодой карт. Старик открывает глаза, поднимается с пола. Худые руки вытягиваются вдоль тела, на исхлестанных щеках играет румянец, голос тих и печален.
- Это наказание за грех … я сам виноват, - произносит он.
Старик с трудом поднимается с колен, идет к кровати. Большие, не по размеру, тапочки забавно шлепают по грязному линолеуму, просторные штаны болтаются на худых ногах. Старик опускается на смятое одеяло, слышится вздох облегчения, раздается омерзительный скрежет железа о железо и пружинный матрац прогибается едва ли не до пола.
- Вишь, щегол – наказание за грех! – вторит коротышка. Вид у него таков, словно только что совершил подвиг, а посему достоин правительственной награды.
Стас растерянно опускает швабру. Взгляд пробегает по лицам стариков – глаза блестят, на губах играют довольные улыбки, никто не возмущается!
- А-а, в карты продулся … - догадался Стас. – А я думал, у вас тут дедовщина.
- Дедовщина и есть, - усмехается коротышка с колодой карт. – Раскрой глаза-то, сынок! Кто вокруг?
Старичье довольно улыбается щербатыми ртами, глаза блестят, на сморщенных лицах играет бледный румянец.
- Ладно, не мое это дело … - машет рукой Стас. – Я новенький в вашем интернате, меня зовут Стас … - и дальше коротко рассказывает кто он, что он и для чего здесь.
Обитатели палаты оживляются.
- Вот ядрёна мать, чего буржуи выдумали … Альтернативную службу! – восклицает дед в левом углу. Мясистое лицо краснеет. – Это чтоб Родину не защищать значит, да?
- Как вас зовут? – вежливо перебивает Стас возмущенное словоизлияние старика.
- Семён! Семён Давило меня зовут. Это полный разврат!
- Простите, не понял … Вас зовут Семён, вам что-то полностью отдавило, а «разврат» ваша фамилия? – удивленно переспрашивает Стас.
Мясистое лицо старичка заливает малиновым цветом, босые ноги выбивают злобную чечетку, ладони с растопыренными пальцами звонко шлепают по коленям.
- Ты опупел, солдат! – вопит он, но возмущенный крик тонет в громком хохоте остальных обитателей палаты. Старики смеются так, что слезы появляются на глазах. Коротышка - тот самый, что проводил экзекуцию с использованием колоды карт, и вовсе падает с кровати и катается по немытому полу. Смеется даже отхлестанный по щекам, только не так заразительно и громко.
- Да-а … умеете вы, юноша, сделать комплимент, - говорит один из стариков, вытирая слезы тыльной стороной ладони. У него крупное, «породистое» лицо, седые волосы аккуратно зачёсаны назад, удлиненные виски выровнены триммером и подбриты. Халат относительно чист, полы обёрнуты вокруг располневшей талии, пояс туго завязан. – Меня зовут Степан … Степан Поцелуев, - представился он, церемонно наклонив голову. – А это мои товарищи по несчастью и друзья … - и назвал имена остальных.
Экзекутор и картежник оказался бывшим военным. Звание свое он почему-то скрывал, поэтому Степан представил несколько туманно – старший офицер и участник боевых действий Пётр Таранов. Тихоню, отхлестанного по щекам, звали Иван Благой. Имя последнего обитателя палаты Николай Кувалдин. На пятерых стариков приходится в общей сложности триста пятьдесят лет жизни и примерно два десятка хронических болячек. А еще у каждого есть вполне благополучные дети, но об этом Стас узнает гораздо позже и совершенно случайно …
- Судя по инструментарию, вы намерены мыть полы, молодой человек, - констатирует Поцелуев. – Что ж, похвально. Уборкой в этом богоугодном заведении занимаются редко.
- Да уж, – проворчал Давило. – Санитарки не перетрудились …
- Все по местам! – вопит Таранов и первым забирается на кровать.
Остальные старики послушно усаживаются на скомканных одеялах. Стас только сейчас обращает внимание, что все одеты в одинаковые коричневые пижамы и только Давило в какую-то полосатую робу. Ткань так застирана, что невозможно понять, какого цвета эти самые полосы – синего, а может быть зеленого? Чередование светлых и темных участков превратило пижаму в арестантскую робу. Стас складывает в угол табуретки казарменного образца. Кислый запах нестиранного белья и нечистых тел заставляет невольно поморщиться. Чтобы хоть как-то освежить атмосферу Стас распахивает двери, затем подходит к окну. К его удивлению, рамы оказались не только заклеены скотчем, но и прибиты гвоздями. Даже форточка!
- Это для чего? – спросил он.
- А чтобы не кричали на волю, - с кривой усмешкой ответил Кувалдин. – И оттуда никто не звал.
- Почему?
- Тоскливо здесь. Скучно. Даже телевизор разрешают смотреть только по расписанию. Книг нету …
- Да ты все равно ни фига не видишь, Колян! – с усмешкой говорит Таранов.
- Ну и что? Я заказал бы себе очки, - возразил Кувалдин.
- Да-а, скудна пища для ума здесь, – произнес Поцелуев, глядя в потолок. – Верите ли юноша, инструкцию по действиям персонала в случае пожара выучил наизусть. Какое убожество!
В эту минуту в дверном проеме появляется фигура в белом халате, раздается визгливый голос:
- Что это двери-то расхлебянили? Чай, не в хлеву! Вонища-то … я вся больная сижу, работаю.
- Эт ты что ли трудяга? – завопил с кровати Таранов. – Под тобой пол скоро проваливаться начнет, бомба!
- А ты не ори, не ори … - пренебрежительно отмахивается санитарка. – Твое дело сидеть в палате и не чирикать, понял? А ты Куренков, быстро мой полы и начинай подметать коридор. Нечего тут прохлаждаться.
Санитарка неторопливо, с чувством собственной значимости, поворачивается, словно ожившая снежная баба. Объёмная нога в «убитом» шлепанце сгибается в колене, пятка с силой врезается в дверь. От громкого хлопка с притолоки осыпаются остатки побелки.
- Вот так обращается с нами это хамское отродье, - громко резюмирует Поцелуев.
- А пожаловаться нельзя?
- Кому? Валерьянке? Клопу этому … Ты видел белую машину у входа? Его! – сердито произнес Таранов.
- Директор интерната для престарелых ездит на лексусе? – изумился Стас. – Неужели зарплата такая большая!
- Ага, мешками таскает рублики-то! - злобно сыронизировал Таранов. – Ты еще мало знаешь.
- Юноша, лучше мойте полы, иначе санитарка действительно пожалуется куклуксклану и вам попадет. А ты, генерал Таранов, помалкивай и не подводи под монастырь молодого человека с самого начала, - раздался предостерегающий голос Поцелуева.
- Кому санитарка пожалуется? – не понял Стас.
- Клыковой, кому ж еще? – прорычал со своей кровати Давило. – Это мы ей такую кликуху дали – Ку-клукс-клан, по начальным буквам имени, отчества и фамилии. Ну и … за доброту душевную. Ты и правда, мой давай. Потом поговорим, если захочешь.
Мыть полы в стариковской палате оказалось так же непросто, как и в женской. Стас пять раз менял воду и все равно по шестому заходу на мытье полы не были такими уж чистыми.
- Да что ж такая грязища-то стойкая? – спросил Стас, не обращаясь ни к кому. – И краска здесь присохла, что ли?
Старики промолчали. Только Давило не утерпел и буркнул:
- Ага, краска …
Железная кровать взвизгнула пружинами, рассохшиеся половые доски под линолеумом скрипнули – Давило отвернулся к стене и тише добавил: - Отмыл бы ты краску водой, как же!
Стас вопросительно глянул на остальных, но старики, словно по команде, смотрят в потолок и как будто ничего не слышат.
После уборки Стас помогал разносить обед для тех, кто не мог самостоятельно спуститься в столовую. Затем снова уборка, на этот раз в коридоре женского отделения. К вечеру Стас едва передвигал ноги. Кое-как переоделся и поплелся на остановку. С низкого неба моросит мелкий дождь, холод норовит забраться за шиворот, мутные сумерки превращаются в сырой мрак. Зажженная сигарета горчит, дым дерет глотку, словно отравляющее вещество раздражающего действия. Не докурив и до половины, Стас швыряет окурок на мокрый асфальт. Багровый огонек описывает полукруг и скоропостижно умирает в луже.
На следующее утро Кукса ( так для удобства Стас сократил кличку Клыковой) огорошила его заявлением, что отныне альтернативный служащий будет исполнять обязанности ночного сторожа, так как санитарок не хватает и вообще они женщины со слабым здоровьем. В ответ на робкое возражение Стаса – мол, если не здоровы, то почему здесь работают? - цедит сквозь зубы:
- Вы служащий? Вот и служите.
Глаза сузились, веснушчатое лицо покрылось розовыми пятнами, ноздри тонкого носа раздулись и опали, взгляд остекленел. Стас вздохнул, но спорить не стал. Он ведь и вправду служащий.
За окном промозглая тьма. Обессилевший дождь барабанит по стеклу, ветер лениво трясет ветви, сбрасывая на сырую землю последние листья. В интернате тепло, оконные рамы заклеены тщательно, по-стариковски. Вечно пьяненький кочегар дело свое знает хорошо, батареи излучают уютное тепло. Стас сидит на жестком деревянном стуле в небольшой каморке на первом этаже. Здесь располагается древний конторский стол и деревянная раскладушка времен Крымской войны. На столе телефон и амбарная книга для записей. Телевизора и радиоприемника нет, Кукса строго настрого запретила отвлекаться от «контроля за пациентами». Что это такое, Стас так и не понял. Две трети обитателей интерната с трудом добираются до туалета, хотя они есть на каждом этаже. Остальные – в основном мужчины – только делают вид, что могут чего-то там … Стариков надо не контролировать, а следить, словно за малыми детьми, чтобы сами себе не навредили. Время просмотра телепередач давно закончилось. Те, кто хотел, посмотрели информационную программу, потом очередную порцию драматического сериала «про любоффь». После этого запрограммированный телевизор вырубился. Стас терпеть не мог страдательных мелодрам и не интересовался политикой. Раздается стук. Стас откладывает газету. Стул радостно скрипит, освобождаясь от тяжести человека, Стас вкусно так, с подвыванием, потягивается. Руки упираются в крашеные доски, дверь равнодушно распахивается. Тусклая лампочка дежурного освещения смутно горит в дальнем конце коридора. Мгла затемнила углы, пол словно покрыт черной смолой, в неподвижном воздухе истаивают запахи кухни, от туалета крадется аромат хлорки.
Опять что-то стучит, затем раздается протяжный шорох, будто кто-то сминает клочок газеты перед тем, как засунуть в бутылочное горлышко. Стас подходит к лестнице. На площадке темно, слабый свет из коридора не достигает стены, но молодые глаза все же рассмотрели смутную фигуру, которая медленно движется к лестничному пролету. Некое существо среднего роста выбирается из темноты, тусклый свет вырисовывает контур человека в длинной, до пола рубахе или халате, только вот туловище неестественно вытянуто, руки растут с боков вроде как посредине … Стас вдруг с холодком в груди понимает, что странный человек лишен головы! Верхняя часть туловища словно срезана, на ровной линии плеч нет и намека на голову. И шеи нет. У Стаса мгновенно пересыхает во рту, ноги наливаются тяжелой слабостью, пальцы начинают мелко дрожать. Суматошные мысли вихрем проносятся в голове, от напряжения и страха макушка начинает чесаться, как будто там поселись шустрые насекомые. Или это волосы зашевелились? « Звонить? Куда, в милицию? Или лучше сразу в психбольницу, менты же не дураки, не поверят! А может, позвать на помощь? Кого? Это дом престарелых, идиот»! Изнемогая в борьбе с неразрешимой проблемой, Стас незаметно для себя начинает отступать. Потихонечку, шаг за шагом выбирается из коридора и пятится, словно контуженный краб, растопырив клешни и выпучив глаза. Между тем неизвестное науке и широким массам народа существо подошло к краю лестничной площадки. Из-под нижнего среза одеяния высунулась нога в самом обыкновенном тапке и опустилась на первую ступеньку. Затем операция повторилась с другой ногой и существо начало неторопливо спускаться по лестнице. Руки вытянуты вдоль туловища, смутно видны полусогнутые пальцы. Край одежды прикасается к стене и раздается тот самый протяжный шорох, что так удивил Стаса.
Безголовый человек идет замедленно, как во сне, ступает уверенно, не опасаясь споткнуться и брякнуться на холодный камень лестницы. Ступени обрываются, человек выходит в коридор. На мгновение останавливается, затем фигура совершает четкий поворот через левое плечо, как солдат на параде и неизвестный шагает по направлению к столовой. Стас замирает телеграфным столбом в трех шагах. Дежурное освещение – лампочка в сорок ватт излучает полудохлый желтый свет – падает бледным потоком на неизвестного и Стас с изумлением понимает, что это человек в застиранной ночной рубашке, голова и плечи которого укрыты развернутой газетой! Именно бумага издает леденящий душу шорох в тишине, когда задевает за стену. Неизвестный приближается к двери в столовую, правая рука поднимается, пальцы безуспешно скребут по гладкой поверхности – дверные ручки сняли давным-давно, дабы вечно голодные постояльцы не шарили на кухне. Дверь содрогается от толчков, но открываться не желает. Неизвестный стоит несколько секунд неподвижно, словно размышляя, стоит ли продолжать попытки проникнуть в столовую далее, затем неторопливо, будто статуя на крутящемся постаменте, поворачивается спиной к двери. Тихо шуршит газета, края бумажного листа колышутся, как призрачное одеяние вампира … Стас невольно обратил внимание, что личность под газетой держится уверенно, без той избыточной осторожности, что характерна для глубоких стариков и старух – спина прямая, движения точны, голова высоко поднята. От фигуры просто веет силой и даже какой-то властностью!
Ночной гость идет обратно. Шаги звучат приглушенно, из-под газеты чуть слышно доносится сиплое дыхание и покашливание. Человек поднимается по ступеням, сворачивает на следующий лестничный пролет. Тут Стас спохватывается, полусогнутые ноги выпрямляются, нижняя челюсть становится на место, рассеянный взгляд фокусируется и альтернативный солдат чуть ли не бегом бросается вдогонку неизвестному. Впопыхах Стас совершенно не смотрит под ноги, большой палец цепляется за выступ, нога соскальзывает и щиколотку пронзает острая боль. Железные прутья перил отзываются одобрительным гулом, из горла вырывается утробное мычание:
- У-у – у-у!
Этажом выше тихонько хлопает дверь, щелкает замок и Стас понимает – ночной гость уходит, еще мгновение и он скроется в одной из палат – или прямо в стене? - и тогда все, тайну не разгадать! Матерясь, как заслуженный деятель культуры на пенсии, Стас торопливо ковыляет наверх по лестнице. Любая попытка опереться на ушибленную ногу отзывается такой болью, что в глазах вспыхивают разноцветные круги, а матерное бормотание срывается на волчье завывание. Проклятая дверь почему-то не подается, замок клинит, что ли! Наконец, створка распахивается, Стас вваливается во второй этаж. В коридоре темно, слева бледным пятном горит настольная лампа дежурной по этажу, самой санитарки не видно. Правая половина тонет в темноте. Краем глаза Стас замечает смутное движение, слышен скрип несмазанных петель. Он поворачивается, взгляд фиксирует расплывчатую фигуру человека без головы на сером фоне открытой двери. Стас бросается вперед, фигура медленно исчезает, дверь закрывается …
Ушибленную ногу пронзает новая боль, сильнее прежней и мрачный коридор тонет в железном грохоте – пустое ведро кувыркается по полу, словно самосвал с металлоломом. Стас громко, во весь голос произносит короткое непечатное слово, передние зубы вонзаются в самый что ни на есть кончик языка, рот наполняется солоноватым вкусом. Заорать от еще одной болючей травмы Стас не успевает – его стон тонет в истошном женском вопле:
- Не трожь меня, падлеи-и-иц!
В светлом пятне настольной лампы появляется растрепанная голова санитарки – белесые кудри шевелятся, как волосы Горгоны, вытаращенные глаза горят бешенством, рот перекошен криком. Санитарка резво подскакивает, руки сжимают швабру, словно двуручный рыцарский меч. В эту минуту сшибленное ведро перестает кувыркаться, грохот стихает. Растрепанная санитарка окидывает посудину свирепым взглядом, затем поднимает голову. Сощуренные глаза сканируют коридор в поисках маньяка и насильника. Оглушенный новой болью, шумом и воплями, Стас окончательно теряется. В наступившей тишине отчетливо звучит тихий щелчок дверного замка. Краем глаза Стас успевает заметить, как неизвестный входит в палату. Бумажный лист задевает за край двери, раздается короткий хруст и газета мягко планирует на пол. Дверь захлопывается, наступает тишина. В коридоре вспыхивает свет, приближается стук шагов. Старый пол кряхтит и скрипит, с трудом выдерживая тяжелую поступь обозленной санитарки.
- А-а, вот это кто! Чего бродишь в темноте? Подглядываешь? – раздается свирепый голос.
- Ага, мечтаю хоть одним глазком … - кивает Стас.
Из прокушенного языка течет кровь, рот полон крови и слюней, скулы сводит от боли. Стас ищет глазами, куда бы сплюнуть.
- Знаю я нынешнюю молодежь … только и думаете об одном! – повышает голос санитарка. – Не смей больше подкрадываться ко мне. Иначе пожалуюсь директору, понял?
Стас только сейчас догадался, в чем его подозревают. От удивления он едва не давится собственной кровью.
- Что? Э-э … тьфу ты! … у тебя башню сорвало? Да столько бабла еще не напечатали, чтоб я на тебя смотрел!
Стас встает, машинально отряхивается. Не обращая внимания на онемевшую от злости санитарку подходит к двери. Пальцы сжимают ручку, Стас тянет дверь на себя, потом толкает – все бесполезно, замок держит крепко. Под ногами шуршит бумага. Стас машинально подбирает газету, прячет в карман. Получается, что неизвестный в полной темноте спокойно спускается на первый этаж, затем поднимается наверх, входит в палату и еще запирает за собой дверь. Стас оглядывается на дежурную по этажу. Та наконец-то сформулировала достойный – по её мнению – ответ, рот распахивается, как вдруг на площадке третьего этажа раздается ужасный грохот, доносятся глухие удары, будто кулаком в подушку лупят со всей силы. Что-то белое, похожее на ворох грязного белья, катится по ступеням. На лестничной клетке белый ком останавливается, миру являются толстенькие ножки в войлочных тапочках, кокетливо сверкают рейтузы василькового цвета. Из белого кома высовывается растрепанная голова и ночную тишину оглашает матерная брань.
- … ай! … уй! … поставили шкаф на лестнице! Да этих … поубивала бы на х… !
Это оказалась санитарка с третьего этажа. Услышав шум, любопытная дама средних лет и внушительной комплекции решила посмотреть, в чем дело. Но на пути крадущейся «пантеры» весом в полтора центнера оказался небольшой шкаф, который днем ранее вынесли из кабинета завхоза. Дальше, как в сказке – мышка бежала, хвостиком задела … Санитарка не обратила внимания, как ей в ягодицы требовательно уперлось нечто твердое. Лишь досадливо дернула задом и этого оказалось достаточно. Двухстворчатый шкаф с антресолями рушится прямо в лестничный пролет, все сметая на своем пути. «Крадущаяся пантера» теряет равновесие и катится следом, по пути собирая в охапку мусор, фурнитуру и обломки лакированной фанеры. Все это кубло с водопадным шумом приземляется на лестничной площадке, откуда в дальнейшее путешествие санитарка отправляется одна. Конец пути наступает только когда она упирается ногами в полураскрытые двери второго этажа.
Поток ругани на мгновение прерывается – тетке надо набрать порцию воздуха.
- С приземлением, - вежливо наклоняет голову Стас. – У вас тут каждую ночь так весело? – спрашивает он, обращаясь к «своей» санитарке.
Та стоит ни жива ни мертва, грохот и шум перепугали ее так, что она вот-вот упадет без чувств. Стас подумал, вздохнул:
- Ладно девочки, развлекайтесь. А я пошел, мне на службу пора, - и с этими словами отправляется в свою каморку на первом этаже.
По коридорам интерната еще долго раздавались стук и шаги – санитарки спешно убирали следы ночного происшествия. Стасу было все равно, он не собирался помогать двум дурным теткам. Чтобы хоть как-то отвлечься от скуки, решил почитать газету. На грязном от времени и человеческих рук листе не все можно разглядеть, но одна статья привлекла внимание молодого человека.
«… в сущности, каждый день показывают одно и то же: президент сказал, президент посетил, премьер-министр провел совещание. Все эти «действа» рассчитаны на публику и не имеют ничего общего с реальной работой высших должностных лиц страны. Простой народ – электоральная масса! – должен знать, что избранники трудятся, не просиживают штаны от Гуччи в кожаных креслах, а работают в поте лица.
Странно, что результата не видно. Нет, уже не убивают среди бела дня прямо на улицах чиновников, бандитов и бизнесменов, но ведь это от того, что эпоха первоначального накопления капитала уже закончилась. Убивать все равно будут, но тише, скромнее. Зарплаты и пенсии растут с каждым годом. Но уже каждый знает – если увеличивают пенсии, вырастут и цены на все. Мы любим сравнивать себя с другими, стараясь при этом в себе, любимом, найти как можно больше положительного. Раньше равнялись на американцев – вот, мол, идеал счастливой жизни. Но как-то незаметно Америка отошла на задний план и сейчас все с завистью смотрят на Восток. Хитрые – а может, умные? – китайцы не крушили ломами то, что было создано раньше, не уничтожали страну «до основанья», чтобы потом начинать с пустоты. Они бережно сохранили все, справедливо полагая, что делить историю на белое и черное дело далекого будущего. Очень далекого. Китай сделал то, что в нашей стране когда-то называли НЭП. Новые возможности в сочетании с коммунистическим кнутом и совершили то, что называют экономическим чудом. Подумать только, до чего мы дошли – просто хорошую работу называем чудом!»
Раздался тихий стук в окно. Стас поднял взгляд. К мокрому стеклу прилип разлапистый лист клена. Деревья сбрасывают ненужное, словно старую чешую и ветер укладывает мертвые листья на землю. Будущей весной почва даст всходы, вырастут новые цветы, появятся новые деревья. Они будут расти вместе и, когда наступит время, сменят их. «Мы каждый раз ломаем все, что создавалось поколениями предков. Начало этой губительной традиции положил еще Рюрик, уничтоживший все славянское, заменив так называемым русским. Другой реформатор, киевский князь Владимир, уничтожил все русское, сделав на нашей земле карикатурную копию Восточно-Римской империи, известной как Византия. Все эти расписные терема, купола-луковицы на храмах, кокошники и прочие шапки мономаха – Восточный Рим. Крещение Руси, преподносимое как благо, на самом деле было катастрофой национального масштаба, сопоставимой количеству уничтоженных на душу населения с октябрьской революцией и последовавшей за ней гражданской войной. Православные попы утверждают, что на Руси утвердилась истинная вера. Возможно, только вот остальной мир почему-то так не считает и прекрасно чувствует себя в других конфессиях. А мы морды от зависти кривим и все время решаем «вечную» проблему – догнать Запад.
«Славное» дело реформаторов продолжил Петр 1. Чтобы всего лишь прорубить окно в Европу, уничтожил половину страны. Чисто криминальный подход. Вместо того, чтобы сделать страну привлекательной для иностранных купцов, по-разбойничьи ломится в запертые двери. Попытка хозяев защититься от непрошеных гостей – Карл 12 – терпит поражение. С тех пор Европа вынуждена мириться с нашим присутствием. Авантюра Петра привела к тому, что нам милостиво позволили стать сырьевым придатком, коим остаемся и по сей день». Негромкий стук заставил Стаса оторваться от чтения старой газеты. Пожелтевший листок испачкан типографским текстом, как лишаём. На верхней полосе красуется название – « Патриот». Латинское слово выведено затейливыми буковками на манер древнерусских, дабы лишний раз подчеркнуть связь с предками. « Да, как только не трактуют историю … Вот уж действительно, что дышло, куда повернешь, туда и вышло», - подумал Стас. Тьма за окном посерела, из мрака выступили контуры берез, дождь незаметно стих и только ветер еще ворошит листья. Скоро утро, интернат оживет и можно будет отдохнуть от бессонной ночи.
Скрыть ночное происшествие не удалось. Шкаф помешал. Бдительная Клыкова сразу приметила пропажу казенной мебели, на крашеной масляной краской стене остались глубокие царапины, да и «старушня» не могла не услышать грохота. Самой собой разумеется, обе санитарки свалили все на Стаса. Видимо, нафантазировали богато, потому что разбор полетов устроил сам директор. Вернее, Клыкова в его присутствии.
- Что можете пояснить по поводу ночного происшествия? – ледяным голосом спрашивает завхоз.
- Какого именно? – уточнил Стас.
- А их было несколько, что ли? – удивился директор и посмотрел на заместителя.
Лицо Клыковой покрывается бурыми пятнами, кожа бледнеет, отчего веснушки выделяются еще ярче.
- Что вы имеет в виду? – тихо, почти шепотом спрашивает она.
Стас подробно, не упуская из виду мелочей, рассказывает обо всем, не забыв упомянуть о клеветнических фантазиях разбуженной санитарки и безуспешной попытке ночного гостя пробраться на кухню. Поспелов выслушал молча, только зачем-то встал и подошел к окну. Внизу, в унылом царстве осенней слякоти и грязи, его белый Лексус выглядит, словно айсберг в сером океане. Валериан Николаевич пригладил волосы, холеное лицо дернулось, из груди вырвался тяжелый вздох:
- Значит, наши пациенты не доедают? – надрывно спросил он.
- Что вы, господин Поспелов, еды в избытке! – нервно ответила Клыкова, - я лично проверяю полноту закладки продуктов. Просто один из наших пациентов страдает … э-э … лунатизмом.
- Это из пятой комнаты? Но там лежит парализованный!
- Частично, - уточнила Клыкова. – Мне докладывали и раньше, что этот товарищ совершает прогулки по ночам.
- Почему я этого не знал?
- Не хотела беспокоить вас мелочами.
- Ничего себе мелочи! – удивился директор. – Человек пытается ночью пробраться на кухню. А если об этом узнают? Вы осознаете, какие, понимаешь ли, разговоры пойдут, фантазии?
- Приму меры. Сотрудник вам больше не нужен? – мотнула головой Клыкова на Стаса.
- Нет.
О чем дальше говорили «Валерьянка» и «Кукса», Стас не слышал. Воспользовавшись удобным случаем, он забрался в каморку сторожа и проспал там до обеда на мерзкой скрипучей раскладушке.
В этот день постояльцев дома престарелых кормили по особенному – впервые за долгие месяцы на обед давали мясо с картошкой. Учитывая то, что у большинства стариков зубов нет вообще, повар сделала котлеты, у которых был вкус и запах именно мяса, а не хлеба. Сие выдающееся событие не осталось незамеченным, все разговоры в этот день только и были о еде. После обеда пациентам полагается отдых. Но объевшимся старикам было не до сна и когда Стас зашел в мужскую палату с ведром и шваброй, его встретил хор голосов.
- Вот видите, нам положено мясо! – хрипло выкрикивает Таранов, восседая на койке, как на троне.
- Да наложено на твое положено, понял? – рявкает в ответ Давило. – Комиссию ждут какую нить, поэтому и расщедрились на кусочек.
- Вот и хорошо, что комиссия. Заявим свои претензии! – не унимается Таранов.
- Да ложили они на твои … ха-ха … претензии! – рассмеялся Давило. – Чиновничьей сволочи наплевать на простого человека. Вот при Советской власти такого не было. Сразу из партии выгоняли, а товарищ Сталин таких пачками к стенке ставил. И порядок был в стране, вот так!
- К чему эти разговоры, господа? Мы живем в демократической стране, возврат тоталитаризму невозможен, - мягко возразил Поцелуев.
- Да какая это на хрен демократия!? – взорвался Таранов. – Жулье одно кругом!
На Стаса никто не обращает внимания, хотя он уже больше минуты стоит посредине палаты. Стас роняет ведро, по палате разносится противный звук, на мгновение заглушающий голоса. Воспользовавшись паузой, Стас решительно произносит:
- Парадокс общественного сознания состоит в том, что для проведения демократических реформ необходима государственная воля, выраженная авторитарными методами. Только диктатор способен менять государство и общество в целом за короткий отрезок времени. Эволюционный способ развития демократии несет в себе опасность незавершенности реформ в силу инерционности мышления как отдельного индивидуума, так и общества в целом.
В палате воцаряется тишина. Слышно, как за окном тарахтит интернатовский уазик-буханка – «водила» очередной раз что-то там латает в двигателе.
- Что вы имеете в виду, Станислав? – удивленно спрашивает Поцелуев.
- Да пох…ю всем, вот что! – буркнул Таранов.
- В известном смысле – да, - согласился Стас. – Мы все консерваторы от природы, новое нас пугает и тревожит, мы ленивы, а реформирование изначально предполагает труд по изменению прежде всего мировоззрения людей, а это самое сложное. А главное … э-э … поднимите ноги и уберите шлепанцы, мне пол надо помыть.
Онемевшие от неожиданного пассажа старики оживились, даже всегда молчаливый и отрешенный Иван Благой улыбнулся и с интересом взглянул на молодого человека.
- Да-да, вы совершенно правы, юноша! – закивал Поцелуев. – Не строй церковь, пристрой сироту … Каждый должен честно трудиться на своем месте …
- Но не забывать следить, как работают другие! Иначе найдутся мерзавцы, желающие погреть руки у чужого костра, - сварливо сказал Давило.
- Ваш спор неразумен. Юноша прав - люди погрязли в грехе и твердая рука властителя бывает необходима, - миролюбиво произнес Благой.
- Вот видишь, Поцелуев, даже Божий человек со мной согласен! - радостно возопил Давило, а Таранов поддержал:
- Господь Содом с Гоморрой спалил, когда с гомосекством перебрали, - и неумело перекрестился.
Неожиданно дверь распахивается, в палату входит Клыкова. Разговоры мгновенно стихают, старики замирают, словно суслики возле норок, наступает тишина. Взгляд завхоза строг, рыжие волосы собраны в кулак на затылке, узкие губы сжаты в линию.
- Станислав, соберите постельное белье в палате. Потом зайдите в пятую, там лежит парали … обездвиженный пациент, поможете санитарке переодеть и сменить постель. Все ясно?
- Сейчас сделаю, - бодро отвечает Стас.
- А вы, - обращается она к старикам, - идите в комнату релаксации, по телевизору будут показывать обращение президента к федеральному собранию. Это важно! – повысила она голос.
Клыкова уходит, в неподвижном воздухе палаты остается запах настоящей «Черной магии» - где она ее раздобыла? – который безуспешно борется с «духаном» нестиранных носков, подмышек и кишечных газов. Спорщики спешно напяливают шлепанцы, раздаются шаркающие шаги, пациенты торопливо, словно испуганные гуси, идут к ящику. О свободе и демократии никто не заикается.
Когда компания стариков вернулась в палату, Стас заканчивал уборку. Полы блестят непривычной чистотой, пыль и грязь с подоконников исчезла, кровати аккуратно заправлены чистым бельем.
- Кр-расота, как в гвардейском полку! – выразил чувства Таранов.
Сложенные лодочкой пальцы правой руки коснулись коротко стриженой головы, словно бывший офицер отдал воинскую честь.
- Да уж … образцово показательная палата, - желчно согласился Давило.
Мясистое лицо скривилось, щеки покраснели, будто обложка партбилета.
- Ладно вам острить, господа. Парень старался изо всех сил. Ведь раньше так чисто у нас никогда не было! – укорил товарищей Поцелуев.
Бывший актер элегантным жестом поправил зачесанные к затылку волосы, левая бровь приподнялась.
- Воздастся за бескорыстный труд сторицей, - улыбнулся Благой.
Прядь волос упала на лицо, скрывая длинный, с горбинкой, нос, впалые щеки окрасил румянец. И только пятый член компании, Николай Кувалдин, промолчал. Голубые глаза безмятежно смотрят на маленький мирок палаты, белые, как у альбиноса, ресницы, подергиваются, светлые волосы смочены водой и приглажены. Из всех Кувалдин самый молчаливый. Стас только единожды слышал его голос и подозревал, что он вовсе не умеет говорить.
- Форточку закрыть? – спросил Стас.
- Нет, пусть будет! Вонища тут … - проворчал Давило.
- Как скажите … Понравилось обращение?
- Чего? А-а, этого … так … - скривился Давило и развел руками.
- Нашел, кого спрашивать, - усмехнулся Таранов, - да ему ничего и никто не нравится!
- А что он такого сказал особенного, твой президент? – взвился Давило. – Одно словоблудие, как всегда – усилить, увеличить, добавить … кому, нам с тобой? Ты видел, какие морды в зале сидели? Вот им и увеличат, и добавят и даром раздадут.
- Можно подумать, что при твоей любимой советской власти было не так? – с сарказмом спросил Таранов.
- Нет, не так! Если руководитель лишался партийного билета, он слетал с должности, терял все и превращался в полное ничтожество. А сейчас? Губернатор проворовался, политсовет правящей партии лишает его членства и что? А ничего, как был губернатором, так и остался! Дальше доит или это, как его … капусту рубит.
- Отстреливать надо, по прейскуранту, пачками! – кровожадно произнес Таранов. – А еще в лагеря, каналы рыть и дороги в Сибири строить. Тут я с тобой полностью согласен, Семен.
- Да было все это – лагеря, расстрелы … - отмахнулся Поцелуев. – Все равно воровали.
- Но не так же, как сейчас! И потом, другого способа заставить … ну, если не быть честным, то хотя бы бояться нарушать законы не существует. Вот моя дочь живет у немцев. Вы думаете, почему немчура такая честная? От рождения? Хрен, штрафов боятся! У нас за безбилетный проезд в автобусе сотню сдерут и отпустят, а у них двести евро и постановка на учет в полиции. Это означает, что с работы в приличной фирме вас немедленно уволят и больше никуда не возьмут. Ну, сортиры мыть вместе с турками и русскими разве что. А не дай Бог, вякнешь контролеру что ни будь против – вообще капец тебе придет, на принудительные работы отправят или в камеру на пару лет, вот как!
- Мне кажется, что это выдумки, - задумчиво говорит Поцелуев. – Насилие в любом виде не есть решение проблемы. В человеке надо высвободить духовные силы и тогда он сам устремится к возвышенному и честному.
Круглое лицо бывшего военного так перекосилось, будто коснулся языком клемм аккумулятора.
- Ну-у, Пацалуев … ты еще пукни про то, что красота спасет мир. Что ты херню порешь? На землю опустись, на землю! … со своих розовых облаков.
- Не смей со мной так разговаривать, солдафон! – срывается на фальцет голос бывшего артиста. Лицо Поцелуева бледнеет, на верхней губе появляются капельки пота, подбородок дрожит
Стас понял, что пора вмешаться в разговор, иначе старички разойдутся не на шутку.
- Эй спорщики, друг другу глотки не грызите! В словесной дуэли находят истину, а не способы умерщвлять оппонента.
- Истина многолика, вдобавок люди понимают ее по-своему. Юноша прав, не убивайте себя и ближнего по-пустому, - неожиданно отозвался Благой. – Заботьтесь душой своей, мир живет без вас.
Спор стихает. Стас окинул взглядом стариков. Видно, что каждый остался при своем мнении, нисколько не убежденный доводами оппонента и только Николай Кувалдин по-прежнему равнодушен к происходящему – глаза устремлены в светлый прямоугольник окна, взгляд грустен, на лице полная отрешенность. Кажется, будто это он, Кувалдин, думает о душе и Боге, хотя Стас точно знал – Николай всю жизнь проработал на заводе и вроде даже не крещен.
- Я где-то читал или слышал, уже не помню … один умный человек сказал: к свободе ведет диктатура. Сытое общество не хочет перемен. Никаких. Людям нравится, когда всего в достатке. Поступаться собственным добром – будь то деньги, вещи, положение в обществе или пустое времяпровождение ради всеобщего блага – а что это такое? – никто не желает. Жизнь конечна и каждый стремится прожить отпущенный срок, получая максимальное количество удовольствий.
- Это существование скотов! – эмоционально восклицает Поцелуев. – О, простите, Станислав, я вас перебил.
- Ничего. Вы правы, это – функционирование живых организмов, человеческое понятие о жизни другое, но … все ли люди? Вернее, настоящие люди? Мне кажется, что первые коммунисты – те, что совершали революцию, были действительно честными людьми, они искренне верили и хотели сделать жизнь всех людей лучше. Конечно, в неразберихе к ним примкнули негодяи и преступники, но в целом первые коммунисты были людьми.
- И половину России залили кровью, - тихо произнес Благой.
- Неудивительно. Это наша национальная особенность, все доводить до крайности, - пробурчал в ответ Таранов.
- Странно, что ты не обвинил во всем большевиков. Мол, белогвардейцы все с крылышками, а у коммуняк с клыков кровь капает, - вмешался в разговор Давило.
- Да не заводитесь вы опять, - попросил Стас. – Ведь все в прошлом.
- Это верно, все в прошлом, - внезапно заговорил Кувалдин. - А в настоящем вот эта палата с решеткой на окне. Только и остается, что видеть мир в клеточку. Ты хоть знаешь, почему на всех окнах решетки? – спросил он.
Николай обычно помалкивал, предпочитая не встревать в разговоры других. Хриплый – наверно, от долгого молчания – голос буквально ошарашил Стаса. Обитатели палаты смотрели на Кувалдина так, словно только что узнали о его существовании.
- Ну, чтоб воры … - неуверенно произнес Стас.
- А чё тут грабить-то? Ворам в доме престарелых делать нечего. Вот разве что лексус директора угнать. Хорошая машина, не то, что наши жигули. Поэтому Валерьян с травматической пукалкой не расстается, в «бардачке» держит. А решетки на окнах, потому что старичье вниз, на асфальт сигают. Вы чего молчите? Забыли разве, сколько человек убилось за год?
Кувалдин говорит негромко, спокойно, как о приятных воспоминаниях. Ну, вроде – как я провел лето в деревне.
- Побольше десяти будет, - сказал Благой и троекратно перекрестился.
- Вот. А от чего так? Кормят – ну, сойдет - одеты, обуты, батареи теплые. Нянечки … ну, так себе, как и везде. У тебя родители есть? – вдруг спрашивает Кувалдин.
- Мама, отец ушел давно, я его не помню, - ответил Стас. – А что?
- А они вот из семей не уходили. Всю жизнь работали, чтоб детей в люди вывести. Я на заводе пятнадцать с лишним лет на вредном производстве, чтоб квартиру дали. Ну, по-всякому, конечно, бывало с женой … Но ведь вернулся! Мы все, - кивнул он на притихших стариков, - кто служил, кто работал. Не отлынивали. Теперь вот здесь …
Голос Кувалдина, и без того негромкий, стал еще тише, голубые глаза заблестели, подбородок задрожал.
Стас оглянулся. Иван Благой преувеличенно внимательно рассматривает потолок, как будто там можно найти ответы на все вопросы. Таранов отвернулся к окну, пальцы теребят край пижамы, словно ищут спрятанный на черный день червонец. Лицо Семена Давило затвердело, как на памятнике первым строителям коммунизма, кожа на скулах натянулась и побелела. Степан Поцелуев сгорбился, будто старая ворона, под глазами обозначились темные круги, стали заметнее морщины.
- Так у вас … есть семьи? – спросил Стас. – Невероятно … а-а, бедные, негде жить! Или … нет?
Старики молчали. Стас почувствовал, как лицо заливает жар, где-то в середине живота возник горячий ком, мешает дышать и давит на грудь. Взгляд скользит по лицам, которые вдруг стали неуловимо похожи друг на друга, словно в этой палате живут братья и Стас понимает – он лишний здесь со своими заумными рассуждениями о реформах, прогрессе и жизни. Что он понимает в ней, этой самой жизни?
Поздний вечер, интернат засыпает. В коридорах зажигается ночное освещение, дежурные санитарки занимаются своим любимым делом – вяжут шарфики или читают любовные романы - выдуманная страсть куда как интереснее реальной. Стасу надоело сидеть в каморке сторожа. Поднялся на второй этаж. Санитарка строго взглянула поверх очков, брови вопросительно поднялись.
- Телик посмотрю, - ответил Стас на немой вопрос.
- Только тихо, - предупредила санитарка. – Старики услышат, сбегутся и потом не выгонишь.
Смотреть идиотское шоу от комедийного клуба не хотелось. Стас и раньше удивлялся, что за юмор такой пополам с матом и вульгарщиной, потом догадался – это и есть так называемая «пролетарская культура», развлечение для биомассы. По другим каналам тоже показывали всякую чушь с проститутками, политиками и бандитами. Дома Стас смотрел научно-познавательные каналы – мама купила для единственного сына спутниковую антенну и ресивер – или не вылезал из интернета. Там тоже дряни хватает, но есть из чего выбирать, а рекламу порносайтов легко заблокировать соответствующей программой, было бы желание. Привычка к свободе выбора появляется быстро, а вот избавиться от нее так же трудно, как приручить дикого зверя.
Стас быстро переключает каналы, тихо злясь, что выбирать не из чего. В конце концов останавливается на какой-то рекламе прокладок, только вырубает звук. Гигиенические затычки или политики, не все ли равно? Устраивается поудобнее на жестком стуле, еще раз смотрит на экран. Интересно, когда в стране появится цифровое телевидение и сотни разнообразных каналов, отечественная теледурь быстро сдохнет? Весь этот поток псевдоискусства, информационной халтуры и бредовых фильмов делают племянницы продюсеров, сынки высокопоставленных чиновников и прочие туповатые родственники сильных мира сего. Делают, потому что нет конкурентов, а невежественное большинство жрёт и не давится. Так и говорят, не стесняясь – пипл хавает! Рекламный ролик исчезает, появляется унылый пейзаж Богом забытой деревни. Картинка меняется, на экране красуется огромное пепелище. Кирпичный фундамент, словно беззубая челюсть, выделяется среди черных головешек. Печная труба торчит неприличным жестом, вызывающе и нагло. Рядом с обгорелыми развалинами коричневая россыпь песка и глины, как будто сумасшедший вскопал пустырь. Посередине сколоченная из досок крышка погреба. Стас хотел было переключить, ну что интересного в историях о бомжах или религиозных фанатиках, которых нужда либо помутнение разума заставили жить в земле? Палец небрежно вдавливает кнопку переключения каналов, но по ошибке вместо перемены картинки включается звук. Голос за кадром сообщает, что уже три года, как сгорел дом и хозяин живет теперь в землянке. Жилье находится на глубине десяти метров, поэтому там всегда тепло, даже в самую лютую зиму. А еще журналистка добавил, что обитатель подземелья ветеран войны, ему за восемьдесят, есть дети и родственники, но за помощью ни к ним, ни к государству он не обращался. В следующем кадре появляется соседний дом, на пороге стоит мужчина, на лице странное выражение … смесь зависти, страха и уважения.
- Он до сих пор на войне, - кивает мужчина жилище ветерана. – Помощи не просит ни у кого.
- В военкомат обращался? В совет ветеранов, в местную администрацию, наконец? – удивленно спрашивает журналистка.
- Насколько я знаю, нет, - отвечает мужчина. – Считает ниже своего достоинства.
Крышка погреба поднимается, словно распахивается люк тяжелого танка, наверх легко поднимается человек. Голый торс переплетен жгутами мускулов, плоский живот поделен на ровные квадратики – черная зависть культуриста! – грудь укрыта буграми мышц. Длинные волосы зачесаны назад, на голове красуется повязка а ля Рэмбо, седая борода и усы аккуратно подстрижены. Солдатские камуфляжные штаны заправлены в короткие сапоги. Мужчина подходит ближе, камера показывает крупный план. Видно, как натянута кожа на скулах. Лицо, как гранитная скала, покрыто глубокими морщинами. Журналистка спрашивает что-то глупое, типа – как вы тут живете … Трудно, дура, неужели не видишь?
- Хорошо живу, - спокойно отвечает ветеран. – Там, внизу, всегда тихо, не мешает верхняя суета. Наверх поднимаюсь только гимнастикой заниматься, в магазин за продуктами раз в неделю хожу.
- А вы получаете помощь? – спрашивает журналистка.
Лицо ветерана дергается, словно от оскорбления. Не сказав ни слова в ответ, жестом предлагает спуститься в дом. Оператор крупным планом показывает лестницу, уходящую в темную глубину. В следующем кадре жилое помещение. Прожектор видеокамеры освещает самодельный стол, табурет и лежанку. Вместо матраса кипа сена, сверху постелен грубый холст. Рядом, на покосившейся тумбочке, горит настольная лампа, на кирпичах возле стены чернеет электросчетчик. На столе посуда, стопкой сложено несколько пачек маргарина, буханка ржаного хлеба завернута в целлофан. Вот и все нехитрое имущество. « У кошки больше, - невольно подумал Стас. – Разве можно так жить»?
Он вспомнил свою квартиру, комнату, в которой стоит телевизор в полстены, компьютер, сканер, принтер, ресивер и акустические колонки, стол, шкаф и софа … Сколько всего! И ведь надо, без барахла не обойтись. В столе хранятся баночки с биологическими добавками, упаковки таблеток. Коробки с туалетной водой собирают пыль на книжной полке. А одежды сколько! Летняя, зимняя, демисезонная, коллекция прошлого года, позапрошлого – надо бы выбросить! – купить новое … ШИЗОФРЕНИЯ! Журналистка задавала какие-то вопросы, ветеран односложно отвечал. Было видно, что ему неловко разговаривать с человеком, у которого высшее образование сочетается с детской наивностью. Ветеран не сердился. Понимал, что эта журналисточка всего лишь дитя своего времени. Ну не понимает она, как можно жить без горячей воды в кране, без холодильника и посудомоечной машины. Для нее отсутствие губной помады и туши для ресниц катастрофа, сопоставимая с падением Тунгусского метеорита. И работать, то есть молоть языком в камеру меньше чем за несколько тысяч евро, не станет. Глянцевые журналы часто размещают на страницах пространные повествования о трудной жизни певунов и певуний, артистов и шоуменов. Эти истории придумывают они сами или наемные имиджмейкеры. И оплачивают они эти публикации из своего кармана, потому что ни один главный редактор гламурного журнала печатать «это» по своей воле не станет. Он же умный, потому и главный. Биомасса считает, что быть на виду у всех, лицедействовать и лицемерить на потеху толпы самое главное занятие в жизни. Именно поэтому так много желающих покривляться на телеэкране. Конкурсы типа – мы ищем таланты или поймай удачу за х … й. чрезвычайно популярны. Увы, второй Чарли Чаплин пока не появился. Это не значит, что клоунадой заниматься не надо. Массы трудящихся – а также тех, кто не очень перетруждается - с удовольствием поглощают «культурку», искренне считая такое времяпровождение лучшим отдыхом для ума (!) и тела. Так что клоуны нужны, просто необходимы, иначе скучающая биомасса начнет думать и – не дай Бог! - превратится в народ. Тогда властям придется ой как туго, потому что чиновничьей мрази надо будет работать, а она, дрянь эта, трудиться не желает. И очередному вождю, что уселся в кресло главы государства в результате «честных и открытых» выборов, тоже придется работать, а не «руко - водить» перед телекамерой.
Вы представляете весь этот ужас? Лишат привилегий, мигалок, охраны и так называемых «государственных дач», которые без лишнего шума приватизируются уже через полгода. А гос. обеспечение, как же без него? Подумать только, я сижу год в кресле министра или депутата Думы, мне положена пожизненная маршальская пенсия, загородный дом и квартира в столице, охрана – ведь я носитель государственных секретов! – и вот МЕНЯ этого лишат! И не важно, какой из меня министр. И не важно, появлялся ли я хоть раз на заседаниях Думы. МНЕ ПОЛОЖЕНО ПО ЗАКОНУ, КОТОРЫЙ Я ПРИНЯЛ, А ВЫ РАБОТАЙТЕ И ГОЛОСУЙТЕ НА ВЫБОРАХ ЗА МЕНЯ!
Белый лимузин директора интерната появляется во дворе, словно айсберг в мутных водах Амазонки. Тугие колеса мягко шуршат мокрыми листьями, серая грязь покорно расступается, дождевые капли торопливо убегают с лобового стекла, словно устыдившись своей провинциальной бесцеремонности. Лексус замирает у крыльца, мотор дышит теплом, из уютного салона доносится что-то классическое, в аранжировке Поля Мориа. Щелкает замок, Валериан Николаевич неспешно покидает место водителя, дверь закрывается с царственной медлительностью. С заднего сиденья выбирается на свет Божий девица. Бананообразное лицо густо накрашено, губы и глаза рисованы татуашью, грим маскирует прыщи, наклеенные ресницы увеличивают глазки до размера спелой сливы. Оранжевые губы сложены капризным бантиком, физиономия снисходительно кривится. На ногах белые сапоги с раструбом до середины бедра, коротенькое пальтецо с громадными черными пуговицами скрывает туловище, заросли обесцвеченных волос ниспадают на воротник.
- Клёвая чувиха! – раздается совсем рядом восторженный шепот.
Стас оборачивается. Рядом стоит шофёр интернатовского уазика-буханки. Прокуренный дядька такого же возраста, как и его уазик, с нескрываемым восторгом обозревает скромные формы девушки.
- А позвольте спросить …
- Ты чё, не видишь? – бесцеремонно обрывает шофер. – Ножки, попочка … а ротик какой!
Стас смотрит еще раз, внимательнее.
- Но ведь это всего лишь грим, рисунок по живому телу. Или вы поклонник бодиарта? – вежливо осведомляется Стас.
- Ты не умничай, уборщик. Что ты вообще понимаешь в женской красоте, сопляк! – огрызается шофер, не отрывая горящего взгляда от белых сапог с раструбами. Валериан Николаевич нажимает кнопку брелка, лексус воспитанно мяукает, умолкает музыка в салоне, автомобиль замирает по стойке смирно, как оловянный солдатик. Изящный брелок падает в карман, входные двери распахиваются – шофер резьбу нарезает! – и мимо Стаса важно шествует директор. Рядом идет девица, старательно имитируя походку Мэрилин Монро по перрону из фильма про блондинок. По вестибюлю плывет запах дорогих духов, лака для волос и лосьона после бритья. Девушка семенит, подчеркнуто равнодушная к окружающим, Валериан Николаевич снисходительно-добродушно здоровается. Ровный строй санитарок во главе с Клыковой подобострастно кланяется и улыбается, слышны нестройные возгласы:
- Здравствуйте!
- Доброго здоровьичка вам и вашей дочурке!
- Здрссте … - запоздало бурчит Стас.
Столь подчеркнутого верноподданнического выражения чувств Стас не видел никогда. Он буквально обалдел от обилия улыбок, пожеланий и завистливых причмокиваний. Последние, видимо, относились к наряду «дочурки». Стас вернулся в каморку, залпом выпил остывший кофе. Сонливость тотчас пропала. « Зайду к своим старикам», - решил Стас. «Своими» он называл обитателей мужской палаты.
- Нет, ты только послушай, что пишет эта сволочь! – срывающимся голосом кричит Таранов. – Европа защищалась от русских – это он про нашествие шведов на Россию. Может и Наполеон с Гитлером на нас шли защищать Европу? Убил бы суку, сочинившее такое!
В руках Таранова обрывок газеты с той самой статьей о реформах в России, которую читал Стас позапрошлой ночью.
- Скоты, что говорить, - кивнул Давило. – Много последнее время развелось продажной сволочи. При Советской власти такого не было. Оно конечно, перегибы случались … Но Родину любили такой, какая есть.
- Перегибы? Миллионы убиенных вы называете перегибами? – страдальческим голосом отозвался Поцелуев.
- До войны в Советском Союзе проживало двести семьдесят миллионов человек. Согласно переписи конца тридцатых годов население уменьшилось на шесть миллионов. Чуть больше двух процентов. Но ведь не всех расстреляли, многие умерли по естественным причинам. Да и медицина тогда была похуже, болезни всякие косили людей … Так что не спорь, Степан, пе-ре-ги-бы!
- Чудовищное лицемерие! – взмахнул руками Поцелуев. - Да в России семьи нет, в которой нет расстрелянных или репрессированных, а вы утверждаете, что де, были перегибы!
- Да! А ты думаешь, сейчас меньше врагов Родины и всяких недовольных? Больше, потому что безответственность развели, вседозволенность. И назвали это демократией. Да придурки вы наивные, вас на бабло заморское развели по мелочи, а вы решили, что приобщились к общечеловеческим ценностям! Тьфу на вас, уродов! – заорал Таранов.
Круглое лицо побагровело, на лбу выступили капельки пота.
- Вот и статейки вредительские пишут разные негодяи! Безнаказанность! Дерьмократы проклятые!
- Верно, Петя. Так их, муд…в! – поддержал Давило. – А ты что молчишь, Ваня божий человек?
Благой перекрестился, со вздохом ответил:
- Русские убивали русских … Вот что важно, а не то, за что именно убивали. Спорить можно и нужно, а вот глотки грызть не следует.
В пылу спора старики даже не заметил, как в палату вошел Стас. Он некоторое время вслушивался в перепалку, потом решительно хлопнул дверью. От неожиданного стука спорщики на мгновение затихают. Стас берет инициативу в свои руки:
- Доброе утро, уважаемые … что за девушка сегодня с директором приехала к нам?
- Здравствуйте, Стас. Вы о расписной кукле в белом полупердоне? Это дочка Валерьянки. Сия девица весьма вольных взглядов, можете попытать счастья, - усмехнулся Таранов, откладывая газету со злосчастной статьей.
- Благодарю. Будет свободное время, подумаю, - улыбнулся Стас. - А что в интернате ей понадобилось?
- Она студентка факультета социологии. Вроде как на практике у нас. На днях комиссия из области явится наше житьё-бытьё проверять, ну вот папочка и велел прийти. Что б, значит, видели все – работает! – сообщил Давило.
- Откуда ты все знаешь, Семен? – поинтересовался Поцелуев. Он еще не остыл от спора, на лице страдальческое выражение, скулы покрыты красными пятнами, голос вздрагивает. – Подслушиваешь?
- С персоналом разговариваю, потому и знаю, - спокойно парировал Давило. – А еще анализу… тьфу! … анализирую обстановку. Мясо на обед давали? Постельное белье меняли? Значит, проверять скоро будут.
- А раньше что? – удивился Стас. – Не кормили, что ли?
- Нет, кушать давали … дробь один на воде и отвар кислой капусты. Щи называется, - ответил Таранов, нервно комкая газету.
- Что такое дробь один?
- Перловка пополам с мышиным говном.
Комиссия нагрянула после обеда. Со двора заранее испарился неприлично белый и умытый лексус директора, мобилизованные санитарки дочиста вымели двор. Даже вечно пьяный кочегар был вроде трезв и выбрит. На последнее обстоятельство указывали многочисленные порезы на лице, которые «боец отопительного фронта» тщательно заклеил клочками туалетной бумаги. Мужчины и женщины превосходной упитанности расхаживают по интернату, милостиво интересуются житьем-бытьем стариков. Пустые чиновничьи глаза смотрят словно сквозь стены и людей, не меняя выражения снисходительного участия. Белые халаты членов комиссии отражаются на гладкой поверхности стен. Масляная краска салатного цвета, отмытая по случаю стиральным порошком, необыкновенно свежа. Многочисленные списки ответственных за имущество и противопожарное состояние, развешенные тут и там, выглядят по военному строго и подтянуто. Особое одобрение – нет, восторг! – вызвала громадная, метр на метр, схема эвакуации персонала при пожаре. Сложная конструкция из черных и красных линий ясно указывала, куда и с какой скоростью надобно бежать в случае ЧП.
- Хорошая схема, коллеги, подробная, - одобрительно потряс упитанным лицом председатель комиссии.
- Да, сразу чувствуется отношение к работе, - согласно колыхнула париком солидная дама из свиты.
На полу выстроены в ряд алые огнетушители. Раструбы, словно казацкие чубы, по-молодецки торчат вбок, бумажные наклейки испещрены мелкими буковками инструкции. Красные цилиндры похожи на крупнокалиберные снаряды, готовые к бою. Председатель комиссии наклоняется, чтобы прочесть срок годности. Остальные члены синхронно оттопыривают мощные зады, спины сгибаются и вот уже все, включая взволнованного Валериана Николаевича, замирают в позе почтительной креветки. После непродолжительного молчания действо осуществляется в обратном порядке и шествие продолжается.
Плавное перемещение в пространстве ответственной комиссии слегка нарушается только появлением той самой старушки, которую встретил Стас в первый день. Улучив момент, жизнерадостная бабулька выбралась из палаты. Дежурная санитарка что-то торопливо писала в журнал наблюдений и не обратила внимания на юркую старушку. Бабушка появилась на первом этаже именно в тот момент, когда члены комиссии, умиротворенные вкусным обедом, выходили из столовой. Увидев такое количество незнакомых людей, старушка буквально расцвела. Маленькое лицо сморщилось еще больше, из беззубого рта – протезы остались на тумбочке - вырвался ликующий крик:
- Ах, гости! Мущщина, отнесите меня в туалет, я хочу пи-пи!
Председатель комиссии и рта раскрыть не успел, как Клеопатра, повинуясь беззвучной команде Валериана Николаевича, бросается навстречу старушке.
- Наталья Федоровна, сейчас не время для прогулок, а туалет есть рядом с вашей палатой, - с материнской теплотой в голосе произносит Клыкова, но в стекленеющих глазах появляется ясно видимое желание удушить проклятую старушенцию. Но бабульку взгляд не смутил. Ее душа только по привычке цеплялась за тело, сама она давно жила вне времени и возраста.
- Пусть горшок принесет, - капризно надула остатки губ старушка, тоненький пальчик указал на дорогой мужской костюм под белым халатом.
Откуда ни возьмись, материализовались две санитарки и старушка не успела пикнуть, как ее унесли в палату. Клыкова поворачивается к проверяющим, линолеум скрипит под каблуками, словно снег в морозный день, лицо приобретает выражение подобострастия и готовности услужить.
- Простите, коллеги, наши пациенты страдают нервными расстройствами. С ними столько хлопот … - произносит она извиняющимся тоном.
- Да-да, мы понимаем, - заколыхались щеки и парики.
Удовлетворенные осмотром члены комиссии неспешно рассаживаются в микроавтобусе. Тихонько поскрипывают рессоры, салон кренится вбок, затем облегченно восстанавливает равновесие. Вот новая туша появляется в дверном проеме, неловко задирая ногу и напрягая силы, отчего набрякшее сытостью лицо краснеет, лицевые мышцы напрягаются и чиновница из губернского собеса становится удивительно похожа на раздобревшую боярыню, что тужится по большой нужде. Наконец, все рассаживаются, дверь с железным лязгом заползает на свое место, автобус трогается. «Проверенный» Валериан Николаевич счастливо машет ручкой, на расплывшемся в улыбке лице ярко выражена готовность к новым проверкам, свершениям и достижениям. Душу греет акт проверки, подписанный всеми членами комиссии. На стандартном листе формата А 4 черным по белому написано, что в подчиненном Валериану Николаевичу заведении все в порядке. Исключение составляет автопарк, недостаточно укомплектованный автомобилями.
О том, что на выделенные для этой цели средства куплен директорский лексус, в акте не сказано ни слова …
Общий напряг и легкую суматоху, вызванные приездом комиссии, Стас решил переждать в каморке сторожа. Небольшая комнатка на первом этаже была единственным местом, куда редко заглядывали. Дверь легко поддалась, петлицы чуть слышно скрипнули, в лицо пахнуло теплом и … табачным дымом! Стас удивленно смотрит: на его месте сидит та самая девушка, что приехала в лексусе. На вытянутом лице выделяются яркие румяна, ниточки выщипанных бровей изогнуты домиком, в капризно вытянутых губах дымит длинная сигарета. Не по размеру большой халат накинут поверх серого спортивного костюма.
- Привет наследнице. Как дела? – спросил Стас.
- Ничего, - пожала плечами девушка. – Ты кто?
- Альтернативный служащий. Отрабатываю долг перед Родиной в богадельне.
- А-а … и как, нравится?
Стас пожимает плечами, вздыхает:
- Да так … не определился еще. Слушай, ты могла бы не курить?
- Вообще или здесь? – усмехнулась девушка.
- Тут, остальное по барабану. Меня зовут Стас, - спохватился он.
- Полина, - улыбнулась сквозь клубы дыма девушка.
Тлеющая сигарета с хрустом сминается в блюдце, в котором уже полтора десятка окурков.
- Я смотрю, ты без выхлопных газов не можешь, - говорит Стас, кивая на обугленные фильтры сигарет.
- Это не я. Шофер ко мне клеился, чирикал тут …
Стас опускается на раскладушку, взгляд скользит по лицу, на мгновение задерживается на груди, опускается ниже. В глазах мелькает искорка разочарования и взгляд упирается в окно.
- Ты здесь будешь работать?
Полина презрительно кривится:
- Не хватало еще … Сюда ни один нормальный человек не пойдет. Даже тебя вон и то … э-э … мобилизовали. Я тут только числюсь для стажа, - пояснила она. – Работать буду в другом месте.
- Наверно, в том самом, откуда проверяющие приехали? – понимающе улыбнулся Стас.
- Может быть. Разве плохо?
- Ну … не знаю, - уклонился от прямого ответа Стас. – Мне в любой конторе скучно.
За окном раздался визгливый смех, хлопнула дверь. От удара тоненько задребезжало плохо закрепленное стекло в окне, вестибюль наполнили звуки человеческих голосов, топот ног. Стас увидел несколько любопытных взглядов, лица санитарок расцвели двусмысленными улыбками. Полина тоже заметила «внимательных», пренебрежительно фыркнула:
- Я вообще работу с людьми не люблю. Особенно вот с такими …
- А чем собираешься зарабатывать на жизнь?
- Рисованием. Мне нравится писать картины, - с вызовом произнесла Полина.
Стас улыбнулся:
- Это хорошо, когда нравится … А я вот до сих пор не знаю, кем буду. За что ни возьмусь, все надоедает. Сюда вот попал, придется пахать три года. Невезуха!
- Но ведь ты мог отказаться?
- И что, идти в армию, терпеть издевательства дураков в погонах? А то еще лучше – пошлют убивать других. Нет, уж лучше здесь, - криво усмехнулся Стас. – А ты что рисуешь? – спросил он, чтобы переменить тему.
- Разное, - улыбнулась Полина. – Только я пишу не кистью, а … ну, в общем, есть такие программы, которые дают возможность художнику создавать композиции. Используется фотографии, аватары, отрывки из фильмов. Но это очень сложные картины, я так пока не умею.
- Так ты работаешь на компьютере? Вот никогда не думал, что на нем … в нем … блин, как правильно сказать?
Стас так удивился, что даже начал запинаться. Полина улыбнулась, лицо порозовело, в глазах появился блеск. Чувствуется, что приятно такое неподдельное внимание к ее увлечению.
- Я пока учусь рисовать в фотошопе. Так, небольшие картинки. Зато у меня уже приличная коллекция кистей, иконок, шрифтов в стиле web 3 и шаблонов. А еще скачала большой набор векторных и растровых клипартов. А еще я хочу рисовать в формате 3 G, но пока не очень …
Стас слушал Полину, поминутно придерживая челюсть рукой. Он и предположить не мог, что избалованная и капризная дочка вороватого директора может быть так увлечена творчеством. Стас слышал от других, да и сам знал, что такие «детки» предпочитают не работать вовсе. Папы и мамы устраивают любимое чадо в престижный институт. Например, нефти и газа, чтобы потом всю жизнь бить баклуши за хорошие деньги в администрации нефтяной компании. А что, чем плохо? Некоторые даже этими, как их … меценатами становятся! Когда все сральные комнаты в доме укомплектованы золотыми унитазами, у жены не хватает пальцев для перстней с бриллиантами, а шея покрыта мозолями от алмазных колье, то покупают спортивные клубы. Лохи думают – с подачи проституток журналистов – что это «поддержка отечественного спорта». Наивные простаки не понимают, что любой спортивный клуб – это машина для выкачивания денег с населения. То есть с вас, несчастные идиоты. Это вы, придурки, беснуетесь на стадионах, перед экранами телевизоров, а потом устраиваете драки с болельщиками соперничающей команды. И чем больше вас, дураков, тем богаче те, кто сидит на самом верху спортивной пирамиды.
Удивительно, но термин «болельщик», имеющий явно медицинское происхождение, никого не обижает. Ты болен на голову, тебе засирают мозги, чтобы ты не задумывался о настоящих проблемах, это же очевидно, а тебе хоть бы что! Мало того, любой поклонник Спартака, Динамо - другой команды, это неважно – с полной уверенностью заявит, что все вышесказанное бред и чепуха, потому что думать он может о чем угодно. Это верно. Только вот что получается … В данном случае уместна аналогия с женщиной. Ты можешь раз, можешь два … Если хорошо покушать правильной еды – Боже упаси от виагры, морда отекает! – и женщина действительно хороша, можешь три. А вот дальше, извини, даже самый мачистый мачо только и сможет, что думать, думать, думать …
- Ладно, Стас, мне пора, - поднялась со стула Полина.
- А в интернате ты чем занимаешься?
- Да ничем, - отмахнулась девушка, - заполняю квитанции на белье, журнал учета больных веду … раз в месяц.
- Ты в палаты заходила?
- Была как-то … а что?
- Да ничего, - произнес Стас, отводя глаза.
Девушка уловила заминку.
- Ты наверно думаешь, что только тебе жалко стариков, а другим наплевать, да? – спросила Полина. – А ты знаешь, что почти у всех есть дети, которые неплохо зарабатывают и вполне могли бы содержать престарелых родителей, которые тоже получают немалую пенсию. Но дети засунули своих пап и мам сюда, где чужие люди приглядывают за ними, получая гроши от государства. И с этим ничего поделать нельзя.
Она подошла к выходу, пальцы легли на рукоять двери.
- И еще … Родители бывают разные. Тебе может быть и не нравится мой отец, а я его люблю, потому что он все делает для меня. А вот какими родителями были эти старики, - кивнула она в сторону палат, - еще неизвестно.
Стукнула дверь, Полина ушла. Стас сидит, взгляд устремлен в окно. В воздухе еще плавают остатки сигаретного дыма, перемешиваясь с запахом косметики, за стеклом опять барабанит дождь и ветер треплет остатки листвы. Самое унылое время года, осень, словно подводит итог кратковременной жизни. В щелях на подоконнике скорчились мертвые мухи, в остатках паутины колышется забытая пауком бабочка. Деревья сбросили ненужную листву, готовясь к приходу лютых холодов. Даже бодрые синицы тихо сидят в укромных местах и напрасно озираются голодные коты в поисках свежего мяса – его не будет. Остались только помойки.
После полуночи Стас незаметно для себя задремал. Тишина, за окном слышно монотонное постукивание ветра. Батарея излучает тепло и раскладушка кажется уютнее и мягче перины. Но спать нельзя. Не то что бы ожидается нападение грабителей на остатки ужина в столовой, просто дежурная санитарка по второму этажу отличается пакостным характером и какой-то патологической бессонницей. Зовут ее Марьяна Сергеевна, это та самая санитарка, которую Стас увидел в первый день службы – Кукса-Клыкова тогда заставила ее убирать лужу после веселой старушки. По ночам, от не фиг делать, она бродит по этажу, заглядывает в палаты, может подняться выше и подкараулить дежурную мужского отделения, когда та задремлет. Каждое утро Клыкова читает докладные записки в журналах наблюдения от ночных дежурных. Пишут всегда одно и то же – происшествий не произошло, но эта мегера всегда найдет повод для сочинения красочной истории о каком ни будь жутком – по ее мнению! – происшествии. Поэтому в интернате ее все недолюбливают и зовут Марьяна или еще короче – Марька.
Чувствуя, что война со сном вот-вот закончится поражением, Стас бредет в вестибюль. От дверей ощутимо тянет холодом, крашеные стены угрюмо отсвечивают блеклым огнем уличного фонаря, шаги звучат гулко и неприятно. «Эх, ужастик бы посмотреть. Что ни будь вроде «Техасской резни бензопилой», - думает Стас, мысленно подыскивая союзников по борьбе с дремотой. Но увы, кофе закончилось, ноутбук остался дома, придется ждать воскресенья. Возможно, Валериан отпустит на побывку.
- Умыться пойти, что ли? – бормочет Стас и в этот момент на лестнице раздаются шаги. Неторопливые, какие-то шуршащие, словно ноги неизвестного обмотаны газетными листами. Это лунатик, решает Стас и отступает в темноту. Он слышал, что страдающих сомнамбулизмом нельзя пугать, это может сильно травмировать психику или вовсе с перепуга коньки отбросят. Шаги приближаются, шуршание становится все громче, слышно прерывистое сопение, как будто незнакомец тащит на плечах тяжеленный мешок с картошкой. Приоткрытая дверь медленно уплывает в темноту, узкая щель выхода на лестничную площадку превращается в черный портал, за которым скрывается неведомый параллельный мир и блеклый луч дежурного освещения падает на человеческую фигуру, будто высвечивая рентгеном расплывчатый контур. Раздается короткий вздох, в звенящей тишине слышится радостное шипение:
- С-спи-ит, мальчиш-шка-а!
В холле появляется грушевидная фигура дежурной нянечки или санитарки – Стас до сих пор не разобрался в должностной иерархии дома престарелых – со второго этажа. Просторный халат болтается на упитанном теле, словно саван, что колышется от порывов ночного ветра. Короткие бутылочные ноги произрастают из «убитых» шлепанцев. Давным-давно они были балетными тапочками или по-простому, чешками. Сорок третьего размера.
С грацией умирающей слонихи санитарка крадется к сторожке. Еще несколько секунд и зловредная баба обнаружит отсутствие парня. Тогда невозможно будет доказать, что не спал в укромном уголке, гадина будет клясться и божиться, что дрых и Кукса - тоже вредина еще та! – поверит. Плакало воскресенье и ноутбук. Но просто выйти из угла и сказать что ни будь типа – добрый вечер, как дела - Стас считал ниже своего достоинства. Нужно что-то неординарное, запоминающееся и прикольное … Марьяна крадется, до цели остаются считанные шаги. Грузное тело с трудом приподнимается на цыпочки, короткая шея вытягивается максимально возможно для такого возраста, глаза распахиваются до предела, отпущенного природой. За стеклянной перегородкой никого нет! Марьяна аж приседает от радости, ладошки стучат друг в дружку, слышны тихие хлопки. Санитарка похожа на счастливого пингвина, нашедшего дохлую рыбину на берегу моря. За спиной раздаются странные звуки, какой-то стук. Марьяна вздрагивает – ночь все-таки! – лицо искажает гримаса, санитарка поспешно оборачивается …
Кувыркаясь, из темноты стремительно приближается нечто. Вращающийся предмет тускло блестит при свете дежурного освещения, изогнутые полумесяцем клыки – или рога? - смыкаются концами, хищно дергаются в такт вращения. Голова страшного бестелесного чудовища летит прямо на санитарку, издавая звуки смыкающихся челюстей. Марьяна в ужасе отступает, хочет закричать, но парализованные страхом лицевые мышцы не дают воплю вырваться наружу. Только раздается короткий стон висельника, оборванный смачным шлепком. Санитарка гупается объёмистым задом на пол, рядом падает обыкновенное пластмассовое ведро. От удара рукоять из белого пластика отрывается и отлетает в угол. Бешеные глаза санитарки опускаются долу, взгляд замирает на ведре, что шаловливо крутится аккурат между ног … и тут рождается вопль! Марьяна Сергеевна исторгает звук дивной мощи и фантастической тональности. Нечто среднее между пароходным гудком, сиреной воздушной тревоги и воплем угодившей под каток кошки. Стас буквально оглушен бурным потоком звуков, от которых возникает ломота в ушах и головная боль. Понимая, что остановить «ниагару» криков обычным путем не удастся, а надо, изо всей силы швыряет швабру. Тяжелая, не просохшая до конца тряпка ляпается прямо в лицо орущей санитарке, а перекладина бьет точно в лоб. Вопль обрывается на самой высокой ноте, словно выключился некий рубильник. Наступает тишина, появляется звон в ушах и кажется, будто остановилось время. В следующее мгновение швабра падает на пол, кафель отзывается звонким стуком. Санитарка громко охает. Щелчок по лбу и хлесткий удар в лицо мокрой тряпкой оказываются последней каплей – нервная система не выдерживает очередного сюрприза, сознание покидает бдительную сотрудницу и Марьяна беззвучно проваливается в глубокий обморок.
Стас выжидает несколько мгновений, затем осторожно покидает свое убежище. На цыпочках, словно опасаясь разбудить, подбирается поближе и застывает в недоумении. Санитарка лежит, словно Виртувианский человек Леонардо да Винчи – ноги расставлены шире плеч, руки раскинуты в стороны. Только вот лицо скрыто мокрой тряпкой. Парню становится не по себе. Марьяна все-таки человек пожилой, да и склочность характера не свидетельствует о крепком здоровье. «Блин! Не хватало только старуху убить шваброй. Вот облом будет»! – взволнованно подумал Стас. Осторожно снимает с лица обеспамятевшей санитарки тряпку, отодвигает в сторону швабру. В полумраке плохо видно, приходится нагнуться пониже. Дыхания не слышно и Стас расстегивает халат на груди, чтобы послушать биение сердца. В эту минуту на лестнице появляется дежурная с другого этажа. Не разобравшись в темноте, что происходит, она громко охает и прижимает ладони к лицу. Ноги от волнения слабеют, женщина садится прямо на ступеньки.
- Маниак? Мания-аак!!! – истошно визжит санитарка.
Стас пугается неожиданного вопля. Словно нашкодивший кот, прыгает вверх и в сторону и только после этого замечает орущую тетку на лестнице.
- Закрой рот, дура! Какой еще маньяк в доме престарелых! – кричит он срывающимся от волнения голосом.
- А чо тогда? – визгливо спрашивает санитарка.
- Плохо стало человеку, вот что! Видишь, ведро на голову упало … и швабра … вырубилась старушенция, блин! – пояснил Стас.
Санитарка с кряхтеньем, будто постарела сразу на двадцать лет, поднимается со ступенек. Держась за сердце, поминутно охая и мелко крестясь, приближается. Ослабевшие ноги слушаются не очень, так что санитарка вынуждена хвататься за стену. Приблизившись, она опасливо смотрит сначала на Стаса, потом на неподвижную Марьяну.
- Марька, ты чо, кукукнулась? – строго спрашивает дежурная с таким видом, будто Марьяна ученая ворона и обязана отвечать быстро и четко.
Не дождавшись ответа, санитарка опускается на колени. Просторный халат становится тесным и едва ли не трещит по швам, когда санитарка склонятся над неподвижной подругой. Пробыв несколько секунд в позе молящейся паломницы, санитарка со вздохом выпрямляется.
- Сердечко-то бьется, - сообщает она.
- И что делать? – спрашивает Стас.
- Поднимись ко мне на этаж, там за шкафом носилки есть. Тащи сюда, отнесем Марьяну в палату.
Носилки оказались армейского образца, то есть тяжелые, неудобные и слишком длинные. Вдобавок Марьяна в отрубоне оказалась неподъемно тяжелой. Санитарка с третьего этажа просто слабая женщина, да и Стас отнюдь не чемпион по пауэрлифтингу. С трудом уложили Марьяну на брезентовое ложе, санитарка взялась за ручки впереди, Стас ухватился сзади. Однако преодолеть даже один пролет оказалось задачей почти непосильной. Бесчувственное тело Марьяны то и дело норовило соскользнуть с носилок, ноги в вонючих шлепанцах упирались в грудь Стасу и ему казалось, что озлобленная тетка вовсе не в обмороке, а прикидывается и нарочно упирается ногами, норовя ткнуть пятками повыше, в лицо. Пыхтя и ругаясь про себя последними словами, Стасу удалось взгромоздить носилки на перила, потом вместе с санитаркой развернули их и, обливаясь потом, потащили наверх. На лестничной площадке санитарка со стоном опускается на пол, носилки наклоняются, голова Марьяны угрожающе нацеливается в дверной косяк. Стас торопливо ставит носилки, садится рядом.
- Что дальше? – спрашивает он.
- Больше не могу. Тащи ее вон туда! – машет рукой санитарка куда-то в коридор.
Стас волоком оттаскивает носилки с Марьяной к столу дежурной. Санитарка тем временем встала, на лице появилось выражение расчетливости.
- Знаешь что? Оставь-ка здесь, - задумчиво произносит она. – Ну ее, корову …
Проснувшиеся рано утром старухи с изумлением разглядывали разлегшуюся на носилках Марьяну, чей глубокий обморок плавно перешел в не менее глубокий сон. Все, кто мог передвигаться, собрались вокруг носилок и с умным видом гадали – напилась Марька или просто дрыхнет, проглотив двойную дозу димидрола, который вообще-то предназначается болящим старушкам. Дежурная мужского отделения предпочла не нарушать сладкий сон «коллеги», которая своим сутяжничеством и склоками достала всех. Поэтому когда Клыкова пришла на работу, то первым делом узрела спящую Марьяну Сергеевну, лежащую на носилках в плотном окружении старушек и старичков. На лицах обитателей интерната цвели ехидные улыбки – все уверены, что Марька лежит вусмерть пьяная.
На «разборе полетов» Стас подробно и честно рассказал, как все было. Директор слушал молча, с непроницаемым лицом, зато конопатая физиономия Куксы меняла цвет и очертания так часто, будто Клыкова хотела превратиться в инопланетное чудище, но еще не решила, в какое именно. Синюшную бледность сменяет краска жгучего стыда, кожа на лице натягивается, желваки твердеют и начинают перемещаться под сухой кожей, словно сытые мыши под целлофановой скатертью. Глаза вспыхивают зловещим огнем, затем тускнеют, как у мертвеца … Стасу даже показалось, что волосы, сплетенные в тугой узел на затылке, начинают медленно шевелиться, пряди свиваются в косички, у каждой на конце появляется маленькая змеиная головка.
- … вот так. А чего она подкрадывалась? – закончил повествование о ночном происшествии Стас.
Директор некоторое время молчит, указательный палец выбивает азбуку Морзе по крышке стола. Клыкова тоже не произносит ни слова, соблюдая субординацию.
- Ладно, Куренков, идите пока. Я приму решение позже, - устало произносит директор. По лицу Валериана видно, что всю эту историю он трагедией вовсе не считает, так как жалобы на Марьку и его уже достали. Но, с другой стороны, среагировать надо, иначе лишишься хорошего информатора.
Обитатели мужской палаты встретили Стаса как героя.
- Юноша, вы претворили в жизнь чаяния всех жителей сего дома милосердия. Виват, гардемарин! – замысловато приветствовал Стаса бывший актер Поцелуев.
- Хорошо впендюрил! – радостно затряс стриженой башкой Таранов.
- Фу, Петр! Прекратите говорить двусмысленностями, - укоризненно произнес Поцелуев.
- Жаль, ведро было пластиковым, - посетовал Давило. – Вот бы железным!
- Скажи еще чугунным, антихрист, - возмутился Благой.
Семен радостно крякнул и мечтательно закатил глаза. Видно, представил картинку в мельчайших деталях. Кувалдин, как всегда, промолчал.
- Да ладно вам, - невесело махнул рукой Стас. – Марьяна начнет кляузы писать во все инстанции, заколбасит Валерьяна по-полной, а он меня.
- Так мужайтесь, юноша! – воскликнул Поцелуев. – Моральные невзгоды преходящи, тем более что выгнать вас все равно невозможно.
- Это почему?
- Потому что говно убирать некому, - ответил прямолинейный Таранов. – В этом бл … ском заведении никто не хочет работать.
- Разве? Санитарки и няньки везде.
- Такие же старые клячи, как на женском этаже. Им идти некуда, вот и протирают казенные халаты в богадельне. А еще нашу еду домой в баночках таскают.
- Отношение к людям свинское! Ты еще не везде был, пацан, лежачих не видел, - пробурчал Давило. – По-бухтит Валерьян, но дальше дело не пойдет.
- Да? Ладно, поднимайте копыта, господа, начну полы мыть, - улыбнулся Стас …
- … ты не должен спускать это происшествие на тормозах, Валериан! – резким голосом требует Клыкова. – Мальчишка распустился! Марьяна Сергеевна имеет право проконтролировать работу служащего Куренкова.
- Контролем здесь занимаемся мы с тобой, Клео. Остальные только работают, - возразил Поспелов.
- Согласна. Но Куренкова следует примерно наказать.
- Как? Ниже должности нет, он получает мизерную зарплату, лишить премии нельзя. Пожаловаться в военкомат? Так они переведут в другой интернат и мы лишимся дармового работника. Все, что я могу, так это при всех отчитать сопляка.
Валериан вышел из-за стола, прошелся по кабинету, пальцы коснулись дверной рукоятки, язычок замка тихо щелкнул.
- Клео, не придавай излишнего значения мальчишеской выходке. Ты сама знаешь, какая гадина эта Марька или как там ее, - заискивающе сказал Поспелов, при этом ладонь левой руки коснулась туго стянутых узкой юбкой ягодиц Клеопатры, а правая легла на талию.
- Нет, Валериан! – поспешно ответила Клыкова и отступила на шаг. – Мне не нравится, что ты так отзываешься о нашей лучшей сотруднице. Все в интернате должно быть под нашим контролем.
- Да знаю, знаю … - забормотал Валериан. Он нетерпеливо прижал Клыкову к себе, но заместитель ловко вывернулась из рук директора, в глазах мелькнул огонек. Сердитый голос зазвучал еще громче:
- Валерьян, мальчишку надо наказать!
- Ладно, - вздохнул Поспелов, - но сор из избы не выносить.
После обеда Стаса нагрузили работой так, что на ум поневоле пришло сравнение с Золушкой. Служащему Куренкову было предписано убрать женскую половину, затем мужскую, помочь на кухне убрать со столов после ужина и опять же вымыть полы в комнате приема пищи. Стас хотел было возразить, но взгляд Куксы был таков, что предпочел промолчать – ну ее! Опозоренная и травмированная Марьяна Сергеевна отпросилась на три дня для «восстановления разрушенной нервной системы» - именно так она сформулировала в заявлении причину для отгулов. Клыкова вменила в обязанности Стаса и дежурство по мужскому этажу, так как оттуда санитарку переводят на женскую половину вместо «болящей» Марьяны.
Поздно вечером Стас запер входную дверь на замок, дополнительно наложил самодельный засов. От усталости руки дрожат, как с перепоя, ноги словно свинцом налиты, в голове вяло переворачиваются коротенькие мысли на тему – как откосить в следующий раз? «Все что ли»? - подумал Стас. Взгляд скользит по сумрачному коридору, на мгновение останавливается на двери в столовую. «Интересно, сегодня лунатик гулять будет? Что-то давно не видно», - размышлял он, с тоской глядя на топчан в каморке сторожа. Деревянный лежак теперь показался ему царской кроватью. Увы, теперь придется коротать ночи за столом дежурного по этажу. Спускаться вниз Кукса категорически запретила. А если что, санитарка с женского отделения настучит. Стас поднимается по лестнице, словно пародия на Каменного гостя – швабра лежит на плече, мокрая тряпка болтается как римский штандарт, пустое ведро тихо погромыхивает о перила. Выше по лестнице тихо брякает дверь, раздаются шлепающие шаги. Кто-то спускается вниз. Стас равнодушно идет навстречу, ему совершенно все равно, лунатик это или дежурная со второго этажа решила поглядеть, чем так занят молодой парень. Две медленно бредущие фигуры сближаются на площадке второго этажа. Стас поднимает глаза – навстречу идет тот самый старик, что страдает сомнамбулизмом. На этот раз нет никакой газеты на голове, лицо старика расслаблено, как у спящего, глаза плотно закрыты, руки вытянуты «по швам». Стас бесшумно поворачивается через левое плечо, швабра принимает положение «на караул», ведро скрывается за спиной. «Как солдат при встрече с генералом», - думает Стас, глядя на неторопливо идущего больного. Старик проходит мимо, слышно ровное дыхание, ощущается запах немытого тела.
Осторожно, чтобы не зашуметь ненароком, Стас продолжает путь и едва видимые в темноте ступени опять ползут навстречу. Шаги гулко звучат в ночи, тянется нескончаемой лентой стена. Наконец появляется дверь, щелкает замок, настольная лампа горит маяком надежды и Стас обессилено брякается на стул. Старенький будильник на столе показывает, что до утра осталось шесть часов – немало!
«Вытерплю, - решает Стас. – Что такое какие-то триста шестьдесят минут»?
… ветер снаружи незаметно исчезает, крадучись подступает мерзлая тишина. Раздутая, как фурункул, луна выныривает из облаков, на холодную землю изливается волна бледного света. Яростные лучи солнца теряют жизнь на поверхности земного спутника и падают к нам, лишенные смысла, цвета и энергии. Мрак становится гуще, лунный свет подчеркивает непроглядность тьмы и тишина обретает голос – мерзкий звон на грани слышимости. Кажется, что жизнь останавливается. На самом деле, она замирает в ожидании смерти. Тьма - итог любой жизни …
Ночью в интернате скончались три женщины. Ровно в полночь умерла та веселая старушка, что всякий раз при встрече с мужчинами просила отвести ее в туалет. Через несколько минут после кончины словно ветер смерти повеял на этаже – умерла парализованная женщина, с которой Стас познакомился в первый день - она просила перевернуть ее на другой бок. Он еще тогда растерялся, позвал санитарку … Ближе к рассвету отошла в мир иной старушка на соседней кровати. Люди умирали незаметно. Дежурная по этажу ничего не почувствовала, не услышала предсмертных стонов. В ночном показе по телевизору шел захватывающий французский фильм о молодом гомосексуалисте, который хотел убить насильника своей (!) подруги. Почти два часа один урод искал другого урода, а потом пятнадцать минут резал ему горло тупым ножом. Вопли, слезы, кровища … В качестве компенсации за надругательство насильник предлагал себя, на что мститель гордо ответил типа – грязный бисексуал, ты чистому «голубю» не товарищ! Какая трагедь, какая буря чуйств!
Разумеется, создатели «шедевра» не обошли вниманием и сцену изнасилования – целых девять минут анального секса в мельчайших подробностях. Интересно, сколько было дублей? А может сразу получилось, артисты люди опытные. Или режиссер с автором сценария показали, как надо.
За полчаса до смены дежурная походя проверила подопечных, все ли на месте и с чистой совестью записала в журнале наблюдений – ночная смена прошла без происшествий. Мертвых обнаружили, когда не все пациенты пришли на завтрак. Ближе к обеду появились родственники умерших старушек. Раскормленные тетки начали визгливыми голосами доказывать, что отказываются забирать трупы, так как у одной дома дети, у другой новая мебель взята в кредит, а третья просто не желает тратиться на машину для перевозки мертвой матери. Клыкова с непроницаемым лицом сфинкса слушает женщин, даже не пытаясь возражать. Как только бабы замолкают, она снова и снова предлагает забрать покойников. Видно, что Клыковой не впервой разговаривать с родственниками умерших пациентов, она спокойна и холодна, как снежная королева. Неподалеку переминаются с ноги на ногу мужья. Сигаретный дым тает в холодном воздухе, хрустит молодой ледок под каблуками полуботинок. За оградой интерната в ряд выстроились чистенькие иномарки. Одному из мужей надоедает слушать бабьи разборки. В руке появляется телефон, ухоженный палец легонько стучит по сенсорной панели. Раздается уверенный басок:
- Это регистратура? У вас морг принимает трупы? Нет, не милиция. Родственница умерла … а куда ее девать? Дома, что ли, на столе разложить?
Мужчина глубоко затягивается сигаретой, по лицу расплывается ироническая улыбка.
- Ага … вы мне еще балкон предложите. Не лето, мол, полежит … Ладно базар разводить, лучше скажи сколько стоит место на два дня. Что? Ах ты …! – матерно выругался мужчина.
Тем временем женский спор начинает переходить в практическую фазу, громкость лая уменьшается, дамы сбиваются в кучку. Через несколько минут с тыльной стороны интерната подъезжает уазик-«буханка». Мужья выносят закоченевшие трупы, завернутые в простыни, водитель уазика помогает укладывать в салоне.
- Хорошо, что мелкие … - бормочет шофер. – Если в четыре слоя, то весь интернат поместится, - шутит он.
Мужья криво улыбаются, вспыхивают зажигалки, сигаретный дым поднимается к небу. Жены стоят рядом, на лицах тревога, в глазах расчет – успеть бы получить последнюю пенсию мамаши. Да, еще надо сходить в собес, узнать, нельзя ли похоронить за счет государства. Должно же оно хоть как-то помогать гражданам! Место на кладбище нынче ох как дорого. Машина с трупами уезжает, за ней вереницей тянутся джипы и кроссоверы «безутешных» родственников.
Против ожидания, весть о смертях в женском отделении не сильно расстроила мужчин. Когда Стас появился в палате с ведром и шваброй, старичье оживленно обсуждало последние новости о сборной по футболу, а вовсе не философские вопросы о жизни и смерти.
- Да ноги не из того места растут! Уж какие деньги получают эти игрули, дворец у каждого есть, да не один, а все равно ничего не умеют, - горячится Таранов.
- Тренеры хреновые, - неуверенно говорит Давило.
- Да брось ты, Семен, оправдывать! Уже из-за границы выписали тренера, мильёны получает, а толку ноль. Голландец даже корейцев чемпионами мира сделал, а они вообще раньше играть не умели. Ноли полные были! Причем, заметь, наши клубы на общем фоне выглядят неплохо. Конечно, Европу задавить слабо, но показать кузькину мать все-таки могут. А в составе сборной шиш без масла. Ни хрена получается!
- Это верно, - вздыхает Давило. – Вроде по отдельности игроки хорошие, а вместе - черт-те что.
- Вот! А почему? Футбольных вождей разгонять пора. А лучше расстрелять к такой-то матери, что б другим неповадно было. Окопалась мафия!
- Привет, спорщики! – вмешался в разговор Стас. – Мне кажется, что мафия ни причем. Наоборот, футбольные гангстеры кровно заинтересованы в победе сборной, потому что это деньги. Чем больше побед, тем больше доходов. Получается, что – увы – играть не умеют.
- Так что же делать? Ведь других-то нет!
- Ну … как обычно, начинать с чистого листа. Нужно вкладывать деньги в дворовый футбол, в спортивные секции. Чемпионы рождаются там, на улице.
- Вот, это правильно! – воспрянул духом Давило. – В советское время играли все. И не за деньги, как сейчас, а из любви к футболу. Потому и команда была и чемпионы были. Яшин, а? Равному ему до сих пор нет! А что сейчас творится? Мафия везде!
- Мафия-футбол, футбол-мафия … как вы надоели с вашими спорами! – воскликнул Поцелуев. – Пинать мячик по полю забава простолюдинов. Примитивное времяпровождение! О высоком надо думать. В стране театры умирают, кино вырождается, искусство гибнет! А народ нуждается в просвещении.
- Ха, ты еще про балет скажи … Искусство, блин! Бегают по сцене худые бабы, юбки и так задраны дальше некуда, так они еще наклоняются да ноги к потолку тянут. И норовят срамным местом к зрителю повернуться! Нате, мол, любуйтесь … А мужики в колготках бабских, чтоб значит выпирало, как у коня … ага, и скачут, скачут … Порнография это, а не искусство! – разозлился Давило.
- Мужичье, - презрительно скривился Поцелуев. – Видите только физиологию и не способны оценить прекрасное.
- Нет, отчего же … Если мужиков в колготках убрать, оставить женщин, только не таких худых. В теле чтоб! И не бегали, как наскипидаренные, а плавно так, с чувством … Тогда ничего! – сказал Таранов.
Небритое лицо расплылось в улыбке, в глазах появилось мечтательное выражение.
- Это есть стриптиз, дедушки, - усмехнулся Стас. – Поднимайте копыта, жеребцы, полы надобно помыть.
Железные кровати взвизгнули, дощатый пол отозвался скрипом, старики с кряхтеньем убрали ноги. Обширная, как ковер, тряпка с чавканьем погружается в воду, ведро сердито звякает и мстительно выплевывает горсть воды прямо на пол. Стас ловко выжимает истекающее водой полотно и тряпка шлепается на крашеные доски пола, словно камбала на палубу сейнера …
Клыкова прислонилась лбом к окну. Холодное стекло застудило кожу, головная боль на мгновение стихла, а потом набросилась с удвоенной силой. Послышался звук автомобильного мотора, во двор интерната въезжает уазик. Машина переваливается на выбоинах, словно растолстевшая утка, старый кузов скрипит и кряхтит, как будто отдувается после тяжелой работы. Хлопает дверь, шофер спрыгивает на мокрую землю. Воровато оглядывается, рука лезет в карман. Пальцы комкают тонкую пачку ассигнаций. Водитель некоторое время рассматривает деньги, губы озабоченно шевелятся. Пересчитав «кровно заработанное», шофер прячет купюры во внутренний карман, предварительно тщательно расправив каждую бумажку.
- Какая мразь! – тихо шепчет Клыкова и закрывает глаза. Кому адресовано произнесенное слово, водителю или родственникам скончавшихся старушек, непонятно …
Негромко щелкает замок, звучат шаги. Поспелов отрывает взгляд от разложенных по столу бумаг, деловое выражение лица меняется радостью. В кабинет входит Клыкова, белый халат туго стянут талии широким поясом, пуговицы застегнуты, врачебный колпак надвинут на брови, словно стальной шлем солдата. Строгий облик дополняют высокие сапоги на острых шпильках. Клыкова опускается на стул, спина подчеркнуто выпрямлена, белая ткань туго обтягивает бедра. Губы плотно сжаты, взгляд строг, на лице нет и намека на улыбку.
- Валериан, у меня к тебе серьезный разговор, - холодно произносит Клеопатра.
- К чему такой деловой тон, Клео, - как можно теплее улыбается Поспелов, - ты же знаешь, что для тебя я готов на все.
- Мы по-разному понимаем слово «все», Валериан.
- Ну, дорогая … - поднимается из-за стола Поспелов.
- Сидеть! – останавливает его строгий окрик.
Для пущей убедительности Клыкова легонько хлопает себя по бедру. Валериан торопливо садится, его взгляд буквально прикипает к обнаженным коленкам Клеопатры. Несколько секунд длится пауза. Валериан не выдерживает, быстро произносит просящим тоном:
- Слушаю тебя, дорогая.
Взгляд скользит по бедрам, животу, поднимается выше и замирает, словно натыкается на непреодолимое препятствие – ледяные глаза Клыковой. Заместитель глядит на директора, словно удав на добычу – жестко, неотрывно, будто сверлит дырочку в голове.
- Дорогой, - слегка смягчает тональность Клыкова, - пришел счет за обучение дочери в институте. У нас с тобой была договоренность …
- Да-да, помню! – радостно перебивает Клыкову Валериан, - деньги будут.
- Когда?
- Ну …
- Завтра утром, - говорит Клеопатра не терпящим возражения голосом.
- Разумеется, но требуемая сумма у меня на даче, в сейфе, - с ласковой улыбкой сообщает Поспелов.
- Хорошо, я поеду с тобой, - произносит Клеопатра после паузы, словно приняла нелегкое решение. – Помогу отсчитать. Надеюсь, в этот раз нам никто не помешает?
- Боже упаси! Я все продумал и организовал. Промашки не будет.
Поспелов поднял руки, словно призывая небеса в свидетели и сотворил самое честное выражение лица, на которое только способен.
Валериан Николаевич был одним из тех мужчин, которым периодически требуется этакая встряска. Для посторонних людей он выглядел примерным семьянином и отцом. Собственно, так и было на самом деле, но далеко не всем этого достаточно. У некоторых мужчин – и женщин тоже! – наблюдается странная потребность в … унижении. Разумеется, этакого добра в жизни хватает всем с избытком. Почти никто не может с чистой совестью сказать, что прожил жизнь с высоко поднятой головой. Нет, кланялся. И сердце замирало от страха … И продолжает делать это сейчас, независимо от должности и объема власти. Ведь если тебя назначил на должность приказом вышестоящий начальник, то другой получил пост в результате выборов. А толпе тоже надо нравиться. А еще даже у самого могущественного властителя есть большие и малые грехи. Или фобии, так «лучшее» звучит! И даже больше, чем у простого человека. Ну, нищему-то пожар не страшен …
Валериан Николаевич считал, что давно уже перерос должность директора интерната, что способен на большее! Но рынок вакансий в области соцобеспечения ограничен, верхние ступени иерархической лестницы давно и прочно заняты. Разве что скоропостижно скончается от инфаркта заместитель главы администрации по социальным вопросам. Но, судя по его румяной роже, это произойдет не скоро. Жажда власти частично восполнялась угодливым персоналом интерната, только вот мало его, этого персонала! Да и что это за подчиненные – десяток пожилых женщин и два мужика, один из которых вечно пьян и потому плохо соображает, а второй грубый шоферюга. Валериану Николаевичу иногда снились сны, в которых он играл роль барина, помещика, владеющего тысячью душ. Стоит господин Поспелов на высоком крыльце, от самых ног расстилается бескрайнее поле. Изумрудная трава почти не видна из-под согнутых спин холопов и холопок. Ждут барского слова! Наберет Валериан полные легкие воздуха и польется речь его плавно и благозвучно, а холопы внимают …
Счастливые сны часто прерывал храп супруги и тогда Валериан лежал до самого утра с раскрытыми глазами, сон не шел, зато лезли в голову странные мысли. Попытки снять напряжение с использованием жены облегчения не приносили. Слишком уж безучастной была вторая половина. Вот уж действительно – супружеский долг! Чувствовал Валериан, что надобно что-то менять. Теряется вкус к жизни. На фельдшера интерната по фамилии Клыкова он поначалу не обратил внимания, но однажды стал свидетелем, как строгая «фельдшерица» отчитала санитарку за незначительную провинность. Строгое, почти жестокое выражение лица, застегнутый на все пуговицы халат, пальцы сжаты в кулаки – он вдруг подумал, что этой женщине гораздо больше подойдет мундир, ремни крест на крест и хлыст. Валериан вспомнил какой-то фильм про войну, там показывали надзирательниц из концлагеря … Валериан опомнился, лишь когда Клыкова прекратила словесную экзекуцию. Санитарка «убито» плетется в туалет за тряпкой, Клыкова оборачивается и тут их взгляды встречаются. Жесткое, волевое лицо женщины показалось ему странно привлекательным и даже прекрасным. А имя какое – Клеопатра! Что-то в нем этакое имперское, видится железный строй римских легионов и реют флаги на башнях.
Ухаживания и намеки ни к чему не привели, Клыкова пресекала на корню все попытки завязать с ней более тесные отношения. Валериан диву давался, что женщина столь … ну, неброской внешности ведет себя, словно королева красоты. Только не как нынешние, эти готовы отдаться любому, кто заплатит, а настоящая женщина, рядом с которой испытываешь невольную робость. Валериан, как каждый нормальный мужчина, брезговал женской доступностью, но признавал ее необходимость в отдельных случаях. Но сдаваться Поспелов не собирался. Наоборот, азарт становился только сильнее. Чутье подсказывало ему, что его не отвергают по-настоящему. У Клеопатры есть какая-то тайна.
Как пела когда-то примадонна, если долго мучиться, что ни будь получится. Ближе к середине лета получилось и у Поспелова. Ни одна женщина не останется равнодушной к упорному в ухаживании мужчине. В конце концов Клеопатра сдалась. Ну, люди-то взрослые, ходить по кафе и кинотеатрам ни к чему. К тому же Валерина довело до крайности упрямство и несговорчивость Клеопатры, просто сгорал от нетерпения. Он привез ее на дачу, когда вечер уступил место ночи и любопытные соседи не могли – случайно, разумеется! – подсмотреть, кто это пожаловал в гости к соседу. Руки дрожали от нетерпения, Валериан даже дверь с первого раза не сумел открыть, не тот ключ оказывался. Немного смущало, что Клеопатра приехала с объемистым чемоданом. О том, чтобы холодильник был полон, он позаботился первым делом, так что подобная предусмотрительность женщины показалась ему забавной.
Клеопатра входит в дом, внимательный взгляд серых глаз скользит по комнате, на мгновение останавливается на разложенном диване. Ни слова не говоря, женщина садится на край. Спина прямая, подбородок поднят, колени сжаты. Валериан все еще копается в коридоре – проклятый шнурок запутался в самый неподходящий момент, от злости пальцы дрожат, хочется порвать к черту дурацкую завязку, но шнурок новый, крепкий, не поддается. Валериан освобождается от туфли, торопливо подходит к холодильнику:
- Что будем пить, дорогая? – звучит стандартная для такого случая фраза.
- Ничего, - спокойно отвечает Клеопатра. – Сядь рядом.
«Наконец-то»! – радостно думает Валериан. Садиться как можно ближе, ладонь ложится на теплую талию женщины. Клыкова немного отодвигается:
- Не спеши. У меня есть одно условие, - говорит Клеопатра. Ее строгие глаза совсем близко, частое дыхание колышет вырез сарафана, легкий запах свежего пота кружит голову.
- Да, - хрипло отвечает Валериан.
По интонации несложно догадаться, что он заранее согласен на все условия, лишь бы получить допуск к телу.
- Ты еще не знаешь, что я попрошу, - с улыбкой отвечает Клеопатра и легонько прикасается пальчиком к губам Поспелова. От этого простого движения и улыбки у Валериана едва не срывает тормоза. Он с трудом удерживается от сильнейшего желания овладеть несговорчивой и строгой дамой прямо сейчас.
- Да, - словно попугай повторяет Валериан, потом спохватывается: - Э-э … ну что?
Женщина водружает на колени старый чемодан. Ярко сверкают замки, клепки, металлические уголки. Чемодан старый, хорошо видны потертости и царапины. Судя по вместимости, относится к категории «мечта оккупанта» Похоже, что фибровое чудо появилось на свет раньше, чем его хозяйка. Клеопатра нарочито медленно открывает чемодан, искоса поглядывая на Поспелова, у которого от нетерпения руки трясутся. Чувствуется, что содержимое его совершенно не интересует.
Крышка нарочито медленно поднимается, по комнате плывет запах кожи, чуть слышно скрипят никелированные петли. Наконец чемодан распахивается, словно пасть кашалота. Валериан с любопытством разглядывает содержимое, на лице появляется удивление:
- Дорогая, мне тоже нравится одежда из натуральной кожи, но показ мод … э-э … я думал, мы с тобой … я рассчитывал на другое!
- Ты получишь то, что хотел. Если удовлетворишь небольшой женский каприз. Мне нужно переодеться.
- Туда, - мотнул головой Валериан в сторону спальни.
- Иди! – приказала женщина.
Валериан безропотно повиновался, хотя вовсе не собирался выходить. Смутная догадка мелькнула, словно вспышка молнии и Валериан, еще до конца не осознавая, что должно вот-вот произойти, вдруг обрадовался, словно через несколько мгновений получит давно ожидаемый подарок …
В коридоре Клыкова встретила Стаса. Халат покрыт влажными пятнами, руки по локоть укрыты перчатками ядовито-желтого цвета, прядь мокрых волос прилипла ко лбу. Парень только что вымыл все палаты на третьем этаже.
- Куренков, вы куда сейчас направляетесь? – спрашивает Клыкова.
- Небольшой перекур и начну мыть полы в женском отделении. А что?
Клеопатра оглянулась. Дежурная по этажу увлеченно рассматривает глянцевый журнал. Яркие фотографии подробно рассказывают о «тяжкой» жизни известной телеведущей, о ее многочисленных мужьях и непростых отношениях с настырными поклонниками. Щеки и лоб санитарки покрыто красными пятнами, глаза горят огнем, губы шевелятся. Судя по выражению упитанного лица, санитарка мысленно там, «в нутре» красивой и такой трудной – мать ее! - «гламури». Сразу видно, уж она-то не упустит своего щщастья, обеими руками ухватилась бы за яй … э-э … ну, в общем, за то место, с которого не сорвать и бульдозером.
- Везет же людям! А ведь ни сиськи, ни письки и жопа с кулачок. Эх!! – завистливо бормочет санитарка, при этом так встряхивает головой, что белый колпак съезжает на ухо, жиденькая прядь обесцвеченных волосков крысиным хвостиком шлепается на потный лоб.
- Вот что, Куренков, - говорит Клыкова, - на сегодня все, можете идти домой. До понедельника.
- А как же … - и Стас растерянно кивает на ведро и тряпку.
- Тут есть кому поработать шваброй, поразмяться. Засиделись, коровы! – громко произносит Клыкова.
Уголки губ заместителя директора интерната вздрагивают, верхняя губа чуть приподнимается. Клыкова поворачивается на каблуках, под ногами с хрустом дробится в пыль маленький камешек. Словно пистолетный выстрел, звучит команда:
- Дежурная по этажу, подойдите ко мне!
Дальнейшего развития событий Стас решил не дожидаться. Осторожно, чуть ли не на цыпочках – дабы не отвлечь случайно заместителя директора от важных дел! – перемещается в свою каморку. Ведро и швабра летят в угол, мокрый халат прыгает на вешалку, перчатки виснут на краю ведра, словно пара дохлых жаб. Через две минуты хлопает дверь на первом этаже, лицо холодит осенний ветер, под ногами трещит молодой ледок замерзших луж. Свежий воздух наполняет грудь, улыбка растягивает губы – как хорошо быть свободным. Даже на два дня.
Понедельник день тяжелый. Сие утверждение есть истина в последней инстанции для всех, кто проводит выходные … ну, совсем легко! Стас оторвался по полной программе или, как выражались древние, «пустился во все тяжкие». На мой взгляд, эта фраза наиболее точно отражает смысл занятий так называемого «отдыхающего». Нервное напряжение уменьшается, конечно. Зато физическая немощь возрастает многократно. Увы, за все надо платить, а за халяву вдвойне. Тень отца Гамлета по имени Стас медленно перемещается по квартире. Так совпало, что мама решила воспользоваться службой сына и уехала на пару недель в почти родной - для граждан с доходами чуть ниже среднего - Египет. Maman справедливо рассудила, что если чадо занялось благородным служением сирым и убогим, то ей, свободной даме в позднего бальзаковского возраста, сам Бог велел заняться собой, любимой. «Творческий» отдых в родном городе имеет естественные ограничения – а вот увидят, а вот скажут? Мы все вынуждены считаться с общественным мнением, каким бы ничтожным ни было это самое общество. Раньше отдушиной служил Крым или санаторий в дальних краях. Юг, как война, все спишет – эта поговорка родилась не на пустом месте. Сегодня для этих целей служит заграница. Почему-то считается, что за рубежом можно вести себя, как последняя скотина и все сойдет с рук. Причем так думают как оборзевшие от заемных денег пролетарии, так и образованные интеллигенты, по капризу судьбы ставшие миллионерами. Видимо, много общего …
Как вела себя мама, Стаса не интересовало. Возможно, вполне прилично. Не это главное. Вернувшись домой, он обнаружил пустую квартиру, солидную пачку ассигнаций и записку, в которой сообщалось, что мамочка убыла в срочную и, естественно, внезапную командировку. Слегка ошарашенный Стас задумался, потом сосчитал купюры. В результате скромные мечты о тихом отдыхе в родных пенатах воплотились в бесшабашный разгул с доступными девками, «травой» и традиционной в таких случаях милицией. Вернуться в сознание из безбрежного океана нирваны, в которое неизбежно впадает любой отдыхающий подобным образом, можно только с использованием средств чрезвычайных. Для Стаса это были три будильника, мобильный телефон, запрограммированные музыкальный центр и телевизор. Ровно в шесть часов утра, когда по радио звучит гимн Родины, квартиру Стаса огласили мерзкие трели будильников, дико завизжал голосом маэстро Кипелова музыкальный центр, а телевизор взвыл утробным стоном примадонны советской эстрады – устала Алла!!! Видимо, редакция утренних телепрограмм решила, что именно это нетленное произведение как нельзя лучше подходит к раннему пробуждению.
Любой другой на месте Стаса поседел бы от ужаса, но только не он. Медленно, словно в припадке сомнамбулизма, встает с кровати новоявленный «брат милосердия». Звук шагов тонет в какофонии звуков, пустые банки из-под пива бесшумно сминаются под ногами, обгорелые спички впиваются в кожу, будто скошенная трава. Мышцы плохо слушается хозяина, походка Стаса похожа на … как бы поточнее выразиться – если медведя научить лунной походке заморского короля поп-музыки, то получится примерно так. Один за другим умолкают будильники, обрывается на самой высокой ноте визг маэстро, уставшая Алла отрубается. Наступает тишина, в которой слышен только тихий стон хозяина комнаты – головы просто нет, есть сосредоточие боли, желудок вывернут наизнанку и норовит вылезти наружу, как будто Стас за ночь превратился в морскую звезду. Мускулы перешли в состояние жидкого киселя и наотрез отказываются слушаться. Чудовищное состояние усугубляется отвратительным вкусом во рту и резью в глазах.
- Смерть, где ты? – шепчет Стас.
Патетическая фраза переходит в нутряное рычание. Зажимая обеими ладонями рот Стас бежит в туалет …
Любой, кому хоть раз в жизни приходилось напиваться, а потом, не выспавшись, в ужасном состоянии похмелья идти на работу, знает, как это невыносимо трудно. Выпить полстакана водки способен далеко не каждый, а те, кто утверждает, что делают так всякий раз, являются либо алкоголиками, либо вот-вот станут таковыми. «Умирающий» Стас бредет на остановку автобуса, словно зомби. Вокруг суетятся отвратительно энергичные мужчины и женщины, разговаривают, некоторые завтракают на ходу. Запах пищи вызывает сильнейшие позывы на тошноту. Хорошо, что хватило ума не напиваться воды с утра, хотя «сушняк» настоятельно требовал. Надо перетерпеть. Без воды омерзительное состояние похмелья проходит чуточку быстрее. К остановке приближается громадная, как дирижабль, коробка автобуса. Шепеляво лязгают двери, поток людей вносит Стаса в салон. Плотно сжатый со всех сторон Стас чувствует себя, словно конь в теплом стойле. Незаметно подкрадывается дрема, ноги слабеют. От падения на грязный пол спасает выбоина на дороге. Автобус встряхивает, тотчас раздается голос подошедшего кондуктора:
- Ваши билеты? Фу-у, выхлоп какой!
Билетер безнадежно машет рукой, понимая, что спрашивать с человека в таком состоянии бесполезно. Стас невнятно мычит в воротник, дрожащая рука вытягивается, в трепещущих пальцах шуршит купюра. Прохладные кругляши сдачи ссыпаются в ладонь, рука опускается, мелочь проваливается мимо кармана на пол. Лазить на карачках, собирая деньги, бессмысленно – пальцы оттопчут и можно вообще не встать. Сил нет. Автобус останавливается, Стас выбирается из теплого салона. На остановке никого, холодный ветер студит лицо и руки, вдалеке горят окна интерната, будто желтые глаза бешеной кошки.
- Доброе утро, юноша. Сразу видно, что выходные вы употребили с пользой для дела, но без пользы для тела, - встретил Стаса замысловатой фразой Поцелуев.
Стас замысловато машет рукой, изображая мушкетерский жест приветствия шляпой с перьями. Говорить нет мочи. Ведро с водой кажется тяжелым, как земной шар. Старики понимающе заулыбались, привычно забрались на кровати с ногами. Стас плохо соображал с похмелья, но все же заметил, что Кувалдин как-то особенно равнодушен к окружающим. Он всегда был безучастен, но сегодня … чересчур спокоен, что ли.
- Что с ним? – вяло поинтересовался Стас у Таранова.
- Вчера дочь с внуками должны были прийти. Не пришли. Он даже пенсию не тратит, складывает в подушку. Приманить хочет. А они не идут, - тихо ответил Таранов.
- А что такое?
- Ты мой пока. Потом сходим, покурим, я расскажу.
Стас вышел менять воду, Таранов явился через несколько секунд. Пересушенная до состояния древней мумии сигарета выпрыгивает из пачки после ловкого удара пальцем. Вспыхивает спичка, зажигается тлеющий уголек на конце табачной палочки. Таранов глубоко, с удовольствием затягивается. Стас смотрит с отвращением и сожалением – с «бодуна» курить ну совсем не хочется.
- Такое дело, парень … - начинает рассказ Таранов. – Есть у Кольки дочь. Взрослая, понятно дело, замужем. Внуки имеются. Живут с мужем вроде неплохо, зарабатывают хорошо, квартиру в рассрочку взяли. Или дом, не знаю точно. В общем, все в ажуре и яй …а на абажуре, - изящно подытоживает Таранов. – Только вот папашу родного видеть не желает и домашним своим не велит.
- А чего?
- Не знаю. Колян вроде мужик тихий, не драчливый. Правда, от жены вроде уходил к другой бабе, но не надолго и потом пришел опять. Ну, это дело такое, в семейной жизни всяко бывает. Водку не пьет. Сейчас, - уточнил Петр. – Как раньше, не ведаю, но водяра дело такое – раз подсел и до конца жизни, пока в ящик не сыграешь. Или «торпеду» зашьют такую, что с первой рюмки копыта отбросишь. Тут уж не попьешь! Одним словом, завязал он. А еще я слышал, - понизил голос Таранов, - будто осталась у Кольки квартира.
- А чего же он здесь? – удивился Стас. – Я думал, вы все … э-э … ну, жить негде.
Таранов усмехнулся:
- И такое есть. Я, к примеру, свою двушку сыну добровольно уступил, а сам сюда, на полное, но, надо сказать, хреновое обеспечение. Сын у меня отец молодец, жена тройню принесла, а потом двойню. Ну, чего старому пер…ну молодежи мешать? Вот я ушел. Мне в казарме привычней, хотя иногда так тоскливо бывает, что ну его на х…!
- А у других как?
- По-разному. Это ты у них спроси. Так вот … Колян человек домашний, как я понимаю, трудно ему без уюта и ватрушек. Только рассказывать в чем дело он не хочет.
- Да, чудно как-то. Дом есть, семья, а человек в интернате.
Дверь распахнулась, в мужской туалет входит санитарка, в руке пожарного цвета ведро с крышкой.
- Матвевна, ты бы хоть постучала. Вдруг я без штанов! – притворно возмутился Таранов.
- И чё? Али у тебя в штанах сюрприз какой? – лениво поинтересовалась санитарка.
- А ты покажи кой чего, будет тебе сюрприз, - с надеждой в голосе ответил Петр.
- Если бы ты был на тридцать лет моложе, а твой друг на десять лет старше, может и показала бы. Даже больше, чем кой чего. А так … вот ведро хлорки, - приподняла санитарка крышку, - любуйтесь.
- Эх, Матвевна! Не ценишь ты души порыва, - трагически тряхнул головой Таранов. Наполовину выкуренная «прима» прилипла к нижней губе, пепел просыпался прямо в нагрудный карман халата, сигарета смешно повисла белым хвостиком.
- Вот, и в штанах так же болтается, - махнула рукой санитарка. – Кстати, Куренков … сегодня Марька выходит с больничного, заступает в ночь.
- Успеха, Стас. Не подкачай, - хлопнул по плечу Таранов. – Пойду, помогу Матвевне, за ведерко подержусь.
Петр оторвал прилипший окурок, в ладони появилась расческа. Несколько энергичных движений и беспорядок на макушке превратился в задорный ежик.
- Ну, ты иди, иди … - подтолкнул Таранов Стаса к выходу, а сам направился в соседнюю комнату.
По воздуху плывет резкий запах хлора, смешиваясь со стандартным ароматом общественного сортира, слышны голоса, раздаются смешки.
- Ага, - запоздало отвечает Стас. – Мне только чокнутой Марьки не хватало до полного счастья.
После обеда заметно полегчало. Приступы тошноты отступили, головная боль перестала распирать череп изнутри, исчезла слабость. Стас ухитрился «выпасть» на полтора часа в каморке сторожа. Скрипучая раскладушка оказалась самым лучшим лекарством от похмелья. Посвежевший, но все еще утомленный, Стас выходит на улицу. Морозная стужа сдавила холодными ладонями лицо, ледяные щупальца сжали пальцы. Стас вдохнул полной грудью чистый и вкусный воздух. От избытка кислорода даже слегка закружилась голова и Стас в очередной раз дал себе обещание бросить курить. Вот прям щас, с этой минуты!
- Привет, Стасик. Как прошли выходные? – раздался женский голос.
Стас оборачивается. Рядом стоит Полина, дочь директора. Белый пуховик украшен меховым кантом, на ногах традиционные белые сапоги до середины бедра, светлые волосы уложен в строгую «ракушку». Серьезность облика подчеркивают профессорские очки из черного пластика. На ладони раскрытая пачка Dunhill Ultra. Слабый луч осеннего солнца задевает краешек, серебряное покрытие загадочно блестит и кажется, что внутри хранятся фамильные драгоценности древнего аристократического рода князей Поспеловых.
- Привет. Незабываемо, - криво улыбнулся Стас.
Рука сама тянется к роскошной пачке, слабый голос совести – ты обещал! – тонет где-то в глубине организма. Взгляд Полины оценивающе пробегает по мятому лицу Стаса, на губах появляется понимающая улыбка:
- Заметно. Лечился с утра?
- Нет, что ты! Подремал два часа и хватит. А ты чего пришла? Опять комиссия?
- Скучно дома. В институте делать нечего, каникулы. Вот и забрела.
Душистый дымок вырывается изо рта голубой струйкой, заморский табак горит быстро, словно торопится сбросить весь запас ядовитого никотина в человеческие легкие. Стас кривится. Во рту опять появляется тот отвратительный привкус, что был с утра. Окурок описывает полукруг, горящий уголек рассыпается маленьким фейерверком о край урны.
- Слушай, ты говорила, что ведешь какие-то журналы. Можно у тебя узнать адрес родственников одного здешнего постояльца? – спрашивает Стас.
- Конечно. А зачем тебе? – удивилась девушка.
- Да так, - смутился Стас, - загрустил один дедулька, никто его не навещает.
- Ну, идем.
Просматривая журнал регистрации пациентов интерната, Стас невольно обратил внимание, как много человек умерло. Оказывается, еще год назад число постояльцев превышало нынешнее количество в два раза. Жилые помещения располагались и на первом этаже и на последнем, четвертом. А вот количество обслуживающего персонала увеличилось. Об этом Стас узнал из штатного расписания. Листок бумаги, аккуратно расчерченный ровными линиями на клеточки, вклеен на обратную сторону обложки. Каллиграфическим почерком записаны фамилии, инициалы и должности. Если считать всех, включая директора, то на каждого старика и старушку приходится один человек обслуживающего персонала. «Как в лучших домах Европы, - удивился Стас. – Только вот где они все»? Он постарался припомнить всех, кого видел здесь на работе. Получалось по самым грубым подсчетам втрое меньше. « Отпуска, больничные … мало ли что, - мысленно отмахнулся Стас. – Буду еще париться»!
Адрес Николая Кувалдина он нашел быстро. В этой же графе мелкими буквами приписан адрес единственной дочери. Стас записал все на листок перекидного календаря, потом вспомнил, что это сегодняшний день, рвать нельзя. Скривился, махнул рукой и быстро выдрал.
- Нашел, что хотел? – спросила Полина.
- Да, спасибо, - ответил Стас, пряча календарный лист в карман.
Встал из-за стола.
- Ну, я пошел … - сказал и запнулся, словно в тесной комнатушке с обшарпанными стенами появился призрак министра здравоохранения и социального развития. Пока он с увлечением рылся в бумагах, Полина сняла пуховик, поправила прическу и макияж. Напротив Стаса сидит яркая блондинка, трикотаж красного цвета плотно обтягивает фигуру, белые сапоги на высоченных каблуках закрывают колени, не слишком длинное платье с боковым разрезом сползло на бедра так, что Стас невольно покраснел и отвел взгляд. Девушка заметила, какое впечатление произвела. Расправила плечи и чуть отвела их назад, спина выпрямилась, отчего некрупная грудь стала казаться роскошным бюстом. Сделать вид, что ничего не заметил в такой ситуации означает окончательно и бесповоротно испортить отношения. Ссориться с Полиной Стас совсем не собирался, но с другой стороны, изображать сгорающего от страсти Донжуана в застиранном халате и тапочках тоже глупо и смешно.
- Выглядишь, как супермодель.
- Дома престарелых?
- Э-э … (блин, я совсем не это имел в виду!) … нет, вообще. На тебя наверно обращают внимание.
- В основном придурки.
- Они робеют рядом с красивой девушкой и от того кажутся не очень умными.
Полина внимательно посмотрела Стасу в глаза.
- Если парень нормальный, он всегда остается таким.
Она подходит вплотную, бедро упирается Стасу в локоть. Полина как бы невзначай проводит кончиками пальцев по голове, отчего по всему телу разливается странное будоражащее тепло. Стас на мгновение замирает, словно лишенный способности двигаться. Его чувства просто кричат – возьми ее, другого шанса может не быть! В тишине отчетливо слышно учащенное дыхание девушки …
Конечно, Стас не былинный герой, сломить волю к сопротивлению легко. Да он вовсе и не собирался бороться с искушением, аки святой Антоний на триптихе Босха, нет. Бурно проведенные выходные сказались самым фатальным образом. Увы, все что мог Стас, это жмуриться и мурлыкать от удовольствия, как старый больной кот. Но ведь требуется совсем-совсем другое! Момент истины надвигается, словно сорвавшийся с тормозов бронепоезд, а Стас распластан на рельсах и не может пошевелить пальцем. Стыд как будто кипятком ошпаривает, лицо краснеет так, словно вся кровь собралась в голове, вот-вот из ушей брызнет, а внутри разливается ледяной холод предстоящего позора … Раздается стук в дверь, Полина вздрагивает. Створка распахивается, в образовавшуюся щель просовывается круглая, как тыква, голова санитарки:
- Полина Валериановна, вас в кабинет директора приглашают!
В глазах вспыхивает огонь любопытства, укрытое тональным кремом лицо расплывается фальшивой улыбкой, розовые ушки топорщатся, как у юной бегемотихи. Полину нисколько не смутило внезапное появление чужого человека. Еще плотнее прижимается к молодому человеку, рука обвивает шею.
- Сейчас идти или можно потом? – спрашивает она, глядя в окно.
- Вам виднее, - еще шире улыбнулась санитарка, дверь захлопнулась подчеркнуто громко.
- Вот видишь, теперь еще и дуры прибавились, - вздохнула Полина. – Надо идти.
- Да … наверно, что-то срочное … - охрипшим голосом ответил Стас.
Когда девушка вышла из комнаты, он вздохнул так, что жалюзи на окнах колыхнулись.
Вырваться на «волю» удалось только в субботу вечером. Дабы побывка не сорвалась, пришлось упираться рогом всю неделю, не допускать ссор и конфликтов. Клыкова отпустила Стаса без вопросов. На этот раз он благоразумно не сообщил о прибытии друзьям и знакомым, поэтому спокойно проспал ночь. Воскресное утро выдалось ярким, солнечным и тихим. Зима решила передохнуть, наступление холодов остановилось. Улица залита светом, робкое тепло греет землю, на прогулку выбрались уличные коты и собаки. Свежий и бодрый, как колобок, Стас быстрым шагом идет к остановке. Нужный ему человек живет на другом конце города в частном доме, маршрутка доберется только за полчаса.
Железная коробка на колесах с поэтическим названием «Газель» притормозила возле остановки ровно настолько, чтобы успеть впрыгнуть в салон. Раздвижная дверь с лязгом становится на место, будто выпавшая челюсть старика. «Водила» врубает передачу, автомобиль прыгает с такой прытью, словно за ним гонится падший трансформер. Стас по инерции пробегает в конец салона, разворачивается и мягко приземляется на свободное сиденье. Газель мчится, будто пожарная машина к горящему зданию Государственной Думы. Водитель давит педаль газа изо всей силы, руки мертвой хваткой держат руль, взгляд тверд и целеустремлен, как у строителя коммунизма. Самоуверенный дурак не понимает, что за спиной люди, которые вовсе не хотят умирать раньше срока. Наконец, одна женщина не выдерживает, салон маршрутки оглашает надрывный визг:
- Что ж ты мчишься, ирод? Убить нас хочешь?
Шофер был настолько увлечен скоростью, что не сразу сообразил, в чем дело. Женский крик он принял за визг тормозов. В глазах вспыхнул интерес, голова завертелась, словно радарная антенна, уши навострились в ожидании гулкого хлопка. Не обнаружив признаков катастрофы, шофер небрежно бросает через плечо:
- Я от графика отстаю, терпи.
Женщину фраза не убеждает, крики продолжаются, в маршрутке явно назревает скандал с вероятностью рукоприкладства. Стас упирается руками в спинку сиденья, пальцы крепко сжимают поручень, голова опускается. В таком положении больше шансов выжить при столкновении, поэтому именно так и надо ездить в наших маршрутках.
Скромный кирпичный дом огорожен от улицы деревянным забором. Калитка не заперта. Стас толкает, входит во двор. За спиной раздается урчание, следует стук захлопнувшейся калитки. Стас оборачивается и вздрагивает - возле забора сидит крупный ушастый пес. Его было не видно за калиткой, зато теперь выход закрыт, псина хмуро глядит на незнакомца и один Бог знает, что у животного на уме. Отступать нельзя, но и к дому идти тоже опасно – зубастый сторож может счесть незнакомого человека врагом. Стас замирает на месте в неудобной позе – ноги полусогнуты, спина прямая, подбородок опущен. В голове вихрем проносятся мысли, одна другой фантастичнее, но ни одной умной. Стас теряется. Если бежать в дом, то успеть можно, но дверь-то наверняка заперта! Тогда песик оторвется по полной программе. Идти обратно – прямо ему в пасть. Лоб покрывается испариной, вдоль спины бегут противные струйки пота, в ушах появляется тихий перезвон – верный признак паники.
Неожиданно пес зевает. Длинные клыки сверкают, словно кинжалы. Пасть захлопывается, розовый язык убирает слюни с нижней губы. У Стаса чуть отлегло от сердца. Он где-то слышал, что если собака зевает, она не злится. Ноги выпрямляются, звон в ушах пропадает, руки перестают дрожать. Тем временем псу наскучило рассматривать незнакомца и он решает познакомиться поближе. Мощные лапы легко поднимают массивное туловище. Пес подходит, громадная, как посылочный ящик, голова приближается. Стас с ужасом видит, что ростом пес ему едва ли не до пояса, то есть пасть, полная крокодильих зубов, находится как раз на уровне промежности. Холодея от понятного страха, Стас медленно сдвигает ладони. Когда мокрый нос пса тычется в пальцы, Стас застывает скульптурным изваянием. Со стороны он похож на гипсовую статую футболиста в штрафной площадке.
- Есть кто дома? – раздается полустон-полукрик.
Пес поднимает голову, собачьи глаза удивленно смотрят в лицо человеку. Стас старается как можно меньше шевелить губами – вдруг это не понравится собаке! – поэтому звуки получаются тягучие, словно теленок пытается говорить. Пес шумно выдыхает воздух и принимается обнюхивать незнакомца еще раз, тщательнее. Стас осмелел, позвал громче:
- Хозяева!
Дверь распахивается, на пороге появляется женщина в цветастом халате, поверх накинут желтый фартук.
- Вам что надо, молодой человек? – спрашивает она, подозрительно сощурившись.
- Я сотрудник интерната, в котором проживает Николай Кувалдин. Мне нужна его дочь, - отвечает Стас, потихоньку отступая от страшного пса. Собака, увидев хозяйку, виляет хвостом и вопросительно глядит в глаза, будто ожидая команды. Женщина оценивающе смотрит на Стаса, после секундного колебания машет рукой:
- Джин, фу! Идите в дом.
Пес тотчас теряет интерес к незнакомцу и бежит к хозяйке. Наверно подумал, что теперь этот парень будет сторожить дом. Лежать на земле под забором придется тоже ему.
- На место, на место … на, ешь! – женщина достает сухарик из фартучного кармана, сует псу в пасть.
Собака радостно хрустит угощением. Стас опасливо обходит животное, почти впрыгивает в дом.
- Кто вы, что вам нужно? – спрашивает женщина.
Из комнат в глубине дома доносится шум, радостные крики детей звенят в воздухе, с кухни тянет ароматом борща. В доме явно нет мужчин, но женщина без опаски смотрит на щуплую фигуру Стаса, в глазах только вялый интерес. Чувствуется, что хозяйку оторвали от дела и она хочет побыстрее разобраться с неожиданной помехой.
- Меня зовут Станислав Куренков. Я работают в интернате для престарелых, где содерж … э-э … проживает Николай Кувалдин. Он ваш отец?
- Да. И что? – с вызовом спрашивает женщина.
Глаза сощурились, руки, до этого висевшие вдоль тела, упираются в бока.
- Ну, вашему отцу плохо, - замялся Стас, - он все время молчит, смотрит в окно. К нему никто не приходит.
- И что? – снова повторила женщина. – Вам-то какое дело?
- Не знаю. Я всего лишь уборщик … э-э … временно работаю уборщиком и сторожем, - смутился Стас. – Мне его жалко. Я не понимаю, почему он один …
- А-а, не понимаешь …
Женщина вздохнула, на лице появилась снисходительная усмешка.
- Разувайся, проходи в комнату, - сказала она и мотнула головой, указывая, куда идти. Стас послушно снимает обувь. Он уже сто раз пожалел, что пришел сюда, в чужую семью и теперь похоже, ему предстоит узнать то, что посторонним людям обычно не рассказывают. Мы ведь любим хвастаться успехами, а вот вытаскивать скелеты из шкафа никому не хочется. Разве что выдуманных и за большие деньги, как звезды шоу-бизнеса. Стас садится на диван, застеленный зеленым покрывалом – чтобы обшивка не портилась! – осматривается. В комнате царит тот беспорядок, который всегда бывает там, где есть маленькие дети. То есть вещи разбросаны где попало, валяются игрушки, в углу, возле шкафа пыжится горшок. Из-под неплотно уложенной крышки выбивается запах мочи. В соседней комнате, куда перебрались дети, шум и крик достигают крайних пределов, словно там проводится выездная сессия парламента, посвященная урезанию льгот народным избранникам.
- А ну, тише там! – раздается окрик. Из детской не последовало никакой реакции. Женщина машет рукой, входит в комнату. Шум тотчас стихает. Через несколько секунд она возвращается. Вымытые руки блестят каплями воды, женщина неспешно вытирает ладони фартуком.
- Получше работы не нашлось? – чуть насмешливо спрашивает она.
- Я студент, подрабатываю по будущей специальности, - соврал Стас.
- Ладно, студент … Меня зовут Евгения, ты наверно знаешь, раз искал. Муж есть, сейчас на работе. У меня двое детей, да вот еще соседка подкинула своих, надо срочно уйти куда-то по делам. Дом большой, места всем хватает, - сказала женщина.
Руки давно просохли, пальцы продолжают бесцельно мять фартук, в глазах появляется тоска.
- Не знаю, зачем мне этот разговор с чужим человеком? Ну, какое кому дело!
Дочь Кувалдина скомкала фартук, потом, словно спохватившись, расправила, пальцы нервно прошлись по складкам.
- У тебя есть отец? – неожиданно спросила она.
- Конечно.
- Нет, не в том смысле. Он живет с вами?
- А-а, нет. Ушел, когда мне было десять лет.
- Вот. А меня бросил в два года. Другую женщину полюбил, - с горькой иронией произнесла Евгения. – А чем моя мама не угодила? Та, другая, была на четырнадцать лет моложе, почти подросток. Мама долго забеременеть не могла, лечилась, по докторам ездила. Все деньги уходили на врачей этих бестолковых! А помогла бабка простая, в деревне фельдшером всю жизнь проработала. Уж не знаю, что там присоветовала, только у мамы появилась я. Родила хорошо, без осложнений, в декрет ушла. Только вот годы, что потратила на мужа да на лечение, даром не прошли. Постарела мама за десять лет, морщины появились, фигура оплыла от той дряни, которой доктора пичкали. А кобелям-то тело давай! В общем, бросил нас папаша, к другой ушел. Жили сами, бабушка с дедом помогали. А он, - кивнула Евгения куда-то в сторону, - жизнью наслаждался с молодой девкой. Работящий был мужик. Квартиру от завода дали, обустроил все сам, вкалывал днем у станка, ночью ремонт делал. Только вот девка та его не любила. Она деревенской была, хотела в городе жить. А самый простой способ – выйти замуж за городского парня и прописаться на его жилплощади! Она так и сделала. Когда все устроилось – новая квартира, мебель, ребенок в детсад пошел, начала гулять. Папаше-то моему к тому времени сороковник стукнул, условия работы сказались – на химкомбинате трудился. Одним словом, ни туда, ни сюда, только ладошкой похлопать может. Выставили его на улицу, так он к нам пришел … Ну, мама простила. Одной трудно жить. Дело даже не в деньгах. Сколько б не зарабатывала, в каком бы высоком кресле не сидела, если никому не нужна – жизни нет. А мама к тому времени уже начальником цеха стала, единственная женщина на весь завод, дом вот этот обустроила. Приняла она его. Вначале все было хорошо, а через пару лет или больше, не помню - пить начал. Он и раньше «опрокидывал» рюмку, две по выходным, праздникам. Как все. Но тут дома самогонный аппарат появился. Ладно бы сам хлебал, так он и мать приучил. Ну, сколько веревочке не виться, конец будет. Пришлось лечиться. Только мама все время срывалась. Из-за него! Одним словом, спилась она. А этому вшили «торпеду» и он каким-то чудом удержался.
После смерти мамы я с отцом отношений не поддерживала. Вышла замуж, живу вот здесь. Отец какое-то время работал, потом ушел на пенсию по выслуге. Здоровья становится хуже, он давай ко мне проситься. Мол, буду с внуками нянчиться … А мне такой няньки не надо! – озлобленно произнесла женщина.
Она замолчала. Было видно по лицу, что ей неприятен этот разговор, но в то же время чувствовалось, что наступает какое-то облегчение. Женщина словно освобождалась от тяжкого груза, который давил на нее долги годы, не позволяя дышать и жить. Стас сидел ни жив ни мертв, боялся пошевелиться и дышать старался в полсилы. Он и предположить не мог, что так получится. Думал, ну приду, спрошу, как дела. А вот не могли бы вы прийти в следующие выходные к нашему пациенту, он скучает и все такое … Бывает, заедает текучка – работа, дети, проблемы со здоровьем. Часто ли мы пишем письма старикам, бабушкам, дедушкам или престарелым родителям? Да никогда! Разве что позвоним на новый год или поздравим с днем рождения. Облом нам писаниной заниматься. Вот если бы ноутбук деду купить, да по скайпу или аське поболтать, это другое дело. А уж тащиться на другой конец города в интернат, да еще в воскресенье … Нет, надо детей в аквапарк отвести, самому искупаться, на других баб – или мужиков – посмотреть, себя показать. Еще в кино можно сходить, если фильмец путевый. Например, «Дневник нимфоманки». Все в цвете, крупным планом. А если на 3 D, то полный улет!
Или просто валяться на диване перед телевизором с бутылкой пива и порцией поджаренных сосисок, просматривая все те же приключения нимфоманки. А старики, они же просить начнут. То очки новые купить, потому что на старые сел случайно и раздавил. То белье постирать, потому что машина сломалась, за ремонт дерут три цены да и вообще боязно связываться с чужими людьми, последнее время так много мошенников развелось и воров, каждый день по телевизору сообщают, как обманывают старых людей. Сходить в магазин, купить нужное лекарство, да просто поговорить с человеком, который заперт в четырех стенах! Нет, некогда. Есть дела поважнее, чем люди, которые истратили свою жизнь на тебя.
Стас был уверен, что надо всего лишь напомнить дочери, что отец нуждается в общении с родным человеком. Она выберет время, придет, поговорит и все. Оказывается, не все так просто.
- В суд обратился, мол, взрослые дети по закону обязаны содержать престарелых родителей, - горько усмехнулась Евгения. – Ну, районный суд стал на его сторону. А я обжаловала в городском. Помню, как смотрели на меня все – судья, секретарша … Злодейкой считали. И соседи, как узнали, что сужусь с собственным отцом, тоже морды поотворачивали. Им же не объяснишь! – почти выкрикнула она.
- Одним словом, доказала я, что не могу. Дети, работа … Еще на лапу дала, кому надо. Постановили организовать уход на дому при помощи приходящей сиделки. Только кому это надо? Сиделке надо хорошо платить или квартиру отписать. В общем, предложила в интернат убираться по добру, по здорову. Он кочевряжился, жалобы писал, да все без толку. Суд решение вынес, обжаловать его выше никакого терпения и денег не хватит. Ушел в интернат. А мне и ладно. И квартира его мне не нужна, я и не хожу туда.
Женщина еще раз вытерла фартуком чистые руки, вздохнула.
- Разные они, родители-то …
- Я разговаривал с вашим отцом. Он ничего не сказал о том, что уходил от вас, - осторожно сказал Стас. – Работал пятнадцать лет на вредном производстве ради квартиры.
- Ну да, для девки своей! – вскинулась женщина. – Она отсудила у него почти все, только комната осталась в коммуналке.
- А говорят, квартира, - удивился Стас.
- Да врут, не знают ничего!
- Не мое дело судить вас, - неуверенно произнес Стас. – Но можно хоть раз сходить к нему. Он и так уже наказан … ну, хуже некуда. Знаете, интернат это такое заведение … даже не знаю, как объяснить. Не тюрьма, но …
- Очень похоже. Если не хуже, - с усмешкой продолжила женщина. – И тюрьма, и дом престарелых – это наказание за неправильную жизнь. Ты еще молодой, не поймешь этого. Думаешь, преступление – это когда украл или убил?
Женщина встала, из груди вырвался тяжелый вздох. Детские крики в соседней комнате усилились, появились нотки нешуточного возмущения. Евгения с беспокойством оглянулась. Стас понял, что пора уходить.
- Ну, я пошел. Спасибо, что выслушали.
- Ага, иди. Я, может быть, зайду к вам, посмотрю на отца. Только не знаю, когда, - рассеянно ответила Евгения.
Было видно по лицу, что мысленно она уже там, в детской, решает большой конфликт маленьких людей. И на кухню еще надо, приготовить на всех …
Стас вернулся домой засветло. Тусклое зимнее солнце освещает замерзающую ноябрьским вечером землю, словно загаженная мухами лампочка. Нечеткие тени деревьев расплываются по стылой траве, кусты похожи скелеты инопланетных чудовищ, на тонких ветках леденеют капли утреннего дождя. Идти никуда не хочется. Телефон Стас отключил. На столе мерцает индикатор ноутбука, приглашая зайти на скайп поболтать с подругами. Телевизор блестит полированной мордой, в погасшем экране отражается шкаф, диван и сам Стас, сидящий в кресле. В доме тихо, если не считать далекого бурчания перфоратора – тремя этажами выше кому-то неймется делать ремонт на ночь глядя.
Счастливая матушка на днях вернулась с отпуска, вся загорелая и знойная. Сидеть дома, само собой разумеется, не пожелала. «Улетела» к подруге хвастаться настоящим загаром и приобретенными по дешевке безделушками с претензиями на драгоценности. Провести вечер дома, с сыном не захотела. Стас раньше не осуждал мать за достаточно свободный образ жизни. Нельзя же ставить крест на личной жизни только потому, что у тебя взрослые дети. В конце концов, Стас тоже предпочитал болтаться по дискотекам и ночным клубам вместо посиделок на кухне за чашкой чая с матушкой. Но сегодня, после разговора с дочерью Николая, почувствовал себя … ну, трудно объяснить. Словно бы выпал из мчащегося вагона и оказался посреди степи, ночью, один … Отполированные тысячами колес железные полосы дороги холодно сверкают ледяными искорками при свете луны, тихо шуршат ветви придорожных кустов, пространство вокруг скрыто черной мглой. Ночь, тишина и ты. Унеслась вдаль яркая, веселая жизнь, твое место занял другой. Он радуется, этот счастливчик, не подозревая, что срок отмерен, время неумолимо отсчитывает мгновения и однажды он тоже окажется в пустоте. Слабый, беззащитный, испуганный … Догнать поезд жизни нет сил, отойти от проложенного пути страшно. Остается только плестись по шпалам в тщетной надежде, что кто ни будь подберет и все будет как прежде.
Что бы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, Стас берет пульт, палец давит первую попавшуюся кнопку. Черный экран с готовностью вспыхивает яркими балаганными красками, из динамиков выплескивается натужно-веселая песенка. Очередные «поющие трусы» кричат в микрофон про любовь и счастье, что-то вытрясывают из ягодиц и грудей. Идя навстречу пожеланиям слабовидящих зрителей, часто наклоняются задом и передом.
Интересно, что сейчас делают мои старики? – подумал Стас. «Своими» он называл обитателей четвертой палаты. Тоже, наверно, смотрят этот вот «субботний вечер», жалкую пародию на старый «Голубой огонек». Стас как-то видел эту передачу по каналу Ретро. Тоже не подарок была, задалбывали своим бормотанием передовики производства, всякие доярки, трактористы и прочие ударники. Но там хотя бы не было пошлости, жлобской вульгарности и откровенного эксгибиционизма. Глядя на полуголых певичек, так и кажется, что все они страдают бешенством матки в особо тяжелой разновидности.
Палец нажимает следующую кнопку, разноцветный балаган исчезает, вопли обрываются, словно фанатики-террористы перерезали горло сразу всем «орущим трусам». Так бы на самом деле! Экран расцветает зеленым и голубым цветом, появляются джунгли, их сменяет саванна, по которой бродят громадные двуногие ящерицы. Твари размером с карьерный экскаватор дерутся друг с другом, орут, как бешеные паровозы, от стереофонического рева стены вздрагивают. «Уж лучше это, из жизни динозавров, - подумал Стас. – От попсовой дряни дебилом станешь»!
Удивительно, как много людей с удовольствием поглощают – иначе не назвать! – продукты примитивной культурки. Жрут, и не давятся! Увлечение начинается в раннем подростковом возрасте. Там, в безмятежном детстве, это простительно, человек только начинает взрослеть, однако все имеет начало и конец, стадии развития накладываются одна на другую, мыслящее существо растет. Увы, большая часть людей останавливается там, в детстве. То есть физические процессы продолжаются, организм растет, матереет, потом стареет, а вот душа или дух или … словом, то, что составляет сущность человека, созданного по образу и подобию Бога, не развивается. Похожа на надутый до половины воздушный шарик. Вроде объем есть, в руки взять можно, но какой-то он мягкий, вялый, маленький и немудрящий. Дети такие шары выбрасывают за ненадобностью или просят папу надуть как следует.
Посмотрите, как много вокруг постаревших малышей! И не важно, какой высоты и ответственности должность занимает ребенок, сколько у него жен, детей или мужей, какие дипломы и ученые степени имеет. Он дите, всего лишь научившееся вести себя по-взрослому. Потому так много вокруг глупости и несправедливости, необъяснимой – то есть детской! - жестокости и эгоизма. Именно такие вот дитятки, пробравшись на царский трон, затевают никому ненужные войны, разоряют собственную страну, приводят нацию к катастрофе, а жадные до денег и чинов историки выдумывают идиотские теории про заговоры жидомасонов, классовые противоречия или планетарное правительство подпольных миллиардеров. Слава Богу, нашлись умные головы и придумали ядерное оружие. Упершись голой жопой в атомную бомбу, не расшалишься и поневоле начнешь взрослеть!
Тем временем телевизионная драка динозавров достигает кульминации, надсадный рев чудовищ стихает. Звучит нежная музыка, вкрадчивый голос диктора сообщает, что в продаже вот-вот появятся новые, необыкновенные прокладки с крылышками улучшенной конструкции. Стас вздрагивает, он настолько погрузился в мысли, что перестал видеть и слышать окружающее. Плюс ко всему телефон разразился заливистой трелью звонка – Стас не любил мелодии – и заурчал, как злобный кот. Ругаясь в полголоса, Стас давит пульт, телевизор немеет. На экране телефона высвечивается номер абонента, имя и маленький букетик роз. Это условный символ знакомой девушки, означает – я готова на все!
- Иди ты … - хмуро бормочет Стас и отключает телефон. Настроения развлекаться с глупой телкой нет абсолютно. Реклама кончилась, на экране топчутся динозавры, но включать звук не хочется. «Интересно, а где мой отец? – подумал Стас. – Должен же быть у меня папа. Куда он подевался? Геройски погибший летчик испытатель, что ли? Иль боец невидимого фронта? Матушка ничего не рассказывала о нем». Мать действительно избегала разговоров об отце Стаса. А он не очень-то и спрашивал. Ну, нет и не надо, у многих семьи неполные. Стас взглянул на часы – половина одиннадцатого. Надо бы ложиться спать, но сон не идет. Поток мыслей опять возвращается к старикам, осужденных судьбой на пожизненное проживание в интернате.
Так ли? Некоторые утверждают, что судьбы нет, мы сами делаем свою жизнь. Ошибаются и те, и другие. Судьба или суд Божий это как общее направление движения. Ты словно идешь по широкой дороге. Можно взять правее, левее, шагать посередине. Только вот остановиться нельзя и невозможно вернуться назад – дорога движется тоже. Даже если упадешь на жесткий асфальт и ладони закроют уши, а веки сожмутся до рези в глазах и появятся красные круги на черном, все равно понесет тебя в неизвестное. И обратно не беги, дорога быстрее. Так что лучше тебе идти вперед. Все знают – что посеешь, то и пожнешь. И сеют, не понимая, что за саженцами надо ухаживать, иначе вырастает чудовище. Чего ждет старая мать, если вся жизнь прошла в пьяном дыму? На что надеется пожилой отец, бросивший детей именно тогда, когда они особенно нуждались в помощи и защите? Верно, есть закон, обязывающий взрослых детей заботится о престарелых родителях. Но не зря говорится – закон что дышло, куда повернешь, то и вышло. Вот и поворачивают … Интернатов для престарелых людей в нашей стране много, они переполнены, от того условия содержания ужасны. Но так же много и приютов для сирот и условия в них мало чем отличаются. У многих стариков есть взрослые и вполне обеспеченные дети. У сирот тоже есть папы и мамы.
Домофон орет, словно испуганная лягушка. Стас вздрагивает, сердитый взгляд останавливается на пластиковой коробочке, что злобно мигает красным глазом и гадко квакает. «Зараза, надо скинуть с телефона что ни будь приличное. Эта мерзота достала визгом»! – подумал Стас.
- Кто? – спросил он в трубку.
- Это я, Стасик, открывай, - раздался мамин голос.
Стас нажимает кнопку, по привычке открывает дверь квартиры. Он всегда так делал, когда мама возвращалась с работы. На лестничной площадке постоянно темно. Какой-то урод тырит лампочки на следующий день, как их установят. Дворник махнул рукой, жильцам нет дела, поэтому на площадке только естественное дневное освещение. Вой лифта обрывается, с лязгом расползаются двери, темноту режет напополам прямоугольник тусклого света. Появляется мама. В руках громадный букет, на лице улыбка.
- Сегодня праздник, мама?
- У сотрудницы день рождения, отмечали.
- А цветы тебе?
- Их было так много, что досталось всем. Поставь пожалуйста в вазу.
Стас принял букет, цветочный запах плеснул в лицо душистой волной, в носу защекотало и Стас с трудом удержался, чтобы не чихнуть.
- Как у тебя дела? Как твоя служба? – спросила мама.
- Ничего. Ужинать будешь?
- Спасибо, нет. Я так наелась торта, что с завтрашнего дня сажусь на самую строгую диету, - трагическим голосом произнесла мама.
- Так то завтра …
- Не смей искушать меня! – притворно сердится мать.
Она подошла ближе, посмотрела в глаза.
- Тебя что-то беспокоит. Трудно там, в этом интернате? Может быть, надо было все-таки идти в армию? Всего год.
- Да ладно, поздно уже что-либо менять, - махнул рукой Стас. – Просто … ну, невеселое это место, интернат для престарелых. Настоящий клуб одиноких сердец сержанта Пеппера.
Мама села в кресло, щелкнул выключатель, свет торшера упал на лицо и сразу стало видно, как постарела мама – появились мешки под глазами, выступили морщины по углам рта.
- Битлз пели о другом одиночестве, - тихо сказала она. – Там была надежда. А в жизни все по-другому.
- Ты давно видела папу?
- Несколько лет назад. Случайно встретились в супермаркете.
- И что?
- Ничего. Кивнули друг другу и пошли по своим делам.
- Кто он?
- Ты имеешь в виду, кем работает? В милиции или что-то в этом роде … Ему всегда нравилось искать, ловить и не пущщать.
- Почему вы разошлись.
- Из-за статистики, - горько улыбнулась мама.
- Что? Причем здесь статистика? – удивился Стас.
- Женщин в стране больше, чем мужчин, вот причем. Встретил моложе, красивее и ушел к ней. У мужчин есть выбор.
- Так он женат … ты не говорила об этом.
Мама вздохнула.
- А зачем? Что это меняет?
- Ну … - пожимает плечами Стас.
«А действительно, что меняет»? – подумал он.
Многое! Рушатся детские мечты, что папа не ушел к другой женщине, а живет в одиночестве. Горько сожалеет, кается, хочет вернуться домой, но не решается попросить прощения. Мама ведь строгая, может не простить. Вот бы разыскать его и все объяснить! Многие дети живут с такими мыслями, не в силах понять, что отец просто вычеркнул их из своей жизни. Дети растут, взрослеют, раны затягиваются. Но душевные травмы имеют свойство не рубцеваться. Они все время кровоточат. И если встретится на пути тот, кто предал, пощады не будет!
- Расскажи что нибудь о нем.
Мама недовольно пожимает плечами, на лице появилась гримаса недовольства:
- А что рассказывать … Познакомились в институте. Я только поступила, он был на третьем курсе. Поженились на четвертом и я сразу ушла в академический отпуск из-за тебя, - улыбнулась мама. – Отец твой уже работал, жили на его зарплату в общежитии. Потом …
- Что он за человек, мама? – перебил Стас. – Я знаю только его имя.
- Да, ты Константинович. Что за человек? Ты похож на него и внешностью и характером. Ну, это естественно …
Мама замолчала. Было видно, что ей неприятен разговор, взгляд скользит по комнате, перебегая с предмета на предмет, словно разыскивая что ни будь такое, что позволит сменить тему.
- Мама! – тихонько позвал Стас.
- Мы расстались с твоим отцом еще до твоего рождения, - глухим голосом ответила мать. – Я была беременна тобой, а у него уже была другая. Я только потом узнала об этом. Успевал на два фронта, - горько усмехнулась мама. Немного помолчала, произнесла: - Та оказалась лучше.
Мать встала, подошла к окну. Из распахнутой форточки хлынул стылый воздух, по ногам прошла волна холода. Щелкает замок сумки, в руках появляется пачка сигарет, вспыхивает огонек зажигалки. По комнате ползет табачный дым пополам с запахом зимы – за окном идет снег.
- Мам, ты знаешь, что курить вредно? – попробовал пошутить Стас.
- Знаю. Кофе пить вредно, чипсы плохие, автомобили отравляют воздух, которым мы дышим … Говорят, что жизнь это дорога к смерти. Если так, то какая разница?
Стас не курил уже очень долго, с позавчерашнего дня – дал себе слово бросить гадкую привычку. Сейчас так захотелось подымить! Но в присутствии матери не решился. Ему и раньше было неудобно курить при матери - ну вот стеснялся почему-то! – а сейчас тем более не станет. Не разрешает что-то внутри.
- А что было потом?
- С тобой нянчилась. Как твоя бабушка говорила: сраньки выносила, пеленки стирала. На памперсы денег не было. Когда подрос, сдала в ясли. Надо же было институт окончить. А дальше проще. Девчонки с общежития помогали, родители … Так вот и вырастила.
- А почему еще раз замуж не вышла? Ты ведь красивая.
- Женихи мои тебе не нравились, - усмехнулась мама.
Недокуренная сигарета летит в форточку, красный огонек описывает полукруг, по крутой дуге падает на асфальт и разлетается микроскопическим фейерверком.
- Ладно, хватит разговоров на сегодня. Тебе завтра рано вставать, мне тоже на работу. Спокойной ночи.
Мама ушла, плотно притворив за собой дверь. Стас сидит в полутьме, комната слабо освещена торшером, из-за неплотно закрытой форточки тянет холодом. Последняя фраза мамы про женихов все объяснила. Только сейчас Стас понял, почему все эти годы мама оставалась одна, хотя возможность создать новую семью была и не раз. Как и многие женщины, оказавшиеся один на один с житейскими проблемами, она отдала всю любовь ребенку. Любое событие, любой мужчина рассматривается такими женщинами через призму отношений с единственным чадом. Отношения с мужчиной строятся по принципу – ты полюбишь моего ребенка, я полюблю тебя. Только так и никак иначе. И если пятилетний малыш заявит, что ему этот дяденька не нравится – все, кандидат в мужья безжалостно изгоняется. При этом совершенно не важно, по какой причине не понравился - игрушка не такая или сделал – совершенно справедливо! – замечание за неряшливость. Как малыш сказал, так и будет. Несмышленый карапуз превращается в домашнего диктатора, тирана, чья власть не ограничена ничем. Нет, его заставляют кушать и вовремя ложиться спать, но в главном, в том, что составляет смысл жизни любой женщины, он властвует безраздельно. Трудно осуждать мать за любовь, но! В этой жизни за все надо платить. И за любовь тоже. Особенно за неразумную. Незаметно пройдут годы, ребенок вырастет. А каждый ли сын или дочь по достоинству оценят жертву матери? Не скажет ли: « Тебя никто не просил сидеть дома. Надо было устраивать личную жизнь, когда была возможность. А сейчас в мои дела не лезь»! Бывает и совершенно по-другому. Малолетний тиран как-то незаметно перерождается в раба, а любящая мама в деспота, который решает все – где учиться, с кем встречаться, какого цвета покупать носки. Взрослый мужчина превращается в маменькиного сынка, который не мыслит себя без опеки родительницы, боится жизни и во всем полагается на мнение мамы. В итоге страдают все.
Утро понедельника выдалось морозным и снежным. За ночь земля словно покрылась белым пухом, снежная пудра обсыпала деревья, припаркованные машины и крыши домов. Дороги в одночасье превратились в катки. Как всегда, большая часть автомобилистов не удосужилась сменить резину. Машины превратились в самоходные аппараты без тормозов и город превратился в одни большой аттракцион под названием – забодай меня, чувак! Особенно весело было на остановках. Вчерашние трактористы и комбайнеры из бедных республик бывшего Союза, пересевшие за руль маршрутных такси, превратились в камикадзе. Пока один высаживал пассажиров, второй лихо подкатывал к остановке, дабы перехватить желающих уехать. Сжатый до твердости алмаза снег не в состоянии удержать на поверхности даже пушинку, колеса маршрутки скользят по льду, как по воздуху. Рыжая «Газель» врезается в ПАЗик, как торпеда в борт вражеского крейсера. Глухой удар сопровождается хрустом железа, звоном стекла и воплями перепуганных пассажиров. Забавно выглядят смуглые лица «водил» - глаза выпучены, как у рака, усы топорщатся, с полных губ срывается поток мата с южным акцентом, руки выделывают сложные па в воздухе, словно человек отмахивается от надоедливых насекомых. Глядя на весь этот бардак, Стас решил, что лучше взять такси. Эта категория частных извозчиков все еще комплектуется из своих, местных мужиков. Многие даже с высшим образованием. Пожилой «мерседес» гостеприимно распахнул дверь, Стас плюхнулся на передние сиденье.
- До интерната доберемся? – спросил Стас.
- Запросто! – бодро ответил таксист. – К родственнику в гости? – спросил он.
- Нет, работаю там.
- Вот как! – удивился водитель. – Благородное занятие. Только в газетах пишут, что плохо там старикам живется. Персонал невнимательный и ворует.
- Я не такой, я стараюсь, - сказал Стас.
Таксист не ответил, только кивнул и пожал плечами. По лицу мужчины было видно, что он не очень-то верит молодому парню, но спорить не станет – клиент все-таки!
На входе в интернат Стас встретил ту самую Марьяну, из-за которой получил выговор и прославился на весь дом престарелых. Едва он переступил порог, как вторая дверь распахнулась, показалась внушительная фигура. Белый колпак сдвинут на брови, лицо злое, в руке ведро с грязной водой. Глядя вдаль, словно колхозница на известном памятнике Мухиной, Марьяна прет, как танк. Стас вежливо уступает дорогу, опасливо отодвигаясь подальше. Мстительная санитарка запросто может плеснуть грязной водой. Интернат встречает традиционным запахом подгорелой каши, из туалетов тянет бодрым ароматом хлорки, в столовой вяло переругиваются повара. Наверно, из-за каши.
«Понедельник – день тяжелый»! – усмехнулся про себя Стас.
Поднимаясь по лестнице, почувствовал … ну, некоторую нервозность, что ли. Мимо пробегает санитарка с выпученными глазами, на лице видно сильнейшее желание не то сходить по большой нужде, не то срочно поделиться новостью последнего часа с подругой. Полы халата развеваются точь в точь как бурка Чапаева, коротенькие пухлые ножки мелькают, словно спицы в колесе, шлепанье тапочек сливается в шорох. Сверху, с четвертого этажа, доносятся невнятные крики и стук, будто молотком в стену колотят и иногда попадают по пальцам. Стас на всякий случай прижимается к стене – вдруг сверху еще побегут! – и таким вот образом пробирается в свою каморку. Когда он, в халате и с ведром в руке, выходит в коридор, крики стихают, стук прекращается. В интернате наступает полная и абсолютная тишина, которая бывает только в космосе. Это означает, что высокое начальство сильно разгневано.
Каждый из нас, бывавший в подобной ситуации, знает – попадаться на глаза начальству ни как не можно. Это будет катастрофа, конец любой, самой блестящей карьеры. Даже уборщицы, вечные, вездесущие и в принципе не увольняемые, чья профессия насчитывает не одну тысячу лет, предпочитают переждать «бурю гнева» где нибудь в укромном уголке. Юный и наивный болван Стас этого не знал. Он искренне полагал, что гнев начальства конкретен, ограничен временем и пространством …
- Что это за вид! Что за швабра дурацкая!! Почему ведро из столовой!!! – посыпались гневные выкрики, едва только Стас поднялся на третий этаж. Посередине коридора стоит Поспелов, лицо покрыто пятнами свекольного цвета, галстук висит криво, волосы всклокочены. Стас недоумевающее оглядел себя – вроде все нормально: застиранный серенький халат, деревянная швабра и тряпка из мешковины, оцинкованный бок ведра украшает желтая надпись – «пищевые отходы».
- Дык полы мыть … - начал было оправдываться Стас.
- Да понятно, что не ремонт собрался делать … Что за экипировка? С какого музея взята? Как в девятнадцатом веке, черт возьми!
Поспелов разворачивается всем телом, грозно выкрикивает куда-то вверх:
- Клеопатра Ксенофонтовна, подойдите сюда!
Кукса появляется тотчас, будто находилась в засаде где-то совсем рядом.
- Я все поняла, господин директор. Сотрудник немедленно будет обеспечен всем необходимым, - произнесла она почтительно.
Узел рыжих волос на затылке дернулся, указывая Стасу путь на четвертый этаж, на лице появилось выражение усталости. Было видно, что Поспелов достал ее своими криками. Стас послушно бросается наверх, перепрыгивая сразу через две ступени. Через несколько секунд он уже стоит перед дверями кладовки. Кукса тем временем неторопливо поднималась по лестнице, а гневный голос Поспелова уже гремел на площадке второго этажа – директор распекал какую-то санитарку за неряшливый внешний вид.
- Что случилось, Клеопатра Константиновна? – спросил Стас завхоза.
- Да так, небольшие проблемы с котельной, - махнула рукой Кукса. - Я давно предлагала выгнать этого пьяньчужку, да он какой-то дальний родственник. Седьмая вода на киселе, - вздохнула Клыкова. – Ладно, бери вон там все, что нужно и иди работать.
Стас достал с полки пластиковое ведро с приспособлением для отжима, алюминиевую швабру со съемными наконечниками, рассовал по карманам упаковки моющих средств. На всякий случай прихватил запасные перчатки и респиратор. Расписался в книге учета и был таков. Причину пылкого гнева руководства Стас узнал позже. Интернат имел собственную котельную. Она досталась ему еще с тех времен, когда в этом здании располагалась поликлиника. Небольшой домик с высокой трубой, похожий на лагерный крематорий, когда-то согревал не только больницу, но и рядом расположенные дома. Потом появилось централизованное отопление, а котельную сохранили как резервную. Увы, план проведения центрального отопления к зданию больницы не сбылся. Поликлинику построили в другом месте, а дом престарелых это совсем другое ведомство, план надо переделывать, согласовывать по новой и так далее … В итоге котельная стала единственным поставщиком тепла в интернат и значение фигуры кочегара выросло до астрономических масштабов. Разумеется, на столь значительный пост не могли взять человека с улицы. Назначили «своего», какого-то деревенского родственника Поспелова. Холостяк и пенсионер, кочегар и жил в котельной. Это очень устраивало Поспелова, так как можно было сэкономить на двух штатных единицах, а зарплату регулярно ложить в карман.
Первое время было хорошо. Проблемы начались после того, как котельную перевели на мазут. Кочегару не надо было возиться с углем, появилось свободное время, а вместе с ним и мысли разные. Типа – а не заняться ли чем ни будь? И занялся … Сначала по стопочке, потом по две. Вскоре возлияния стали обильными и постоянными, в результате чего кочегар совершенно перестал обращать внимания на котельную. Форсунки, которые распыляют мазут в топку, стали забиваться и выходить из строя, насос подкачки начал перегреваться и бить подшипники, помещение котельной наполнилось пустыми консервными банками и бутылками. В конце концов запасных двигателей не осталось, подшипники закончились, без подкачки воды бойлер перегорел. Интернат остался без горячей воды и отопления. А на дворе вторая половина ноября и минус три градуса. Финансы, отпущенные до конца года, израсходовали еще в сентябре, деньги остались только на питание стариков, проводить срочный ремонт оборудования не на что. Было от чего взбеситься!
Господин Поспелов сидит за столом. Голова опирается на руки, пальцы тонут в спутанных волосах, галстук висит, словно оборванная веревка висельника, в глазах тоска. Взгляд бесцельно бродит по кабинету, ни на мгновение не останавливаясь. В углу тихо бормочет приемник, звучит музыка. Дверь без стука открывается, на пороге показывается Клыкова.
- Ты не занят?
Вместо ответа Поспелов молча указывает глазами на стул. Клеопатра садится на край сиденья, спина прямая, руки по-ученически сложены на коленях. Тонкие губы сжаты, волосы собраны в узел на затылке, лицо строгое, будто Клыкова председательствует комиссией по организации похорон.
- Что ты собираешься делать? – спрашивает она негромко.
- Не знаю, - шепчет в ответ Поспелов. – Денег на новый двигатель в сборе нет, кочегар до сих пор пьян, температура в системе падает. К обеду в палатах будет, как на улице.
- Обратись в администрацию, они обязаны помочь!
- Они спросят, где деньги, выделенные – в том числе! – на ремонт котельной. Ты не хуже меня знаешь, что в интернате конь не валялся, все работы проведены только на бумаге.
- Речь идет не о ремонте, а этом … как его … двигателе для прокачки.
- Подкачки, - автоматически поправил директор. – Давали на все. Надо было вовремя запастись подшипниками и отдать двигатели на перемотку. Черт, этот пьяный идиот все испортил!
- Ну, я предупреждала, что он ненадежен. Но тебе было неудобно перед деревенской родней!
- Знаешь, давай не будем об этом сейчас! Хватит, без тебя тошно! – скривился Поспелов.
Он встал, прошелся по кабинету, возле окна остановился. Как назло, тучи с утра разошлись, припорошенную снегом землю освещает солнце. Красный столбик на градуснике приближается к пяти градусам.
- Дьявол! – выругался Поспелов. – Даже не знаю, к кому обратиться. Таких моторов ни у кого нет.
- А на городской котельной? – спросила Клыкова.
- Я с тамошним директором не контактирую.
- Как видишь, зря. Что он хотел от тебя прошлый раз?
- Машину. Надо было чего-то там привезти негабаритное. Наш уазик подошел бы. Только не спрашивай, почему не дал! – вскинулся Поспелов.
- Не буду, - притворно опустила глаза Клыкова. – Я и так знаю, что на автомобиле возили старуху из третьей палаты в больницу. Через два дня она умерла.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что они, - кивнула Клеопатра на дверь, - и так все умрут не сегодня-завтра. А тебе … нам, - поправилась она, - еще жить, детей в люди надо вывести. Вот и подумай, что важнее – старуха или железяки для котельной.
Поспелов шумно вздохнул, развел руками.
- А сейчас-то что делать? – спросил он жалобно.
- Звони директору городской котельной и решай вопрос!
- Кудысь укатила наша сивка-бурка! – задумчиво произнес Давило, глядя, как интернатовский уазик выезжает за ворота.
Семен стоит у окна, нос плющится о стекло, дыхание затруднено. Вокруг лица расплывается мутный ореол.
- Что за манера употреблять простонародные слова … - скривился Поцелуев.
- А я и есть народ! – окрысился Давило.
- Ага, скажите еще, его лучшая часть! – иронично усмехнулся Поцелуев.
- Да, представь себе! Только мы, коммунисты, выражаем чаяния и надежды людей, которых продажная спекулянтская власть предает и продает! – завелся с «пол оборота» Давило. – Ты посмотри …
- Здрссте! Поздравьте меня, я получил новые прибамбасы для уборки! – громко произносит Стас.
Он стоит на пороге, потрясая синим прямоугольным ведром.
- Швабра космического века! – похвастался Стас алюминиевой палкой с резинкой на конце.
- В задрипанной богадельне … - усмехнулся Поцелуев.
- Рразговорчики в строю! – шутливо рявкнул Таранов. – Убрать всем копыта!
Старики послушно забрались на кровати. Только Кувалдин не пошевелился. Он и так лежал, как всегда укрытый одеялом до подбородка. Стас заметил, тихонько вздохнул – значит, дочь так и не пришла.
- Что нового в вашем мире, Стасик? – спросил Поцелуев. – Расскажите нам что ни будь интересное.
- О чем вы? – удивился Стас. – Я смотрю те же программы, что и вы.
- Какой ужас, - вздохнул Поцелуев. – Надеюсь, хоть газет вы не читаете?
- Намекаете на советы доктора Преображенского? Но он говорил о советской прессе.
- Боже мой, какая разница! Ложь и промывание мозгов суть любой журналистики.
Стас обмакнул швабру в водный раствор доместоса – тот самый, что убивает всех микробов наповал - задумался.
- А знаете, вы правы. Мне на глаза как-то попалась старая газета … прошлогодняя что ли? Ну, не важно … Так вот, я с удивлением обнаружил, что в ней написано то же самое, что и в нынешней. Те же герои светской и политической хроники, те же события, сплетни и слухи … Такое чувство, что в типографии только числа поменяли. Новостей почти нет, газета заполнена рассуждениями журнальных шакалов типа – а что будет, если сделать так-то и так-то. А еще фотографии и подробные описания похождений известных проституток, политиков и их детей, которые уже проститутки, но еще не политики. Прочтешь этот блуд и кажется, будто в помоях искупался.
- Браво, юноша! Вы рассуждаете, как зрелый и весьма умный муж. Браво! – потрясенно прошептал Поцелуев.
- Ну, ты мужик! – крякнул Таранов.
- А я всегда утверждал, что буржуйской власти не удастся облапошить всех, - сказал Давило с таким видом, будто на кремлевских башнях уже зажглись красные звезды, а в кремлевском дворце собираются депутаты на очередной съезд КПСС.
И только Кувалдин продолжал молча лежать на кровати. Белесые брови приподняты, в голубых глазах стынет выражение странного и непонятного восторга. Или это кажется?
Стас привычными движениями собирает грязь с пола, вода теряет прозрачность, превращается в мутную жижу. По палате распространяется запах дезинфекции.
- Фу, и здесь воняет хлором! Стас, а вы знаете, что этим веществом убивали людей в первую мировую войну? – спросил Поцелуев.
- Как? Это всего лишь средство для чистки. Убивает всех микробов, - удивленно ответил Стас.
- Да, но в основе лежит хлор, ядовитейшее вещество. Убивает все живое.
- Хватит капризничать, Пацалуев! Парень старается, чистоту наводит, а ты брюзжишь, как старый пень, - пробурчал Таранов.
- Хам. Сколько раз вам говорить, что моя фамилия По- а не Па-целуев! Вы, Таранов, типичный солдафон и хам, - ответил бывший актер.
Он произнес эту фразу почти без эмоций, спокойно. Чувствовалось, что от частого употребления казарменный юмор Таранова не производит должного впечатления.
- Да ладно вам … Я сейчас открою форточку, проветрю и домою чистой водой, - поспешил загасить возможный конфликт Стас. Он подошел к окну, взгляд на мгновение остановился на лице Кувалдина. Голубые глаза старика с интересом смотрят на зеленый флакон доместоса. « Чего это он? – подумал Стас. – Первый раз видит, что ли»?
Понедельник выдался тяжелым не только для руководства интерната. Досталось всем. Злой и расстроенный Поспелов гонял персонал, как помойных котов. По всему зданию раздавались команды: убрать! унести! отмыть! И что б больше я этого не видел!!! Упитанные санитарки порхали, словно раздутые водородом аэростаты, халаты трещали по швам, накрахмаленные колпаки сползли на бок и держались только на заколках. С непривычки к труду женщины сильно потели. Масла в огонь добавила и Клыкова. Она гораздо лучше знала, где что не сделано или сделано, но не так, как надо. Клеопатра не кричала. Глядя в глаза немигающим взглядом, она ледяным голосом отдавала распоряжения и устанавливала время окончания работы. Санитарки в ужасе хватались за сердце, под мышками расплывались темные пятна пота, дешевый грим стекал с полных щек ручейками. Жизнь в интернате вскипела, словно вода в гейзере. Ближе к обеду война с разгильдяйством и беспорядком стихла так же внезапно, как и началась. Обессиленный вспышкой гнева Поспелов забрался в кабинет и более на глаза не показывался. Аврал и суета понемногу стихли, жизнь вернулась в привычное русло. Двери палат приоткрылись, по коридорам зашелестели осторожные шаги стариков. Обитатели дома престарелых собираются возле телевизора в так называемой комнате релаксации.
Стас наскоро перекусил в столовой, вышел во двор. Морозный воздух наполнил легкие свежестью, на лицо упали снежинки, холод попытался забраться за шиворот. Стас поднял воротник, достал сигареты. Табачный дым резанул горло, рот наполнился гадким вкусом … ну, средства, от которого насекомые погибают. Контраст с чистым зимним воздухом получился такой, что чуть не стошнило. Стас выкурил сигарету на треть, потом выбросил. Лицо скривилось, будто хлебнул тухлой воды, кадык дернулся, горло сдавил спазм. С трудом удерживая позыв к рвоте, несколько раз глубоко вдохнул. Стало легче. Стас достал мятую пачку, внимательно посмотрел. « А не бросить ли к чертовой матери? – подумал он. – Экая дрянь! И стоит дорого, и во рту, как жуки насрали, и голова кружится … И вообще, плохо быть рабом даже самого себя». Подул ветер, снежинки в панике шарахнулись кто куда, несколько самых глупых свалилось за воротник. Холодная дрожь пробежала вдоль спины, обхватила грудь узким обручем, от чего на мгновение перехватило дыхание. Стас вздрогнул всем телом, поспешил обратно, в тепло. Сегодня ночью ему опять дежурить, надо поспать до вечера.
Утром следующего дня Стаса пригласил к себе Поспелов.
- Вот что, молодой человек. У меня к вам просьба личного характера. Не сочтите за труд съездить в дачный поселок, отвезти вот эту коробку, - показал Валериан на картонный ящик. Сбоку изображен пылесос, чуть ниже рисунка надпись, гласящая, что данный аппарат может … в общем, все - уберет, соберет и отсортирует чуть ли не самостоятельно. Хозяйке надо всего лишь стоять рядом и постоянно улыбаться. Именно так все и показано на картинке.
- Мне, видите ли, некогда, я очень занят с утра. Вот адрес, - протянул он вчетверо сложенный лист бумаги, - и деньги на проезд.
- А как же уборка?
- Не волнуйтесь, этим есть кому заняться, - усмехнулся Поспелов. Он, видимо, еще не отошел от вчерашнего, так что и сегодняшний день обещал быть нелегким для всего персонала интерната.
- Да, конечно, обязательно доставлю, - поспешно улыбнулся Стас.
Везти коробку с пылесосом в общественном транспорте очень неудобно и хлопотно. Так же, как телевизор. Народу много, все спешат побыстрее забраться в теплое нутро автобуса, занять места получше. Человек с коробкой вызывает естественное чувство раздражения. Глядя на несчастного, почти каждый думает – и куда эти жлобы прутся со своими ящиками? Неужто жаба удавила такси взять? Ведь на пылесос (телевизор, музыкальный центр, журнальный столик и т.д.) денег хватило! Человек с коробкой испытывает такую же дискриминацию, как самый черный нигер США в середине прошлого века. Просто за людей не считают. Особенно раздражительные старушки, которых чрезвычайно много в общественном транспорте после утреннего часа пик, когда дети на работе, а внуки в школе. Это отдельная порода людей, у которых много свободного времени, имеются льготы на бесплатный проезд и чрезвычайно скверный характер. Блуждания по линиям городской инфраструктуры упорядочены, имеют конкретную цель, но глупы по сути. Предыстория путешествия на край света, то есть на другой конец города заключается в том, что подруга сообщила по телефону, будто бы сегодня – завтра, в следующую пятницу, это не важно! – в тамошнем магазине будут продавать конфеты типа «дунькина радость» на пятьдесят копеек дешевше за килограмм, чем в остальных районах. Во как!
Весть мигом облетает всех старушенций микрорайона, затем района, потом округа. И вот пожилые домохозяйки собираются в поход! Как правило, для перемещения в пространстве выбирается наземный транспорт, он спокойнее. Вооруженные сумками на колесном ходу, старушки съезжаются к указанному магазину, быстро образуя сварливую очередь. Время от времени пенсионерки раздраженно выясняют, у кого больше прав на конфеты и, соответственно, кому ближе стоять к прилавку. Вместе с «дунькиной радостью» прикупается – про запас! – кусковой сахар, баранки в маковых зернах и чай той марки, которая больше всего рекламируют по телевизору в промежутках между сериалами. После завершения выгодной сделки старушня расползается по квартирам готовиться к возвращению внуков со школы.
У кого есть внуки, конечно.
Вышеописанное выглядит глупо и смешно, но для старых людей это едва ли единственная отдушина. Небольшое приключение, светлое пятно в серой и однообразной стариковской жизни, заполненной лекарствами, одиночеством и тоской. Стас достаточно хорошо знал особенности характера пожилых людей, поэтому рисковать не стал. Заказ такси по мобильнику занял минуту, еще пять на ожидание. Коробка укладывается в багажник, Стас садится на переднее сиденье, в руке бумажка с адресом. Таксист молча глянул, кивнул и машина тронулась с места, как застоявшийся конь – резво и сильно.
Дачный поселок оказался в городской черте, так что уже через десять минут такси прибыло на место. Стас с любопытством огляделся. В городе ходили разные слухи о поселке и его обитателях. Когда-то, еще при советской власти, отдельным гражданам выделяли пресловутые шесть соток на окраине. Появились деревянные домики, напоминавшие внешним видом собачьи будки. Бесплодная земля покрылась садами. Город рос и как-то незаметно садовое товарищество оказалось едва ли не в центре. Когда миновало время всеобщей халявы и всему назначили цену, на дачный поселок обратили внимание. Свободная земля – собачьи будки пенсионеров не в счет! – в городской черте ценится на вес золота в буквальном смысле. На владельцев участков посыпались соблазнительные предложения, словно из сказочного рога изобилия. Чего только не обещали чиновники из городской администрации и скороспелые бизнесмены. Некоторые, памятуя о бессмертной поговорке – с сильным не дерись, с богатым не судись – продали землю по предлагаемой цене. Но большинство решило не поддаваться на посулы. Люди быстро смекнули, что стоимость клочка земли может вырасти до цены футбольного поля, а то и целого стадиона и ни в какую не соглашались на продажу. Вот нет и все! Тогда вместо пряника появился кнут. Чиновники стали выискивать ошибки в разрешительных документах, депутаты начали придумывать новые законы, а бандиты, часто действующие в интересах и тех и других, просто жгли дома и отстреливали жителей. Впрочем, до настоящей войны дело не дошло. Как бы не ругал обыватель родную милицию, все-таки большинство людей в серой форме честно исполняют свой долг. Во всяком случае, стараются …
Когда цена одной сотки достигла пятизначной суммы, многие сами стали продавать землю. Смешно, в самом деле, выращивать копеечную редиску на грядке стоимостью в целое состояние. Таким образом, на сегодняшний день три четверти бывшего садового товарищества занято двух - трехэтажными виллами, участки огорожены каменными заборами, за железными воротами скучают сторожевые псы или прогуливаются охранники. И только несколько домиков из ветхозаветного силикатного кирпича прячутся за ветвями плодовых деревьев, словно уличные будки-сортиры в парке. Это все, что осталось от того, что давным-давно гордо именовалось дачным поселком.
Такси фыркнуло клубком голубого дыма, звук мотора растаял в морозном воздухе. Стас растерянно вертит головой, пытаясь отыскать нужный дом. За время новостроя все перемешалось, застройка велась хаотично и теперь дома расположились не друг за другом, а как попало. Сохранилось несколько дорог, вдоль которых расположились дома … нет, рыцарские замки, не хватает только крепостных стен и рвов, заполненных водой. Стас еще раз взглянул на бумажку. Поспелов неумелой рукой нарисовал схему расположения домов, жирная линия указывает путь от центрального входа. Стас глубоко вдохнул холодный воздух, поправил неудобную коробку и отправился в путь. Мимо плывут дома, отгороженные от мира разнообразными заборами – каменными, железными, деревянными. Ограды украшены затейливыми коваными узорами или выложены цветным кирпичом. Вкусы хозяев разнятся так же, как наверно, они сами. Одни предпочитают глухие заборы по два метра высотой, за которыми лают псы, а по верху проходит первая линия обороны, то есть сигнализация. Другие выставляют все напоказ – заборы собраны из железных прутьев, видно все и всех. Стас с любопытством смотрит на следы роскошной жизни богатеев – на пожухлой траве одиноко блестят забытые игрушки, ведет хоровод семейка пластмассовых гномов, детские электромобили похожи на елочные украшения, оставленные на ковре.
Солнце на мгновение выглянуло из равнодушной тучи, кроваво-красным пламенем вспыхнули качели. Железный язык детской горки засверкал серебром, трава вокруг припорошена снегом. Вдруг показалось, будто приехал цирк маленьких людей. Они где-то рядом, вот-вот появятся и стылый воздух зазвенит от веселых криков … Вместо радостных лилипутов откуда ни возьмись появляется откормленный ротвейлер. Брыластая тварь просовывает башку между прутьев, раздается хриплое гавканье. Стас шарахается, нога соскальзывает с мерзлой земли, коробка описывает короткий полукруг и смачно врезается в пол. Внутри что-то хрустнуло. «Это упаковочный пенопласт»! – поспешил успокоить себя Стас. Благостная созерцательность улетучивается, мысли суматошно разлетаются, затем выстраиваются в солдатский ряд. Из строя выходит одна и громко говорит: - Отдай уже этот пылесос, дурак!
Стас торопливо ковыляет по дороге с коробкой в руке. Края больно бьют по ноге, веревка режет пальцы, на лбу появляется испарина. Если верить бумажке, до нужного дома рукой подать. Только вот самой дачи не видно. Вдоль дороги выстроились каменные дома, у каждого сбоку торчит цилиндрическая пристройка под конической крышей. Это не силосная башня и не водонапорная емкость, как могут подумать некоторые. Советские жлобы, в одночасье ставшие богатеями, возомнили себя этакой «солью земли» и начали поголовно строить дома с внутренними спиральными лестницами, дабы отличаться от простых – так они считали! – людей. В итоги пригороды оказались застроены «холодильниками» из красного кирпича, унылыми и безвкусными, как микрорайоны позднего советского периода. В ходе естественного отбора периода первоначального накопления капитала половину хозяев домов перестреляли или пересажали. Новые владельцы тоже решили отличиться – приказали замазать кирпич штукатуркой. Дома разукрасились в желтый, зеленый или розовый цвет, в зависимости от вкуса жильцов. Примерно в это же время в магазинах стали появляться цветные холодильники …
Пройдя метров триста, Стас окончательно выбился из сил. Усталый и обозленный, он с ненавистью смотрит в бумажку и вдруг понимает, что нужный дом где-то здесь, совсем рядом. А если подумать, то … Стас удивленно смотрит на трехэтажный дом крепость. В заборе из желтого кирпича сделаны фигурные вырезы, забранные коваными прутьями. Хорошо виден внутренний двор, пол выложен плиткой, высокое крыльцо блестит накладным мрамором, колонны из белого камня увиты высохшим плющом. Массивные двери из вороненой стали плотно закрыты, ярко блестит позолоченная ручка, свиной пятачок врезного замка сверкает никелем. Колонны поддерживают широкий балкон, служащий козырьком над входом. Края огорожены аляповатыми перилами в стиле коломенский ампир. Козырек крыши украшен лепниной, обрамление окон тоже этакое «ампирное». Слева от дома вместительный гараж на два автомобиля, в глубине участка возвышается крытый бассейн – об этом легко догадаться по витринным окнам, за которыми блестит поверхность воды. На крыше торчат уши спутниковых антенн, причем над бассейном тоже.
- Вот блин, не туда зашел! – с досадой шепчет Стас.
Он с тихой ненавистью смотрит на коробку. Очень хочется пнуть, но нельзя.
Раздвижные ворота вздрагивают, вспыхивают сигнальные лампочки, массивная створка отползает. Стас отступает на шаг, на всякий случай загораживается коробкой – вдруг и здесь собака! Дверь в доме распахивается, на пороге появляется знакомая фигурка в трикотажном платье.
- Стасик, заходи, – улыбаясь, произносит Полина.
В этот раз она без сапог, ноги утопают в пушистых тапочках, светлые волосы лежат на плечах и никаких профессорских очков.
- Ну иди же, холодно! – притворно сердится девушка и отступает в дом.
Стас спохватывается, нелепо семенит с неудобной коробкой. Руку тянет так, что кажется, будто она стала длиннее наполовину, нога наверняка будет фиолетовой от синяков до щиколотки. За спиной лязгает захлопнувшаяся створка ворот, Стас входит в дом, тепло охватывает со всех сторон и он с немалым облегчением ставит проклятую коробку на пол. Все!
- Привет, как добрался? – спросила Полина.
- Благодарствую, относительно, - кивнул Стас.
Он с любопытством оглядывается. Прихожая отгорожена раздвижными дверьми с витражом, широкий коридор тянется дальше и заканчивается просторной кухней. Слева лестница на верхние этажи и спуск в полуподвальное помещение. Там сауна, душевая, туалет, в углу белеет громадина стиральной машины. Справа гостиная размером с баскетбольную площадку, с потолка свисает хрустальная люстра. Окно в полстены задрапировано шелком, сбоку широкий камин, вокруг кресла, диван и низкий журнальный столик. И повсюду цветы, цветы …
- Красиво! – вздохнул Стас.
Он уже разулся и стоит на пороге комнаты. Про коробку с пылесосом забыл. Полина рядом, на губах лукавая улыбка, глаза хитренько щурятся.
- Проходи, - чуть подтолкнула под локоть.
- Ага, - кивнул Стас и остался стоять на месте. Прямо напротив него висит громадное, два на два метра, полотно. Лес, люди в странных одеждах, светит яркое солнце …
- Что это за картина? – смущаясь, спрашивает он.
- Не знаю, - легко ответила Полина. – Какая-то мазня. Стоит больших денег.
- А-а, - с облегчением вздохнул Стас. – Я как-то не очень насчет живописи, не увлекаюсь, - пояснил он.
- Да мне тоже по-фигу. Я предпочитаю компьютер.
- Да, ты говорила про фотошоп … Красиво у вас!
- Да так, - пожала плечами девушка. – Я декорации под старину не люблю. По душе хай-тек.
Вторая половина гостиной занята прямоугольным столом на толстых низких ножках, рядом диван, как двуспальная кровать. Вдоль стены расположился буфет. Внутри, на зеркальном стекле корячатся фарфоровые вазы, хрустальные блюда и тарелки с витыми ручками. Буфет широк, словно футбольные ворота и высок. Осторожно ступая по мраморному полу Стас подходит ближе. В зеркале отражается щуплая фигурка в джинсах и растянутом свитере. Красное обветренное лицо выделяется свекольным пятном на сверкающем фоне хрусталя и фарфора.
- Если хочешь, я покажу тебе свои картины, - тихо произнесла Полина.
- Давай. А как с пылесосом? Надо убрать с прохода, - спохватился Стас.
- Оставь. Завтра придет уборщица, она знает, что делать, - отмахнулась девушка.
Они поднялись на второй этаж.
- Вот моя комната. А там, - указала она глазами, - душ, ванная. Справа спальня, из нее выход на лоджию.
Спальня такая, что можно в теннис играть.
- Скромно живете, - шутливо промямлил Стас.
- Да, так себе, - согласилась Полина без тени иронии.
Комната девушки оказалась на удивление небольшой. Половину занимает раскладной диван, рядом шкаф для одежды. Из мебели все, если не считать простого офисного кресла и компьютерного стола. Громадный монитор занимает весь угол, по бокам внушительные колонки. По полу, на диване разбросаны бумаги с эскизами, папки, на столе кружка с остывшим чаем, тарелка сухариков и все те же бумаги.
- Извини, беспорядок тут, - улыбнулась девушка.
- Творческий, - кивнул Стас.
Полина провела ладонью над клавиатурой, монитор ожил.
- Фотоальбом! – коротко приказала девушка.
На экране появилась фирменная заставка программы, затем начался показ слайдов. Яркие картины сменяют друг друга, звучит монотонная успокаивающая музыка. Девушка еще не стала полноценной художницей, картины были переделками из фотографий космического пространства, инопланетных пейзажей или рисованных фантасмагорий. Однако коллажи выполнены так искусно, что Стас не всегда мог отличить монтаж от настоящего произведения.
- Красиво … я бы так ни за что не сумел, - покачал он головой.
Ему никто не ответил. Стас обернулся и увидел Полину с подносом в руках. На тарелке горкой сложено печенье, исходят паром две чашки кофе. Рядом малюсенькая сахарница и упаковка сливок.
- Ты смотри, пей кофе, а я приберу тут, - сказала Полина, опуская поднос на стол.
Стас кивнул. Девушка подошла к дивану, сгребла в охапку белье. Трикотажное платье, и без того тесное, натянулось так, что молния вот-вот расстегнется в интересном месте. Линии фигуры обрисовались выпукло, словно под мокрой простыней. Стас на мгновение забывается, хлебает кофе на всю пасть. Кипяток хлынул в глотку, ошпарил язык. Острая боль на мгновение парализовала все тело, из глаз хлынули слезы, лицо побагровело. Но не плевать же на стол горячей жижей? Сглотнул, поток огня рухнул в пищевод, оттуда в желудок. Титаническим усилием воли Стас сдержал дикий вопль, что так и рвался из груди, дрожащей рукой достал платок. Чистая, сухая ткань осушила слезы и пот, на мгновение приятно охладила лицо.
- Полиночка, ты не могла бы принести холодной воды? Или давай я сам схожу, - забубнил Стас в платок.
Боль становится нестерпимой. Не дожидаясь ответа, Стас срывается с места и галопом мчится в туалетную комнату. Слезы опять заливают глаза, почти ничего не видно. Стас по памяти находит дверь, распахивает. Сквозь мутную пелену видны только темные и светлые пятна. Так, это большое, наверно кабинка душа. Это поменьше и белое – умывальник! Почти ничего не соображая, Стас бросается к раковине с затейливо изогнутым краном, поднимает рычаг. Струя холодной воды хлещет в лицо, глаза, наполняет гортань. Тонкие струйки бегут по спине, рубашка намокает, но Стас не чует.
Пламя внутри отступает, холодная вода притупляет боль. Стас громко, словно конь, фыркает, в изнеможении опускается на пол. Краем глаза замечает, что струйка воды продолжает литься из крана, только как-то странно, не вниз, а вверх. В дверях появляется Полина.
- Стасик, что с тобой? – изумленно спрашивает девушка.
Продолговатое лицо вытянуто еще больше, глаза круглые, пальцы нервно мнут полотенце.
- Да так … холодненького захотелось … кофе очень горячий запить, - как можно беспечнее говорит Стас.
- Из биде?
- Ага. Такой кайф! Что???
Стас сидит на краю дивана, лицо перекошено гримасой боли, ошпаренные губы похожи на сытых пиявок. Говорить Стас не может, обожженный язык ворочается с трудом. А больно как!
- Может, тебе кефиру холодненького принести? – спрашивает Полина, участливо заглядывая в глаза. На губах появляется улыбка и сразу исчезает, потом губы снова растягивает усмешка, но усилием воли девушка заставляет себя быть серьезнее. Нехорошо смеяться над травмированным.
- Шпашибо … нэт, - отрицательно трясет головой Стас. Буквы выговариваются по одной, с паузами. От усилий глаза округлились, лицо скривилось, опухшие губы колыхнулись, как уши слона на ветру.
- Ну, что ж ты так … хлебаешь. Не пиво! – скорбно произносит Полина, но в глазах прыгают чертики.
- Я не пуу пыфо. Пошмотшел на … - кивнул Стас и показал глазами место, на которое посмотрел.
Лицо девушки слегка зарумянилось, она улыбнулась, уже не сдерживаясь.
- Ну, я же не знала, что ты … запиваешь.
Стас взмахнул руками, лицо стало еще более страдальческим.
- Покашивай далше каштинки, - попросил он.
Полина села рядом, в руке появился пульт дистанционного управления.
- Смотри, Стасик, я покажу тебе самые удачные картины. Вот например …
Полина говорила что-то еще, но Стас не вслушивался в слова. Нарочно или случайно, девушка села так близко, что ее бедро прижалось к ноге, от него исходит настоящий жар, он распространяется по всему телу. Стас попытался слегка отстраниться, но так получилось, что он убрал руку и Полина прижалась к нему всем телом. Пришлось положить руку на талию и вот они уже сидят на диване обнявшись.
Нельзя сказать, что Полина категорически ему не нравилась. Просто вкус немного другой. По мнению Стаса, Полине надо кое-где добавить, а кое-где убавить, ну, и может быть, иначе одеваться. Редко бывает, что бы девушка нравилась вся, то есть с головы до ног и характеры совпадали. Внутри каждого из нас живет образ, идеал, под который мы подгоняем … нет, это грубо. С которым мы сравниваем всех женщин. Увы, общий недостаток всех идеалов в том, что они недостижимы. Красивое лицо и сексапильная фигура принадлежат глупой и жадной стервозе. Добрая и чуткая душа живет в неказистом теле дурнушки. Кому-то нравиться большая грудь и бедная женщина, обделенная природой именно в этом месте, вынуждена рисковать жизнью, соглашаться на операцию по увеличению груди. Столько денег, сил и нервов потрачено, а он проводит время с другой. Безнадежно влюбленные мужчины истязают себя в тренажерном зале, колются очень опасными стероидами, чтобы побыстрее нарастить груды мышц. А ей все равно! И даже если тебе везет в этой жизни, ты сказочно богат и можешь купить все, в том числе и ее, в глубине души ты понимаешь, что купил только тело, сердце не принадлежит тебе. Терпит она, потому что не хочет возвращаться в нищету. А ведь хочется, чтобы любили просто так, бескорыстно, а не сожительствовали в строгом соответствии с пунктами брачного контракта.
Нравится, не нравится – мы не железные. Стас уже не столько смотрел на экран, сколько размышлял, как бы вот так сделать, что вроде само собой получилось. Или не заморачиваться понапрасну и брать все в свои руки. Оно конечно, правильно, но с ошпаренной физиономией и обожженными губами не больно-то по-донжуанствуешь. К тому же Стас не был решительным в отношениях с девушками, нужной храбростью – или наглостью, кому как – не обладал.
- Полина, у меня губы обожжены. Понимаешь, я бы хотел …
Говоря это, он невольно прижал к себе девушку, потому что любое движение головой причиняло боль. Полина не дала договорить фразу. Нисколько не смущаясь, она сказала:
- Я все понимаю, Стасик. Я сама поцелую тебя. А сейчас расстегни молнию на спине …
Короткий зимний день идет на спад. И так неяркое солнце потускнело еще больше, появились оттенки багрового и красного, по припорошенной снегом земле ползут вытянутые тени. Где-то далеко лает собака, гудит клаксон автомобиля. Звуки доносятся чуть слышно, в приоткрытое окно врывается холодный воздух. Полина свернулась калачиком, Стас лежит прямо, вытянув ноги и руки «по швам». Немного повозившись, Полина задает самый «женский» вопрос:
- О чем ты думаешь, дорогой?
Никто из мужчин не скажет правду. Все врут, ибо признание смерти подобно. Стас не был наивным простаком, понимал, что ответ скрыт в самом вопросе.
- О тебе, дорогая.
Полина удовлетворенно вздохнула, из-под одеяла высунулась рука, подхватила край одеяла и тщательно подоткнула.
- Мне пора обратно, Полина. Твой отец убьет меня или заставить вымыть с мылом крышу интерната за опоздание, - произнес Стас, глядя на часы.
- Не волнуйся, - чмокнула в щеку Полина. – Я буду твоим адвокатом и выиграю дело.
- Все равно пора. Пока доеду, то да се …
Стас начал одеваться, а Полина накинула халат на плечи и побежала готовить «перекус».
На кухне приятно и вкусно пахнет жареной ветчиной, маринованными огурчиками и кофе. Комната сплошь заставлена разнообразными гаджетами для варки, жарки и выпечки. Стен не видно из-за жарочных шкафов, печей с грилями и без оных, столешница уставлена кофемолками и кофеварками, соковыжималками и комбайнами, электромешалка – фу, лучше по заморскому! - «блэндер» - соседствует с электрочайником, тостер прячется в тени громадной мясорубки с программным управлением. Единственный свободный клочок стены занимает плоский, как поднос, телевизор. Индустриальный пейзаж завершает двухдверный холодильник циклопических размеров.
- На фига столько? – кивнул Стас.
- Что? А-а … это подарки.
- Папа дарит маме?
- Нет, дарят папе. С мамой они давно не контачат. Он с Клеопатрой живет.
- С Куксой? – изумился Стас. – Ой, прости! Это не мое дело.
- И не мое, - пожала плечами Полина. – А почему кукса?
- Ну, старички прозвали ее Куклуксклан, по первым буквам имени, отчества и фамилии. Я сократил.
- А-а … да, она такая. Никому спуску не дает. Наверно, поэтому и одинока.
Наступила пауза. Продолжать разговор было неудобно, поэтому Стас постарался сменить тему:
- Странные подарки для мужчины.
- Наоборот, - возразила девушка. – Это, - обвела она рукой кухонные агрегаты, - очень облегчает жизнь. Отец не любит готовить, я тоже. Покупаешь в магазине все готовое, то же мясо в вакуумной упаковке, почищенные овощи, специи. Выложил в блюдо, отправил в печь. Нужные ингредиенты и время приготовления покажет панель, надо только нажать сенсор данного блюда. Вот смотри.
Полина подходит к духовому шкафу, палец легко касается панели управления. На небольшом экране появляется слово: жаркое по-аргентински. Чуть ниже состав блюда и время готовки.
- Сначала идет режим разморозки, затем жарка. О готовности сообщит надпись на панели и голос, - пояснила девушка. – Грязную посуду потом сложить в посудомоечную машину, вымыть, высушить и убрать на полку. Это уже самому можно сделать, - улыбнулась она.
- Да, классно. Так даже ребенок может готовить.
Стас еще раз оглядел исполинскую кухню, затем вышел в гостиную. Взгляд невольно остановился на громадной, как раскрытый парашют, люстре. Хрустальные капли сверкают алмазным блеском, позолота искрится и кажется, что вот-вот прольется бриллиантовый дождь драгоценных камней. На мраморном полу загадочно вспыхивают огоньки – это вкрапления кварца отражают свет люстры. В углу притаился камин, белеет горка березовых поленьев. Шелковые шторы, похожие на застывшие водопады, призрачной завесой отгораживают уютный мир дома от грубого внешнего мира. И воздух в комнате приятный, бодрящий и чуть горьковатый, как в соляной пещере.
«Да, - подумал Стас, - это вам не вонючая палата номер четыре. Отсюда и уходить не хочется».
Стас хмыкнул, попробовал улыбнуться обожженными губами. Получилось криво. «Может, устроиться этим, как его … э-э … кино «Водитель для Веры» … ага, водителем пылесоса для Полины»?
Раздвижной механизм коротко взвыл, с хрустом раздробился камешек в направляющем желобе, опорный столб гулко отозвался на удар створки. Ворота закрылись. Порыв морозного ветра дунул в лицо, заставил на мгновение сощуриться, в уголках глаз появились слезинки. Стас повыше поднял воротник куртки, руки зябко просунулись глубже в карманы. Возвращаться старым путем Стас не захотел, решил срезать угол и пойти напрямик, через странный пустырь. Странный, потому что здесь ничейной земли, то есть пустой, быть не может. Ни ограды, ни табличек с запрещающими надписями нет. Стас сходит с дороги, шагает прямиком по заброшенному участку. Дальше можно свернуть в проулок и выйдешь к дороге. Может, хозяин ждет щедрого покупателя, потому и пусто на участке?
День гаснет, морозная тишина невидимым покрывалом кутает землю, под ногами шуршит присыпанная снегом трава. Стас идет, глядя под ноги, окружающий пейзаж его не интересует. Мысленно он все еще там, в уютном замке Полины. Внезапно ровная земля приходит в движение, припорошенный квадрат поднимается. Из отверстия в земле показывается рука, затем голова с гривой седых волос. Крышка с деревянным стуком падает на землю, на поверхность выбирается совершенно голый, если не считать камуфляжных солдатских штанов, человек. Мужчина легко, словно цирковой гимнаст, выходит из глубины на снег. Кисти рук укрыты шерстяными перчатками, на ногах укороченные сапоги. Чтобы волосы не закрывали глаза, собраны черной повязкой вокруг лба. Мужчина со вкусом потягивается всем телом, раздается завывание, похожее на волчье.
«Чувак гимнастикой собрался заняться, что ли? – ошарашено подумал Стас. – У мужика с башней не в порядке»!
- Что за чудо из колодца!? – невольно вырвалось у него. Даже отступил на шаг. Так, на всякий случай.
Мужчина оборачивается на голос. На лице ни капли страха, растерянности или удивления. Только спокойное и чуть снисходительное любопытство.
- Ты кто, мальчик? Чего тебе здесь надо? – послышался низкий, немного надтреснутый голос. Такой бывает у людей, которые долго молчат.
Стас окидывает взглядом неизвестного. Бросаются в глаза жилистые руки, грудные мускулы вздуты, словно их владелец только что вышел из тренажерного зала, плоский живот поделен на ровные прямоугольники. Мужчина явно стар, это видно по морщинистому лицу, но в глазах незнакомца нет страха, он смотрит спокойно и чуть насмешливо. « Ну да, чего бояться нищему»! – мелькнула мысль.
- Мне ничего не надо. Я иду мимо. Вот из того дома, - ответил Стас, кивая за спину.
- На грабителя ты не похож. Гостил, значит?
- Да.
Ветер дунул с новой силой, зашуршала сухая трава, снежная пыль уколола лицо. Стас невольно содрогнулся от холода, а старику хоть бы что! Тело красное, словно болванка раскаленного железа, снежинки тают, едва прикасаясь к коже.
- Вам не холодно? – поинтересовался Стас.
- Терпимо, - махнул рукой неизвестный. – Но долго так стоять нельзя.
Он потерял интерес к незнакомому парню и уже повернулся уходить, как вдруг Стас вспомнил – это тот самый ветеран, у которого сгорел дом, родственников не осталось и он уже несколько лет живет в землянке, которую сам выкопал на месте пожарища. В какой-то передаче показывали сюжет о нем.
- А я знаю вас. Видел передачу по телевизору. Вы участник великой войны, правда? – спросил Стас.
- Великой Отечественной войны, - поправил ветеран. – Да, прошел всю, от первого до последнего дня, от солдата до генерала.
- Не может быть! – вырвалось у Стаса. – Так не бывает, от солдата до генерала. И здесь вот … - кивнул он на черную дыру в земле.
- Ты так хорошо знаешь жизнь? – лукаво сощурился ветеран.
- Ну, пишут … - развел руки Стас.
- Брешут! Все брешут. За деньги, за должности, за спокойную жизнь!
Стас не нашелся, что ответить, только пожал плечами. Старик посмотрел на него еще раз, улыбнулся:
- Ладно, нечего мерзнуть тут. Заходи, - кивнул он на темный квадрат входа. – Кое-что интересное расскажу. Если не боишься, конечно.
- Да что тут бояться-то … - растерянно произнес Стас, но старик уже не слушал его. Он сгреб горсть снега, энергично растер грудь, руки, живот, несколько раз присел, потом отжался на кулаках раз двадцать от земли. Закончив разминку, ветеран побежал по дороге, причем с такой скоростью, что вряд ли бы Стас его догнал, если вздумал бежать за ним.
- Да, нормальненький старикан … - пробормотал Стас. Он только сейчас заметил, что неподалеку стоит самодельный турник – два кривых столба и перекладина из дюймовой водопроводной трубы. Железо отполировано до блеска. Стас вздохнул, посмотрел на свои белые, как у женщины, ладони, покачал головой – да он ничего тяжелее кружки с кофе в руках не держал, а тут старик на девятом десятке гимнастикой балуется, подъемы с переворотами на турнике делает!
Лестница уходит вниз, в угольно-черную темноту. Деревянные перекладины вырублены из цельного дерева толщиной в руку, четырехдюймовые гвозди крепко держатся загнутыми концами за лесины, которые тоже сделаны из оструганных стволов. Перекладины прибиты ровно, без выступов. Края лестницы гладкие на ощупь, будто отполированные. Через равные промежутки из земли торчат штыри, на которых крепится лестница – обрезки водопроводных труб, загнанные в толщу метра на полтора. Стенки шахты укреплены плетенкой. Прутья уложены плотно, один к одному. Вся конструкция производит впечатление какой-то средневековой прочности и незыблемости, как рыцарские замки.
Стас спускается в жилище старика. От волнения дрожат руки, ноги наливаются свинцом и теряют подвижность, ладони странно так потеют, отчего дерево становится скользким и кажется, что пальцы вот-вот сорвутся и тогда полетишь вниз, в кромешную тьму подземелья, у которого нет дна. Стас останавливается, измученное страхом тело судорожно прижимается к перекладине, пальцы когтями впиваются в твердое, как камень, дерево. Ноги дрожат так, что сотрясается голова и зубы лязгают. Осторожно, чтобы не соскользнуть ненароком, Стас смотрит вверх. Высоко над головой светится бледный квадрат неба. Поздний вечер переходит в ночь, отверстие чуть заметно. Судорожно вздохнув, Стас опускает взгляд. Под ногами ничего, только какое-то неясное мерцание далеко внизу.
Влажный ужас охватывает Стаса с головы до ног. Пот застилает глаза, скапливается на верхней губе, на ушах, теплые струи сбегают по лицу на шею и дальше. По спине бегут уже потоки. Ноги дрожат так, что ступни вот-вот сорвутся с перекладины. Проклиная все на свете, особенно себя за идиотское решение спуститься вниз, в жилище ветерана, Стас медленно, словно умирающий, опускает одну ногу, затем вторую, потом цепляется за нижнюю перекладину дрожащими пальцами – продолжается мучительный, как сожжение на медленном огне, спуск. Подняться наверх все равно невозможно – сил нет. Светлое пятно над головой истаивает, зато под ногами тьма отступает, мерцание переходит в уверенный поток желтоватого света. Хорошо видно, что лестница упирается в утоптанный земляной пол, снизу тянет теплом, а самое главное - воздух чист. Стасу почему-то казалось, что в землянке на такой глубине душно и обязательно должно вонять нечистотами. Он просто не мог себе представить, что старик каждый раз выбирается наружу, чтобы справить даже малую нужду.
Ступни касаются пола, ровного, твердого и основательного, как материковая плита. Страх, все это время сковывающий движения и превращавший мышцы в студень, отступает и куда-то прячется. Стас вытирает мокрый лоб рукавом, на ткани остается огромное мокрое пятно, глубоко вздыхает чистый воздух. С любопытством осматривается. Жилище странного старика, судя по всему, располагается на глубине более десяти метров, точнее Стас посчитать не мог. На таком уровне температура всегда одинакова независимо от времени года и составляет примерно пятнадцать градусов, ну, плюс-минус … Комната квадратная, в длину десять шагов, в ширину восемь – Стас измерил. До потолка не дотянутся даже кончиками пальцев, остается еще вершок. Значит, высота примерно два с половиной метра. Из мебели топчан, табурет и низкий стол. Все самодельное, грубое, но прочное и массивное. Старик мало обращал внимания на внешний вид своих «мебелей», главное – надежность. В потолок упирается полдюжины грубо оструганных опор, снизу и сверху уложены широкие круглые щиты, остатки катушек для кабеля.
На столе расположился старинный электросчетчик с круглой мордой. Мощный киловаттный провод уложен по стыку пола и стены, уходит вверх вдоль лестницы. Комната освещена простой настольной лампой. В уголке стола алюминиевая миска, ложка и железная солдатская кружка. На топчане разложен тюфяк из грубой холстины, внутри сухая трава. Точно так же сделана подушка. Одеяла нет. В углу комнаты самодельная вешалка, темнеет одежда, но какая именно, любопытный Стас не рассмотрел. Наверху послышался шум, раздался стук закрывающейся крышки, что-то зашуршало и через считанные секунды ветеран уже комнате. Стас поразился, как быстро старик оказался внизу. Он, молодой и сильный парень – таким скромно считал себя Стас – спускался минут десять, если не больше, а девяностолетний дед сделал это за секунды.
- У вас что, лифт замаскированный? – пошутил Стас.
- Нет, спустился по лестнице. Просто ступеньками не пользуюсь, - усмехнулся ветеран.
- Это как? – удивился Стас.
- Съезжаю по лестнице. Видел, как старослужащие матросы по трапу спускаются? Чтобы не сорваться, они крепко прижимают ноги и руки к перилам, р-раз и в трюме! Вот и я так, - спокойно ответил старик.
Стас не нашелся, что ответить, только покачал головой. Он все равно не поверил, что древний дед способен на такое. Наверно, по канату спустился замаскированному …
- Чего стоишь? Проходи, садись, - предложил старик и показал рукой на табурет.
Стас присел на краешек, а дед направился к вешалке. Когда он прошел мимо, повеяло морозной свежестью. Жилистое излучает тепло, кожа красная, на прямых плечах блестят капельки влаги. Старик выглядит чуть-чуть утомленным после тренировки на свежем воздухе. Он снимает с вешалки вафельное полотенце – белое, просто удивительно! – опускает в ведро с водой, слегка отжимает и энергично растирается. После такой процедуры кожа буквально пылает багровым пламенем, от старика исходит жар, как от печки. У Стаса даже челюсть отвисла; он умывается тепленькой водичкой с увлажняющим (!) мылом, вытирается аккуратненько, дабы ненароком нежную кожицу лица не травмировать и пользуется только мягкими, пушистыми полотенцами. Ну, все так, как советуют глянцевые журналы – издания для полных идиотов. Да, и еще пользуется лосьоном для удаления прыщиков.
Старик причесал густую гриву, потуже затянул ремешок, чтобы волосы не спадали на глаза. Одеваться он даже не подумал, так и остался до пояса раздетым.
- Вам не холодно? – спросил Стас.
- Здесь? – удивился старик. – Я всегда так одет, только если мне надо выйти, а наверху сильные морозы – ну, за двадцать, тогда накидываю солдатскую куртку, а голову прикрываю вязаной шапочкой.
- Как же так можно?
- Привычка. Ты же укрываешь лицо шарфом даже в самые сильные холода, верно? Потому что приучил себя с детства. Точно так же можно научиться не бояться холода вообще. Главное – все время двигаться.
Стас еще раз оглядел старика с головы до ног. Это действительно очень старый человек, а не просто мужчина с седыми волосами и морщинами на лице, как изображают пожилых людей загримированные актеры. Выдают движения – жесты, мимика, небольшая скованность мышц. Все-таки скрыть возраст невозможно, даже если с тебя содрали шкуру, соскоблили жир и натянули кожу заново, как на барабан. Как ни стараются богатые старухи выглядеть моложе, все равно видно – трухлявая вешалка. Но здесь – Стас просто отказывался верить собственным глазам! Старик бодр, полон сил и выглядит лет на сорок, не больше.
- Как вам это удается? – тихо спросил Стас. – И почему вы живете здесь? Ведь вы ветеран войны, верно? Вам обязаны предоставить жилье.
- Давно мне не задавали сразу так много вопросов, - усмехнулся старик. – Лет тридцать наверно … Или больше? Ладно … Как тебя зовут, парень?
- Стас.
- Видишь ли, Станислав, в этом мире у всех имеются обязанности, но не все их выполняют, как должно. А просить, клянчить я не могу. С души воротит. Ладно бы человек заслуженный был, еще не так противно, а то ведь насекомые какие-то в конторах сидят, букашки. Глянешь на это чудо потное и плюнуть хочется. Обязаны предоставить … - покачал головой старик. – Сколько лет минуло, а они все предоставляют. Из нефти и газа реки текут на Запад, в деньгах захлебываются! Можно подумать, каждому ветерану по дворцу надо построить. Видеть не могу эти гладкие морды из Кремля! Нас осталось-то всего ничего, по-умирали почти все. Несколько тысяч человек на всю страну, а этот … как его … и дружок его – торжественные обещания дают на весь мир – построим, мол и обеспечим. Не понимают, идиоты, что весь мир смеется над ними. Стыдно это и позорно, чтоб в такой богатой стране, как наша, не могли жилья дать ветеранам. Ведь квартирки-то что собачья конура, не лучше.
Продали бы мерседесы свои, вот и деньги есть на жилье солдатам! Наши, отечественные ЗИЛы их не устраивают … Глядя на них и другие чиновнички на иномарки пересели. Зато как красиво рассуждают о поддержке российского производителя. А у самих ничего русского нет, все заморское, только хлеб русский жрут, - махнул рукой старик.
Он говорил спокойно, даже равнодушно, словно все давно уже выгорело в душе, остался только холодный пепел.
- Ворчуном стал, брюзгой, - усмехнулся старик. Первый признак старости – брюзгливость. А живу здесь потому, что домишко мой давно сгорел. Строит новый денег нет, да и желания не появилось. Чего зря суетиться, если бандиты все равно сожгут? Тут такое было несколько лет назад … Хорошо, что милиция переловила всех, а то бы ни одной дачи не осталось, новые русские домами застроили. Я давно здесь живу. С тех пор, как умерла жена. Квартиру оставил дочери. Она то замужем была, то нет, детей наваляла неизвестно от кого. Раздирбанили квартирку мою! Хорошо, что дачный участок догадался приватизировать, этот кусок земли, - показал он пальцем в потолок, - все, что у меня есть.
- Не понимаю, - затряс головой Стас. – Почему в земле надо жить? Ведь пенсия у вас есть? И наверно немалая, если вы генерал. Или вы пошутили?
Вместо ответа старик вытащил из-под топчана большой фибровый чемодан. Тускло сверкнули металлические уголки, дуплетом щелкнули замки, откинулась крышка, словно распахнулась пасть крокодила. Старик извлекает на свет Божий коробку из-под обуви. В руках появляется маленькая книжица в красной обложке. Ветеран бережно стирает ладонью невидимую пыль, протягивает Стасу. На обложке написано позолоченными буквами – удостоверение генерала запаса. Стас недоверчиво сощурил глаза – на рынке можно любой документ купить, даже удостоверение президента страны, были бы деньги и желание. Но «корочка» старая, еще тех лет, сразу видно. На первой странице герб СССР, записи сделаны перьевой ручкой очень красивым почерком. Так писали в первой половине двадцатого века, когда еще придавали значение красивому письму.
Стас не поверил своим глазам – на фотографии лицо его нового знакомого, оно почти не изменилось! Только острижен коротко – ну, это понятно, офицеров с патлами не бывает. Рядом имя, отчество и фамилия – Федор Иванович Иконников. Чуть ниже воинское звание – генерал-майор.
- Не может быть! – уверенно произнес Стас. – Так не бывает, что бы генерал жил в землянке. У вас и награды есть, только называются странно – красное знамя, красная звезда, еще какие-то. И как много! … Что за ордена такие? Послушайте, Федор Иванович, так не бывает!!!
- Много ты понимаешь в этой жизни. Не бывает … По книжкам судишь, по учебникам школьным. На самом деле все проще и … сложнее.
Ветеран достал из коробки сверток. В обыкновенный платок, которым покрывали раньше головы деревенские бабы, завернуто что-то звенящее металлом и явно тяжелое. Ткань разворачивается и на колени ветерана просыпается золотой и серебряный дождь! Медали, ордена, огромная, как школьный журнал, орденская планка – все падает на пол, на топчан, несколько наград цепляется за штаны и виснут, словно новогодние игрушки. У Стаса округлились глаза от такого количества наград. Он не знал, как правильно называются эти знаки отличия, но догадывался, сколько стоит – в криминальных новостях не раз показывали, как обворовывали ветеранов. Некоторые редкие ордена стоят десятки тысяч евро!
- Ух ты! Это ж каких ба … э-э … то есть я хотел сказать, как много у вас наград, - смутился Стас.
- Да, стоит немало, ты прав, - горько усмехнулся ветеран. – Именно так сейчас и оценивают награды той войны. А вот здесь, - вытащил он из чемодана еще одну коробку, - документы на это добро, - и кивнул на россыпь орденов.
- Значит, правда! – прошептал Стас. – Вы действительно генерал и герой! И здесь?
Последние слова Стас едва сумел выговорить, у него перехватило горло от волнения. Ветеран коротко взглянул на обалдевшего мальчишку, отвернулся. Стас заметил, что лицо мгновенно осунулось, резче обозначились морщины, складки возле губ стали глубже.
- Я тебе историю одну расскажу. Была страшная битва за Сталинград. Несколько миллионов солдат, тысячи танков, самолетов, орудий … Сражение не прекращалось несколько месяцев. Солдаты дрались за каждую улицу, за каждый дом. Один такой дом прозвали домом Павлова. Здание занимало стратегическое положение на пересечении нескольких улиц. Тот, в чьих руках был этот дом, контролировал целый район. Об обороне этого дома во всех школьных учебниках истории написано. Сержанту тому звание Героя дали, книги о нем писали, фильмы снимали. Никто и не догадывался, что сержант этот никакой обороной не руководил, и дом это вовсе не Павлова. Обороной командовал лейтенант Алексеев, а сержант Павлов у него на побегушках был. Нет, он безусловно герой, защитник, но … такой же, как и остальные солдаты группы лейтенанта Алексеева.
Кто-то написал на стене, что это – дом Павлова. То ли по ошибке, то ли по незнанию, а может и сам сержант нацарапал свою фамилию, сейчас уже не узнать. Увидел корреспондент, фотографию в газету поместил, статью напечатал. И пошло! Павлов герой, а остальные защитники во главе с командиром вроде как и ни причем. Один этот сержант дом защищал от батальона немцев целый месяц!
- Почему же не сказали, что это неправда? Почему это лейтенант молчал? А командиры куда смотрели? – спросил Стас.
- Струсили командиры, - коротко ответил ветеран. – Никого не боялись, ни бога, ни черта, а коммисаров испугались. Сказал политотдел, что сержант Павлов герой, значит, так и есть. А кто не согласен с линией партии, того в военное время объявляли предателем и расстреливали. А лейтенант тот … Обидно ему было, еще как! Даже представить не могу, какой силой надо обладать, чтобы обиду такую задавить. Только он настоящим воином был, Родину защищал не за награды, а потому что так надо. Мы не за цацки воевали, за страну.
Ветеран улыбнулся, взмахнул рукой. Прицепившиеся к штанам ордена с шумом посыпались на пол. Возле топчана весь пол усыпан наградами, словно желтые стружки лежат на земле.
- Ладно, оставим лейтенанта. Вы генерал, у вас столько наград, почему вы здесь? Ну, сгорел дом, пропала квартира из-за непутевой дочки … Вы же могли обратиться в администрацию, к уполномоченному по правам человека …
- К кому? – изумился ветеран. – По чему уполномоченному?
- По правам человека. Есть такая должность, по-моему, при президенте. Или в правительстве? – неуверенно ответил Стас. – Ну, неважно. Надо же что-то делать!
- Эх ты … Я ж тебе говорил, что просить не стану. Никакого уполномоченного. Противно мне доказывать каждому ничтожеству, что я воевал, что я заслужил, что мне обязаны … Ты и представить не можешь, что я чувствую, когда вижу старого солдата, который трясущимися руками достает пожелтевшие от времени документы, чтобы убедить сидящую напротив скотину в своих правах. А скотина чуть ли в лицо ему не плюет – цедит так это лениво сквозь зубы – этих бумажек недостаточно! Мразь!
Запомни, Станислав – когда в новостях или в газете сообщают об убийстве того или иного чиновника, в девяти случае из десяти … нет, в девяносто девяти случае из ста это значит – уничтожили гадину. Скользкую, ядовитую, у которой серная кислота вместо крови, кости из нержавеющей стали и бронированная кожа. Привлечь к ответственности даже мелочь, чиновничью шестерку, почти невозможно. Ну, разве что в случае массовой гибели людей, когда скрыть уже ничего не возможно. Даже самый страшный бандит и убийца, в общем-то, беззащитен против государства. Милиция, прокуратура, суды – все против него. Лучшие умы государства работают над тем, чтобы обезвредить или уничтожить его.
С чиновником все наоборот. В стране все делается для чиновника, ради чиновника, во благо чиновника. Он главный, он соль земли!
Ветеран внезапно замолчал, словно ему не хватило воздуха. Голова опустилась на грудь, старик с полминуты сидит неподвижно. Стас даже испугался, не случилось ли чего, все-таки пожилой человек. Он уже собрался подойти, как старик выпрямился, по лицу пробежала улыбка, глаза блеснули.
- Разошелся я опять … Сколько раз убеждал себя, что не стоят эти насекомые, чтобы даже вспоминать о них, а вот снова не удержался. Ладно, - махнул он рукой. – Так вот. Плюнул я на все и решил жить так, как считаю нужным и ни от кого не зависеть. Выкопал колодец, потом вот эту комнату, - обвел он руками помещение, - обустроил тут все и живу. Никто меня не беспокоит и я никому не надоедаю. Есть время подумать, поразмыслить о жизни и смерти, - иронично улыбнулся ветеран.
- Вы своими руками выкопали этот бункер?
- А чьими же еще? – удивился старик. – Конечно, не за день и не за два, всю весну и лето провозился, еще и начало осени прихватил. А что тут удивительного? А сколько окопов пришлось вырыть за войну? Считай всю Россию перекопали. Да и после войны вся страна в землянках жила. Нет, для нас землю рыть – дело привычное. Это вашему поколению кажется, что если в кране нет горячей воды, то катастрофа. А если отключат электричество, то человечество погибнет. Ну, а ежели произойдет самое ужасное - исчезнет мобильная связь, то случится галактический облом и солнечная система провалится в черную дыру.
Стас покрутил головой, вздохнул:
- Да, удивительное рядом … просто фантастика! Вы сказали, что прошли всю войну, от солдата до генерала. Разве такое возможно?
Ветеран выпрямил спину, на лице появилось горделивое выражение. Сразу видно, что об этом ему говорить очень приятно.
- Нас таких всего четверо. Было. Я остался один, остальные уже померли наверно. Все-таки девяносто годов с лишком! Война дело такое … - покачал головой ветеран. – Никого не щадит, ошибок не прощает, на прошлые заслуги плюет. И солдат и маршал перед нею равны. Редко кому удавалось дожить до конца войны. Разве те только, кто по госпиталям лежал. Веришь ли, срок жизни командира взвода был всего три часа! Ротный день жил, командир полка от силы неделю. А солдаты? Эх! – махнул рукой ветеран. - От армии сорок первого года остались единицы, а ведь миллионы под ружьем стояли! Мясорубка была страшная. Дивизии целиком на тот свет отправлялись. Ну, и немцам, конечно, доставалось по первое число. Били так, что попасть на Западный фронт было для них наградой.
Но это было потом. А в начале войны нам морды били. Да еще как! Призвали меня солдатом, прошел от Буга до Москвы, трижды ранило, чудом жив остался. От моего полка никого не осталось уже в первый месяц войны, только я да знамя. Укомплектовали солдатиками, меня, как опытного вояку – это в восемнадцать лет! – ротным поставили. Снова в бой и опять - я да знамя! Чтоб ты знал, покуда знамя цело – полк жив. Опять отправили в тыл на переформирование. Помню - эх! – засмеялся ветеран, - приезжаю в пункт временной дислокации, вхожу в избу на доклад начальнику штаба учебной дивизии. Знамя в чехле, под рукой, автомат немецкий на плече, за поясом граната противотанковая – все чин чином! Докладываю, так мол и так, сто тридцать первый пехотный полк для пополнения прибыл. Смотрит на меня полковник, глазами лупает, понять ничего не может – где полк? В окно выглянул – никого. Рассердился, кричать стал. А я ему документы в руки и знамя разворачиваю. Он и обалдел! Потом в себя пришел и говорит – раз ты один из полка остался, значит, тебе и командиром быть.
Стас недоверчиво покачал головой. Ветеран заметил недоверие в глазах парня.
- Думаешь, вру? Нисколько! Ты почитай газеты того времени, документы … Хотя, где их взять. Тогда книги серьезных авторов, что писали о войне – Стаднюк, Борис Полевой и другие. В то время лейтенанты командующими армиями становились. Понравился Сталину мальчишка – он его из лейтенантов в генералы производит. Так было до войны, а когда началась драка с немцами да от кадровой армии пух и перья полетели, только что слепых да безногих командовать не ставили. Так и прошел войну со своим полком. Генералом стал в сорок пятом, за месяц до конца боев. Штаб дивизии в засаду попал, всех немцы укокошили. Пришлось принимать командование над остатками дивизии, потрепали здорово нас тогда. Когда война закончилась, дивизию расформировали, мне звание генерала присвоили на дембель и отправили домой. Вот так, Станислав.
- А дальше что?
- Ничего. Жил, как все – работал, женился. Дочь выросла, стала самостоятельной – ну, я уже говорил. Жена умерла восемнадцать лет назад. С тех пор живу один.
- А здесь? – обвел Стас взглядом подземелье.
- Да лет девять наверно … Или больше? Не помню уже, - махнул рукой старик. – Не все ли равно?
Стас выбрался на поверхность, аккуратно закрыл крышку. Короткий зимний день уже закончился, ночь погасила все огни, только звезды, похожие на рассыпанную муку на черном полотне, посылают слабый свет на землю. Под ногами скрипит снег, с хрустом ломается сухая трава. Слабый ветер заметает поземкой все неровности, издалека доносится лай собак. После теплой землянки кажется особенно холодно, озноб пробегает по телу, словно приступ судороги. Стасу кажется чудовищным, что в такую погоду кто-то способен ходить раздетым и при этом еще и прекрасно себя чувствовать. Он так ярко представил себе эту картину – голый человек на ледяном ветру, что озноб буквально встряхнул его, как щенка за шиворот. Ветер швырнул в лицо снежную пыль, холод пролез в щель между шеей и воротником и ледяными зубами вцепился в спину. Стас идет на далекие огни остановки, из-за холма выныривают два световых столба, на мгновение застыли, рухнули на землю. Показались горящие глаза автомобиля. Маршрутка?! Стас так захотел оказаться в уютном тепле салона, что бежит сломя голову …
- Свистишь, салабон, – пренебрежительно ответил в своей обычной манере Таранов. – Не может такого быть, чтобы высший офицер жил в землянке и бегал голым на морозе.
- Довели армию до ручки, дерьмократы поганые! – привычно буркнул Давило.
- М-да, признаться, верится с трудом, - покачал головой Поцелуев. – Конечно, возможности человека безграничны. Я слышал, что йоги замедляют работу сердца, спят на гвоздях и ходят босыми ногами по углям, но они всю жизнь занимаются совершенствованием тела и духа, а здесь … Мне кажется, что вы, молодой человек, стали жертвой ловкой мистификации.
- Да что вы? Я документы видел, награды. Он и вправду ветеран и генерал. И гимнастикой занимался на холоде, я тоже видел. Ну купаются же люди в проруби? Вот и здесь также, только на воздухе, - возразил Стас.
- Ладно, допустим … - согласился Таранов. – Но чтоб генерал жил в землянке, я в жизни не поверю! Ты не знаешь наших генералов. Попробуй копейку не доплатить или путевку предложить не в тот санаторий, который он желает. Глотку перегрызет в один укус! Тренированные, суки … - сплюнул Таранов прямо на пол. – Уж я-то знаю.
- Не харкай в палате, Петр! Ты сам точно такой. Просто не удалось пробиться на самый верх, а то бы показал себя во всей красе, - усмехнулся Поцелуев.
Круглое лицо Таранова побагровело, короткий ежик волос встопорщился, на курносом носу выступили капли пота.
- Да что ты понимаешь в военной службе, шпак ощипанный! – возопил смертельно обиженный Петр. – Клоун несчастный, тебе ли обсуждать людей государевых? Да все знают, что творится в актерской среде. Одни пидоры, нытики и слюнтяи. Красуетесь, как петухи перед курами, воображаете себя Бог знает кем, а копни – куча дерьма!
- Это точно! – поддержал Давило. – Проститутки, вам лишь бы перед бабами форсить. Вчера коммисаров играли, сегодня бандитов, завтра геев станете изображать. Вашей подлой породе все равно, лишь бы платили, да побольше. Вот раньше артисты были!
Спор грозит перерасти в настоящую ссору. Таранов уже наматывает полотенце на кулак и многозначительно поглядывает на Поцелуева. Тот, в свою очередь, надулся, как индюк, правой рукой нащупывает табурет. Убежденный большевик Давило кричит на всю палату, щербатый рот брызжет слюной, лицо красное, словно обложка партийного билета. И только Иван Благой сидит на своей кроватке с постным личиком, время от времени мелко крестясь. Стас понял, что еще минута и в палате может вспыхнуть нешуточный конфликт. Странно, что старички так «завелись». Ну генерал, ну живет в яме … И что? Кому какое дело? Стас в растерянности обводит палату взглядом, лихорадочно думая, что бы такое сказать. Тут он замечает, что четвертая койка пуста.
- Эй, старички! А где Кувалдин? – громко спрашивает Стас, надеясь хоть как-то отвлечь пенсионеров.
- Да в фельдшерской, желудок промывают, - отмахнулся Таранов. – Нет, ты Степан скажи мне …
- От чего промывают? Покушал не того? – удивился Стас. – А ну, рассказывайте!
- Вот пристал … Не кушал он, а выпил! – раздраженно ответил Давило. – Растворитель какой-то или чистящее средство, не знаю. Нам не докладывали. Санитарки болтали, что этого … как его, черт! … а – доместоса нажрался, во!
Стас мгновенно вспомнил, каким заинтересованным взглядом смотрел тогда Николай на зеленую бутылку с яркой этикеткой. Убивает наповал все микробы … Но зачем? Стас задал вопрос мысленно, но старики сразу поняли. Видно, прочли по глазам.
- Пенсию вчера давали, - ответил на немой вопрос Поцелуев.
И сразу наступила тишина. Старики вдруг замолчали, лица как-то потускнели, глаза у всех погасли, словно получение пенсии - это коллективная ампутация конечностей.
- Ну и что? – тупо спросил Стас.
Ответ удивил еще больше.
- Так родственники приходили. Дети, внуки … м-мать их! – чуть слышно прошептал Таранов.
Стас посмотрел на стариков. В глазах у каждого блестят слезы. Грубый и беспардонный, как истинный большевик, Семен Давило опустил голову так, что кажется, сейчас упадет. Плечи вздрагивают, пальцы бесцельно теребят край давно нестиранной простыни. Таранов, буйный и драчливый, как петух, сидит на койке, подобрав под себя ноги, взгляд устремлен в пол. Бывший вояка похож на больного воробья, такой же нахохленный и жалкий. Поцелуев лежит вытянув ноги, руки сложены на груди, лицо спокойное, этакое философски-созерцательное, глаза смотрят в потолок. И только одинокая слеза, медленно ползущая по щеке, выдает истинное состояние бывшего артиста. Иван Благой продолжает молиться, только закрыл глаза и тоже опустил голову.
- Я вас не понимаю, - тихо произнес Стас.
Отвечать ему никто не стал. Стас потоптался на месте. Тихо, стараясь не шуметь, вышел из палаты.
За столом дежурной по этажу сидит Марьяна. Та самая, с которой у Стаса случился конфликт на прошлой неделе. На столе лежит газета, взгляд прикован к обширной статье на развороте с многочисленными цветными фотографиями - женщина делает вид, что всецело занята изучением очередного эпохального труда о похождениях эстрадной «звизды». По тому, как напряглось лицо Марьяны, Стас понял, что его все-таки заметили.
- Здравствуйте, Марьяна Сергеевна, - вежливо поздоровался Стас. – Я давно хотел извиниться перед вами за тот случай. Я был не прав, прошу прощения.
Если бы Стас заорал благим матом и выстрелил в потолок из обреза охотничьего ружья, эффект был бы меньшим. Марьяна медленно, словно срубленная секвойя, валится на спинку стула, лицо вытягивается, подбородок вот-вот упадет на грудь, глаза округляются … вы когда нибудь видели мокроносых мадагаскарских лемуров? Эти животные ведут преимущественно ночной образ жизни, отчего их громадные оранжевые глаза распахнуты до предела, что придает мордочке испуганно-восторженное выражение.
Лицо Марьяны приобретает эдакую вот «лемурность», раздается слабый, на грани слышимости, голос:
- Чё?
Участливо, будто обращаясь к тяжелобольному, Стас повторяет фразу.
- А-а, вон чё … да ни чё, - с заметным облегчением отвечает Марьяна.
«Напряг» спадает, Марьяна вздыхает так мощно, что газетный лист вспархивает, словно от сильного порыва ветра. Женщина решительно давит бумагу ладонью, подозрительный взгляд устремляется на лицо Стаса, будто там скрыт некий тайный смысл сказанного.
- Чё это ты? – задает она простой и понятный вопрос.
Стас на мгновение «тормозит», так как смысл фразы не сразу доходит. Сообразив, в чем дело, отвечает:
- Я хотел сказать, что нехорошо это, скандалы устраивать. Сколько той жизни? Вон и кореша мои с четвертой палаты загрустили. Говорят, пенсии вчера приносили. Разве это повод для расстройства?
Стас ожидал, что женщина будет поражена, начнет высказывать свое мнение об умственном состоянии стариков и явном расстройстве психики … Нисколько не удивившись, Марьяна ответила:
- Так это каждый месяц бывает. Мы уже привыкли. А тебе в диковинку?
- Марьяна Сергеевна, что плохого в том, что человек получает заслуженные трудом деньги?
Женщина внимательно смотрит в глаза молодому человеку, губы растягивает невеселая улыбка:
- То плохо, что эти деньги сразу отнимают.
- Кто?
- Дети.
Стас тряхнул головой, недоверчиво посмотрел на Марьяну.
- Как так? Ну, то есть, я слышал, что есть алкоголики там, бомжи, бывшие уголовники, которые грабят собственных родителей … но не все же такие!
- Да, не у всех дети уголовники и алкоголики, ты прав, - вздохнула Марьяна. – А вот грабят все. Кому на новую мебель надо, кому на машину. Третьим за обучение детей надо платить – разве откажет старик любимым внукам? Да и просто «на жизнь не хватает». Вот и забирают все до копейки. А зачем тебе? - говорят отцу или матери, ты ведь уже пожил. А у нас все впереди …
Голос женщины дрогнул, глаза заблестели. Она опустила голову, в руке появился носовой платок. Стас заметил, что по краям платочек вышит розовой ниткой, посередине два слова – Любимой бабушке. Тоже вышиты розовыми нитками. Стас вдруг осознал, что Марьяна – или Марька, так все ее называют, уже пожилая женщина, далеко за пятьдесят и жизнь ее была вовсе не такой простой, как может показаться. Он только сейчас увидел каким-то обостренным зрением, что много седых волос и никакая краска их уже не спрячет. Лицо покрыто морщинами, которые не убрать омолаживающим кремом, а «инновации» от Vichy не скроют набухших вен на руках.
- А что случилось с Кувалдиным? – спросил Стас. – Старики сказали, что у него расстройство желудка.
- Ага, расстройство у него … Хлоркой жидкой отравился, вот что! Дочурка, будь она неладна, приходила. Он к ней всей душой, а она морду воротит, - сверкнула глазами Марьяна. – Давно ее, сучки, не было. Видно, ждала, когда набежит сумма солидная, чтоб уж загрести обеими лапами.
- С чего вы это взяли? Может, некогда было – семья, работа, еще что нибудь, - возразил Стас. О том, что он сам уговаривал дочь Кувалдина прийти к отцу, решил промолчать.
- Вот-вот, еще что нибудь! Наваляла двоих неизвестно от кого, теперь вот очередного сожителя прикормила. Знаю я ее, шалаву, живу неподалеку. Бесстыжая она, как смолоду юбки задирала, так и сейчас продолжает.
- Ну, гражданские браки сегодня распространены. Живут люди, приглядываются …
- Да, а потом от гляделок дети появляются. Это в какое ж место глядят-то? Гражданский брак … - усмехнулась Марьяна. – Молод ты еще, не понимаешь, что за настоящую женщину мужики смертным боем бьются, готовы последнее отдать, на все идут ради нее. А которые так себе, ни рыба ни мясо … ну, тогда гражданский брак. Надо же мужчине кого-то, - и санитарка на пальцах показала, что именно надо и куда.
Стас вздохнул, но комментировать не стал.
- А я вот слышал, - начал он неуверенно, - что Николай пил. Может, это послужило причиной?
- Было, выпивал крепко, - согласилась Марьяна. – И уходил к другой, тоже было. Ну так ведь бросил же пить и домой вернулся! Что ж теперь, до конца дней попрекать мужика? Конечно, мамка горя хлебнула с ним, с Николаем-то. Доставалось ей … Ну, да и он наказан. Вон, - кивнула она на дверь фельдшерской, - несет свой крест. В полном одиночестве. Жену-то, Наташку покойницу, небось каждый день вспоминает да прощения просит. Ан поздно!
- Ну вот, и дочь на отца обиду хранит за мать.
- А чего ж за деньгами приходит, раз такая обидчивая? Или их брать можно, а в добром слове отказывать? Я сама непростую жизнь прожила, всяко бывало с мужем-то. Только не дело детей судить родителей. Как мы жили – наше дело и ничье больше. Они умные, дети-то, пока сами не окунутся в эту жизнь. А она никого не жалеет, бьет порой так, что долго с колен не поднимаешься. Эти еще нос суют, отпрыски …
В комнате охраны на первом этаже тихо и пусто. Стас сидит на скрипучем стуле, взгляд устремлен в окно. Старая деревянная рама перекошена от времени и влаги, в щели вползает холодный воздух снаружи, отчего стекло покрылось ледяной каймой. Тусклый зимний день склоняется к ночи, робкие пока что сумерки старательно зачищают и так слабые тени. С мутного неба падаю редкие снежинки, но комья черной земли все равно торчат среди белой пелены нагло и вызывающе. Двор интерната сплошь укрыт опавшей листвой. Присыпанная снегом, она похожа шкуру белого медведя, старую, порванную во многих местах и свалявшуюся от старости. Лишенные листвы березы выглядят нелепо, словно безвкусная композиция художника авангардиста. Стас молча курит отвратительную на вкус сигарету, от ядовитого дыма кружится голова. Он не курил уже давно, дня два … или три? Теперь из-за никотинового удара ухудшается снабжение мозга кислородом, от этого и кажется, будто окружающий мир плывет.
Старость, одиночество, немощь … Удивительно, как легкомысленно относятся люди к будущему. Ведь ясно же, что никому не миновать этого. Как не трепыхайся, конец один. Ты можешь жить по каким угодно правилам, соблюдать самые невероятные диеты, пользоваться услугами лучших врачей или игнорировать медицину полностью – ты умрешь! И ладно бы, если смерть быстра и внезапна, а то ведь годами агония длится. Медленно, день за днем, ты слабеешь. Любая болячка, которую в молодости и не замечал, становится грозным заболеванием и приходится часами бродить по врачам и аптекам в поисках нужного лекарства. Или донимать родственников и взрослых детей просьбами. Или скандалами, если детки не того … Жилище старого человека, - твое жилище! - всегда пахнет лекарствами. Коробочки, баночки, пакетики занимают все свободное место. В глубине души ты понимаешь, что все это бесполезно. Ты лишь оттягиваешь неизбежный конец. И тебе страшно! Вдобавок к естественному страху приближающейся смерти добавляется твой личный страх, придуманный в часы бессонницы. Ты думаешь, что дети хотят убить тебя, чтобы побыстрее завладеть наследством – деньгами, недвижимостью или что там еще у тебя есть …
Добавляется старческий маразм, активная фаза подозрительной тупости. Если ты был от природы глуп, то сейчас стал полным идиотом. Но попробуй хоть на минуту забыть о своих страхах, взгляни на себя со стороны. Разве твои неблагодарные дети - это не ты сам? Ведь они росли, глядя на тебя. Они брали пример с тебя, большого и сильного, во всем, даже не отдавая отчета себе. Так устроены дети, они всегда подражают взрослым. Вспомни, как ты избивал жену. Как скандалил с родителями из-за пустяков. Твои старики хотели посмотреть сериал, а тебе нужен футбол. Ты привел «друзей» обмыть новую машину, а родители пили валерьянку и снотворное в своей комнате, потому что не могут заснуть под топот и пьяные вопли. Примеры можно продолжать до бесконечности. Оглянись назад, посмотри внимательно – ты сам создал ад, в котором живешь. Ты только тем и занимался, что строил собственную темницу, а когда работы завершились, приготовил орудия пытки. Палачей звать не пришлось – они были рядом и ждали своего часа.
Пройдут годы, палачи станут жертвами и все повторится. Щенки рождаются слепыми, но прозревают. Люди не видят света всю жизнь.
Незаметно для себя Стас уснул. И снились ему мрачные, странные сны, лишенные всякой логики. Какие-то люди в темной одежде ходили вокруг, пахло вонючим дымом, от невыносимого запаха болела голова. Хотелось убежать, но мерзкая вонь преследовала повсюду. К тому же, как часто бывает во снах, он не мог быстро двигаться. Бег получался тягучим, как в замедленной съемке. Из-за этого по всему телу разлилась тяжелая усталость, появился страх. Стало казаться, что отвратительная вонь - это запах сгорающей плоти. Проклятое воображение тут же нарисовало картинку, знакомую всем, кто хоть раз видел простенькие фильмы о потусторонней жизни – грешники горят на кострах. Вначале получилось очень ярко, лубочно. Ад походил на бразильский карнавал, с фейерверками, криками и хлопками петард. Только крики были воплями боли, а вместо петард лопающаяся от жара человеческая плоть. А потом словно щелкнул невидимый переключатель и «пикчура» погасла. Появилось здание из красного кирпича, похожее на лагерный барак – длинный, уходящий в бесконечность, проход и узкие комнаты без потолков, похожие на стойла. Пусто внутри, комнаты оканчиваются узкими дверями. В проходе толпятся люди – молодые, старые, мужчины, женщины и подростки. Их так много, что толпа кажется шевелящейся бледной массой, потому что все лишены одежды. Никто не обращает внимания на наготу, взгляды всех устремлены в узкие клетки или стойла, трудно подобрать правильное определение. Туда заходят по одному, согласно неведомых правил и стороннему наблюдателю не понятно, кто должен быть первым, а кто последним. Но люди в очереди знают и поэтому в толпе соблюдается спокойствие.
Человек входит в узкую комнату без потолка, останавливается у двери. На лице жадное ожидание, глаза горят любопытством и нетерпением. Еще один, последний шажок и на месте двери разверзается щель, из которой льется свет. Она растет, становится шире, превращается в овал. Свет неуловимо быстро меняется, появляются багровые языки пламени. Человек пугается, хочет убежать, радостное выражение лица сменяется ужасом, кричит от страха, но голоса не слышно. Неведомая сила подхватывает несчастного и он исчезает в огне. Свет гаснет, опять появляется дверь. Из плотной массы людей один делает шаг вперед. На его лице радость, любопытство и нетерпение. Он приближается к двери … Стас понимает, что так происходит везде, в каждой комнатке, похожей на стойло. Каким-то странным объемным зрением он охватывает всю картину и видит, что здесь, в этом огромном и бесконечно длинном здании миллионы таких комнат с дверями и миллионы людей всех возрастов и национальностей и все они ждут своей очереди.
«Эй, за дверью пламя, неужели вы не видите»? – кричит Стас, но слова застревают в горле, он беззвучно разевает рот, машет руками – его никто не видит и не слышит. Внезапно загадочная дверь появляется совсем рядом. Обугленные доски дымятся, железная ручка раскалена и дышит жаром. Дверь медленно открывается, слышен скрип и какой-то странный хруст, словно проржавевшие петли рассыпаются на куски. В образовавшуюся щель изливается поток света и жар, как будто там, в другом мире, бушует пламя. Щель ширится, свет усиливается, жар становится нестерпимым, появляется удушливый черный дым. Стас отступает на шаг, спина упирается во что-то твердое и он понимает, что отступать некуда, вот-вот дверь распахнется, все вокруг затопит море огня. От ужаса, что жизнь сейчас оборвется так быстро и страшно, Стас кричит, бросается в сторону, но что-то мешает. Он бьется, как птица в клетке, по всему телу разливается боль …
Стас просыпается от чувства ужаса, будто летит в бездонную пропасть. Вскидывается всем телом, стул падает, Стас валится на пол, затылок пронзает острая боль. Шум от падения и болезненный удар головой окончательно приводят в себя. Стас ошалело оглядывается – в маленькой каморке не видно потолка из-за клубов дыма, в горле першит от едкой вони, просто нечем дышать! Ничего не соображая, движимый инстинктом самосохранения, Стас ползет на карачках к выходу. Холодный линолеум в коридоре и свежий воздух приводят в чувство. Серый дым ползет по потолку, словно инопланетное чудище. Стас торопливо лягает дверь. Серая пелена угрожающе собирается в клубок, заполняя собой всю сторожку.
- Пожара только не хватало! – обозлено бормочет Стас.
Он бросается в каморку и не дыша, плотно зажмурив глаза, на ощупь открывает окно. Шпингалеты замазаны толстым слоем краски и приходится прилагать ну просто титанические усилия, чтобы сорвать проклятые запоры. Наконец окно с треском и дребезжанием распахивается, в комнату врывается морозный воздух улицы, дым шустро устремляется к ночному небу. Когда Стас окончательно пришел в себя и успокоился, он понял, по какой причине едва не произошел пожар. Стол был застелен старой клеенкой. Засыпая, Стас не заметил, как горящий окурок подпалил клеенку. Старая, пропитанная несмываемым жиром и грязью, она начала тлеть и дымить, как обычный мусор на свалке, а Стас дрых, как пьяный грузчик и ничего не чуял. Он проснулся, лишь когда комната наполнилась дымом, а тлеющая клеенка обожгла шкуру на руке. Теперь кожа от локтя до кисти покраснела, покрылась волдырями и нестерпимо болит. Весь первый этаж воняет гарью и мерзким запахом горелой изоляции. Проклиная все на свете и особенно себя, Стас распахнул входные двери, открыл все окна, чтобы проветрить коридор. До прихода поваров – они являются первыми – осталось полтора часа, надо успеть вытереть копоть и выкинуть чертову клеенку. Устраняя следы происшествия, Стас заметил, что на потолке установлены датчики пожарной сигнализации, протянуты провода. Попытался отыскать системный блок, но не нашел. Удивительно, но все провода сходятся в комнату сторожа, то есть туда, откуда и начался пожар. Провода скручены в пучок и аккуратно обмотаны изолентой. Стас только вздохнул и покачал головой – все понятно! Госпожнадзор потребовал установить сигнализацию. Поставили только самое дешевое и простое, то есть провода и датчики, остальное лежит в кладовке. Обыкновенный расчет на авось. А еще на то, что смогут откупиться от инспектора.
Утро выдалось ясным. Снегопад прекратился, тучи ушли за горизонт, солнце вспыхнуло холодным пламенем и снег засверкал мириадами алмазов. Вкусно похрустывая снежинками, во двор плавно вкатил белоснежный лексус Валериана Николаевича. Машина тихо фырчит мотором, блестит отраженным светом лобовое стекло, хрустальные глаза фар надменно глядят на обшарпанные стены интерната. Чмокает захлопнутая небрежным движением дверь автомобиля, директор вступает в свои владения. Коридор первого этажа чист, свеж и опрятен, словно ночью провели косметический ремонт. Валериан Николаевич благосклонно улыбается вытянувшемуся в струнку Стасу, приветливо пожимает руку.
- Отлично, отлично … Вы прекрасный работник, Станислав Константинович, - говорит Поспелов, впервые называя Стаса по имени отчеству. – Я сегодня же доложу военкому, что вы отлично справляетесь со своими обязанностями.
Стас благовоспитанно опускает голову, улыбается и всем своим видом показывает, что готов и далее служить Отечеству там, где прикажут. Главное, что бы никто не узнал, что ночью загорелась эта чертова клеенка и чуть было не начался настоящий пожар по его, Стаса, вине. Но никому и в голову не пришло заглядывать в каморку ночного сторожа. Когда внушительная фигура директора скрылась из виду, Стас облегченно вздохнул и вытер со лба невидимый пот. Сегодня пронесло, но в следующий раз халявы может не быть, так что надо окончательно бросать курить. Вот прямо сию минуту, раз и навсегда! Стас тщательно запер дверь в комнату сторожа, ключ положил в карман, хотя должен повесить на гвоздик рядом на стене. Осталось позавтракать и можно ложится спать. Но есть кашу на воде и пить жиденький чай с заменителем сахара не хотелось. Здешнее меню явно составлялось по рекомендации диетолога, чье детство прошло в сталинском ГУЛАГе.
- Наших кинозвезд в этот интернат на пару недель бы. И депутатов Думы, - проворчал Стас, поднимаясь по лестнице. Решил, перед тем, как лечь спать, проведать стариков из четвертой палаты.
Дверь тихо скрипнула. Осторожно, чтобы не шуметь, Стас входит в палату. В помещении прохладно, в раскрытую настежь форточку поступает холодный воздух с улицы. Старички еще дремлют, вставать с кровати никому не хочется.
- Привет, Стас! Как прошла ночь? – сонным голосом приветствовал Таранов.
- Здравия желаю, товарищ полковник. Спасибо, ничего.
Круглое лицо отставника расплылось в улыбке, глаза превратились в щелки, щеки покраснели от удовольствия. Бывшим «воякам» очень нравится, когда их величают высокими армейскими званиями. До которых они сами, по разным причинам, не до служились.
- Ну, это преувеличение … - скромно потупился Таранов, - но кое-что героическое в моей жизни было! – ответил он и подправил указательным пальцем несуществующие усы. – Знаете, Стас, ваша история про генерала в землянке нас вдохновила. Разумеется, эти слабаки, - кивнул он на остальных, - неспособны даже пройти самостоятельно вокруг интерната. Я уж не говорю о том, чтобы выполнить несколько упражнений на свежем воздухе …
- Прекрати хвастаться, Петр! – воззвал из-под одеяла Поцелуев. – Ты сам мочиться ходишь в умывальник, ленишься пройти два шага до туалета.
- Наглая брехня! – ответил Таранов. – Только в исключительных случаях, когда ошибся в расчетах и явно не смогу … э-э … донести. А ты что, подглядываешь, извращенец? – ехидно поинтересовался он.
Стас ожидал, что Степан как обычно, громко возмутится и «заклеймит позором» клеветника. Однако Поцелуев спокойно ответил:
- Геронтофилией не страдаю. Тем более мужской. А тебе, поручик Ржевский, советую точнее рассчитывать силы и возможности. Даже Семен, пролетарий и большевик до мозга костей, использует умывальник по прямому назначению.
- А причем здесь классовая и партийная принадлежность? – отозвался Давило. – Или ты думаешь, что рабочий класс недостаточно воспитан?
- Что ты, Семушка! Воспитание на высоте. В этом нетрудно убедиться … ну, к примеру, в пивной.
- Это неудачный пример. Ты бы лучше назвал, сколько трудящихся ходит в театры, в кино, культурно проводит свободное время, - возразил Давило.
- Насчет театра это ты хорошо сказал. Мне ли не знать, какая публика ходит на спектакли. Сплошь работяги. От станка да в зрительный зал. Некоторые даже переодеться не успевают, так в мятых портках и прутся, - презрительно усмехнулся Степан.
- Джинсы есть самая демократическая одежда нашего времени. Они придуманы пролетариями Северной Америки и получили распространение по всему миру, - наставительно произнес Семен.
- Причем здесь пролетарии? Эти синие штаны – одежда пастухов. В них коровам хвосты крутят, а потом, извините, дерьмо лопатой сгребают.
Поцелуев от возмущения даже сел на кровати, одеяло сползло и он остался в одной футболке. В палате довольно свежо, но возмущенный артист холода не замечает.
- Только законченный идиот верит голливудским фильмам о ковбоях. Это же обыкновенные пастухи. Профессия, мягко говоря, не самая престижная. Грязная, неквалифицированная работа, выполнять которую может любой. Даже неграмотный. Просто удивительно, как американская пропаганда сумела внушить людям, что это герои и защитники страны от диких индейцев. На самом деле, все наоборот! Это хамы и убийцы, черная сотня, которая не щадила ни женщин, ни детей, ни стариков. Те же фашисты, только без мундиров.
- Ну, Семен, это уже перебор, - произнес Таранов. – Конечно, воевали с дикарями, осваивали новые земли …
- И загоняли индейцев, коренных жителей континента, в резервации, в которых они до сих пор живут! Ну чем не концлагерь, скажи мне?
Стас слушал спор стариков и только головой качал – о чем думают? Ну нет на свете важнее проблемы для российских пенсионеров, чем положение американских индейцев! Отрыжка советского воспитания или попытка уйти от серой обыденной жизни? В спор ввязался Давило, послышались реплики по солидарность с угнетёнными, про бедных и обиженных, и так далее. Благой, как всегда, молчал и только морщился, когда спор переходил на повышенные тона. Койка Кувалдина стояла пустой, аккуратно заправленной. Николай все еще отлеживался в медпункте после отравления. Вроде, сегодня должен вернуться в палату. Стас окинул взглядом комнату – чисто, сегодня можно не париться за уборку. Он решил заглянуть в отдельную палату возле фельдшерской, посмотреть на Николая. Может, поговорить.
Дверь отворилась легко, без звука. Небольшая комната укрыта сумерками, окна плотно занавешены тяжелыми шторами. Единственная койка поставлена вдоль батареи отопления, там теплее. Рядом тумбочка, стул и больше ничего. В палате пусто, тихо, на кафельных стенах ни репродукций, ни цветов, на потолке раскорячилась трехламповая люстра. Воздух тяжел и неподвижен. Едва Стас открыл дверь, как почувствовал странный запах. Какой-то влажный, гадкий и будоражащий. Запах незнаком, но вкус – если так можно говорить о запахе – что-то напоминает, но что именно Стас понять не может. Впрочем, интернат для престарелых не парфюмерный магазин, запашки здесь еще те бывают! Стас протягивает руку к выключателю, раздается тихий щелчок, люстра вспыхивает одной единственной тусклой лампочкой. Железная кровать покрыта синим солдатским одеялом, под ним угадываются очертания человека. Свет и шум шагов не произвел никакого впечатления, Николай продолжает неподвижно лежать, укрытый одеялом с головой. Стас нахмурился, под ложечкой неприятно засосало, нехорошее предчувствие словно холодной волной окатило. Медленно и почему-то на цыпочках Стас приближается. Обостренное зрение замечает подозрительные темные пятна на одеяле, нехороший запах усиливается, но главное – нет признаков жизни! Человек на кровати абсолютно неподвижен, даже одеяло на груди не колышется в такт дыханию.
Стас подходит ближе, сдергивает одеяло с головы …
Николай лежит с закрытыми глазами, кожа бледная, с желтизной вокруг глаз, губы синюшного цвета сжаты в линию, лицо изуродовано фиолетово-желтыми пятнами. Стас ни разу в жизни не видел мертвых так близко, а о трупных пятнах только в книжках читал. Увиденное буквально оглушило его. Нутром понимая, что человек мертв, он тем не менее, продолжал тянуть одеяло вниз. Тяжелый запах волной хлынул в лицо, сдавил дыхание, к горлу подступила тошнота. Нижнее белье, простыня, матрац – все густо пропитано кровью. Кое-где она взялась коркой, в других местах загустела до состояния киселя. Вены на обеих руках разрезаны до кости, рядом лежит кухонный нож для нарезки хлеба. Кровь вытекла вся, хорошо видны белые хрящи и кости, рассеченные сосуды глядят на Стаса вытекшими глазами. Стас не был гипервозбудимым неврастеником, который падает в обморок от простого пореза пальца или впадает в панику при виде шприца. Но залитый кровью труп, который еще несколько часов назад был живым человеком, оглушил и почти лишил чувств. От тяжкого запаха крови слабеет сознание, легки сжимает спазм, ноги словно наливаются водой и отказываются повиноваться. С трудом, едва переставляя ступни, словно разбитый параличом старика, Стас пятится к двери. Взгляд не отрывается от страшной картины, в ушах пронзительно звенят потусторонние колокольчики и время будто остановилось. Стас смотрит на окровавленный труп и понимает, что этой ужасной картины он не забудет никогда.
Марьяна видит, что Стас пятится из медпункта с белым лицом, взгляд заморожен, руки сотрясает крупная дрожь. Опытная санитарка сразу догадалась, что случилось что-то страшное. Подошла, коротко взглянула в комнату и сразу все поняла. Она подхватила мальчишку, усадила на стул и приказала:
- Сиди тихо, сейчас помогу.
Через несколько мгновений в руках появилась бутылочка с прозрачной жидкостью, кусок ваты. Резкий запах нашатырного спирта ударил в нос, словно разряд тока, слезы брызнули из глаз, голова импульсивно дернулась, Стас ощутил сильную боль в голове.
- Что за дрянь? – страдальчески произнес Стас, ощупывая затылок.
- Ободряющая настойка. Нашатырь зовется! А теперь сиди спокойно, я людей покличу.
Марьяна, несмотря на полноту и возраст, бегать умела быстро, если очень надо. Раздался дробный перестук каблуков, пахнуло слабым запахом духов и подмышек и санитарка исчезла, словно ее тут и не было. Стас ошеломленно покрутил головой, взгляд против воли устремился в комнату. Дверь распахнута настежь, из палаты тянет запахом крови, единственная горящая лампочка бросает на пол бледный полукруг света, вокруг темно. Окровавленный труп освещен только на одну треть, видны левая рука, часть грудной клетки и половина лица. Рука по локоть в черной крови, издалека кажется, что это обрубок, остальное вырвано «с мясом». В интернате царит странная тишина, в коридоре ни души, только с верхнего этажа доносятся возгласы и топот ног, но как-то приглушенно, словно над головой толща земли метров шесть. Стас смотрит на мертвого Николая пристально, неотрывно, словно пытаясь понять, что же это за штука такая – смерть.
Странно и дико осознавать, что перед тобой лежит труп, а не человек. Мертвое тело сохраняет все признаки живого, черты лица знакомы, они почти не изменились, но ты понимаешь, что это уже просто оболочка. Того, кто жил в этом теле, уже нет и его не вернешь. Разум говорит, что все, конец, а чувства отказываются верить. В глубине души теплится маленькая надежда, что вдруг все изменится, он встанет, послышится знакомый голос, …
Громко хлопнула дверь, раздался стук каблуков. По коридору стремительно идет Клыкова, лицо бледное, решительное, одна рука в кармане халата, другая рубит воздух в такт шагам. Кукса марширует, словно солдат парадной «коробки» - спина прямая, подбородок поднят. За старшей медсестрой семенит Марьяна. Словно по команде, приоткрываются двери палат, появляются встревоженные лица постояльцев. Клыкова входит в палату, несколько мгновений смотрит в неподвижное лицо Кувалдина, затем поворачивается на каблуках, обе руки в карманах:
- Марьяна Сергеевна, сообщите в милицию, в скорую помощь и напишите подробный рапорт о происшедшем. Немедленно!
- Слушаюсь! – ответила Марьяна.
Опрометью бросается к столу, хватает телефонную трубку.
- Алё, алё! – раздается визгливый от волнения голос.
- Это ты его обнаружил первым? – спросила Клыкова.
- Да.
- Он был уже мертв?
- Да. И лицо покрыто пятнами такими … как синяки! – прошептал Стас прерывающимся от волнения голосом.
- Это трупные пятна. Никогда не видел?
- Нет. Где ж такое увидишь?
Послышались торопливые шаги, появился Поспелов. Белый халат небрежно накинут на плечи, галстук висит криво, волосы растрепаны. Заходить в фельдшерскую директор не стал. Коротко спросил:
- Суицид?
- Да, кухонным ножом перерезал вены на руках.
- Черт, этого только не хватало! – выругался Поспелов. – Опять труп и опять суицид. Что на этот раз?
- Пока не знаю, Валериан Николаевич. Надо побеседовать с родственниками, - развела руками Клыкова.
- А они есть?
- Да, у покойного осталась дочь. Она посещала его на днях.
- В день получения пенсии, - понимающе улыбнулся Поспелов.
Клыкова промолчала, только сдвинула плечами – а когда ж, мол, еще?
- Хорошо … то есть, ничего хорошего! – махнул он рукой. – Не сочтите за труд, разыщите координаты дочери, сообщите. Ну, и побеседуйте с ней, выясните, что она думает о причине … э-э … такого поступка.
- Я с ней беседовал, - внезапно произнес Стас. – Был у нее в прошлое воскресенье.
- Вы? – удивился Поспелов. – А зачем? Кто вам дал разрешение?
Он вопросительно взглянул на Клыкову, та отрицательно покачала головой.
- Да никто не давал. Чего тут разрешать-то? – пожал плечами Стас. – Ну, грустил старик, по дочери скучал, по внукам … наверно. Он все время молчал, грустный был такой. Я и подумал, что неплохо бы встретиться с родственниками, объяснить им, что плохо старику одному, надо к нему приехать …
- Его и так проведывала дочь раз или два в месяц, - прервала повествование Клыкова. – Больше она не хотела, несмотря на уговоры с моей стороны.
Старшая медсестра выразительно посмотрела в глаза Поспелова. Директор кивнул. Потер лицо ладонями, вздохнул и присел рядом на корточки. Стас так удивился, что директор интерната чуть ли не на коленях перед ним стоит, что даже вскочил.
- Да ты сиди, сиди … - остановил его движением руки Поспелов. – Сиди. Станислав Константинович, а зачем вы это сделали?
- Ну я же вам объясняю … - начал было Стас.
- Да-да, вами двигали благородные побуждения … Я не о том. Вы сотрудник социального учреждения для пожилых людей. Несмотря на небольшую должность, на вас тоже возложена какая-то часть ответственности. Ваши необдуманные поступки, разговоры могут иметь серьезные последствия. Эти люди, - мотнул он головой в сторону палат, - они … э-э … не совсем обычные. У них слабое здоровье, расшатанные нервы, они могут, так сказать, неадекватно реагировать на конфликтные ситуации. Вы – разумеется, по молодости и неопытности – сделали то, что категорически запрещается кому бы то ни было из персонала интерната. Проводить беседы с родственниками может только руководство учреждения, но никак не санитар, коим вы, мой дорогой, на данный момент являетесь. Вы понимаете, о чем я говорю?
Поспелов встал, ладонь прошлась по растрепанным волосам, ухоженные пальцы поправили галстук. Директор одернул пиджак, смахнул с плеча невидимую пылинку. Встревоженное выражение лица постепенно уступает место спокойной уверенности.
- Клеопатра Ксенофонтовна, позаботьтесь обо всех формальностях, а я поеду в городскую администрацию, оттуда в милицию. Объясню создавшуюся ситуацию.
- Будет исполнено, Валериан Николаевич, - подчеркнуто громко ответила Клыкова.
Поспелов ушел. Старшая медсестра взглянула на Стаса.
- Идите в свою комнату, Куренков. Вам надо отдохнуть, - сказала она и тряхнула головой, словно приказывая – убирайся отсюда!
Стас потерянно идет в свою каморку на первом этаже. Бредет словно лунатик из палаты для душевно больных, никого не замечая вокруг, не реагируя на вопросы и любопытные взгляды. Захлопывает дверь, садится на раскладушку, потом ложится, вытянув ноги и скрестив руки на груди, будто покойник. Взгляд уперт в потолок, глаза полузакрыты, в голове пусто. Стас просто лежит, не шевелясь, только веки рефлекторно поднимаются и опускаются. Потому что по-другому они не могут. Из ниоткуда появляется тяжелое чувство, которое трудно описать словами. Словно по телу разливается жидкая взрывчатая смесь, грозящая разорвать тебя на куски в любую секунду. Становится трудно дышать, сердце колотится о ребра, будто проверяет грудную клетку на прочность, по телу пробегает дрожь и хочется кричать изо всех сил, до хрипоты, до полной потери голоса. Постепенно приходит осознание того факта, что ты – убийца. Ты убил не защищая свою жизнь, не в бою за Родину, ты убил человека просто так, походя. Из лучших побуждений ты совершил поступок, который оборвал жизнь другого. Конечно, ты совсем этого не хотел. ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ. Ты хотел как лучше. Ты произносил правильные слова, делал то, что считал нужным, нимало не задумываясь, а прав ли ты? Меришь всех вокруг своей меркой, судишь по себе и никак иначе. Тебе и в голову не приходит, что окружающие вовсе не нуждаются в твоей помощи. Уж во всяком случае, в такой. А какой? – спросишь ты, ведь по-другому нельзя.
Кто тебе сказал? На чем основана вера, что можно решать за других? Ты делаешь то, что считаешь нужным или необходимым в данный момент, искренне веря, что тем самым помогаешь людям. А ты спросил этих самых людей – вам нужна моя помощь? Мы все рабы обычаев, неписанных законов. У каждого времени они свои, но есть один на все времена – помогать ближнему, если он в беде. Твой друг болен или ранен – ты ищешь лекарства, врача, окружаешь его заботой. Тут все просто и понятно. А если болезнь невидима обычным глазом? Если нельзя определить, отчего исходит опасность, даже непонятно, есть ли она? Ну, выдумал чего-то там, мямлит невнятно, что плохо ему, а что именно плохо, и отчего, сам не знает. Так ли уж хорошо мы разбираемся в чужих проблемах, если свои решить не можем? Но помочь надо. Вот и лезем, куда не просят и вместо помощи только вредим. Очень часто помощь заключается в том, чтобы оставить человека одного, дать ему время подумать, разобраться во всем самому и уж только после этого предложить помощь. И ни в коем случае не обижаться, если помощь отвергнут. Мало кому приходит в голову, что помощь по сути своей унизительна, а иногда оскорбительна. Так хочется порой крикнуть – оставьте меня в покое! Не лезьте ко мне! Убирайтесь к чертовой матери с вашими утешениями и сочувствиями! И не надо мне помогать, потому что потом я возненавижу вас за это! Я сам справлюсь!
За окном подул злой ветер, в комнату пахнуло холодом сквозь щели в окне. С крыши сорвался снеговой навес, с шумом пролетел мимо и гулко ударился в обледенелый асфальт, разлетевшись на мелкие кусочки. Стас вдруг вспомнил разговор с мамой. Он спросил тогда об отце. Мама так и не рассказала о нем ничего. Не захотела. Почему? И так понятно, что он совершил нехороший поступок, оставив беременную женщину один на один с жизнью. Только поэтому Стас никогда не станет относиться к отцу как к родному человеку. Этот просто биологический отец, не более того. Его личность всего лишь вызывает любопытство, и все. Он не сделал своему сыну ничего плохого, но и ничего хорошего тоже. Стас спросил самого себя – как я отношусь к своему отцу? С ненавистью? Нет. Я не люблю его? Тоже нет. А как тогда? Да никак, блин, вот прицепился-то! Абсолютно чужой для меня человек и мне нет никакого до него дела. Но ведь для мамы он не был чужим. И разошлись они не просто так, не потому, что наскучили друг другу.
Мы расходимся, потому что перестаем любить. Вот причина всех разводов, остальное следствие. Придумываются мифы о несходстве характеров, о дурных привычках, которые раньше не замечали, о надоедливых родственниках и прочей чепухе. Некоторые так увлекаются сочинительством, что создают целый выдуманный мир, в котором и живут все оставшееся время. А вот тот, кто продолжает любить, теряет все и нового мира ему не придумать. Он остается в том, старом, в котором все разрушено. Каково жить на руинах? Тогда любовь переплавляется в ненависть. Она растет, крепнет, переполняет душу и в конце концов выплескивается наружу. Первыми ей заражаются дети, и так обожженные предательством. Ненависть разрастается. Редко кому удается избежать соблазна поделиться ненавистью. Стас понял, что мама не хотела «грузить» его, накачивать негативом по-самое никуда. Если суждено ему встретить отца, то пусть он будет свободен.
- Итак, Станислав Константинович, я предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, - строго произносит следователь и протягивает бланк допроса Стасу. Тот не глядя подписывает в отмеченном галочкой месте, равнодушно отодвигает бумажный лист от себя. Следователю не больше двадцати лет, это невысокая девушка в строгом деловом костюме, волосы собраны в пучок на затылке в стиле дореволюционной классной дамы, на носу прямоугольные очки в кроваво-красной оправе, лицо почти лишено косметики. Девушка старается выглядеть старше и солиднее, заметно волнуется. Это заметно по тому, как сильно сжимают пальцы ручку, по излишне громкому голосу и чересчур серьезному лицу. Допрос только начинается, а Стасу уже все надоело. Он даже ни разу не взглянул на девушку, не оценил, хороша ли она, не прикинул возможные варианты встречи. Ему было все равно. Стас не волновался за себя, его заранее предупредила Марьяна, что случаи самоубийств в интернате бывали и раньше, никого не наказывали, так что лично ему ничего не грозит. Допросы персонала простая формальность, директор обязан докладывать обо всех случаях суицида, а милиция, в свою очередь, должна проводить расследование. Дознаватель спрашивала об отношении потерпевшего к другим пациентам, к сотрудникам, не было ли конфликтов? Стас односложно отвечал, да – нет, не знаю … На вопрос об отношениях с дочерью только пожал плечами.
- Но ведь вы были у нее?
- Да. Ну и что? Я всего лишь попросил ее навестить отца. Тайнами семьи Кувалдиных я не интересовался, - ответил Стас, заинтересованно рассматривая край стола. Кто-то нацарапал острым предметом несколько слов, буквы маленькие, неровные, царапины забиты грязью и узнать буквы очень трудно. Девушка в милицейской форме почувствовала пренебрежение и ее это задело. Уголки губ чуть-чуть приподнялись, черты лица стали жестче, глаза сузились.
- Посещение Кувалдина дочерью состоялось после того, как вы побывали у нее. Самоубийство потерпевшего произошло через сутки после встречи. Но перед этим была попытка отравления чистящим средством. Раньше такого не происходило. Вам не кажется это странным? – спросила дознаватель, копируя манеру сериального мента.
- Откуда вам знать, что тут раньше происходило? – вяло удивился Стас. – Эта смерть не первая. И не последняя.
- Что вы имеете в виду, гражданин Куренков? – насторожилась дознаватель.
Стасу надоедает рассматривать непонятную надпись на столе. Он поднимает взгляд, несколько мгновений изучает лицо девушки. Дознаватель глядит прямо, глаза строгие, губы сжаты в линию, спина прямая. «Точно, как легавая»! – мелькнула мысль и тут же пропала, устыдившись себя самой.
- Это интернат. Здесь живут старые и больные люди. Они иногда умирают, - раздельно, чуть ли не по слогам произнес Стас.
- Окружающая обстановка и люди могут способствовать этому?
- Разумеется.
- Что вы подразумеваете? – после короткой паузы спросила дознаватель. Круглое личико напрягается так, что становится похожим на восковую маску, стекла очков холодно сверкнули, ручка целится в протокол, словно ствол пистолета. Стасу надоело разгадывать криптограмму на столе. Он поднимает взгляд, указательный палец смотрит в лицо девушке.
- Я говорю о вас. Вы допрашиваете меня уже полчаса с явным намерением доказать, что я виновен в смерти нашего постояльца. Это совсем не так. Но вы верите в эту чепуху, видно по вашему лицу. Будь на моем месте пожилой человек, у него мог бы случиться сердечный приступ и он умер бы прямо здесь, за этим вот столом у вас на глазах. Вы – потенциальная убийца, но сами вы так не считаете, верно?
Девушка несколько мгновений изумленно смотрит на Стаса, затем лицо густо краснеет, она опускает голову, очки сползают на нос. Девушка торопливо поправляет, пальцы касаются волос, поправляют выпавшую прядь.
- Вы напрасно так думаете, гражданин Куренков, - тихо произносит она. – По факту смерти всегда проводится расследование обстоятельств. Но это не означает, что обязательно ищут … ну … крайнего. Никто не сомневается, что вы действовали из самых лучших побуждений.
Следователь замолчала. Послышался вздох, девушка опустила голову и начала что-то старательно записывать в протокол. Стас посмотрел на нее, взгляд невольно задержался на идеально ровной прическе. Прядь опять выбралась из-под заколки, кончики волос соприкоснулись с бровью. Две звездочки на погонах тускло мерцают золотом, китель тщательно выглажен, нет ни одной складки, галстук завязан строго по уставу и в тоже время чуть кокетливо.
«Красивая, - подумал Стас. – И чего пошла в милицию? Наверно, родители устроили дочечку. Казенный мундир, хорошая зарплата и пенсия в сорок лет. Мужчины вокруг, больше шансов выйти замуж … Хотя такая наверно и без погон любому понравится».
Девушка дописывает последние строки, протокол появляется перед Стасом, скрывая нацарапанные буквы на столе.
- Прочтите и подпишите … внизу, где галочка, - говорит она.
Стас подписывает не читая, небрежно и не глядя на бумагу. Исписанный аккуратным почерком протокол прячется в ворохе бумаг в портфеле. Девушка сухо прощается и уходит. Стас глядит в окно, взгляд скользит по мутному от мороза стеклу, ни на чем не задерживаясь. Там, снаружи, холодно и неуютно, замороженные до весны деревья стынут на ветру. Стас отворачивается, внимание снова сосредотачивается на непонятной фразе. Тучи размыкают серые объятия, на мгновение выглядывает солнце. Слабый лучик освещает именно тот край стола, за которым сидит Стас. Буквы проявляется и он читает – «Жизнь там»! Рядом неуклюжая, кривая стрелка указывает в окно. В тот мир, где живут. Где трудно и подчас невыносимо тяжело, но бывают и светлые минуты счастья. «Вот и надо было жить так, чтобы сюда не попадать, - равнодушно произносит про себя Стас. – Насмотрятся кино про терминаторов, потом казенную мебель портят».
В палате для мужчин тишина. Таранов сидит за столом, рассыпана колода карт, руки безостановочно перемещают с места на место бумажные прямоугольники, словно отставной военный решил сложить какой-то необыкновенный пасьянс. Степан Поцелуев стоит у окна, взгляд устремлен вдаль, за пределы территории интерната. Руки сложены за спиной в замок, голова откинута назад. Иван Благой сидит на кровати, в руках старая библия, губы чуть шевелятся, как будто шепотом повторяет прочитанное. Семена нет, со старухами смотрит сериал в «комнате релаксации». С кровати покончившего с собой Кувалдина снято белье, синее солдатское одеяло аккуратно заправлено, выглядывает краешек полосатого матраса. Обтянутая черной тканью ватная подушка без наволочки венчает кровать, словно надгробный знак на свежей могиле. Стас глянул и сразу отвернулся – странно и страшно смотреть на место, где совсем недавно был живой человек.
- Как вы себя чувствуете, Станислав? – обернувшись на стук двери спросил Поцелуев.
- Хреново, - признался Стас. - Все так непонятно и … - он взмахивает руками, словно очерчивает круг этого непонятного и страшного, чего не в состоянии принять и осознать.
- Первый раз в жизни соприкоснулись со смертью … Странное и тяжелое чувство, не правда ли? – с грустной улыбкой произнес старый актер. – А я вот видел такое в своей жизни. И не раз. Умирали знакомые, друзья, близкие … Чувство потери каждый раз обрушивается, словно лавина. Тяжесть давит так, что пригибает к земле. И не спрятаться, не убежать. Только водка глушит на время, а потом все повторяется с новой силой. Знаете, почему я живу? – вдруг спросил он.
- Что? Я вас не понимаю … - удивился Стас.
- Я одинок. Моя жизнь и смерть одинаково не нужны ни мне, ни окружающим. Когда умерла моя жена – а это случилось через год после гибели сына в автомобильной аварии – я словно выпал из мира и времени. Все слышал, но ничего не воспринимал. Ел, но не чувствовал вкуса. Спал, словно впадал в забытье. День сменял ночь, свет приходил после темноты – мне было все равно. Я не жил, а функционировал, как бездушный механизм. Так продолжалось в течении месяца или двух, уже не помню. Потом продал квартиру за полцены, деньги отдал на ремонт театру, в котором прошли мои лучшие годы, а значит и жизнь, и пришел сюда, в интернат для ненужных людей. И вот уже три года как я «функционирую» здесь, оживая только в перепалках с этим солдафоном, - с улыбкой кивнул он на Таранова.
Петр дернул плечом, лицо скривилось.
- Брось, Степан! Мы все тут … тьфу, мать твою! … функционируем. У телевизора, на вонючем унитазе, в тошниловке … э-э … в столовке, где вечно подгорелая каша!
Узловатые старческие пальцы сгребают карты в кучу, затем торопливо складывают в колоду. Таранов оборачивается к Стасу.
- Ему еще повезло, - кивает он на Поцелуева.
- Повезло!? – поразился Стас.
Таранов вздохнул, помолчал мгновение, глухо произнес:
- Он одинок.
Голос прервался, глаза заблестели, голова опустилась. Но уже в следующую секунду Петр как ни в чем ни бывало громко спрашивает:
- Нет, вы мне лучше скажите, кто придумал это бл…скую фразу – человек рожден для счастья, как птица для полета? Что за сволота такая, а?
- Максим Горький. Это из его пьесы «На дне». Ее произносит … э-э … Боже, забыл! – схватился за голову Поцелуев.
- Нет, - тихо говорит Стас. – Это Короленко, рассказ «Парадокс». А Горький … «Человек – это звучит гордо». Фразу произносит Сатин в пьесе «На дне».
Поцелуев потрясенно смотрит на Стаса выпученными глазами, словно видит его первый раз в жизни. Ладони по-прежнему обхватывают голову, пальцы медленно сжимаются, отчего клочья волос торчат маленькими рожками.
- Кто бы мог подумать … Вы знаете! Поразительно… - бормочет он, не отрывая изумленного взгляда от Стаса. – А я старый дурак без памяти!
- Прими это как должное, Степан, - ехидно ухмыльнулся Таранов. – Мы все тут пеньки с глазами. Я, по правде говоря, тоже грешил на Алексея Максимыча … Хм, оказывается, Короленко … Ладно, Степан! Идем-ка, покурим, парню убирать надо. Потом ящик посмотрим, «кину» про кр-расивую жизню!
В палате наступила тишина. Иван Благой сосредоточенно смотрит в книгу, глаза неторопливо бегут по строчкам, нигде не задерживаясь ни на секунду, губы шевелятся. Он весь поглощен чтением и только изредка поднимает взгляд вверх, словно хочет удостовериться – верно ли прочитанное? Затем снова углубляется в текст, не обращая внимания на окружающий мир. Стас переступил с ноги на ногу, пол слегка прогнулся, раздался тихий скрип.
- Иван, мне надобно убраться в палате. Я вам не помешаю? – чуточку смущенно спросил Стас.
Он ожидал, что – как обычно в таких случаях – ему ответят что-то вроде: нет, что вы, пожалуйста, я выйду, чтобы вам не мешать … Иван прерывает чтение, книга закрывается, отсутствующий взгляд поднимается, раздается тихий, хриплый голос:
- Я слушал вашу беседу … Вы еще не привычны к смерти, поэтому уход Николая вас так … неприятно поразил.
Привычным движением Иван убирает прядь волос за ухо, слышится вздох. За все время работы в интернате Стас впервые услышал голос этого человека. Временами он думал, что Благой вовсе нем от рождения или потерял способность говорить в результате травмы. Тихий, на грани шепота, голос так удивил, что он только пожал плечами и мотнул головой – да, мол, поразил. А вам все равно?
- Нет, я тоже не люблю смерть, - ответил Иван, словно услышал вопрос. – Здесь многие умирают так, наложив на себя руки. И все, абсолютно все, умирают в одиночестве. Брошенные, никому не нужные люди. Их жизни … наши жизни, - поправился с усмешкой, - нужны только администрации, потому что от этого зависит финансирование, а значит, и само существование интерната. Нередки приписки, так называемые «мертвые души» и тому подобное. Знаете, Стас, очень странно находиться среди живых мертвецов. Успокаивает только то, что ты и сам точно такой живой мертвец, - иронично улыбнулся Благой.
- Иван, а кем вы были до того, как попали сюда? – удивленно спросил Стас. – Вы так рассуждаете …
- Сотрудником городской администрации, занимался финансами, - уклончиво ответил Иван.
Он отложил библию в сторону, пальцы коснулись длинных волос, ладонь пригладила отросшую бородку.
- Не похож на чиновника, правда? – усмехнулся Иван. – И фамилия у меня не такая … Хотите знать, почему я здесь?
Стас в забывчивости опускается на кровать Кувалдина. Опомнившись, вскакивает и пересаживается на стул.
- Да, расскажите!
Иван помолчал, потер лицо ладонями, отбросил волосы на затылок.
- У меня было двое детей, жена. Работали вместе с ней в администрации. Оба закончили один и тот же институт, там и познакомились, позже поженились. Жизнь шла по накатанной колее – сначала появилась дочка, потом сын. Работали, приобретали мебель, вещи, купили машину, дачу. Квартиру дали сразу после рождения дочери – все-таки администрация, власть себя не обидит! – потом на расширение, получили новую … Жизнь как жизнь, многие завидуют такой. Все началось, когда сыну исполнилось четырнадцать. Как случилось, что он попал в дурную компанию, что стал употреблять наркотики, я не знаю. С дочерью все было в порядке – училась хорошо, подруги были только из приличных семей, не шлялась по вечерам, не носила обтягивающей одежды, косметикой пользовалась мало … Сын – полная противоположность: компании каких-то помешанных, пиво, алкоголь, дикие татуировки, одежда с цепями, музыка чудовищная. Откуда это? – потрясенно прошептал Иван. – Ведь не учили же такому? Почему в человеке, в ребенке вдруг появляется склонность к немотивированному – с точки зрения нормального человека - насилию, к диким выходкам и наркотикам? Что движет молодым человеком, который вступает в секту сатанистов, разрисовывает тело, словно первобытный дикарь и ведет себя так, словно сошел с ума?
Иван закрыл глаза, опустил голову.
- Впрочем, моя вина тоже есть. Я уходил из семьи. Не к другой женщине, нет. Просто ушел. Устал от бесконечных скандалов с женой из-за сына. Видите ли, Стас, есть женщины, которых Бог наказывает слепой материнской любовью. Да, каждая мать любит дитя и готова отдать жизнь за него. Хотя, если судить по криминальным новостям, таких все меньше. Иначе не было бы столько сирот при живых матерях. Ладно, Бог с ними … Так вот, моя жена, она … э-э … как бы вам сказать, ну, безусловно, любила дочь, но к сыну относилась совершенно иначе. Это была любовь в квадрате, если хотите, квинтэссенция любви, ее суть и смысл. Он отдавала все, готова была на все и это чувствовали и видели все, кроме нее. Дочь ужасно обижалась, высказывала свою обиду, мать оправдывалась, говорила, что любит одинаково, но поступала по-своему. Я тоже пытался образумить ее, объяснить, что так нельзя, ты отталкиваешь одного ребенка, а из другого лепишь чудовище попустительством и безнаказанностью. Она ничего не желала слышать, только огрызалась в ответ, что мол, ты не любишь сына, поэтому так и говоришь. А он несчастный, ему учеба тяжело дается, а ты, отец, не желаешь помочь … Ну, и так далее, в том же духе. Знаете, Стас, самый верный способ вырастить монстра – это позволять ребенку все! Абсолютно все! И никогда, ни за что не наказывать, - произнес Иван, глядя Стасу в глаза. Потом замолк, словно устыдившись сказанного, опустил голову.
- Самое страшное в том, что остановиться нельзя, - продолжил он усталым голосом. - Ребенок, привыкший к безнаказанности, к тому, что все можно, перестает воспринимать запреты. Для него отказ или замечание из уст матери – это самое страшное преступление, подрыв устоев мироздания и конец света. Он теряет привычную систему ценностей, оказывается в пустом, враждебном мире, населенном чудовищами, в котором надо драться. И мать, разрушившая неожиданными требованиями привычный ласковый мир, оказывается первым врагом. Даже больше, чем врагом – предателем! И тогда вся ненависть обрушивается на нее. Когда жена опомнилась и попыталась ограничить сына в его желаниях и потребностях, было поздно. Имевший все с самого рождения, не приученный к работе, к ответственности за себя, он взбунтовался. Учиться не хотел, с трудом окончил девять классов. И то потому, что я пообещал забрать его из школы. Когда жена узнала об этом, устроила жуткий скандал, обвинила меня во всех смертных грехах … А сынок наблюдал эту картину и усмехался. И тогда я ушел. Решил, что все, хватит с меня. Дочь к тому времени вышла замуж, жила отдельно. А я поселился в гостинице при администрации, платил гроши за комнату и был счастлив, что избавился от семейного кошмара. Вот так! - усмехнулся Иван.
Он еще раз поправил волосы, решительно, всей пятерней, откинул голову назад и Стас вдруг увидел, что у Ивана, «христосика» и «чудика» - именно так назвал его грубый Давило – интеллигентное лицо, умные глаза и это вовсе не ограниченный религиозный фанатик, а просто усталый человек.
- Два с половиной года я жил один, - продолжал он рассказывать. – Ну, не совсем один, были женщины … Один раз даже чуть было не женился. Хорошо, что вовремя опомнился. А жаль, черт возьми! Все-таки разум, рассудительность - это … ну, как бы сказать … Есть что-то такое в сумасбродстве, что привлекает больше всего. Деньги, должности, положение в обществе – все ничтожно по сравнению с этим … - он сделал руками замысловатый жест, обозначающий ту необъяснимую прелесть сумасшествия любви. - Она была младше меня на двадцать пять лет! До сих пор не понимаю, что молодая женщина нашла во мне. Мы встречались, гуляли по вечерам, разговаривали ни о чем и смотрели на звезды. Верите ли, я ни разу не поцеловал ее, даже пальцем не коснулся. Для вас это смешно, а я просто не смел дотронуться до нее. Это смешно и глупо, но для любящего предмет любви, женщина – это божество, которому поклоняются!
Иван шумно вздохнул, фыркнул.
- А потом я прочитал в одном журнале, что все это называется кризисом среднего возраста. Вот так! Гадко стало, словно вместо алтаря увидел гинекологическое кресло …
- Почему же вы все-таки не женились на ней?
- Умничать начал, рассуждать; я намного старше, она разлюбит меня и станет изменять с молодыми. А куда я ее приведу, в гостиничный номер, что ли? Что я скажу ее родителям, ведь они знают меня и мою первую жену. А что будет дальше, ведь я не богат? Ну, и так далее … К тому же неудачный опыт предыдущего брака тоже давил. Одним словом, пока я думал да гадал, ей надоело ждать и она ушла. Я мучился, хотел вернуть ее, но как-то вот не получилось. А может, не очень и хотел. Знаете, Стас, с годами мы становимся ленивее, тяжелее на подъем. Нам покоя хочется, стабильности, мать её! – неожиданно грубо выругался Иван.
- Дома стало совсем плохо, сын окончательно отбился от рук. Жена звала обратно, хотела помощи. И я вернулся. А что оставалось делать, ведь я отец. Негодяй, которым стал сын – это мой негодяй! К прежним отвратительным привычкам прибавилась еще одна – игры. Из-за пристрастия к алкоголю он бросил учебу в институте, куда балбеса устроили за большие деньги. Мать тайком подливала ему в кофе какое-то снадобье, вызывающее отвращение к водке и он стал меньше пить. От наркотиков тоже постепенно начал отходить, удалось даже полечить его в наркологическом диспансере. Но срывы все равно происходили регулярно, примерно раз в месяц. Из-за этого работать не мог, отовсюду выгоняли. Жена, видя такие результаты, жалела его еще больше. Пока трезв, сын был нормален, прощения у матери просил, - грустно улыбнулся Иван. – Но стоило выпить хотя бы стакан пива, как начиналась вспышка бешенства. Один раз чуть не забил мать до смерти резиновой палкой. Она бросилась к телефону, милицию вызывать, так он вырвал телефонный аппарат из рук и стал бить им по голове. Мать чудом вырвалась, убежала из квартиры. Потом сынок оклемался, прощения просил … Это было без меня, жена по секрету от всех рассказала о том случае.
Одним словом, вернулся я в семью, отцовский долг позвал, - иронично улыбнулся Иван. – Только вот получилось все не так, как хотелось. Перевоспитать парня, которому уже двадцать три, невозможно. Слов он не понимал, то есть будучи трезвым совсем соглашался, но пьяным терял рассудок. Оставалось только одно средство – битье. Именно битье определяет сознание таких людей и то не надолго. А тут еще игры эти … Мать стала быстро сдавать. Уже не помогали уколы витаминами, успокоительные препараты не действовали, начало сбиваться сердце. Сынок этот просил прощения после очередного скандала, а потом опять принимался за старое. Избивать было бесполезно. Он боялся меня и ненавидел. Какое уж тут воспитание! – горько усмехнулся Иван. – Незаметно я превратился в обыкновенного надзирателя – то нельзя, это не бери, туда не ходи … Да и у меня нервы не железные. Когда жену увезли по скорой в больницу, я зашел в комнату сына и сказал: ты живешь, пока жива твоя мать. Умрет она, вслед за ней уйдешь и ты. Ну, он вскинулся, заорал – мол, чего ждать, убивай сейчас. Дал ему по морде, зашвырнул в угол и еще раз повторил фразу.
Жена скончалась через три дня от остановки сердца. Сынок струсил, убежал из дому. Вернулся через неделю, оборванный, грязный и пьяный. Или уколотый, я не очень разбираюсь. Стал кричать с порога, что это и его квартира, ему принадлежит половина, он сюда жену приведет и чтоб я не смел вмешиваться в его жизнь. Иначе он выбросится в окно или вскроет вены. Громко кричал, все соседи слышали … Ну, я открыл окно на кухне – оно выходит во двор, прямо на асфальт … седьмой этаж … сказал – прыгай! Хватит болтать, меня разговорами не запугаешь. Он не в себе был от водки, сел верхом на подоконник, одна нога снаружи, другая в кухне, стал говорить, что прыгнет, если я не оставлю его в покое, он так решил и прочее … Я за ногу схватил да вверх рванул, только подметка грязная мелькнула. Потом посидел пять минут, чаю попил – в себя приходил. Внизу народ собирается, крики, шум … Хотел скорую вызвать, но передумал – и без меня сообщат. Приехали, забрали, потом милиция явилась, участковый примчался. Допрашивали!
На этом слове у Ивана непроизвольно приподнялась верхняя губа, показались желтые клыки, зрачки расширились, резче обозначились темные круги под глазами. Длинные, худые пальцы с отросшими ногтями сжались, словно сомкнулись на горле невидимого врага.
- Ментам суицид ни к чему, им убийство нужно, тем более что подозреваемый в данном случае один и раскрыть можно по горячим следам. Особенно участковый старался. Гнида мелкая, когда нужен был, днем с огнем не найти, а тут примчался, рвение свое показать перед начальством. И вопросы задавал не простые, с подковырками. Где стоял да что делал в момент падения … Сволочь! Сынуля на учете в ментовке состоял с шестнадцати лет, когда квартиру, в доме напротив, ограбил с компанией таких же ублюдков, как и сам. Условным сроком отделался тогда, суд учел возраст и то, что материальный ущерб невелик и был сразу возмещен родителями. Участковый, вместо того, чтобы хоть раз в месяц побеседовать с мальчишкой, пас его, каждый шаг фиксировал, чтобы доклады начальству были обширными. Впрочем, его тоже можно понять – парень из деревни, хотел выбиться в люди, жилье получить. А в милиции нашей … - махнул рукой Иван. – Словом, с волками жить, по-волчьи выть. Вот и старался этот «мент от сохи», делал то, что от него требовали. Дело развалилось на стадии предварительного расследования. Прямых улик не было, а косвенным даже милицейское начальство не поверило, а суд и вовсе не стал бы рассматривать такое дело. Похоронил я жену, сына закопал на другом конце кладбища. Прошел месяц или больше, не помню. Затосковал я … Работа из рук валится, ничего не интересует. Такая депрессия началась, что хоть сам в окно выходи. Один знакомый посоветовал в церковь заходить почаще. Стал посещать службы. Вначале скучно было – стоят люд, крестятся, что-то бормочут, за оградкой хор заунывно поет. Бросить хотел, но куда пойдешь? А здесь вроде как бы при деле. Начал читать советы святых отцов по разным жизненным ситуациям, рассказал о своей беде батюшке. Он хоть и молод был, но с пониманием отнесся. По-другому я стал к вере относиться, каждый вечер в храме проводить. Работу совсем забросил. К тому времени стаж для получения пенсии государственного служащего я заработал, дальше можно уже не стараться. Оформил я все как положено и уволился. Мне тогда пятьдесят семь было, до получения пенсии три года. Пришлют сами, когда срок наступит. Решил в монастырь уйти. Квартиру на дочь отписал и с благословения батюшки стал послушником.
- Извините, перебью … а что такое послушник? – спросил Стас.
- Низшее духовное звание, монашествующие особы - это следующая ступень. Работал много, молился. Жизнь в монастыре очень тяжела. Миряне наивно считают, будто монахи только и делают, что молятся да пожертвования собирают. И это есть. Но монастырь прежде всего большое хозяйство, за которым нужен уход. Монахи обслуживают себя сами. Уборка помещений, стирка, готовка пищи, шитье одежды и прочее, что в миру делается другими, а вы покупаете или оплачиваете труд, монахи делают сами. Есть целые производства, где монашествующие изготавливают церковную утварь, мебель особую, печатают книги, пишут иконы и тому подобное. За лень и нарушения разные наказывают строго: лишают трапезы, заставляют молиться помногу или подаяние собирать у храма. Постой-ка всю зиму на улице с протянутой рукой! – усмехнулся Иван.
- Да, строго, - согласился Стас.
- Армия с нарядами да гауптвахтами отдыхает. Санаторий! Попробуй, лиши солдата трапезы да заставь всенощную отстоять – под суд пойдешь. А в монастыре такое запросто, ибо не нарушением является, а наказанием за прегрешение вольное. Я старался. Послушание исполнял честно, порядок не нарушал. До принятия монашеского сана оставалось немного, но … засомневался я. Не в Боге, нет! В людях. Видишь ли, Стас, церковь создана руками человеческими и потому несет в себе все те недостатки, что присущи людям. Увы, но смертные грехи суть не только мирян, но и церкви. Пороки, которыми изобилует мир, в полной мере присущи и священнослужителям. Обман, воровство, зависть и алчность – все есть.
- Что можно украсть в церкви? – удивился Стас. – И как можно завидовать другим, если все равны?
- Можно, да еще как! Абсолютного равенства нет нигде. Есть приходы богатые, в больших городах, а есть бедные, в деревнях и поселках. Один батюшка может найти состоятельных жертвователей, а другой своими руками храм обустраивает. Есть такие, что ничем не гнушаются, лишь бы платили побольше. А другие брезгуют такой работой.
- Не понимаю!
- Ну, вот смотри: построил человек дом, пригласил батюшку освятить строение. Хорошо, ничего дурного в этом нет. А другой хочет, чтобы автомобиль святили, лодку моторную, а некоторые – из баловства – купят унитаз золотой, пригласят священника да требуют – освяти! А я заплачу хорошо.
- Не может такого быть! – возразил Стас.
- Может. У богатых свои капризы. Иной заставляет по очереди святить землю на участке, воду в бассейне, дом, мебель, машины, конюшни … все, что есть! И платит так, что и храм новый построить можно, и себя, любимого, не обидеть. В землянке-то ни один батюшка не живет. А иные такие хоромы отстраивают, что премьер-министр позавидует. Конечно, не все такие, многие служат честно, душой не торгуют. Я вот как-то задал вопрос одному священнику, - усмехнулся Иван, - отчего батюшки так падки на деньги. Думал, обозлится, обидится за такой вопрос … Ан нет! Как же, говорит, без них? Ведь храм не растет из земли, как сорная трава, его строить надобно. Братьям и сестрам надобно пищу вкушать телесную и духовную. На все деньги нужны. А где взять? Только с прихожан. И если кто-то желает освятить свинарник, то почему нет? Все твари создания Божьи, все под ним ходят. Состоятельный прихожанин оплатит труды священные, деньги на храм пойдут. Ветшают храмы-то без присмотра!
- Вы считаете, священник не прав?
- Как сказать, - вздохнул Иван, - без денег не обойтись. Только вот не слыхал я, чтобы богатые приходы делились с бедными деревенскими церквями. Может, где и есть такое, но вот не слыхал я … Или возьмем другое – православные посты. Слышал о них наверное, да? Так вот, я подсчитал, в году только сто тридцать девять … ну, пусть сто сорок дней, когда нет ограничений на вкушение пищи. Вообще-то они есть, верующим предписывается ограничивать себя в яствах разумно всегда, но будем считать, что их нет. Остальные двести двадцать пять дней – пост. Нельзя вкушать мясное, жирное, не можно пить вина. Откуда, скажи мне, берутся слоноподобные батюшки и матушки бочкообразные? Неужто святых духом полнятся? Ну, посуди сам – если хорошо кушать только два раза в неделю – это в среднем получается – остальное время голодать и молиться, станешь ли эдаким глобусом на спичках?
Стас засмеялся:
- Не знаю, я не пробовал так жить!
- Да, смешно … Или вот еще: как службы проводят? Ты в храме бывал ли?
- Приходилось, - смущенно ответил Стас.
- Понятно, - кивнул Иван. – Ладно … ведет батюшка службу. Люди вокруг собрались, слушают, внимают, о сокровенном думают. А святой отец нос уткнул в книгу и бормочет непонятно что, будто умалишенный. Слов не разобрать! А ведь священные тексты написаны на старославянском языке, обычному человеку трудно понять, о чем речь идет. Ты в школе «Слово о полку Игореве» читал? Помнишь, « не лепо ли бяшете …» ну и далее? Для детей текст переведен на современный язык, чтобы понимали, что написано. Церковную службу ведут на языке, который был в употреблении тысячу лет назад! Ладно, человек взрослый может догадаться по смыслу. Так ведь читать надо хотя бы внятно! А он, батюшка этот, бубнит себе под нос, словно в летаргический сон впадает, вот-вот на пол свалится и захрапит. Разве так можно? До прихожанина каждое слово доходить должно, в сердце оставаться, а он, бедный, стоит чуть живой, с усталостью в ногах борется, да с дремотой от бубнёжки этой. Разве о Боге он думает?
Иван отбросил волосы с лица ладонью, вздохнул:
- Высказал я … Ох, как окрысились на меня! И приживалой назвали, и вероотступником, и смутьяном … Как же, поперек отцу настоятелю сказал! Окормился ты, говорит, пищей духовной больше, нежели душа твоя вместить может. Потому бес поселился в тебе, мысли богохульные внушает. А в чем богохульство мое? – спрашиваю. Разве на Бога я говорил? Нет. На неправоту людскую указал, на то, что ты, батюшка, небрежением своим людей от веры устраняешь. Разве мало сект вокруг? А сколько еретических верований появилось и процветает? Почему люди отвращаются от истинного Бога и уходят к идолам? Может, потому, что такие вот косноязычные попы у нас, которые только своим удобством озабочены, а на прихожан наплевать, и так, мол, сойдет. Где немощные телом, но могучие духом старцы, словесам которых внимал каждый и мерил себя их мерилом? Нет таких в нашей церкви!
Иван крепко растер лицо ладонями, усмехнулся:
- Тут такое началось, ни пером описать, ни в сказке сказать. Выгнали меня из монастыря в этот же день. За ворота вытолкали. Куда идти? Жилья у меня не осталось, дочка жила с мужем, своей-то квартиры они купить не смогли, дорого. Проситься к ним? Пустили бы конечно, но ведь стариков терпят до поры, до времени, сам знаешь. Каждый хочет жить самостоятельно. Вот и пришел сюда, в интернат, упросил Христа ради. Живу без церкви, но с Богом в душе, так вот.
Иван замолчал, опять уткнулся в Книгу. Стаса всегда удивляла способность Ивана мгновенно отключаться от внешнего мира и уходить в свой, никому не ведомый мир, в котором живет только он и память. Стас посидел немного, встал и вышел из палаты, стараясь двигаться как можно тише. Он совсем забыл, для чего приходил сюда, ведро и швабра так и остались посреди палаты, словно дурацкий памятник суетному миру. Необходимо было побыть одному. Слишком много всего случилось за прошедшие сутки.
Поспелов освободился от дел только поздно вечером. Целый день он потратил на унизительные объяснения, оправдания в различных инстанциях, которые назначены следить, проверять и контролировать деятельность самых разных социальных учреждений. Валериан остановил джип возле интерната, но выходить из машины не захотел. Просто смотрит на кирпичную коробку дома. Из динамиков доносится тихая музыка, в салоне тепло, уютно, сиденья вкусно пахнут натуральной кожей и чем-то еще дорогим и заграничным. Пальцы касаются кнопки регулировки, сиденье сдвигается с места, спинка опускается. Размышлять в полулежащем положении еще приятнее, наступает этакое философское успокоение, незаметно переходящее в состояние дремотной созерцательности. Но что-то тычется в спину … Валериан раздраженно лапает бочину, рука лезет дальше, пальцы натыкаются на уродливую загогулину травматического пистолета. Четырехствольная «пушка» модели «Оса» каким-то образом сползла вдоль пояса и уперлась железным обрезом прямо в копчик.
- Черт! – выругался Поспелов и с досады кидает пистолет в «бардачок». С того момента, как Валериан обзавелся дорогой машиной, с пистолетом не расставался – наслушался историй, как угонщики нападали на владельцев люксовых кроссоверов, когда те останавливались перед светофором. Или на стоянках, когда хозяин открывает дверь и не смотрит по сторонам. Приходится все время держать «ствол» под руками. Крышка отделения для мелких вещей медленно закрывается, раздается тихий щелчок фиксатора. Возвращается состояние умиротворенности, появляется возможность неторопливо поразмышлять … Поразительно, как много тунеядцев кормится вокруг одного единственного старика! Пожилой человек ежемесячно получает пенсию, заслуженную долгими годами работы. Разумеется, речь идет о нормальных людях, а не тех, кто просидев год в кресле министра или депутата Думы, получают право на пенсию такого размера, что хватит на содержание районного дома престарелых в течение полугода! А квартиры, загородные дома, земельные участки? Ладно, оставим власть, она себя никогда не обижала. Так было и будет всегда и везде. Итак, обычный человек. Он получает пенсию. Проходя по различным финансовым учреждениям, от минфина до банка, пенсия худеет, так как каждая инстанция что-то отщипывает для себя за работу. Разумеется, бюджет возмещает расходы. Иными словами, государство – мы с вами посредством налогов! – оплачиваем существование и функционирование этих самых фин. учреждений. Но это по старой схеме. По новой пенсионные накопления формируют сами граждане. Прекрасно! Итак, я работаю, часть зарплаты откладываю в доверенный банк, который за право распоряжаться моими деньгами начисляет мне проценты. Получается простая и всем понятная схема, в которой участвую я и банк. Например, Пенсионный, по образцу Земельного банка. Государство выступает лишь как гарант вкладов, не более.
Ага, розовые облака в малиновом сиропе!
В реальности существует Пенсионный фонд. Эта дивная организация занимается махинациями с нашими деньгами и создавалась только и исключительно для этого. По сути своей это финансовая пирамида, выплачивающая дивиденды за счет новых вкладчиков. Деятельность этого конгломерата жуликов поддерживается и гарантируется государством. Воры хотя бы прячутся. Эти понастроили дворцы даже в районных центрах, руководство перемещает свои задницы исключительно на дорогих иномарках – как и вожди рангом повыше! – часто выступают по телевидению с рассказами о нужности … нет, жизненной необходимости Пенсионной пирамиды. Пробовать менять что-то в системе Фонда бесполезно, а зачастую просто опасно; как и в любой хорошо организованной преступной шайке действует система круговой поруки. К тому же в распоряжении Фонда огромные и почти никем реально не контролируемые деньги, на которые нанимаются самые квалифицированные юристы и правоведы. Они играючи докажут наивным реформаторам, что изменения не нужны, мало того – вредны! Надо всего лишь «оптимизировать расходы». То есть не шиковать внаглую, разъезжая среди бела дня на «кадиллаках» и «мерседесах», не ездить по заграничным курортам на деньги стариков и не покупать роскошных квартир родственникам и любовницам … хотя бы несколько месяцев. Ну, полгода. Пока шум не стихнет. Любое государство живет за счет граждан. Но оно хотя бы выполняет функции по защите. Пенсионный фонд занят исключительно ограблением и воровством от имени государства …
Как много девушек хороших!
Как много ласковых имен!
- замурлыкал приемник старую песенку. Валериан вздохнул, поерзал в мягком кресле. Сиденье угодливо прогнулось, кожа нежно заскрипела, обогреватель дохнул в лицо теплым воздухом. Опасное вольнодумство насчет Пенсионного фонда испарилось, на его место заступили приятные мысли о Клеопатре, о ее рыжих волосах, что возбуждающе колышутся на плечах в такт движениям тела. О милых веснушка, которые куда-то исчезают в момент наивысшего удовольствия и тогда обычно строгое лицо становится удивительно расслабленным и привлекательным. «И что я в ней нашел? – подумал Валериан. – Сколько баб вокруг, любой расцветки и объема, бери любую задаром! Нет, вцепился в эту. Почему? Потому что умеет … э-э … как там у поэта? Она умеет делать мне любовь! Да, это самое важное в женщине. Сколько их было у меня? Сейчас и не вспомню. Но все, абсолютно все, независимо от возраста, образования и воспитания только и были способны разлечься на кровати и глядеть в потолок. Нет, некоторым нравилось в позе молящегося мусульманина. Тычешься, как в водосточную трубу, оно что-то там кряхтит, пыхтит, а ты от скуки обои на стене рассматриваешь. Это кайф? И почему-то каждая считала, что если она разделась, то все, мужчина тут же потеряет голову! Дуры, так реагируют только подростки. Настоящего мужика надо «зажечь»! Самый простой способ напоить, только не сильно, иначе ничего не будет. Но алкоголь – это примитивно. К тому же теряется чувствительность, а потому удовольствия почти ноль.
Умелых женщин одна-две на сотню, не больше. Остальные так, сырое мясо. То ли стесняются, то ли просто неспособны ни на что. Бывают же люди, мало чувствительные к боли? Вот и женщины бывают … примороженные».
- Но почему их так много? – произносит вслух Валериан и тяжко вздыхает. – Или это я такой невезучий?
Из нагрудного кармана послышался писк, недовольно забурчал телефон. Валериан поспешно выхватил шумящую коробочку, мельком глянул на экран. Вызов от Клеопатры.
- Слушаю, дорогая! – мурлыкнул в трубку Поспелов.
- Валериан, я уже час сижу на даче. У меня был тяжелый день, я устала, - раздался в ответ строгий голос.
- Лечу, дорогая! Считанные минутки – и я у твоих ножек! – восторженно вскричал Поспелов.
Фраза: я устала, означала только одно – измученной и раздраженной Клеопатре требуется нестандартная разрядка. Мотор «лексуса» загудел, словно двигатель пассажирского лайнера перед взлетом, колеса провернулись, расшвыривая во все стороны кусочки льда и грязь. Джип рванул с места, будто бросился в погоню за преступником. Через считанные секунды машина исчезла в холодной мгле зимней ночи, только габаритные огни светили какое-то время, потом и они пропали. Интернат для престарелых медленно засыпает. Гаснет свет в палатах, шторы закрывают окна – чтобы не дуло из щелей! – стихают шаркающие звуки шагов. Кончился еще один день стариковской безрадостной жизни, наступает ночь, которую – возможно! – переживут не все. Затем наступит день, белесый, тягучий и безвкусный, как обеденный кисель в тошниловке … то есть в столовой интерната.
Незаметно пролетела неделя. Стас продолжал убирать в палатах, дежурить по ночам. Клыкова не придиралась по пустякам и почти вообще перестала обращать на него внимание. Не до этого было. Дело в том, что перессорились санитарки с поварами. Общеизвестно, что персонал столовых в любом учреждении ворует продукты. Дирекция, как правило, не утруждает себя контролем за полнотой закладки и сохранностью продуктов. То есть обязанность такая есть, но ее выполнение сводится к тому, что директор или другое должностное лицо по его распоряжению снимает пробу с готовых блюд. Попросту обедает. Понятно, за отдельным столом, а то и в отдельном помещении, так называемой «комнате для приема гостей», где и мебель другая, и посуда хорошая, и сервировка отличается в лучшую сторону. Как и содержимое тарелок. Заниматься проверкой сумок и карманов поварих никто не хочет. Хлопотно, нервно и противно. Вникать в тонкости замены одних продуктов на другие, следить за сроками годности и не допускать пересортицы тоже никто не желает. Ушлые бабенки в поварских халатах пользуются этим и, никого не стесняясь и не опасаясь, прут все подряд. Воровать пшенку, ясное дело, никто не станет, хотя обладатели свиней и этим не брезгуют. Тащат мясо, консервы, сахар и сливочное масло или готовые блюда в баночках, термосах и пластиковых коробках. Такое происходит в детских садах, школах, заводских столовых, летних лагерях, больницах, санаториях по всей стране. Везде и без исключения. В интернатах для престарелых людей воровство процветает; за детей есть кому заступиться, а вот старики не нужны никому, да и жаловаться зачастую невозможно - многие прикованы болезнями к постели.
Между поварихами и санитарками долгое время соблюдался нейтралитет. Первые тащили, но не забывали делиться со вторыми. Директора и старшую медсестру кормили вдосталь по отдельному меню, в отдельной комнате или доставляли еду прямо в кабинет. Старичье помалкивало. Геополитическое равновесие в отдельно взятом интернате было нарушено – как и в большой международной политике – незначительным, на первый взгляд, происшествием. Как-то вечером, когда зажигаются звезды, уличные фонари и окна домов, шли домой две подруги, одна из которых трудилась в столовой, а другая наживала геморрой дежурствами по этажу. Несмотря на различные виды трудовой деятельности, обе дамы позднего бальзаковского возраста обладали внушительными телесными габаритами и в общей сложности весили далеко за пятнадцать пудов. Нелегкий путь домой по обледенелой дороге усложняли хозяйственные сумки, доверху уставленные банками, баночками и пакетами. В посуде колыхалась, содрогалась и перемещалась от стенки к стенке питательная смесь из воды, овощей, мяса и жира. В пакетах похрустывала мука высшего сорта и уютно шелестела гречка. Отдельно, в тонком целлофане, сложен аккуратно нарезанный белый хлеб.
Отдуваясь и матерясь про себя на скользкую дорогу, подруги тихо беседовали о своем, о девичьем. Общее благодушное настроение слегка омрачал тот факт, что сегодня был рыбный день, поэтому котлеты были рыбными, суп из консервированной кильки, а картофельное пюре укомплектовано пересоленной селедкой. Хорошо, хоть компот из натуральных сухофруктов. Нелегок путь домой матери и жены, груженой ворованной жратвой так, что руки трудовые вытягиваются до колен, как у самки орангутанга. Пальто зимнее плечи тянет, сапоги на меху мешают обрести легкость походки, шапка жарко наползает на глаза и волосы парятся так, будто насекомые известной породы устроили хоровод на макушке … Припорошенный тонким слоем ледок предательски ускользает из-под стопы. Изможденная тяжестью переносимых харчей повариха с визгом шлепается на утоптанный до каменной твердости наст. Верещание обрывается громким призывом к чьей-то матери, а затем раздается тяжкий нутряной хруст, из поверженной сумки с довольным чавканьем выползает внушительный кусок мяса размером с тапок, вокруг разливается небольшое озеро бурой жидкости, состоящей из борща, картофельного пюре и компота. Подруга санитарка сочувствующе ахает и делает шаг на встречу, намереваясь помочь упавшей. Скользкий лед подлейшим образом уходит из-под ног и санитарка шмякается объемистой дупой прямо в лужу из борща и компота. Звучит традиционный визг и громкое обращение все к той же матери. Только на этот раз обычная фраза заканчивается удивленным возгласом:
- А это чиво!?
Санитарка изумленно смотрит на кусок мяса, потом осторожно берет в руки и внимательно разглядывает. Глаза округляются, на лице появляется понимающая улыбка, из груди исторгается страстный крик:
- Ах вот ты какая? Подлая воровка! Сучка брехливая!! Я тебя …
Далее следует, как говорил классик советского кинематографа, непереводимая игра слов на местном диалекте. По окончании гневно-обличительной тирады «подлая воровка» с размаху бьет по лицу санитарку, та отвечает мощной оплеухой, кусок мяса используется как метательное оружие.
На следующий день скандал продолжился. Оскорбленная … нет, предательски обманутая, потерявшая веру в человечество санитарка пишет пространную жалобу руководству интерната на коллектив столовой. В ответ на обвинения в коррупции коллектив поварих и посудомоек отвечает встречными обвинениями в растрате одноразовых шприцов, снотворного, валокордина и общем наплевательском отношением к пациентам. Вскоре война разгорелась не на шутку, жалобы посыпались, словно бомбы при авианалете. К счастью, район боевых действий ограничивался директорским кабинетом, за пределы интерната не выходил – выносить сор из избы - в смысле, из кормушки - никто не хотел. Мадам Клыкова с ног сбилась, улаживая конфликт. Поспелову тоже работы досталось выше головы – как директор, он отвечал за все, что происходило в интернате. Вдобавок «лексус» не давал покоя. Хищения продуктов и лекарств выглядели просто детской забавой на фоне белоснежного директорского лимузина, который приобретался отнюдь не на трудовые доходы господина Поспелова. А тут еще загородный дом, плата за институт Полины, дорогие подарки Клеопатре … Опасался Валериан! За три дня «боевых действий» похудел на пятнадцать килограмм, костюм висел на нем, как на вешалке, на брючном ремне не хватало дырок, пришлось перейти на подтяжки. Тем временем конфликт развивался, враждующие стороны и не думали отступать. В поступающих директору жалобах начали появляться прямо-таки р-революционные требования! А именно: сократить штат столовой за счет «пристроившихся» родственников и знакомых шеф-повара. Закупить посудомоечную машину и ликвидировать – только так, не иначе! – «подлую банду» посудомоек. Они все равно ничего не делают, только сплетничают, тырят продукты и моющие средства. Далее следует длинный перечень фамилий окопавшихся врагов.
- О Боже! – воскликнул Поспелов, обхватив голову руками. Он сидит на кровати почти голый, если не считать чрезвычайно узких кожаных трусов, именуемых красивым заморским словом стринги и кожаной портупеи военного образца с пустой кобурой на боку. Слегка оплывшее от хорошей жизни тело покрыто редкими волосками, которые смешно топорщатся, словно иголки молодого дикобраза. Пальцы тонут в густой шевелюре, выглядывают кончиками блестящих ногтей на макушке, где давно уже намечается обширная лысина.
- Клео, я не представляю, что можно сделать! – шепчет Поспелов. В голосе слышны панические нотки.
Клыкова лежит рядом. Прямая спина упирается в две подушки, сложенные горкой, рыжие волосы узкой струей ниспадают на левое плечо. Лицо расслаблено, взгляд спокоен, длинная сигарета между указательным и безымянным пальцами не дрожит, струйка голубого дыма вьется ровненько, будто инверсионный след стратосферного истребителя. Одета Клеопатра тоже немного странно на взгляд обычного человека – узкие бедра укрыты черными чулками в крупную сетку, ноги до колен скрыты лакированными голенищами сапог на гигантских каблуках. Талия стянута широким ремнем с металлическими бляшками, на руках перчатки по локоть, тоже лакированные. Венчает изысканный туалет черный кожаный ошейник с шипами. Рядом на белой простыне вытянулся дохлой змеей хлыст с витой рукоятью.
- Посудомоек придется сократить, - холодно, без эмоций произносит Клыкова. – Посудомоечный агрегат купишь.
- Но они же все родственницы шеф-повара из какой-то там деревни! Повариха возмутится, родственницы начнут строчить доносы! Ты представляешь, чем все может закончиться? – восклицает Поспелов.
- Ничем, - так же холодно отвечает Клыкова. – С поварихой я переговорю, а ты поднимешь ей зарплату … за счет премий, - пыхнула она голубым дымом. – Родственниц этих выгонишь к чертовой матери, они и мне надоели своими склоками и постоянными пьянками с неумытыми кавалерами в столовой. Санитарок тоже надо … - криво улыбнулась Клеопатра и брезгливо махнула рукой, словно сбрасывая таракана. – Бездельников много. Мальчишка этот, альтернативщик … вон как работает. И почти даром!
- Но я не могу заменить всех мальчиками из военкомата. Это временные работники. И потом, уволенные будут жаловаться. А им есть что рассказать, - произнес он, обводя взглядом дорогую мебель спальни.
- Ну и что? – пожала плечами Клыкова. – Разве твое начальство живет не так? Ты же прекрасно знаешь, что система жива до тех пор, пока все звенья сцеплены между собой и поддерживают друг друга. Кому побегут жаловаться деревенские дурочки? Прокурору? Или в городскую управу обратятся? Пока ты делишься, тебя никто и пальцем не тронет, Валериан. Прекрати ныть, меня плаксивость раздражает, - раздраженно дернула голым плечом Клеопатра.
Поспелов вздохнул так горестно, словно приближается Страшный Суд и ему, Валериану Поспелову, предстоит первому держать ответ перед Создателем.
- Ладно, постараюсь …
- Нет, не постараешься, а сделаешь, как я сказала! – с металлом в голосе ответила Клеопатра.
- Да-да, дорогая … - поспешно согласился Валериан.
Как ни странно, от междоусобной войны персонала в выигрыше оказались пациенты. В атмосфере всеобщей подозрительности, слежки и разоблачительства стало опасно плохо работать. Повара вынуждены были строго соблюдать нормы закладки продуктов, прекратилось воровство, а санитарки стали в полном объеме выполнять свои обязанности по уходу за стариками. В результате уже к концу недели интернат буквально преобразился – на кроватях появилось чистое белье, пациентов переодели в новые халаты и пижамы, палаты блещут чистотой, шторы радуют глаз расцветкой и свежестью, лечебные процедуры проводятся вовремя, нужные лекарства всегда под рукой. Бабушки и дедушки расцвели прямо на глазах. Если раньше большая часть пациентов были лежачими, то теперь почти все начали ходить, многие отказались от палок и костылей, а по настоящему лежачим больным оказалась только одна бабушка из-за паралича нижних конечностей. Старики поправились, у них даже появились щеки и животики! Жизнь в интернате изменилась; старушки стали собираться в общей комнате, живо обсуждать последние новости и сплетни из жизни известных людей. Дедки спорят о политике, а некоторые – срам какой! – на старушек поглядывают! Зато персонал приуныл. С исчезновением дополнительного дохода пропал стимул радоваться жизни. Человек быстро привыкает к легким деньгам, к оплачиваемому безделью и безответственности и, когда халява пропадает, появляется чувство, ну, если не конца света, то, по крайней мере, крушения всей системы жизненных ценностей.
Однако, «a la guerre comme a la guerre», на войне как на войне, подписывать акт о безоговорочной капитуляции никто не хотел. Санитарки даже устроили акт массового неповиновения администрации, что было бы немыслимо раньше. Хотя назвать это «актом» можно только с натяжкой. На собрании санитарки попросили Клыкову сверять данные раскладки продуктов с реальной закладкой в котел. Понимая, что старшая медсестра не будет с утра до вечера торчать на кухне, предложили делать это общественной комиссии из числа персонала. Иначе, мол, поварихи если и не вынесут, то по-обкусывают. В смысле, обжираться начнут. Про запас. Клыкова в ответ только тяжело вздохнула. Требование санитарок было абсолютно справедливым и законным, администрация действительно обязана контролировать кухню и должна привлекать к этому так называемую общественность. Но кому и когда это надо? Халявой, дармовщинкой не брезгует никто, даже миллиардеры не гнушаются воровать носки в супермаркете или жадничать на чаевых персоналу отеля. А уж бывший совок, строитель светлого коммунистического мира и вовсе гребет все подряд. И Клыкова, чья власть и влияние ограничивались стенами интерната, а зарплата совсем немного превышала оклад санитарки, не была исключением.
- Персонал столовой сокращен за счет избыточного количества уборщиц, так что много не съедят, - пошутила Клеопатра, не меняя каменного выражения лица.
Шутку не приняли.
- Наших тоже сократили, - ответила с места Марьяна Сергеевна или Марька, так ее называли в интернате. В голосе пожилой женщины слышался вызов, в глазах читалось ясное желание не отступать. Клеопатра окинула взглядом зал столовой – собрания всегда проводились тут, увидела глаза других женщин и поняла, что отказывать нельзя. Иначе тихие и вороватые санитарки взбунтуются и окончательно выйдут из повиновения. Клеопатра на мгновение прикрыла глаза, покачала головой. «Сучки, дряни … Вам терять нечего, кроме банок с котлетами. Потому и храбрые такие! – подумала она. – А вот мне …»
- Ладно, - кивнула она. – Решайте сами, кто станет этим заниматься, списки предоставьте мне сегодня до вечера.
Поспелов, который последние дни отошел от работы и наблюдал за жизнью подчиненного ему учреждения как бы со стороны, стал тих и задумчив. Он вовремя приходил на работу, отвечал на звонки, подписывал бумаги, совершенно не вникая в их содержание. Но прежней бурной деятельности, когда Валериан лично проверял работу подчиненных, уже не было. Потому что не нужно стало. Все делалось как бы само собой. Отпала необходимость понукать, угрожать и заставлять. Валериан никогда не был «грозным тираном», но иногда власть все же употреблял. Теперь и в этом необходимость отпала. Поспелов вдруг с почти суеверным ужасом начал понимать, что он не нужен!
Когда люди по тем или иным причинам начинают работать не за страх, а за совесть, система субординации и властной иерархии становится в одночасье лишней. Бюрократическая надстройка, запутанное змеиное кубло администраторов, управленцев и контролеров все мастей, казавшееся незыблемым и вечным, рассыпается в прах. И тогда паника и настоящий ужас охватывает тех, кто еще вчера был на недосягаемой вершине власти. Они, только что бывшие почти богами, оказываются на дне пропасти, превращаются в голых королей и становятся тем, кем были изначально – НИЧТОЖЕСТВАМИ! Это правило является фундаментальным законом человеческого общества, ему подчиняется и коллектив лесорубов, и правящая верхушка мировой сверхдержавы. Поэтому в одночасье исчезают казавшиеся вечными империи, а из ничего, буквально на пустом месте вырастают новые государства. Маленькие дети подбирают пыльные глиняные таблички с непонятными закорючками, спрашивают взрослых – что это такое? Те в ответ только пожимают плечами, - не знаем, мол. А ведь это то, что осталось от народа, считавшего себя великим!
Валериан забеспокоился. Нет, дела в интернате его радовали, он мог теперь бездельничать на работе или вовсе заниматься своими делами, ни о чем не беспокоясь. Не об этом ли мечтает каждый руководитель? Но Валериан обитал не в безвоздушном пространстве, система … нет, Система! … требовала дани. Если не платить, она тебя отторгнет. Из администрации города стали звонить. Вначале вежливо интересовались состоянием дел, потом появились туманные намеки, а затем ответственные голоса в трубке начали требовать. Разумеется, не денег, нет. Люди интеллигентные, воспитанные не ведут себя, как примитивные вымогатели из числа выпускников ПТУ или курсов по ликвидации неграмотности среди оленеводов. В точном соответствии с законодательством с директора интерната для пожилых людей потребовали предоставить исчерпывающий отчет о проделанной работе за период, а также детальную информацию о расходовании финансовых средств, предоставленных интернату из бюджета города.
… откат, как много в этом слове! Король и его вассалы, начальники и подчиненные, дань, ясак, калым, подати … Не вчера, не позавчера и даже не тысячу лет назад появилась система, в которой за покровительство сильного слабый должен платить. Возникла до начала времен, если верить Ветхому Завету. В эпоху классовых обществ эта система была единственным способом существования людей, племен и государств. Она менялась и совершенствовалась вместе с людьми, их взглядами на мораль, законы и нравственность. Существует сейчас и будет жить, пока не сгинет род людской и не прекратится жизнь вообще. Победить ее нельзя! Можно только худо-бедно контролировать, дабы не было злоупотреблений совсем уж вопиющих. Каждый, кто попадает в паутину шантажа, вымогательства и воровства, остается в ней навсегда. Только единицам удается вырваться и начать жизнь с чистого листа. Как правило, это и есть те сильные, которым все остальные платят дань …
Валериан понял, что слаженная, хорошо организованная работа коллектива интерната, где каждые на своем месте точно исполняет обязанности – а именно так и должно быть! – угрожает его благополучию. Если не предпринять срочных мер, то он, Валериан Поспелов, будет с позором изгнан из Системы и превратится в нищего, всеми презираемого работягу, живущего на одну зарплату. До такого позора не опускаются даже прибиральницы общественных туалетов! Первым делом был уничтожен общественный контроль за расходом продуктов питания в столовой. Персоналу в самой категоричной форме рекомендовано пользоваться казенным постельным бельем, то есть уносить домой и приносить обратно для стирки, а свое приберечь, так как зарплаты маленькие, цены растут и т.д. и т.п. Излишки продуктов можно распределять между собой. Разумеется, все под строгим контролем со стороны руководства в лице старшей медсестры.
К концу второй недели интернат вернулся в то состояние бедности и скукоженности, в котором пребывал всегда. В столовой опять завоняло горелой кашей, из общей комнаты исчез новый широкоформатный телевизор, появился старый бочкообразный монстр еще советских времен. Постельное белье посерело, в палатах и коридорах поселился стойкий запах немытого человеческого тела и затхлости. Стылые туалеты дыхнули хлорной вонью, в кранах исчезла горячая вода. А что делать, ведь средств, выделяемых государством, катастрофически не хватает! Приходится на всем экономить, на всем …
Кроссовер Lexus серии RX 350 мало приспособлен для перевозки тяжелых грузов. Мягкие кожаные сиденья с электроприводом и подогревом кривятся и приобретают жалкий вид, когда на них громоздят коробки с тушенкой, консервированной форелью, красной икрой и сгущенным молоком. Строгий, можно сказать, классический стиль салона приобретает карикатурный вид. На полу, укрытом бархатными ковриками, расположились пакеты и коробки с дорогими импортными лекарствами, багажник до верха заставлен тюками постельного белья из натурального хлопка. Под ними скромно укрылись картонные ящики и какие-то свертки с торчащими наружу стойками. Это упакованы два компьютера и столики для них из металла и цветного закаленного стекла. Все это предназначалось для стариков, деньги выделялись из федерального бюджета в рамках национальной программы улучшения жизни пожилых людей. Лекарства, белье, техника – все для них, чтобы хоть как-то скрасить унылый остаток жизни. Но чиновничья плесень на местах считает иначе. Это у них, государевых людей, жизнь бедна и невыразительна. Они стоят на страже, на передовой линии борьбы с хаосом и беспорядком общественной жизни. Это они, рядовые солдаты государства, борются за державу и потому имеют право на достойное существование.
Как ни покажется странным, они абсолютно правы. На чиновников всех уровней действительно возложена ответственность за состояние дел в стране. Нами возложена. Теми, у кого восьмичасовой рабочий день, два выходных в неделю и все праздники. Плюс ко всему полная свобода – ты можешь работать или заниматься бизнесом, уехать зарубеж на временные заработки или вовсе эмигрировать. У тебя нет никаких формальных обязательств перед страной, в которой ты вырос. Даже в армию тебя не призовут, это оплачиваемая государством привилегия бедняков. А чиновник связан по рукам и ногам писаными и неписаными правилами и законами. Его можно выгнать с работы, лишить льгот, заставить работать без выходных и даже круглые сутки. Например, на выборах. Можно даже казнить. Просто так или для устрашения других. Чтоб неповадно было. Если думаешь, что это не так, оглянись назад, на нашу недавнюю историю. Чиновник в нашей стране - это расходный материла, относительно дешевый и легко восполнимый. Чиновничья масса образует тот холм, на котором восседает высшая власть. И она, эта власть, формует свой пьедестал так, как ей удобно. Но чиновники люди образованные, неглупые, прекрасно все понимают. А главное – обладают звериным чутьем на опасность. Вот и пытаются всеми доступными средствами если не защититься от произвола вышестоящих «товарищей», то хотя бы пожить отпущенный срок как белые люди. А как живут «белые люди», вышестоящие «товарищи» ежедневно демонстрируют им и тебе. Ведь на их плечи тоже давит груз ответственности за страну.
Валериан влез … именно влез, а не сел в автомобиль. Роскошная тачка перекосилась от чрезмерного груза, словно лицо с флюсом, в салоне пахнет мокрой бумагой и еще черт знает чем, напрочь заглушая нежный запах натуральной кожи и дорогого освежителя воздуха. Ящики, коробки и безобразные тюки угрожающе кренятся на Поспелова, собираясь обрушится на него в самый неподходящий момент и заклинить рулевую колонку где нибудь на оживленном перекрестке, когда загорится зеленый свет. Валериан сокрушенно вздыхает, пальцы нежно касаются руля. Электроника тихонько взвыла, рулевая колонка прильнула к рукам, словно соскучившийся по хозяину щенок. У Валериана даже глаза заблестели, так вдруг стало жалко и себя, и машину, и жизнь свою, жалкую и никчемную. «Бьешься, как рыба об лед. Хочешь чего-то добиться в этой жизни, стараешься, - думал он, глядя на приборную панель, отделанную красным деревом. – По ночам не спишь, все думаешь, думаешь … Сердце ни к черту стало, пальцы трясутся, скоро нервный тик появится. А волосы? Совсем седые! А каким парнем был совсем недавно? Какую карьеру мог сделать?»
- Эх, мать твою! – выругался Валериан вслух, но стереосистема заглушила крик души ревом динамиков – доченька прошлый раз брала машину покататься, забыла отключить медиатеку, а у нее там сплошной хард-рок типа AC-DC и прочих металлик. Поспелов вырубает аудиосистему. Поколебавшись, включает снова, выбирает из списка что-то сентиментальное, из Эннио Морриконе. Обогреватель выдыхает струю теплого воздуха, мотор тихо гудит, кроссовер мягко катит по дороге, грузно переваливаясь на неровностях.
Мужская палата встретила Стаса знакомым запахом тлена, несвежего белья и прокисшего пота. Старики лежат на койках, только Благой по привычке сидит, скрестив ноги под собой, глаза устремлены вдаль, душа где-то далеко.
- Доброе утро, дедушки! – поздоровался Стас. – Не побеспокою?
- Приступайте, сударь … И здравствуйте вам, - отозвался Поцелуев.
Стас заметил, как старый актер украдкой забрал с тумбочки небольшой предмет телесного цвета, отвернулся к стене и быстро сунул его в рот. Поцелуев почему-то жутко стеснялся вставной челюсти и всегда делал вид, что с зубами у него все в порядке.
- Привет, салабон! – жизнерадостно заорал Таранов. – Как служба? Малиной не кажется?
- Никак нет, ваше благородие! – рявкнул в ответ Стас в манере дореволюционного унтера и пристукнул шваброй будто прикладом мушкета.
- Хорошо, корнет. Продолжайте нести службу!
- О Боже! Как достали этот солдафонский юмор! – тихо простонал Поцелуев.
Иван Благой только покачал головой и чуть поморщился от громкого голоса Таранова. Давило неопределенно хрюкнул, лицо приобрело выражение снисходительного презрения.
- Клоуны! Никакого уважения к возрасту, - пробормотал он.
- Семушка, уважение к возрасту ты получишь … ха-ха … на собственных похоронах, дорогой! – засмеялся Таранов.
- А ты? А где ты его получишь? – взвился Семен.
- Ну, если как следует подготовлюсь … побреюсь, - задумчиво произнес Таранов, потирая колючие щеки, - то сегодня вечерком поимею. Возможно! – поднял он указательный палец.
- Представляю, кто тебе даст … уважение, - саркастически отозвался Поцелуев.
- Эх Степан! Все тебе царевну подавай. А лягушку не хочешь? Царевичи не брезговали … Узко мыслишь, народный артист. В женщине главное душа, интеллект!
При этом Таранов сделал замысловатое движение руками, показывая, где у его избранницы интеллект, а где душа.
- И вот там, где интеллект смыкается с душой, я и …
- Генерал, так я вымою полы? – громко перебил Стас.
- Э-э … да, дозволяю, - заулыбался польщенный Таранов.
Стас быстро управился с уже ставшей привычной процедурой уборки, вымыл коридор и туалет на этаже. Потом помог отвезти на колесных носилках приболевшую бабушку для осмотра приехавшим врачом, затем еще одну … День шел своим чередом, интернат жил обыкновенной жизнью любого подобного учреждения и ничто уже не напоминало ни о смерти человека, ни о «войне» санитарок с поварихами. Уже стемнело, когда Стас зашел в комнату сторожа. Топчан недовольно скрипнул и угрожающе зашатался, когда Стас прилег. Идти домой почему-то не хотелось, хотя сегодня дежурить не надо. Стас вздохнул, глаза медленно сомкнулись …
Соприкасаясь с изнанкой жизни, человек вначале пугается, потом страх переходит в опасение, появляется брезгливость. Выращенное в домашних условиях, на чистой воде и качественной пище, двуногое существо испытывает дискомфорт и тревогу, словно комнатная собачка в диком лесу. Шумит ветер, с деревьев падают сухие ветви, шуршит трава и странные запахи будоражат чувства. Исчезает привычная система координат, перепуганное животное мечется в сумраке, оглашая лес истошным лаем. Усталость берет свое, обессиленное животное забивается в укромное место. Потрясение проходит, голод заставляет выйти из укрытия. Уже не так страшно, но холодно, сыро, грязно … Нехорошо, одним словом. Но идти надо. Или ты найдешь свое место в новом мире, или отыщешь дорогу домой, в привычный комфорт и благополучие. А если обратной дороги нет? Стас хорошо понимал, что забыть ничего не сможет. Здесь, в интернате, он увидел совершенно другую жизнь, бесцветную, немую и бессильную. Выброшенные на окраину мира, люди очень быстро опускаются до уровня растения. Их существование бессмысленно и раздражительно для окружающих. Но ведь они люди! Они кем-то были, работали, воспитывали детей, от них в этой жизни что-то зависело! Прошлая жизнь осталась в памяти, но и ту равнодушное время размывает, стирает острые углы и целые куски прожитого безвозвратно тают в пустоте существования, будто льдинки в теплой воде. Именно в эту минуту Стас остро осознал конечность жизнь. Придет время и он тоже уйдет из этого мира. И кто знает, какими будут его последние дни?
Телефон взбрыкнул, заелозил, потом задергался, словно в агонии. Из кармана донеслись приглушенные крики и стук африканских барабанов. «Опять сбился сигнал вызова, блин»! – раздраженно подумал Стас. Аппарат послушно успокаивается в теплой ладони, на экране появляется улыбающееся лицо Полины.
- Привет Стасик! Как дела? Чем ты сейчас занимаешься? – забавно пропищал голос из динамика. Девушка дурачилась и улыбалась.
- Ничем. Дурака валяю, - честно признался Стас.
- Какой ужас! – притворно испугалась Полина. – Ты меняешь ориентацию? Приезжай ко мне, я помогу тебе вылечиться!
Стас помедлил мгновение, потом кивнул:
- Ага.
«Надо качнуть маятник в другую сторону. Такие обломы последнее время, ну его на фиг! И вообще»! – подумал Стас.
Загородный дом Поспеловых встретил Стаса терпким запахом восточных благовоний от дымящихся палочек, тихой музыкой – кажется, вариации на тему Эммануэль - и приятным теплом камина. Толстая входная дверь из брони и пенопласта смачно чавкнула хитроумным запирающим устройством, мороз и холод остались снаружи. Полина в белом шелковом халате с пышным воротником показалась уютной и теплой, словно горячая булочка. Мягкие губы коснулись щеки, упругое колено медленно прошлось по внутренней стороне ног и уперлось в промежность так, что у Стаса слегка закружилось в голове.
- Привет, дорогой. Я по тебе соскучилась! – нежно прошептала девушка в ухо.
Руки обхватили шею и Полина буквально впилась губами в губы.
- Ты такой вкусный с мороза … - раздался жаркий шепот.
- Да … только давай я разденусь, - прерывающимся голосом ответил Стас.
Он не ожидал такого приема, немного растерялся. Философские мысли и все прочие «умности», которые он пережевывал по дороге сюда, разом исчезли. В голове пусто, на душе легко, сердце стучит как пулемет и гонит кровь с адреналином не вверх, а вниз. Полина заметила, какое впечатление производит на парня, радостно засмеялась и пошла в зал. Длинный халат туго перетянут в талии поясом, полы развеваются, словно шелковые знамена, обнажая бедра до ягодиц. Звонкий стук каблучков раздается по всему дому и слышен, наверное, даже на улице. Стас быстро скинул куртку, содрал кроссовок, а вот со вторым пришлось повозиться – как на зло, запутался шнурок и развязываться ни в какую не пожелал. Обозлившись, Стас рванул посильней, петля с треском порвалась и кроссовок улетает под тумбу для обуви.
В зале ярко горит люстра, граненые капли хрусталя дробят скучный свет лампочек на алмазные кусочки и кажется, будто с потолка низвергается водопад чистейшей воды. Широкий стол на низких ножках в японском стиле уставлен чашечками, тарелочками и какими-то странными кувшинчиками. От посуды поднимается вкусный и будоражащий запах, состоящий из сотни ингредиентов, так что определить, что именно так пахнет, невозможно. От зала кухню отделяет одна стена. Сквозь дверной проем с аркой виден кухонный стол со столовыми агрегатами, электронная печь подмигивает зеленым глазом, по монитору бежит строчка цифр и букв – робот услужливо сообщает обо всем, что происходит с сырым мясом в процессе превращения его в запеченное. По другую сторону стола Полина смешивает блендером густую жидкость жутковатого сине-зеленого цвета в прозрачной мисочке. Электромешалка противно жужжит, девушка что-то напевает под нос и пританцовывает.
- Эликсир? – спрашивает Стас, упираясь плечом в стену.
- Ага … волшебное зелье, - кивает девушка. – Ты после работы, усталый … и вообще такой худенький. Надо тебя взбодрить. На, пей!
Киселеобразная жидкость переливается в стакан, Полина подает его Стасу.
- А это что? – спрашивает он, опасливо принюхиваясь.
- Я ж говорю – эликсир. Поить тебя ядом пока не за что. Это … ну, в общем, спортивный напиток. Марафонцам дают, пловцам на длинные дистанции, чтобы силы не падали. Тут белок, витамины, немножко стероидов и глюкоза.
- Пахнет подозрительно, - пробурчал Стас. - Лучше б пожрать дала.
- Потом, не готово еще. Пей!
Стас вздохнул и залпом вылил в себя содержимое стакана. Прохладная жидкость пробежала по пищеводу, провалилась в желудок. Через несколько секунд появилось чувство легкой сытости, лицо опалило жаром, сердце застучало сильней.
- Я ржать не начну? – поинтересовался Стас.
- Ну, побочные эффекты возможны, - притворно задумалась Полина. – Но надеюсь, что все обойдется.
Она глянула монитор жаровни – еще полчаса, чтобы цыпленок стал «табака».
- Идем наверх …
За окном разгулялась метель, снежинки кружат бешеный хоровод, словно тысячи белых мотыльков, стремящиеся во что бы то ни стало попасть в ослепительную пасть уличного фонаря. Порывы ветра иногда достигают такой силы, что стекла содрогаются под ударами воздушных кулаков. Полина вздохнула, взгляд скользнул по шторам, пробежал по окну и остановился на камине. Догоревшие дрова превратились в кучку раскаленных углей, постепенно скрывающихся под слоем серого пепла. В доме тихо, тепло, воздух свеж и пахнет еловыми ветками с примесью ванили.
- Твой отец точно не придет сегодня? – спросил Стас.
- Точно. А если придет, что с того? – спросила Полина.
- Неудобно. Он мой начальник.
- Ну и что? Ты не пожизненно будешь уборщиком в интернате, деньги тебе платит государство. И вообще, отцу не до тебя, - отмахнулась девушка.
- Опять что-то случилось?
- Нет, просто ты – не обижайся, ладно? – слишком маленькая пешка.
- Ну, вообще-то, да, - согласился Стас. – Но так будет не всегда!
- Конечно-конечно, - засмеялась Полина. – На следующий год ты можешь поступить в институт и тогда твой социальный статус повысится.
- Да … Слушай, тут неподалеку живет один чудак в землянке. Говорят, ветеран войны. Ты ничего о нем не знаешь?
Полина капризно выпятила нижнюю губу, поиграла глазами.
- Слышала что-то … Отец говорил, что какой-то чокнутый живет в яме круглый год. Вон там … - мотнула она головой в сторону окна, за которым воет пурга. - Дом у него сгорел. Так он строить не стал, врыл яму и сидит в ней, как дурак.
- Да, псих. Другой бы продал землю, купил квартиру и жил бы дальше на пенсию, - согласился Стас.
- Старушкой обзавелся бы! – хихикнула девушка.
Стас кивнул, а перед глазами предстал мужчина с черной повязкой на голове, суровое лицо в глубоких морщинах, широкая грудь перевита настоящими, «сухими» мускулами, которых не увидишь у «химических» культуристов, камуфляжные штаны заправлены в укороченные сапоги с широкими голенищами, за которые удобно прятать ножи и запасные магазины к автомату. Стас невольно опустил взгляд. Черная простыня – Полине нравилось постельное белье в испанском стиле, т.е. черное или фиолетовое – сползла на бедра. Взору открылась плоская грудь, поросшая редкими волосками, похожими на куски тоненькой проволочки. Коричневые пупырышки – «титьки», словно прыщики, торчат уныло и грустно, будто пни на поляне. Впалый живот притаился за грудной клеткой, словно маленькое болотце за холмом. Ниже бледнеет в зарослях … Стас вздохнул, стыдливо натянул простыню. За окном взвыло особенно сильно, даже страшно и оконное стекло сотряслось от удара невидимого чудовища. Стало зябко и тревожно на душе, словно вот-вот распахнется самолетный люк, ты бросишься в кромешный мрак ночи и грань между жизнью и смертью будет измеряться толщиной парашютного шелка. Свистящая тьма окутает со всех сторон, колючие звезды с холодным любопытство будут смотреть на тебя сверху, а внизу, в густой, как смола, темноте, тебя ждет земля, полная смертельной неизвестности. И даже одно мгновение вместит в себя больше, чем целая жизнь какого ни будь представителя «офисного планктона».
Полина сладко потянулась, по-кошачьи изогнулась и мяукнула. Простыня, словно покрывало, ниспадает на пол. Полина садится на постель, волосы ниспадаю на спину и плечи, спина прогибается так, что кажется, будто ягодицы стали в полтора раза круглее. Тонкий, почти прозрачный синий халат укрывает тело, ноги на ощупь находят туфли, девушка встает, не забыв тряхнуть головой, так что волосы водопадом струятся вдоль спины. В противоположном конце комнаты горит напольная лампа, на светлом фоне женская фигура выделяется четко, словно прорисованная мастером на холсте … Словом, сцена вставания и частичного одевания исполнена в точном соответствии с тем сценарием, по которому снимают телевизионную рекламу средства для мужской потенции. Только Стас вовсе не сидел на краю кровати, пригорюнившись, словно пастушок, от которого убежал любимый ягненок. И трагический взор не застыл на том месте, которому надо оказать срочную помощь. Полина и так хороша, без всех этих выдуманных хитростей. Или это так кажется? Стас глядел в окно и почти физически ощущал ту боль и тоску, которую испытывают в такую ночь одинокий человек, лишенный всего и всех. Вдруг появилось дикое желание быстро встать, одеться и уйти прямо в эту воющую бездну за окном. Стас даже приподнялся на кровати и протянул руку к штанам …
- Стасик, спускайся вниз! Цыпленок готов, я кушать хочу … - раздался капризный голосок Полины.
В воздухе появился тонкий аромат прожаренной корочки, запах специй и чего-то еще, отчего в животе громко, неприлично квакнуло, а челюсти свела судорога.
- Идю-у-у … тьфу! - проблеял Стас, давясь собственными слюнями. – Гм … кхе … бегу со всех ног, дорогая! – рявкнул он во весь голос.
« Я болен психическим заболеванием, это ясно, - думал Стас, сбегая по лестнице. – Общее сумеречное состояние души усугубляется шизофреническими припадками на тему: ОН страдал и я желаю … Какого черта, Стас? Вокруг столько идиотов, что не хватит жизни со всеми разбираться. Да тебя никто и не просит! Каждый сам строит свою жизнь. Как сказал классик, разруха в головах, а не в отхожем месте. Или он иначе сказал»?
У входа в зал, где Полина накрыла стол, Стас остановился. Рука коснулась молнии на ширинке – не хватало опозориться! – ладонь прошлась по волосам, пальцы расправили воротник рубашки. Взгляд пробегает по комнате, на мгновение задерживается на огромном, в полстены, окне. За цветными витражами продолжает бесноваться метель, ветер перемешивает снег с холодом. «Опять? Похоже, старческое слабоумие может быть заразным, - подумал Стас. – Надо принимать срочные меры»!
- Прекрасный вечер, дорогая! На первое ты, на второе цыпленок, на третье, надеюсь, опять будешь ты, - торопливо «выдал» Стас неуклюжий комплимент в стиле мелкого лавочника первой половины прошлого века. От сказанной пошлости покраснел и опустил голову, ожидая жгучей насмешки, однако на Полину вульгарная фраза произвела самое лучшее впечатление. Она прерывисто вздохнула, краска бросилась в лицо, голос зазвенел от радости:
- Я так рада, что тебе нравится!
Что именно, уточнять не стала.
К утру метель стихла. Ветер еще пытался закручивать снежные жгуты, но получалось плохо – слабые порывы воздуха тащили снег рассыпающимися горстями, но стихали в изнеможении возле заборов и стен. Земля покрылась застывшими белыми волнами, дорога угадывалась только по редким асфальтовым проплешинам. Стас добрался до автобусной остановки злой и усталый. После метели настал лютый холод, ветер студит лицо до ломоты, ноги скользят на ледяных буграх, которыми покрыта дорожка от дома Поспеловых до дороги. Но если сойти на обочину, провалишься по пояс в снежный занос. На остановке Стаса никакая маршрутка, естественно, не ждала. Хилый навес из крашеных водопроводных труб и трех кусков рифленого железа вместо крыши продувается со всех сторон. Стас окоченел через пять минут. Скромная куртка на синтипоне согревала не лучше туалетной бумаги, кроссовки начали быстро превращаться в деревянные колодки. «Зимние» джинсы, всегда плотные и теплые, почему-то стали похожи на тоненькие летние брючки из ткани для носовых платков. Содрогаясь от холода, Стас тоскливо огляделся – вокруг ни души, где-то далеко горят редкие огни уличных фонарей, в застывшем мире царит кладбищенская тишина и стужа. Попробовал сделать гимнастику, то есть побегать туда-сюда по остановке и несколько раз присесть. Не помогло. Даже хуже стало, потому что смерзшаяся одежда противно холодила и отвратительно хрустела, будто маленькие косточки ломаются на морозе. Стас устал, запыхался, но теплее не стало.
Где-то вдалеке раздался рык автомобильного мотора, лучи фар выстрелили желтыми раструбами. Из-за снежных заносов показалась оскаленная морда маршрутного автобуса. Переваливаясь, словно объевшаяся помоев свинья, пыхтя выхлопными газами и взревывая от натуги пожилой ПАЗик ползет по занесенной сугробами дороге. Стас обрадовался несчастному тарантасу, как еврей земле обетованной. Даже бросился навстречу, так как не было терпения дождаться. Водитель заметил одинокую фигурку человека, что сумбурно машет ручками и подпрыгивает. Опасаясь раздавить сумасшедшего, сбавил ход и открыл двери. Стас впрыгнул в салон, за спиной лязгнули раздвижные створки, струя теплого воздуха от обогревателя обласкала лицо и руки. Счастливый и обессиленный Стас упал на сиденье. Негнущиеся пальцы кое-как ухватили денежку и положили на капот. Водитель кивнул, не глядя спрятал деньги и продолжил борьбу со стихийным безобразием на дороге.
В половине седьмого утра интернат еще спит. Или делает вид, что спит, потому что вставать раньше, чем положено по распорядку дня, старикам не разрешается. Стас открыл входную дверь собственным ключом – на днях сделал копию, как знал! – прокрался к себе в комнату. В автобусе немного согрелся, но не до конца. Холод убил сон, спать категорически не хотелось, вдобавок появился лютый голод, словно не ел три дня. Однако в столовой, кроме остатков вчерашней каши на воде, ничего нет, это Стас знал точно. Пришлось заварить жиденький пакетиковый чай подозрительного вида и вкуса и пить его без сахара вприкуску с черствым хлебом. Полуголодный, но с раздутым животом, Стас поднимается по лестнице. На площадке второго этажа его встречает Марьяна.
- Набегался, кобелек? – с усмешкой спрашивает она. – Чай, все силы отдал, не пожалел. Сразу видно.
- Ну … это, - пожимает Стас плечами. – Надо!
- И правильно! Если очень надо и девица хороша, должен постараться как следует. Что б и ей … тово! … хорошо было, - ответила Марьяна.
В голосе явно слышалась обида.
- Ага, - кивнул Стас. – Марьяна Сергеевна, тут ничего не случилось? – опасливо спросил он.
- Что может случиться в доме трухлявых пеньков? Только недоразумение! – пренебрежительно махнула рукой женщина.
- Старички что-то натворили? – высказал догадку Стас.
Марьяна фыркнула, на лице появилась презрительная усмешка, полураспустившиеся кудри всколыхнулись:
- Я ж говорю – недоразумение! Думала, гусар, а на самом деле пачкун несчастный …
Позже Стас узнал, что Петр Таранов, который уже давно «клеился» к пышнотелой Марьке, вчерашней ночью осуществил «решительное наступление». В первом часу пополуночи он тихонько вышел из палаты и направился прямо к стойке дежурной медсестры. План старого ловеласа был банально прост: цветы, духи, шампанское. Фельдшерская комната рядом, там всегда наготове заправленная чистым бельем кровать. Марьяна и раньше благосклонно принимала ухаживания «героя военных конфликтов». Несмотря на относительно почтенный возраст, Таранов сохранил приличную внешность и вполне приемлемые физические кондиции. Марьяна на принцессу из сказки тоже не похожа. Да и не было у нее никого, кроме пьющего соседа по лестничной площадке. Одним словом, мог получиться вполне приемлемый «союз двух сердец» на три раза в неделю. Увы, love story не получилось, первый блин пошел не комом и не клином, а бездарно мимо. Марьяна элементарно растерялась, так как давно забыла, как «это» делается по-человечески – у пьющего соседа плохие манеры! – а Петр перестарался и «выстрелил» слишком рано. Полная конфузия получилась, однако!
Стас осторожно входит в палату. Он ожидал увидеть расстроенного неудачей Таранова, возмущенного Давило и Поцелуева в трагической прострации от поступка друга. Получилось с точностью наоборот. Петр придирчиво рассматривает в карманном зеркальце отражение собственной физиономии, Семен Давило иронично улыбается и вздыхает, закатывая глаза, как бы говоря – нашли кому доверить! Вот я бы … Поцелуев расхаживает по палате. Волосы тщательно причесаны, но непокорный хохолок на макушке выбился из общего строя и забавно трясется в такт шагам. Полы халата запахнуты, полнеющую талию туго перетягивает пояс. На ногах новые тапочки пронзительно синего цвета.
- Ты безответственно отнесся к делу, Петр! Надо было продумать каждый свой шаг, а ты? Импровизатор несчастный! Что подумает женщина? – выговаривает Поцелуев.
- Не парься, Степа! – отмахивается Таранов. – И на старуху бывает проруха. В смысле – никто не застрахован от ошибок. Когда на моих плечах были погоны и я защищал Отечество от супостатов, неоднократно наблюдал запуски ракет. Грандиозное зрелище, скажу я тебе! Особенно красивы ночные пуски. Чувствуется мощь, размах, планетарный масштаб.
- Нерациональная трата денег. Проверять работоспособность ракет можно по-другому, - ответил Поцелуев.
- Деньги всегда тратятся нерационально, посмотри вокруг, Степан, - разумно ответил Таранов, озабоченно рассматривая дряблую шею в зеркальце.
- Бардак в стране. Нет порядка, - поддержал Давило.
- Вот! Но запуск стратегической ракеты – это не только проверка двигателей и обслуживающих систем. Прежде всего это демонстрация миру нашей силы. Демонстрация способности нанести сокрушительный удар по любому агрессору. Все видят, а пиндосы-макдональдсы в первую очередь, что в случае чего вмажем так по пиндостании ихней - пыль останется. Вот что такое пуск ракеты. А полеты стратегических бомбардировщиков? Вся ПВО НАТОвская на уши становится, стоит только хоть одному нашему ракетоносцу от земли оторваться. А наши подводные лодки?
- Ты-то тут причем, Дон-Жуан хренов? – возопил Поцелуев.
- При том, что вчера тоже была демонстрация способности, - хладнокровно ответил Таранов. – Согласись, Степан, что в нашем возрасте способность сделать … э-э … значит многое. Это нашему юному другу, - кивнул он на Стаса, - ничего не надо доказывать, и так понятно. А вот наши стратегические ракеты …
При этих словах Поцелуев фыркнул и воздел руки к небу, вернее, к грязному потолку, словно призывая в свидетели представителей высших сил, а Давило громко, не стесняясь, заржал.
- Это … ха-ха … хорошо придумал – стратегическая ракета! А-а … ха-ха!
- Ну, я не знаю, - опустил руки Поцелуев. – Может ты и прав. Но можно было и …
- В следующий раз!
- А он будет?
- Конечно. Куда я денусь-то? – удивился Таранов.
День выдался тяжелым для Стаса. Клыкова явилась на работу в дурном расположении духа, а как известно, самое лучшее средство повысить личный тонус - это нагрузить тяжелой работой подчиненных. Нам ведь всегда кажется, что те, кто стоит на ступень ниже на иерархической лестнице, бездельники и тунеядцы. Только и думают, паразиты, как бы уклониться от работы! Вот я их щас! К концу дня Стас буквально валился с ног. Дала себя знать и почти бессонная ночь. Вероятно, у Полины тоже была депрессия и она решила подлечиться мужчиной. Художница, блин! Проклиная всех баб на свете, Стас ввалился в комнату сторожа на первом этаже. Старый топчан только крякнул, когда обессиленный Стас упал плашмя на скользкий дерматин. За окном опять ноет метель, снежная пыль забивается в щели между рамами, узкие струи холода пробиваются внутрь. Уже в полусне Стас тянет на себя одеяло, аккуратно сложенное в ногах, но сон побеждает и одеяло останавливается на полпути к голове. Жесткий, холодный, как селедка из морозилки, топчан кажется усталому парню самой лучшей кроватью в мире …
Главное в любой войне – не потерять инициативу. Растерянный, утративший веру в свои силы противник способен только вяло сопротивляться, контратаки слабы и не согласованы, солдаты деморализованы, командиры утрачивают волю к победе. Разумеется, женщина не противник, с ней не воюют, но завоевывают! А потому ухаживают по всем правилам военной науки. Таранов – опытный вояка – не терял времени даром. Проанализировав свои ошибки, он понял, в каком направлении следует сосредоточить основные усилия. Рано утром Петр уже стоял в комнате сторожа. Заспанный Стас долго не мог понять, чего от него хочет взбалмошный дядька.
- Проснитесь, корнет! Вы дрыхнете, как старый полковник, - будит его Таранов. – Хватит спать!
- Что случилось, генерал? Опять война? Мне убеждения не позволяют брать в руки оружие, - сонно бормочет Стас.
- Просыпайся, пацифист несчастный … Борцы за мир не дремлют! – не унимается Петр.
Стас окончательно приходит в себя, сон улетучивается, пуховая перина превращается в дерматиновый топчан, как карета Золушки в тыкву.
- У-ух … - ежится от холода Стас. – Ну что такое?
- Будь другом, Стасик. Пока начальства нет …
Внятно и четко Таранов объяснил Стасу, что надо сбегать в магазин купить коробку конфет, бутылку шампанского и приличные духи. Обязательно цветы. Розы. Нечетное количество.
- Да знаю … - пробормотал Стас. – Только где их взять-то с утра?
- Ладно, цветы можно попозже, когда все уляжется. Ближе к вечеру! Ну что?
Если честно, то Стасу очень хотелось послать всех подальше с просьбами, цветами и конфетами. Он что, мальчик на побегушках? Охота была тащиться спросонья на улицу, где холодрыга, поддувает ветерок, от которого лицо ломит, а кожа на щеках приобретает буряковый оттенок, словно ее натерли каштановой краской для волос. Вот только об этом и мечтал, блин!
- Конечно, схожу. Который час?
- Половина седьмого.
- Блин горелый, адмирал! Где ж я тебе в такое время накуплю всего?
- Тут неподалеку есть универсам. Открывается в семь.
- Да? Ну ладно …
К восьми часам, когда обитатели интерната дисциплинированно потянулись в столовую завтракать, будто гуси на водопой, все необходимое для «решительного штурма» лежало под топчаном. Кроме цветов; букет Стас пообещал доставить вечером. Белый директорский Lexus прибыл ровно в восемь утра. Вымытая шампунем, натертая мастикой машина блестит в тусклых лучах зимнего солнца, словно елочная игрушка. Вычищены подкрылки, обычно заляпанные грязью, колеса сверкают хромированным покрытием и даже покрышки смазаны какой-то пастой для резины, отчего на снежном фоне выглядят угольно-черными, как новые галоши. Мужская половина интерната часто любовалась японским чудом на колесах. Мужики завистливо вздыхали и качали головами – таких машин в России не было и не будет. Руки не из того места растут. Обычно вспыхивали споры.
- Нет, ты мне скажи, - горячился Давило, - для чего на наших автозаводах существуют конструкторские бюро? Чё они там конструируют, а? За что деньги получают, сволочи?
- Они все блатные. Детки руководства. Сидят, пальцем в небо тычут да бумажки перекладывают, - криво улыбается Таранов. – У нас на любом заводе так – управленцев больше, чем рабочих.
- Говорят, на наших автозаводах есть специальные цеха, где заграничные автомобили разбирают по винтику, смотрят что к чему, а потом на наши машины приспосабливают.
- Самое интересное, мужики, что в западных фирмах работают наши инженеры. Они-то все технические штучки и придумывают. Только у нас это никому не надо, вот они и вынуждены за бугром работать. А сколько наших ученых там?
- Ты прав, Семен. Тысячу раз прав, - горестно качает головой Поцелуев. – В своем отечестве пророка нет. Россия всегда отторгала лучших людей, губила таланты и зарилась на все заграничное. Кинотеатры заполнены низкопробными поделками Голливуда.
- Верно! Лучше бы индийское кино показывали. Вот это фильмы! – закивал Давило.
- Храмы надобно строить. Ушел человек от веры, от этого и все проблемы, - неожиданно подал голос Иван Благой.
- Ваня, мать твою! – поразился Таранов. – Великий немой заговорил! А чем тебе не угодили индийские фильмы? Там женщины пляшут и поют. И все такие в теле …
- Он о духовном говорит, Петр. А ты все о бабах, - укоризненно произнес Поцелуев.
- Так это ж самое главное! Все ради них и делается. Книги пишут, стихи, лают со сцены … э-э … песни поют. А сколько жизней мужских они загубили?
- Ну, твоя-то не погибла, - усмехнулся Степан.
- Все может быть, еще не вечер, - со вздохом ответил Таранов.
Тут даже Благой не выдержал, улыбнулся. Остальные откровенно заржали.
- Смейтесь-смейтесь, завистники … - буркнул Таранов.
На чисто выбритом лице появилась пренебрежительная улыбка, ладонь прошлась по коротко стриженым волосам под «ежик», на безымянном пальце левой руки сверкнуло обручальное кольцо – отличительный признак свободного мужчины.
- Не обижайся, Петенька, - примирительно произнес Степан. – Мы все искренне желаем тебе удачи.
- И успеха … В смысле, чтоб успел … ха-ха … вовремя! – зашелся от смеха Давило.
- Тьфу на вас три раза, - хладнокровно ответил Таранов. – Ладно, пойду ящик посмотрю. Узнаю, что нового в мире.
Не смотря на субботу – выходной! – вместе с Поспеловым в интернат приехала и Полина. Хоть она и директорская дочь, но на работе тоже появляться надо. Весь персонал знал, что Полина только числится в интернате для стажа, но помалкивал – у каждого были свои «скелетики в шкафу», да и с директором никому не хотелось портить отношения. Обычно Полина носила короткое, обтягивающее и на высоченной шпильке. Сегодня он решила сменить имидж … или образ, как правильно? – ярко-синие джинсы с многочисленными блестками и вставками из поддельной леопардовой шкуры на интересном месте неплохо гармонировали с высокими сапогами иссиня-черного цвета. Голенища вывернуты и тоже покрыты желто-коричневыми пятнами. Укороченная курточка на меху с пышным воротником туго перетянута поясом на талии и распахнута на груди, создавая впечатление необъятного бюста. Волосы пшеничного цвета собраны в целомудренный узел на затылке. Прямоугольные очки с закругленными краями дополняют облик строгой дамы.
Папа с дочкой проследовали в кабинет, оставляя после себя запах дорогого одеколона и духов, персонал интерната проводил завистливыми взглядами, после чего санитарки принялись чесать языки, обсуждая сегодняшний наряд Полины и новый перстень с дорогим камнем на пальце Валериана Николаевича. Плохо выспавшийся из-за Таранова Стас скромно стоял в сторонке. Он собирался идти досыпать, но неожиданный приезд начальства подпортил планы. Теперь надо ждать, когда Поспелов уберется куда нибудь. Клыковой сегодня не будет вообще, она явится только в понедельник. Вечером Стас хотел пойти домой и провести выходные один, в привычной обстановке. Смыться он планировал после обеда. Сбегает за цветами Таранову и уйдет. Чувствуя легкое раздражение от недосыпа и неожиданного присутствия начальства, Стас тащится в свою комнатку на третьем этаже. Там, среди ведер, швабр и банок с чистящими препаратами он и решил провести время. На лестничной площадке встретилась Марьяна. Стас буркнул обычное «здрссте» и пошел было дальше, как вдруг почувствовал чудесный аромат духов. Описать словам запах нельзя, его можно только сравнить с чем-то. Пахло удивительно приятно, сразу возникли ассоциации с каким-то тропическим островом – пальмы, яркие цветы, кокосы-ананасы и шум океанского прибоя. Правда, аромат чуть резковат и уже поэтому можно догадаться, что духи – ну, мягко говоря, не совсем настоящие, куплены в разлив где нибудь на рынке. Пусть так. Не каждая женщина может позволить себе настоящую парфюмерию, но каждая женщина может быть привлекательной, если захочет. Не в духах дело.
Стас замер на месте, словно сраженный приступом столбняка. Не веря себе, он медленно поворачивает голову, взгляд устремляется на спешащую мимо женщину. Увиденное поражает еще больше – светлые волосы уложены в какую-то мудреную прическу, когда все собрано в этакую гриву и держится на одной заколке. Если ее убрать, волосы рассыпятся по плечам светлой волной, будто шелковое покрывало. Краски на лице немного, грим умеренный, подчеркивает достоинства в общем-то неплохого лица и затушевывает крупные морщины. Ослепительно белый халат тщательно подогнан по фигуре и Стас с немалым удивлением видит, что у Марьяны высокая грудь, почти не выпирает живот, как это бывает у большинства женщин после сорока и очень неплохие ноги, «упакованные» в черные чулки. Довершают облик «знойной блондинки» красные туфли на прилично высоком каблуке. Марьяна проходит мимо, только мельком взглянув на молодого парня, что бесстыдно вытаращился на женщину, едва ли не вдвое старше него. На губах появилась понимающая улыбка, в глазах мелькнули радостные искорки – даже мальчишка оценил! Значит, не зря старалась. Перестук каблуков затих вдали, аромат духов ослабел и начал истаивать под напором кухонно-санитарной вони, а Стас продолжал стоять на лестничной площадке, размышляя о странных и чудесных явлениях, которые можно наблюдать в захудалом интернате для пожилых людей.
- Станислав Константинович, зайдите ко мне! – раздался голос директора.
Все еще погруженный в свои думы Стас не сразу понял, что обращаются к нему. Может, в интернате появился еще один Станислав Константинович? К тому же Стаса никто не называл по имени отчеству, молод еще.
- Иду, Валериан Николаевич, - отозвался Стас и поспешил к кабинету, на ходу размышляя, чего это он понадобился Поспелову в субботу. «Наверно, опять тащить чего нибудь на дачу. Не может нанять грузовое такси, жлоб»!
- Доброе утро, Валериан Николаевич, - поздоровался Стас и чуть было не добавил – к вашим услугам, но вовремя прикусил язык. Откуда берутся словарные обороты старорежимных приказчиков? Или служба делает таким?
- Здравствуйте, Стас, давно не виделись. Как дела?
- Да так, - пожал плечами Стас, - идет себе потихоньку.
Полина сидит сбоку за отцовским столом. Девушка делает вид, что старательно заполняет книгу учета. На вошедшего парня ноль внимания.
- Значит освоились. Это хорошо. Жалоб на вас последнее время нет, - произнес Поспелов, делая ударение на словах «последнее время». – Жители наши капризные тоже хвалят вас. Говорят – внимательный и вежливый. Это хорошо, - повторил Валериан. – Главное – заниматься своим делом, - сказал он, внимательно глядя в глаза.
- Так точно! – вытянулся во фронт Стас, давая понять, что никаких бесед с родственниками и прочих отклонений от функциональных обязанностей уборщика и сторожа не будет.
Полина не смогла сохранить серьезность, хихикнула в кулачок и отвернулась.
- Отлично, Стас. Я, собственно, зачем позвал … У Полины накопилось много работы по ведению учета, она тут у меня не перетруждается, думает, все легко в жизни дается. Вот пришлось принудительно доставить на работу. Пусть трудится в выходной, раз среди недели не нашлось времени … ладно-ладно! – отмахнулся Поспелов от возмущенного взгляда дочери. – Вы помогите ей тут по мере сил. Так, по мелочам. Основную работу пусть выполняет сама.
- Хорошо, помогу.
- Ну вот … Так, Полина, машину я оставлю, ключи в столе. Меня в администрацию вызывают на какое-то совещание. Комиссия вроде должна с области приехать, так хотят ценные указания дать. Как будто я сам не знаю, что делать, - раздраженно произнес Поспелов.
В интернате все знали, что в администрацию города Валериан никогда не ездит на дорогой машине. Чтобы не мозолить глаза отдельным не в меру ретивым чиновникам. Являлся скромно, пешочком. Вот и в этот раз Поспелов благоразумно решил не дразнить гусей.
- Ладно, пап. Тебя ждать?
- Ну … наверно, нет. Могу задержаться, то да се … Заберешь машину, когда все сделаешь и езжай домой. Я приеду, когда освобожусь.
Поспелов попрощался, вышел. Полина сразу пересела в мягкое кожаное кресло, раздался облегченный вздох, нарочито писклявый голос произнес:
- Ура, папка уехал! Можно не париться до утра.
- Почему? Он же по делам в администрацию, - удивился Стас.
- Ну да, в администрацию … - усмехнулась девушка. – Это так, для отмазки. К клыксе … или как ее … а, Куксе! У нее сегодня хата свободна. Дочку сплавила куда-то на вечер и позвала папку. Стасик, поставь чайник, я кофе хочу, - попросила Полина.
- Ладно, начнем с кофе, - согласился Стас.
Наступает зимний вечер. Мир за окном потускнел, исчезли тени, зажигаются уличные фонари. Небо заслоняется тучами, первые снежинки падают на землю, редкие прохожие спешат по домам, в тепло. Персонал интерната, воспользовавшись отсутствием начальства, незаметно разошелся, осталась только дежурная смена. Ходячие старики собрались у телевизора, санитарки вяжут шарфы при свете настольных ламп или читают любовные романы. В интернате тихо и спокойно. Заполнять книги учета Стас закончил часа два назад. Полина еще раньше. Она некоторое время поскучала, глядя на старательного парня, который тщательно, слово в слово заносит данные многочисленных квитанций в амбарную книгу. Но отрывать Стаса от работы не решилась – это ведь ее дело, вести учет. Если Стас не заполнит все как положено, папашка в понедельник ее заставит работать, он такой. Полина тихонько вздохнула, подошла к окну. На сером снегу, испорченном человеческими следами, четко выделяется автомобиль. Отполированный кузов блестит при свете уличных фонарей, словно глыба льда и даже тонкий слой снежной пороши не портит впечатления роскоши и аристократизма. Полина оглянулась на Стаса, что продолжал писать, потом снова взглянула на автомобиль. В глазах мелькнул огонек, на лице появилась хитренькая улыбка.
- Стасик, я сейчас … - произносит девушка.
Раздается дробный стук каблучков, хлопает дверь, быстрые шаги доносятся уже с лестницы.
- Ага … - только сейчас отвечает Стас, не отрывая взгляда от вороха бумаг на столе.
Он так увлекся писаниной, что совсем не обратил внимания на девушку. Ну, вышла, да. И что? Мало ли чего там.
На первом этаже хлопает дверь, в коридор врывается ком холодного воздуха с улицы, несколько снежинок падает на пол, превращаясь в маленькие капли воды. Полина торопливо поднимается по лестнице, на плече висит большая прямоугольна сумка. Натуральная кожа вкусно пахнет с мороза, позолоченные клепки тускло блестят, металлическая линия замка-молнии, словно плотно сжатые губы, строго и презрительно смотрит на унылые стены. В сумке явно что-то тяжелое, плечо девушки опущено и сама она идет как-то боком. Дежурные санитарки на этажах провожают Полину подозрительно-завистливыми взглядами, осуждающе трясут головами – тащит чего-то! Небось, выпивку и закуску. Вот какие девки бесстыжие сейчас, сами на парней вешаются. А вот в на-аше время …
Полина входит в кабинет, тяжелая сумка водружается на стол. Стас бросает быстрый взгляд и тотчас возвращается к делам.
- Ты что, компьютер притащила? – спрашивает он.
- Да! А как ты догадался? – удивилась Полина.
- Да так … первое, что пришло в голову. Не кирпичи же! – усмехнулся Стас.
Полина отстегивает заколку, волосы рассыпаются по плечам. Она смотрит в зеркало, длинные пальцы легким движением поправляют челку. Несколько прядей с левой стороны перебрасываются вперед так, чтобы локоны красиво легли на блузку. Пальцы касаются двух расстегнутых верхних пуговиц, взгляд еще раз останавливается на отражении в зеркале. Удовлетворенно кивнув, Полина расстегивает сумку. Молния с грубым жужжанием раскрывается, крышка поднимается. В сумке покоится громадный ноутбук. На полированной спине переносного компа отражаются блики настольной лампы, заметен какой-то сложный узор из волн и кругов. Полина с явным усилием извлекает аппарат из сумки, появляются провода, блок питания и маленькая коробочка - пульт дистанционного управления.
- Ты бы не спешила включать. С мороза появляется конденсат, закоротить может, - бормочет Стас под нос, не отрывая взгляда от бумаг.
- Фигня, - пожимает плечами Полина. – Он числится за интернатом.
Ставит ноутбук так, чтобы экран было хорошо видно с дивана напротив. Стас дописывает строку, поворачивает голову. Ручка застывает в руке, взгляд устремляется сначала на девушку, которая тычет вилку в сетевой разъем и никак не может попасть, потом на компьютер. Судя по размерам и названию модели, ноутбук очень дорогой, не каждый сможет купить, отечественный автомобиль стоит как один такой аппарат. Стас перелистывает журнал учета на пару страниц назад. Пять верхних строчек заполнены одинаково: компьютер настольный такой-то, модель такая-то, источник бесперебойного питания такой-то и тому подобное. Стас точно знает, что ни одного компьютера в интернате нет.
Из коридора, где расположена общая комната, доносятся возгласы – дедушки и бабушки собрались у единственного на весь интернат телевизора смотреть сериал. Кино прервано на самом интересном месте рекламой. Это бесит всех, не только стариков. В таком случае отключается звук, но у старенького интернатовского «ящика» сломался пульт. Надо подниматься со стула, идти к телевизору, тыкать кнопку, в нужную не сразу попадешь сослепу. Старики просто зажимают уши, терпеливо дожидаясь окончания идиотских роликов, недовольно бурчат.
Полине быстро становится скучно. Девушка бросает украдкой взгляды на парня, поглощенного работой. Блузка расстегнута на две пуговицы, Полина добавляет еще две, стягивает ткань к спине, отчего грудь выпячивается, как два снаряда. Синие джинсы облегают, как кожа, делая линии бедер идеальными. Черные сапоги с отворотами и высокими каблуками делают ноги потрясающе длинными и стройными.
- Стас, тебе еще долго? – нетерпеливо спрашивает Полина.
- Да нет, минут на десять работы, - отвечает Стас.
Перед ним лежит стопка квитанций, штук семь или восемь.
- Бросай, хватит. Я потом сама допишу. Давай лучше фильм посмотрим.
Стас расправляет затекшую спину, с удовольствием потягивается.
- Как прикажете, барыня. А какой?
Полина игриво закатывает глаза, закидывает ногу на ногу, подражая героине фильма «Основной инстинкт».
- Сейчас, - капризно сообщает девушка, - посмотрю видеотеку.
Она внимательно смотрит в монитор, указательный палец елозит по тачападу, на экране появляются картинки меню.
- Вот … ага, папка – мои фильмы! Вот здесь все.
На экране появляется файл с многочисленными желтыми квадратиками, снизу набраны мелким шрифтом названия. Полина наводит курсор на одну из папок, щелкает по тачападу. Показывается скрин из фильма и название: «Дурная биология».
- Это для школьников? – удивленно спрашивает Стас.
Полина молча кликает иконку пуска, начинается показ …
Стас никогда не был ханжой, уж тем более сторонником пуританских взглядов. Скорее, наоборот. Однако содержание этого фильма удивило и даже неприятно поразило. Порнография и эротика существуют столько же, сколько существует человечество. И люди без конца спорят, что считать допустимой эротикой, а что неприличной порнографией и извращением. Показ сексуальных сцен в кино востребован всегда. Даже если снимут сериал о совокуплении, в котором герои непрерывно будут делать «это» серий двести и больше ничего, поклонники найдутся. Будут и те, кто извращение назовет свободой от ханжества, любовь совокупностью химических реакций на фоне легкого психического расстройства и так далее. Создатель этого фильма был явно из тех, кто в сорокалетнем возрасте остался подростком с убогими фантазиями на тему секса. Иначе просто невозможно объяснить, почему героями картины стали девица с семью (!) клиторами и «юноша» с метровым членом. Два чудовища, два генетических урода мучаются от половой неудовлетворенности. Девка, словно паучиха, убивает всех своих партнеров. ( Полиции, судя по фильму, по фигу горы изувеченных трупов). Парень тоже калечит партнерш, занимается рукоблудием и обматывает гипертрофированный пенис липкой лентой. Что б не сильно выпирало, значит … После целой череды садистских сцен с убийствами и расчлененкой режиссер позволяет героям картины встретиться. Вспыхивает настоящее, большое чувство, мутанты находят друг друга, половинки одиноких душ смыкаются. А дальше …
- Что это за дрянь? – спросил Стас, с трудом подавляя чувство тошноты.
- Тебе не нравится? – удивилась Полина. – Этот фильм лауреат Каннского кинофестиваля в разделе «Кино не для всех». Классный треш напополам с шизой!
- Говнище напополам с матерщиной, вот что это! – грубо ответил Стас. – И не надо говорить заезженные фразы, что кино отражает жизнь, что это мы сами, просто режиссер ТАК ВИДИТ. Бред все! Сценарист и постановщик просто уроды, которые по заказу извращенцев снимают кино на деньги извращенцев и для извращенцев.
- Так ты не будешь смотреть? Жаль … - тихо произносит Полина.
Стас молча садится за стол, берет ручку. Квитанции в беспорядке разбросаны по столешнице, он отбирает нужные, раскрывает книгу.
- Стасик, не сердись. Давай посмотрим что нибудь другое, а? – жалобным голоском просит девушка.
Стас поднимает взгляд. На лице Полины написано искренне удивление. Она даже не понимает, что случилось. Ну, не понравился фильм, ладно. Можно смотреть другое. Полине и в голову не приходит, что подобное «кино» не искусство, а плод больного воображения. Никто же не считает литературой надписи на заборах, а рисунки в общественных туалетах живописью. «Похоже, я ошибаюсь», - подумал Стас.
Откуда-то снизу доносится протяжный крик. Слов не разобрать, ясно только, что кричит очень испуганная женщина. Стас бросается к дверям. Створка распахивается, крик становится громче. Слышно только одно слово, повторяемое раз за разом:
- Помогите, помогите, помогите …
Стас бежит по лестнице на второй этаж – кричат там – ступени несутся навстречу, мелькают железные прутья перил, на лестничной площадке ноги скользят и Стас больно ударяется плечом о стену. Оттолкнувшись, бежит дальше, перепрыгивая сразу по три ступени. Двери на втором этаже распахнуты настежь, но впопыхах Стас не вписывается в створ, успевает только отклониться. От удара звенят стекла, рама содрогается, левое плечо немеет от боли. Стаса выносит в коридор боком, казенные тапочки предательски скользят на отполированном паркете и он врезается в противоположную стену плечом. От третьего удара подряд в одно и то же место темнеет в глазах, боль простреливает грудь наискосок. В конце коридора, возле комнаты фельдшера стоит Марьяна. Лицо перекошено от ужаса, из груди рвется крик. Женщине не хватает воздуха, голос сорван, слышен громкий хрип, в котором можно с трудом разобрать слова:
- Петра порезали!
Превозмогая боль в груди, Стас бросается вперед, к фельдшерской.
- Кто? – спрашивает он на бегу.
Марьяна в ужасе трясет головой, но ответить не может – голос пропал окончательно. Дверь в фельдшерскую комнату или санчасть, так ее тоже называли, раскрыта. Стас останавливается на пороге, взгляд сканирует помещение – Таранов лежит навзничь, вокруг расплывается лужа крови, пол усыпан осколками стекла, окно разбито. Через мгновение все становится ясно: никто Петра Таранова не резал. Много позже он сам расскажет, как задел рукой раму, трухлявое дерево не выдержало и громадное оконное стекло свалилось прямо на него. Осколок размером с кухонный нож для разделки мяса, острый как бритва, пропорол шею в районе крупной артерии. Стас на мгновение замирает от страшной картины – кровища, труп – так он решил вначале! – окровавленные осколки. Марьяна еще хрипит над ухом, словно душит ее кто! Неподвижно лежащее тело содрогнулось в конвульсии и Стас решил, что Таранова еще можно спасти. Он подбегает, ноги скользят на мокром линолеуме, осколки стекла противно визжат под ногами. На шее, возле горла, виден глубокий порез, из раны толчками выплескивается кровь. Напор на глазах слабеет и Стас понимает, что если кровь не остановить, смерть неминуема.
- Бинты! – кричит он через плечо. – Быстро!
Почти тотчас кто-то сует в руку пакет. Обертка с хрустом рвется под сильными пальцами, ватная подушечка ложится на рану, сверху еще одна и Стас начинает неумело бинтовать. Ткань сразу же пропитывается кровью, по краям набухают толстые капли.
- Жгут надо бы наложить … - подсказывает незнакомый голос.
- На шею? Сдурел, что ли?
- Убери бинт. Рану надо стянуть, - сипит над ухом Марьяна.
Ловкие пальцы сдирают повязку, в руках появляется странная такая машинка, вроде мебельного пистолета.
- Передави здесь и здесь, - командует женщина.
Стас послушно сдавливает пальцами шею в указанных местах. Кровотечение ослабевает. Тем временем Марьяна сводит края раны, машинка тихо щелкает и на коже появляются железные полоски – скобки. Они стягивают края и теперь кровь течет заметно слабее.
- Отойди, дальше я сама, - хрипит женщина. – А ты вызови «скорую». Он много крови потерял, может не выжить.
Марьяна сноровисто обматывает чистым бинтом шею. Руки у нее в крови, белый халат покрыт бурыми пятнами, кровяные капли даже на лице и волосах, но первый страх ушел, женщина действует уверенно и быстро. За дверями собирается толпа, коридор буквально запружен людьми, но никто почему-то даже не пытается позвонить в больницу. Стас расталкивает толпу, бросается к столу дежурной по этажу. Древний телефонный аппарат с дисковым номеронабирателем скромно притулился в уголке. На лицевой панели приклеен кусок пластыря, синей пастой выведены слова: «По межгороду не звонить»! Стас хватает телефон, срывает трубку. От волнения не сразу попадает в нужную цифру, пальцы срываются, номеронабиратель скрипит и стрекочет. Вокруг тотчас собираются старушки. Они молча наблюдают, как молодой парень набирает номер, заинтересованно ждут, что ответят в больнице.
- Скорая? Я звоню из дома престарелых. У нас несчастный случай, пациент сильно порезался, кровотечение … Пришлите машину срочно!
- Где вы находитесь? – раздается из трубки казенный голос.
- Я ж говорю, районный дом-интернат для престарелых.
- Понятно. Сколько лет пострадавшему?
- Ну, за шестьдесят … А какое это имеет значение?
- Хорошо. Ждите машину.
В трубке раздаются гудки, на том конце провода разговор окончен.
- Не приедут они, - тихо произносит одна старушка.
- Почему? – удивляется Стас.
- Ну вы же слышали, спросили про возраст. Они всегда такой вопрос задают. Если молодой, то приедут быстро. А если старик, то спешить не станут.
Остальные молча кивают.
- Да ну … не может быть. Я же сказал, что сильное кровотечение, - разводит руками Стас.
- Не приедут, - упрямо повторяет старушка.
Стас хватает телефон, еще раз набирает номер скорой помощи.
- Алло, женщина … я просил вас прислать машину. Срочно, в дом престарелых. Она уже едет?
- Мужчина, ну что вы звоните опять? – возмущенно отвечает диспетчер. – Машина будет позже, все бригады на выезде.
- Но я же сказал, что …
Из трубки снова доносятся гудки, разговор оборван. Стас неверящим взглядом смотрит на телефон, словно это там сидит диспетчер, трубка медленно опускается в выемку.
- Черт, это невероятно! – изумленно бормочет Стас.
Старушки молча стоят вокруг.
Дверь в кабинет Поспелова распахивает с пушечным громом. Металлическая вешалка отлетает к стене, отброшенная могучим ударом и валится навзничь поперек комнаты, словно внезапно умерший человек. Белая курточка Полины вспархивает, будто гигантский мотылек и чудом цепляется за край шкафа. Девушка сидит за столом, взгляд устремлен в монитор – наверное, ищет фильм, который может понравиться Стасу. От грохота она вздрагивает, глаза расширяются, лицо бледнеет.
- Что такое? – вскрикивает Полина.
- Стеклом человек сильно порезался, кровью исходит.
- Кто?
- Таранов из четвертой палаты.
- Дедок что ли? Ну так позвони в «скорую», пусть приедут, - пожимает плечами Полина.
Взгляд опять устремляется на экран, пальцы касаются клавиш.
- Да звонил! Какая-то тетка говорит, что машин нет, все на вызовах.
- Ну так чего ты суетишься? Доложил и хорошо, дальше не твоя забота, - мило улыбнулась девушка.
У Стаса округлились глаза.
- Как? Ты чего несешь? Он крови потерял уйму, весь пол в фельдшерской залит. Его перевязали кое-как, но кровь все равно идет. Нельзя ждать!
- Я понимаю, Стасик, но что мы можем сделать? Больница на другом краю города, не на руках же его туда нести! – удивляется Полина.
- Так что ты предлагаешь? Смотреть, как человек умирает и ничего не делать?
- Стас, в интернате врача нет. Из медикаментов есть только те, которые применяются при оказании первой помощи. В тяжелых случаях персонал обязан вызвать скорую помощь. Ты это сделал, - терпеливо объяснила Полина. – Дальше не твое дело.
Стас мгновение стоит неподвижно, ошеломленный услышанным. По глазам Полины он видит, что она говорит совершенно серьезно. Да он и сам прекрасно знал, что медика в штат интерната не положено, а санитарки могут только валокордин дать или укол сделать. Витамин Б-2, успокоительное, анальгин … Он опускает голову, взгляд бездумно скользит по комнате. На столе, рядом с ноутбуком, лежит связка ключей. Пластиковая груша на кольце с яркой эмблемой и небольшим экраном похожа на маленькую мышку.
- Машина во дворе! – спохватывается Стас. - Старика можно положить на заднее сиденье и отвезти. Это пять минут!
- Нет! И даже не думай об этом! – резко отвечает Полина. – Он заляпает кровью все сиденье, не отмоешь потом.
Она хватает ключи, хочет спрятать в карман, но Стас перехватывает руку.
- Пусти, дурак. Больно!
- Отдай ключи!
Полина размахивается свободной рукой, намереваясь влепить пощечину, но Стас легко отбивает удар. Одним движением легко разжимает пальцы и ключи падают на пол. Внезапно лицо девушки преображается. Из сердитого и немного обиженного оно превращается в морду обозленного до крайности зверька. Рот безобразно щерится, показываются желтоватые зубы, глаза распахиваются до предела, слышен прерывистый хрип и шипение. Полина ловко просовывает руку под локоть и ярко-красные коготки впиваются в лицо Стаса.
- Отдай ключи, нищеблуд поганый!
Резкая боль пронзает щеку, твердые ногти сдирают кожу узкими полосами и Стас слышит, как трещит его собственная шкура под когтями рассвирепевшей девицы. Он инстинктивно шарахается, толчок ладоням отбрасывает Полину в сторону. Он наклоняется за ключами, рука тянется к связке, пальцы уже касаются пластиковой груши, как перед глазами мелькает что-то темное и сокрушительный удар в лицо на несколько мгновений лишает молодого человека способности двигаться. Ослепленный, оглушенный болью в голове, Стас некрасиво падает на пятую точку. Из разбитой переносицы потоком течет кровь, мгновенно заливает подбородок, шею и стекает на грудь. Девка с обезьяньей ловкостью хватает ключи, бросается к дверям. Подошвы скользят по паркету, высокие каблуки тоже не придают устойчивости, сапог цепляется широким голенищем за край стола. Не обращая внимания на препятствия, Полина упрямо рвется к выходу, но путь преграждает вешалка. Железная перекладина сбивает с ног и Полина с визгом летит прямо в коридор. Кувыркнувшись пару раз, она растягивается на блестящем линолеуме, ноги некрасиво растопыриваются, черные сапоги блестят на темном полу, словно расплавленный гудрон. Ключи падают, кольцо цепляется за штырь и связка с легким металлическим звоном виснет на рогах. Стас подбирает ключи, чистым – без крови – пальцем цепляет меховую курточку и швыряет на голову Полине. Девушка немного оглушена падением, но злость заставляет двигаться быстрее. Полина сумела подняться на колени, когда белая куртка падает ей на голову.
- Оботрись! – презрительно бросает Стас, проходя мимо.
Полина в ярости срывает куртку, растрепанные волосы закрывают лицо, видны только злые глаза и распахнутый в крике рот:
- Не трогай мою машину, гад! Я позвоню в ментовку и скажу, что ты угнал ее!
- А мне по фигу! – кричит Стас в ответ уже с лестницы.
Марьяна обмотала шею Таранова так, что головы почти не видно из-за громадного узла. Крови на поверхности нет, но это может означать, что в организме ее просто не осталось. Петр уже лежит на носилках, глаза закрыты, лицо обрело восковую бледность, около век синие полукружья.
- Несите на улицу, к машине! – уверенно командует Стас.
Старики переглянулись, но возражать не стали. Стас распахнул пошире задние двери, безжизненное тело аккуратно укладывается на сиденье.
- Вы совершаете смелый, но совершенно безрассудный поступок, юноша, - тихо говорит Поцелуев.
- Бог поможет, - неожиданно твердо произносит Иван Благой.
Его обычно постное, ничего не выражающее лицо приобрело жесткость, в глазах появился блеск, губы плотно сжаты.
- Плюй на всех! – поддержал Давило. – Машина танк, везде пройдет.
- Да-да, езжайте, а то фурия приближается, слышите? – мотнул головой старый актер в сторону дверей.
На входе показывается Полина. Волосы некрасиво торчат во все стороны, словно растрепанная воронами пакля, лицо перекошено злобой, девушка сильно сутулится, отчего шея опущена, как у стервятника, а голова смотрит прямо. Полина что-то выкрикивает, машет руками, но Стас уже захлопнул дверь. Ключ зажигания поворачивается, машина чуть заметно вибрирует, слышен приглушенный шум мотора. Автомобиль рывком трогается с места, Стас выворачивает руль, чтобы развернуться на пятачке и тут замечает, что в салоне есть еще один человек – Марьяна!
- А вы тут зачем? – удивленно спрашивает Стас. – Я и сам довезу Петра до больницы.
- Мало ли что! Начнешь тут гонять, как сумасшедший, а его трясти нельзя. Поддержу хоть … - ответила Марьяна и бережно придержала голову раненого.
Стас пожимает плечами, взгляд останавливается на зеркале заднего вида – в узком прямоугольнике появляется злобное лицо Полины и пропадает – машина выезжает за ворота, дальше поворот направо и дорога идет прямо.
Стас был не очень хорошим водителем. Говоря прямо, вообще никаким. Его опыт вождения ограничивался управлением виртуального автомобиля – пару часов рулил на компьютерном симуляторе в игровом клубе. То есть чисто теоретически он знал, как переключать передачи, тормозить, включать габаритные огни, «поворотники» и даже фарами мигать. Но этого, мягко говоря, недостаточно для безопасной езды по городу. Вот где нибудь в пустыне …
Стас понятия не имел, как пользоваться автоматической коробкой передач, поэтому просто перевел рычаг в крайнее переднее положение и давил на педаль газа. Дорога пустынна, небольшое рысканье крупного «телом» автомобиля помех никому не создавало. Другое дело, когда понадобилось проехать перекресток и свернуть направо. Наивно полагая, что включенный дальний свет и мигающие «габариты» заставят всех уступить дорогу, Стас смело выворачивает руль и лексус прет на красный свет, как Т-34 на фашистов под Москвой. Тяжелый кроссовер на зимней резине удачно вписывается в поворот, зад только слега заносит, но сугроб исполняет роль амортизатора и машина выравнивается. Зато остальным участникам движения повезло не так: пожилую «копейку» буквально сдувает с дороги, легкий заднеприводный автомобильчик выкатывается на обочину именно там, где отсутствует бордюр и тонет в снегу. Мордастая «Нива» ловко уворачивается от лобового удара, пробивает снежный завал и далее следует прямо по сугробам между проезжей частью и тротуаром. Неуклюжий хлебный фургон разворачивает поперек дороги, раздается тупой звук удара и задорный хруст стекла – сразу две «Волги» уткнулись мордами в бочину. Тишину зимнего вечера оглашают истошные вопли сигналов и ругань.
Центральная площадь города ярко освещена огнями фонарей, цветными пятнами реклам и гирляндами светодиодных шнуров – город готовится к Новому Году. Витрины магазинов и магазинчиков пылают неземным светом, горят слоганы, призывающие купить, приобрести в кредит … проценты? - сущие пустяки! … или обменять устаревшую модель на новую с мизерной доплатой. Праздный народ пялится на замануху, прикидывает так и эдак – не прогадать бы! – но жадность и поспешность жизни побеждает и граждане ловятся на приманку лживых обещаний, как мелкая рыбешка на мотыля.
Вроде все образованные …
Именно эти гуляющие граждане и стали зрителями захватывающего шоу под названием: «Автородео миллионеров». Это когда каскадеры выступают не на обшарпанных рыдванах, которым грош цена, а на крутых тачках стоимостью в миллионы. Белый Lexus высшей ценовой категории врывается на площадь под негодующий вой клаксонов и мигание фар. Разозленные хамским поведением на перекрестке, автолюбители «из народа» решают наказать проклятого мажора, который нагло попрал их гражданские права и наплевал на свободы. Целая ватага «жигулей», «москвичей» и прочих «крестьянских лошадок» вываливается на простор городской площади с явным намерением зажать в клещи белый кроссовер, набить морду обнаглевшему «жирному коту» за рулем, а потом благовоспитанно сдать наглеца наряду милиции, который – кстати! – дежурит неподалеку. Были в компании мстителей и дорогостоящие иномарки. Стас, разумеется, видел и слышал, что творится за его спиной, но останавливаться и пускаться в объяснения с разозленными водилами было некогда и небезопасно. Чтобы быстрее добраться до больницы, надо было объехать площадь по кругу и свернуть на дорогу, ведущую прямиком на другой конец города к медицинскому комплексу. Центральную часть площади занимает небольшой сквер, отделенный от проезжей части кованой оградкой. По расчищенным дорожкам гуляют пары, компании молодых людей упиваются легкими хмельными напитками возле ларьков, декоративные кусты усыпаны снегом, создавая романтичную рождественскую картинку. Как известно, кратчайший путь к цели – прямой. Особо не раздумывая, Стас направляет машину в сквер. Полноприводный кроссовер играючи преодолевает снеговой завал, с глухим ревом рассекает сугроб и в клубах снежной пыли появляется в начале дорожки, делящей сквер на две части. Мигающие оранжевые подфарники, пронзительный свет галогенных фар и агрессивный рев мотора ясно дают понять гражданам, что сейчас их будут давить. Гуляющие парочки замирают на месте, словно коты с кошками, которые еще не решили, удирать или продолжать ритуал ухаживания. Компания молодых людей, изрядно накушавшихся пивом, соображала куда быстрее. Юные и резвые сразу поняли, что укуренный, уколотый или просто в дупель пьяный – а какой же еще? - водитель лексуса поедет прямо на них и надо срочно сматываться. Что подумали продавщицы в ларьках, сказать трудно, потому что они автомобиль не видели, а свет фар их не испугал - вокруг сквера проезжая часть, машин хватает. С нарастающим гулом кроссовер несется по дорожке. Прохожие шарахаются в стороны, будто перепуганные куры, вслед несется ругань и проклятия. Воспитанный на голливудских «блокбастерах» и сериалах, Стас вежливо кричит в раскрытое окно:
- Извините … извините … простите пожалуйста!
Марьяна смотрит удивленными глазами, брови поднимаются до середины лба, голова трясется – совсем мальчишка умом тронулся!
Lexus сшибает пластиковую мебель. Стульчики, словно кегли, взлетают вверх и красиво так, как в «кине», вращаются, после чего падают на головы растерянных граждан. Пара стульев влетает в ларек, один сшибает краник на приспособлении для разлива пива, другой сносит витрину с банками и рекламными безделушками. Продавщица успевает спрятаться за прилавком. Когда она выпрямляется, прямо в раскрытый для вопля рот вливается струя холодненького пивка. Новорожденные матюги тонут в пенном напитке:
- Ё … хфсспр … тьфу, мать твою!
Стас крутит руль влево, машина сворачивает и вспахивает снежную целину сквера по диагонали. Тем временем за спиной происходит следующее: часть мстителей не решается нарушить правила и дисциплинированно едет по кругу с правой стороны. Другие решают, что погоня за преступником, как война, спишет все и мчатся по встречной полосе слева. Третьи, самые удалые, летят прямо в сквер, наплевав на логику и здравый смысл. В результате первые вязнут в неспешном потоке автомобилей, вторые один за другим бодаются с встречными машинами, а третьи, самые лихие, элементарно не вписываются в проезд. Две неповоротливые, как речные баржи, «Волги» сцепляются бортами друг с другом и кованой оградой, наглухо запечатывая въезд в сквер. Им в багажники врезается «Нива», далее пожилая «копейка», а довершает дело тупорылый хлебовоз-фургон – самые обиженные. По всей площади несется треск, звон и отчаянные сигналы. Движение парализуется, карусель машин останавливается, пешеходный народ радостно ахает и охает, глядя бьющиеся автомобили – во влетели! На тыщщи! Наряд милиции с интересом наблюдает за событиями. Четверо парней в бронежилетах, с автоматами наперевес, издалека напоминают черепашек-ниньзя «а ля рюс» в шапках ушанках. Милиционеры досматривают шоу до конца, затем сержант бросает несколько слов в микрофон и вся четверка садится в патрульный автомобиль. Вспыхивают мигалки, истерично визжит сирена, машина решительно срывается с места. Через полсотни шагов останавливается. Сержант требует по громкоговорителю освободить дорогу, из груды автомобилей раздаются энергичные фразы повышенной тональности. Общий смысл сказанного – куда прешь и пошел на …! Милицейская мигалка гаснет, сирена мяукает последний раз и умолкает. Наряд выбирается наружу покурить, сержант докладывает по рации в РОВД о непреодолимом препятствии. Стасу удается каким-то чудом провести машину поперек движения. В потоке автомобилей на секунду образовался прогал, опытные водители вовремя заметили ненормального на кроссовере и затормозили. Lexus проскальзывает в открывшийся проход с грацией бегемота на льду и скрывается в полутемном проулке – второстепенной дороге, которая ведет к больнице. Стасу все равно, что творится за спиной и он не видит, как пара молодых людей с видеокамерой и штативом бросается к припаркованному неподалеку автомобилю. Вдоль борта идет броская надпись: «Криминал-ТВ». Хлопают двери, непрогретый мотор раздраженно ревет, серебристая «Лада» - зубило мчится следом за белым кроссовером.
- Ты готов? – спрашивает напарника водитель серебристой «Лады».
- Вполне, - отвечает парень, упирая видеокамеру в плечо.
- Отлично. Итак, делаем репортаж: вначале мою мордуленцию крупным планом, я говорю, потом объектив на тачку … Быстро уходит, гад! – бормочет водитель, глядя на удаляющийся кроссовер.
- Итак, уважаемые телезрители, мы ведем наш репортаж прямо с места событий. Несколько минут назад неизвестный на белом лексусе сотворил грандиозный шухер на центральной площади нашего города … блин, фраза не пройдет! Ладно. Мы следуем за автомобилем нарушителя, который несколько минут назад создал аварийную ситуацию на центральной площади нашего города … зашибись! – удовлетворенно бормочет корреспондент. – Дальше …неизвестный автомобиль сильно дымит, наверно побывал под обстрелом. Несмотря на это преступник ведет машину на максимальной скорости, просто удивительно, как не произошло до сих пор крупной аварии. Видимо, за рулем опытный водитель, имеющий навык экстремальной езды в городских условиях. Нам трудно угнаться за иномаркой, нашей «Ладе» приходится нелегко … говно фраза, непатриотично! … ладно, запишем позже по-другому … Итак, куда рвется неизвестный преступник? Машина явно угнана, но с какой целью? По городу уже объявлен план перехват, сотрудники милиции перекрыли все выезды из города, вот-вот к нам присоединятся сотрудники ГИБДД …
- Слушай, может позвонить ментам? – спрашивает оператор. – Чё ты пургу-то гонишь про перехват?
- Не мешай! – окрысился корреспондент. – Ментам и без нас есть кому звонить. Они уже все знают.
- Да? А чё ж их нигде не видно? – усомнился оператор. – Водитель лексуса нас уже засек, гадом буду. Щас остановится, да покоцает нас из автомата! И чё тогда?
- Ну, блин! – заволновался корреспондент.
В словах оператора был резон. За рулем кроссовера сидит явный псих или безбашенный гангстер, обычный человек так машину не водит. Такому ничего не стоит расстрелять прицепившуюся тачку и спокойно ехать дальше. Корреспондент не на шутку встревожился и уже стал сбрасывать скорость, как вдруг Lexus резко сворачивает на перекрестке и мчится в сторону больницы.
- Нет, постой. Он к больнице едет, это не бандит, – уверенно произносит корреспондент.
- Заложников хочет взять! – предположил оператор.
- Да иди ты! – раздраженно отмахивается журналист. - Снимай картинку, потом разберемся. Сюжет получается интересный, - бормочет он.
Субботний вечер в травмопункте ничего хорошего дежурному врачу не предвещает. Как, впрочем, и все остальные. Потому что травмопункт. Сюда свозят со всего района, а бывает, что и с города, всех раненых в драках или домашних разборках, выпавших из окна, раздавленных колесам автомобилей, напившихся неразбавленного уксуса и покусанных собаками. Врачи этого подразделения видели все, их трудно чем-либо удивить. Но они люди! Как и мы, они раздражаются по пустякам, у них тоже бывают нелады в семье. Или вовсе семьи нет. Это самые обыкновенные мужчины и женщины, только вот пользы приносят несравненно больше. Они ежедневно спасают десятки жизней пусть и не самых лучших, но все-таки людей. Но сами они – увы! – не безупречны …
Непривыкший к такому обращению Lexus хрипит, электроника выдает сигналы тревоги один за другим, на приборной панели мигают красные и оранжевые огоньки – это машина сообщает, что хозяину надо сбавить темп, иначе ей станет совсем хреново. Стас совсем не обращает внимание на мельтешение огоньков, все его внимание сосредоточено на дороге. Все-таки первый раз за рулем! Белый кузов кроссовера покрыт царапинами, вмятинами, лобовое стекло треснуло посредине и сквозь паутину трещинок трудно разглядеть дорогу в темноте. Фары не только освещают, но и создают резкие перепады света и теней, отчего кажется, будто дороги засыпаны крупными осколками льда, что вот-вот изорвут покрышки и тогда хана. Стас хмурится за рулем, поминутно смотрит в зеркало. Марьяна озабоченно вглядывается в бледное лицо Петра, успокаивающе кивает – жив, мол, еще. Только поторапливаться надо … И Стас сильнее давит на педаль, Lexus рычит, акулья морда сшибает сугробы, колеса перемалывают куски льда и снега в кашу.
- На перекрестке вправо! – командует Марьяна.
Стас кивает и послушно сворачивает на полузанесенную грязным снегом дорогу. Впереди, в двухстах метрах, одиноко горит круглый уличный фонарь, тускло освещая вход в приемный покой. Справа от торца больничного корпуса в полумраке таится морг. Слепые окна мерцают отраженными огнями, двери плотно закрыты. Мрачное заведение равнодушно ждет своих гостей. Над входом нет таблички, но Стас каким-то чутьем понимает, для чего предназначено это темное здание, похожее на склеп. Машина мчится по прямой, притормаживает на развилке, поворачивает. Под колесами хрустит наст, куски спрессованного снега дробятся в мелкий щебень. Как только боковая стена морга оказывается сзади, Стас с силой давит педаль газа. Оборотистый двигатель ревет из последних сил, колеса вращаются, словно шестерни огромного механизма. Автомобиль извергает поток снега и льда, словно летящая в космосе комета. Крошево камней и спрессованного снега врезается в стену, будто залп шрапнели. Оконные стекла разбиваются вдребезги, керамическая плитка кофейного цвета с треском раскалывается на куски, осколки градом падают вниз. Шумная атака продолжается несколько секунд, колеса нащупывают асфальт и кроссовер рвется вперед. Оседает снежная пыль, стихает шум и треск. Морг, еще минуту назад высокомерный и надутый, словно инспектор Пенсионного фонда, теперь выглядит жалко и бедно, будто средняя школа провинциального городка. Стены покрыты оспинами пробоин, плитки нет, она словно соскоблена великанским скребком. Выбитые окна таращатся в ночь, как беззубые рты, редкие осколки стекла похожи на короткие клочья седых волос. Морг сразу утратил мрачную решимость, потерял силу и превратился в жалкую пристройку. Мотор из последних сил глотает последние метры дороги, с трудом втаскивает расшатанный кузов на невысокую эстакаду и автомобиль замирает возле входа в приемный покой. Двигатель кряхтит, из-под капота раздается подозрительное потрескивание, стучат клапана, откуда-то снизу валит дым, сильно пахнет горелым пластиком – Стас так торопился, что забыл снять ручной тормоз. Дверь в травмопункт распахивается от удара ногой. Отваливается кусок плитки со стены, с потолка сыпется штукатурка. На шум выглядывает медсестра. По коридору молодой парень и женщина несут на руках раненого. У мужчины перебинтована шея, руки и грудь. На белой поверхности расплываются красно-коричневые пятна крови. Медсестра закатывает глаза, на лице появляется выражение обреченности и раздражения – еще одного порезанного тащат!
- Михалыч! – визгливо кричит она в глубину коридора. – Давай сюда, ранетова тащщут!
В ответ тишина.
- Ой, гос-спади! – вздыхает медсестра и пошире распахивает двери. – Несите туда, на стол! – указывает она рукой.
Таранова аккуратно укладывают для осмотра. Застиранная простыня собирается складками, Марьяна быстро поправляет.
- Что с больным? – казенно спрашивает медсестра.
- Порезало стеклом. Окно разбилось, а он рядом стоял. Крови потерял много, - пояснила Марьяна.
- Имя, фамилия, домашний адрес … - бубнит медсестра.
Она педантично и неторопливо, словно паспортистка, заносит данные в замызганный журнал учета, не проявляя ни малейшего интереса к раненому.
- Вы врач? – громко спрашивает Стас.
- Нет! – так же громко отвечает медсестра. Видно, что она привычна к окрикам, на голос такую не возьмешь.
- А где врач, почему его нет?
- Что вы мне вопросы задаете, молодой человек? Вы же слышали, я его позвала, - не поднимая головы ответила медсестра.
Стас понял, что говорить с ней бесполезно. Он выходит в коридор, изо всех сил кричит:
- Врач! Этот … Михалыч!
Голос тонет в бетонном колодце коридора, на крик никто не отзывается. Тогда Стас идет вперед и толкает все двери подряд. Большая часть из них заперта, за другими пустые, темные комнаты, заставленные старой мебелью. В самом конце коридора дверь полуоткрыта, из-за нее доносится какой-то шум. Стас входит. Два топчана, укрытых простынями с громадными больничными штампами, стоят вдоль стен буковой «г». С другой стороны на маленьком столике расположился небольшой телевизор, экран горит зеленым цветом, из динамиков водопадом несутся звуки футбольного матча. Напротив сидит мужчина в белом халате, горящий взгляд прикован к экрану, глаза вытаращены, грузное тело содрогается и раскачивается, словно мужчина судорожно пытается подняться со стула, но в последний момент силы покидают его и он опять шмякается на место.
- Это вы врач? – спрашивает Стас.
- Я-я, подожди минутку! – отвечает мужчина, не отрываясь от экрана.
- Мы тяжелораненого доставили, помочь надо.
- Ага … медсестра сделает все, что надо … щас иду …
- Он много крови потерял, ему переливание надо сделать.
- Ах блин! Ну что за му…ак такой! С трех шагов забить не может, а!? – орет мужчина и бьет кулаков в ладонь. Звук получается смачный, как пощечина от всей души. Стас с детства не любил футбол. С годами эта нелюбовь переросла в стойкое равнодушие к любым спортивным состязаниям. Однако если хоккей вызывал легкий интерес во время проведения зимних олимпийских игр – приятно посмотреть, как за милую душу мордуют миллионеров! – то к футболу появилось отвращение. Сеанс коллективного сумасшествия десятков тысяч людей, да еще за их же собственные деньги почему-то приводил в бешенство. Стас считал болельщиков всех мастей психически больными людьми и относился к ним откровенно брезгливо.
- Слышь ты, врач! Человек умирает от потери крови! – закричал Стас и встал между мужчиной и телевизором.
В это мгновение болельщики по ту сторону экрана завопили так, будто на стадион приземляется летающая тарелка инопланетян, комментатор затараторил что-то про опасный выход.
- Да пошел ты! Не подохнет твой человек! – бешено заорал врач и одним движением крепких рук отшвыривает парня в коридор.
Стас опять ударяется левым плечом, боль пронзает грудь, рука до половины немеет. От ярости на глаза наворачиваются злые слезы, пальцы чешутся от желания вцепиться в глотку, но сделать ничего нельзя – мужик в халате намного сильнее, да и с одной рукой вообще много не навоюешь. Стас потерянно бредет по коридору обратно, из-за спины раздаются вопли болельщиков и трескотня комментатора.
- Что делать? Что делать … - бормочет Стас, по щекам катятся слезы, из прокушенной губы капает кровь, но он ничего не замечает. Вдруг останавливается, словно натыкается на невидимую стенку, в глазах появляется мстительный огонь.
- Сейчас я тебе покажу футбол! – злобно произносит Стас и бросается к машине …
Lexus по старчески кряхтит остывающим мотором, двери распахнуты, по салону гуляет морозный ветер. Возле машины стоит двое парней, у одного в руках видеокамера, второй держит микрофон с толстой поролоновой насадкой. В полумраке Стасу показалось, что это бутылка. Не раздумывая, он кричит еще из коридора:
- Пошли вон от машины, уроды!
Корреспондент вздрагивает от свирепого вопля, пальцы разжимаются, микрофон валится на асфальт:
- Спокойно, братан, мы ничего не брали! – и торопливо отступает в темноту.
Оператор вытягивается в струнку, словно получил команду «Смирно», палец непроизвольно нажимает на кнопку «пуск». Стас врывается в салон, колено задевает рулевую колонку, раздается треск, затем шипение – сдох автомат регулировки наклона руля, отлетела деревянная накладка с рулевой колонки. Стасу не до мелочей. Он открывает «бардачок», торопливо шарит в бумагах и всяком странном барахле, который непременно хранится в таких местах. Наконец, рука натыкается на металлический предмет, пальцы смыкаются на рукояти, из отсека появляется травматический пистолет модели «Оса». Машинка предназначена для нанесения телесных повреждений средней тяжести, но выглядит, как дуэльный пистоль середины восемнадцатого века. Только с четырьмя стволами, в каждый из которых свободно проходит указательный палец. Пластиковая пуля бьет на десять шагов с силой конского копыта. Оружие выглядит тупо и устрашающе, что, собственно, и требуется для самозащиты.
Стас наводит стволы в сторону неизвестных, грозно спрашивает:
- Вы еще здесь, ворюги?
Из темноты раздается сдавленный возглас:
- Ёпрст! … Э-э … Мы не ворюги!
- А кто?
- Корреспонденты «Криминал ТВ». Ваша поездка наделала много шума в городе, мы всего лишь хотим взять у вас интервью, - блеет из темноты корреспондент. – Но если вы против, мы уйдем.
Стас некоторое время молчит, потом спокойно, словно что-то твердо решив про себя, отвечает:
- Ладно, берите ваше интервью. Но потом. А пока мне надо человека спасти.
С пистолетом в руке Стас бросается обратно в приемный травмопункт. Осмелевший корреспондент хватает микрофон и бежит за ним. Последним семенит оператор с дорогой видеокамерой на плече.
- Снимай, снимай … - бормочет корреспондент на ходу и делает свирепую рожу прямо в объектив для пущей убедительности.
- Да снимаю, блин! – злится оператор.
В приемном покое обе женщины заняты раненым.
- Что с ним? – спрашивает Стас, кивая на Таранова.
Пистолет спрятан за спиной, на бледном лице не шелохнется ни один мускул, голос спокоен.
- Плохо. Он потерял много крови, нужно переливание. Да и раны надо обработать как следует, - отвечает медсестра. – Врач тут нужен. А этот, - кивнула она в коридор, - никак от футбола оторваться не может!
Медсестра что-то подает Марьяне; то ли шприц громадных размеров, то ли металлический щуп.
- Держи. Пойду, позову этого придурка, - раздраженно говорит она.
- Давайте, лучше я, - предлагает Стас, - а вы делайте свое дело.
- Да он вас не послушает, - машет рукой медсестра.
- Я умею быть убедительным, - улыбается Стас.
Он шагает по коридору, улыбка медленно тает на лице, уступая место выражению холодной злобы. Глаза стекленеют, уголки губ опускаются, черты лица заостряются. Из-за пояса появляется пистолет, большой палец легко переводит предохранитель в боевое положение. Метрах в двадцати сзади вдоль стенки пробирается корреспондент с оператором. Опытные журналисты чуют, что парень с оружием настроен очень решительно, поэтому предельно осторожны. А оператор так и вовсе останавливается, только объектив подкручивает, приближая картинку.
Матч близится к завершению. Усталые футболисты бегают из последних сил, замордованные вратари еще подпрыгивают, но уже вяло и невысоко. Ничья, судьбу состязания решают последние минуты и болельщики обеих команд надрывают глотки, подбадривая игроков и себя. Врач травмопункта замер гипсовой статуей на стуле, лицо набрякает дурной кровью, пальцы нервно треплют халат. Вот нападающий «его» команды вырывается вперед, соперники безнадежно отстают, игрок выходит одни на один с вратарем. Стадион бурлит, как кипящий котел, комментатор бьется в истерике, телевизор хрипит, не справляясь с водопадом звуков.
- Ну! Ну!! Ну-у!!! – воет врач.
В это мгновение что-то тяжелое ударяет в затылок, в глазах темнеет, голову раскалывает острая боль. Врач падает на колени, потные ладони обхватывают затылок, кончики пальцев ощущают вспухающую шишку размером с апельсин.
- Го-ол! – орет комментатор.
- Аа-а-а! – кричит врач не то от радости, не то от боли.
Краем глаза он видит, как тот самый парень, что недавно приходил, хватает телевизор и с силой швыряет на пол. Ликующие крики болельщиков обрываются хрустом стекла и пластика.
- Ты чё, охренел? – изумленно спрашивает врач.
Вместо ответа следует удар ногой в лицо. Врач давится последней буквой, голова откидывается назад, по разбитому лицу течет кровь.
- Сейчас ты поднимешь свою жирную задницу и побежишь – понял? – в травмопункт спасать жизнь одного человека. Или я отстрелю тебе яйца, а потом все остальное, - внятно и четко произносит парень. В правой руке появляется четырехствольный пистолет устрашающего вида. Врач мгновение смотрит на черные дыры стволов, потом переводит взгляд на парня. Бледное лицо спокойно, губы плотно сжаты, в глазах холодная решимость. Рука с пистолетом не дрожит.
- Хорошо, я иду, - шепчет разбитыми губами врач.
Едва он поднимается с пола, как болезненный удар пистолетной рукояткой по почкам заставляет опять упасть на колени.
- Я сказал бегом, - произносит парень. Тихо щелкает снятый предохранитель.
- Да-да, - заторопился врач. – Уже бегу, не стреляй.
Поминутно смахивая рукавом кровь с лица, мужчина как-то боком семенит по коридору. На бетонном полу остаются яркие пятна крови. Ошеломленный и растерянный, мужчина бежит изо всех сил, голова опущена в плечи, словно в ожидании удара, одна рука прижата к боку, второй мужчина вытирает лицо от крови. Двери в приемный покой распахнуты. Мужчина на мгновение поднимает взгляд, видит в отражении свое окровавленное лицо, за спиной неизвестного с оружием. Парень на ходу целится из пистолета прямо в затылок, лицо словно каменное. Мужичина спохватывается и опрометью бросается к раненому. Второпях он не замечает, что в коридоре неподалеку стоят двое и все снимают на видео. Увидев пистолет, медсестра ойкает и отступает к стене, прижав руки к груди. Лицо бледнеет так, что становятся заметны синие прожилки, резче обозначаются морщины по углам губ. Марьяна невозмутима, только уголки рта немного приподнимаются в слабой улыбке, слышен усталый голос:
- Так и надо … по-другому не понимают.
- Помогай! – приказал Стас медсестре.
Помощь оказывать пришлось не столько раненому Петру, сколько самому доктору – Стас отделал любителя футбола от души: на затылке разбухло громадная шишка, с носа и разбитых губ капает кровь. Медсестра все время вытирала лицо врачу. Стасу надоело и он приказал:
- Замотай ему морду чем-нибудь, только глаза оставь.
Операция продолжалась недолго, несколько минут. Врач промыл раны, наложил швы, аккуратно перевязал.
- Раненый потерял много крови, необходимо переливание, - послышался из-под вафельного полотенца – именно им медсестра перевязала лицо врачу – глухой голос.
- Ну так переливай!
- Не могу, - замотал головой врач. – Кровь хранится в другом помещении.
- Далеко?
- На верхнем этаже, рядом с операционной.
Стас взглянул на Таранова. Петр лежит бледный, на пожелтевшей шее чуть заметно бьется жилка, черты лица заострились, словно у мертвеца.
- Ты идешь за кровью, - приказывает Стас медсестре. – А ты делаешь все, чтобы он не умер. И запомни, болельщик, - Стас поднимает пистолет на уровень лица доктора, - ты живешь, пока жив он.
Стас кивнул на неподвижного Петра, повернулся к медсестре:
- Ну шевелись! Или мне вышибить ему мозги у тебя на глазах?
- Но анализы! Надо определить группу крови!
- Так определяй, вон ее сколько!
- Она не сможет. Я знаю группу крови и пойду с ней, - вмешивается в разговор Марьяна.
- Хорошо. Только побыстрей, - кивает Стас.
Медсестра беззвучно открывает и закрывает рот, опрометью бросается в распахнутые двери. Оператор едва успевает отскочить в сторону, в кадре крупным планом запечатлевается искаженное ужасом лицо и вытаращенные глаза. Марьяна идет следом, отталкивает с дороги журналиста с микрофоном.
Корреспондент осторожно, на цыпочках приближается.
- Можно задать вам вопрос? – почтительно спрашивает он.
- Валяй! – кивает Стас. Его взгляд не отрывается от забинтованного полотенцем лица доктора, «Оса» смотрит всеми четырьмя стволами прямо в мокрый от пота лоб мужчины.
- Не могли бы вы в двух словах объяснить, что происходит? Какова цель?
- Происходит принуждение к оказанию первой медицинской помощи пострадавшему. Мой друг, - мотнул головой Стас на операционный стол, - тяжело ранен. Произошел несчастный случай. Но оказать помощь человеку оказалось некому. В «скорой помощи» нет машин. Этот прыщ от футбола оторваться не может. А человек умирает! Что делать в такой ситуации?
- Ну, позвать на помощь. Здесь же больница, - неуверенно говорит журналист.
- Верно. Даже врач есть. Вот он, - указывает пистолетом Стас на склонившегося над раненым мужчину. – Но ему по фигу все! И остальным тоже по фигу! Ты знаешь, что у меня спросила диспетчер «скорой помощи»? Сколько лет пострадавшему! У них, оказывается, деление есть на белых и черных, этакая градация по возрастному признаку. Жаль, этой стервы здесь нет, я бы из нее всю кровь слил.
Стас говорит излишне громко, с напором. Глаза горят яростью, лицо покрыто красными пятнами, рука с пистолетом вытянута в сторону врача и стволы глядят ему в лицо.
- Так, понятно … А вы не против, что мы снимаем? – спрашивает журналист.
- Нет! – рявкает в ответ Стас и поворачивается всем телом к корреспонденту. Теперь стволы «Осы» направлены в лицо журналиста.
- Понял … извините за беспокойство … больше мешать не будем, - глупо бормочет корреспондент и задом пятится к дверям.
- Что с ним? – оборачивается Стас к врачу.
- Пока жив, - неуверенно отвечает доктор и пожимает плечами. – Но нужна кровь.
В полной тишине проходит несколько томительных минут. За окнами слышен шум, коротко воет сирена, помещение приемного покоя освещают блики милицейских мигалок. Сгорбленная спина доктора выпрямляется, на лице появляется торжествующее выражение, в глазах загораются мстительные огоньки.
- Это милиция! – злорадно произносит он.
- Тебе-то что? – усмехается Стас и пистолет упирается доктору в висок.
- Слушай парень, хватит глупостей. Ты отпустил медсестру и она сразу позвонила в милицию. Ну зачем меня убивать? Я и так сделал все, что ты хотел. Твой друг выживет, ему надо литра полтора крови влить и все …
- Заткнись! Я отпущу тебя только тогда, когда с ним, - кивнул Стас на раненого, - будет все в порядке. А пока …
- Внимание! – рявкает за окном громкоговоритель. – Здание больницы окружено. Всем, кто находится внутри травмопункта, предлагается добровольно покинуть помещение с поднятыми руками. Повторяю …
Стас хватает врача за шиворот и толкает к дверям. Пистолет приставлен к голове. Журналист с оператором благоразумно отступают вглубь коридора, видеокамера работает, непрерывно. Стас подходит к выходу, доктор топчется спереди. Двери распахиваются настежь от удара ногой. Угнанный директорский Lexus куда-то пропал, но Стасу не до него. Ему приходилось видеть по телевизору, как ведут себя террористы, захватившие заложников. Знал и то, что каждый квадратный сантиметр находится на прицеле у снайперов. Если высунет чуть-чуть башку, пуля гарантирована. На открытом пространстве перед травмопунктом вереницей стоят милицейские «Тигры». За машинами укрываются люди. Бронежилеты высшей защиты и круглые шлемы делают их похожими на первых советских космонавтов. Мигалки не выключены, отчего все происходящее напоминает заграничное кино. Заморские режиссеры-постановщики умышленно требуют светового шоу, так как это делает картинку на экране ярче. Дурни в фуражках принимают постановочную уловку за чистую монету. Похоже, в головах милицейских начальников не укладывается, что эти «гирлянды» лишь привлекают зевак и больше ничего. Стас с заложником появляется в дверях, вспыхивают прожектора. Жалкая фигурка доктора в окровавленном халате и с полотенцем на морде производит впечатление – голос в громкоговорителе умолкает на полуслове, в наступившей тишине раздаются щелчки автоматных затворов. Стас прижимается спиной к холодной стене, рука с пистолетом опускается на уровень поясницы, стволы упираются в бок доктору там, где расположена печень.
Из-за машин оцепления выходит высокий мужчина в форме. Судя по размерам фуражки и высокой тулье с крабом, это большой милицейский начальник.
- Я начальник отдела по борьбе с терроризмом полковник Куренков. Готов выслушать ваши требования, гражданин, - спокойно произносит милиционер.
Стас на мгновение цепенеет, потом осторожно выглядывает из-за головы врача.
- Вы сказали – Куренков? А зовут вас как? – спрашивает он.
В ответ слышится немного удивленный голос полковника:
- Константин. Константин Александрович. А вас как величать?
- Станислав. Станислав Константинович Куренков. Здравствуй, папа.
Последние слова Стас говорит негромко, чуть ли не шепотом – голос сорвался - но впечатление они производят, как разорвавшаяся бомба. Мгновенно стихают все звуки, шумы, люди в оцеплении замирают и только мигалки продолжают посылать во все стороны разноцветные огни. Полковник милиции делает неуверенный шаг вперед, как-то странно, боком.
- Что вы сказали? Повторите! – неуверенно просит милиционер.
Движением руки Стас сдвигает врача, выходит вперед. Теперь он открыт всем пулям и прекрасно это понимает. Любой снайпер из оцепления может убить его. Но ОМОН без команды не стреляет.
- Я изменился, правда, пап? Сразу не узнать. Тебя тоже. Мы ведь давно не виделись, - ответил Стас.
На лице появилась грустная улыбка, порыв холодного ветра швырнул мутный ком снежинок на грудь, прядь волос упала на глаза.
- Стас!? Никому не стрелять! Убрать оружие! – замахал руками полковник, обернувшись к оцеплению.
- Зачем? Зачем тебе это нужно? – срывающимся от волнения голосом спросил отец.
- Я не хотел, пап. Вот этот, - встряхнул за шиворот Стас замершего в страхе врача, - не хотел помочь раненому. Человек умирал, а ему наплевать. И таких много, пап! В нашем интернате для стариков люди умирают чуть ли не каждую неделю и никому дела нет. Все думают только о себе. А воруют как, папа! Здесь лексус стоял … Ты думаешь, он чей? Нашего директора, пап! Он стариков такой дрянью кормит, что даже свиньи не станут есть. Белье не меняют месяцами, нормальную одежду не выдают. И еще родственники приезжают. Отбирают пенсию у стариков, пап! Вот он и сэкономил на машину … на дворец за городом. У тебя наверно нет такого? А у него есть! А вот этот, - Стас еще раз тряхнул доктора, да так сильно, что полотенце свалилось и все увидели, что кроме синяка под глазом и распухшего носа, на лице нет других повреждений. Чистое лицо, упитанное, гладкое. – Этот от телевизора не мог оторваться. Мой друг кровью истекает, а ему футбол важнее! Ну что мне было делать? Вот, - поднял пистолет повыше Стас, - взял в «бардачке» лексуса, дал этому болельщику по морде и заставил оказать первую помощь. А машину я взял без спроса, потому что скорая помощь ехать не захотела. Не оказывают они помощь старикам, вот так …
Стас говорит громко, от волнения голос срывается, воздуха не хватает, речь получается несвязная, рваная.
- Пап, ты подожди, не стреляй. Пусть старику кровь перельют и все. Я тогда этого дурика отпущу, - попросил Стас.
- Никто не будет стрелять! Твоему другу сейчас же окажут помощь, - ответил отец.
В эту минуту из-за спины Стаса высовывается оператор с видеокамерой, за ним корреспондент. Микрофон с поролоновым набалдашником издалека похож на противотанковую гранату времен второй мировой войны.
- А это кто такие? – встревожено спрашивает отец.
- Это? А-а … какие-то журналисты, - отмахивается Стас. – Привязались по дороге. Не убивать же их?
- Да, действительно … - сказал про себя полковник милиции. – А ну убирайтесь оттуда! – крикнул он.
Корреспондент с оператором исчезают в темноте. Отец Стаса быстро подходит, останавливается в двух шагах.
- Стасик, отпусти пожалуйста врача. Тебе ничего не будет. Твоему другу сейчас окажут помощь, - просит он.
Стас послушно опускает руку с пистолетом, пальцы разжимаются и травматическая «пушка» падает на пол. Осмелевший врач сразу выпрямляется, глаза загораются праведным гневом, к лицу приливает кровь.
- Ну наконец-то избавили меня от психа! Быстрее надо было! – во весь голос возмущается он.
Полковник молча хватает за грудки, встряхивает. Хлопчатобумажный халат трещит по швам, голова доктора болтается, словно воздушный шарик на ниточке, громко лязгают зубы.
- Слушай ты, эскулап хренов! Иди и делай все, что бы раненый остался жив. Иначе я сам тебя пристрелю, понял? – рычит полковник.
Перепуганный до полусмерти врач пулей улетает в операционную. Хлопают двери, слышен стук каблуков. Доктор бросается к пульту экстренной связи, палец вдавливает кнопку вызова до упора, голос срывается на визг:
- Кровь для переливания в приемный покой! Срочно, мать вашу!!!
Стас стоит сгорбленный, словно постарел за последние полчаса лет на шестьдесят, голова опущена, на бледном лице появились морщины, тусклый взгляд устремлен вниз. Неиспользованный пистолет так и валяется под ногами, вокруг суетятся какие-то люди. Время от времени к отцу приближаются мужчины в форме, но он отсылает их движением руки. Бронежилет падает на пол, теплая куртка на мягкой подкладке оказывается на плечах Стаса.
- Замерзнешь, - вяло замечает Стас.
- Ничего … как нибудь … - машет рукой отец.
- Да нет, зря ты. Поехали отсюда … ты домой, я в тюрьму, - говорит Стас.
На лице появляется ироничная улыбка. Он пожимает плечами, поднимает голову. Погода опять испортилась, повалил снег крупными, как чипсы, хлопьями. Мигалки на омоновских «Тиграх» погасли, все затянуло снежной рябью и не видно ни машин, ни людей.
- Какая еще тюрьма, Стасик! Мы сейчас поедем домой …
- К тебе? Или к маме? Нет уж, вези сразу в этот … как его? А, обезьянник! Я устал и хочу спать. Поедем, а? – попросил Стас.
Простые деревянные нары в камере предварительного заключения показались Стасу самой лучшей в мире постелью. Он заснул, едва только затылок коснулся окрашенной коричневой половой краской доски и уже не слышал, как лязгал запираемый замок на решетчатой двери, как переговаривались за стенкой другие задержанные в этот день – возмутились, что какому-то сопляку предоставили отдельную камеру, а их, заслуженных отморозков, запихнули вдесятером в одну. Он не видел, как долго стоял у дверей полковник милиции Куренков и разговаривал по телефону, доказывая, что задержанный не опасен и его можно отпустить под подписку о невыезде. Трубка голосом городского прокурора возражала, резонно указывая, что по статье о терроризме подписок о невыезде нет. Через несколько минут появилась мама, бледная, с перепуганным лицом, на ногах смешные розовые тапочки, волосы растрепаны, поверх халата накинута шуба. Отец сразу прервал разговор, начал что-то сбивчиво объяснять, а мама слушала с отсутствующим выражением и бледнела еще больше. Стас спал и видел странный сон. К нему подходили незнакомые люди, жали руку, говорили непонятные слова. Вернее, слова понятные, но он почему-то сразу забывал их. Откуда-то появился тот самый генерал, что живет в подземелье и не желает унижаться перед кем бы то ни было, выпрашивая помощь. Только в этот раз он показался Стасу намного моложе. На румяном лице весело блестят глаза, прядь черных – не седых! – волос поминутно спадает на лоб и генерал вынужден встряхивать головой, отбрасывая волосы назад. Светло-серый китель сидит как влитой, по золотым погонам змеится генеральский зигзаг, крупные звезды горят в середине. В глазах рябит от обилия орденов и медалей, они покрывают грудь, словно золотой панцирь и тихо звенят, когда генерал наклоняется к Стасу.
- Ты настоящий герой, солдат, - говорит генерал. - Я знаю, ты боялся. Но ты победил подлый страх, что живет в каждом человеке, не дал ему завладеть тобой под видом благоразумия и осторожности. Но не расслабляйся, ты сделал только первый, самый трудный, шаг к победе над главным врагом.
- А кто он? У меня не было врагов! – удивленно произносит Стас.
Генерал улыбнулся, покачал головой. Тихо зазвенели медали, сверкнули золотом ордена.
- Еще не понял … Ты сам! Враг – это ты, потому что только ты решаешь, каким будет твой следующий шаг: вперед или назад, вверх или вниз. Ты сам создаешь свой мир, раскрашиваешь его черной или белой краской, даришь другим людям любовь или ненависть. Твоя жизнь такова, какой ее делаешь ты. И не кивай на других. Они не причем. Не давай себе поблажек, слушай только свою совесть и не лги самому себе.
Генерал на мгновение замолчал, убрал с лица черную прядь.
- Все просто, правда? Но почти никому не удается, - грустно улыбнулся он.
- А вам? – спросил Стас.
Генерал не ответил. Странное выражение промелькнуло в глазах, будто сожаление и радость пополам с тревогой. Образ генерала начал таять, золотой блеск наград тускнеть и вскоре Стас оказался совершенно один в огромном пустом помещении. Вокруг полумрак, словно сгущаются сумерки и только далеко впереди ярко сияет распахнутая дверь, за которой начинается дорога в неведомый мир. Стас делает шаг, другой … Каждое движение дается с неимоверным трудом, будто он идет по пояс в застывающей смоле. Но с каждым шагом идти становится чуть легче. Быстро устал, остановился отдохнуть. И тотчас жесткий холод охватил со всех сторон, словно воздух превратился жидкий лед. Стас испугался, что лед затвердеет и он навсегда останется внутри ледяной массы. Рванулся вперед, но шаг получился маленьким, на сантиметр. Второй дался легче и был уже немного побольше. Ледяная твердь размягчилась, отступила. И тогда Стас понял, что останавливаться нельзя, как бы ни хотелось все бросить и отдохнуть. Надо идти, все время идти … Громко лязгает железная дверь, жесткая рука грубо трясет за плечо.
- Поднимайтесь, гражданин! На допрос пора! – раздается резкий голос дежурного милиционера.
Видеорепортаж, снятый корреспондентами Криминал ТВ, показали в полуночных новостях. Затем повторили в утренних, а потом самые эффектные кадры появились и на других каналах. Стас в одночасье стал знаменитостью городского масштаба. Зрители – а среди них были чиновники городской администрации и сам голова! – проявили живой интерес к порядкам в доме престарелых, доходами «скромного» директора сего богоугодного заведения. В интернат зачастили комиссии из всех инстанций, от городских до губернских. Чуть позже даже из столицы явилась делегация какой-то палаты на общественных началах. Или общественной палаты. Чиновники всех рангов, мастей и политических пристрастий ринулись проверять, копать, выяснять и привлекать к ответственности. Машина «разбора полетов» завертелась, набирая обороты и вовлекая в разбирательство все новых и новых людей. Городские выпуски новостей только и рассказывали о том, как прокуроры, следователи и даже рядовые гаишники вскрывают недостатки в работе интерната. Газеты напечатали пространное интервью с кочегаром дома престарелых. Скромный работник котельный прямо и без обиняков обвинил теперь уже бывшего директора интерната в вопиющих нарушениях. Во время интервью кочегар был трезв, но с мощным «выхлопом». На момент выхода статьи привычно пьян «в дупель». Чиновники из городской прокуратуры обследовали загородный дом Поспелова, дотошно переписали мебель, бытовую технику и красивые безделушки типа хрустальных лебедей в буфете. Уже садясь в микроавтобус, переполненные чувством выполненного долга, случайно, но все-таки заметили засыпанные снегом развалины и крышку, закрывающую вход в подземное жилье ветерана. Самый младший по должности осторожно спустился вниз, ужаснулся и шустро выбрался на поверхность. Вернувшись в родные стены чиновники в синих мундирах завели новое дело по факту ненадлежащего исполнения закона о ветеранах.
Все это время Стас находился в камере следственного изолятора, так как обвинения были предъявлены достаточно тяжелые – угон автомобиля, создание аварийной ситуации на дороге и – главное! – захват заложника и покушение на убийство. По совокупности тянуло на два десятка лет. Но, как известно, в нашей стране глупая строгость законов компенсируется разумной необязательностью их исполнения. Мама подключила всех своих знакомых, появившийся таким чудесным образом папа тоже «нажал на все педали». Но главную роль все-таки играл ореол борца за справедливость. В общественном сознании горожан Стас превратился в этакого робин-гуда. Журналисты, социологи местного разлива и прочие умничающие болтуны со вкусом принялись рассуждать о несовершенстве законов, о засилии бюрократии на всех уровнях. Как водится в таких случаях, перешли к глобальным вопросам свободы личности, правам граждан, пагубности авторитаризма … Стас регулярно получал прессу. Раньше он никогда не читал газет, мудро следуя совету доктора Преображенского, но теперь поневоле пришлось взяться за чтиво. Стас диву давался, вникая в изящное словоблудие газетных статей. Он всего лишь спасал жизнь человека доступным для него способом, он вынужден был делать то, на что в обычных условиях не решился бы ни за что. Просто струсил бы. А навыдумывали! Уже через неделю Стас отпустили домой. Еще через неделю состоялся суд, на котором присяжные заседатели оправдали его по всем статьям. Государственный обвинитель возмутился, но как-то вяло, скорее формально. Он ведь тоже человек, этот чиновник в синем мундире и в душе понимал правоту парня, что спас человека таким вот незаконным способом. Но должность обязывает и прокурор чего-то там сказал против. Судья кивнула, присяжные заседатели пожали плечами. В итоге Стас получил пять лет условно. На том разбирательства и закончились.
Стас по-прежнему служит в интернате. Впереди у него долгих два года, после которых он снимет застиранный халат санитара и станет самым обычным человеком.
© Copyright:
Андрей Ильин 3, 2011
Свидетельство о публикации №211101600884