Александровы столпы,
или Смерть Каллисфена
- Александр! Александр! Эта степь запомнит твое имя ! – Анаксарх истошно кричал во все свое горло, несясь на коне.
Александр любил слова, пьянящие сильнее, чем самое дорогое вино. Он знал им цену. Да, эти слова были такими, но из уст Анаксарха, придворного историографа, они, разносимые ветром в скифской пустынной степи, не совсем убедительны. И все же… Зевс и Аммон свидетели - слова верны, прекрасны… Они пьянят. Пьянят от осознания, что так и будет… Да, эта степь сохранит его имя. Должна сохранить и пронести через века, как и то, что Элладу должна удивить изумительная новость: он разгромил скифов и овладел землей, где проходит граница миров, граница двух континентов – Европы и Азии.
Нет, он неслучайно мчался с войском безостановочно столько дней, рубился насмерть со скопищем варваров. Слова, прозвучавшие здесь, на берегу Танаиса, снова воодушевили его и все войско. Они должны прозвучат подобно небесному грому по всей Ойкумене. Радуйтесь, македонцы и эллины, царь Александр победил скифов за Танаисом!..
Толпа скачущих к нему вслед за Анаксархом всадников со свистом, гиканьем и радостными возгласами напоминала бушующее море. Все ликовало в широком поле над высоким обрывистым берегом величавой реки.
Теперь можно было дать волю чувствам радостного упоения от победы. Александр был готов в следующую минуту превратиться из сурового полководца в беззаботного мальчишку. Искрящимися радостью глазами он обводил ликующих воинов.
Но что это? – не все рады победе и предстоящему пиру. Гермолай – один из юных пажей, совсем еще мальчишка, не так давно наказанный розгами за то, что убил вепря, мчавшегося на царя, не дав Александру совершить еще один свой подвиг, не кричит от радости, не безумствует как другие, и смотрит не на него, а в другую сторону.
Царь проследил за взглядом, заметил по ходу, что и другие пажи смотрят туда же. Из-за спин гетайров он увидел стоящего на самом краю обрыва Каллисфена, внимательно и спокойно осматривавшего открывшуюся с высокого обрыва даль. «Ах, это Каллисфен, возомнивший о себе бог знает что грек… - отметил про себя Александр, мрачнея лицом. – Сумел все же овладеть умами мальчишек. Своими выходками, бредовыми разговорами, чудачествами и высказываниями».
Александр после посещения оракула Аммона, где он был жрецами провозглашен сыном бога, а, следовательно, богом, царь решил ввести при дворе персидский обычай, который по-гречески назывался проскинесис — земной поклон, при котором вельможи, не взирая на возраст и сан, становились на колени и низко кланялись. Такие поклоны греки и македонцы совершали лишь при молитве богам, что, по мнению Александра, должно было убедить их в его божественной сущности. Царь нашел поддержку в этом замысле у многих окружавших его придворных лизоблюдов, включая Анаксарха, надеялся он и на поддержку Каллисфена.
На очередном пиру царь обратился с тостом к тем из своих друзей, с кем это было все заранее обговорено. Анаксарх произнес краткую речь, в которой заявил, что македонцам более пристало поклоняться Александру как своему богу, чем Дионису и Гераклу, ведь Дионис фиванец, А Геракл – аргивянин. И воздавать ему божественные почести пристало при жизни, чем чтить после смерти, когда они ему будут уже ни к чему.
Наступила тишина. Царь сидел, гордо держа голову. Анаксарх, восприняв молчание за согласие, приготовился говорить дальше, но тут неожиданно заговорил Каллисфен.
- Анаксарх, я считаю, что Александр достоин всяческой чести, которая подобает человеку; люди однако установили границу между почестями, воздаваемыми людям и богам. Последним строят храмы, ставят статуи, выделяют священные участки, приносят жертвы и совершают возлияния, сочиняют в их честь гимны, а для людей пишут хвалебные песни…Не подобает все это перемешать и привести в полный беспорядок, возводя людей на недосягаемую высоту и оказывая им преувеличенные почести, и в то же время низвергать и принижать, по крайней мере, насколько это от нас зависит, богов, почитая их наравне с людьми. Александр ведь не вынес бы, если бы частному человеку присвоены были поднятием рук или неправильным голосованием царские почести…
Философ говорил взвешенно и спокойно, но глянув на побелевшего от злости царя, понял, что тот с трудом выносит его речь. Несмотря на это, он продолжил и завершил свою речь словами:
-И уж кому, как не тебе, Анаксарх, следовало бы сказать то, что говорю я, и помешать высказываниям противоположным: ты ведь живешь при Александре, чтобы приобщить его к образованию и мудрости. - Возмущению царя не было предела, он отчаянно сжимал руками подлокотники трона, изо всех сдерживая себя от опрометчивого шага.
Тем не менее, по настоянию Анаксарха и с согласия Александра, церемония была продолжена. Каждый из участников выпивал чашу вина, вставал с места, колленопреклоненно кланялся царю в ноги и получил от того поцелуй. Очередь дошла до Каллисфена. Тот выпил чашу, но без поклона подошел к царю и хотел было его поцеловать. Александр в это время разговаривал с Гефестионом и не заметил, что Каллисфен уклонился от поклона. Но кто-то из этеров указал ему на это и тот разгневанный, отклонился и не позволил Каллисфену себя поцеловать.
-Что ж одним поцелуем меньше, - проговорил, улыбаясь, философ, покидая пир.
Александр вспомнил также слова Каллисфена, сказанные Гермолаю и дошедшие к нему в пересказе Анаксарха. Каллисфен якобы спросил стоявших у царской конюшни пажей:
- Сколько должен убить людей тиран, чтобы прославиться?.. – Видя сомнение на лицах знатных македонских юношей, сам же ответил, - Тысячи…
- А сколько должен убить герой-тираноборец, чтобы о нем помнили благодарные потомки? - Всего лишь одного! - Тирана.
Хотя об этом поведал царю Анаксарх, ненавидивший Каллисфена, но его рассказу стоило верить. Под тираном философ, еще недавно являвшийся ближайшим к царю человеком, конечно же, имел в виду его, сына Амона и царя Азии. И он должен это терпеть?.. Нет, Александр терпел сколько мог, но и терпению приходит конец. Даже божественному.
Предстояло вскрыть так долго вызревавший нарыв. К тому же и Аристотель, дядя Каллисфена, публикацией устных наставлений уравнял его, великого покорителя вселенной, со всеми прочими смертными.
Прав Анаксарх – эта степь должна сохранить его имя навсегда. Для этого мало записей историографов, даже таких как Каллисфен, Аристарх, Аристобул и Онесикрит; для этого нужен знак, свидетельствующий о присутствии здесь полководца.
Александр приказал разбить лагерь и готовить на поляне пир, а сам неспешно подошел к философу.
-Каллисфен, Анаксарх говорит, что я сделал то, чего не смог Гистасп Дарийс намного большим войском. Что скажешь об этом?
-Царь, но ты же это сделал не один. – Очень спокойно проронил философ, повернув голову к покорителю Вселенной.
-Хм… Как же ты опишешь поход? Какое значение его в истории ?
- Еще не знаю. – Каллисфен снова вперил свой взгляд в безбрежную даль.
-Тогда хорошенько подумай и сегодня же вечером принеси мне описание похода, чтобы я смог отправить его вместе с другими в Афины и Пеллу.
-Но мы еще не дошли до столпов…
-Не дошли?.. А внизу разве не изгиб Танаиса, принимающий в себя другие реки… Ты ведь сам говорил, что врата солнца и восточные столпы Геракла в том месте, где Танаис ближе всего подступает к реке Ра и Рипейским горам…
-Да, но их нет здесь. Они, вероятно, дальше. Возможно там? – Каллисфен указал посохом на едва приметную струйку дыма.
-Там или еще где-то дальше, Каллисфен, зачем гадать. Они будут здесь! Я, Александр, сын Аммона и царь Азии, так решил.
-Слава Александру! – выкрикнул подошедший сзади Анаксарх. Его возглас волной прокатился по полю, превращавшемуся в укрепленный лагерь.
Александр при всем своем желании не мог просто так расправиться со ставшим ненавистным философом. Нужен был суд войска или видимость суда, но авторитет мудреца у македонских воинов был велик.
* * *
Вечером в лагере македонцев, еще несколько часов назад бывшем поляной, запылали костры, в воздухе поплыл запах жареного мяса, приправ, вина. Гетайры и приближенные царя возлежали на мешках, набитых травой, произносили здравицы царю и пили вино.
Царь, окруженный гетайрами, поднял в очередной раз налитый виночерпием расписной кубок.
-Ну а ты, Каллисфен, что молчишь о моей последней победе? Ах да, ты говоришь не я один ее совершил. Скажи тогда, что думаешь о нас, македонцах.
-Македония – это страна, давшая миру многих выдающихся мужей, среди них первым по праву являешься ты, Александр. Македонцы – великий народ. Они нанесли Персии сокрушительный удар и отомстили им за Элладу, за позор и унижение греков от варваров.
Притихшие вначале воины радостными возгласами приветствовали слова философа. Некоторые в знак уважения слушали его стоя.
По окончании речи Александр нарочито спокойно изрек:
- Это, Каллисфен, общепринятые слова. Хвалить македонцев сейчас дело простое: каждый сможет, сделать это с таким же успехом. А можешь ли ты оспорить свою хвалебную по отношению к нам речь ?..
-Почему бы нет.- Проговорил философ, на мгновение задумавшись. - Македонцы в сравнении с эллинами это актеры, играющие роль славных мужей. Македонцы такие же варвары как скифы и массагеты, впрочем освоившие греческий язык. Их кровожадность, жестокость превосходит все границы…
Македонцы недовольно загудели, руки некоторых невольно потянулись к оружию.
- Что ж, Каллисфен, своей речью ты выказал больше нелюбви к нам, македонцам, чем красноречия. – Проговорил царь с ухмылкой, довольный удавшейся задумке, возбудившей македонских воинов против философа. Дело оставалось за малым.
«Эти ученые – сущие дети, раздумывал царь, наблюдая за угрюмо пившим вино философом, - они часами могут заниматься безделицей, рассуждать о пустых вещах, которые никак не влияют ни на жизнь простых смертных, ни на жизнь героев, но мнят о себе, что владеют истиной». Ему вспомнилось, как ранним утром наблюдал он за Каллисфеном, высоко державшим над головой палец. Мудрец вдруг припадал к самой траве и долго что-то рассматривал в ней, словно отыскивал дорогую потерянную вещь, затем несколько раз подпрыгнул и поккрутился с высоко поднятым пальцем. «Не сошел ли он с ума ?» - мелькнуло тогда подозрение в голове царя.
То как произносил Каллисфен имя Аристотеля выдавало, что его ученый родственник значит для него больше, чем он, великий царь Азии. А это влияние угрюмого молчуна на пажей… Они за ним следуют словно цыплята за курицей. Сидит надутый на пирушках, никогда не скажет ничего забавного, весь в своих размышлениях.
* * *
Вскоре по возвращении из похода вскрылся заговор пажей, главой был признан Гермолай. Паж под пытками сознался, что заговор созрел у него после того, как он был наказан розгами за то, что на охоте убил вепря, мчавшегося на царя. Он спас тому жизнь, но Александр, рассудил по-своему – Гермолай лишил его подвига, за что и был наказан.
Несмотря на то, что при допросе пажей Каллисфен не был назван как участник заговора, он по настоянию Александра был причислен к заговорщикам и заключен под стражу. Суд македонских воинов приговорил к смертной казни. Перед казнью Гермолаю дали сказать последнее слово, о чем пожалел Александр. Гермолай, сохраняя присутствие духа, обвинил царя Александра в измене македонских демократических обычаев, упомянул о тридцати тысячах мулов, возящих его золото, позволяя воинам везти домой лишь ненужные шрамы.
-Как великодушно ты позволяешь говорить юнцам, неискусным в речах! А голос Каллисфена заглушен стенами тюрьми, потому, что этот человек умеет говорить. – Воскликнул Гермолай, глядя в лицо Александру и, повысив голос продолжил. – Ты удивляешься, что мы, свободные люди, не можем терпеть твоей гордыни. Чего ожидать от тебя нам, которым предстоит без вины умереть или – что тяжелее смерти – жить в рабстве? Иы же, если еще можешь исправиться, будешь многим обязан мне. Ведь от меня ты впервые узнал, чего не могут выносить свободнорожденные. Пощади же их, не отягчай мучения их одинокой старости. А нас прикажи увести, чтобы мы своей смертью обрели то, чего хотели добиться твоей.
Пажей, казнили побитием камнями – как принято у македонцев, а Каллисфена по приказу царя еще долго возили по городам и весям в железной клетке.
Ранним пасмурным утром после умывания, вытирая руки, Александр неожиданно вспомнил о заключеном философе.
-Ну что, Каллисфен, теперь ты понял, как спорить с сыном бога Аполлона? – Царь воздел руки к восходящему над серой полосой солнцу и повернулся лицом к узнику. –Я вправе сам решать, где надлежит стоять вратам моего отца-воплощенного в солнце, и любая наука бессильна против моей божественной воли.
-Подойди ближе, - прохрипел Каллисфен, - хочу выразить мое отношение твоей божественной воле.
Царь сделал пару шагов и слегка наклонился над с трудом поворачивавшимся философом:
-Ну, говори! – приказал он.
-Тьфу! – Каллисфен из последних сил плюнул в лицо Александру. – Вот мое отношение к твоей божественной воле. Перед солнцем она такая бесполезная вещь, как и воля твоего последнего раба.
Царь бросился было к телохранителю за копьем, но в следующий миг остановился, впившись взглядом в глаза ученого:
-Нет, Каллисфен, ты не дождешься от меня легкой и славной смерти. Казнь я тебе придумаю позорную, она станет назиданием другим подобным тебе умникам. Я прикажу отрезать тебе нос и уши и возить в клетке с собакой подобно дикому зверю, пока не сдохнешь. - При последних словах царь нарочито громко рассмеялся.
Александр еще несколько лет вместе со своим непобедимым войском скакал по бескрайним степям и пустыням, наносил поражения варварам, брал города, сжигая и разрушая их, множа свою и без того великую славу, пока смерть не настигла его в Вавилоне.
* * *
О смерти ученого Каллисфена достоверных сведений нет; существует несколько преданий. По одной из них, он был заколот одним из охранников царя за поношение его имени прилюдно. По другой же, - Каллисфена возили в железной клетке, кормили пищей с царского стола, и он спустя полгода умер от холода, вшей и ожирения. Существует также предание о том, что полководец Лиссимах, любивший слушать речи философа, из уважения к нему дал ему яд.
Анаксарх стал жертвой своего языка. Однажды в ответ на вопрос Александра, понравился ли ему пир, он ответил, что стол был хорош, но не хватило на нем головы одного тирана. Намекал он на сидевшего за тем же столом ненавистного ему правителя Кипра Никокреонта. Уже после смерти царя Александра судилось Анаксарху оказаться на судне, выброшенном бурей на остров богини любви, где он по приказу тирана Никокреонта «истолчен» в железной ступе.
Аристотель, задумавший в свое время написать обстоятельный трактат «Метеорологику», в которой намеревался разобраться в границах климатических, астрономических и географических, пожелал привлечь астрономические знаний разных народов – персов, вавилонян, ассирийцев. Особый интерес ученого вызывали Нил и Танаис. Последний интересовал Аристотеля даже в большей степени, чем первый. Поэтому когда его бывший тщеславный ученик вознамерился завоевать Персию, он рекомендовал Александру в качестве историографа своего родного племянника Каллисфена.
Каллисфен записывал сражения и осады городов, а также искал информацию для своего великого дяди. Александр требовал показывать ему написанное о собственных деяниях и после внесения поправок, отправлял их в Афины. Туда же Каллисфен отсылал все, что удавалось найти и узнать о климате, астрономии, истории завоеванной страны. Эта часть его посланий обычно превосходила сообщения о деяниях полководца, которые обычно умещались на двух-трех листах пергамента. С некоторых пор перлюстрацией посланий Каллисфена Аристотелю делал лично царь. Так ему открылось странное поведение философа давним утром.
Каллисфен сообщил дяде, что на берегах Понта роса выпадает при Борее. Аристотель же отметил это как важный факт в своей «Метеорологике»: «Повсюду, кроме Понта, роса выпадает при южных, а не при северных ветрах, на Понте же наоборот: при северных выпадает, а при южных нет».
Теперь же лишенный столь важной информации, приходившей от Каллисфена, особенно в описании Танаиса, он вынужден был прибегнуть к общим словам: «Итак, раз время бесконечно, а Вселенная вечна, то очевидно, ни Танаис, ни Нил не текли всегда, но в давние времена места, откуда они вытекают, были сухи. Ведь действию рек положен предел, а время его не имеет…». Этими словами он завершил первую книгу «Метеорологики», не сумев установить истока важнейшей в географии реки.
Между знаменитым философом и Александром произошел окончательный разрыв. Царь Азии и «сын бога Аммона» если и вспоминал обожествляемого прежде учителя, то с раздражением, и вряд ли кто из придворных ученых отваживался вслух произносить при нем это имя. Ни в одном из многочисленных трудов знаменитого Аристотеля мы не найдем даже упоминания о его ученике и завоевателе мира Александре, как и о Каллисфене. Увы, страсти довлеют даже над великими умами.
Еще несколько столетий дымили алтари-столпы над Танаисом, поддерживаемые несколькими поколениями офлонов - потомков македонских воинов, оставленных Александром в скифской степи. Затем пришли в запустение, угасли и утратили свое значение. Лишь благодаря запискам о деяниях великого македонца, составленных Анаксархом и оказавшихся в руках Птолемея, попали они на карты средневековых картографов. И мало кто знает о судьбе талантливого ученого Каллисфена, который вздумал всесильному владыке говорить в глаза свое нелестное о нем мнение.