Долго смотрела Мария вслед уходящей дочери. Тоскливо было, словно отрывалось что-то от сердца. Детей своих Мария любила, хоть и не всегда была довольна их поступками. Да что теперь вспоминать, столько она натерпелась с ними, особенно в то время, когда Петр пил - одной пришлось их учить. «Ничего, теперь-то все на ногах, теперь ей и помирать можно», - с каким-то безразличием думала она.
День был вновь дождливый и пасмурный. И опять, в перерывах между острой болью, вспоминалось. Вспомнилось, как после восьмого класса Лариса засобиралась на БАМ, серьезно засобиралась. Тогда ведь шуму-то было про эту железную дорогу – ударная комсомольская стройка! Написала тайком Лариса куда-то письмо и получила приглашение. После долгих уговоров и слез сошлись на том, что закончит вначале Лариса десятилетку, а уж после этого - хоть куда. За два года желания ехать на великую стройку у дочери поубавилось. Решила поступать в институт.
- Ты таблетку-то в обед пила? – прервал ее воспоминания Петр.
- Пила, - тихо ответила Мария.
- Я чай согрел, принести тебе?
- Принеси немного да грелки заодно залей, может, вздремнуть удастся, - попросила Мария.
- Поела бы, Лариса вон какие вкусные пироги с картошкой напекла, - который раз предложил Петр, видя, что на приставленном столике-«ресторане» ничего не тронуто.
- Да не хочу я есть.
Петр принес горячего чая, грелки, а заодно и свежую газету, знал, что газеты Мария изредка просматривает, и отправился по своим делам. Наступали первые дни с заморозками, не за горами снег, который уже останется на земле постоянно, Петру нужно было еще раз просмотреть и прибрать все во дворе, укрыть погреб, подремонтировать загон для коровы и телят, забить сеном отдушины в подвале, сделать еще массу необходимых дел.
Мария с трудом съела половину пирожка, выпила чай и, придвинув поплотнее грелки, хотела попробовать заснуть, но тут вспомнила про газету. Последнее время печатались в ней все больше нерадостные вести – то сводки ГАИ, то пожарников, то вообще про какие-нибудь убийства, а о хороших людях и трудовых достижениях их областная газета писать перестала. Поэтому читала Мария теперь только заголовки. Пролистав газету, остановила взгляд на черной рамке на последней странице. А приглядевшись, узнала подругу свою - Полину Сафронову. «После тяжелой и продолжительной болезни…», - писала газета. «Ну, это надо же, она ведь мне ровесница! – удивилась Мария. – Жалко, хорошая была женщина. Выходит, и ей не помог целебролезин…»
Тоскливо стало до невозможности, подружку жалко и себя. А ведь Полину-то лечили не как ее – и палата отдельная, и врачей из края привозили. Да, видно, не в этом главное. Верно говорят: “Здоровье - не купишь”. И сон пропал, и безысходность, наваливавшаяся на Марию временами, усилилась – словно ближе край смерти придвинулся.
Прошло еще несколько дней, пасмурных, прохладных и серых. Мария чувствовала себя все хуже и хуже. Сильнее мерзли ноги, да и ходить она теперь совсем не могла - начнет подниматься с кровати, ноги как-то сразу подкашиваются. Не пыталась она выбраться к телевизору, все больше лежала неподвижно. Старалась стойко терпеть невыносимые боли и озноб. Но иногда накатывалась обида за свою горькую судьбу, и Мария принималась плакать.
- Чего ты? – удивлялся резким переменам в поведении жены Петр.
Он теперь был дома постоянно и очень жалел, что не удается вырваться на осеннюю рыбалку. Мужики-то, соседи его, постоянно хвалились хорошей добычей.
- Не могу я так больше, не могу! - причитала Мария.
- Я-то что сделаю? Не сиди на месте, шевели ногами, разомнутся, - не знал, что и посоветовать Петр, а от этого злился и на себя, и на Марию.
- Добей меня что ли, - просила старуха, не переставая плакать.
- Да не реви ты…
- Тяжело мне, мерзну вся, ногами ступить не могу, а ты не веришь.
- Не ходил бы за тобой, если бы не верил, - обижался Петр.
- Если не встану на ноги, что со мной будешь делать? – спокойно уже спросила Мария.
- Пока ноги носят, ходить буду, ты уж не наговаривай. А там, че дак, к ребятишкам переедем, возьмут, никуда не денутся, - не на шутку заволновался Петр.
Потом Мария полежала, с грустью задумываясь о своем будущем. Никакое лекарство не помогает, из больницы выгнали. Что же ей делать-то теперь, колодой лежать на кровати? Оно можно и лежать, да если бы не боли, сил ведь не остается, на стенку лезть хочется. А главное - помочь ей никто не может… И тут вновь ей пришла мысль, которая запала еще в самом начале болезни, да все боялась она ее, мысль эту, озвучить. Мария позвала мужа.
- Слушай, Петр, а, может, вы меня к Виктору Кудрявцеву свозите?.. Он ведь профессор, не откажется полечить свою бывшую учительницу.
- Ты что, в Ростов ехать собралась? - удивился Петр.
- Я уж не раз думала об этом. Павлика с Ларисой вызовем, втроем-то вы меня в поезд занесете, а уж в купе я как-нибудь потерплю трое суток, - настаивала Мария, и от настойчивости этой приходила уверенность. Вся поездка казалась вполне реальной.
- Подумать надо, с ребятишками посоветоваться, - уклончиво ответил Петр, совершенно не представляя, как в таком положении можно ехать на поезде.
Больше Мария ничего не сказала. Петр растерянно потоптался в комнате и пошел на улицу. Он подумал сходить на почту и заказать переговоры детям, но решил отложить этот поход на завтра, да и поздно уже было, почта, наверное, закрыта.
Мария пыталась представить, как обрадуется ее появлению бывший ученик, Витя Кудрявцев. Он ведь целым институтом заведует, его специально пригласили на эту работу, башковитый парнишка уродился. Когда приезжал в родную деревню, никому не отказывал в лечении. Больше всего людям нравились его сеансы гипноза – долго после отъезда доктора-земляка рассказывали друг другу односельчане, как вытворял он с ними во сне все, что вздумает: парней заставлял рвать цветы да дарить девчатам, девчатам же предлагал перебродить бурную речушку, что они охотно делали, поднимая вверх, чтобы не замочить, подолы.
Верила Мария, что Виктор сможет быстро определить ее болезнь и вылечить. Назад она вернется здоровым человеком, начнет восстанавливать музей и иконы постарается найти. И так она размечталась, так ей стало хорошо, что неожиданно как-то и заснула. Проснулась от резко накатывающейся боли. Словно кто-то огромный схватил ее, давит грудь, не дает повернуться. «Неужели конец?», - испуганно подумала Мария. Постепенно острая боль отпустила, но ненадолго. Она и понять теперь не могла, боль это или перепуталось все в голове – только давило что-то внутри, так давило, что на слезы и стоны сил не оставалось. Попыталась подняться, но ноги не двигались. Попробовала подтянуть ногу руками, но нога оказалась безжизненной, а главное привычного тепла от прикосновения ладоней не почувствовала…
Неприятный холодок пополз по спине. «Вот уж точно, к концу все движется», - с расстройством заключила Мария. Она еще раз тронула безжизненную ногу, попробовала да же ущипнуть ее, но боли не почувствовала. «Значит, обезножила», - сделала горький вывод Мария.
- Грелки-то давай, я налью воды горячей, - предложил Петр, когда в очередной раз зашел посмотреть на жену.
- А мне уже не холодно, я ног-то теперь не чувствую, - с безразличием проговорила Мария.
- Ты это брось, укройся потеплей и согреешься, - предложил не поверивший жене Петр.
- Не веришь? А ты попробуй, ущипни мне ногу, - предложила Мария. - Попробуй.
И со словами этими она откинула с ног одеяло. Петр, поддаваясь какой-то непонятной силе, потрогал ногу.
- Да ты щипай, не бойся.
Петр слегка ущипнул.
- Сильнее, - настаивала Мария.
Петр ущипнул сильнее, но ни один мускул не дрогнул на лице Марии. Было похоже, что она действительно не чувствует боли. Страшно как-то стало Петру, жутковато.
- Ты на обед-то что приготовил? – спросила Мария, видя, что муж расстроился.
- Картошка жареная есть - принести?..
- Принеси немного, может, поем, - чтобы совсем не обижать мужа, попросила Мария.
Ничего не понимал Петр. Ног не чувствует, а есть просит. «Значит, поправится», - сделал он вывод и заспешил на кухню.
Желание поехать к Виктору Кудрявцеву пропало как-то само собой, так же быстро, как и зародилось. Поняла Мария, что не доехать ей до города Ростова с такими болями, придется с полдороги Петру и детям везти ее труп назад. От мыслей этих она содрогнулась.
Не понимала теперь Мария, зачем ей жить дальше? Сколько времени сможет выносить Петр за ней горшки, и за что ему такое наказание? Дети соберутся, смотреть на нее беспомощную будут? Запомнят ее больной, а этого не хотелось больше всего.
Столько сразу назадавала себе вопросов - голова кругом пошла. И промелькнула какая-то непонятная мысль о спасении себя и всех, кто с ней мучается. Мария только никак не могла распознать ее, эту мысль, одно стало ясно: выход где-то есть.
Потом Мария принялась успокаивать себя. Чего уж теперь, прожила жизнь, худо ли, хорошо ли, но, как видно, прожила. Какой смысл цепляться за ее горестные остатки? Уйдет она, ничего не изменится, кто-то даже и вздохнет облегченно, меньше станет забот у близких людей. Так было всегда на этой земле, так всегда и будет. «Так наши внуки в добрый час, из жизни вытеснят и нас», - вспомнила она слова своего любимого поэта. Значит, и ее прибираться пора настала.
Потом Мария вроде как на время забылась – задремала, а может быть потеряла сознание от боли. Когда открыла глаза и сознание вернулось, день еще не закончился, отсветы раннего заката ласково легли на окно. Мария хотела обрадоваться ясному свету, но не получилось, неприятно холодила грудь мокрая от пота простыня. Ног не чувствовала совсем, было безразлично, укрыты они или нет, и есть ли там грелки с горячей водой. На еду смотреть не хотелось совсем.
Марина хоть бы быстрей пришла, укол бы поставила, да уснуть немного. Совсем бы уснуть… Но как? И тут, в первый, наверно, раз пришла ей в голову эта страшная мысль. Совсем бы уснуть – не будет этих нестерпимых болей, не будет она стыдливо карабкаться на стул-горшок, не будет сочувствующих гостей, которые теперь ее просто раздражали. Они ведь и понять не в силах, что ее-то возможности на пределе - только большим усилием воли Мария старалась удержаться при гостях, пыталась разговаривать, отвечать на вопросы, потом, казалось ей, надолго впадала в бессознательное состояние. И новая мысль избавления от всех мытарств, как поездка к ученику Кудрявцеву, стала обретать четкие очертания.
«Таблеток-то ведь всяких в доме уйма: и от сердца, и от простуды, и от головной боли. Себе и Петру запасала, внукам постоянно чего-то покупала – если проглотить все сразу, уснуть ведь можно совсем!» Мысль показалась простой и вполне осуществимой, а главное - выход из положения. Все встанет на свои места. Все равно ей уж теперь не выкарабкаться в этой жизни. Из больницы выгнали, целебролезин не помогает, ноги отнялись. Сколько еще мучиться - неизвестно…
Размышления ее прервала Марина.
- Как вы сегодня, Мария Степановна, чувствуете себя, как ноги? – приветливо спросила она.
- Не мучайся ты со мной доченька, теперь уж один конец, - обреченно проговорила Мария.
- Давайте я вам укольчик сделаю, до утра спокойно поспите, - и со словами этими она приподняла одеяло.
Боли от укола Мария не ощутила совсем. Неудобно стало, когда Марина с Петром меняли ей простыню. Подняться с постели она не смогла, и ее аккуратно перекатывали с боку на бок. Потом Марина делала массаж, Мария с безразличием смотрела на ее ловкие и подвижные руки.
- Все будет хорошо, Мария Степановна, - сказала Марина, когда закончила. – Я завтра еду в область, там узнаю про вашу болезнь, обязательно привезу лекарства.
- Чего уж теперь узнавать, теперь все едино, - не поднимая головы, тихо сказала Мария.
Маринка, как-то смутившись, быстро направилась к выходу, она еще не видела свою учительницу в таком удрученном состоянии.
- Ты опять ничего не ела? – спросил Петр, видя, что на столе вся еда стоит нетронутой.
- Потом, Петя, - не повернув головы, проговорила Мария, – мне тепло стало, может, усну.
После укола ей действительно сделалось немного легче. Но думать про таблетки она не перестала. Коробка с ними стояла в соседней комнате и Марию теперь мучило только одно - как до коробки добраться. Сегодня уже поздно, Петр никуда не пойдет. А завтра? Сможет она доползти до соседней комнаты на онемевших-то ногах? Надо постараться.
Ночь прошла в мучениях. С вечера, после укола, вроде и заснула немного. А потом вновь боли, холод и пустота… Завтра и укол поставить некому, Марина уедет на два дня. Чувствовала Мария, что пережить эти два дня сил у нее не хватит. Иногда впадала в забытье. Сестру, Полину, вспомнила. На заимке они еще жили. Марии лет пять было, стоял солнечный теплый день, бегала она по полянке перед домом, бабочек ловила, любовалась их яркими крылышками и отпускала. Сейчас, среди темной ночи, картина того яркого весеннего дня, с цветами и голубым небом, отчетливо вспыхнула в сознании. Полине, сестренке, и года еще не было. Мать вынесла на полянку одеяло и усадила на него Полину. Тепло было, после длинной зимы все к солнцу тянулось. Увидела сестренку Мария и, по-детски обрадовавшись, со всех ног, кинулась к ней, да только не заметила по дороге острую жердь в заборе, с разбега угодила в нее лбом… Шрам остался на всю жизнь.
Так вот в полусне, в полузабытье, в воспоминаниях, дотянула Мария до утра, до того момента, когда поднялся Петр. Он включил свет, вскипятил чайник, позавтракал, и хоть было еще темно, отправился управляться по хозяйству. Тут уж Мария не выдержала. С трудом спустила с кровати задеревеневшие ноги, попыталась подняться. В руках еще сила была и, подтягиваясь за спинку кровати, опираясь на стоящий рядом стул, она поднялась и медленно задвигала ногами. Тяжело было и невыносимо больно, но, уверовав в то, что это последний ее путь, она его постепенно преодолевала. Коробка с таблетками стояла на месте.
Прихватив ее одной рукой, с таким же трудом Мария двинулась назад.
Усевшись на кровать, стала просматривать содержимое коробки. Чего там только ни было… Не выбрасывала Мария таблетки, в надежде, что когда-то пригодятся, хотя прекрасно понимала, что все они давно уж испортились. «Но сейчас, - подумала она, - это как раз и лучше - испортились, значит, быстрей помогут избавиться от всех болей…» И она принялась откладывать те таблетки, которые, как ей казалось, должны для нее подойти.
- Ты чего это с таблетками возишься? - услышала она голос Петра и вздрогнула от неожиданности.
Когда он зашел? Даже дверь не скрипнула, или она так уж увлеклась, что перестала обращать на все внимание?
- От головы хотела что-нибудь выпить, - сообразила все же, что сказать Мария.
- Ты же знаешь, тут старье одно, - заметил Петр, забирая всю коробку. – Потерпи, Галинка обещала с утра забежать, ее попросим.
- Да были где-то, помнишь же, лонись покупали.
- Нет уж, я в таблетках не понимаю, спросим лучше у Галинки, - настаивал Петр. – Попей вот молока, я корову подоил.
Забрал Петр коробку. Но Марию больше интересовало, догадался он или нет о ее намерениях. Когда он вновь вышел из избы, ей удалось еще раз пробраться в соседнюю комнату, но коробки с лекарствами на прежнем месте не оказалось. «Значит, догадался», - с каким-то тупым безразличием подумала Мария.
Потом приходила Галинка, она что-то рассказывала, утешала, дала какую-то таблетку, Петр попросил ее принести. Мария лежала не поднимаясь, согласно кивала головой и ждала, когда же уйдет любимая ученица. Ее теперь не интересовали дела в школе и сгоревший музей. Ничего больше Марию, казалось, не интересовало. Одно было желание: поскорей избавиться от этих болей, да и от всего, что называется емким словом – жизнь.
К обеду Мария вроде как и заснула, а проснулась от того, что услышала шум в полисаднике – кто-то там шуршал ветками деревьев и ломал их. Она с трудом продвинулась к окну и увидела, что их корова, Октябрина, ломает рогами ветки не вовремя расцвевшей черемухи. Мария хотела было скричать Петра, но передумала - большого вреда корова не нанесет. Ей вдруг захотелось погладить ее мягкую шерсть - больше десяти лет были они вместе, ласковая попалась животина, понимали друг друга без слов. Родилась корова в октябре, перед самой зимой, три месяца держали прямо в доме. По утрам ждала Октябрина, когда хозяйка проснется да подоит ее, по вечерам не загуливалась, торопилась к дому. И Мария платила ей тем же, без куска хлеба не подходила, доить старалась в одно время.
С трудом распахнув створки окна, Мария позвала корову. Долго ждать Октябрина не заставила, прекратив разламывать кусты, покорно подошла к хозяйке. Мария с радостью погладила плоскую коровью голову, с удовольствием втянула потный запах промытых густым соком отавы губ. Корова тянула голову к хозяйке и по-собачьи доверчиво норовила лизнуть шершавым языком руку.
- Ну, чего ты, матушка, чего? – гладила голову коровы Мария. Гладила и не могла удержаться от слез. Вся жизнь ее прошла в деревне, сколько их, таких вот Октябрин-то было, сколько ведер молока надоила она, теперь не вспомнить, не сосчитать.
И вдруг Мария заметила на рогах у Октябрины веревочку. Петр, верно, водил ее на прививку, да забыл снять. Веревочка была хорошая – капроновая, тонкая и прочная. И непонятно, каким силам подчиняясь, Мария размотала веревочку, сняла ее с рогов коровы и торопливо, оглянувшись на дверь, затолкнула под матрац.
- Ну, иди, матушка, иди. Щипай травку-то, пока она совсем не замерзла, зима скоро. Да только цветы мои не топчи, кому-нибудь сгодятся, - тихо проговорила Мария и слегка оттолкнула коровью голову.
И удивительно, Октябрина, словно поняла просьбу хозяйки, повернулась и пошла выискивать пучки уцелевшей зелени. А Мария долго еще смотрела на свою кормилицу, так и забыв закрыть окно. Цветы в палисаднике, прихваченные первыми морозами, завяли совсем, но это почему-то сейчас не трогало Марию. Была приятная радость, что теперь у нее есть веревочка, хотя она еще не понимала, зачем ей веревочка, просто ли так прибрала, чтобы отдать потом Петру, или уж найдет ей применение сама.
- Ты чего это окно-то открыла, простудишься, - прервал так и не успевшие развиться размышления Петр.
- Да вот Октябрина в гости приходила, - непонятно отчего смутилась Мария и торопливо принялась закрывать створки окна.
- Корова? – не понял муж и ему показалось, что с Марией стало совсем плохо.
- Попрощаться видно захотела, к ней-то в пригон мне уж теперь не доползти.
- Тьфу, ты, заладила. Ложись, я тебя укрою, - сказал Петр, помогая Марии пробраться на прежнее место.
Потом торопливо побежал выгонять корову из палисадника, а когда вернулся, весело сообщил:
- Хитрая животина, рогом крючок на воротах открывать научилась!
- Умная, - поправила Мария.
х х х
После того, как отправил целебролезин, Павел чувствовал себя неспокойно, хотелось бросить все и поехать к больной матери. Но шел негласный дележ их предприятия, и дни были заняты до отказа. Но не выдержал все же Павел и заказал переговоры председателю сельсовета, его бывшему однокласснику. Больше в их деревне ни у кого телефонов не было.
- Болеет, - сообщил одноклассник. – Медичка каждый день к ней ходит.
Понял Павел, что мать действительно очень больна и в тот же день засобирался домой.
- Конечно, нужно съездить, - поддержала Павла жена. - Я схожу в магазин, куплю что-нибудь из продуктов.
Оставшись один, Павел быстро скидал в портфель необходимые вещи и, не зная чем заняться, пошел на кухню, курить. В дверь позвонили. На пороге стоял тот самый таксист, который возил Павла по аптекам.
- Держи, - протянул он маленький сверток и, широко улыбнувшись, добавил: - Все мои подруги в отпусках были, сейчас только вернулись.
Павел приятно удивился появлению старого знакомого, да вот только настроение-то его было невеселое.
- Спасибо, братишка, за беспокойство, только целебролезин я уже достал.
- Ты, оказывается, шустрей меня, - заметил таксист.
- Да вот только не помогает и это заморское лекарство, не перестает мать болеть.
- К нам в город привезти нужно, здесь мудрых врачей много, - посоветовал таксист.
- Не поедет она. Недавно в областной больнице лежала, не поправилось здоровье.
Пакет с лекарством Павел взял, рассчитался с таксистом и вновь остался в пустой квартире один. Грустно было и неуютно, за окном осенняя слякоть, скоро зима. Впереди самые, пожалуй, тяжелые месяцы, ноябрь и декабрь. Слякотно, холодно, а, главное, неприятней всего длинные, темные ночи. Он представлял, как тяжело в такое время матери, как мучают ее боли и бессонница. Что она делает длинными-то, темными ночами? Нужно срочно ехать, на недельку хотя бы. Там еще кто-нибудь приедет, их же, детей, четверо. Помочь бы матери нужно в это тяжелое время. В январе веселей будет, там солнце на прибыль идет – земля к весне готовится.
Зазвонил телефон.
- Павел Петрович, - услышал Павел вежливый голос своего директора. – Очень хорошо, что я застал тебя. Звонили из главка, им срочно нужен пакет наших документов.
- Не могу, - резко перебил директора Павел.
- Я бы поехал сам, но документы составлял ты, а в главке потребуются пояснения, - настаивал директор. – Не упрямься, за недельку обернешься, а там и к матери съездишь.
Как и в прошлый раз, не удалось Павлу отбиться от назойливости директора. Согласился отложить поездку к матери на неделю. Эх, если бы он знал, что за это время случится, не поддался бы ни на какие уговоры…
х х х
Мария действительно поела немного жареной картошки, запила молоком. Удивилась даже, что ей это удалось. Захотелось встать на ноги, с большим трудом спустила бесчувственные чурбаки с кровати, долго собиралась с духом, и, уцепившись одной рукой за стол, второй за стул-горшок, сделала усиленный рывок и поднялась, но ноги тут же подкосились, и она бревном завалилась на кровать. С трудом затащила на лежанку ноги и долго думала о том, что же с ней теперь будет. Теперь ведь ей и на горшок самой не забраться. Кому она такая нужна? Мысли перебивали одна другую. Хотелось подремать, но не дремалось. Ломило что-то внутри, тело прошибал озноб.
В окно между тем заглянуло ласковое солнце, осветило убогое убранство комнаты, и Марии захотелось посмотреть на улицу. С трудом подтянувшись руками к окну, она долго всматривалась в почерневшую от первого снега воду, в распустившийся несколькими цветами куст черемухи под окном, в далекие вершины гор, которые такими вот ясными осенними днями почти сливались с синевой неба. Где-то там, в голубой дымке, гора Бельгая.
Вспомнились походы на эту заоблачную вершину, вид вспомнился с нее – вся земля внизу, все на далеком горизонте - горы, леса, поля, деревни, и она, Мария, словно маленькая песчинка в необъятном пространстве, слившаяся с матушкой-землей воедино.
Всматривалась Мария в окно и с тоской отмечала, что ей очень хотелось смотреть, на речку, на поляны, на лес и горы, по которым вряд ли уж удастся пройтись. С горечью осознавала то, что они, поля и горы, леса и речка эта останутся, а ее не будет. Удивительно… Ведь ничего-то не изменится оттого, что ее не будет на земле. Другие девчушки станут бегать по этим горам и тропинкам, другие мальчишки будут волноваться при их виде. Все останется по-прежнему - не будет только ее!
Мысль остановилась на чудотворце Пантелеймоне. Так и стоял он перед глазами - в золоченом окладе, с грустным и немного сердитым лицом. Таким запомнила она его еще с того момента, когда маленькой девчонкой стояла перед ним в церкви. Сколько с того времени случилось всего! Да не так и много, удивилась Мария – жизнь прошла. Простая жизнь деревенской бабы. А то, что она прошла, в этом Мария не сомневалась.
Где он теперь, их сельский Пантелеймон?
- Тебе ничего не надо? - спросил неожиданно появившийся Петр.
Мария вздрогнула, но постепенно собралась с мыслями и тихо ответила:
- Теперь уж ничего.
- Сготовить бы тебе что-нибудь с мясом, да скотину-то еще не скоро колоть будем. Может, к Мартынихе сходить, они вроде поросенка резали? - предложил Петр.
- Не хочу я ничего, Петя, - грустно выдавила из себя Мария. – Ты вот когда один-то останешься, ребятишек не обижай, старайся, чтобы они дружно жили. Поразбросало их по свету белому. Так вот мы их в люди вывели!
- Ты, однако, старуха, опять заговариваться начала.
- Ничего, это я так, к слову, - сдерживая из последних сил слезы, спокойно ответила Мария.
- Пугаешь ты меня. Потерпи, попей таблетки, и пройдет все, плясать еще будем.
- Теперь уж не заплясать, - тоскливо проговорила Мария, глядя в глаза мужа.
Петру вдруг стало страшно, во взгляде жены не было жизненного огонька - на него смотрели выцветшие, утомленные глаза, в которых ничего не отражалось, самого взгляда не улавливалось, хоть глаза и смотрели на него прямо.
- Ты это… Может, укол поставить, у них же в медпункте еще фельдшер есть, я сейчас сбегаю, - окончательно разволновался Петр.
- Не надо, Петя, зачем людей тревожить. Иди, отдыхай.
Долго стоял Петр в комнате Марии, не понимая, что происходит, хотелось хоть чем-то помочь, но чем - он совершенно не знал. От грелок и тех отказалась. Еще немного потоптавшись, Петр молча прибрал на столе и ушел на кухню.
Наступала еще одна ночь, знала Мария, что будет она бессонная и трудная. И почему Петр зашел так не вовремя, съела бы она сейчас все таблетки и, наверное, уж не выдержало ее сердце, сейчас бы не мучилась на этом свете. А есть ли он, другой-то свет, за свою торопливую жизнь она так и не поняла, не поверила в него. Если есть, то хорошо, она в этой жизни ничем не нагрешила, ну, а нет - так и сожалеть не о чем…
Думать не хотелось ни о чем, и Мария, казалось, даже задремала. Когда открыла глаза, в доме стояла сплошная темнота. «Значит, и Петр уже лег спать», - обрадовавшись непонятно чему, подумала Мария. Потом вспомнила, что таблетки Петр от нее спрятал. Придется ей опять мучиться всю ночь, терпеливо дожидаться рассвета. А с рассветом - что? С рассветом ничего не изменится. Разве что заявится кто из родственников или знакомых да, глядя на ее беспомощность, будет говорить слова утешения. Никогда в жизни не позволяла Мария жалеть себя. Никогда не надеялась на чью-то помощь, рассчитывала только на себя. Такая уж ей досталась доля. И ничего, прожила, не кланялась, не скулила, когда было тяжело. Не пустышкой прожила – четверых детей на ноги поставила. Теперь вот закончить бы ее, эту жизнь, как-то попроще, чтобы меньше людям досаждать, чтобы не запомнили они ее больной да хилой.
Мария с трудом повернулась к стене и, казалось, перестала понимать, что происходит. В какой-то миг ей даже отчетливо представилось, что ее уже нет. Но сознание работало и работало четко. Вспомнились дети. Как было бы хорошо увидеть их! Но это ей хорошо, а им? От смерти-то все равно не уйти, уж лучше бы они и не увидели ее больной. Помочь ей теперь все равно невозможно, это она осознавала четко, нет еще таких врачей на земле, а если где и есть, так это не для простой деревенской бабы.
Тяжело продвигалась ночь к концу. Все смешалось в сознании Марии - отец, мать, дети, церковь и она, маленькая, маленькая, в ситцевом платьишке, бегает по расцветающему лугу. И опять темнота, милиция, пожар…
Утром, когда заглянул Петр, решение ее созрело окончательно.
- Тебе что сегодня приготовить? – спросил он бодрым голосом, но, встретившись с таким же, как вчера, ничего не выражающим взглядом жены, осекся. Ему даже показалось, что глаза уже мертвые.
Он впервые осознал, что недолго осталось жить на этом свете его жене, что слова ее о смерти - не шутка.
- Может, Павлику телеграмму дадим? - предложил Петр. – Он недалеко живет, быстро примчится.
- Не надо, - резко сказала Мария. Но, посмотрев еще раз на Петра, вдруг переменила свое решение и как-то тихо проговорила: – Можно и дать.
Петр заботливо укрыл Марию, принес и поставил на стол свежего молока, еще раз поправил одеяло и сказал:
- Так я тогда схожу на почту?
- Сходи, - покорно согласилась Мария.
После ухода Петра она с трудом спустила ноги с кровати, взглянула в окно. Под моросящим и холодным дождем, развернувшись по ветру, стояли телята, вскоре показалась сгорбленная спина мужа: шел он торопливо, изредка оглядываясь на дом. Терять времени Мария не стала. Ночью она все обдумала и теперь хладнокровно достала веревочку, которую принесла ей Октябрина, внимательно осмотрела ее и удивилась, что на конце веревочки есть петля. Быстро завязала такую же с другой стороны и вдела один конец в другой.
Удивительно, но Мария не волновалась, единственное, что ее беспокоило, так это боялась не успеть до возвращения Петра. Еще раз взглянув в окно и не заметив там никого, кроме тех же промерзших телят, она решилась.
Медленно, экономя силы, Мария начала подниматься с кровати. Тела не чувствовала – все мысли были только в одном: подняться на стол и привязать конец веревки к толстому крюку в матке, на котором раньше вешали зыбку. Знала Мария, что крюк вбит прочно: Петр вбивал, а он все делал основательно, на совесть. В те далекие времена, когда подрастали дети, качать их в зыбке можно было, не вставая с кровати. Стол оказался кстати, он стоял как раз под крюком. Аккуратно отодвинув запасы еды на другой конец стола, Мария придвинула к нему стул. Сделав усилие, поставила на стул колено, потом подтащила второе. Само сложное теперь было поставить ногу на ступню. Уперевшись грудью в стол, она двумя руками подтянула ногу, осталось выпрямить ее. Отталкиваясь одной рукой от стола, второй придерживаясь за спинку стула, она смогла выпрямиться. Дальше было самое сложное - забраться на стол и приподняться на ногах. Опустившись коленками на столешницу, Мария подняла стул и поставила на стол. Руки-то у нее еще работали. И теперь, упираясь в спинку стула, она попыталась подняться на ногах, рискуя каждую минуту свалиться на пол. Долго не получалось, и только когда показалось, что скрипнула сенная дверь, резким движением она выпрямилась. Высота позволила ухватиться рукой за металлический крюк. И она долго не могла понять, на ногах ли она стоит, висит ли, уцепившись за крюк. Вторая рука была свободна, и Мария накинула конец веревочки на крюк. Когда все было готово задумалась вдруг Мария, зачем прикрепила веревочку к зыбочному крюку, задумалась - и содрогнулась… Страшно не было, нет – чего тут бояться. Горько было, обидно, что мало пожила… Хоть и крепко она держалась за крюк, но стоять становилось тяжело, руки начали уставать. Глаза затягивало пеленой, от напряжения застучало в висках, поплыли перед глазами Пантелеймон в золоченом окладе, Семигорки, огромный Улалинский поп с крестом, мерно шагающий по Чуйскому тракту…
Последним усилием воли Мария впихнула голову в приготовленную петлю и со словами - «Прости меня, мама» - разжала пальцы рук на крюке. Давно онемевшие ноги подогнулись сами собой…