Близость

Краткое содержание: может показаться, что карьерные неудачи голливудского актера и продюсера Мориса Лурье – следствие его запутанной частной жизни: он живет одновременно с молоденькой певичкой Мэрион и своим ассистентом Филиппом, постоянно ввязывается в сомнительные связи и чрезмерно увлекается обезболивающими препаратами. Однако его психоаналитик доктор Купер, с которой он работает над последствиями давней личной травмы, уверена: проблема в том, что Морис просто не способен доверять никому, и прежде всего — самому себе...

Жанр: эротика.

Предупреждения: высокорейтинговые эротические сцены. Сексуальные сцены следующих типов: M+Ж, M+M, M+M+Ж. Разговоры о сексе. Мат. Религиозные рассуждения, которые могут вызывать неприятие и злость. В общем, все как обычно.

Глава 1. Джеральдин

1
– Большинство людей не любят секс, – сказал Морис. – Порой мне кажется, что все это волнение, трепет, когда кто-то прикасается — лишь паника от того, что нарушают ваши личные границы. Вдумайтесь, доктор Купер: часть чужого тела проникает в ваше – или наоборот. В любом случае, это пугает, разве нет?

Доктор Купер наклонила голову, словно размышляя над его вопросом, и украдкой посмотрела на часы. Времени до конца сессии оставалось всего ничего. Значит, пора закругляться. Однако задать еще один-два вопроса она успевала.

– Вас пугает близость, Морис?

Он бросил на нее удивленный взгляд. Глаза у него, с неудовольствием отметила Купер, были очень красивые — большие, темные, а ресницы —густые и пушистые, как у девчонки. Самые подходящие глаза для кинопродюсера, которому все время приходится просить деньги. Ведь как можно отказать человеку, у которого во взгляде — вся скорбь еврейского народа?

– Почему вы так решили, доктор? – спросил Морис, устаивая свои длинные ноги поудобней. Это была их пятая встреча, а он по-прежнему постоянно отвечал вопросом на вопрос, хотя Купер тысячу раз просила его так не делать. Это не допрос, нет, уточняла она, просто если они будут и дальше предаваться диалектике вместо того, чтобы работать, результатов не будет. В этот раз доктор держала паузу, пока до него не дошло. – Ох, опять я это делаю, да? Простите. Нет, я не интимофоб. На самом деле, у меня в жизни было больше близких отношений, чем у большинства других людей... Я не хвастаюсь, нет, просто это факт. Мне нравится близость — эмоциональная и сексуальная. Мне нравится проникать в чужое личное пространство. Это волнующе, это так интимно...

Часы на столике перед доктором Купер тихонько пискнули, возвещая об окончании сессии, и Морис моментально замолчал, словно необходимость продолжать тут же отпала.

– К сожалению, время вышло, – сказала Купер. – Увидимся на следующей неделе.

– Спасибо, доктор, – он поднялся с кушетки, на которой просидел последний час, одним легким движением – так, словно только и ждал, когда придет время уходить. Другие ее клиенты старались задержаться хотя бы ненадолго, хоть на несколько секунд – чтобы закончить фразу, задать еще один вопрос, обменяться взглядом, намекающим на то, что они только что разделили какую-то личную тайну, – из тех, которые человек хранил годами и вот наконец высказал вслух. Им хотелось увидеть реакцию. Морису же, похоже, было совершенно все равно, что она думает и что ему скажет. Звонок как будто переключил его в другой режим — и вот уже он был готов снова вернуться к делам, прерванным их беседой. – До встречи и хороших выходных.

Когда дверь за ним закрылась, доктор Купер вернулась к пометкам, которые делала по ходу разговора с Морисом. Перечитав, вздохнула, сняла очки и устало потерла глаза. Несмотря на то, что Морис Лурье (32 года, профессии — продюсер и актер) легко отвечал на все вопросы, охотно подхватывая любую предложенную доктором тему, за пять встреч прогресс был нулевой. С этим человеком ей предстояла долгая, долгая работа.

2

– Значит, это будет экранизация биографии Фреда Астера? – Джеральдин, учительница танцев, с любопытством оглядела нового ученика. Был он долговязым, сутулым и явно не понимал, что делать с руками. И это ходячее недоразумение будет играть лучшего танцора в истории? Работа явно предстояла немалая, однако Джеральдин Дюке была не из тех, кто сдается. Ведь если медведя в цирке можно научить танцевать, любила она повторять, то уж человека и подавно. Конечно, Джеральдин повторяла это только про себя – ее богатые и знаменитые клиенты все как один были эгоманьяками, и услышать такое о себе им было бы крайне неприятно. Мягко говоря. Самое меньшее, чего можно было бы ожидать в ответ — это отказа с ней сотрудничать. Ведь в Голливуде как? Если кто-то влиятельный пускает слух, что вот с этим-де не стоит иметь никаких дел, опальный страдалец вскоре не может найти работы нигде ближе Канады.

Кстати, Морис Лурье, ее новый ученик, как раз из Канады. Хорошо — можно хоть с кем-то поговорить на родном языке. Снова обратив на него взгляд, Джеральдин дежурно улыбнулась.

– Что ж приступим, – бордо сказала она по-французски. В своих свободных танцевальных штанах, зеленой футболке с иероглифами и начищенных до блеска нарядных черных ботинках Морис выглядел просто клоуном. Впрочем, его это, похоже, совершенно не смущало.

– Да, мэм, – послушно ответил он, бросив на нее быстрый оценивающий взгляд из-под пушистых ресниц. Легкая улыбка, приподнявшая уголки его пухлых губ, показалась Джеральдин насмешливой.

– Вы танцуете? – поинтересовалась она, кладя одну руку к нему на плечо и протягивая другую. Морис шагнул ближе и распрямил спину, тотчас же как будто став выше ростом.

– В детстве занимался балетом, – ответил он, крепко сжав пальцы Джеральдин и положив вторую руку к ней на талию. Ладонь у него оказалась большой и горячей.

– Только балет? – уточнила она. – Ни бальных танцев, ни современных?

– Никак нет, – последовал короткий ответ. И снова ей показалось, что он над ней насмехается.

– Чечетка, кариока, вальс? – надежда Джеральдин все еще не угасла.

Морис слегка склонил голову, глядя на нее сверху вниз. От пронзительного взгляда его темных глаз в животе у нее что-то дрогнуло.

– Вальс, – выбрал он наконец, и она кивнула аккомпаниатору. – А что такое кариока?

Послышались первые аккорды, и Джеральдин посмотрела на ученика со значением: мол, приготовьтесь.

– Это такой бразильский танец, разновидность румбы, – объяснила она. – Знаете, Фред Астер...
На этом Джеральдин потеряла мысль, потому что партнер, на которого она уже не возлагала никаких надежд, вдруг повел ее в танце так легко, словно только этим всю жизнь и занимался. Его тело моментально стало другим: пластичным и чутким, отзывающимся на любое движение. Его руки держали крепко, ноги двигались четко и уверенно и даже посадка головы, кажется, изменилась. Теперь Морис ничем не напоминал смешного клоуна. Он был танцором, партнером, соперником, прекрасно знавшим, как заставить тело – и свое, и чужое – двигаться в идеальном ритме. Должно быть, неслучайно его выбрали на роль Фреда Астера.

– Спину держите ровнее, – посоветовала Джеральдин, кладя ему руку между лопаток и слегка надавливая. Не сбиваясь с ритма, Морис вытянулся по струнке. Теперь при каждом его движении Джеральдин ощущала, как под ее пальцами перекатываются тугие мышцы. Как обманчиво порой первое впечатление: ведь сначала он показался ей просто тощим неуклюжим парнем.

Удовольствие, которое она получала от танцев с хорошими партнерами, было почти сексуальным. Не зря говорят, что лишь положение в пространстве отличает танец от секса. Хорошие танцоры ведь не те, кто правильно переставляет ноги. Настоящий танец — во взглядах и улыбке, которые делишь на двоих, в способности замедлить или ускорить темп, увеличить или сократить дистанцию в зависимости от молчаливого пожелания партнера и с его полного одобрения. По всем этим пунктам новый ученик получил от Джеральдин самый высокий балл.

Но стоило музыке смолкнуть, как магия тотчас же исчезла. Едва убрав ладонь с талии своей учительницы, Морис снова превратился в нескладного парня с застенчивой улыбкой и длинными руками, которые непонятно куда девать.

– Ух ты, – тем не менее сказала Джеральдин, все еще видевшая в нем прежнего Мориса — Мориса-танцора, партнера и соперника, – это было... нечто. А говорили, что только балет!

Ученик слегка виновато пожал плечами, точно извиняясь.

– У меня хорошая память тела, – признался он.

В течение двух следующих часов выяснилось, что этот врун знаком с самбой, румбой, фокстротом, джайвом и танго. И что у него есть с собой запасная обувь — для чечетки. Джеральдин гоняла его по полной программе, пока зеленая футболка Мориса не потемнела от пота, – ставила к станку, заставляла повторять танцевальные фрагменты и импровизировать. В ответ — никаких жалоб, ни тени недовольства. Чем строже она становилась, тем сильнее он выкладывался. Это был знак — знак большого артиста, склонного к неизменному перфекционизму. И чем дольше они занимались, тем яснее становилось Джеральдин: за четыре месяца ежедневных репетиций она сделает из этого парня второго Фреда Астера. Возможно, ей даже дадут «Оскар» за хореографию.

Наконец время вышло. Глядя, как Морис собирает вещи, готовясь отправляться в раздевалку и душ, Джеральдин ощущала, как возбуждение иголочками покалывает ее изнутри. Сейчас ей было странно, что поначалу она нашла своего нового ученика смешным и не особенно красивым. В том, как он двигался, улыбался, наклонял голову, прислушиваясь к ее инструкциям, было что-то невероятно привлекательное, что-то такое, что помимо воли притягивало взгляд. У Джеральдин не было никаких принципов относительно отношений с клиентами, однако первый шаг она не делала никогда, ожидая этого со стороны мужчин. Ждать обычно приходилось недолго: Джеральдин была очень хороша собой — стройная, с гривой вьющихся рыжих волос и сильными балетными ногами. На этот раз, думалось ей, на сближение тоже не понадобится много времени.

Она не так уж много знала о Морисе Лурье. Пять лет назад он снялся в очень успешном фильме о жизни сицилийской мафии. Хотя его роль была второплановой, именно Мориса критика хвалила больше других. Кажется, ему даже досталось несколько наград за актерскую игру — ничего особенно серьезного, никаких «Оскров» и «Глобусов» – однако этого было достаточно, чтобы начать строить успешную карьеру. Но вместо этого Морис неожиданно уехал в Лондон — играть в театре. Через год он вернулся, снялся в эпизодах нескольких артхаусных фильмов и создал свою продюсерскую компанию. Все это было в статье на сайте Википедии, куда Джеральдин заглянула перед уроком. Кроме списка фильмов там нашлась лишь информация о том, что Морис родился в Монреале, Канада, родной язык у него французский, его родители мертвы, братьев и сестер нет. Про личную жизнь его тоже ничего не было известно точно, хотя слухи ходили самые противоречивые. На JustJared нашлись его фото вместе с латиноамериканской певичкой Мэрион Вега, — они сидели в кафе, склонившись друг к другу, точно голубки, – хотя известный скандалист Перес Хилтон уверял, будто Морис — по меньше мере би. Мол, он сам видел снимок Мориса с его личным помощником Филиппом Стенли в туалете одного клуба в крайне недвусмысленной ситуации.

Джеральдин, привыкшая доверять своим инстинктам больше, чем желтой прессе, пока не составила своего мнения на этот счет. В Голливуде и то и другое могло быть правдой.

Она все еще размышляла об этом, когда столкнулась с уже принявшим душ и переодевшимся Морисом на выходе из зала. По всей видимости, он решил еще раз попрощаться с ней перед тем, как уйти. Это был хороший знак.

– Отлично, вы еще здесь, – сказал Морис. – Джеральдин, у меня вопрос...

Телефон в его руке, который она строго-настрого наказала выключить на время занятия, пискнул, извещая о приеме сообщения, и Морис быстро посмотрел на экран.

– Простите! – улыбнувшись, он моментально напечатал ответ и снова посмотрел на нее. – Где мы?... Ах, да... Я тут подумал... – На этот раз телефон зазвонил, снова прервав его мысль. Морис недовольно поморщился, но потом посмотрел на экран и бросил на Джеральдин виноватый взгляд. – Простите, это моя девушка, я должен ответить... Только никуда не уходите, ладно? – на этом он отвернулся и, тотчас же забыв об учительнице, нажал на кнопку телефона. – Привет, милая... Да, Фил написал... В восемь? Ну что ты, очень удобно... Только мы трое? Отлично. Очень романтично. Нет, не опоздаю... И я тебя целую... Люблю вас обоих. До вечера, пока-пока.

Пока Джеральдин переваривала подслушанное (а точнее, услышанное — Морис даже не пытался отойти подальше или понизить голос), он закончил разговор, убрал телефон и выдохнул, словно готовясь нырнуть.

– Джеральдин, – начал он и сделал паузу, ожидая ее реакции.

– Морис, – ответила ему ему в тон и тоже замолчала.

Он улыбнулся, не сводя с нее своих невозможных глаз.

– Я только хотел узнать, какие у вас планы на прямо сейчас?

...Через полчаса Джеральдин знала: JustJared «сделали» Переса Хилтона со счетом 1:0.
_________________

Примечания к главе 1:

Фред Астер – актер кино и танцевальная легенда. Рудольф Нуриев и Джордж Баланчин, сами мегазвезды танца, считали его лучшим танцором в XX века.

Кариока — танец, разновидность румбы. Посмотреть, как Фред Астер и Джинджер Роджерс танцуют ее в фильме Flying Down to Rio, можно, например, здесь: http://rutube.ru/tracks/2150826.html
Самба, румба, фокстрот, джайв и танго – бальные танцы. Можно, я не буду расписывать, чем они отличаются?

JustJared – JustJared.com, сайт светских сплетен и снимков папарацци. Знаменит быстротой реагирования — многие скандальные звездные снимки в первый раз появились именно там.
 
Перес Хилтон (не путать с Пэрис Хилтон!) – сплетник и скандалист, автор очень посещаемого блога о звездах perezhilton.com

Глава 2. Мэрион.

1
– Вы счастливы, Морис?

Тот посмотрел на доктора Купер через очки. Глаза у него были красные и усталые – на такие контактные линзы не надеть. Но дело, думалось ей, было не только в этом. Казалось, Морис пытается отгородиться от нее всеми возможными способами, спрятаться  – за стекла очков и ответные вопросы. Словно в подтверждение ее мыслей он спросил:

– А вы? Вы счастливы?

– Мы говорим не обо мне, – напомнила доктор Купер. Она дала себе обещание больше не раздражаться п этому поводу. Этот человек нуждался в ее помощи — а значит, не дело было сердиться из-за того, что он выводит ее из равновесия. Это просто способ защиты — Морис скрытный, слишком закрытый для публичной персоны, и говорить о себе по-настоящему личные вещи для него должно быть мучительно.

– Я не думаю, что счастье — это постоянная категория, – ответил он ровно. – В какие-то моменты все чувствуют себя счастливее, чем в другие.

– И как вы сейчас себя чувствуете? – поинтересовалась доктор Купер. Разумеется, она была несогласна с ним. Это радость — мимолетная переменная, поскольку относится к области эмоций. А вот счастливым ли себя человек ощущает по жизни, или нет, зависит него самого. Однако не время было его поучать.

– Сейчас? – Морис помолчал, прислушиваясь к себе. Потом неопределенно пожал плечами. – Сейчас – обычно. У меня был долгий день, и я устал, но в студии мы сегодня многого добились, и это хорошо. А после того, как мы с вами закончим, я встречусь с Мэрион, и это тоже хорошо... Счастлив ли я? Пожалуй. Хотя скорее доволен, спокоен и уверен в завтрашнем дне.

– Вы говорите о Мэрион Вега?

– Да.

– Вы можете рассказать мне о ней? Какие у вас отношения?

– Очень теплые.

– Вы близки?

– Сейчас уже не так, как раньше. Но да, мы близки.

– Вы могли бы описать ее одним словом, Морис?

Он мечтательно посмотрел куда-то сквозь нее и улыбнулся. Кажется, это первый случай, отметила доктор Купер, когда он выглядит по-настоящему расслабленным. Значит, эта Мэрион и правда что-то для него значит. Наконец-то прогресс.

– Если одним словом, то это будет «забота», – сказал Морис мягко. –
Для нее очень важно, чтобы все вокруг нее были счастливы. Рядом с ней... тепло на душе. И это не поза, доктор Купер, не попытка подстроиться под окружающих. Мэрион – она такая и есть.

2
У Мэрион Вега все было просто: солнце встает на востоке, небо — синее, люди — хорошие. В основном. В любом можно найти что-то интересное, или полезное, или хотя бы забавное. А двух неприятных людей – свести и таким образом нейтрализовать. Пускай изливают свой негатив друг на друга.
 
Если и существовал в этом мире кто-то, кто делал даже самую скучную жизнь радостней и лучше, но это, несомненно, была Мэрион. Казалась, она ни секунды не стоит на месте — вечно спешит на помощь всем, кто в этой помощи нуждается, а оставшееся время спасает мир и борется за справедливость. Это, впрочем, не имело отношения в публичным акциям в защиту каких-то там дельфинов не пойми в каком море. Мэрион помогала хосписам для умирающих онкобольных, приютам для бездомных животных и даже цветам, которые ее друзья забывали полить. И при этом никому ни разу даже в голову не пришло, что принять от нее помощь — это что-то неправильное, неудобное, унизительное.
Мэрион улыбалась — и все вокруг становилось как будто чуточку менее безнадежным. Она начинала петь — а Мэрион была певицей, причем замечательной – и даже последние скряги вдруг превращались в щедрых благотворителей и лезли в карманы за чековыми книжками.

Морис сказал, что она любого готова окружить заботой, и был прав. Если бы его спросили еще, он бы добавил, что Мэрион очень чуткая и сердце у нее золотое. И что она умеет делать фантастический минет.

Они встретились на благотворительном вечере в поддержку жертв домашнего насилия: Мориса пригласили ведущим, а Мэрион — спеть. После окончания торжественной части они столкнулись за кулисами. Морис похвалил ее голос, а она сказала, что у него красивые глаза. Они немного выпили за знакомство, потом еще немного, а после вдруг оказались, что Морис целуется с Мэрион в маленьком рабочем помещении, где вокруг теснятся ведра и швабры и пахнет моющими средствами. Они продолжили в лимузине, а закончили у него дома – деликатный Фил, едва услышав, что его мужчина вернулся не один, потихоньку оделся, вышел через черный ход и отправился к себе домой. То, что Морис даже не потрудился его предупредить, было делом совершенно обычным, а потому Фила нисколько не удивило. Задело ли — другой вопрос, но мы его сейчас обсуждать не будем.

Проснувшись наутро, Морис обнаружил, что у него сел голос, а мышцы во всем теле превратились в желе. Похмелье было чудовищным, и он, опираясь о стены, чтобы не рухнуть прямо в коридоре, побрел на кухню на водопой.

Там его встретила сияющая радостной улыбкой и свежая словно майская роза Мэрион, которая как раз бодро вытряхивала из его холодильника в помойное ведро все, что сочла неподходящим.

– Как можно так небрежно к себе относиться, Морис? – спросила она его вместо приветствия. – У тебя же тут полуфабрикаты!

– Это не полуфабрикаты, – возразил Морис. – Фил все покупает в приличных местах, так что...

– Фил – это твой парень? – перебила Мэрион, обнаруживая неожиданное знакомство с некоторыми довольно личными фактами его биографии. Или Морис ей сам вчера разболтал? Остаток ночи словно растворился в тумане. Мэрион между тем недовольно покачала головой и сунула ему под нос какую-то остро пахнущую фигню. – Видишь? Видишь эти буквы «Е»? – возмущенно спросила она. – Содержит консерванты! Это нельзя есть!

Желудок у Мориса моментально скрутило в тугой узел, и он попытался вздохнуть, надеясь, что его не вывернет прямо тут.

– Что-то ты бледный, – сочувственно заметила Мэрион и, не задавая больше вопросов, сунула в руку кружку с горячим кофе. – Лучше присядь.

У Мориса было полное ощущение, что это он пришел в гости к Мэрион, а не наоборот. И, что самое поразительное, его это не злило, а скорее забавляло.

– У тебя есть алка-зельцер? – поинтересовалась она, усаживаясь напротив. – Или хотя бы аспирин?

Морис поставил локоть на стол и положил на руку гудящую голову.

– Где-то был, – сказал он задумчиво, не переставая откровенно разглядывать Мэрион. Она была такой славной и мягкой даже на вид — сплошные округлости и окружности. Широко раскрытые карие глаза, пухлые губы, темные волнистые волосы... И на ней, разумеется, была его рубашка: все на свете девушки знают, как трогательно выглядят в одежде мужчины, с которым переспали накануне. Выгнать девушку в своей рубашке может только последний садист.

Без тени смущения пошарив в ящиках и шкафах (подол при этом, конечно, тут же задрался, открыв чудесную круглую задницу), Мэрион разыскала таблетки, налила Морису воды и строго проследила, чтобы он проглотил первое и запил вторым.

Затем она проводила Мориса в постель, сделала массаж и неторопливо, со вкусом отсосала, стараясь не трясти его при этом слишком сильно. А когда Морис снова заснул, позвонила Филу с целью сдать дежурство и ушла, аккуратно прикрыв дверь. На остаток дня у нее еще были планы по спасению мира.

Чудесная, чудесная девушка! Морис перезвонил ей, как только пришел в себя.

3

В жизни у Мэрион было множество правил, а в постели – всего одно: всем присутствующим должно быть хорошо и комфортно. А уж сколько будет этих всех, совершенно неважно. Так что в один прекрасный вечер, недели через две после первой встречи с Морисом, когда замешкавшийся было Фил на цыпочках крался мимо спальни к выходу, стараясь случайно не обратить на себя внимание Мэрион, она окликнула его.

– Филипп, милый, это ты? – спросила Мэрион. – Не убегай, а иди-ка лучше к нам! – и пододвинулась на постели, чтобы освободить для него место.

Фил замер, а потом бросил быстрый взгляд на Мориса. По установившемуся у них негласному правилу Фил не вмешивался в его личную жизнь, деля с ним постель лишь в тех случаях, когда Морис не спал с кем-нибудь еще. Однако в этот раз его любовник и по совместительству босс лишь улыбнулся и сделал приглашающий жест.

– Верно, Фил, иди к нам.

Все еще до конца не веря в происходящее, тот переступил через порог и неуверенно направился к кровати, тайно подозревая, что это все какой-то розыгрыш или, может, сейчас выяснится, что его позвали принести еще вина. Однако Мэрион, осуждающе покачав головой, схватила его за руку и потянула к себе, так что ему ничего не оставалось, как под пристальным взглядом Мориса скинуть ботинки и залезть на пружинистый матрас, покрытый кремовым шелком простыней. Чувствовал он себя при этом престранно.

– Ну, привет, Фил! – сказала Мэрион, просияв своей чудесной открытой улыбкой. – Я Мэрион.

Как будто он был не в курсе, как звали похитителя его короля вместо со всем их общим королевством!

– Привет, – только и успел промямлить Фил, прежде чем Мэрион засунула ему в рот язык.

Филипп снова замер, тайно подозревая, что где-то пути к этой спальне у него оторвался тромб, и он умер. Должно быть, то, что сейчас происходило, было просто видением, развлекающим его на пути к тому свету.

Словно подтверждая эту мысль, Морис моментально оказался у него спиной – поцеловал в затылок, туда, где обрывалась линия рыжеватых волос, а потом за ухом, обдав щеку Фила горячим дыханием.

– Спасибо, что заглянул, малыш, – промурлыкал он, вызвав у него мурашки по всей спине и мгновенный железобетонный стояк.

Оторвавшись от Фила, Мэрион облизнулась, точно довольная кошка, а потом повернулась к Морису и предложила ему свои полуоткрытые губы, не переставая при этом поглядывать на нового участника игры. Видеть вблизи, как они целуются, оказалось до того волнующе, что Фил даже на секунду прикрыл глаза, пытаясь отдышаться. Однако такой возможности ему не дали.

– А теперь вы поцелуйтесь, – потребовала Мэрион, подтолкнув их друг к другу. – Хочу посмотреть.

Фил, который еще ни разу в жизни не делал это с другим мужчиной при свидетелях, запнулся, и Морис, хмыкнув, сам положил ему руку на затылок и притянул к себе, в то время как Мэрион принялась ловко и быстро раздевать.

Казалось, они с этой новенькой девчонкой понимают друг друга с полувзгляда, и Фила на секунду кольнуло – сам он спал с Морисом уже давным-давно, однако о подобной гармонии у них и речи не шло.

Когда все трое разделись и нацеловались до боли в губах, Мэрион бегло, но с явным удовольствием оглядев обоих мужчин, распределила роли.

– Фил, ты сзади, – деловито сообщила она, бросая ему резинку. – Морис?

– Дева Мэрион?

– А ты давай иди сюда, – и Мэрион легла на бок.

Наблюдая, как они соединяются, Фил усиленно повторял таблицу умножения, чтобы не опозориться во время первой же в жизни оргии. Остальные участники m;nage ; trois (это ведь так называется? о Боже, завтра будет надо уточнить у Мориса!), похоже, были куда спокойней.

– Теперь ты, Филипп, – сказала Мэрион, улыбаясь ему через плечо, словно добрая самаритянка, и он придвинулся ближе и выдавил на ладонь немного смазки.

– Только сначала согрей ее, – посоветовала Мэри так, будто ему и правда требовалась подсказка. Она лежала на боку, перекинув одну ногу через бедро Морису и буквально подрагивала от нетерпения.

Пристроившись к ней сзади, Фил бросил быстрый взгляд на Мориса. Тот улыбнулся в ответ, терпеливо ожидая, пока он закончит возиться, и Фил неожиданно заметил морщинки в уголках его глаз. Реальность происходящего ударила Фила, словно молот, и на секунду он даже задохнулся – от волнения причастности и головокружительной нежности.

– Морис, – выдохнул он – и надавил.

Морис с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, резко сжав его плечо рукой, а Мэрион издала глухой стон. Она была горячей и просто чертовски тугой – должно быть, все из-из того, что сквозь тонкую перегородку в ее теле Фил и Морис чувствовали малейшее движение друг друга. Ощущение было – просто не описать словами.

– Прекрасно, – выдохнула Мэрион. – Просто прекрасно. Так здорово, что вы можете делать это одновременно.

Фил по-прежнему был так близко и видел Мориса так ясно, что просто не мог не заметить, что при этих словах его лицо вдруг странно исказилось, – застыло, точно мертвое, – а в глазах мелькнуло нечто такое, от чего сразу же захотелось отвести взгляд. Впрочем, это продолжалось всего долю секунды. Словно поняв, что невольно выдал о себе какую-то тайну, Морис моргнул, улыбнулся – и тут же прижался губами ко рту Мэрион, прервав все продолжающийся поток ее признаний.

А потом он начал двигаться, и Филу стало ни до чего.

4

Ровно через месяц, две недели, три дня, двадцать два часа, семнадцать минут и шесть секунд одетые по-спортивному Морис и Фил бежали по асфальтированной дорожке добропорядочного района Лос-Анджелеса с одинаковым тоскливым выражением на сонных лицах.

Мэрион, к этому моменту уже окончательно обосновавшаяся в их доме, сказала:

– Морис, тебе тридцать. Пора бы начинать заботиться о себе. Почему ты не бегаешь по утрам?

– Я занимаюсь йогой, – ответил Морис. – И пилатесом. А еще хожу в тренажерку трижды в неделю. И я там бегаю, Мэри, поверь мне – встаю на дорожку и бегу от инфаркта.

– Но это не одно и то же! – возмутилась она, поставив перед ним чашку со свежим биойогуртом (без сахара и ароматизаторов, вкус натуральный), на которую Морис посмотрел с немым укором. – Во-первых, солнце – это витамин D, который помогает от депрессии. Во-вторых, ты бежишь, дышишь свежим воздухом...

–... и выхлопными газами! – подхватил Фил, наливая себе кофе (без молока и кофеина). – Красота!

Мэрион взглянула на него строже, чем закон – на преступника.

– Между прочим, тебе бы тоже не помешало начать бегать! – заявила она.

Фил, который всю жизнь был уверен, что бегая по утрам от инфаркта можно прибежать прямиком к нему, недовольно поморщился.

– Но мне еще нет тридцати! – возразил он.

– Зато у тебя живот растет, – сказал Морис, глумливо ухмыляясь. У него-то самого живот был плоский, как экран телевизора. – А будешь продолжать есть бургеры на ночь – к тридцати не сможешь показаться в приличном обществе, не надев перед этим утягивающих трусов.

Фил послал ему свирепый взгляд, а Мэрион удовлетворенно улыбнулась и сложила вместе ладошки, точно ангел.

– Вот и решено, завтра побежите! – заключила она безапелляционно – словно гвоздь вбила в крышку гроба.

Словом, Мэрион сказала «бежать», и они побежали как миленькие.

– Я просто поверить не могу, что мы на это подписались, – запыхавшийся Фил резко остановился, согнулся, схватившись за печень, а потом открутил крышечку бутылки с водой и разом выдул почти половину.

– Да не то слово! – мрачно отозвался Морис, тоже останавливаясь. – Сколько уже?

Фил посмотрел на шагомер.

– Два километра.

Морис кивнул, оглядывая жалко скрюченную фигуру приятеля, а потом ободряюще похлопал его по плечу.

– Пойдем-ка!

– Куда? – жалобно простонал Фил, которому меньше всего хотелось тащиться куда бы то ни было.

– Передохнем и выпьем кофе, – Морис кивком указал на уличную кафешку, что соблазнительно раскинулась невдалеке, маня прохладой и ароматом свежей выпечки.

– Кофе с молоком? – потянув носом, уточнил Фил.

– И с булочками! – пообещал Морис. – Давай, у нас есть минут двадцать, прежде чем дева Мэрион кинется нас искать.

Первое, что увидели Морис и Фил, когда вернулись домой с пробежки сытыми и довольными – развернутый в сторону входа монитор макбука, который был открыт на странице светских сплетен. Фотография Мориса и Фила, сидящих за столиком с кофе и булочками, сияла во весь экран.

– Вот чертовы папарацци, – сказал Морис даже с некоторым восхищением. – Надо же, какие шустрые!

Его телефон тотчас же возмущенно пискнул, принимая сообщение: «Морис, тебя опять поймали папсы, вот ссылка».

– Да знаю уже, знаю, – проворчал он, снова бросая беглый взгляд на экран. – Наверное, мне пора избавиться от этой футболки, как думаешь, Фил? Выгляжу в ней как бомж. А жаль, мне она так нравилась...

Явно не слушая Мориса, Фил тяжело сглотнул, не сводя взгляда с фотографии: на ней его лицо было искажено голодной радостью, а щеки – набиты булками.

– Я выгляжу, как хомяк, – заметил Фил, и его голос обиженно дрогнул. – Как хомяк, черт возьми!

Морис поднял глаза от своего айфона.

– А тебя в первый раз что ли поймали? – уточнил он. – Хреново, приятель, понимаю. Ну да ничего, со временем привыкнешь. Они всегда выбирают самые жуткие снимки. А теперь соберись, Фил, и пойдем – нас еще ждет головомойка. Только имей в виду – я все свалю на тебя.

5

Мэрион вошла в их жизнь так просто и естественно, будто была в ней всегда. Она плотно взялась за Мориса с Филом: реорганизовала их дела, отстроила приходящую прислугу, – и все это без отрыва от прекрасно развивающейся карьеры и спасения мира.

Вернувшись однажды домой с очередных кинопроб, Морис обнаружил ее внимательно изучающей отчет об его собственных финансах, который бухгалтер вообще-то был обязан отдавать ему лично в руки в обстановке строжайшей конфиденциальности.

– Привет, Мо! – Мэрион улыбнулась как ни в чем ни бывало, а потом облизнула кончик указательного пальца и перелистнула очередную страничку. – Ты голодный?

Как и все настоящие женщины, она считала, что сытый мужчина – довольный мужчина. Главное – не позволять ему жрать всякую калорийную фастфудную дрянь.

– Да нет, не особенно, – медленно ответил Морис, у которого от удивления даже аппетит пропал. – А откуда у тебя эти бумажки, милая? – поинтересовался он как можно спокойней, борясь с желанием немедленно отобрать у нее документы, а потом позвонить и в резких выражениях уволить Пола – бухгалтера и, очевидно, клинического идиота.

– Какие, эти? Да это Пол принес, – легко призналась Мэрион. – Мы с ним болтали на прошлой неделе, и он сказал, что обеспокоен состоянием твоих финансов, но ты его и слушать не хочешь! Ну, вот я и обещала ему разобраться. Ты бы присел, Морис! – заботливо добавила она, заметив, что он так и стоит столбом.

Морис на всякий случай потрогал подбородок – исключительно для того, чтобы проверить, на месте ли нижняя челюсть – или, может, уже упала на пол? – но за стол все-таки сел. Только один человек на всем белом свете смел обращаться с ним подобным образом – его мамочка, мир праху ее!
Однако Мэрион его ошеломленный вид ничуть не смутил. Сведя кончики пальцев вместе, она строго посмотрела через стол.

– Послушай, дело серьезное, – начала она так сурово, что Морис уже подумал: вот сейчас она скажет, что он – банкрот. Однако, к счастью, дела оказались не настолько плохи. – Если будешь продолжать жить, как сейчас, через три-четыре года твой дом продадут за долги, а тебе придется искать роли в третьесортных сериалах на кабельном, – продолжила Мэрион. – Ты ни во что не вкладываешься и ничего не зарабатываешь. Все эти роли в артхаусной фигне – тебе за них хотя бы платят?

– Я там снимаюсь не ради денег, – отмер Морис. – Мэри, ты просто не понимаешь... Это кино...

–...высокое искусство, бла-бла-бла, – неуважительно перебила она и даже плечами пожала презрительно. – Видишь? Я все понимаю. Но чтобы заниматься искусством, ты должен быть очень богатым человеком, Морис. Как, например, Джейк или Сэнди, – Мэрион кивнула на стеклянную стену, за которой приятели Мориса, отчаянные тусовщики и богатые бездельники, что убивали  у его бассейна целые дни, выкуривая горы крепкой афганской травы, весело играли в мяч. – Ты – не они, Морис. Тебе, как и мне или Филу, нужно еще пахать и пахать ради беспечной старости.

Морис взглянул за окно. Поймав его взгляд, Сэнди, хорошенькая дочка производителя зубной пасты, чей оборот ежегодно составлял почти миллиард долларов, улыбнулась, показав закованные в скобки зубы, и приветливо помахала рукой.

– И что ты предлагаешь? – поинтересовался Морис. Злиться на Мэрион долго он просто не мог. К тому же, надо признать, она действительно говорила дело. – Жениться на Сэнди?

Мэрион склонила голову на бок, словно задумавшись, а потом кивнула.

– А что, это тоже вариант. Она ведь без ума от тебя, Мо, так что вряд ли с этим будут проблемы. Но я вообще-то думала о другом. Тебе нужно открыть продюсерскую компанию.

Морис с удивлением воззарился на Мэрион.

– Милая, ты хоть представляешь, сколько в Голливуде продюсерских компаний? – снисходительно отозвался он. – Чем мы будем заниматься?

Однако энтузиазм Мэрион казался неисчерпаемым.

– Да чем угодно, – с готовностью ответила она. – Книги, комиксы, мультфильмы, независимое кино, музыка, интернет-проекты – зачем себя ограничивать? Компаний полно, ты прав, но они все по большей части здоровенные. Им не хватает гибкости, быстроты реагирования, а ты будешь сам себе хозяин. Подумай только, Мо: у тебя по любому поводу будет последнее слово!

Морис задумчиво взглянул на раскрасневшееся от возбуждения лицо Мэрион. Ее идея уже не выглядела такой уж безумной. Наоборот, она вдруг показалась ему блестящей. Все-таки Мэри была настоящим сокровищем.

– Иди сюда, – сказал он и положил Мэрион руку на затылок, притягивая к себе через стол, чтобы поцеловать. Наблюдавшая за ними через окно хорошенькая Сэнди разочарованно отвернулась. – Ладно, какого черта! Давай составлять бизнес-план.

Свою компанию Морис назвал More.

6

Когда спустя еще полгода Мэрион заявила, что хочет отметить собственный двадцать третий день рождения не только со своими мальчиками, но и с семьей, мальчики здорово приуныли. Про семью Мэрион они знали только, что ее родные живут в Мексике, и что у нее семь совершеннолетних братьев. Филу представлялась толпа мрачных татуированных качков, которая непременно хорошенько от****ит их с Морисом, как только разберется кое в каких деталях их личной жизни. Судя по мрачному лицу Мориса, его посещали схожие мысли.

Однако спорить с Мэрион было все равно что пытаться остановить ураган «Катрина».

Так что в назначенный день все трое сели в рэпперский черный «Эскалейд» Мориса (Мэрион настояла, чтобы они предпочли эту машину маленькому красному «Лексусу», аргументируя свое  решение коротким «семья не поймет») и покатили в сторону мексиканской границы.
Путь был долгим и мучительным, но прибытие оказалось еще хуже. Когда они наконец доехали до славного домика в центре большого зеленого двора и Мэрион сказала: «Здесь!», одновременно нажимая на клаксон, к их авто тотчас же бросилась толпа мексиканских головорезов. Их было так много, что Фил с трудом подавил желание заблокировать двери машины, а Морис побледнел и весь подобрался в своем кресле. Судя по его напряженному лицу, он пытался вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы – ну, просто на всякий случай.

– Твою мать, ну мы и попали, – выразил он общее похоронное настроение, глядя, как эти здоровенные лоси обнимают визжащую от радости Мэрион.

Ее братья выглядели даже хуже, чем Фил себе воображал – а воображение у него было богатое. Наверное, подумалось ему, эти здоровяки в одиночку забивают быков голыми руками. Кроме братьев, Мэрион встречал весьма бодрый отец (Фил узнал его по фотографии, которая была у Мэрион вместо скринсейвера в компьютере), сурового вида бабка с клюкой и целая толпа разновозрастных родственников в яркой национальной одежде. Когда, бесцеремонно распихав всю разноцветную кучу, к Мэрион со счастливым воплем кинулась женщина с таким же как у нее лицом, только лет на двадцать старше, мужчины окончательно поняли, что влипли. Их привезли знакомить с родителями – что могло быть хуже?

– Морис! – крикнула разрумянившаяся от радости Мэрион, подтверждая их худшие подозрения. – Фил! Выходите! Хочу представить вас своим.

– Ну, понеслось, – сказал Морис, отстегиваясь и складывая губы в доброжелательную улыбку. – Прощай, Фил, не поминай лихом! Если что – выезжай задом и беги. Я тебе оставляю ключи.

На этом он открыл дверь и, вынырнув из машины, распрямился и легко шагнул в толпу. Филу ничего не оставалось, как последовать за ним.
Светясь от гордости, Мэрион взяла их за руки и подвела к родителям.

– Мам, пап, это Морис Лурье, мой парень, – сказала она торжественно. – А это – Фил Стенли, мой парень.

Возникшая пауза ощущалась почти физически. Все затаили дыхание, и даже ветер, казалось, перестал шуметь среди деревьев. Глядя на бесстрастные обветренные лица вокруг, Фил отчетливо понял: вот эти-то люди его сегодня и похоронят. Скосив взгляд на Мориса, он даже не усомнился, что тот думает ровно так же.

Спасение пришло, откуда не ждали.

– Во дает! – раздался откуда-то сбоку дребезжащий голос, говорящий, тем не менее, на вполне приличном английском. Бесцеремонно растолкав братьев, на первый план протиснулась бабка с клюкой. – Я всегда знала, что ты у нас девка – не промах! Таких красавцев отхватила, ишь! – подойдя к Филу, она чмокнула его в щеку беззубым ртом и при этом от души ухватила за зад, сопроводив свои действия еще одной фразой по-испански, от которой Мэрион вдруг покраснела, как помидор.

Услышав ее, один из братьев засмеялся, за ним – другой, потом смех пошел по рядам, и как-то сразу вдруг стало ясно, что опасность миновала.

Вокруг стало шумно и весело, и неловкость куда-то ушла. Теперь все приветливо улыбались, обнимали Мориса с Филом, называли свои имена, хлопали по спине и куда-то тащили.

Через голову буквально повисшей на нем одной из сдобных тетушек Мэрион Морис обернулся к Филу и, облегченно улыбнувшись, залихватки ему подмигнул. У Фила отлегло от сердца. Кажется, знакомство все-таки удалось.

За столом Фил оказался стиснут двумя братьями Мэрион, Хуаном и Карло. Морису повезло больше – его соседками оказались Мэрион и ее бабка. Сам Мо, явно находящийся в эйфории оттого, что угроза неминуемой смерти миновала, был в ударе – шутил и ухаживал за дамами, чем моментально очаровал всех родственниц Мэрион без исключения. Да что там, даже ее суровый отец благосклонно улыбался в усы и то и дело предлагал Морису выпить с ним текилы.

Мэрион, светящаяся от счастья и оттого просто головокружительно красивая, смеялась и без конца протягивала Филу руку через стол, беспокоясь, что он чувствует себя одиноко. Почему-то каждый раз, чувствуя пожатие ее маленькой руки, он приходил во все более мрачное расположение духа и все никак не мог понять, что именно его так расстраивает.

Наблюдая за всем этим балаганом, Хуан похлопал его по плечу.

– Похоже, ты делать моя сестра счастливой, – неожиданно сказал он, придвигая к нему стопку текилы. – Тебя Мэрион любить больше, чем того, второго.

Фил машинально проглотил текилу, даже не ощутив вкуса.

– С чего это ты взял? – спросил он. Одна мысль о том, что кто-то настолько прекрасный, как Мэрион, может предпочесть его со всех сторон идеальному Морису, казалось полным бредом. Яснее ясного, эти двое были созданы друг для друга. А Фил? Фил просто примазался.

Однако Хуан загадочно улыбнулся, наливая ему еще.

– Интуиция! – гордо возвестил он. – Морис веселый, а ты... как это? Надежный. Мэри любить надежный.

Не зная, что ответить, Фил посмотрел через стол, где уже порядком набравшийся Морис обсуждал с бабкой Мэрион различные способы заниматься сексом втроем.

– С чего вы взяли, что кто-то всегда будет лишним? – интересовался он. – Это же просто предрассудки! Мэрион, переведи ей... Или нет, лучше дай салфетку... – Морис вытащил маркер, который носил при себе на тот случай, если вдруг придется давать автографы, и быстро нарисовал на бумаге хорошую, понятную и предельно непристойную картинку. – И это только один из вариантов!

Он придвинул рисунок бабушке, которая тут же плотоядно ухмыльнулась и одобрительно зацокала языком. Мэрион посмотрела на нее с обожанием.

Забегая вперед, стоит сказать, что потом Фил увидел эту картинку на одном из фанатских сайтов. Сходство персонажей с героями одного тайного тройственного союза было просто исключительным, так что за нее вполне справедливо просили четыре тысячи долларов. Фил купил рисунок, не сходя с места.

Все еще смеясь, Мэрион уткнулась Морису в плечо и что-то прошептала на ухо. А потом снова посмотрела на Фила – серьезно, без улыбки – и у него вдруг замерло сердце.

– Видишь? – сказал Хуан торжествующе. – Я знать моя сестра!

На этом, наверное, пришло время поговорить о Филе.

_______________

Примечания:
More – название компании переводится как «больше». И при этом оно созвучно с кратким вариантом имени Мориса.
Дева Мэрион – героиня легенд о Робин Гуде, его возлюбленная


Глава 3. Филипп

1
– Расскажите мне о Филиппе Стенли.

Морис вздохнул, соединяя перед собой подушечки длинных пальцев, и посмотрел на доктора Купер.

– Мы теперь все время с вами будем играть в эту игру, доктор? – поинтересовался он. – Описать его одним словом, да?

– Морис.

Он склонил голову, словно и правда чувствовал себя виноватым.

– Я опять отвечаю вопросом на вопрос. Вообще-то на просьбу, а не на вопрос, но я понял, да. Филипп Стенли работал моим личным помощником четыре года. Мы были друзьями и мы были любовниками. Теперь, полагаю, мы ни то, ни другое. Просто поразительно, что он не подал на меня в суд за харассмент.

– Он мог бы это сделать?

– Если бы захотел.

– И почему, по-вашему, он не захотел?

Морис поерзал на своей кушетке. Лицо его оставалось почти бесстрастным  – немного скуки, немного внимания и много-много терпения. Обычная маска кинозвезды, измученной бесконечным потоком одинаковых вопросов.

– Возможно, потому, что по-прежнему считает меня своим другом, – наконец сказал он. – А с друзьями не судятся за харассмент.

2
Фрейд говорил, будто все люди от природы бисексуальны. Херня. По-настоящему бисексуальных людей, тех, кто в равной степени любит *** и ****у, единицы. Всем нужна определенность, все хотят принадлежать к какому-то лагерю, чтобы без труда узнавать в толпе своих, чтобы знать, за кого стоять стеной, а кому бить морду.

Морис был одним из тех, кто стоял ровно посередине, не отклоняясь ни в одну сторону. Его тело в равной степени реагировало на мужчин и женщин, насилие и подчинение, обладание и принадлежность. При этом он вовсе не был всеядным и неразборчивым в связях, нет. Траектории его сближения всегда определял трезвый расчет пополам со звериным телесным инстинктом.

Фил видел это, но не мог понять до конца. То, как Морис без труда находил среди сотен людей тех, кто разделял его взгляды, было неподвластно сознанию личного помощника. Его любимый и единственный клиент завязывал отношения с легкостью и разрывал без труда, не проливая ни слез, ни крови – кроме одного давнего раза, обсуждение которого было в их с некоторых пор общем доме под безмолвным, но абсолютным запретом.

Филип Стенли давно определился с тем, по какую он сторону баррикад. Фил был там, где мужчины любили женщин, а не других мужчин.
А как же Морис, спросите вы? Разве их отношения не означали, что Фил тоже был как минимум посередине? Фил и сам не мог понять, почему его так потянуло к Морису. Он всегда был самым обычным парнем — в школе в меру хулиганил, в положенное время поцеловал свою первую подружку, а через два года впервые переспал — уже с другой, постарше, из колледжа.

Потом у него были еще девушки — не то чтобы очень много, но достаточно для того, чтобы определиться со своими сексуальными интересами. К парням его не тянуло никогда. Фил не влюблялся ни в друзей, ни в звезд киноэкрана, не фантазировал об учителях литературы и не тянулся к высокому искусству.

Так что если бы вы спросили самого Фила, он бы твердо сказал: нет, я не гей. Что, Морис? Он был исключением. Морис был особенным.
Фил помнит их первую встречу, словно это случилось вчера. В ночном клубе было шумно, и их общему знакомому Гаррету, знавшему, что Фил ищет работу, а Морис — помощника, и решившему их свести, приходилось кричать, но они все равно почти ничего не слышали.
Морис выглядел обычным — разве что чуть более... как бы это сказать поточнее?.. глянцевым, что ли, чем те парни, с которыми Филу приходилось общаться раньше. Не красавец, но заметный, с крупными грубоватыми чертами лица, он определенно привлекал внимание — и высоким ростом, и статью, и очевидной, почти равнодушной самоуверенностью, свойственной людям, привыкшим к тому, что на них без конца глазеют. На Морисе были линялые джинсы, довольно узкие, футболка с каким-то абстрактным рисунком, и черные кроссовки, будто он собрался на рок-концерт. Дополняла образ бутылка пива, правда, как тут же отметил наученный общением с любителями алкоголя Фил (долгая история, вернемся к ней позже), почти нетронутая. Морис был в очках в широкой роговой оправе — студент на каникулах или, может, молодой учитель на отдыхе. Волосы темные, почти черные, и густая челка длинновата — ниже широких бровей, на которые все время падала, заставляя Мориса без конца убирать ее со лба привычным, почти механическим жестом.

Фил заметил все это с одного взгляда, словно кадр с появлением Мориса отпечатался на сетчатке его глаза, запомнил во всех ненужных подробностях, будто что-то важное. Это было странно. Обычно все, что Фил мог сказать о внешности других мужчин — это «обычный», «тощий такой», «рыжий». Никаких деталей, необходимых для составления фоторобота — он запоминал самую яркую черту, и этого было достаточно.
Гаррет между тем обнял Мориса за шею и начал трубить ему что-то в самое ухо, указывая при этом на Фила. Морис морщился, кивал, а потом, едва обменявшись с Филом крепким рукопожатием, сделал знак в сторону выходу. Затем, даже не дожидаясь реакции, поставил пиво на барную стойку и не оборачиваясь пошел к двери. Фил, разумеется, поспешил за ним.

Они вышли на задний двор, скудно освещенный единственным фонарем. После шума ночного клуба здесь было просто удивительно тихо. Морис, быстро оглядевшись в поисках фотографов, достал из нагрудного кармана рубашки сигареты, щелкнул зажигалкой и глубоко, с удовольствием затянулся. Потом уже Фил просек фишку: Морис все делал с удовольствием. Если какое-то дело было неприятным, он всегда находил возможность переложить его на кого-то другого.

– Ну ладно, – сказал Морис. – Фил, верно?

Тот кивнул.

– Так вот, Фил, мне нужен помощник. Принимать звонки, составлять расписание, знать, когда я с кем встречаюсь и где... Ты следишь за моей мыслью?

Фил снова согласно опустил голову.

– То есть не допускать к вам тех, кого вы не хотите видеть, и организовывать встречи с нужными людьми? Это я могу. Что-нибудь еще? Отдавать одежду в чистку?

Морис хмыкнул.

– Нет, этим занимается домработница. Нужно только следить, чтобы она вовремя приходила.

– Готовить?

– А ты умеешь?

Фил неопределенно пожал плечами.

– Немного.

– Нет, готовить не надо. Но если я прошу быстро явиться ко мне... куда угодно, нужно не задавать вопросов, а быстро сесть за руль и приехать так, чтобы никто ничего не заметил.

– Значит, функция «трезвый водитель». Понятно.

Кивнув, Морис снова затянулся.

– Что-то вроде того, – согласился он, выпуская дым. Потом помолчал, раздумывая. – Но главное, Фил, нужно помалкивать — никому не говорить о том, что у меня происходит, ни с кем меня не обсуждать, даже с подружкой или мамой... Ты меня понимаешь?

– У меня нет подружки, – ответил Фил. – А мама давно умерла.

– Извини. Парень есть?

– Я не по этой части.

– Понятно, – Морис снова выдохнул колечко дыма и посмотрел на дверь клуба. – Ладно, пора возвращаться. А пока я докуриваю, убеди меня, что я должен взять именно тебя. У тебя еще есть секунд тридцать.

3
Работать с Морисом оказалось непросто, но интересно. Он был хорошим боссом – не кололся, не растлял малолеток, не совершал кучи других омерзительных мелочей, к которым часто бывают склонны люди, которые долго шли к успеху через унижения, а потом, поднявшись на вершину, решали, что теперь пришла их очередь причинять другим страдания.
Морис не сидел на странных диетах, не увлекался мистическими учениями голливудских шарлатанов и не искал Бога через Интернет. Он был нормальным – насколько может быть нормальным парень, живущий ненормальной жизнью в ненормальном голливудском обществе.

Правил у него было немного: никаких детей, животных и гостей на его территории, никакого табачного дыма в помещении, а за звонок, принятый после второго, а не после первого гудка, следовал незамедлительный штраф.

Официально раз в неделю Филу полагался выходной, но родных у него не было, а знакомые быстро стали общими. Так что воскресенье мало чем отличалось от других дней недели: с утра Фил ехал в Санта-Монику на пляж, но уже с девяти утра начинал поглядывать на телефон, а еще через час словно бы случайно забредал в небольшое кафе с видом на океан, где любил завтракать Морис. Остаток дня они обычно проводили вместе, растворяясь в компании бесконечного разнообразия приятелей, которые липли к общительному, обаятельному Морису, точно мухи к меду.

Со временем Фил перестал удивляться всему – и легкости отношений, царившей в местном обществе, и странностям других людей, и удивительным, а порой и жутковатым обычаям и привычкам окружающих, казавшихся здесь совершенно нормальными.

Как-то раз, явившись к Морису поутру, он обнаружил босса сидящим за кухонным столом в окружении каких-то штук явно медицинского назначения. Стоявший над ним сухощавый лысеющий мужчина набирал что-то в шприц, не переставая сердито выговаривать Морису:
– Ну как можно доводить лицо до такого состояния?! А ну-ка, улыбнитесь. Шире, вот так. А теперь сморщите нос... Поднимите брови... Видите, у вас тут просто коллагеновый провал?

Морис, послушно корчивший гримасы по приказу своего сурового гостя, виновато улыбнулся.

– У вас есть лед? – отрывисто спросил тот, протирая ему лоб ватным тампоном.

Фил молча подошел к холодильнику, но, покопавшись в морозилке, искомого не обнаружил.

– Есть замороженный горошек, – подал он голос. – Доброе утро, Морис. А вы?..

– Доктор Айзенштейн, – обронил человек со шприцом так, словно это Филу о чем-то говорило. – Давайте сюда, – он, не глядя, протянул Филу свободную руку, и тот положил на нее покрытый изморозью пакет.

– Привет, Фил, – сказал Морис, – Я не слышал, как ты пришел.

– Так, не дергайтесь, – сурово перебил его доктор Айзенштейн. – Поднимите брови... – и он воткнул шприц ему в лоб.

Фил, не переносивший вида иголок, ощутил, что его замутило, и отвернулся.

– Ну, вот и все, – донесся до него голос доктора. – Теперь прижмите что-нибудь холодное, чтобы снять красноту. И месяца через три, Морис, запишитесь ко мне на прием, я посмотрю вашу носогубку... Вашему другу что-нибудь нужно?

– Фил? – позвал Морис, от души ухмыляясь – он уже был в курсе, как тот не любит уколы. – Доктор интересуется, как поживают твои морщины. Не хочешь от них избавиться?

Фила передернуло.

– Нет, не надо, – быстро сказал он. – Мне дороги мои морщины, спасибо большое. К тому же меня пугает ботокс – не хочу, чтобы вместо лица потом была маска.

Доктор, уже начавший собирать свои жуткие инструменты и склянки, фыркнул, словно недовольный жеребец.

– Какой еще ботокс? – возмущенно возразил он. – Это же чистая гиалуронка!

– И все равно – нет, спасибо! – решительно отказался Фил, и Морис кашлянул, явно борясь со смехом и при этом не переставая прижимать замороженный горошек ко лбу. – Я буду в гостиной, Морис, если понадоблюсь. Всего хорошего, доктор Айзенштейн!

Когда Морис вышел из кухни, на ходу убирая бумажник в задний карман джинсов, Фил уже успел проверить его почту и согласиться от его имени на два интервью.

– А где твой горошек? – поинтересовался он. – Слышал, что сказал доктор Айзенштейн? Может быть синяк, а у тебя сегодня телевидение.

Морис беззаботно пожал плечами.

– К черту горошек, – сказал он. – Посмотри лучше, что у меня есть...
С этими словами он прошел прямиком к одному из сейфов, разбросанных по дому, – этот был спрятан за картиной в гостиной, – и, не особенно скрываясь, набрал код. Фил деликатно отвел глаза. Порой беспечность Мориса его просто поражала.

– Смотри! – с следующую секунду перед ним на стол лег новенький, пахнущий оружейной смазкой пистолет, а также здоровенная коробка патронов и глушитель.

Фил замер.

– Полагаю, разрешения на него у тебя нет? – он даже не спрашивал – утверждал.

Хмыкнув, Морис высыпал на руку несколько патронов и принялся заряжать пистолет – да так ловко, словно только этим всегда и занимался.

– Это Джейк притащил, – обронил он как ни в чем ни бывало. – Брат его подружки как-то связан с трафиком героина и пушек из Мексики. Но тот парень уверял, что пистолет чистый, Филипп, так что не дергайся ты так. – Он щелкнул предохранителем и прицелился в чайку, летящую за окном. – Красота какая, а? Держишь его – и *** словно удлиняется вдвое. Хочешь?

– Нет, спасибо, – Фил осторожно отвел от себя его руку с оружием. – А глушитель тебе зачем?

– Это подарок, – беззаботно ответил Морис и сунул пистолет за ремень своих джинсов, сзади, а потом небрежно поправил подол футболки – Ладно, поехали!

Фил сглотнул.

– Куда? – тяжело спросил он, уже представляя себя участником вооруженного налета.

– Испытывать, конечно, – нетерпеливо пояснил Морис. – Давай, давай, патроны прихвати! Будет весело.

Морис был прав – это и правда оказалось весело. Для него. По дороге они еще зацепили ящик пива, и Морис со смеху умирал, когда Фил каждый раз сжимался при виде дорожной полиции. Незарегистрированный пистолет лежал перед Морисом в бардачке, и время от времени он вытаскивал его, чтобы взвесить на руке или погладить дуло. Непонятно почему Филу каждый раз хотелось отвести глаза.

Когда они притащились на пустырь, Фил был уже почти болен от беспокойства и нервного возбуждения. Так что он отпил из предложенной пивной бутылки прежде, чем успел подумать, кто же сядет за руль на обратном пути.

Морис тем временем выстроил пустые бутылки батареей и прицелился.

Бам!

Темное стекло разлетелось вдребезги, подняв тучу мелких брызг.

Бам!

– Теперь ты, Фил! Ох, ну давай же! – Морис улыбался, глядя на него своими темными глазами, взгляду которых было просто невозможно противостоять.

Поколебавшись, Фил принял у него из рук теплый ствол. Примерил к руке, оценивая форму и вес, потом прицелился...

Бам!

Еще одна бутылка рассыпалась брызгами.

– Неплохо! – одобрил Морис, делая очередной глоток. – Ты где учился стрелять?

Фил пожал плечами, снова прицеливаясь.

– Отец научил. Прежде чем свалить от нас с мамой.

Он снова выстрелил, вздрогнув от отдачи.

– Ты один в семье? – поинтересовался Морис будто бы мимоходом. С той самой первой встречи они ни разу не делились воспоминаниями детства – все-таки не друзья, просто работали вместе, так к чему эти откровенности?

– Нет, у меня две сестры, – Фил передал оружие Морису и снова взял в руку пивную бутылку. В конце концов, подумалось ему, можно было потом вызвать такси. – С тех пор, как мать умерла, мы почти не общаемся. Сестры обе семейные... Живут в Вермонте. А тебя кто научил?

– Отчим, – Морис прицелился.

– Он жив?

Бам!

– Угу. В Канаде. Думаю съездить к нему на День Благодарения.

Это отличалось от официальной версии биографии Мориса, вывешенной в Интернете, но Фил пока решил не уточнять.

– А мама?

– Мама умерла.

– Прости.

– Ничего, это уже давно было. Твоя очередь! – и Морис снова отдал ему пистолет.

Вопреки уговорам Фила, обратно они поехали на машине. Морис просто сел за руль и сказал:

– Считаю до трех и уезжаю!

И Фил сдался. Морис гнал так, словно специально напрашивался, и вселенная поспешила пойти ему навстречу. Когда до них донеслись звуки полицейской сирены, Фил буквально ощутил, как у него душа уходит в пятки.

Морис остановился как ни в чем ни бывало и расслабленно откинулся на сидении.

– Ты только не забудь внести за меня залог, Фил, – беззаботно усмехнулся он.

И тут Фил вдруг с кристальной ясностью понял, что сейчас случится. Полиция подойдет, и Морис начнет отрицать, что пил. Ему ведь еще ехать на телевидение, так что ночь в обезьяннике не входит в планы. В общем, он не признается. Так что полиция станет настаивать, а он – злиться. Возможно, даже пошлет кого-нибудь нах – за ним не заржавеет. Тогда они вытащат его из машины силой, положат лицом на капот и обыщут здесь все, включая бардачок.... Но это – если Морис будет за рулем, сказал кто-то в голове Фила. Определенно кто-то умный, потому что идея оформилась в голове молниеносно – словно перед мысленным взором появилась табличка с верным ответом. «Если притвориться, что Морис был слишком пьян, чтобы вести машину, и попросил друга сесть за руль, к нему и его автомобилю никто не прицепится» – вот что было на ней написано. И Фил принял решение.

– Меняемся, быстро! – сказал Фил, глядя в зеркало заднего вида, как открывается дверь полицейской машины и боясь лишь одного – не успеть.
Морис лениво улыбнулся, поднимая бровь в явном непонимании. Коллагеновый провал над ней никуда не делся, некстати заметил Фил, и почему-то это его странно порадовало.

– Что?

– Немедленно отстегивайся, твою мать! – рявкнул Фил и с силой дернул ручку, отодвигавшую кресло назад.

Морис моргнул. Посмотрел назад, потом на Фила, а после – на бардачок. И тут до него наконец дошло – это было явно видно по его вмиг протрезвевшим глазам. Не задавая больше вопросов, он моментально щелкнул застежкой ремня безопасности, отъехал в кресле назад и потянулся к Филу – меняться местами.

Автомобиль была маленький – крошечная спортивная машинка, в которой и не развернуться толком. Так что совершить такой маневр было непросто – им пришлось плотно прижаться друг к другу, прежде чем Морис оказался на пассажирском сидении, а Фил – за рулем.

– Черт, Фил, – нервно прошептал Морис. – И как я только не подумал...
Фил поднял на него глаза, и вот тут-то все и случилось. Бывают такие моменты, которые вдруг растягиваются на века – да что там, просто навеки останавливаются, точно вовремя пойманный кадр. Фил увидел вблизи его гладко выбритую щеку и красноватое пятнышко от укола на лбу, и у него вдруг остановилось дыхание. От Мориса пахло смесью пива, сигарет и геля для бритья, и от этого запаха, а еще больше – от близости его приоткрытых ярких губ у Фила вдруг встало, как никогда.

– Быстрее, – лихорадочно сказал он, подавляя неизвестно откуда взявшееся и совершенно иррациональное желание прижать его бедра к своим.

Морис посмотрел на него с выражением, которое Фил не смог разгадать, и наконец устроился на пассажирском сидении. Щелчок ремня безопасности вывел Фила из ступора, и оба синхронно улыбнулись в окно полицейскому.

– Здравствуйте, офицер! – сказал Фил, молясь, чтобы Морис не посмотрел вниз.

Однако его надеждам было сбыться не суждено.

– Чем мы можем помочь? – подватил Морис. А потом положил ему руку на внутреннюю сторону бедра и лениво провел вверх, не переставая невинно улыбаться.

Именно в этот момент Фил понял, что пропал. Он был окончательно и бесповоротно влюблен в Мориса Лурье.

4
Мы сейчас не будем о признаниях и первом поцелуе – это совсем уже другая история. К тому же, она включает Лондон, Эмилио и Адриану, а этого года в жизни Мориса просто не было. Во всяком случае, он так решил, едва вернувшись в ЛА, и кто такой был Фил, чтобы ему в этом возражать?

Словом, мы перелистнем несколько страниц и вернемся к Морису и Филу в тот момент, когда в их жизни появилась Мэрион.

Это случилось через пару лет после окончания того периода, которого не было. Мэрион была хорошенькой, улыбчивой, спокойной и не обижалась вообще никогда и ни на что. Разумеется, Фил сразу же ее возненавидел.
Какое-то время Мэрион с Морисом встречались, все чаще оставляя Фила коротать вечера в одиночестве с бутылкой вина. Алкоголь хоть немного притуплял жгучую ревность, которую он испытывал, однако Фил  всегда помнил о том, к чему это может привести: алкоголичка-мать, которой плевать было на сына и двух его младших сестер, оставила в его памяти неизгладимое впечатление. Когда она умерла девять лет тому назад от почти неизбежного цирроза, он испытал лишь облегчение. Но все это – ревность, одиночество, алкоголь – было вначале. Однажды Мэрион зазвала Фила в их общую с Морисом спальню, и он остался там до утра. Потом это случалось опять и опять, пока не стало привычным для всех троих. Общая постель, как известно, не повод для дружбы, однако Мэрион с Филом со временем все же, можно сказать, даже подружились – точнее, договорились соблюдать нейтралитет. Во-первых, выяснилось, что вдвоем удерживать Мориса от глупостей куда проще, чем по одиночке, а во-вторых, оказалось, что в плане дельных советов Мэри просто незаменима.
Например, она буквально заставила Мориса организовать продюсерскую компанию, пока он окончательно не обанкротился. Идея, поначалу показавшаяся Филу дурацкой, на деле оказалась чистым золотом – у Мориса был нюх на проекты, которые, не смотря на кажущуюся бредовость, вдруг начали приносить деньги – не сумасшедшие, нет, но вполне ощутимые. Еще Мэрион уговорила Мориса попробоваться на небольшую роль в один фильм, обещавший собрать всех звезд, и тот согласился и даже прошел кастинг. Со стороны Мориса, четыре года не участвовавшего в больших голливудских постановках, это был серьезный шаг. К тому же Морис был прав, Мэрион и правда делала фантастический минет.

Это было странно и лишено всякой логики, но втроем им было даже лучше, чем вдвоем, раньше. Мэрион словно стала их общей мамочкой, по которой они тайно тосковали. Мамочкой, которая дает потрогать по юбкой, но кому какое дело до того, что происходит за закрытыми дверьми?

В общем, Фил смирился с существованием Мэрион, а со временем даже научился ему радоваться. Сам безумно влюбленный в Мориса, он видел в Мэрион точно такой же огонь, и вскоре вполна оценил счастье участников фан-клуба, что собираются вместе для совместной дрочки на кумира.

Потому что Морис – Морис не любил никого. Это был горький и грустный факт, которому не существовало оправдания.

Поначалу Филу казалось, что Морис просто перегорел после Адрианы, но время шло, и ничего не менялось. Он мог исчезнуть на неделю без объяснений или привести домой нового любовника или любовницу, не считаясь с мнением теперь уже двух постоянных партнеров. Морис позволял любить себя, не торопясь что-то давать взамен. Должно быть, уже одно то, что он соглашался делить с кем-то пространство, казалось ему чересчур большой уступкой.

На тридцать второй день рождения Мориса, 15 июня, Фил и Мэрион обманом выманили его из дома, чтобы подготовиться к вечеринке. Фил изначально не считал эту идею такой уж хорошей – за три года он изучил своего босса и любовника так близко, как это только было возможно, и знал, что сюрпризы ко дню рождения – это вовсе не то, что приводит Мориса в восторг. Но Мэрион было плевать на здравый смысл и уговоры. Стоя у плиты, она сочиняла фантастический ужин, сияя от радости, и Фил просто не мог найти в себе силы ее обломать. В конце концов, подумал он, заражаясь ее энтузиазмом, почему бы и нет? Люди меняются. А иногда, говорят, в мире даже случаются чудеса. Так почему бы чуду не заглянуть и в их дом?

Они прождали Мориса до полуночи. Его телефон не отвечал, и Мэрион сходила с ума до утра, прежде чем снять трубку и начать обзванивать больницы и морги. Примерно на третий час поисков в Твиттере Мориса появилась запись: «С прошедшим днем рождения меня!» и снимок носа яхты, заслоняющего вид на океан.

Прочитав запись как минимум раз двадцать, словно в надежде отыскать в ней какой-то тайный смысл, Мэрион сурово сжала губы и отправилась собирать вещи. Фил не пошел за ней: ему было слишком стыдно. Не за Мориса, за себя – за то, что терпит от него такое. К тому же, ему просто нечем было ее успокоить.

Мэрион уехала, не прощаясь, а он еще три дня провел у монитора, отслеживая твиты друзей Мориса. Судя по восторженному чириканью давно влюбленной в него Сэнди, она наконец-то добилась своего.
В конце недели Филу удалось до звониться до Мориса, однако трубку поднял Джейк. Пьяно икая, он сообщил Филу, что Морис сейчас не может подойти, но просит передать, что отпускает его в отпуск до конца месяца.
И тогда Фил собрал вещи и поехал за Мэрион.

Глава 4. Трое
1
– Вы выглядите усталым, – сказала доктор Купер, глядя, как Морис устраивается на ее кушетке. – Хотите прилечь?

Он благодарно улыбнулся.

– Если не возражаете.

– Устраивайтесь так, чтобы было удобно, – посоветовала она.

Морис вытянулся и, издав короткий сладкий стон, закрыл глаза. Черты лица его смягчились, будто у него что-то болело, а теперь вдруг прошло
.
– Если я засну, толкните меня в бок и сразу убегайте, – сказал он. – Я спросонья могу неадекватно среагировать.

– Договорились, – Купер посмотрела на его безмятежное лицо. – Так лучше?

– Гораздо. Спасибо, Кристин. Вас ведь зовут Кристин?

– Пожалуйста, называйте меня доктор Купер.

Он едва заметно улыбнулся.

– Спасибо, доктор Купер. О чем бы вы хотели сегодня поговорить?

– А вы?

– Я бы хотел просто полежать. Молча. Но так ведь не получится?

– Получится, просто тогда вам придется ходить ко мне дольше.

– Верно, – со вздохом согласился он.

– Расскажите мне, как прошла неделя.

Морис открыл один глаз и с интересом посмотрел на нее.

– Мы женаты? – уточнил он. Но, встретившись с ее суровым взглядом, тут же стер с лица ухмылку. – Простите. Неуместная шутка. Неделя, неделя... Ладно. Я снова занимаюсь в танцевальной студии – с другим учителем. Ее зовут Джеральдин Дюке. Она отличный преподаватель — мне сказали, самый лучший. Мы занимаемся каждый день, пока по три часа, но скоро, надеюсь, дойдем до восьми... Вы знали, что Фред Астер репетировал по восемь часов в день?

– Нет.

– Но это правда.

Кристин помолчала, разглядывая своего пациента так, словно увидела впервые. Он был привлекательным — если, конечно, вам нравятся высокие худые парни с длинными конечностями и до черноты темными глазами. Морис улыбался открыто, отвечал на вопросы доброжелательно, и при этом постоянно уклонялся от нее, — утекал, словно песок сквозь пальцы. И это продолжало раздражать ее. Точнее, нет, не так. Она была расстроена и разочарована из-за того, что никак не могла найти к нему подход. Морис вел себя так, словно она была досадной помехой, — ничего не значащей, но неприятной, точно жужжащая муха на стекле. Ему сказали прийти к ней — и он пришел, сказали говорить — и он говорил. Но в его словах не было ничего ценного — лишь бессмысленная звуковая шелуха, назойливый белый шум. И кто вообще сказал ему, что он вернется в проект?

– А как ваша спина? – поинтересовалась Кристин. – Не болит?

– Нет, доктор Купер, не болит. Почти. Вот мышцы — мышцы ноют, – Морис бросил на нее пронзительный взгляд. – Может, пропишете мне обезболивающее?

Она и бровью не повела.

– Купите себе разогревающую мазь — они продаются без рецепта.

Морис хмыкнул, будто она сказала что-то смешное, а Кристин снова охватило раздражение. Хватит, сказала она себе, прекрати. Разве ты не видишь, что он специально это делает?

– Хорошо, с танцами мы разобрались, – сказала доктор Купер. – Что еще произошло важного со времени нашей последней встречи?

Морис задумался.

– Да вроде бы ничего... Ах да! Меня бросила девушка.

– Вот как?

– Именно так, доктор Купер. Ушла к моему парню. Так что теперь я остался совсем один.

– И что вы чувствуете по этому поводу?

Морис даже не задумался.

– Досаду, – был ответ. – Злость. Обиду — ведь они договорились обо всем за моей спиной.

– Вы можете расположить свои чувства по этому поводу от самого слабого до самого сильного?

Он кивнул.

– Конечно. Ревность. Злость. Досада. Обида.

– Значит, на вершине обида? – уточнила Кристин.

Его глаза странно блеснули.

– Нет, доктор Купер.

– А что?

– На вершине пирамиды — облегчение.

2
– Не вернусь, – твердо сказала Мэрион. – Даже не уговаривай меня, Филипп, нет!

Они сидели на скамейке перед домом родителей Мэрион и наблюдали, как по двору бегают куры. В своих узких джинсах, маленькой белой маечке с открытой спиной и украшенных бисером сандалиях она выглядела так, будто приехала в деревню сниматься для журнала Elle. Вокруг было безлюдно, словно после Апокалипсиса, и Фил чувствовал себя потерянным и совершенно беспомощным.

– Морис просто такой, как он есть, – сказал он. – Тут уж ничего не изменишь. Но он тебя любит – по-своему, как умеет, но любит, поверь мне. Просто он боится подпускать кого-нибудь слишком близко...

Это была ложь – от первого до последнего слово, и Фил знал это. И, что еще хуже, знал, что в глубине души Мэрион тоже это знала. Однако так уж мы устроены – влюбившись, хватаемся за соломинку, надеясь, вдруг случится чудо, и любовь из неразделенной вдруг станет взаимной?

– Все ты врешь, – с надеждой сказала Мэрион. Ее спина была как горестный вопросительный знак. Почему Мэрион, такую чудесную Мэрион с ее большими ясными глазами и обезоруживающей улыбкой, любимицу публики Мэрион, Мэрион, добрую самаритянку, обелившую свою карму уже сто тысяч раз словами благодарности фанатов и умирающих в хосписах онкобольных, отодвинули, бросили, словно ненужную вещь? И почему, почему это так больно?

Она искала причину в Морисе, пыталась найти хоть какое-то оправдание, и у Фила оно было. Он мог бы сказать: «Знаешь, Мэрион, однажды была такая девушка, Адриана...». И после этого Мэри бы собрала вещи и вернулась, чтобы больше никогда не обвинить Мориса – ни словом, ни вздохом, ни взглядом. Но вот беда – Адриана была из Города, Который Нельзя Упоминать, и именно она являлась причиной, по которой нельзя. Причиной, Которой Не Было, Из Города, Которого Больше Не Существовало – на карте Мориса и в его воспоминаниях. Так что Фил просто положил руку на горячую от солнца гладкую спину Мэрион и притянул свою бедную маленькую страдалицу поближе.

– Я без тебя не справлюсь, – снова солгал он. Или не солгал? Неважно. Главное, что Мэрион всхлипнула, уткнулась ему в плечо и расплакалась. А значит, подумал Фил, рассеянно целуя ее в теплую макушку, надежда на возвращение все еще теплилась.

Когда в тот вечер Фил и Мэрион ложились в ее узкую девичью постельку, ему вдруг пришло в голову, они никогда еще не делали этого раньше – вот так, наедине. Морис всегда был рядом – целовал, прикасался, просто смотрел, и каждый раз, протягивая к нему руку, Фил и Мэрион ощущали это ответное пожатие, видели улыбку, слышали его низкий голос, по-актерски четко выговаривающий волнующие непристойности или шептавший признания, от которых все сжималось внутри, а сердце замирало. Морис был клеем, соединявшим их вместе, и без него оба ощущали себя одинокими.

Нависая над Мэрион, Фил со все возрастающей паникой думал: у нее что, всегда были такие темные глаза? Она что, всегда вот так улыбалась – одновременно браво и потерянно, и смотрела на него с болезненной храбростью отчаяния? Ее лицо, знакомое до самой последней черточки, вдруг показалось ему новым, а маленькое гибкое тело – чужим. И при этом Мэрион обнимала его и гладила по спине, шепча неразборчиво-ласковое, словно это Фил, а не она сама нуждался в тепле и утешении.

– Ничего страшного, – сказала она участливо, когда он лег рядом, обливаясь потом и терзаясь виной. - Со всеми бывает...

Кроме Мориса, хотелось ему возразить. Сукин сын не знал осечек, извлекая свою выгоду из соития с любым, даже самым неумелым партнером. Даже с таким, как Фил.

– Я знаю, сейчас не самый подходящий момент для таких вопросов, но я все-таки спрошу, – Мэрион повернулась на бок, пристально глядя на его профиль, четко обозначившийся в свете Луны. – Можно?

Фил кивнул. Большего позора он на сегодня уже не ожидал.

– Я никогда не видела, чтобы вы с Морисом... – начала она, и он замер, затаил дыхание. Имя Мориса прозвучало в темноте, словно заклинание – казалось, их снова трое. Только на этот раз кто-то был лишним. Мэрион еще помолчала, а потом спросила – быстро, чтобы не передумать и не свернуть по дороге на более безопасную тему. – У вас всегда был только оральный секс?

Фил посмотрел в темноту, не решаясь повернуться и посмотреть в глаза. Было бы странно, если б Мэрион за столько месяцев ничего не заметила. Но еще более странным было то, что она не спросила об этом раньше. Однако ответить на вопрос оказалось непросто.

– Мы не... – начал было он. Они и правда – никогда. Фил каждый раз говорил, что не готов, и Морис не настаивал. Так казалось проще. Фил был свято уверен: без проникновения нет секса. И не потому, что он боялся переступить черту, за которой его вера в собственную непробиваемую гетеросексуальность наконец пошатнулась бы, нет. Дело в том, что Морис был совершенством. А Фил был просто Филом – самым обычным. Невысоким, плотным, с намечающимся животиком с начинающими редеть рыжеватыми волосами. С каждым годом – да что там, с каждым месяцем, неделей и днем разница между ними увеличивалась. Морису шел возраст – с годами он стал крепче, как будто даже шире в плечах, не таким субтильным, как во время их первой с Филом встречи; его лицо, не в последнюю очередь благодаря стараниям голливудских кудесников – косметологов и врачей, приобрело четкость, а зубы – безупречную белизну. У Мориса были собственные визажист, парикмахер, консультант по имиджу, нутрициолог, тренер по фитнесу и косметолог, не говоря уже о докторе Айзенштейне. Словом, Фил был по эту сторону экрана, а Морис – наоборот.

Однажды, Фил знал, Морис его бросит. И вот тогда он готовился сказать себе: «Это ничего, мелочи. Мы никогда не были любовниками – в конце концов, у нас ведь даже настоящего секса не было». Возможно, всегда думал Фил, ему при этом будет не так больно.

– Нет, никогда, – ответил он Мэрион. – Морис не хотел, а я не настаивал.
Мэрион тихонько вздохнула в темноте.

– А знаешь, я снова завелась, – призналась она. – Попробуем еще разок?

3
Через два дня они отправились домой. Сели в машину, погрузили вещи и поехали. Можно было сесть на самолет, но в дороге, что расстилалась перед ними, было что-то завораживающее-успокаивающее. Никакой суматохи аэропортов, никаких неожиданностей, – шоссе было словно залогом того, что они действительно возвращаются. Домой – туда, где сердце. Туда, где Морис.

Вид у Мэрион был совершенно измученный: маленькое личико в форме сердечка осунулось, а глаза запали. Казалось, она всю ночь плакала, хотя Фил точно знал, что это не так. Тем не менее, ему было так остро жаль Мэрион, что хотелось остановиться прямо посреди дороги, обнять ее и баюкать, как маленькую, но он знал, что этим только все испортит. Так что Фил просто сжимал руль покрепче и смотрел вперед.

Машина Мориса стояла под дорожке у входа. При виде нее лицо Мэрион исказилось, словно она собиралась разрыдаться, и Фил погладил ее по плечу, успокаивая. В ожидании встречи у него и самого сердце билось, как сумасшедшее.

Они вошли в дом, держась за руки, словно дети в страшной сказке. Коридор отражал их шаги с гулким равнодушием, дверные косяки задевали плечи, а пол словно толкал в подошвы, как если бы Мэрион и Фил были незваными гостями, от которых этим стенам не терпелось избавиться.

Сердце сжалось у Фила от нехорошего предчувствия. Морис был где-то здесь, но в доме стояла мертвая тишина. От беспокойства Фила даже замутило. <i>А что, если,</i> вдруг прошептал противный голосок в его голове.

– Побудь здесь, – сказал он Мэрион. Застыв, она посмотрела на него расширившимися от ужаса глазами, и ему пришлось самому отцепить от своей руки ее побелевшие пальцы. – Все в порядке, – добавил Фил, успокаивающе улыбаясь. – Просто давай я первый. Возможно, ему понадобится немного времени, чтобы придумать подходящее извинение.

Это было полной чепухой, но Мэрион поверила – или просто сделала вид, что поверила – и села на диванчик в гостиной, словно и вправду была тут всего лишь гостьей.

Не оглядываясь, Фил быстро прошелся по комнатам, одновременно желая и опасаясь нарушить тишину. Мориса не было нигде: ни в спальнях, ни на кухне, ни в кабинете. Фил обыскал кладовки, ванные и туалеты, отгоняя совершенно несвоевременную и в целом идиотскую мысль о том, что Майкл Хатченс умудрился повеситься на дверной ручке гостиничного номера, хотя она была всего лишь в метре от пола. И с чего Фил вообще об этом думал? Какое отношение имел покойный вокалист INXS, наркоман и, возможно, алкоголик, к Морису – его Морису с ровным спокойным нравом и завидной выдержкой?..

Задняя веранда выходила на океан. Там все трое раньше любили сидеть по вечерам, глядя на волны и попивая вино. Счастливые, счастливые времена... Остановившись на пороге, Фил замер. Морис неподвижно лежал на полу, отвернув лицо к океану. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка виски, а вокруг валялись исчерканные листы, точно кто-то подбросил вверх пачку бумаги, и она приземлилась на веранду крупными снежными хлопьями.

Не в силах двинуться, Фил перевел глаз под ноги, и тут же понял, что это не не просто бумажки – рисунки. Морис все время что-то рисовал, это было у него чем-то вроде проявления синдрома навязчивых состояний. Морис рисовал, когда нервничал или хотел убить время – в аэропорту или перед затянувшимся кастингом, в очереди у стоматолога и в пробках, если Фил был за рулем. Рисунки у него получались забавные, в стиле комиксов, живые и веселые. Мэрион собирала его художества по всему дому, кучами выгребала из машины, вытряхивала из карманов и сумок. По ним было легко понять, как прошел день: чем больше было рисунков, тем мрачнее оказывался Морис. Он принципиально рисовал только на бумаге, и только на одиночных листках, словно хотел подчеркнуть, что не придает своему хобби никакого значения. Мэрион раскладывала для него по всему дому альбомы, а однажды подсунула планшет, однако это не ничего не изменило. Планшет Морису пришелся не по вкусу, а из альбомов он по-прежнему выдирал листы: прикреплял их к книгам, что в изобилии валялись по дому, с помощью двух резинок для денег, и быстро черкал что-нибудь простым карандашом, который всегда был у него с собой в комплекте с точилкой.

Судя по тому, какую уйму бумаги он изрисовал на этой веранде, случилось что-то серьезное.

– Морис, – выдохнул Фил, бросаясь по нему прямо по хрустким бумажным листам. Сердце у него билось как сумасшедшее, а руки тряслись. Дурак, какой же он дурак! Как же Фил мог уехать, не дождавшись его возвращения? – О Господи, Морис...

Он оказался рядом с одно мгновение. Упав на колени, наклонился над неподвижным телом... И тут Морис открыл глаза – медленно, точно каждое движение давалось ему с трудом. Потом моргнул и прищурился от света. Улыбнулся, глядя на склоненное над ним испуганное лицо...

– Фил? – сказал он как ни в чем ни бывало. – Эй, что случилось?
Тот осел рядом, словно ноги его вдруг перестали держать.

– Ты так меня напугал, – с трудом казал он. – Черт, Морис... Нельзя же так! Что произошло? Почему ты тут лежишь?

Морис приподнялся на локте, потом повернул голову в одну и другую сторону, одной рукой разминая затекшие мышцы шеи.

– Да ничего, просто у меня спина разболелась, – спокойно объяснил он. – Решил полежать. А ты что подумал?

Фил ничего не мог сказать. Облегчение захлестнуло его волной, а горло сжалось. Кажется, он был был готов расплакаться. Радость от того, что Морис был здесь, живой, с ним, перекрыла все обиды, сделала неважным все на свете, кроме здесь и сейчас.

– Морис, – сказал он, сглотнув комок в горле. – Я так рад тебя видеть... – И тут же полез целоваться.

Морис хмыкнул, но не отклонился – приоткрыл рот, пропуская его язык, положил руку на затылок, чтобы притянуть еще ближе...

– Фил, – сказал он, когда тот наконец оторвался от него, чтобы перевести дыхание. – Мне звонили из Скотланд-Ярда.

В этот он был весь, Морис, – никогда не терял головы, всегда помнил о деле. У Фила душа ушла в пятки – уже второй раз за последние пять минут. Он сел на пол, пытаясь выровнять дыхание.

– Зачем тебе звонили, Морис? Что-то случилось?

Тот улыбнулся, но глаза остались серьезными.

– Ничего не случилось, Филипп, – ровно сказал он. – Мне просто сообщили, что убийцу Эмилио Росси нашли. Чистосердечное признание, дело закрыто. 

Филу на секунду показалось, что выключили звук. Он сидел рядом, хватая ртом воздух, и Морис терпеливо ждал, пока тот придет в себя.

– Значит, все? – спросил Фил, когда снова обрел возможность выражать свои мысли связно. – Конец?

– Конец, не о чем больше беспокоиться, – подтвердил Морис. А потом легко поднялся и пошел к выходу. –  А где Мэрион? Я привез ей из Парижа сувенирную Эйфелеву башню.

Фил побрел за ним, словно в тумане. Под ногой хрустнул листок, и он наклонился, чтобы поднять его. С рисунка на Фила смотрело знакомое женское лицо. Лицо Адрианы Самнер. По мужу – Росси.

4
Ночью все стало, как раньше. Дрожа от нежности, они раздевали Мориса вместе, – словно играли пьесу в четыре руки, – по очереди целовали в мягкие губы, ласкали его, нашептывая признания... Фил боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не нарушить неосторожным движением хрупкое новообретенное равновесие, а Мэрион – чтобы не потревожить свое разбитое сердце. Когда Морис подтолкнул их друг к другу, Фил, устроившись между ног Мэрион, посмотрел на него через плечо, вдруг решившись.

– Иди сюда, – сказал он.

И если на секунду забыть о боли, которая, к слову, оказалась куда слабее душевных терзаний, все прошло просто идеально – именно так, как и должно было быть.

А проснувшись утром, Фил снова обнаружил Мориса лежащим на полу веранды.

– Доброе утро, – сказал он, ставя перед Морисом чашку с кофе. Потом сел рядом, и жесткие доски тут же впились в его отнюдь не тощий зад.

– Спасибо, – Морис приподнялся, и от Фила не укрылось то, как он поморщился, словно от боли.

– Тебе бы к врачу, Мо, – осторожно заметил он.

Тот отхлебнул кофе.

– Да я ведь уже там был, – возразил Морис. – У меня все в порядке, ты же знаешь. Ни межпозвоночной грыжи, ни опухоли мозга. Нечем даже порадовать рентгенолога.

– А ты сходи к другому врачу, – Фил надеялся, что его голос звучит легко и непринужденно, хотя сердце в груди тяжело забилось. Видит Бог, затащить Мориса к докторам – не тем, что ставили уколы, а тем, что лезли в душу – было невозможно. Филу, во всяком случае, не удалось. – Есть один доктор – очень хороший. Ее зовут Кристин Купер, она занимается артерапией и гештальтом. Мне говорили, она может помочь. Можно отнести к ней твои рисунки...

– Нет, – резко прервал Морис. – Достаточно, Филипп. Ты беспокоишься, я ценю. На этом и закончим.

Когда ему было удобно, он тут же превращался в сурового босса – увеличивал дистанцию, добавлял в голос прохлады, напоминая Филу, кем тот на самом деле является – просто помощником, не другом даже. Наемным сотрудником. А прислуга не имеет права на собственное мнение.

Так что Морис встал и вышел, не глядя на Фила. Так тому было и надо.

Филиппу вспомнилось, как тогда, вскоре после возвращения, Морис однажды вдруг слег и больше не смог встать. Тогда это тоже началось с того, что он вдруг принялся без конца укладываться на жесткий пол – любой матрас на кровати казался ему слишком мягким. А потом Морис вдруг понял, что не может есть, спать, а также ходить и сидеть – только лежать и дышать как можно осторожней, потому что он каждого вздоха где-то внутри взрывалась боль. Обнаружив своего босса в этом состоянии, Фил сгреб его в охапку и, несмотря на слабые протесты, отвез в больницу. Там его осмотрели со всем тщанием, просветив рентгеном все, что можно, и сделав МРТ всего, чего нельзя. У Мориса оказалось в порядке – идеально здоровый организм без малейших следов неполадок. Однако боль в спине была такая, что никакое обезболивающее не помогало. Она проходила через тело огнем, и Морис метался на узкой больничной койке, до крови кусая губы, чтобы не кричать. Говорят, врачи даже рассматривали вариант поместить его ненадолго в медицинскую кому.

А потом все прекратилось – так же внезапно, как и началось: боль просто выключилась, будто кто-то повернул рубильник. Поначалу Морис даже решил, что умер – до того нереально-резкой оказалась перемена. Потом он сделал вдох и выдох – осторожно, не торопясь. Поднял руку, посмотрел, как пальцы сжимаются в кулак и снова разжимаются... А потом просто выдернул из вены капельницу и встал. Боли не было. И безо всякой логики, а точнее, вопреки ей, Морис ощутил, как сердце сдавливает от разочарования и острого, бесконечного ощущения потери.

Запоздалый диагноз обвинил во всем защемленный нерв. Морису прописали акупунктуру и массаж, однако боли больше не возвращались, так что постепенно он забил и на первое, и на второе.

У Фила, конечно, имелось насчет этого всего свое мнение, но врачом он не был, а значит, и слово его не стоило ничего. Просто когда врач – настоящий врач – спросил Мориса, не было ли у него в последнее время каких-нибудь стрессов или нервных потрясений, он сказал «нет, абсолютно никаких» – и посмотрел на Фила так свирепо, что у того все возражения примерзли к языку.

И вот теперь, спустя два с лишним года, Морис снова лежал на полу – в точности как тогда, после смерти Адрианы.

Возможно, стоит немного рассказать о ней.


Глава 5. Адриана

1
– Расскажите мне о Лондоне, – сказала доктор Купер.

Морис поднял брови, словно удивившись ее вопросу.

– О Лондоне? – переспросил он – Ну... это столица Великобритании. Плохая погода, ужасная еда, хорошие театры...

Доктор Купер улыбнулась в ответ.

– Вы провели там год, – подсказала она. – Это все, что вы можете сказать об этом городе?

Морис пожал плечами, а потом закинул руки за голову и потянулся всем телом.

– У меня все время затекает спина, – объяснил он. – Лондон. Так... Ну, в общих чертах, да, это все.

Доктор Купер опустила глаза, делая пометки в своих записях.

– У вас там, кажется, была подруга, – подсказала она. – И она погибла. Расскажете об этом?

Морис поморщился, словно вдруг вспомнил что-то не слишком приятное, но при этом не особенно важное.

– Конечно, – тем не менее ответил он. – Ужасная трагедия. Ее муж был связан с мафией. Я даже не знаю точно, что случилось. Представляете, сегодня мы вместе идем на вечеринку, а назавтра выясняется, что ее застрелили.

– Вы были близки?

– Мы дружили. Это старая история, почему вы вдруг вспомнили?

Купер пожала плечами.

– Просто вы уехали из Лондона сразу после ее смерти. Эти два события как-то связаны?

– Это случайное совпадение. У меня как раз закончился театральный контракт, и мой агент посоветовал вернуться в Штаты, пока меня здесь совсем не забыли. По правде говоря, я и сам подумывал об этом — уж очень достала лондонская погода. И, между нами говоря, я не хотел оказаться в центре мафиозных разборок. Это не тот скандал, который бы пошел на пользу карьере, понимаете, о чем я?

Доктор кивнула.

– Думаю, да. Значит, вы просто дружили?

Морис поерзал на кушетке, устраиваясь поудобней. Вздохнул, потом наклонился к ней, положив локти на колени.

– Послушайте, доктор Купер, – сказал он, слегка понизив голос. – Я вижу, к чему вы клоните. Но у нас с ней не было романа. Не то чтобы я этого не хотел, поймите меня правильно, она... Адриана была очень красивой девушкой, но у нее был муж. Я вам так скажу, доктор: никто в здравом уме не стал бы переходить дорогу ее мужу. Я бы точно не стал, понимаете?

Доктор Купер кивнула.

– Понимаю.

Морис кивнул в ответ и слегка улыбнулся.

– Могу я заметить? Если вы что-то ищете в моем прошлом, доктор, оно явно не здесь.

2
В первый раз он увидел Адриану на вечеринке в честь вручения музыкальных премий одного английского телеканала. Вокруг было шумно и суетно, и Морис уже собирался уходить, потому что к восьми утра нужно было приехать на главное развлекательное радиошоу Лондона, а он терпеть не мог давать интервью с похмелья. Крис Карпентер, звезда местного ситкома, перехватил его буквально на выходе – просто бесцеремонно поймал за локоть и сказал:

– О, ты еще здесь? Отлично. Хочу тебя кое с кем познакомить...

Морис еще тогда подумал: о Господи, опять! Сколько рук он уже сегодня пожал? Ему хотелось курить и спать, – и плевать, с кем там Крис хотел его познакомить. Да хоть с самой английской королевой...

Но это была не королева.

– Морис, это Адриана Самнер, мы с ней вместе учились в школе. Она твоя большая поклонница, – Крис широко, с намеком раскрыл глаза при слове «большая», и Морис привычно нацепил дежурную улыбку, готовясь к обмену любезностями в стиле «ах, вы в том фильме вы были просто душкой!» – «большое вам спасибо, приходите еще!».

А потом он повернулся. Посмотрел. И вдруг понял, что не может дышать.
 
Так Адриана вошла в его мир — словно возникла на белом листе фотобумаги, положенной в проявитель. Сначала — волосы, огненно-рыжие, как лисий хвост зимой. Потом — зеленые глаза и россыпь веснушек на белой коже. Тонкие брови, вздернутый нос, искренняя, совершенно детская улыбка. На ней было летящее зеленое платье — как на маленькой ведьме, завораживающей одним движением, взмахом ресниц, шуршанием ломкой, точно слюда, ткани. И когда она проявилась перед ним вся, до последней веснушки, до последней складочки на платье, до последнего золотистого волоска, Морис понял: его мир уже никогда не будет прежним.

– Привет, – сказала она, протягивая ему узкую руку. На запястье был миллион тонких золотых браслетов, которые звенели и переливались при каждом движении. – Я Адриана. Я видела вас в том фильме про мафию. Знаете, вы были...

Морис никогда не верил в любовь с первого взгляда – если честно, он вообще никогда не верил в слово на букву «л» – но когда Адриана появилась, все сомнения улетучились. Потому что не стало вдруг ни прошлого, ни будущего – только настоящее, в котором были они двое и еще несколько тысяч людей либо в вечерних платьях, либо с фотоаппаратами.

Они ушли буквально через десять минут и до самого утра потерянно бродили по Лондону, не в силах поверить в судьбоносность момента. Сознание сопротивлялась тому невозможному, что сокрушало привычное рациональное точно танк, готовясь строить новый мир на руинах прежнего.

На рассвете они пришли к Морису домой и легли в его постель. Ее тело было словно воск — казалось, оно принимает новые формы, чтобы полнее слиться с его собственным. Ее губы были огнем, каждым прикосновением выжигавшим несмываемое клеймо: <i>мое, мое, мое</i>. Ее руки были точно кольцо, обещавшее вечность, а ласки сводили с ума, заставляя стонать, всхлипывать и шептать бессвязные признания. Еще до того, как они впервые погрузились в сон, соединив дыхание, Морис знал: это навсегда.

А наутро оказалось, что она не может быть его. Не может, хотя всю ночь, раз за разом доказывала ему обратное. Не может, потому что она давно уже не Самнер, а Росси, что забавно, потому что «Росси» значит «рыжая», хотя это не ее фамилия, а мужа, при том, что он совсем не рыжий. Он старше на двадцать лет и очень, очень серьезный человек. Он с Сицилии, если Морис понимает, о чем она.

Морис понимал. Забавно, что его прославил фильм как раз о сицилийской мафии — тот самый, что так поразил Адриану. Не то чтобы «Сицилия» автоматически означало «мафия», но... Морис чувствовал себя последним дураком и недоумевал, как можно было успеть так увлечься — всего за несколько часов? Что такого было в этой худой рыженькой англичанке с итальянской фамилией? Что делало ее такой особенной, так идеально подходящей ему, бисексуальному франкоязычному еврею из Канады? Впрочем, размышлять об этом было уже слишком поздно.

Так что Морис остался в Лондоне, буквально вырвав у обстоятельств это право. Вызвал к себе Фила, получил роль в одном спектакле. Не то чтобы в Европе его приняли с распростертыми объятиями: напротив, долго не хотели брать, кривя лица при одном упоминании Голливуда. Но любовное отчаяние сделало Мориса упорным, словно бронетранспортер. Он пер на абордаж, даже не думая о том, как отразится год в Лондоне на его только-только наметившейся голливудской карьере — возможности, на которую он пахал больше десяти лет, снимаясь в чем попало и слепо надеясь, что однажды его наконец заметят.

Однако все сложилось лучше, чем можно было ожидать: спектакль, в который он в итоге пробился, имел серьезный, хотя и локальный  успех, – для Голливуда ведь все, что не имеет на себе его ярлыка, неважно, – и критики, уже успевшие похоронить Мориса как киноактера, снова проснулись и принялись на все лады воспевать его театральный талант.

С Адрианой было сложнее. Она была замужем, так что они виделись урывками, тайно. После спектакля Адриана забегала к нему за кулисы – ненадолго, порой всего на пару поцелуев. Но стоило Морису вспыхнуть, прижать к себе ее податливое тело чуть крепче, как она снова ускользала.
 
– Нас заметят, – панически бормотала она, глядя на него испуганными зелеными глазами. – Нужно уходить, пока кто-нибудь...

– Подожди еще хоть чуть-чуть, – умолял Морис, сжимая ее запястья. – Поцелуй меня, Эди, прошу...

Адриана поднималась на цыпочки, прижималась губами к губам, и он закрывал глаза, стараясь запомнить каждое мгновение, – чтобы потом, когда она уйдет, вспоминать их в отчаянной надежде дожить до следующей встречи.

Они разработали свой тайный код: пронумеровали несколько отелей, где не спрашивали паспортов, и когда Адриана посылала ему сообщение с номером, он тотчас же вставал, ехал в указанный отель и снимал там комнату. Эди приезжала днем, в перерыве между шопингом и салоном красоты, и уезжала прежде, чем ее успевали хватиться. Иногда, очень редко, они проводили вместе ночь.

То, что он испытывал к ней, напоминало болезнь. При одной мысли об Эди у него темнело в глазах и начинали трястись руки. Их редкие встречи не могли насытить его: будь на то его воля, Морис бы неделями не выпускал ее из постели. Порой, на исходе ночи, Адриана говорила полушутя-полусерьезно:

– Морис, милый, я же завтра ходить не смогу!

Ее голос звучал виновато, и Морис, чувствуя себя последним подонком, умолял:

– Дай я просто посмотрю на тебя. Просто посмотрю...

«Просто посмотреть» никогда не получалось. От вида ее молочной кожи, припухших зацелованных губ, горошинок розовых сосков и островка золотисто-рыжих волос в низу живота он заводился моментально; принимался нести непристойный возбуждающий вздор, целовал ее всю, от макушки до пальчиков ног, пока Адриана наконец не сдавалась.

Она просила Мориса лечь сверху, не удерживая веса на руках, – чтобы всем телом ощутить его тяжесть, услышать, как быстро стучит сердце, почувствовать, как сбивается дыхание, – смотрела вблизи в его пьяные от счастья глаза, и лишь потом смыкала ресницы, давая знак, что хочет большего.

Он приподнимался, смотрел вниз, стараясь не пропустить ни секунды, запомнить каждый вздох и стон; мысленно умолял себя не торопиться и с дрожью наблюдал, как его плоть входит в ее тело, заставляя Адриану трепетать.

Морис никогда не подозревал, что его сердце способно вынести столько любви и не разорваться. Он, всегда тщательно охранявший свою частную жизнь, просто умирал от желания объявить о своих чувствах всему миру. После того, как она засыпала, он подолгу лежал без сна, фантазируя о том, как однажды все узнают, что Адриана – вся его. Морис мечтал, что когда-нибудь она наденет для него белое платье, подойдет к алтарю и скажет «да», и он поцелует ее при всех, закрепляя свое право любить и беречь эту женщину в горе и радости, пока их не разлучит смерть.

Но Адриана принадлежала не ему.

– Уходи от него, – Морис сказал это сразу, как только определился со своими чувствами. Это оказалось быстро – возможно, слишком быстро, но ему было плевать. – Уходи от него и выходи за меня.

Бросив беглый взгляд на выбранное им кольцо, Адриана подняла тонкие брови, глядя с удивлением, а потом вдруг звонко расхохоталась, словно он очень смешно пошутил.

Они лежали в постели в очередном безликом отеле. Всего пару минут назад Адриана стонала под Морисом и горячо признавалась ему в любви, так что он решил, что это подходящий момент. Колько Морис присмотрел сразу – в одном маленьком ювелирном магазинчике в Бирме, куда ездил, чтобы хоть немного отвлечься от своей болезненной страсти. Старинное, с большим изумрудом необычной формы и россыпью алмазов, оно было непохожим на безликую европейскую штамповку, как Адриана была непохожа на всех женщин, которых Морис знал раньше. Так что он купил его, думая о ней. Но ответом на его признание стал этот обидный смех.

– Что смешного? – сухо поинтересовался Морис. Не каждый день он предлагал кому-либо всего себя, и еще реже бывал отвергнут. Да и бывал ли вообще? В любом случае, это оказалось необычайно болезненно.

Ее лицо сразу же стало серьезным, а меж бровей пролегла тонкая морщинка.

– О господи, родной мой, я ведь не над тобой смеюсь, – сказала она, захватывая его враз помрачневшее лицо в ладони и пытаясь заглянуть в глаза. – Просто сама мысль о том, что я когда-нибудь буду свободна... это так безумно, что только и остается, что смеяться. Милли никогда не отпустит меня. А если он узнает о нас... – не договорив, она бессильно покачала головой, словно была не в силах даже упомянуть вслух ту ужасную кару, которая их ожидает.

Морис подавил всплеск раздражения.

– И что он сделает? – бросив отвергнутое колько на тумбочку –небрежно, словно копеечную безделушку, – он перевернулся на спину и сжал губы, сердито глядя в потолок. – Эди, на дворе двадцать первый век. Какого черта, это же <i>Англия</i>, а не Афганистан! Чего ты боишься? – она все еще молчала, и Морис продолжил: – Знаю, это будет непросто, –он снова повернулся к ней. – Но я все время буду с тобой...

На этом Адриана закрыла ему рот рукой, заставляя замолчать. Потом потянулась к тумбочке, нащупала кольцо и надела, любуясь тем, как камни переливаются в тусклом свете ламп.

– Какое красивое, – искренне восхитилась она. – Но только я не могу его принять, дорогой. Если мой муж узнает о нашей связи, он убьет нас обоих. А я не могу этого допустить.

3
Этот разговор повторялся у них еще не раз – в новых интерьерах и иных вариациях. Морис злился, умолял, шантажировал, но Адриана каждый раз говорила «нет». Каждый раз мучительно переживая это поражение, Морис мысленно говорил себе: ну ладно. Все в порядке, ничего из ряда вон выходящего. Его бухгалтер Пол, брутальный мужик с низким, как у Шаляпина, голосом, по субботам считал себя женщиной и пел в транс-кабаре. Его знакомый режиссер писал фанфики по «Гарри Поттеру» от имени лесбиянки. То, что Адриана считала своего мужа Доном Корлеоне, хотя бы не извращение.

Однако Морису отчаянно хотелось увидеть, кого она ему предпочитает, чтобы хотя бы попытаться понять, почему, так что он сделал запрос в Гугле. Открыв первую же ссылку, долго изучал снимок, придирчиво вглядываясь в лицо человека, имевшего над его женщиной столь огромную власть. Морис почти надеялся увидеть киношного злодея, одним взглядом способного сделать врагу предложение, от которого тот не сможет отказаться, и при этом, возможно, даже наложит от страха в штаны. Однако в Эмилио Росси не было ничего ни от Аль Пачино, ни тем более от Марлона Брандо. С фотографии на Мориса, улыбаясь широко и приветливо, смотрел самый обычный бизнесмен – из тех, кто работает по семьдесят часов в неделю, но при этом пытается следить за здоровьем и ходит в спортзал. Из тех, кто к тридцати покупает большой дом в хорошем районе, а через пять лет уже обзаводится собственной яхтой и даже, быть может, маленьким безлюдным островком недалеко от Багам. Из тех, кто не влюбляется и женится, а заводит семью, словно отмечая галочкой пункт плана «Счастье». Дом? Есть. Красивая жена, умеющая закатывать шикарные приемы? Есть. Дети? Сколько угодно!

Зачем этому человеку понадобилась Адриана? Она больше годилась ему в дочери, — не по возрасту, хотя и это тоже, – а по образу жизни и убеждениям. Адриана была вдохновенной бездельницей, плюющей на светские ритуалы и предпочитающая богему скучным бизнесменам. Она не училась и не работала — вдохновляла. Адриана была идеальной подругой артиста – взбалмошной, таинственной, сексуальной. Как она оказалась замужем за этим сухарем?

Но стоило Морису начать задавать вопросы, и Адриана тут же ускользала. Сначала переводила разговор на другую тему, потом, хмурясь, начинала смотреть на часы... И он замолкал, мысленно проклиная собственную слабость. Морис мог сколько угодно делать вид, что контролирует ситуацию – эту игру вела она, а значит, она же диктовала правила. И ему оставалось лишь подчиняться.

Однако смириться с унизительной ситуацией окончательно Морис не мог. В конце концов, если Адриана так боялась говорить с мужем о разводе, Морис должен был взять это на себя. И он решил встретиться с Эмилио Росси.

Вселенная, как это часто бывает в том случае, когда приговор вынесен и обжалованию не подлежит, тут же пошла к нему навстречу. Стирая грим после очередного спектакля, Морис услышал стук в дверь. Он еще даже не успел открыть рот, чтобы сказать «Войдите», как дверь распахнулась и на пороге появилась белая как мел Адриана под руку высоким человеком самого неприятного вида.

– Добрый день, – сказал человек, по-хозяйски занимая почти небольшое пространство гримерки. В его присутствии и без того маленькая комнатка показалась еще меньше. – Меня зовут Эмилио Росси.

4
В жизни каждого из нас случается момент, когда нужно решить: бежать или сражаться, сдаться или напасть. Появление Эмилио Росси, не то уважаемого бизнесмена, не то тайного мафиози, но главное, мужа Адрианы, без которой для Мориса не существовало жизни, было именно таким моментом.

Оторвавшись от своего занятия, Морис улыбнулся, подошел к гостям и протянул руку Эмилио. Он оказался совсем не похож на тот снимок в Интернете. Должно быть, на съемке фотограф бился в истерике, а потом еще сутки провел в Фотошопе, пытаясь сделать добрую овечку из этого волчары. Ничего, совершенно ничего в Эмилио Росси не было от безвредного офисного работника, мечтающего о личном острове в океане. Сейчас перед Морисом стоял человек, способный отнять права на этот самый остров даже у больной умирающей старушки, если понадобится. Все у него было квадратное, словно у огромного банковского сейфа: голова, нижняя челюсть, плечи... Даже рука, которую Эмилио протянул в ответ, напоминала лопату – ровно такого размера, чтобы было удобно копать могилу Морису и Адриане, когда пристрелит обоих. В том, что Эмилио Росси способен на такое, Морис теперь не сомневался.

– Приятно познакомиться, мистер Росси, – сказал он приветливо. – Меня зовут Морис Лурье.

– Я знаю, кто вы, – ответил тот, неожиданно улыбнувшись. Улыбка, надо признаться, не сделала его хмурого лица более привлекательным. – Моя жена очень высокого мнения о вашем таланте. Вы ведь знакомы с Адрианой?

Морис перевел на нее взгляд. В ответ она посмотрела на него так, словно хотела, как тогда, закрыть ему рот рукой. И Морис замер, словно застыв на пути превращения из мусоровоза в десептикона. Геройствовать не было смысла, понял он с отчетливой ясностью: больше всего на свете, даже больше, чем навсегда потерять его, Адриана, чужая жена и любовь его жизни, боялась разоблачения.

Говорят, разбитое сердце – это больно. Чепуха. Адриана была последним, о чем он думал, засыпая, и первым, когда открывал глаза, но если бы кто-то, чье могущество безгранично, вдруг сказал ему: «Морис, если ты еще раз встретишься с этой девушкой, она погибнет», он бы развернулся и шел до тех пор, пока между ними не пролегли сто тысяч миль пути. Он бы сменил лицо, имя и адрес, он бы исключил все случайности, что могли бы потянуть их навстречу друг с другом, даже если бы каждый вздох с тех пор давался ему с трудом. Он бы сделал это, не задумавшись ни на секунду, потому что в настоящей любви нет ничего эгоистичного, а то, что чувствовал к Адриане, было настоящим. Его сердце принадлежало ей — а значит, она была вольна делать с ним, что угодно. Хочет разбить? Значит, так тому и быть.

– Конечно, знаком! – сказал Морис. – Привет, Эди! Она мне много о вас рассказывала, Эмилио – можно мне вас так называть?

Тот послал ему странный взгляд.

– Называйте, – тем не менее разрешил он. – И что она вам говорила?

Морис ощутил, как за его спиной поднимается занавес. Его тело больше не ощущало напряжения – оно стало послушным и податливым, как всегда, когда он выходил на сцену. Голова была легкой, а в сердце не осталось страха.

– Адриана говорила, что вы уделяете ей мало внимания, – широко улыбнулся он. – Жаловалась, что вы вечно в делах и заботах. Нехорошо! – шутливо нахмурившись Морис погрозил ему пальцем. – Будете продолжать в том же духе – и однажды ваша прекрасная верная жена бросит вас и уйдет к какому-нибудь хиппи, у которого нет денег, зато времени на нее будет хоть отбавляй... Хотите что-нибудь выпить?

Эмилио глядел на него, как громом пораженный, но Мориса несло. На Адриану при этом он старался не смотреть.

– Что вы говорите? – переспросил Эмилио. – Выпить? Не откажусь.

– Сейчас мы это устроим, – Морис достал телефон и набрал номер Фила.

Тот, как обычно, ответил после первого гудка.

– Да, босс? – голос у него такой, точно Филипп куда-то бежал.

– Привет, Фил, милый, – почти пропел Морис. – Ко мне тут зашли гости... Очень Важные Персоны... Будь так добр, принеси-ка нам... Что вы будете, Эмилио? – радушно обратился он к гостю. – Да садитесь, что вы там стоите?

– Виски со льдом.

– Отлично. Ты записываешь, детка? – обратился он к Филу. – Два виски со льдом для нас... Адриана?

– Нет, спасибо, – сказала она чужим голосом.

– Да ладно, Эди, ты что? – он посмотрел ей в глаза, мысленно умоляя подыграть. Однако Адриана осталась безучастной. – Может, «Космо»? Ты любишь, я знаю... В баре через дорогу делают отличный...

– Хорошо, – равнодушно согласилась она.

– Значит, «Космо». Фил, ты слышишь?

– Я слышу, Морис, – ответил он осторожно. – У тебя там все в порядке?

– Да, – без колебаний ответил он. Сделал паузу, надеясь, что сообразительный Фил все поймет правильно. – И я тебя тоже целую, сладкий. А теперь давай тащи сюда свою задницу, и поскорей. Я уже соскучился.

Эмилио, заметил Морис краем глаза, присел на один из стульев. С его лица сбежало угрожающее выражение. Адриана, догадавшись наконец, что он затеял, перестала напоминать посыпанную мелом куклу и робко улыбнулась.

Отодвинув бедром одну из баночек с косметикой, Морис сел на край стола и выжидательно посмотрел на присутствующих.

– Итак, Эмилио, – сказал он. – Что скажете в свое оправдание?

Глава 6. Эмилио

1
– В полицейском отчете написано, что ей выстрелили в голову в упор, – обронила доктор Купер, внимательно следя за реакцией Мориса. Однако лицо его почти не изменилось — никакого напряжения, только тень сочувствия к давно умершей знакомой.

– Вот как, – бесстрастно сказал Морис. – Ужасно.

– У вас есть какие-либо предположения насчет того, почему ее муж мог так поступить?

– Нет. Полиция меня уже спрашивала об этом, доктор. Много раз.

– И что вы отвечали?

– То же, что и сейчас: я понятия не имею, что произошло.

Купер кивнула, потом полистала свои бумажки.

– У меня есть копия того полицейского отчета, – словно бы вскользь сказала она. – Хотите взглянуть?

– Нет.

– Вам совсем не любопытно, что произошло? Вы ведь дружили.

– Это не значит, что я хочу копаться в ее прошлом.

– Тогда я сама зачитаю, если не возражаете. Знаете, какой вывод сделала полиция?

– Послушайте... Что вы о себе воображаете? Вы хотите этим мне помочь? Как? Я понимаю, у вас есть теория, доктор Купер, и вам нужно ее доказать. Но я говорю вам: вы не там ищете.

– Полиция сделала вывод, что муж Адрианы убил ее за минуту до того, как убили его самого. Выстрелил в упор, – вот сюда, между глаз. Это очень личное преступление, не находите?

– Вам видней.

– Так можно наказать того, кого очень любишь — за измену или предательство.

– Это ваши домыслы.

– Возможно. Знаете, здесь есть еще кое-что. Отчет патологоанатома. Адриана была очень здоровой девушкой — жить бы ей и жить... И она была беременна — вы об этом знали?

– Что?!.. Нет. Слушайте, мы были не настолько близки.

– Шесть недель.

Морис ничего не ответил – только кровь отлила от лица. Все-таки он потрясающе владеет собой, подумалось Кристин. Поймите ее верно: полиция давно закрыла это дело, убийца признался, и у нее не было желания копать в этом направлении. Но если эта давняя история могла помочь открыться ее пациенту – что ж, доктор Купер готова была поднять из могил мертвецов.

– Что вы чувствуете по этому поводу, Морис? – тихо, но настойчиво спросила Кристин.

– Мне ее жаль, – ответил он безо всяких эмоций – точно робот. – Очень жаль. Это ужасно.

– Вам ее жаль, – эхом повторила она.

– Да, – Морис запнулся, окидывая кабинет бессмысленным взглядом. –  Мне жаль. Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

2
На следующий день Эмилио увез Адриану на острова на целых две недели. Накануне они с Морисом не смогли обменяться ни словом наедине. Ее муж окончательно расслабился лишь после того, как явившийся на зов Фил вошел с подносом и, поставив его на стол, подошел к Морису и быстро поцеловал его в губы.

– Привет, милый, – сказал он как ни в чем ни бывало и положил боссу руку пониже спины. – Представишь меня свои гостям?

Остаток вечера они нажирались в баре. Точнее, нажирались Морис и Эмилио, в то время как Фил с Адрианой не сводили с них встревоженных глаз. Морис, который мог пить, словно бездонная бочка, и весьма гордился своей выносливостью, довольно быстро понял, что на этот раз ему достался достойный противник. Эмилио опрокидывал стопки одну за одной (в какой-то момент они перешли на текилу), не морщась и не соблазняясь лимонами на закуску. Так что ближе к утру Морис наконец поплыл, однако даже в этом состоянии не переставал развлекать присутствующих историями из свой богатой биографии, то и дело плавно съезжая на тему воображаемой страсти, которая якобы связывала его с Филом.

– И вот, представьте, – нес он вдохновенно. – Мы с Филом вдвоем в бассейне, абсолютно au naturel, – pardon, Adie! – и тут включается свет и начинает играть музыка...

Примерно в этот момент Филипп решил, что ему уже хватит, обнял за талию и, не обращая внимание на шумные протесты, принялся тянуть к выходу.

– Ты ведешь себя неприлично, малыш, – уговаривал он Мориса, при этом искоса поглядывая на Адриану. В ответ она улыбалась так, словно это ее совершенно не касалось, и Фил вдруг ощутил острый укол неприязни.
Наконец (не при помощи Эмилио) ему удалось упаковать своего вдребезги пьяного начальника в машину и увезти домой, не забыв перед этим пожать руки чете Росси и получить от них приглашение на обед. Учитывая обстоятельства, это было неплохим завершением вечера.

Следующим утром оказалось, что Адриана уехала на острова, даже не потрудившись предупредить об этом любовника. Морис, разумеется, был уверен, что она просто не смогла это сделать, однако у Фила было на этот счет другое мнение. Впрочем, его он решил держать при себе.

Все две недели Морис тосковал без Адрианы так, что даже заболел. Однажды утром он начал жаловаться на стеснение в груди и учащенное сердцебиение, и Фил, обеспокоившись, вызвал ему врача. Однако доктор, покачав головой, лишь посоветовал Морису подышать в бумажный пакет и прописал успокоительное.

А потом Адриана вернулась – отдохнувшая, слегка загоревшая и с хорошими вестями. Ее муж, избавившись от как ему теперь казалось беспричинной ревности к Морису, решил, что лучшего друга для его скучающей малышки просто не найти, и весь отпуск очень однозначно высказывался в плане того, что Адриане-де стоит больше времени проводить со своими богемными приятелями-геями.

– Больше нам не нужно скрываться, Морис, представляешь? – говорила она, сияя от радости. – Мы можем видеться, ходить вместе обедать, можем даже съездить к морю, как хотели – если, конечно, Фил поедет с нами. Я теперь даже могу носить твое кольцо! Ничего ведь нет страшного в том, чтобы носить подарок друга, верно?

Морис улыбался и кивал, не прерывая ее возражениями. Он был слишком рад тому, что она вернулась.

3
Теперь Адриана оставалось ночевать все чаще. Стоило ее мужу уехать по делам, и она появлялась в квартире Мориса и Фила (чтобы поддерживать легенду, им пришлось съехаться), где оставалась до утра, а иногда и до следующего вечера.

Морис был счастлив — насколько это было возможно. С того самого момента, как он понял, что Адриана не уйдет от мужа, он пытался смириться с тем, что отныне и навсегда ему придется быть на вторых ролях. И хотя кое-какие мечты пришлось подкорректировать, их с Адрианой отношения теперь стали гораздо ближе и глубже.

Она рассказала ему все о своем браке: о том, как Эмилио увидел ее еще школьницей, как долго и церемонно ухаживал, как приехал просить у родителей ее руки... Адриана была еще совсем девчонкой, а Эмилио –  взрослым мужчиной с серьезными намерениями. Она всегда знала, что у него есть нелегальный бизнес — в небогатом квартале, где Адриана росла, ничего не скроешь. Но тогда, в ее шестнадцать лет, это лишь добавляло ему романтичности в глазах невесты. Они поженились по любви, и первые пару лет их брак был очень, очень счастливым – Эмилио души не чаял в своей юной жене: сдувал с нее пылинки, не подпускал к домашним делам, искусно ее баловал, приучая любить все только самое лучшее, первоклассное.

«Ты – мое сокровище, – говорил он. – Ничего ценнее у меня нет и никогда не будет. Я дам тебе все, что захочешь, Адриана, только попроси! Главное, будь со мной рядом». И она была рада этому – быть с ним. Поначалу. Потом у него вдруг пошел бизнес, и прибыльное дело начало разрастаться в империю. С успехом в делах появились и конкуренты, весьма недовольные сложившимся положением вещей. Настал черед бронированных автомобилей, решеток на окнах и телохранителей. «Это было время постоянно страха, – вспоминала Адриана. – Я все время боялась, что кто-то ворвется, похитит, причинит боль...». Мориса сердце сжималось от любви и жалости. Он думал: как я могу осуждать ее? Ведь она рисковала уже одним тем, что находила в себе смелость все еще видеться с ним.

А потом ее муж разобрался с конкурентами, и жизнь снова стала спокойной. Она так и сказала – «разобрался». Не вдавалась в подробности, но и без слов все было ясно. Руки Эмилио не просто так выглядели лопатами, которыми удобно копать могилы. Кто знает, сколько крови было на этих руках?

Примерно в это время их брак стал разваливаться. Сначала казалось, что все осталось по-прежнему: Эмилио был все так же заботлив и по-прежнему баловал ее, не подпуская в реальной жизни, однако после кризиса с решетками и бронированными автомобилями, нестабильности и страха, между ними словно образовалась трещина, которая с каждым днем увеличивалась все больше.

Успех в делах ревнив, он не любит делить своего избранника с семьей. Адриана даже и не поняла, когда Эмилио развелся с ней и женился на своей работе. Только просыпаясь ночью, она все чаще обнаруживала себя в одиночестве – Милли задерживался по делам допоздна, а то и вовсе не возвращался домой.

Адриана, за годы основательно привыкшая к роли любимицы, что дирижирует своим обожателем, словно симфоническим оркестром, ощутила собственное одиночество со всей остротой женщины, брошенной ради соперницы. И ведь эта соперница даже не была человеком!
Так что Эди, послонявшись, решила найти себе дело. Она брала уроки рисования и французского языка, прошла инициацию учения «рейки», надеясь научиться исцелять наложением рук... Потом были другие курсы и благотворительные фонды, поиски смысла жизни у заезжих шарлатанов, взамен на денежное вознаграждение обещавших открыть чакры и указать Путь, увлечение оперой и экспериментальным театром, белая магия и гашиш... А потом она встретила Мориса.

Вопреки тому, что думал о ней Фил, Адриана была искренна в своих чувствах. Она полюбила Мориса так же, как он ее — с первого взгляда и навсегда. Это чувство стало для нее мучением и счастьем, вошло в кровь и встроилось в ДНК, сделав ее бесконечно чутким датчиком, настроенным на единственный бесценный источник.

Но при этом... При этом...

– Морис, милый, пойми меня правильно, – говорила она, запуская руку в его густые темные волосы – словно лаской хотела успокоить его, как рассерженного котенка. – Я люблю тебя, но Милли... С ним меня слишком многое связывает. И он не отпустит меня – никогда.

И Морис верил. А что еще ему оставалось?

4
Они разговаривали часами, но еще больше – занимались любовью.
Как и все очень чувственные люди, Морис знал: далеко не все любят это делать. Многим нравится идея – близости, единения, власти, которую это дает по меньшей мере одному из двоих. Но сам процесс — необходимость смешивать запахи, жидкости, дыхание — казался им грязным и отвратительным.

Адриана такой не была. Для нее любое прикосновение к Морису было почти священным, и сама она каждый раз раскрывалась для него, стремясь впустить глубже, прижаться крепче, соединиться так прочно, чтобы стало непонятно, где заканчивается ее тело и начинается его. Она наслаждалась им — его вкусом, запахом, нежностью кожи на скулах и шершавостью — на подбородке, где щетина начинала расти прежде, чем наступало утро.
Просто поразительно, как ее тело стремилось скрыть даже намек на недавнюю близость: на лице никогда не появлялось царапин и раздражений, на шее — следов укусов. Словно молчаливый сообщник, оно регенерировало прежде, чем кто-либо мог заметить улики.

Зная эту свою особенность, она всегда шла чуть дальше, была на шаг впереди Мориса, предлагая ему вещи, которых он опасался даже просто желать. Она просила связать ее, побуждала быть резче и грубее, а однажды, наблюдая за тем, как он поочередно входит в нее спереди и сзади, обронила: «Жаль, что невозможно делать это одновременно».
Мориса тогда мгновенно обожгло беспричинной ревностью, но он не подал вида, что задет. «Вполне возможно, – легко ответил он. – Просто нужна игрушка или еще один мужчина. Чего ты хочешь?». При одной мысли о том, что Адриана предпочтет второе, у него замерло сердце. Но она сказала: игрушка, и все было решено.

Всего лишь чертова игрушка, но он ревновал и к ней. Само ощущение чужеродного предмета в маленьком гибком теле, что принадлежало Морису куда больше, чем его собственное, заставляло его ревновать так отчаянно и при этом возбуждало так сильно, что он одновременно боялся очередной близости и мучительно желал ее.

5
– У моего мужа не может быть детей, – призналась она однажды.

– Вот как, – ответил он. – Это хорошо или плохо?

Она вздохнула, поудобнее устраивая голову на его груди.

– Плохо — для него. Итальянцы любят, когда в семье много детей. Знаешь, порой я думаю, что если бы я забеременела и сделала вид, что ребенок его, Милли бы даже не стал проверять.

– А ты сама хотела бы детей? – спросил Морис. – Чисто гипотетически.

Адриана помолчала, раздумывая.

– Я не знаю, – наконец ответила она. – Иногда мне кажется, что это не такая уж плохая идея. А что ты думаешь? Ты хотел бы? Когда-нибудь?
Морис прикрыл глаза, представляя, что их уже не двое, а больше. Когда-нибудь. У них с Адрианой будет семья, дом, ребенок... Ребенок, который будет плакать и кричать, требуя внимания Адрианы. Ребенок, который отнимет ее у него... По спине Мориса пробежал холодок, словно призрак коснулся, и он вздрогнул всем телом. Какого черта? Морис ревнует ее даже к проклятой резиновой игрушке. Что же будет, если для ревности у него появится настоящий повод?

– Нет, – твердо сказал Морис. – Я не хочу этого — никогда.

Однако это, как уже говорилось, была игра Адрианы, и она играла по своим правилам. Ей нравилось воображать, что они с Морисом вместе — по-настоящему вместе, навсегда. Женаты, соединены клятвой, и теперь могут позволить себе не страдать от ожидания неизбежной разлуки, а жить предвкушением скорых встреч.

Она принесла в его дом свои вещи, заполнила полочки ванной и одежные шкафы, разложила свои любимые книги и диски. По утрам она готовила ему завтрак, вечером – спрашивала, как прошел день, а ночью желала сладких слов.

Это рождало опасную иллюзию, которую никому из них не хотелось отпускать, надежду, которой не суждено было сбыться. И Морис, и Адриана знали это, но обоим так отчаянно хотелось продлить свое глупое мещанское счастье еще хоть немного, что они притворялись, что все это, весь этот обман и есть настоящая жизнь.

Они и сами не заметили, как заигрались. Потом уже, много позже, возвращаясь мыслями в этот период, который Морис считал самым счастливым в своей жизни, он отчетливо вспоминал момент, когда игра перестала быть игрой.

Они проводили вместе день, словно давние любовники, которым уже не нужно было спешить использовать каждую совместную секунду – неторопливо обедали в прибрежном кафе, гуляли по городу и разговаривали обо всем на свете. Оставшись наедине с Адрианой на берегу, Морис взял ее за руку, а она его поцеловала. Это было словно исполнение давней мечты о настоящем свидании, где можно не скрываться, и на сердце у обоих стало тепло. Потом они вернулись домой и, выдерживая паузу, завалились на кровать, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься друг на друга. Продолжая игру, Адриана подхватила с пола журнал, который сама же и принесла, а Морис принялся проверять сообщения на телефоне. Но надолго притворства не хватило.

Вздохнула, Адриана пролистнула несколько страниц и вдруг сказала самым светским тоном:

– Надо же! Тут пишут о секс-трендах. Милый, ты знал, что в сексе существует мода?

Отложив телефон, Морис примерился и ловко отобрал у нее журнал.

– Увы и ах, милая, даже понятия не имел, – ответил он ей в тон, переворачивая хрусткие страницы. – И что же там пишут? Какие у нас нынче тренды?

Она пролезла к нему под руку и прижалась щекой к груди. Потом нашла нужную заметку и ткнула в нее пальцем.

– А тренды у нас такие: оргии, садо-мазо и медленный секс.

– Ну надо же, какой свежий подход, – восхитился Морис. – Третье, полагаю, это такой похоронный вариант? Медленно и печально, да?

Адриана снова вытянула у него журнал и пробежала текст глазами.

– Примерно, – сообщила она о результатах. – При этом они клятвенно заверяют, что при таком подходе оргазм будет длиться пятнадцать минут.

– О, – восхищенно выдохнул Морис. – Давай-ка я угадаю. Их любимый телеканал – Animal Planet?

Адриана пожала плечами:

– Они не сообщают. А почему ты так решил?

– Я слышал по каналу Animal Planet, что у свиней оргазм длиться целых полчаса, – объяснил Морис. – Но, полагаю, если самым обычным людям вроде нас делать все очень медленно и исключительно печально...

Не выдержав, она расхохоталась и хлопнула его свернутым в трубочку журналом по руке.

– Мерзость какая, Морис!

– Ты меня ударила, – возмущенно заявил он в ответ. – Что такое с вами, англичанами? Откуда это склонность к домашнему насилию?

Следующий удар пришелся по груди.

– А ты подай на меня в суд, – посоветовала Адриана и, дразнясь, высунула длинный розовый язык.

Морис подобрался, точно хищник.

– Думаю, мы и так разберемся – без суда.

Одно быстрое стремительное движение — и она оказалась распластана под ним с прижатым к груди журналом и руками над головой. Перехватив ее запястья одной рукой, Морис вытащил журнал и небрежно бросил на пол.

– Я буду делать все очень медленно, – пообещал он. – Так что если заснешь, не храпи, пожалуйста.

Адриана прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Я очень постараюсь, – пообещала она.

Морис не обманул – в этот раз он делал все подчеркнуто неторопливо: долго и со вкусом целовал ее губы и шею, медленно раздевал, оставляя поцелуи на каждой открытой взгляду части тела, лизал, покусывал, вдыхал аромат, пока Адриана не начала постанывать, выражая нетерпение.

– Пятнадцать минут оргазма, милая, забыла? – напомнил он ей, ухмыляясь, точно гиена. – Если повезет — полчаса. Нельзя отклоняться от последних трендов.

В ответ Адриана сердито фыркнула и надавила Морису на макушку, направляя его голову вниз.

– К черту тренды, – отрывисто сказала она.

В ответ он развел ей колени и, отодвинув в сторону трусики, провел языком долгую влажную линию между ног. Очень, очень медленно.

– Мо... – выдохнула Адриана в ответ, то ли называя по имени, то ли умоляя о большем. Морис решил, что второе, и, судя по тому, как она уронила голову на подушку и застонала, был прав.

Она была просто немыслимой на вкус, его Адриана, – сладкой, точно грех, и такой же пьянящей. На самом деле, с ней ему не нужно было ничего необычного — ни странных поз, ни игрушек, ни новых ролей, способных хоть ненадолго подстегнуть угасающую страсть. Только прикасаться, быть рядом, делить одно дыхание на двоих...

Когда он вытащил презерватив, уже готовясь надорвать блестящую упаковку, ее рука легка поверх его собственной, останавливая.
Адриана молча покачала головой, и он Морис нахмурился, сверля ее пристальным взглядом: да? точно? ты уверена? Адриана согласно кивнула, и они поцеловались, словно скрепляя соглашение. Морис провел рукой по ее щеке, и Адриана повернулась, прижалась к его ладони губами и закрыла глаза.

Одна мысль о том, чтобы отказаться от последней преграды между ними, едва не свела его с ума. Даже хорошо, что сегодня они договорились все делать медленно.

Однако у Адрианы оказалась идея, которая совершенно не помогала делу. Толкнув Мориса на спину, она села на него верхом; отклонилась назад, выгнулась дугой, обратив маленькие острые грудки к потолку. Приподнялась, почти разъединившись с ним, и снова медленно опустилась, а потом повторила еще и еще... Прерывисто выдохнув, Морис обхватил ее за бедра, пытаясь удержать на месте, но она продолжала двигаться — совсем чуть-чуть, едва заметно, но и этого было достаточно, чтобы сердце молотом застучало в груди, сбивая дыхание.

– Эди, подожди, – выдохнул он. – Не могу больше, сейчас кончу...

Сняв его руки со бедер, Адриана приложила их к своей груди.

– Только не закрывай глаза, Мо, – попросила она. – Смотри на меня...

И потом еще сказала: «Я люблю тебя», и тут же выяснилось, что про пятнадцать минут в журналах – все обман.

А через полтора месяца Адрианы не стало.


Глава 7. Смерть

1
Со временем Кристин Купер перестала раздражаться. У нее даже проснулся азарт: было интересно разгадать эту головоломку, поставить на место разрозненные фрагменты мозаики, увидеть целую картинку. Понять наконец: что скрывает Морис Лурье?

– Скажите, Морис, вы религиозны? – доктор Купер соединила кончики пальцев, с любопытством глядя на него.

Тот равнодушно пожал плечами.

– Нет.

– У вас нет никакого вероисповедания?

Морис посмотрел так, словно она была пустым местом.

– Я еврей, – холодно ответил он. – Конечно, родители воспитывали меня в своей вере. Но я уже почти ничего не помню из тех времен. Я не ищу в вере опоры.

– Почему?

Морис безразлично пожал плечами.

– Потому что это не для меня, – в его голосе прозвучала нотка раздражения. – Я делал и продолжаю делать вещи, которые Тора не одобряет... Доктор Купер, вы что, сейчас спросите меня, верю ли я в господа бога нашего – Иисуса Христа? Серьезно?

Кристин улыбнулась. Ей нравилось выводить его из равновесия – раздражение было все же лучше равнодушия.

– Вера многим помогает, – сказала она. – Знаете, я нашла одно изречение, где замечательно говорится о том, как в иудаизме относятся к смерти. Вы позволите?

Морис нетерпеливо вздохнул, бросая выразительный взгляд на часы. К несчастью, времени до конка сессии еще было полно.

– Прошу вас, – обронил он саркастически.

Кивнув, Кристин открыла свои записи.

– «Лучше идти в дом скорбящих, чем в дом пирующих, – начала она. – Ибо смерть – конец всех людей, и живой должен это принять к сердцу». Вы знаете, откуда это?

– Танах, – отрывисто сказал Морис. – Когелет.

Кристин кивнула.

– Значит, что-то все-таки помните, – заметила она. – Вы согласны с этим изречением?

– Нет! – резко ответил он. – Это все прекраснодушная херня. Потому что со смертью нельзя смириться.

2
В теории Морис знал: есть четыре этапа приятия утраты. Но шок и отрицание он перешагнул, гнев и обиду не ощутил, а вину просто в себе подавил. Вероятно, именно поэтому, стоя на тихом кладбище среди родных и близких Эмилио и Адрианы, он не чувствовал ровным счетом ничего. День был солнечным, трава — зеленой, а небо — ясным, без единого облачка.

Люди шептались, словно боясь потревожить покой тех, кому больше не было решительно никакого дела ни до погоды, ни до неба, ни до зелени среди нагретых солнцем надгробных камней. Напротив Мориса стояли родители Эмилио, а справа – семья Адрианы. Морис пытался рассмотреть и запомнить тех, кто пришел проводить родных в последний путь, но собственное сознание, казалось, затеяло с ним странную игру: стоило ему отвести взгляд, и лицо того, на кого он только что смотрел, моментально исчезало из памяти, словно стертый файл.

Пытаясь сосредоточить внимание хоть на чем-нибудь, Морис взглянул на темные полированные гробы – один побольше, другой – поменьше, – и подумал, что эти огромные ящики просто не могут иметь никакого отношения к Адриане. Все это было какой-то дурацкой историей, странным фарсом, в котором куча народу нарядилась во все черное, чтобы попозировать фотографам на фоне красивого, ухоженного кладбища. Честное слово, у него было полное ощущение, что он на съемках, сейчас режиссер скажет «Снято, перерыв пять минут», и все разбредутся курить и в туалет.

Как всегда, когда ему нужно было войти в роль и изобразить своего персонажа максимально достоверно, Морис принялся перебирать в памяти истории из собственной жизни, которые перекликались бы с тем, что требуется сыграть. Кстати, а какая у него сегодня роль? Посмотрев по сторонам, Морис наконец выхватил взглядом знакомое лицо – полицейского, что задавал ему вопросы два дня назад, выясняя, есть ли у него алиби, – и едва заметно приветственно кивнул. Ах да, друг семьи, вспомнилось ему. Здесь Морис – друг семьи. Точнее, Адрианы; с Эмилио они виделись всего несколько раз и говорили слишком мало (если не считать того пьяного вечера в самую первую встречу), так что вряд Морис мог сказать, что они были близко знакомы.

В надежде придать лицу соответствующее случаю печальное, но сдержанное выражение, Морис принялся вспоминать другие похороны, нак которых ему пришлось побывать. Папа, бабушка, мама... Он бросил взгляд на священника, читавшего псалом.

«Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу...»

Адриана была католичкой, и ее муж тоже, так что их, разумеется, провожали строками из Псалтыри. На тех похоронах, где раньше бывал Морис, читал не священник — раввин.

«Бог милостивый, обитающий в высях! – говорил он. – Дай истинный покой на крыльях Шехины...»

В толпе кто-то всхлипнул. Морис вскинул глаза в поисках источника звука, но искомого так и не обнаружил. Точнее, не был уверен, что обнаружил точно – плакали здесь многие. Не по Эмилио, конечно, по Адриане – рыжей, улыбчивой Адриане. Такой теплой, веселой, живой... Морис опустил глаза, пытаясь сосредоточиться на словах молитвы. Какая разница, подумалось ему. Если ее Бог и правда так справедлив и милосерден, как уверены миллионы католиков во всем мире, он поймет Мориса, на каком бы языке тот не обратился к Нему.

«...на ступенях святых и чистых, сияющих как небесное сияние, душе...» – снова раздался в его голове глухой голос рабби Залмана, что провожал хоронил и отца Мориса, и бабку, и маму.

– Адрианы, – сами собой прошептали его губы. – Дочери... дочери... Фил!

Помощник, стоявший рядом, осторожно коснулся его рукава.

– Что такое, Морис?

– Ты знаешь, как зовут ее родителей?

Тот непонимающе нахмурил брови.

– Кого, Адрианы? Ты же сам только что нас знакомил. Отца – Джо, а мать...

– Спасибо.

«...Адрианы, дочери Джо, ушедшей в вечность...»

– Мо, ты как, держишься? – осторожно спросил Фил. – Хочешь уйти?

Но Морис только повернул голову и посмотрел на него сухими ясными глазами – словно происходящее его совершенно не трогало. Будто, придя попрощаться с Адрианой и ее мужем, он всего лишь совершал светский ритуал.

– Да нет, останемся, уже недолго, – отстраненно сказал Морис и снова посмотрел на гроб Адрианы, который уже начали опускать.

«...а мы молимся – в саду Эденском обретет она покой...»

Просто поразительно, что Морис до сих пор так хорошо помнил слова – ведь его мать умерла, когда ему не было и десяти.

Рыдания в толпе раздались громче. Должно быть, мама Эди. А может, мать Эмилио — ведь, в конце концов, он тоже был чьим-то любимым сыном. Хотелось бы Морису тоже поплакать хоть немного – говорят, это смягчает боль и позволяет смириться с утратой. Но слез не было. Как он ни прислушивался к тому, что происходило внутри, ему отзывалась лишь пустая, гулкая, равнодушная тишина.

«Посему Властелин милосердия да укроет ее под сенью крыл Своих навеки, и приобщит к сонму жизни душу ее...»

Как рассерженные женщины уходит от обидевших их мужчин, опустошив шкафы от своих вещей, так и Адриана, покинув Мориса, казалось, забрала с собой все чувства и воспоминания – багаж памяти, что делает  неизбежное одинокое будущее чуть менее мучительным.

«Господь – удел ее, и почиет с миром на ложе своем...»

Но думать обо всем этом – сейчас – было просто нельзя.

«...и скажем...»

– Аминь! – донеслось до Мориса словно откуда-то издалека.

– Аминь, – повторил он.

3
Фил стоял рядом с Морисом, изнемогая от беспокойства. Каким бы странным это ни казалось, но он, возможно, был единственным, кто знал о том, какие отношения связывали его работодателя с Адрианой. С тех пор, как они сошлись, обеспечивать их безопасность и алиби стало его главной заботой. Фил бронировал отели (один двухместный, для пары мужчин, и одноместный – для сопровождающей их девушки) и заказывал столики в ресторанах, следил, чтобы влюбленные не смотрели друг на друга в публичных местах слишком откровенно и все время проверял их маленькую компанию на наличие слежки. Он даже рассчитал домработницу и сам занимался домашним хозяйством, опасаясь, что прислуга может где-нибудь сболтнуть, что эта рыженькая ходит к артисту не просто так.

Со временем у Фила развилось что-то вроде паранойи: ему все время казалось, что, стоит зазеваться, и Эмилио застукает жену в объятиях любовника. А судя по тем обрывочным, но крайне неприятным сведениям, которые он на него накопал, подобный поворот событий не порадовал бы никого из участников этого треугольника.

Никогда раньше, до появления Адрианы, Фил не видел Мориса таким влюбленным. И хотя сам он вовсе не разделял чувств, который питал к этой женщине его начальник, нельзя было не признать: при всей своей извращенной неправильности данные отношения делали Мориса по-настоящему счастливым.

Но вот Адриана умерла: застрелена в упор. Скорее всего, собственным мужем: выстрел был сделан из его пистолета. Впрочем, до окончания расследования делать выводы не принято. Возможно, этот пистолет держал в руке вовсе не он. Но еще больше беспокоил его другой вопрос: кто убил самого Эмилио Росси? Было ли это следствием очередных мафиозных разборок, как уже успела предположить пресса, или в события вмешалась трагическая случайность? А может, это сделал кто-то еще?
К счастью, у Мориса было бронебойное алиби. В тот вечер они с Адрианой поужинали, а потом поехали в ночной клуб, откуда Эди ушла примерно в половине одиннадцатого. Морис остался. Его видели десятки человек: он болтал с приехавшими из Штатов приятелями, пожимал чьи-то руки, пробовал разноцветные веселые коктейли, которые готовил заезжий именитый бармен, – словом, развлекался от души. Морис ушел из клуба около двух: вызвал такси и сразу же отправился домой. К этому моменту Адриана была мертва уже не менее пары часов.

Утром позвонили из полиции. Дозвонились до Фила; по всей видимости, Морис отключил свой телефон в надежде выспаться. Выслушав офицера («Такая ужасная трагедия, сэр! Мы сейчас опрашиваем друзей этой пары – вы не передадите мистеру Лурье, что мы хотели бы с ним встретиться?»), Фил нажал «отбой» и еще долго сидел в гостиной, не понимая, как, какими словами сообщить эту новость Морису.

Нужно ли было сначала подготовить его? Обнять, демонстрируя участие? Пообещать поддерживать и быть рядом? Как и большинство мужчин, Фил был бесполезен, когда дело касалась выражения чувств. Морис был его начальником и, учитывая их долгую совместную историю, почти другом, однако лезть к нему со своим сочувствием, скорее всего, было дурацкой идеей. В конце концов, Морис тоже был парнем. А мужчины, как уже говорилось, в основном бесполезны, когда дело касается выражения чувств.

Фил бы еще долго размышлял о своей будущей линии поведения, если бы в дверях гостиной вдруг не показался Морис — чисто выбритый, одетый в темный пиджачный костюм и галстук. Его начищенные ботинки сияли – в отличие от глаз. Глаза его были словно повернуты внутрь, а лицо казалось осунувшимся и враз постаревшим. И Фил моментально понял: Морис уже знает.

– Фил, мне звонили из полиции, – самым будничным тоном начал он. – Это по поводу Адрианы... 

В ответ тот молча показал телефон, который держал в руке.

– Мне тоже, Мо... Послушай, я...

– Не надо, – резко оборвал его Морис. Затем продолжил спокойно и деловито – так, будто ничего не произошло. – Фил, мне нужно, чтобы ты отменил все мои дела на ближайшую неделю. Абсолютно все — встречи,  интервью, съемки... Сделаешь?

Фил согласно кивнул, не переставая сверлить его пристальным взглядом.

– И подготовь все к переезду домой — мы уезжаем LA, как только полиция задаст мне свои вопросы, – продолжил Морис.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался Фил. Морис вел себя ненормально, – то есть совершенно не так, как полагается вести себя человеку, пережившему утрату, – и это его до ужаса беспокоило.

Морис задумался, бегло оглядев гостиную. Она была полна вещей, оставленных Адрианой: на диване лежал ее плед, на полу – книга, а на столе, переливаясь в солнечном свете, валялись маленькие золотые сережки, которые она бросила здесь накануне, а потом, видно, просто забыла надеть. Сжав губы, Морис отвернулся. Посмотрел на Фила, все еще ожидавшего дальнейших инструкций.

– Да, – сказал он. – Этот дом нужно выставить на продажу.

Все то время, которое отделяло его от похорон, Морис продолжал вести себя как спокойный, сдержанный, улыбчивый робот: четко отвечал в полиции на поставленные вопросы, так же четко отказался продлить контракт с театром на следующий сезон, послал открытку с соболезнованиями родителям Адрианы, собрал свои вещи для переезда, а потом сел на диван с гостиной, раскрыл наугад оставленную своей мертвой любовницей книгу и принялся ждать похорон. Он не сделал ни единой попытки прорваться с морг или дом Росси, где позже выставили два гроба, не упомянул о своих чувствах, не проронил ни единой слезы, а на все вопросы Фила отвечал спокойно и ровно:

– Филипп, я в порядке. Не о чем беспокоиться.

Лишь на похоронах, когда гроб Адрианы начали опускать в могилу, в его лице что-то дрогнуло. «Как зовут ее отца?» – потерянно обратился он к Филу, и у того сердце сжалось от жалости. Значит, подумалось ему, вся эта ненормальная сдержанность Мориса, подумалось ему, эта маска равнодушия – лишь способ держать себя в руках, попытка не развалиться на части. Филу хотелось обнять его – как друга, или взять за руку, как мнимого любовника. Однако со смертью Эмилио необходимость изображать влюбленную пару у них отпала, и Фил лишь осторожно потрепал его по плечу.

Вздрогнув, как от неожиданности, Морис обернулся к нему и посмотрел равнодушными холодными глазами.

– Похоже, на сегодня все, – сказал он безо всяких эмоций. – Поехали домой.

__________
Примечания к главе 7:

1. «Лучше идти в дом скорбящих, чем в дом пирующих. Ибо смерть – конец всех людей, и живой должен это принять к сердцу» – цитата из Когелета (в христианстве «Екклесиаст»), одной из книг иудейского и христианского Священного Писания. Также обозначает ее героя и автора. В еврейской Библии (Танахе), Когелет находится в третьей части канона — Кетувим, в Библии христианской — в составе Ветхого Завета.

2. «Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу...» – начало псалмов в Псалтыри, которую в христианстве традиционно читают над умершими.

3. «Бог милостивый, обитающий в высях! Дай истинный покой на крыльях Шехины...» – и далее, до конца главы, текст поминальной еврейской молитвы «Эль мале рахамим» («Боже милосердный»). Также читают Каддиш. Послушать его в исполнении Офры Хазы можно тут: http://www.youtube.com/watch?v=GG0ic19pL2o


Глава 8. Боль

1

– Почему вы так ухватились за этот проект, Морис? Любите танцевать?

– И это тоже, – он посмотрел на Купер с улыбкой. Выглядел Морис неплохо. По ее совету он на несколько дней прервал репетиции и съездил на на оздоровительный курорт — сделать курс расслабляющих массажей, разработанных специально для спортсменов, игроков в гольф и танцоров. Эти массажи, обещала доктор, обязательно разгрузят спину, и репетировать потом станет легче. Судя по тому, что он больше не морщился каждый раз, когда приходилось изменять положение тела, процедуры действительно помогли. – Фред Астер – гений, для меня большая честь его сыграть. Любой актер был бы счастлив оказаться на моем месте. Знаете, ведь легенды под названием «Великий Фред Астер» могло и не случиться. Говорят, в отчете об его первой кинопробе было написано: «Петь не умеет. Играть не умеет. Лысеет. Немного танцует»...
Кажется, он начал пересказывать ей пресс-релиз – и сам же первый это понял.

– Доктор Купер, почему у меня такое ощущение, что я даю вам интервью? – спросил Морис, удивленно улыбнувшись.

– Оно появилось у вас только сейчас? – поинтересовалась в ответ Кристин.

Морис на секунду замялся, а потом смешно сморщил нос – так, словно ему вдруг стало немного неудобно.

– На самом деле, оно меня здесь частенько посещает, – признался он честно.

Кристин смотрела не него, пока Морис не перестал улыбаться.

– Все дело в том, – сказала она мягко, – что все это – то, что мы с вами делаем – это и есть интервью. Порой мне кажется, что вы делаете все возможное, чтобы скрыть от меня как можно больше. Я понимаю, что это защитная реакция – вы привыкли к тому, что люди, которым вы открываетесь, всегда найдут возможность использовать вашу откровенность вам же во вред, но мы здесь не сражаемся, Морис. Мы работаем, – Купер сделала паузу, ожидая возражений, но Морис теперь слушал ее со всем вниманием, и она продолжила. – Понимаю, как это сложно: доверять тому, кого вы совсем не знаете, когда даже самые близкие могут предать. Но я прошу, Морис, ради самого себя и ради фильма, которым вы дорожите, доверьтесь мне.

На этом Морис зааплодировал.

– Потрясающе! – восхищенно сказал он. – Да у вас талант! Как вы это сказали – «доверьтесь мне»! У меня просто комок в горле! Нет, серьезно, доктор Купер, вы совершенно невероятная! Фил был прав – возможно, вы и правда лучшая в своем деле. Но только я действительно совершенно не представляю, что бы я мог вам рассказать – ну, в знак своего доверия.

Кристин наклонила голову набок, словно размышляя, и потом, решившись, подняла на него глаза.

– Как насчет... – начала она задумчиво. – Как начет того, чтобы рассказать мне: когда вы поняли, что у вас проблемы с наркотиками?
 
2

Через две недели после смерти Адрианы Морис навсегда покинул Лондон. Он не взял ни единой вещи в память о ней, не сохранил ни одной фотографии, вытер любое напоминание о той части жизни, которую они делили на двоих.

Фил не мог этого понять. Морис вел себя так, словно никакой Адрианы никогда не было, или же она была воображаемым другом, вызванным к жизни опухолью мозга.

Ни единой слезы, ни единого срыва, ни единого слова воспоминаний, словно Морис вырвал исписанную страничку и тут же забыл о ней.
Нет, не совсем так – он даже отвечал на вопросы, – любезно и с приличиствующим случаю оттенком печали. Да, Адриана Росси была моим другом. Да, мы были очень близки. Нет, у нас не было романа –  она была замужем, да и я несвободен. Да, вы правы, ужасная трагедия.  Почему я решил вернуться в Америку? У меня кончился контракт, да и английская погода, признаться, достала. Ужасное совпадение, вы правы.

Поначалу Фил думал, что это лишь маска – защитная реакция, помогающая преодолеть боль. Подсознательно он все время ожидал срыва, хоть чего-нибудь, что намекало бы на чувства Мориса. Но время шло, и ничего не менялось. Морис был улыбчив, доброжелателен и совершенно расслаблен – не работал слишком много, не пил больше обычного, не болел, заводил легкие, короткие романы и ничем не напоминал робота, функционирующего лишь из-за существования законов робототехники. Он вел себя совершенно нормально, и именно это пугало Фила больше всего, потому что было абсолютно ненормально.

Однажды он решился – подошел, сел напротив, наблюдая, как Морис пролистывает утреннюю прессу и, помявшись, сказал:

– Морис, я хочу поговорить с тобой об Адриане Росси.

Морис вскинул на него глаза – совершенно спокойные – и медленно повторил, выделяя каждое слово:

– Ты хочешь поговорить со мной об Адриане? – он хрустнул газетой, складывая раскинутые крылья страниц. – Зачем?

– Я хочу понять, – ответил Фил. – Ты любил ее, а теперь ведешь себя так, словно ее никогда не было.

– Ага, – протянул Морис понимающе. – Ты хочешь знать, буду ли я любить тебя, если однажды попадешь под грузовик? Вряд ли, мой милый. Ты же знаешь, я начисто лишен сентиментальности. С глаз долой – из сердца вон, Филипп. Так что особенно не рассчитывай на меня в этом смысле.

Ах да, Филипп совсем забыл сказать. Где-то на полпути к прежней жизни они начали спать вместе – сначала изредка, по случаю, потом все чаще, пока однажды Морис с присущей ему легкостью не предложил Филу перевезти к нему домой самое необходимое.

«Публичных признаний в любви не жди, – заявил ему Морис, –  но все же будет лучше, если ты перестанешь уже тырить мои футболки».

При этом Морис не перестал спать с другими. Нельзя сказать, что они шли через его постель плотным безликим строем – кто-то задевал Мориса больше, кто-то меньше, и лишь рыжеволосых девушек среди них не было. Однако стоило Филу мысленно отметить этот факт, как ситуация изменилась – сначала поутру на кухне обнаружилась одна рыженькая актриса, а потом – Кэт, коллега Мориса из продюсерской компании. При виде Фила она ужасно смутилась и принялась бормотать какую-то чушь, из которой следовало, что у них с Морисом совершенно, совершенно ничего не было, хотя при этом она сидела в его рубашке на голое тело, а на шее у нее был здоровенный засос. Однако Фил только безразлично пожал плечами и предложил ей кофе. Забей, сказал он Кэт, я давно привык.

Он и правда привык – почти. Фил знал – надеялся, – что их отношения с Морисом были, возможно, чуть глубже, чем с остальными, однако был далек от того, чтобы всерьез воображать, что это навсегда.

Морис вел себя, как молодой, привлекательный бисексуальный мужчина, не связанный никакими обязательствами. Фил ничего для него не значил.

– Я слышал, биопик Фреда Астера все-таки собрались снимать, –  обронил между тем Морис. – Говорят, снова поднимают этот проект.

Фил вздрогнул, возвращаясь в реальность. Морис смотрел на него выжидательно.

– Этому мифу сто лет в обед, – поморщился Фил. – Я уже пару лет об этом слышу то там, то тут.

– Говорят, сценарий уже есть, – продолжил Морис. – Если так, я хочу Роль.
Он так и сказал – «Роль», чтобы никаких сомнений не оставалось, что это с большой буквы, чтобы сразу стало понятно, что не третьего тромбониста в пятом ряду Морис хочет сыграть, а самого Великого Фреда.

– Ладно, – Фил мысленно перебрал всех, кого следовало опросить на эту тему.

– И устрой мне пробы.


3

Роль досталась Морису подозрительно легко – хотя и всего лишь через спустя два года, когда одна крупная продюсерская компания все-таки выделила на этот проект бюджет и назначила режиссера. Казалось, будто кто-то наверху следил за передвижениями Мориса, чтобы вовремя включить зеленый свет на его пути. Семья Фреда Астера, любезно согласившаяся консультировать съемочную группу, без колебаний выбрала его фото из пачки претендентов – при том, что чисто внешне он был похож на великого танцора не больше, чем на Мэрилин Монро. Студия долго ломалась, предлагая более известных и более похожих актеров, однако родные легенды были непреклонны: или эту роль сыграет Морис, сообщили они через своего представителя, или не видать их киношникам в качестве консультантов.

Практически никто не знал, что еще два года назад, впервые загоревшись ролью, Морис лично съездил к наследникам великого Фреда. Включив свое обаяние на полную мощность и подробно рассказав о своем видении роли, он моментально поднялся в списке кандидатов на самый верх. С тех пор они виделись еще несколько раз, чтобы обсудить моменты, которые непременно должны были войти в фильм – так, будто дата начала съемок уже назначена, а партии распределены. Одним словом, к тому моменту, как подготовка к проекту наконец-то началась, потомки звезды были совершенно уверены: Фреда Астера был способен сыграть только Морис Лурье.

И хотя на студии их энтузиазма не разделяли, обстоятельства все-таки сложились в итоге в пользу Мориса. Стоило продюсерам объявить о старте работы над проектом, как актер, которого они мечтали видеть Фредом Астером, отказался от этой чести ради нового фильма Девида Финчера, а еще двое не смогли найти в своем плотном графике времени на подготовку к роли. Так что, хотя и без особого восторга, кандидатура Мориса была все-таки одобрена. Наступило время танцевать.

За три месяца он сменил четырех преподавателей. С первым они не сошлись в мнении на личность Фреда, со вторым – просто не сошлись, третий чересчур торопился, четвертый оказался слишком медлителен...
Плюс к этому у Мориса вдруг начала болеть спина. Впервые за долгое время боль напомнила о себе в тот день, когда он вернулся со своего развеселого дня рождения, что совершенно случайно растянулся почти на месяц, и не обнаружил дома ни Фила, ни Мэрион. Он бы, наверное, сделал растяжку или пару асан – обычно это помогало утихомирить любые неприятные ощущения в мышцах, вызванные спортом, сексом или просто напряжением, – но тут зазвонил телефон. Далекий знакомый голос, чей обладатель представился офицером Вайзманом, сообщил, что дело об убийстве Эмилио Росси закрыто.

Так что Морис достал из одного из сейфов упаковку обезболивающих таблеток, – не тех, что принимал каждый день, а других, посильнее, что лежали там как раз на такой случай, и принял две, а потом – еще три. Голова сразу стала привычно легкой и пустой, и Морис, прихватив по дороге бутылку виски, пачку бумаги и несколько карандашей, отправился на веранду – рисовать закат.

Как бывало всегда, стоило ему вспомнить Адриану, его тело и сознание охватило онемение. Все мысли и чувства просто исчезали, словно кто-то отключал рубильник, отвечающий за человеческую составляющую Мориса, и в его мире наступала темнота. Единственным напоминанием о том, что он все еще жив, была пульсирующая боль в спине.

Каждый раз она возвращалась так неожиданно и была до того неумолимой в своем намерении испытать его не прочность, что он уже почти смирился с неизбежностью очередного нападения. Она была как хронический недуг – долгое время можно чувствовать себя сильным и здоровым, но однажды неминуемо наступало обострение, и вас снова скрутит в бараний рог.

Впрочем, до боли, которая три года назад едва не свела его в могилу, этой было далеко. Половины бутылки виски вполне хватило для того, чтобы полностью ее заглушить, а затем отрубиться прямо на полу ровно до тех пор, как в доме не раздались шаги и на пороге не появился знакомый силуэт.

– Морис, – ахнул Фил, бросившись к нему. В глазах верного помощника, видевшего своего начальника в самых разных ситуациях, – и печальных, и компрометирующих, и опасных, – и всегда остававшегося собранным и спокойным, стоял ужас, и Морис почему-то сразу догадался, о чем тот подумал. Филу показалось, что его любовник мертв, вот что.

Это осознание бы удивило его и даже позабавило, если бы его мозг не был занят тем, чтобы вытеснить из памяти все мысли об Адриане. Она была мертва уже так давно, и с тех пор уже произошло так много, что сама память о ней давно должна была поблекнуть, превратиться в выцветшую фотографию в старом семейном альбоме – из тех, что вызывает слабые, необременительные воспоминания и, возможно, легкую, светлую грусть. Однако безразличия к прошлому, о котором Морис тайком молил всех известных ему богов, все не наступало. Все, что ему было даровано – это приступы фантомной боли, что чередовались с периодами телесной немоты.

Иногда, очень редко, Морис слышал какую-то мелодию, видел титры фильма или название книги и думал: Адриане это нравилось. Но тут же обрывал себя, делал вдох, стараясь загнать любую мысль о ней поглубже. Ничего личного, просто способ выживания: каждый, каждый раз, когда ее образ врывался в сознание Мориса, это было подобно взятию крепости, насилию и смертельному ранению одновременно. Снова он задыхался от боли и снова искал от нее лекарство.

5

В первый раз он подсел на обезболивающее три года назад, когда попал в больницу с недиагностируемым приступом неизвестно чего – но чего-то определенно невероятно мучительного – и добрый доктор прописал ему лекарство. Упаковка кончилась быстрее, чем Морис ожидал, однако достать еще не составило никакого труда.

– Что тебе нужно, Мо? – Джейк, чья подружка происходила из весьма криминальной семьи, ничуть не удивился. – Кокс, героин? О, все лишь обезболивающее? Ну, как знаешь, приятель...

Это ведь обычное дело – когда родные и близкие даже не подозревают, что их родственник — наркоман, пока однажды в аэропорту тот не выхватывает пушку и не начинает стрелять в толпу, убежденный, что видит перед собой пришельцев-захватчиков.

Морис скрывался виртуозно: растолченные в порошок таблетки заменяли ему сахар и соль, цельные маскировались под витамины. В какой-то момент вдруг оказалось, что, если помельче их раздробить, вдыхать порошок через соломинку тоже весьма приятно, однако этим способом Морис не злоупотреблял: перед его глазами было немало примеров вечно кровоточащих носов из-за разрушенных носовых перегородок. Среди его знакомых, живущих быстро и интенсивно, кокаин считался чем-то вроде приправы к основным занятиям – шопингу, вечеринкам и хождению под парусом. Кокс был везде, и друзья и коллеги Мориса, страдавшие от чрезмерной к нему приязни, то и дело разъезжались по неразглашаемым адресам. Официально – лечиться от нервного истощения, вызванного сложной светской жизнью, однако на окнах больниц, куда они ездили, стояли прочные решетки, а курс лечения составляли неизменные для алкоголиков и наркоманов шесть недель.

Таблетки не меняли его личности – лишь помогали заглушить боль. Но однажды утром, после небольшой дозы радости, доставленной прямо через нос, из этого самого носа хлынула кровь, которую Морис оказался неспособен остановить. Не то чтобы он испугался. Для наркомана носовые кровотечения дело совершенно обычное, однако время шло, а кровь продолжала течь, несмотря на лихорадочные попытки Мориса прекратить этот ужас. И лишь когда ванная начала напоминать бойню, а у Мориса мелькнула мысль, что умереть от носового течения стало бы невероятной глупостью (хотя желтые газеты, наверное, будут в восторге), он открыл дверь и побрел к Филу, хватаясь за стены, чтобы не упасть.

Его помощник нашелся на кухне – как раз наливал в чашку чай, который полюбил после Англии и пил по десять раз на дню. При виде Мориса – бледного, в крови и с обрывками туалетной бумаги, торчащей из ноздрей, – он застыл на месте, точно лотова жена.

– Фил, – сказал Морис обморочным голосом. – Кажется, у меня нервный срыв, – после чего мешком рухнул на гладкий мраморный пол.

В себя он пришел в машине от причитаний помощника: как же это он, сын алкоголички, ничего не заметил?! Где были его глаза? Помощник замолчал лишь тогда, когда Морис пообещал, что если тот не заткнется, он выпрыгнет из машины прямо на ходу.

Следующие шесть недель он провел за чтением Торы, попытками произнести фразу «Привет, меня зовут Морис, и я — наркоман» с максимальным количеством различных интонаций и курением травы в туалете в компании таких же бедолаг, лишенных последней в жизни радости.

Из рехаба он вышел на два дня раньше – чистым, спокойным и сияющим оптимизмом. И до того самого дня, когда Морис лег на деревянный пол веранды с вискарем и рисунками, вспоминая о прошлом, боли его не беспокоили.

Однако после звонка Вайзмана все изменилось. Когда заначка в сейфе опустела, он снова позвонил Джейку. Правда, теперь Морис был умнее: перестал вдохновляться через нос, выбирал препараты полегче и строго их дозировал. Как и все люди, чрезмерно и болезненно привязанные к различных веществам, он не признавал себя наркоманом. Скорее, Морис считал, что у него что-то вроде хронической болезни – вроде гипертонии или диабета. А значит, таблетки были просто способом выживания. Таблетки и равнодушие.

Все изменилось, когда он получил роль Фреда Астера. Это стало неожиданным подарком судьбы, которая, как Морису уже казалось, давно о нем позабыла. Несколько эпизодов в ничего не значащих арт-хаусных проектах – вот и все, что он сумел заполучить за последние три года. Конечно, у него была своя продюсерская компания, которая неожиданно удачно стартовала с музыкальным альбомом одной симпатичной электронной группы (их первая же композиция попала в сотню самых продаваемых в США синглов недели) и закрепившая успех двумя короткометражками и книгой. Впрочем, все это, разумеется, было совершенно не то. Морис хотел снимать кино, но на это у его компании пока не хватало масштаба.

Однако мы отвлеклись.

Морис получил роль своей мечты – и практически сразу же понял, что не может танцевать. Точнее, не может танцевать так, чтобы на него смотрели с восхищением вместо сочувствия. Легкая заторможенность, которую дарили таблетки, сыграла с ним дурную шутку: он плохо запоминал рисунок танца, сбивался, злился и снова сбивался. Преподаватели танцев менялись у него едва ли не чаще любовников, однако прогресса все не было.

Так что однажды он принял решение – отказаться от лекарств. Черт, Морис был даже готов снова отправиться освежать в памяти Слово Божье в санатории усиленного режима! И неважно было, что в этот раз осуждать его должны были не только Фил, но и Мэрион.

Но сначала стоило попробовать справиться самому. Так что в день Х Морис принял высыпал таблетки в в унитаз и, посмотрев на себя в зеркало, торжественно сказал:

– Поздравляю, мужик, теперь у тебя начинается новая жизнь!

Краем глаза Морис заметил, что одна из таблеток все еще плавает на поверхности и, усиленно делая вид, что это не он, молниеносно выловил ее и отправил в рот. Ничего, успокаивал себя Морис, это всего лишь прощальная доза перед долгой дорогой к трезвости.

День получился долгим и суматошным, однако к ночи, как это неудивительно, он все еще чувствовал себя молодцом – правда, заснул прямо во время эротического шоу, устроенного для него Филом и Мэрион, но это мелочи. Утром Мориса разбудили крики чаек. Он лежал в своей широкой постели и прислушивался к себе, но не ощущал ни боли, ни тоски – только пульсацию адреналина в крови.

Это было шокирующе и почти невероятно, но отказ от таблеток, за годы уже должно быть нашедших себе постоянное место в химическом составе его крови, оказался совершенно безболезненным.

Ничего подобного Морис не ожидал: судя по его собственному опыту, абстиненция была делом неизбежным и просто немыслимо мучительным – отравленный организм просто отказывался функционировать без привычных ему костылей. Однако в этот раз лекарства покинули его тело и разум легко и непринужденно – словно легкая характером девушка, что уходит утром из квартиры случайного любовника, даже не поинтересовавшись, как же его зовут. Несколько дней Морис прислушивался к себе, с замиранием сердца ожидая ужасных последствий. Однако его организм никак не отреагировал.
Должно быть, это был еще один подарок, преподнесенный кем-то из тех, кому он тайно молился эти годы, и Морис, не сходя с места, мысленно поклялся его не проебать.

Так что он встал, принял душ, с аппетитом позавтракал, поцеловал Фила и Мэрион, а потом пошел в танцевальную студию к новому преподавателю, Джеральдин Дюке, и встал к станку.
 
Всего за месяц прогресс оказался поразительным. Тело Мориса словно получило получило новый энергетический заряд, обрело способность слушать и слушаться. Морис танцевал все лучше и лучше: с каждым днем, с каждой репетицией... Со все возрастающим  нетерпением он ждал момента, когда режиссер впервые скажет «Начали!». Ему теперь было что показать.

Продюсеры, как-то раз зашедшие с визитом, оказались приятно удивлены и очень, очень довольны, когда Морис с Джеральдин весьма похоже изобразили знаменитую сцену из Flying Down To Rio, где Фред и Джинджер самозабвенно танцуют кариоку. Похоже, сказал один из них Морису, одновременно косясь на грудь Джеральдин, мы сделали правильный выбор! Остальные лишь согласно кивнули, одним этим жестом словно перечеркивая все прошлые сомнения.

Теперь ничто больше не стояло между ним и ролью всей жизни. И, конечно же, именно в этот момент вселенная решила преподнести Морису очередной неприятный сюрприз.

Глава 9. Одиночество

1

– Знаете, а ведь я видела этот фильм, что вы собираетесь везти на Берлинский кинофестиваль... – сказала доктор Купер.

В Мориса глазах мелькнуло удивление; он выпрямился, с интересом глядя на нее.

– «Одиночество»? Серьезно? Ну и как вам?

Кристин задумалась.

– Очень необычная картина, – осторожно сказала она. – Если бы я не знала, что это за кино, подумала бы, наверное, что это какая-то шутка, понимаете?

Морис не отрывал от нее взгляда.

– Понимаю, – ответил он так, словно вопрос вовсе не был риторическим.

Кивнув, доктор Купер продолжила:

– Просто поразительно, что вы увидели в нем потенциал, Морис. Ведь если не знать, что он снят по Габриелю Гарсиа Маркесу, это очень сложно понять.

– Просто нужно смотреть в корень, – объяснил Морис. – Это и есть работа продюсера – понять, что к чему, просчитать успех... Изменить подачу, если понадобится, развернуть все на сто восемьдесят градусов. Впрочем, порой достаточно бывает просто сменить название.

– Должно быть, у вас очень непростая работа, – уважительно заметила Кристин. – Ведь ошибки в таких делах дорого обходятся.

Морис улыбнулся.

– Могу я сказать вам кое-что? Только при условии, что это останется между нами.

– Конечно.

Положив локти на колени, он наклонился и понизил голос.

– До того, как мы выпустили этот фильм, он назывался «Русалки, совокупляющиеся с дровесеками в сосновых лесах недалеко от Турку».

2

Они лежали в просмотровом зале, хрустя попкорном, как на настоящем киносеансе, и смотрели в потолок, на который вывели экран.
С тех пор, как Морис в рамках подготовки к роли Фреда Астера начал заниматься танцами по восемь часов в день, его снова преследовали боли в спине, так что теперь он существовал исключительно за счет силы воли и проклятий, а при каждом удобном случае старался прилечь.

Джона, Кэт, Сэнди, Мартин и Морис – вот и вся их продюсерская компания, сообщество энтузиастов, мечтавших спасти искусство от продажности Голливуда. А Фил – Фил просто примазался.

Фильм, в который они вложились, снимал молчаливый финский режиссер, не знавший ни слова по-английски, а может, просто нелюдимый до мизантропии. Тем не менее, он слыл гением, способным изменить само понятие искусства.

Слишком самоуверенный, чтобы присылать сценарий на одобрение, и слишком хитрый, чтобы показывать отснятое раньше, чем идея закрыть проект оказалась бы чересчур запоздалой, после третьей угрозы перекрыть ему финансовый поток (скудный, но реальный), он наконец прислал уже смонтированный кусок – словно швырнул кусок мяса изголодавшимся собакам.
И вот теперь собаки хрустели попкорном в ожидании шедевра.

Наконец экран засветился, продемонстрировав собравшимся безвкусно накрашенную девицу с большими сиськами, шатающуюся в непролазном лесу. Звука не было, однако по зловещей атмосфере, в которой режиссер был настоящий мастер, было понятно: ничем хорошим прогулка не кончится.

– Судя по всему, у нас тут хоррор, ребята, – сказал Морис, отправляя в рот горсть попкорна.

– Похоже на то, – отозвался Мартин, директор отдела визуальных искусств. На деле это означало, что он курировал работу над двумя креативными мультфильмами и одним комиксом. – Как твоя спина, Мо?

Тот вздохнул.

– Мечтаю об эпидуральной анестезии, спасибо, что спросил.

– Тебе бы доктору показаться, – посоветовала Кэт, директор по кастингу. – А то заклинит – будешь с тростью ходить, как доктор Хаус.

– Заткнись, Кэти – еще накличешь, – встрял Джона, креативный директор.

А Сэнди, совладелица компании, просто сказала:

– Тссс!

Девица на экране между тем остановилась и принялась испуганно озираться.

– Монстрыыы, – озвучил Морис, дурачась, – монстры, вы где? Я вас жду – одна и без оружия!

– Я ради вас все утро наряжалась, – подхватила Кэт. – Только посмотрите, какое у меня декольте!

Джона, Мартин и Фил засмеялись, и только Сэнди недовольно сжала губы и по локоть зарылась в ведро с попкорном, точно надеясь найти там клад.

– А вот и монстр, – продолжал Морис, уже открыто веселясь, когда из-за дерева появилось чудище, больше всего напоминающее навозную кучу с глазами. – Привет, красавица! Сходишь со мной в кино?

Словно услышав его, монстр вытащил из-под хламиды костлявую лапку, похожую на сучок, и схватил героиню за грудь.

Мужчины присвистнули.

– Ничего себе поворот! – сказала Кэт. – А парень-то не промах!

В ответ на это чудище задрало на себе подол, обнажив кривой стручок вполне, впрочем, понятного назначения, повалило девицу на землю и принялось изображать с ней половой акт.

Попкорн посыпался из разом открывшихся ртов на пол. Из-за деревьев на экране меж тем вышли суровые рогатые рыцари и принялись танцевать брейк.

– Твою мать! – озвучил всеобщее мнение Мартин. – Это еще что за хрень?

– А что, мне даже нравится, – подал голос Фил. – Интересно, чем все это кончится?

Все, кроме Мориса, повернулись и посмотрели на Фила так, словно в упор выстрелили, и он покраснел.

– Понятно, что тебе нравится, любознательный ты наш, – добил его Морис. – Ты ведь у нас даже порнуху смотришь ради сюжета.

– Что будем делать? – деловито спросила Кэт. Она уже приняла сидячее положение, вытащила свой алый молескин и нацелила ручку прямо в центр пустой страницы. – Сказать этому деятелю, чтобы сворачивал производство и ударялся в бега, пока мы его не нашли и не от****или?

Морис отрицательно покачал головой, глядя, как по экрану марширует толпа гологрудых русалок. Кажется, у режиссера на этот счет был пунктик – примерно пятого размера.

– Пускай снимает дальше, – решил Морис. – Там расходов-то... Мы на представительские в месяц больше тратим. К тому же, вон и Филу интересно, чем это кончится.

– Я не... – начал было Фил, но Морис только отмахнулся.

– Да нет, ты прав, – сказал он. – Такая ужасающая хрень должна кончиться хоть чем-то. Если окажется, что я ошибся, порубим на части и выложим в интернет. Только скажите ему – пускай на три часа не размазывает. Семьдесят минут – и ни секундой больше.

На этом собрание завершилось.

У Мориса было чутье — об этом все знали. Как оказалось, не всегда на собственные роли, но всегда – на проекты, которые нужно было запустить или просто взять под крыло. И пускай пока они оказывались не слишком велики, весь состав More Productions был уверен: масштаб –  всего лишь вопрос времени. Еще немного — и на них прольется золотой дождь. И, как все от души надеялись, не в извращенно-эротическом смысле.

3

В офисе компании их встретила суматоха: секретарша Крисси (и, к слову, подружка Джоны), принимала телефонные звонки с таким свирепым выражением на лице, будто готова была разбить телефонную трубку к чертовой матери – и прямо о головы тех, до кого так отчаянно пытались добраться журналисты, сценаристы и другой сброд, не имевший прямого доступа к основателям компании. При этом голос, что поразительно, у нее оставался сладким, как муха в меду. Должно быть, благодаря именно данному невероятному качеству эта барышня все еще не была уволена.

– More Productions, добрый день! Пожалуйста, подождите! – повторяла она, словно заведенная. – More Productions, добрый день! Пожалуйста, подождите!

– Эй, Крис, детка, да у тебя сегодня горячий денек! – сказал Мартин, усаживаясь на край ее стола с явным намерением позлить Джону.

На секунду оторвавшись от переключения кнопок, Крисси улыбнулась, и лицо ее сразу похорошело.

– Привет, Мартин! – ответила она очень мило. – Да ты сам видишь, все как с цепи сорвались! И что у вас за фильм такой, который все так срочно хотят увидеть?

– О, у нас там шедевр – на «Оскар», однозначно! – ответил за Мартина Джона, с первого взгляда оценив близость своей подружки к коллеге и, конечно, тут же нахмурив брови. Подойдя поближе, он бросил на Мартина убийственный взгляд и перегнулся через стол – демонстративно поцеловать Крисси. – Привет, милая!

– И тебе привет, сладкий! – ответила Крис самым радостным тоном. – А о чем кино? – поинтересовалась она, довольно улыбаясь.

Видеть, как два симпатичных мужчины бросают друг на друга ревнивые взгляды, было весьма захватывающе. Понятно, что зануда Джона сегодня вечером предъявит ей по этому поводу, ну так что ж? Тем горячее будет примирительный секс!

– Это ты у Мориса спроси, – хмыкнул Мартин и не думая покидать своего места. – Это ведь его работа — заворачивать в красивые фантики всякое... А вот, кстати, и он!

– Морис! – вскинулась Крисси, едва Морис показался в дверях. – Тебе тут звонят весь день. Я никого на тебя не перенаправляю, потому что не знаю, кто они такие вообще. Вот, я для тебя составила список, – она порылась в бумажках на столе, вытянула из завалов листок, криво исписанный ручкой, и протянула Морису. – Посмотри сам, кто тебе нужен, и я сразу же соединю...

Тот пробежал глазами список и нахмурился.

– Это Харви Вайнштейн тебе незнаком? – уточнил он. – Господи, Крисси, ты как будто вчера родилась! Ты бы хоть в IMDB хоть иногда заглядывала, что ли... Джона, ты слышишь?

Тот помрачнел.

– Слышу, Мо, – и он бросил на Крисси такой взгляд, что та сглотнула и села ровнее. – Я разберусь.

– Да уж, пожалуйста! – покачав головой, Морис вытащил из кармана джинсов телефон и начал набирать номер, приписанный Крисси рядом с великим именем. – Добрый день, могу я поговорить с мистером Вайнштейном?.. Харви?.. Привет, это Морис Лурье...

Морис все еще продолжал извиняться за свою бестолковую секретаршу, которая «сегодня только первый день на работе», когда его взгляд зацепился за имя в самом низу списка. Моргнув в недоверии, Морис взглянул на него еще раз – и вдруг ощутил, что глохнет.
Из трубки донесся густой рокот знаменитого кинопродюсера, но он просто не в силах был разобрать ни слова. Потому что на листе, самой последней строчкой в списке звонящих, стояло: «А. Самнер».

4

Когда Мэрион Вега в первый раз увидела две полоски, она сочла это ошибкой. Такое ведь бывает — и куда чаще, чем принято считать. Так что она надела парик и темные очки, приклеила под нос усы (так ее узнавали гораздо меньше, чем просто в парике и очках), оделась бомжом и пошла в аптеку, где купила десять тестов на беременность. Когда продавщица зависла, переводя взгляд с горы тестов на густые усы Мэрион и определенно испытывая при этом когнитивный диссонанс, та кашлянула и сказала низким пропитым голосом (полчаса тренировалась перед зеркалом!):

– Давайте побыстрее, дамочка! А то меня дома девочки ждут...

Касса пискнула.

– Шестьдесят девять долларов девяносто центов, пожалуйста, – сказала кассирша обморочным голосом.

Мэрион молниеносно отсчитала купюры, подхватила добычу и, бормоча под нос «сдачи не надо», направилась к выходу. Дома она, не раздеваясь и прихватив по дороге полный воды кувшин, прямиком отправилась в туалет: писать, пить и снова писать. Спустя час сомнений не осталось: Мэрион была беременна.

Как и все очень любимые дети, которые настолько были счастливы в детстве, что никогда не стремились по-настоящему вырасти, первым делом она позвонила маме.

– Привет, солнышко! – послышалось в трубке, и у Мэрион сжалось горло.

Ее родители были счастливейшей на свете парой. Папа влюбился в маму, когда им обоим было по три года. Они росли на соседних дворах, и их родители всегда знали, что однажды дети поженятся. Так оно и получилось. Карло и Исидора стали женихом и невестой, потом — мужем и женой, а после — дали жизнь восьми отпрыскам.

Мэрион была самой везучей из всех. Единственная дочка, да еще и самой младшая, – ей никогда и ни в чем не было отказа. Когда девочка однажды решила, что хочет стать певицей, Карло пошел в банк и снял со счета деньги, которые откладывал на ее будущую свадьбу. Потому что свадьба — когда она еще случится, а мечту нужно было исполнить немедленно. Карло считал, что дети должны верить в чудеса. А для этого чудесам нужно было хотя бы иногда происходить.

Так что Мэри с Исидорой отправились в Америку, оставив семерых мальчишек с отцом и бабкой. Одно прослушивание, другое, десятое, двести пятнадцатое... До того счастливого момента, когда Мэрион попала в Mickey Mouse Club, ей успели отказать все на свете. «Простите, но нам сейчас не нужен такой типаж», «спасибо, но это нам не подходит», «нет-нет, девочка слишком некрасива», «что вы, она у вас чересчур пухленькая». Однако Мэрион не сдавалась. Точнее, она бы сто раз уже сдалась, если б не мама. Стоило Мэри лишь развернуться в надежде трусливо сбежать — и она словно утыкалась в каменную стену.

– А ну-ка, вернись на место, малышка, – ласково, но непреклонно говорила Исидора, сканируя взглядом других конкурсанток – более худых, более уверенных, более <i>стандартных</i>. Чем она больше смотрела, тем глубже убеждалась: такой, как ее Мэри, больше нет. Мэри была единственной — чистым бриллиантом в этой куче бесцветной шелухи. Да и голос у нее был куда лучше, чем у этих заносчивых вертихвосток. А значит, не дело было сдаваться и уезжать домой. Нужно было бороться.

И они боролись – вместе. Сначала – за право быть как все, а потом – за право быть лучше других. Мэрион попала на телевидение, после – выпустила свой первый сингл, затем – целый альбом.

Мама была рядом, когда Мэри впервые влюбилась, впервые рассталась и впервые напилась по этому поводу. Она была рядом, когда ее дочь заработала свой первый миллион.

Все праздники они проводили в Мексике, а раз в месяц принимали гостей — отца и братьев Мэрион. Каждый раз, когда родителям было снова нужно разлучаться, она ощущала острый укол вины. Папа с мамой смотрели друг на друга как в последний раз и до самого момента расставания не могли разнять рук. Каждый день в разлуке родители писали друг другу письма – старомодные, бумажные, и Мэрион только вздыхала, глядя, как светится мамино лицо от одного взгляда на листы, исписанные мелким папиным почерком.

На восемнадцатый день рождения мама сделала удивительно щедрый  подарок, роскошь которого Мэрион оценила не сразу: собрала вещи, перекрестила дочь и уехала домой, перепоручив ее стараниям хорошего менеджера, которого сама же для нее и выбрала.

– Папа и мальчишки меня уже заждались, – сказала она в свое оправдание, сияя глазами в предвкушении скорой встречи.

Так Мэри стала самостоятельной. Это было странно и пугающе: первые дни она только и делала, что ходила по своему роскошному дому и скулила, словно потерявшаяся собака, да оплачивала километровые счета за разговоры с Мексикой. Однако, несмотря на все ее старания, уговоры и шантаж, возвращаться мама отказалась.

– Живи и радуйся молодости, детка, – говорила она. – Только не забывай молиться перед едой и помогать тем, кто нуждается. А главное, спи только с теми парнями, от одного вида которых замирает сердце.

Это все наставления, которые мама дала Мэрион. Никаких там «наркотики не принимай», «не мешай текилу с пивом» и «не прокладывай путь к успеху через чужую постель». Исидора была в ней уверена, вот что. Она знала, что воспитала свою дочь правильно. И та ее не подвела.

Так что когда одиннадцатый тест показал для разнообразия не две полоски, а плюсик, Мэрион набрала мамин номер.

– Мам, я беременна, – сказала она. – Только ты пока никому...

– Карло! – крикнула мама. – Мэри беременна! Поздравляю, милая, – радостно сказала она в трубку. – Ты уже знаешь, от кого? Погоди-ка, я включу громкую связь...

Мэрион закатила глаза. Тайны в их доме хранить было невозможно. Единственный секрет, который она умудрялась до какого-то момента хранить — свою запутанную любовную жизнь. Просто потому, что точно знала — мама скажет ей именно то, что Мэрион и сама знала, но боялась озвучить вслух. «Детка, – молвила бы Исидора своим обычным ласковым тоном. – Эти двое мужчин такие разные! Ты как будто пытаешься дополнить одного другим. Так может, тебе не подходит ни один из них?»

И вот теперь под сердцем Мэрион рос плод этой тройственной связи. Один из двух мужчин, что за последние пару лет стали ей самыми близкими на свете, был отцом ее будущего ребенка. И она точно знала, кто.

Морис был просто помешан на предохранении, но даже если бы это было не так – Мэрион уже и не помнила, когда спала с ним в последний раз. С тех пор, как Морис получил первую за несколько лет большую роль, он, как это нередко бывает с людьми, добившимися чего-то желанного и долгожданного вне дома, женился на работе, забросив и Мэрион, и Фила. То есть с Филом он еще общался по делам, но когда наступал вечер и приходило время идти спать, Морис в лучшем случае засыпал на середине эротического представления, которое устраивали для него Мэрион с Филом, а в худшем говорил с обидной честностью:

– Мои дорогие, продолжайте сегодня одни. У меня с утра ранняя репетиция, – после чего прихватывал подушку и, поцеловал любовников в лоб, отправлялся в гостевую спальню.

– У него есть кто-то еще, – уверенно сказала Мэрион, когда история повторилась несколько раз. Да, отношения всех троих по умолчанию были свободными, однако на деле это означало, что при всей своей свободе они оставались именно <i>отношениями</i>, и в тех случаях, когда нужно было сделать выбор, всегда имели приоритет.

Подозревая, что разговор предстоит неприятный, Фил тут же слез с нее и улегся рядом.

– О чем ты говоришь, Мэри, – возразил он. – Попробуй сама танцевать целыми днями! Морис просто устал. Дай ему время — и скоро все будет по-прежнему.

Мэри вздохнула. Вид у нее по-прежнему был озабоченный.

– А ты уверен, что он снова не принимает? – поинтересовалась она, демонстрируя знание информации, которую Морису стараниями Фила удалось скрыть даже от своих будущих биографов. – У него ведь опять болит спина, а это может вызвать срыв.

Но Фил лишь покачал головой.

– Уверен, – сказал он твердо. – Я знаю все его заначки и постоянно их проверяю. Ты ведь в курсе, что я расколол Джейка после того первого раза? Так вот, после того дня рождения, – помнишь? – когда у Мориса опять начались боли, и он снова с ним связался, Джейк по моей просьбе давал ему плацебо. Много-много пустышек, милая. Вот почему он слез с них так легко. Все его боли, Мэри — они ведь исключительно в голове.

Мэрион снова вздохнула.

– Ты мне рассказывал эту историю уже как минимум раз десять, Фил. Но я все равно беспокоюсь. Мне кажется, Морис все больше отдаляется. Он как будто отталкивает и тебя, и меня...

Фил качал головой и заглушал ее возражения поцелуями, но Мэрион знала, чувствовала, что права. Морис был как песок, что утекал сквозь пальцы. А Фил — Фил был надежным, как скала. И, как выяснилось через всего через пару неосторожных раз, чертовски плодовитым.

– Не знаю, ма, – соврала Мэрион, отчаянно надеясь, что ее голос не выдаст лжи. – Я еще должна уточнить этот вопрос.

– Надеюсь, это не тот брюнет, что рисует неприличные картинки, – сказал дребезжащий старческий голос на том конце провода, и Мэри закатила глаза.

– Привет, ба! Что, там уже все собрались?

– Да нет, только мы с мамой, бабуля и Хуан, – ответил за нее отец. – И еще Кончита, ты ведь помнишь жену Нуно?

– Конечно, помню, привет, – Мэрион осторожно нажала на кнопку слива унитаза, надеясь, что родители не услышат.

– А ты что, прямо из туалета нам решила позвонить? – спросил тактичный Хуан. – Ну ты и торопилась с новостью, вот это я понимаю!

Мэри не знала, плакать ей или смеяться, но в конце концов решила, что второе. Во-первых, легкость характера не позволяла ей долго расстраиваться. Во-вторых, как можно печалиться, когда знаешь: тебя примут и поддержат в любом случае? Что бы ни случилось, у Мэрион  была семья. А теперь еще и будет ребенок. Что означало лишь одно: все, все на свете непременно обернется самым лучшим образом. Все будет хорошо.

Глава 10. Другие

1

– Как вы относитесь к известности, Морис? Она вас тяготит?

– Я бы так не сказал, доктор Купер. Это неприятно, когда ты, скажем, выходишь из павильона после ночных съемок, – глаза красные, как у вампира, – и на улице кто-нибудь непременно узнает тебя и щелкает на телефон. А ты потом видишь эту фотографию на каком-нибудь говенном сайте, где только сплетни и фотки папарацци, и она подписана: «Мужик, завязывай так бухать!» И вот ты смотришь на себя думаешь: да ебись оно все конем... Хм, простите... Я имел в виду — какое безобразие! Как им не стыдно врать, этим... Но в другие моменты, – поторопился перевести тему Морис, пока снова не начал ругаться в присутствии этой вышколенной улыбчивой докторши, напоминающей учительницу чистописания, – в другие моменты у нас в компании брэйн-шторм, и мы сидим все вместе и думаем: как же нам привлечь внимание к нашему новому проекту? Устроить пресс-конференцию? Придумать особо креативный пресс-релиз? И потом кто-нибудь говорит: «Морис, а где у тебя те фотки с пляжа – ну, помнишь, на которых ты отплясываешь в одних зеленых труселях после Каннского фестиваля?» И я говорю: «Какого черта? Вы что, обалдели?» А они все переглядываются и такие: «О да, ребята, вот оно!» И потом этот ужас гуляет по всему интернету с подписью: «Новый проект More Productions – уже в октябре!» И у нас на сайте сразу такой прирост аудитории, вы просто не поверите... Так вы спрашиваете, какое у меня отношение к известности, доктор Купер? Очень неоднозначное.

– То есть правильно ли я поняла: главный минус известности в том, что вы всегда на виду? – уточнила она.

– Именно так, доктор, – подтвердил Морис. – Как ни прячься, на твоем пути рано или поздно непременно возникнет мудак с фотоаппаратом.

2

Морис понятия не имел, кто позвонил ему в студию, назвавшись именем женщины, которой не было. Крисси так и не вспомнила.

– Вроде это был какой-то парень, – сказала она задумчиво, не переставая при этом переключать кнопки на телефоне. – Компания More Productions! Подождите, пожалуйста!.. Я точно и не помню, Морис... Нет, он ничего не просил передать, я бы записала. Что ему сказать, если снова перезвонит?

Морис вздохнул, понимая всю безнадежность дальнейшего допроса. Крисси была круглой безответственной дурой, и по-хорошему ее давно следовало бы выгнать. Он бы так и сделал, если б не Мартин. В смысле — Джона.

– Если этот человек перезвонит, дай ему мой телефон.

Крисси с удивлением уставилась на него — даже кнопочки нажимать перестала.

– Что, личный? – уточнила она. Телефон босса без его разрешения Крисси было строго-настрого наказано не давать никому и никогда. Должно быть, она это осознала, потому что в ее широко распахнутых голубых глазах мелькнул ужас. – Опять я что-то напутала, да? Ох, Морис, прости! Должно быть, это какой-то очень важный человек, этот...

– Да, – прервал ее тот, заметив, что Фил из другого конца комнаты начинает с интересом прислушиваться к их разговору. – Очень важный. Только ты не забудь, Крисси, хорошо? Запиши где-нибудь, не знаю, татуировку себе сделай, что ли...

– Зачем татуировку? – не поняла она.

– О Господи... – Иногда Морису хотелось треснуть ее по голове чем-нибудь тяжелым или хотя бы просто встряхнуть. Вот только он сомневался, что это как-то поможет. Так что Морис сдвинул темные очки со лба на глаза и, не отвечая Крисси, помахал всем рукой. – Так, ладно, я ушел, у меня занятие с Джеральдин. Ведите себя хорошо и не забывайте предохраняться.

Когда дверь за ним закрылась, к столику секретарши сразу же подошел Фил. Похоже, подумалось ей, у нее там сегодня просто медом намазано.

– Что, гневается? – поинтересовался он, кивнув в сторону выхода. – И по какому поводу на этот раз?

Крисси, которой обходительный и внимательный Филипп всегда нравился (эх, жаль, что он не просто занят, а дважды занят!), тут же скорчила жалобную гримаску.

– Да я и сама не поняла, Фил! – обиженно ответила она. – Ему тут звонили, а я не знала, что это важно, вот и не соединила. Ну как я могла угадать? Фамилия-то незнакомая!

– И что за фамилия? – уточнил Фил, который, – и это Крисси уже знала, – всегда был в курсе всех дел босса.

– Сейчас, дай-ка вспомнить... – сказала она, и правда изо всех сил пытаясь восстановить в памяти ничего не говорящее ей имя. – Какой-то Спунер... Или Самнер? Точно — Самнер. «А. Самнер». Ты его знаешь, а, Фил? Фил?

Однако того уже и след простыл.

3

Джеральдин была рыжей. Не того типа, что Адриана, – хрупкая, белокожая, вся усыпанная золотистыми искорками веснушек. Джерри выглядела совсем по-другому – спортивная, загорелая, с медными вьющимися волосами. Глаза у нее были карими, а кожа – ровной, без единой веснушки. Она ничем не напоминала воздушную маленькую ведьму: ее сильные ноги твердо стояли на земле, а действиями управляли не эмоции, а спокойный трезвый расчет.

Какое-то временем они с Морисом трахались после репетиций, – в душевой или на полу в раздевалке, – пока однажды он как-то ни пригласил ее поужинать, а после – остался у нее ночевать. Они встретились еще пару раз, а потом Джерри вдруг перестала принимать его приглашения, каждый раз оказываясь слишком занятой для свиданий. При этом секс во время занятий не прекратился: Джерри по-прежнему отсасывала Морису прямо в студии либо ложилась на гимнастические маты, широко раздвинув ноги, и безо всяких сантиментов делала широкий приглашающий жест. Только теперь она перенесла сеанс на середину занятия, практично заметив, что после оргазма мышцы становятся более пластичными, а значит, можно сэкономить время на растяжке.

Однако стоило Морису заикнуться о том, чтобы продолжить общение где-нибудь в более романтической обстановке, и у нее тотчас же возникал миллион дел, требовавших немедленного вмешательства.

<i>Нет, прости, только не сегодня. Ох, я бы с радостью, Морис, дорогой, но как раз завтра мама приезжает из Висконсина. Что, послезавтра? Нет, послезавтра у меня встреча одноклассников. Так что давай в другой раз.</i>

– Послушай, все дело во мне? – однажды не выдержал Морис. – Если ты просто не хочешь меня видеть, так и скажи. Мое мужское эго способно это выдержать.

Говоря это, он сидел голый на лавке в раздевалке, – отдыхал после очередного сеанса совершенно крышесносного секса, – а Джерри плескалась в душе, смывая следы любви.

– Ладно, скажу, раз ты настаиваешь, – сказала она, слегка пожав плечами. – Да, Морис, дело в тебе. Ты, конечно, неплох в сексе, но абсолютно не мой тип. А я не собираюсь ввязываться в бессмысленные отношения с человеком, который мне не подходит.

Морис замер, как громом пораженный.

– Неплох в сексе? – повторил он медленно. Почему-то именно эта часть удивила его больше всего. – Знаешь, когда я сказал тебе не церемониться с моим эго, то все-таки не предполагал, что ты тут порвешь его в клочья. «Неплох», надо же! И это ты говоришь после того, как только что кончила... сколько? Два раза?

– Вообще-то три, – ответила Джерри, совершенно не смутившись. Она вылила гель для душа на мочалку и принялась натираться, распространяя вокруг сладкий цветочный запах. – Но ты не принимай это на свой счет, дорогой. У тебя большой член, не спорю, но обращаешься ты с ним... – и Джерри сделала рукой обидный жест, определенно выражающий разочарование.

От шока Морис просто не знал, как реагировать. Ведь у них же все было так хорошо, думалось ему. Отличный секс, никаких обязательств... И вот теперь выходило, что часть про секс не имела ничего общего с действительностью.

– Многие бы с тобой не согласились, – наконец придумал он ответ.

Но Джерри только презрительно хмыкнула, а потом встала под воду.

– Ох, да ладно тебе! – сказала она. – Часто ли тебе встречаются люди, готовые честно сказать, что думают, и не опасаться при этом, что ты после этого перестанешь звонить?

Морис ощутил, как на него накатывает злость. Как она смеет смеет так с ним говорить? Да кто она вообще такая, эта мелкая рыжая шлюшка? Однако любопытство победило раздражение.

– И что же они по-твоему думают? – спросил он, стараясь говорить как можно небрежней.

Джерри выключила кран и вышла из душа, на ходу вытираясь полотенцем.

– Начистоту, ладно?

– Начистоту.

– Хорошо, – она промокнула волосы, спокойно глядя на него. – Ты предсказуемый, Морис. Оральный секс да три основные позы – вот и весь твой репертуар. Почему ты никогда не идешь дальше? Связывание, отсроченный оргазм, страпон – тебе это о чем-то говорит?

У Мориса отпала челюсть. Значит, вон оно что? Девочка просто хочет поиграть с ним в ролевые игры. Так почему было просто не попросить? Зачем весь этот цирк? Он ухмыльнулся.

– Ну хорошо, будет тебе страпон, – пообещал Морис. – Кто ж мог подумать, что ты только и мечтаешь трахнуть меня резиновым членом?

Но вопреки ожиданиям Джерри не разделила его веселья. Нахмурившись, она остановилась, нацелив на на него указательный палец.

– Вот оно, видишь? В этом ты весь. «Делай свои глупости, детка, но имей в виду, что я при этом буду зевать и смотреть на часы», – очень похоже передразнила она. – Пойми меня правильно, Морис, ты славный парень. Другая была бы просто счастлива с тобой встречаться. Но для меня ты слишком... ванильный.

– Ванильный, – эхом повторил он, не веря своим ушам. Больше всего Морису хотелось сказать ей в ответ... Или нет, сначала – перекинуть через колено и отшлепать прямо по круглой упругой заднице. От картинки, что мелькнула перед глазами, на миг даже перехватило дыхание.

– Да, Морис. Ты хотел правду? Вот тебе правда: ты скучный, ведомый и фантазии у тебя ноль.

Этого ей говорить явно не стоило. Если то, что Джерри сказала раньше, еще можно было как-то оправдать, то это уже было прямое оскорбление. Кровь бросилась в лицо Морису, и он подавил желание сказать Джерри резкость. В конце концов, кому она вообще нужна? Уж точно не ему.

Молча поднявшись в места, он подошел к шкафчику со своей одеждой и начал одеваться. На Джерри Морис больше не смотрел, хотя и надеялся втайне, что сейчас она раздумает и предложит путь к примирению.

Однако та завернулась в полотенце и села на лавку, наблюдая, как он резко, одну за другой, сдергивает свои вещи с вешалок.

– Нам стоит в следующий раз больше заниматься у станка, – заметила она как ни в чем ни бывало. – Меня беспокоит выворотность твоих ног.

– Это все, что тебя сейчас беспокоит? – поинтересовался Морис, рывком натягивая футболку. – Выворотность? Серьезно?

Она пожала плечами.

– Еще меня беспокоит, что в следующий раз ты почти наверняка захочешь поразить меня позой из серии «Танцующий олень, совокупляющийся с серной».

Остановившись, Морис взглянул на нее.

– А кто тебе вообще сказал, что будет следующий раз? – с расстановкой произнес он, пронзая ее высокомерным взглядом.

На этом он, пробурчав под нос «сука», вышел, с мстительным удовольствием громко хлопнув дверью на прощание. И лишь оказавшись за порогом, вдруг понял, что у него стоит, как никогда.

– Невероятно! – сказал Морис, посмотрев вниз. С шумом выдохнув, он запустил пальцы обеих рук в свои густые волосы и с силой сжал кулаки. Эта девица довела его до белого каления раньше, чем он успел досчитать до десяти. Мориса, человека, который всегда гордился своей выдержкой! Так что он решил вернуться и высказать Джерри все, что о ней думал. И пускай даже ему придется для этого использовать выражения, о которых о потом пожалеет. Так что Морис с силой дернул дверную ручку... и обнаружил, что она не поддается.

Ярость накатила внезапно. Она была резкой и обжигающей, словно снег на обнаженной коже, и Морис ощутил, что его начиняет трясти. Не помня себя, он с силой пнул дверь, а потом еще врезал по ней кулаком.

– Джерри! – крикнул он. – Твою мать, Джерри! А ну, быстро открывай!

Морис треснул по двери еще – так, что руку пронзило болью, а потом еще. Он стучал до тех пор, пока Джерри не открыла. На ней по-прежнему не было ничего, кроме полотенца.

– А что ты тут делаешь? – спросила она как ни в чем ни бывало. – Солнечные очки забыл?

Глаза у нее при этом нехорошо блеснули, и это все решило: Морис сжал ее предплечья и грубо притянул к себе. Она, конечно, отбивалась. Руками. Но ее губы при этом отвечали на поцелуй, так что Морис решил продолжать. Он настаивал, пока Джерри не перестала вырываться и не обвила его шею обеими руками. В ответ Морис прикусил ее нижнюю губу, а потом царапнул зубами шею.

– Морис... – сказала она ему в макушку. – Морис! – схватив его за волосы, Джерри тянула его голову назад, пока их глаза не встретились.

Его взгляд, сразу же поняла она, не предвещал совершенно ничего хорошего.

– Заткнись, – ответил он зло – словно ладонью по щеке хлестнул. – Ни слова больше, поняла?

Джерри торопливо кивнула.

– Я заткнусь, – пообещала она. – Только скажу тебе кое-что важное, – и тут же заторопилась добавить прежде, чем Морис успеет возразить. – Давай зайдем внутрь. Этот двор отлично просматривается с дороги. Ты ведь не хочешь попасть во все таблоиды?

И, не дожидаясь ответа, Джерри снова втянула его внутрь и захлопнула за собой дверь.

3

– Я же говорила, что у него кто-то есть! – несмотря на то, что Мэрион оказалась права, в ее голосе не ощущалось ни малейшего торжества. Напротив, в нем слышалось уныние.

Фил посмотрел на снимок, который показывала ему Мэри – на нем Морис, стоя в дверях танцевальной студии, обнимался с рыжеволосой девицей, обернутой в полотенце. Фотография была свежей. Об этом  свидетельствовала и подпись: «Телеграмма-молния! Так называемый продюсер и актер и Морис Лурье («Тайны мафии») до того давно исчез с голливудских радаров, что мы даже не сразу его узнали. Говорят, его утвердили на роль Фреда Астера. А еще говорят, что мужчины нравится ему не меньше женщин. Правда ли это? Кто знает! Ясно одно: эта рыженькая готова сказать нашему мальчику: «Мо, детка!»».

– «Мо, детка?» – повторил Фил с отвращением. – Серьезно?! Этим людям определенно нужно работать со стилем!
Однако Мэрион пропустила его язвительный комментарий мимо ушей.

– Он спит со своей учительницей танцев! – сказала она обвиняющим тоном. – Я так и знала. «Ах, Мэри, у меня была такая долгая репетиция!», «Милая, эта Джеральдин меня сегодня просто загоняла!». Угу, загоняла, как же! – Мэрион с отвращением оттолкнула от себя ноут, словно именно он стал виновником всех ее бед. Мордашка у нее была при этом разнесчастная, и Фила кольнула жалость.

– Может, не стоит нам торопиться, Мэри? У Мориса сейчас не лучший период – все эти репетиции, давление со всех сторон. Возвращаться после долгого перерыва на большой экран — это же ни для кого непросто, сама подумай. А вдруг он сорвется? Кроме того... – тут он еще хотел добавить про загадочный звонок, но вовремя вспомнил, что Мэрион до сих пор не в курсе подробностей той давней лондонской истории. Очень, очень сложно оказалось скрывать правду от женщины, ближе которой у него, будем смотреть правде в глаза, не было, нет и не предвиделось. Однако Фил сумел удержаться и на этот раз – как и от замечаний о том, что если уж Мэри решилась сделать то, что решилась, то новые романы Мориса не должны ее больше волновать. – Просто я тут подумал: давай немного подождем, подберем более подходящий момент... – продолжил он торопливо, надеясь, что Мэрион ничего не заметит.

К счастью для него, она была слишком занята своими переживаниями, а это всегда притупляет бдительность.

– Подождем? – повторила Мэрион удивленно. – Подберем более подходящий момент? Фил, дорогой, о чем ты вообще говоришь? Я от тебя беременна. У Мориса — роман на стороне, причем это не какая-то там интрижка, ты и сам прекрасно это понимаешь! У нас все кончено. Нам конец! Какого еще более подходящего момента ты ждешь?

Где-то в конце этой тирады ее голос поднялся до истерической нотки, и Фил заволновался. Расстраивать беременных женщин было нельзя – это он твердо усвоил еще с тех времен, когда его сестры ждали своих первенцев. «Обидишь беременную – испортишь навеки карму,» – говорила старшая, Саманта, бросая на него предупреждающий взгляд. Просто удивительно, как глубоко подобные вещи въедаются в память!

– Мэрион, – ласково сказал он. – Ты только не волнуйся. Может, тебе присесть? Давай я принесу тебе чаю! Или хочешь мороженого? У нас есть твое любимое, клубничное...

В ответ Мэри сдернула со стола ноут и с силой грохнула его об пол.

– А ну-ка сосредоточься! – сердито посоветовала она. – Вообще-то это моему беременному мозгу положено размягчаться, так чего же ты стоишь тут и блеешь? Нам нужно рассказать обо всем Морису, Филипп! Сегодня же. А потом мы уходим.

Спорить с беременной Фил больше не решился.

4

Когда Мэрион думала о том, каким будет ее расставание с Морисом (о том, чтобы расстаться с Филом, Мэри с некоторых пор не помышляла), она представляла себе мелодраму. Прекрасные темные глаза брошенного любовника наполняются сначала удивлением, затем болью, а после – всепоглощающей печалью, он вздыхает и сжимает губы, пытаясь справиться с эмоциями, а потом, резко отвернувшись к окну с видом на океан, отрывисто бросает «Уходите», и его тело напряжено, а голос дрожит... Интересно, кого именно Мэрион представляла на месте Мориса? Должно быть, кого-то совершенно другого, просто с его лицом.

Потому что Морис, – реальный, а не из фантазий, – едва услышав от нее неуверенное «Нам нужно поговорить», тут же выставил перед собой руки, прерывая ее речь и, улыбнувшись немного недоверчиво, но совершенно определенно безо всякого ужаса, спросил:

– Погодите-ка, вы что, меня бросаете?

– Морис... – начал было Фил – и тут же замолчал.

– Да, – выпалила Мэрион, начиная злиться, и скрестила руки на груди.

– Почему? – поинтересовался он. Без паники. С любопытством.

– Потому что мы тебе больше не нужны, – горько сказала Мэри, вдруг ощутив, что прямо сейчас происходит что-то непоправимое, вроде взрыва, и она находится в самом его эпицентре. – И потому что я беременна, Морис. От Фила.

Ее глаза наполнились слезами. А ведь это и правда конец, поняла она. Все кончено. Их больше не трое.

Морис перевел взгляд на Фила, словно ища подтверждения, а потом снова посмотрел на нее. Потер лицо, запустил обе руки в волосы, как делал всегда, если злился или волновался..... А на солнце, вдруг не к месту вспомнилось Мэри, он смешно морщил нос. Мэрион знала его лицо — все-все, до последней черточки, и читала по нему не хуже заправского физиогномиста. Сейчас он был удивлен — совсем немного, и расстроен – тоже слегка. И еще, еще... Морис был... рад?

Развеивая все ее сомнения, он улыбнулся своей чудесной открытой улыбкой и раскрыл объятия.

– Но ведь это же так здорово, – сказал он искренне. – Поздравляю вас! Идите скорей ко мне, мои хорошие!

Прощальный секс — это всегда немного грустно, но печаль лишь придает ощущениям остроты (и, возможно, именно поэтому у многих он затягивается на долгие месяцы). Когда в тот последний раз они любили друг друга на широкой кровати в общей спальне, – по очереди и одновременно, – это было долго, чувственно и нежно. Словом, у всех осталось что вспомнить.

А наутро Мэрион и Фил вызвали грузчиков, положили в большую машину свои вещи, и, расцеловавшись на прощание с Морисом, а также торжественно поклявшись позвать шафером на свадьбу, если вдруг надумают пожениться, отбыли в новую жизнь.

5

Когда Фил думал о том, каким будет его расставание с Морисом, он представлял себе трагикомедию. Однажды Фил вернется домой и обнаружит, что ключ не подходит к замку. Это будет удивительно, потому что именно Фил всегда заботился о том, чтобы ключи подходили к нужным замкам, – равно как и о тысяче других мелочей, важных для совместного быта, – так что он еще подергает дверь, а потом, вероятно, даже пнет ее.

И лишь тогда чертова дверь откроется, и на пороге появится он сам – только моложе, стройнее и с большим количеством волос на голове.

– Вам кого? – вежливо спросит Молодой Фил, держа в руке высокую прозрачную кружку с Суперменом, полную кофе, – ту самую, из которой так любит пить Морис.

Но прежде, чем Старый Фил успеет ответить, из-за спины у его юной копии покажется любимый босс.

– Кто там пришел? – спросит он, ловко выхватывая кружку из пальцев нового помощника. Потом непонимающе нахмурится, переводя взгляд с одного Фила на другого. – Ты? – наконец спросит он недоверчиво. – Но если ты – Фил, то кто же тогда тот, второй? Хм, впрочем, с другой стороны, кофе он делает вполне приличный, так что мне совершенно все равно.

И, задумчиво пожав плечами, снова уйдет в дом.

– Деннис, – скажет ему вслед Молодой Фил, едва не плача. – Когда же он запомнит? Меня зовут Деннис.

Словом, ничего хорошего Фил не представлял. Однако в реальности расставание прошло не так. Морис был грустен и нежен, и наговорил обоим столько душераздирающих добрых слов, что Фил едва не передумал уходить. Вот если бы Морис всегда был таким! Но это, и Фил знал это как никто другой, было невозможно.

Поутру они обговорили детали. Морис возьмет себе нового личного помощника — не сейчас, не сразу, а лишь после того, как Фил его сам одобрит и натренирует. Было очевидно, что исполнять эту роль в прежнем объеме он просто не сможет.

Однако его доля в продюсерской компании, пускай и не слишком большая, позволяла им с Морисом остаться деловыми партнерами. А значит, видеться они будут по-прежнему часто — пускай уже и с другими целями.

– Ну что ж, пора, – сказал Морис, когда водитель сердито посигналил со двора, тонко намекая, что уже затрахался полдня ждать их там на жаре.

Не обращая внимания на грузчика, что тащил на себе через холл два последних здоровенных чемодана, Морис обнял и поцеловал Мэрион – так, словно она просто уезжала на выходные, а не переезжала в другой дом. – Пока, милая. Обещай, что будешь заходить в гости. И передавай от меня привет родным, как увидишь!

Мэрион смахнула слезу.

– Ты все сам можешь им передать, если заедешь, – ответила она. – Бабушка до сих пор тебя вспоминает.

Они снова поцеловались – теперь уже в последний раз. Судя по виду Мэрион, она уже тоже была не совсем уверена, что они с Филом все сделали правильно.

– Теперь ты, – сказал Морис, посмотрев на него. Фил было собрался пожать ему руку, но тот, хмыкнув, положил ему ладонь на затылок и притянул к себе.

Грузчики во дворе перестали курить и посмотрели на них с интересом. Конечно, в Лос-Анджелесе не было недостатка в мужчинах, которые любили целовать других мужчин, однако свидетелями подобных шоу рабочим удавалось стать нечасто. Однако прежде, чем кто-нибудь из них успел вытащить телефон и заснять это все безобразие, Морис слегка оттолкнул от себя Фила.

– Давайте уже, удите, – он на секунду сомкнул губы, точно пытаясь удержать на них вкус финального поцелуя. – А то передумаю отпускать.

Воспоминание обожгло огнем, и Фил отвел глаза, пытаясь справиться с волнением. Вы ведь хотели узнать про то, как они поцеловались впервые? Что ж, вот вам история.

6

Они тогда только вернулись из Лондона, и Морис держался изо всех сил. Британская полиция от души его потрепала, однако алиби у него оставалось железобетонным, а свидетелей тайной страсти, которую он, по их подозрениям, мог испытывать к жертве убийства, кроме Фила не нашлось. А Фил, разумеется, молчал, как могила.

Так что когда Мориса позвали озвучивать тигренка в полнометражном мультике, это было облегчением и удачей. И не только потому, что за год в Голливуде мастерски забывали кого угодно. Просто Морису для удачного возвращения нужно было именно это – большой солидный проект, все участники которого – сплошь уважаемые люди, не склонные к странным и неожиданным выходкам вроде отъезда в Европу, когда карьера только-только начала развиваться.

Тигренка нарисовали не без портретного сходства, и, рассматривая эскизы, Морис радовался, как ребенок. Конечно, как и любой очень солидный семейный проект с многомиллионным бюджетом на рекламу и прицелом на «Оскар» как минимум в паре категорий, мультфильм накладывал строгие, но стандартные ограничения на всех участников. Никаких финансовых и сексуальных скандалов, никакого непристойного поведения – обычный набор.

Морис и не обещал давать поводов. Он вел себя безупречно и раздавал оптимистичные остроумные интервью, радуя кинокомпанию и собственных фанатов. И это продолжалось до тех самых пор, пока один знакомый папарацци – из своих, прикормленных – вдруг не позвонил Филу среди ночи, сообщив, что он в клубе, и на его глазах один их общий знакомый хватает за задницу какую-то начинающую модель.

– Ты бы приехал, Стенли, и поскорей! – посоветовал фотограф. – Предупреждаю: если тебя не будет через пятнадцать минут, я сам же первый и запечатлею это безобразие. Потому что если не я, то это точно сделает кто-то еще. А я не хочу терять деньги, мужик.

Фил был в клубе через семь минут. Фотограф был прав: вдребезги пьяный Морис лапал какую-то девицу, не особенно интересуясь мнением окружающих.

– Морис, – сказал Фил, приближаясь. – Морис, Морис, Морис... – Он повторял его имя, как заклинание, до тех пор, пока тот наконец не посмотрел на него. Глаза у него были совершенно стеклянные. Мориса нужно было срочно уводить – хотя бы в туалет, чтобы привести в чувство.

Девица – рыжеволосая, словно демоница – при виде Фила пьяно захихикала. Похоже, она была не в лучшем состоянии.

– Морис, пора уходить, – сказал Фил, аккуратно, но настойчиво стаскивая с него новую подружку. Она даже не сопротивлялась. Когда он поставил ее на ноги, девица, покачиваясь на тонких модельных ножках, ухватилась за стол и, кажется, тут же и заснула. Во всяком случае, глаза у нее закрылись, а лицо стало расслабленно-сонным. – Давай, давай, вставай! Тебя ждет тигренок, забыл?

– **** я тигренка, – на удивление четко ответил Морис, не переставая при этом смотреть внутрь себя. Однако на ноги встал и даже оперся на плечо Фила, который тотчас же потащил его в сторону туалета.

Там Фил включил холодную воду и заставил Мориса умыться, после чего скормил ему несколько таблеток аспирина и дал воды.
Потом они еще немного постояли там, не обращая внимания на людей, что то и дело проходили между них к писсуарам. В конце концов, это был ночной клуб, а на вечеринку допускали условно своих. Во всяком случае, фанаток, что восторженно визжали бы под дверьми туалета, отчаянно пытаясь заглянуть внутрь (реальный случай!), здесь не было.

Наконец Морис слегка пришел в себя, и его тут же пробило на пьяную откровенность. Так что сначала он рассказал Филу, как однажды застал свою маму в постели с отчимом, и добавил, что эта картина нанесла его детской психике непоправимый ущерб. Потом признался, что давно уже мечтает трахнуть Пэрис Хилтон, но все никак не попадет в промежуток между ее парнями. Но только это большой секрет, Фил, тсс, и если кто-нибудь узнает...

– Морис, – прервал он поток откровений, краем глаза отмечая, что туалет наконец-то опустел. – Раз уж ты решил рассказать мне все-все... Могу я тебе задать один вопрос?

В ответ тот лишь кивнул с пьяной решительностью.

– Все, что хочешь, мой дорогой друг, – сказал он. – Спршвай, не стесняйся!

Фил подошел ближе, опасаясь, что какой-нибудь нечаянный свидетель вдруг услышит их разговор. От волнения сердце у него билось в горле, а тело то и дело пронзала противная нервная дрожь. Вопрос, который вертелся у него на языке, можно было задать лишь один раз – и только сейчас. Второго шанса в ближайшем будущем могло и не представиться.

– Скажи мне... – прошептал Фил одними губами, склоняясь к самому его лицу. – Это ты убил Эмилио Росси?

Его вопрос возымел моментальный отрезвляющий эффект. Глаза Мориса расширились, будто он увидел что-то ужасное, а лицо побелело как мел.

– Ты? – настойчиво повторил Фил. – О Господи, Морис, просто кивни, если я прав. Я должен знать, ты это понимаешь?

Тот по-прежнему смотрел на него так, будто увидел призрака. А потом вдруг сомкнул веки. На секунду. Один раз. И снова молча взглянул на помощника. Глаза у него были совершенно трезвые.

Фил ощутил, что реальность вокруг него начинает вращаться, словно это он был пьян, а не Морис. Он упер руки в колени, опустил голову и медленно выдохнул, надеясь справиться с тошнотой.

– Я так и знал, – пробормотал он почти неразличимо. – Я знал! Но как, черт возьми, Морис? Как ты это сделал?

Теперь они стояли друг к другу совсем близко – Фил почти касался грудью его предплечья и совершенно точно касался бедром бедра – и тут это случилось. Вместо ответа Морис привлек его к себе и жарко, отчаянно поцеловал.

Фил никогда не делал этого раньше – с мужчиной. Более того, он никогда раньше не хотел ничего подобного. Фил любил женщин и спал с женщинами, и скажи ему кто, что однажды он будет фантазировать о высоком тощем парне с пронзительными черными глазами и развратным ртом, он бы просто не поверил. Будь на месте Мориса кто угодно другой – в следующий миг за такие дела мог бу уже получить от Фила хук права или удар в диафрагму. Но это был Морис, от одного вида которого у Фила подгибались коленки.

Так что он ответил с такой страстью, что Морису пришлось упереться в раковину за спиной, чтобы не упасть.  А Фил все напирал: грубо проник ему в рот языком, пытаясь вернуть себе хоть каплю мужественности, и при этом не стонать, словно возбужденная школьница.

– Тише, Фил, тише, – сказал Морис, отталкивая его и улыбаясь припухшими губами. – Полегче, слышишь?.. Думаю, нам стоит отсюда уйти, а потом...

И, разумеется, именно в этом момент открылась дверь. Они только и успели повернуться в сторону входа, так и не разомкнув объятий, когда телефон вошедшего щелкнул, останавливая мгновение, которое лишило Мориса мультяшного тигренка и остатков репутации.

Предупреждение: самая противоречивая и жестко-гомоэротичная часть, наверное. Если сомневаетесь, лучше пропустите. В плане сюжета эта глава мало что добавляет.

Глава 11. Адриан

1

– Морис, вы считаете себя скрытным человеком?

Похоже, он даже немного удивился.

– Скрытным? – повторил Морис, словно пробуя это слово на вкус. – Нет, не думаю. Я очень искренен с теми, кого считаю своими – друзьями, командой... любимыми. Но я не могу открываться всем, это было бы неправильно. Людям в моем положении неразумно слишком откровенничать. Стоит только сказать о себе что-нибудь личное, и это тут же процитируют, вырвут из контекста, переврут...

Доктор Купер кивала, глядя на него. Совсем недавно ей казалось, что случился прорыв – и вот они снова пришли к тому, с чего начали: сдержанному раздражению и сухим ответам ни о чем.

Морис был словно кубик Рубика, с которым она любила играть с детстве: стоит только собрать одну его грань, и остальные приходят в полный хаос.

– Почему вы не доверяете мне? – поинтересовалась Купер. – Опасаетесь, что и я могу переврать ваши слова?

– А вы собираетесь это сделать?

– Морис.

– Ответьте мне, пожалуйста.

Кристин терпеливо вздохнула и посмотрела ему в глаза.

– Нет.

Он серьезно кивнул.

– Хорошо. Я вам верю, доктор Купер.

Это прозвучало так церемонно, что она не удержалась от улыбки.

– Спасибо, – ответила Кристин. – Это уже что-то.

В ответ он тоже улыбнулся.

– Будем считать, что это первый шаг.

2

Филипп Артур Стенли был геем — голубым, словно небо над Римом. Морис знал это совершенно точно — как знал то, что трава летом зеленая, а солнце садится на Западе. Он понимал это с того самого момента, как впервые увидел Фила в клубе. Когда их общий приятель – Гаррет, кажется? – подвел к нему этого парня, похожего на реднека из техасской глубинки, Морису сразу же все стало кристально ясно.

Некоторые мужчины спят с другими мужчинами. Некоторые — лишь хотят этого. Есть и такие, кто не дает себе возможности задумываться о том, чего на самом деле хочет, забивая голову тысячей незначительных мелочей, которые призваны отвлечь от истинных желаний – неправильных, грязных и греховных. Такие мужчины живут вполне нормальной жизнью и встречаются с нормальными женщинами, надеясь найти среди них такую, с которой можно будет делить и горе, и радость, пока не разлучит смерть. Но потом они вдруг встречают другого мужчину, и в голове словно переключается рычажок, выворачивающий реальность наизнанку.
Ощутив ранее несвойственные желания, они скорее готовы поверить в то, что их сознание поработили пришельцы, чем признать за собой право испытывать влечение к себе подобным. Они страдают, скрываются, мечутся под тяжестью католической (или любой другой) вины, и ищут поводы доказать себе, что все эти гадкие мысли — всего лишь морок. Так что однажды, после мучительных и почти безнадежных поисков, они наконец встречают женщину, в которую можно влюбиться со всей глубиной отчаяния смятенного разума. Семья кажется этим мужчинам настоящим спасением, а дети — гарантией того, что они все-таки нормальны. Фил был именно из таких.

Морис Жерар Лурье геем не был. В его сознании просто не существовало границы, разделяющей людей на желанных или не желанных по половому признаку. Он увлекался человеком, персоной, личностью, – и лишь потом думал о том, что найдет у нее под юбкой или в штанах. И, если честно, ему было совершенно все равно. Имей Морис хоть на йоту большую склонность к одной из сторон, он бы без колебаний встал под ее знамена. Это бы значительно облегчило ему жизнь. Симпатичные гетеросексуальные актеры пользовались неизменной популярностью, а на симпатичных геев в каждой постановке существовала обязательная кваота. Словом, Морис был бы в выигрыше в любом случае. Но всю свою жизнь он стоял ровно посередине, вызывая неприязнь у обоих лагерей: натуралы считали его геем, а гомосексуалисты — скрывающим правду геем, что в их среде фактически приравнивалось к преступлению. 

Все это значительно ограничивало список тех, кто желал видеть Мориса ведущим актером, и практически гарантировано вычеркивало его имя из претендентов на роли в больших семейных фильмах.

– Они считают тебя бомбой с часовым механизмом, – признался Морису один его первых агентов. – Все боятся, что стоит только взять тебя в масштабную постановку, и ты вдруг решишь признаться. Или, что еще хуже, папарацци просто поймают тебя на горячем. Ты ведь понимаешь, как отреагируют на это религиозные семейные зрители в Оклахоме или Северной Дакоте?

Так что если бы Морис действительно был геем, он бы не задумываясь позвонил в журнал Out и напросился на интервью. Но вот беда – геем он не был. Впрочем, натуралом он при этом не был тоже. Он любил и мужчин, и женщин, а также мужчин и женщин одновременно. И любой паре (за исключением одного-единственного случая в Лондоне) он предпочитал тройничок. А как можно было признаваться в подобных вещах религиозным семейным жителям Оклахомы?

3

Через два дня после того, как Морис остался один в своем большом доме с видом на океан, ему позвонили. Это случилось рано утром, еще до рассвета. В такое время обычно звонят только самые близкие и только по самым неотложным поводам, так что разбуженный Морис с бьющимся сердцем схватил телефон и поднес его к уху, даже не взглянув на номер.

– Алло?

– Алло, мистер Лурье?

Голос был ему незнаком, однако он успел уловить в нем британский акцент.

– Кто это? – хрипло спросил Морис. – Что случилось?

На том конце провода послышалось странное шуршание.

– Я что, вас разбудил? – осторожно спросил незнакомец.

Наверное, стоило бы повесить трубку, однако по личному номеру звонили немногие. Значит, это бы кто-то важный. Важный, но при этом неузнаваемый.

Морис повертел головой и тотчас же сморщился от боли. Как обычно по утрам, все тело ныло. Тупая боль скручивала мышцы и гудением отзывалась в костях – многочасовые репетиции не проходили даром. Так что Морис, не отнимая трубки от уха, плавно наклонился, коснувшись лбом колен, а потом встал в пятую балетную позицию, чтобы разогреть мышцы.

– Конечно, разбудили, – буднично согласился он. – Сейчас ведь только пять утра. Все приличные люди в это время спят, мистер... как, говорите, вас зовут?

В трубке снова пошуршали.

– Простите, – сказал его собеседник. – Это все разница во времени. У нас в Лондоне уже час дня. Я не хотел вас будить, просто больше не мог ждать... – Голос у него был совсем юный и очень взволнованный. – Извините меня, – снова сказал он.

Краем глаза Морис поймал свое отражение в оконном стекле и повернулся боком, чтобы следить, насколько ровно держит спину.

– Знаете, мы сейчас сейчас с вами ведем очень странный разговор, – с несвойственной ему мягкостью заметил он. – Я пытаюсь понять, кто вы и зачем звоните так рано, а вы мне рассказываете про разницу во времени. Что случилось, незнакомец? Кто-то умер?

В трубке кашлянули.

– На самом деле да, умер, – нерешительно сказал собеседник. – Моя сестра, Адриана.

Колени у Мориса разом подломились, и он едва не упал. Схватившись за спинку кровати, осторожно сел и выдохнул, одновременно проверяя, в порядке ли все еще его тело или, может, уже развалилось на атомы? Судя по результатам беглого осмотра, Морис был по-прежнему цел. Так почему же он ощущал себя раздавленным?

– Адриана Самнер была вашей сестрой? – переспросил он деланным равнодушием. – Мои соболезнования. Вы только что об этом узнали?

– Нет, – удивленно отозвался тот. – Я давно знаю. Я же был на похоронах, мы с вами там виделись...

И тут Морис припомнил: действительно, на похоронах к нему подходил кто-то из ее родственников. Кажется, они даже разговаривали... Жаль, что он не помнит никаких деталей. Как же звали того мальчишку? Кристиан?

– Кристофер, – вспомнил он. – Точно! Так чего вы хотите от меня в такую рань, Кристофер? Поделиться воспоминаниями?

– Что-то вроде того, – ответили ему. – Я хочу... поделиться кое-чем. Только меня теперь зовут не Кристофер, а Адриан. Это еще неофициально, но скоро...

Еще не легче. Иногда Морису досаждали безумцы — неизвестно как доставали его телефон или поджидали у ворот дома, глядя восторженными сумасшедшими глазами. Это бывало неприятно — каждый раз. Болезнь никогда не бывает привлекательной. И сейчас Морис подозревал, что его нашел очередной такой безумец. То, что он был в родстве с Адрианой, вовсе не прибавляло ему очков.

– Крис... Адриан, – осторожно сказал он. – Все это невероятно интересно. Я польщен, что вы выбрали меня для своих откровений, но...

– Вы думаете, я сумасшедший? – перебил его Адриан. В его голосе послышалась горечь. – Что ж, вы не одиноки. Все так считают, даже мама. Ей кажется, что после смерти сестры я совсем двинулся.

– А на самом деле вы не сумасшедший? – уточнил Морис. Хотя какого ответа он ждал? Безумцы никогда не считают себя безумцами, как наркоманы не признают себя наркоманами – это он знал наверняка.

Адриан хмыкнул.

– Вообще-то есть немного, – признал он. – Зато это срабатывает. Судите сами: вот, я разбудил вас в пять утра, а вы меня до сих пор не послали.

Морис снова наклонился вперед, а потом назад, сильно выгнув спину. Несмотря на пугающую абсурдность ситуации, злиться почему-то не получалось.

– Верно, – сказал он. – А зачем вы все-таки звоните, Адриан?

Тот, казалось, только и ждал его вопроса.

– У меня есть одна вещь Эди, которую я бы хотел вам передать, – быстро ответил он.

– А почему мне?

– Потому что мне кажется, вам стоит на нее взглянуть, – Адриан немного помолчал, а потом тихо добавил: – Это ее дневник.

4

Все время, пока Морис ждал встречи, его сердце, кажется, не билось. Наверное, будь он умнее, осторожнее или дальновидней, ничего этого бы просто не случилось. Ему бы не пришлось столько лет жить в страхе, что его преступление раскроется. Ему бы не пришлось замирать от любого телефонного звонка или упоминания имени Адрианы. Каждый раз ему казалось: вот оно – правда наконец вышла на поверхность и теперь его жизнь непоправимо изменится. И каждый раз тревога оказывалась ложной. Алиби оставалось железным, и Морис вздыхал с облегчением: опять пронесло.

Но если у мальчишки и правда был дневник Адрианы, а в этом дневнике — то, чего Морис боялся, на этот раз его спокойной жизни пришел конец. Он был убийцей, а у убийства не существует срока давности.

Слово намеренно желая его помучать, Адриан согласился прийти лишь после заката. И только к Морису домой — никаких безразличных людных мест, откуда так легко скрыться.

В ожидании него Морис отменил репетиции, сказавшись больным, и провалялся почти весь день, наливаясь джином. Но день был долог; тому моменту, как солнце склонилось к закату, он успел проспаться и протрезветь.

К вечеру Морис уже просто извелся от беспокойства. Адриан запаздывал, и он злился на него, на весь свет, себя самого — и себя же за это ненавидел. Так что когда в дверь наконец позвонили, Морис буквально сорвался с места и бросился открывать.

– Опаздывать – нехорошо, – сказал он вместо приветствия. – Я ведь мог бы и не дождаться, Адри... Эди.

На пороге стояла Адриана. Ее вьющиеся рыжие волосы в лучах заходящего солнца переливались точно золото, а глаза сияли как звезды, а Морис, вцепившись рукой в дверной косяк, только хватал ртом воздух и пытался понять: как? Как такое вообще возможно? Ведь он сам, своими глазами видел, как она умерла.

– Привет, Морис, – сказала она, довольно улыбнувшись. – Ты меня ждал? – а потом вдруг потянула себя за рыжий локон и стянула с головы парик.

Иллюзия рассеялась моментально. Не было больше Адрианы – только веснушчатый мальчишка лет восемнадцати с улыбкой до ушей и  блестящими хитрыми глазами.

– Ты что, веришь в призраков? – поинтересовался он как ни в чем ни бывало. Кажется, белое как мел лицо Мориса ни на что ему не намекало.

– Т-твою мать, – отмер тот, наклоняясь, чтобы справиться с подкатившей тошнотой. – Ты что, совсем уже охуел?!

Адриан хлопнул длинными, как у девчонки, ресницами.

– А что? – искренне удивился он. – Ты же актер — я думал, ты оценишь. – И, как ни в чем ни бывало, протиснулся мимо него в дверь.

Акцент у него был британский – в точности как у Эди. Все еще не до конца пришедший в себя Морис на ватных ногах пошел за ним.

– Мило у тебя тут, – заметил Адриан, одобрительно осматриваясь. – Ой, а это у тебя что, Энди Уорхол? Настоящий? – и, подойдя к висевшей на стене картинке, тотчас же ткнул в нее пальцем.

Он вел себя до того непринужденно, что Морису хотелось на всякий случай протереть глаза – просто чтобы убедиться, что он не спит.
 
– Руками не трогай! – тем не менее рявкнул он, обнаружив, что мальчишка уже колупает краску в уголке картины. – Конечно, настоящий, а ты как думал?

Адриан тут же отдернул руку, и это окончательно отрезвило Мориса. Теперь он видел: мальчишка действительно здорово похож на Эди. Не копия, нет, но общего было немало. Те же тонкие косточки, горделивая посадка головы, зеленые кошачьи глаза, та же россыпь веснушек на лице... Только волосы у него были темными – гораздо темнее, чем у Адрианы – и короче, едва прикрывали затылок, отчего его тонкая шея и маленькие, но заметно торчащие уши казались особенно трогательными и беззащитными. Но главным было выражение глаз – широко распахнутых и совершенно доверчивых. Адриана смотрела на него точно так же, и Морис понимал: никогда и ни за что на свете он не обидит эту женщину.

Воспоминания обожгли огнем, и ему так остро захотелось выпить, что Морис даже заподозрил у себя алкоголизм – впридачу к наркомании. Говорят же, что пороки никогда не ходят поодиночке.

– Выпьешь что-нибудь? – спросил он. Не в одиночку же, в самом деле.

Адриан обернулся и, склонив голову, смерил его оценивающим взглядом.

– Чаю, пожалуйста, – скромно заказал он – таким тоном, будто пришел в ресторан.

Морис почесал щетину на подбородке.

– Чаю нет, – отрезал он. – Это Америка, мальчик. Есть джин, пиво и вода. Еще, кажется, остался кофе. Итак?

– Тогда пива.

Морис вдруг ощутил невероятную усталость – словно его могильной плитой придавило. Так что он сел на диван и указал в направлении кухни.

– В холодильнике, – и положил голову на спинку дивана, прикрыв глаза от света. – Угощайся. И мне прихвати.

Понятливый парнишка тотчас же потрусил в указанном направлении. Приоткрыв один глаз, Морис отметил, что задницей Адриан при этом виляет просто нещадно.

– Ты принес с собой то, что обещал? – спросил Морис.

В кухне хлопнуло, а потом звякнуло.

– Дневник? – уточнил Адриан, показываясь из-за открытой двери холодильника с двумя бутылками пива. – Да, принес! – свободной рукой он похлопал себя по заднему карману джинсов. Пройдя в комнату, поставил на столик пиво, вытащил на свет небольшой блокнотик в обычной синей обложке и протянул его Морису. – Вот, держи.

Тот взял его в руки с такой осторожностью, словно это был не дневник, а бомба. Раскрыв его, сразу увидел почерк Адрианы: знакомые летящие буквы налезали одна на другую, словно спеша донести до читателя скрытые на этих страницах тайны... На этом Морис захлопнул дневник и положил на колено, придавив сверху ладонью – словно боялся, что блокнот вдруг исчезнет. Наблюдавший за ним Адриан понимающе вздохнул.

– Ты меня сразу выгонишь или дашь хотя бы пиво выпить?

Морис нервно хмыкнул.

– Извини! Садись, конечно, – и он слегка подвинулся, освобождая ему место на диване.

Адриан аккуратно опустился рядом.

– Значит, дневник все это время был у тебя? – поинтересовался Морис.

Тот кивнул и отпил пива.

– Угу.

– И ты никому его не показывал?

– Не-а.

– Почему? – Морис никак не мог понять его игру, и это бесило. Так что он взял со стола вторую бутылку пива и тоже сделал глоток. – Почему ты не отдал его полиции?

Адриан пожал плечами.

– Потому что тебя бы обвинили, арестовали и, возможно, осудили бы. А я этого не хотел.

– Почему? – снова спросил Морис. – Из-за сестры?

Адриан неловко поерзал.

– Из-за сестры... – покорно согласился он. – Но не только. Все дело в... Слушай, Морис – можно, я буду так тебя называть?

– Называй, – разрешил Морис. – Так в чем дело? Какого черта я из тебя все как тисками вытягиваю, Адриан?

Со стуком поставив бутылку на стол, тот повернулся к нему и выдохнул так решительно, будто собрался нырнуть.

– Морис, – сказал он. – Морис... – и почему Морису вдруг показалось, что в исполнении Адриана его имя звучит так неприлично?

– Да, Адриан? – терпеливо отозвался он. И тоже к нему повернулся.

Напрасно.

– Все дело в том, что когда я увидела тебя тогда, на похоронах... Ты помнишь, во что тогда был одет?

Морис нетерпеливо пожал плечами, не понимая, к чему тот клонит.

– Во что-то черное, должно быть. И что?

Адриан снова отпил из своей бутылки и кивнул.

– На тебе был черный костюм – очень красивый... Я потом видел его на фотках с показа Zegna... Белая рубашка. И часы – ты их носишь на правой руке. У тебя волосы были длиннее, чем сейчас, и тебе очень шло. Ты был ужасно грустный, Морис, но очень красивый, – Адриан бросил на него быстрый взгляд и покраснел.

– Спасибо, – привычно ответил Морис. Ему это часто говорили — такое говорят абсолютно всем, кто хоть раз мелькнул на экране. – Надо же, какая у тебя память!

Адриан жалко улыбнулся.

– Это легко — помнить детали, если они важные. Для меня это важно. Знаешь, почему?

Морис кашлянул. Все это было ужасно неловко, неправильно и при этом странно волнующе.

– Кажется, догадываюсь, – сказал он.

– Ты думаешь, все это глупости, – мальчик не спрашивал – утверждал. – Тебе такое, наверное, каждый день говорят. И ты думаешь: чокнутые фанаты! Но у меня все по-другому, Морис. У меня все серьезно. С тех пор, как мы встретились тогда, на похоронах, я думаю только о тебе. А потом я прочитал дневник сестры и... черт, – Адриан убрал за ухо прядь волос таким знакомым жестом, что Мориса кольнуло. Пришлось отвести глаза. – Как я мог тебя выдать? Как можно выдать того, кто тебе дорог? Морис, я... я люблю тебя, – выпалил он на одном дыхании и посмотрел на него взглядом Адрианы.

Морис молча встал и бережно положил дневник в задний карман джинсов. Потом он прошел к двери, открыл ее и посмотрел на Адриана, который по-прежнему сидел, глядя на него с ужасом и надеждой.

– Убирайся, – коротко сказал Морис.

– Но...

– Вон.

– Морис!

– Быстро!

Прерывисто вздохнув, Адриан осторожно поднялся и робко, чуть ли не на цыпочках побрел к выходу. И глядя на то, как мальчишка понуро идет к нему, Морис вдруг подумал: Адриан – жалкий, безумный фанатик, но он-то сам кто? Мальчик влюбился в его образ и поддерживал в себе безумие годами, хранил тайну Мориса и мечтал, что, однажды открывшись, получит в ответ благодарность и любовь. Морис все эти годы любил мертвую женщину, отталкивая от себя живых, которые дорожили им и мучились от ответного безразличия. Что это, если не сумасшедшая одержимость? Что, если не безумный фанатизм?

Так может, этот мальчик, в которого Морис сейчас смотрелся, точно в зеркало, был послан к нему неслучайно? И все это – не насмешка высших сил, а путь к искуплению? Может, если он исцелит его от этой болезненной страсти, если вернет его в реальность, то и сам сможет обрести покой?

Дойдя до двери, Адриан остановился.

– Извини, пожалуйста, – выдавил он, покраснев до самых ушей. – Это было просто ужасно, я понимаю. Мне... не стоило приходить, – тут Адриан поднял голову и посмотрел на Мориса умоляюще. В глазах у него стояли слезы. – Прости, я такой идиот...

Это все решило. Взгляд. Или, может, слезы? Голос? Слова? Как бы то ни было, Морис сделал шаг вперед, заставляя Адриана прижаться спиной к дверному косяку, и поцеловал его прямо в приоткрывшиеся от удивления теплые губы.

5

Иногда, на границе сна и яви, когда боль еще не вернулась, или во сне, где боли вообще не было, Морис грезил о возвращении Адрианы. Что бы он сказал ей, будь у него еще один шанс? Что сделал бы? Что бы отдал за возможность еще раз ее увидеть? Выходило, что все, что угодно: прошлое, настоящее и будущее.

И вот она вернулась. То есть не так, не совсем. Вот пришел Адриан, младший брат, о котором Морис понятия не имел — в смысле, знал, что он есть, даже видел тогда, после смерти Адрианы, но не до того ему было. Морис, кажется, в то время вообще ничего и никого не видел, кроме нее – иначе бы, конечно, обратил внимание на их сходство.

И теперь этот мальчик смотрел на него глазами Адрианы, покусывал губы Адрианы, и убирал ее руками за ухо непослушную прядь волос — таким чертовски знакомым жестом, что Морису было больно дышать.

Так что Морис наклонился и поцеловал его — нет, просто приложил сомкнутые губы к его губам, принуждая сделать всю работу: обнять, попробовать, приоткрыть, лизнуть...

– Адриан, – его имя жгло Морису язык. – Что ты делаешь?

Но это он делал — он сам, не Адриан, тот лишь следовал за ним: спиной к стене, потом в дверной проем, потом по всему дому, до кровати в спальне, где Морис сразу же оказался сверху — так было привычней, непривычным было лишь тело под ним. Не было мягких округлостей, лишь резкие угловатые линии, дрожащие руки – вниз по спине и под рубашку, прерывистое дыхание и выпуклость там, где ее быть не должно. Морис отстранился, взглянул вниз — и снова нахлынуло: у мальчишки было до боли было знакомое лицо, с разрумянившимися щеками, припухшими губами и блестящими от возбуждения глазами. Адриан посмотрел на него и сморщился, словно ребенок, что собирается плакать.

– Ты не хочешь меня, – обиженно сказал он. – Ты хочешь ее.
Даже сейчас, обнимая ногами его бедра, Адриан не верил ему. И был прав. Но кто мог обвинить в этом Мориса? Кто мог его обвинить?
– Помолчи, ладно? – сказал он, снова наклоняясь к его лицу. – Просто заткнись и...

Они снова целовались — на этот раз медленней, растягивая удовольствие, хотя оба уже были на грани. Их руки были везде — трогали, гладили, сжимали.

– Мы можем... – Адриан запнулся, краснея еще сильнее, но его пальцы сами собой расстегнули пару пуговиц на рубашке Мориса.

– Что? – спросил он, улыбнувшись.

– Я этого никогда раньше не делал, но...

Прекрасно. Просто прекрасно! Стоило бы и самому догадаться.

– Ты точно этого хочешь? – спросил Морис. – Сейчас, со мной? Ты должен быть точно уверен, потому что потом очень сложно бывает забыть первого мужчину... как и первую женщину.

– Давай не будем сейчас о женщинах, – Адриан расстегнул его рубашку до конца, и Морис повел плечами, помогая ее снять.

– Ладно.

– Мы просто общаемся... как мужчина с мужчиной.

Морис хмыкнул.

– Договорились.

– И я — да. Хочу. Сейчас. С тобой. Если ты тоже хочешь. Ты хочешь?

Вместо ответа Морис захватил край его футболки и потянул вверх.

– Сними.

Адриан подчинился, не переставая сверлить его пытливым взглядом.

– Дай сюда руку, – Морис захватил тонкое запястье и потянул к себе, приложил туда, где тянуло уже почти болезненно. – Хочу, – ответил он. – Только тебе будет больно, в первый раз всем больно. Так что ты должен быть уверен.

Закусив губу, тот закивал быстро-быстро.

– Я уверен.

Морис не запомнил, как они раздевались. Должно быть, довольно быстро, потому что когда он в следующий раз открыл глаза, ни на одном из них не было одежды. Хорошо, что до того Морис так много выпил, иначе бы на этом все и закончилось.

Жадно оглядев его, Адриан часто задышал, а потом зажмурился, пытаясь выровнять дыхание. Это было хорошо, подумалось Морису — в таком возбуждении мальчишка примет любую боль, просто пойдет ей навстречу, вместо того, чтобы напрягаться и сжиматься.

– Все нормально? – спросил он на всякий случай.

Адриан несмело улыбнулся. Правый уголок его рта дрогнул нервно и жалко, как будто он был готов разрыдаться.

– Ты мне нравишься, – просто ответил Адриан, не сводя с Мориса зачарованного взгляда. – Действительно. Очень.

– Тише, – ответил Морис. – Молчи.

– Хорошо, – не стал спорить Адриан. И тут же добавил: – Просто я теперь понимаю, почему...

Боль снова взметнулась, и Морис закрыл ему рот — рукой, не губами.

– Молчи, – повторил он. Губы Адриана дрогнули, будто он хотел что-то сказать, и  Морис убрал руку.

– Это очень больно? – спросил он.

Сообразительный. Если, конечно, он имел в виду не то, что подсказывала Морису паранойя. Так что он пожал плечами и ободряюще улыбнулся:

– Терпимо.

Морис достал из-под кровати смазку, упаковку презервативов и пачку влажных салфеток. Приподнявшись, Адриан недоуменно покрутил в руках салфетки.

– А это зачем?

– Увидишь.

Судя по тому, как расширились его глаза, кажется, до него дошло.

– О! Не очень романтично.

– Уж извини.

Возбуждение немного спало, и Морис наконец рассмотрел его. Сейчас, когда Адриан лежал на его кровати голый, с испуганными глазами и раскинутыми в стороны ногами, в нем не было почти ничего от сестры. Он был просто почти незнакомым, взволнованным мальчишкой в ожидании своего первого раза. Так что Морис наклонился и поцеловал его, — медленно, нежно, без малейшего напора, – обнял и потянул на себя, побуждая лечь сверху. И лишь когда Адриан снова расслабился и начал постанывать, прижимаясь к нему бедрами, сказал:

– Знаешь, нам ведь необязательно трахаться. Есть и другие способы...

Судя по тому, как Адриан возбужденно дрогнул всем телом при слове «трахаться», Морису следовало лучше выбирать выражения. Или нет?

– Нет уж, давай, – ответил он. – А потом... потом уже — другие способы. Идет?

Морис погладил его по волосам.

– Идет.

Адриан снова лег на спину. Все то время, пока Морис разрывал упаковку презерватива и надевал его, он смотрел в потолок. И лишь когда ощутил влажную смазку там, где его еще не трогали вот так, дрогнул и закрыл глаза.

– Только не надо со мной, как с девочкой, – сказал он. – Один палец, два пальца... Ничего такого. Просто вставь мне поглубже и...

Всплеск возбуждения был таким сильным, что Морис прикусил губу почти до крови.

– Ты не мог бы заткнуться? – попросил он. – Вот так, спасибо.

Адриан ухмыльнулся, не открывая глаз.

– Почему? Тебя это возбуждает, да? Нравится, когда говорят всякие грязные... Оооо! Ох, черт-черт-черт! И правда — больно.

– Знаешь, в это сложно поверить, но когда я вставлю до конца, будет гораздо легче.

– Погоди чуть-чуть.

Морис замер — прямо на полпути в рай.

– Не сопротивляйся мне, – он погладил Адриана по взмокшему лбу. – Расслабься.

Вот поэтому он терпеть не мог девственников. Каждый раз это превращалось в инструктаж: двигайся, не двигайся, расслабься, дыши... И почему Морис не выставил его, когда выяснилось, что Адриан никогда не делал этого раньше? Наверное, потому, что эта форма губ просто свела его с ума...

– Дыши глубже, – посоветовал он между поцелуями. – Просто дыши, хорошо? Вот так, умница... – Морис подался назад и снова надавил, на этот раз сильнее. Адриан всхлипнул и запрокинул голову, вжимаясь затылком в подушку и стискивая зубы, а потом вдруг обмяк и расслабился. Морис был прав — вопреки всякой логике, теперь стало значительно легче. Легче — но не хорошо. И где, черт возьми, та волшебная внутренняя точка, прикосновение к которой делает этот процесс восхитительным? Морис двигался мягко, и чувствовать его внутри оказалось в итоге не так мучительно, как в первые секунды, но до неземного наслаждения было по-прежнему далеко.

– Больно? – спросил Морис отрывисто. Зрачки у него было преогромные. Ему самому явно было куда приятней, чем Адриану.
Тот с трудом разлепил спекшиеся губы.

– Н-не особенно.

– Но и не слишком хорошо, верно? – Морис посмотрел вниз, а потом опустил туда руку. – Сейчас мы это исправим...

Адриан прерывисто вздохнул. Значит, вот оно как? Никакого полного слияния душ, дарующего невероятное блаженство? Тебе просто дрочат и при этом дерут в зад? Однако его тело отреагировало на прикосновения Мориса самым положительным образом. Боль, казалась, ушла на дальний план, придавая удовольствию почти мучительную остроту.

Им даже удалось кончить вместе, что, безусловно, было знаком взаимного физического притяжения, да и вообще — просто приятной штукой. Зато теперь Адриан точно знал, что в первый раз вытаскивать даже больнее, чем вставлять. И для чего нужны салфетки. Он был не совсем уверен, что это знание чем-то его обогатило.

Потом они, как и планировали, делали другие вещи, потому что повторять было больно. Поменяться местами Морис ему не предложил, а попросить Адриан постеснялся. Наверное, у геев и бисексуалов все же существует это деление на активных и пассивных, подумал он, прежде чем погрузиться в сон. Если так, то свою роль Адриан, похоже, выбрал.

6

Утром были душ, кофе и смущение — почти неизбежное для двух практически незнакомых людей, что провели вместе ночь.
Устроившись за кухонным столом и нацепив очки в широкой роговой оправе, Морис увлеченно правил какую-то рукопись — сценарий, должно быть – а Адриан глазел по сторонам, не зная, с чего начать разговор. Поговорить ему хотелось — прошлой ночью он, можно сказать, прошел инициацию, и теперь ему нужно было это обсудить — и желательно, с другим участником процесса.

– Можно вопрос? – наконец решился он.

– Угу.

– Так теперь, выходит, я пассивный гомосексуалист?

Морис, который как раз отхлебнул кофе, от неожиданности поперхнулся и кашлял до тех пор, пока Адриан не постучал ему по спине. Да и после, признаться, тоже, – всем ведь известно, что если подавиться кофе, хлопать по спине — это просто такой ритуал, толку-то он него ноль целых, ноль десятых.

– Адриан, почему ты так решил? – Морис попытался сохранить серьезную мину, но это удалось ему так себе. – Ты хочешь повесить на себя ярлык?

Тот пожал плечами, ощущая себя еще более неловко под его пристальным взглядом.

– Нет, но это, по-моему, очевидно, – упрямо сказал он. – Ты меня трахнул, а я тебя — нет.

Брови Мориса поползли вверх, и он прикусил губу, явно борясь с желанием рассмеяться. Кажется, ситуация его здорово забавляла.

– Если ты хотел меня... трахнуть, – наконец выдавил Морис, – нужно было просто попросить. – И после этого все-таки не выдержал, засмеялся. – Извини, извини, – поспешил он добавить, глядя, как обиженно вытягивается лицо Адриана, а щеки начинают пылать. – Я не над тобой смеюсь, честно. Просто это забавно – ты сейчас так говоришь, как будто тебе десять лет. Я себя чувствую старым развратником.

Однако Адриан явно не разделял его веселья.

– Я просто думал, что это будет более особенным, – разочарованно сказал он. – Ничего личного, все было здорово, но...

Морис отложил рукопись и вздохнул. Он просто поверить не мог, что оказался в этой дурацкой ситуации. То есть теоретически Морис был готов подержать его за руку, пока тот будет плакать по утерянной невинности, но...

– Адриан, – сказал он, мысленно морщась от собственной банальности. – Если тебе нужен особенный секс, занимайся им с кем-то особенным. Не с человеком из фантазий, а с кем-то, кого действительно хочешь – в реальности.

Тот хмыкнул.

– Спасибо, Капитан Очевидность.

Морис кивнул.

– Я знаю, я знаю. Просто у нас с тобой... Мы не...

– Близки? – подсказал Адриан. – Верно. Я понял. Значит, больше не увидимся?

– Я тебе позвоню.

Адриан печально вздохнул.

– Значит, не увидимся. Я так всегда говорю, когда хочу кого-нибудь слить.

Несколько долгих секунд Морис смотрел на него в упор, а потом покачал головой и вздохнул.

– Ты меня убиваешь, – сказал он. – Я тебе позвоню, но не завтра и не послезавтра, а в конце недели. Самое раннее. Скорее всего — в начале следующей, потому что у меня по двух проектам полный завал со сроками. – Адриан все еще смотрел на него глазами раненого олененка Бэмби, и Морис, чертыхнувшись под нос, оторвал неровную полоску от верхнего листка в пачке. Потом щелкнул авторучкой и написал свое имя в Скайпе. – Можешь сам мне позвонить, если очень припрет, только на личную встречу не рассчитывай.

– Это понятно, – Адриан ловко вытянул листок из его пальцев. – Ты же у нас знаменитый голливудский продюсер, а кто я? Так себе, мелкий лондонский ушлепок.

Хмыкнув, Морис снова вернулся к изучению текста.

– Правильно, – одобрил он, больше не глядя на Адриана. – Знай свое место, щенок. У меня сегодня еще до фига важных продюсерских дел, так что если ты уже допил свой кофе...

Адриан встал из-за стола, обошел его по дуге и склонился к Морису.

– Ну тогда пока, не буду отвлекать, – он поцеловал его в висок, заставив поморщиться и отклониться, но даже это не сбило Адриана с толку. – В следующий раз, – сказал он со значением, – в следующий раз я буду сверху.

– Катись уже, любовничек, – проворчал Морис, не поднимая глаз. – Дверь за собой захлопни.

Настроение у него странным образом повысилось. Так что он вытащил дневник, который по прежнему покоился в заднем кармане его джинсов, и открыл его.

Глава 12. Грех

1

– Расскажите мне о своем детстве, Морис.

– Ну надо же! Я уж думал, мы никогда до этого не доберемся. Я родился в Монреале, в семье школьной учительницы и банковского служащего. Мой отец умер, когда мне было пять лет. Мама снова вышла замуж, так что меня воспитывал отчим...

– Ваша мама тоже умерла очень рано, так? – подтолкнула его Купер, когда он снова замолчал. – Вам было, кажется, лет десять?

– Уверен, все есть в вашем файле.

– Есть, но вот что я хотела бы уточнить, – она посмотрела в свои бумаги, разыскивая нужную информацию. – Ага, вот... Вы как-то говорили, что родители воспитывали вас в своей вере, но ваш отчим, Арман Лурье, католик, и именно он занимался вашим воспитанием после смерти матери. Я все правильно говорю?

Морис вздохнул. Лицо его выражало недовольство.

– Слушайте, это все неважно, – неохотно ответил он. – До десяти лет все равно ездил на лето к своим еврейским бабушке и дедушке. Они тоже умерли рано, однако успели впихнуть мне в голову довольно-таки много всякой херни.

– Вы о религии?

– Я конкретно об иудаизме.

– У вас претензии к иудаизму?

Морис поморщился.

– Ох, да ладно вам! Легко вам, католикам, изображать толерантность, когда права церкви приравнены к правам Господа и можно получить полное отпущение грехов от Папы Римского.

– Ну, у нас тоже не все так просто... – возразила доктор Купер, но он только рукой махнул.

– У вас как раз все просто, – сказал он. – Не убий, не укради, не прелюбодействуй, не поклоняйся идолам, не поминай имени Господа всуе, не лжесвидетельствуй, почитай родителей, чти субботу, не желай жены ближнего своего, равно как и его имущества. Всего десять заповедей. А в иудаизме их шестьсот тринадцать.

Доктор Купер улыбнулась.

– Но ведь, если задуматься, Морис, – неторопливо сказала она, –  разве большинство иудейских запретов не сводятся к тем же десяти?

2

По дяде Эйбу сидели шиву. Вся родня Мориса до самых дальних родственников, одетая в торжественно-черное, собралась в доме бабушки и расселась в маленькой гостиной с суровыми похоронными лицами.

Был чудесный солнечный день, и маленькому Морису до ужаса хотелось на улицу – бегать с соседскими ребятами, болтать о вещах, которые особенно важны для семилетнего человека, переглядываться с соседской Рахелью – ну, той, с большущими глазами и ямочками на щеках. Но вместо этого надо было сидеть вместе с бабушкой и дедушкой, читать Тору и скорбеть.

Морис не понимал, зачем горевать по человеку, если он не умер, а бабушка с дедушкой не объяснили. Так что они с двоюродной сестрой Диной сидели вместе со всеми, с тоской глядя в окошко.

– Мати, не вертись, – время от времени говорила ему бабушка. – Прояви уважение.

Ах да, кстати! Свое еврейское имя, Матитьяху, Морис забыл сразу же после смерти бабушки.

Дядя Эйб был хорошим, веселым и совершенно точно все еще живым.  Это Морис знал точно: видел своими глазами как тот два дня назад уходил из дома – по всей видимости, в сторону границы с США. Он всегда хотел туда отправиться. Правда, уходя, дядя был совсем невеселым: красный от злости, он орал на бабушку и дедушку на идиш, и они отвечали ему тем же. А потом дядя Эйб плюнул на порог, и Морис окончательно понял, что дело плохо. Больше он своего дядю не видел.

К вечеру первого дня шивы явилась мама. Должно быть, соседи ей позвонили. Она приехала не одна, а со своим новым мужем, Арманом. Мама тоже сердилась на дедушку, хотя и не так, как Эйб.

– Что вы творите, папа?! – говорила она, и ей явно с трудом удавалось не сорваться на крик. – Что это за фарс? Как вы можете так относиться к своему ребенку? Абрахам же ваш сын!

– Он нам больше не сын, Мирьям, – отвечал за нее суровый дед, а бабушка согласно кивала, почему-то пряча глаза.

Поджав губы, мама покачала головой.

– Не жалеете ребенка, хотя бы внука пожалейте, – сказала она. –  Что мальчик будет о вас думать, когда вырастет? – так и не дождавшись ответа, Мирьям приблизилась к сыну. – Пойдем, Морис, – она решительно протянула ему руку, – мы уезжаем.
И Морис, понятно, пошел за ней, провожаемый завистливыми вздохами Дины.

– Никакого уважения к старшим, – сказал им вслед рабби Залман.

Мама было обернулась, чтобы ответить, но промолчала – только сжала руку сына крепче.

Арман ждал их в машине.

– Привет, приятель! – сказал он, с улыбкой подавая ему руку. – Ну что, поехали?

От улыбки кожа в уголках его глаз собиралась морщинами, делая Армана похожим на доброго охотника из сказки про Красную шапочку. Морису отчим нравился – он помогал с уроками, отмазывал от мамы, если тот приходил домой позже, чем было велено, а однажды даже взял с собой на охоту и учил стрелять из ружья. Словом, он был ничего так отчим, вполне. Многим одноклассникам Мориса достались варианты куда хуже.

В машине взрослые разговаривали о своем, и как Морис не прислушивался, он все никак не мог уловить нить разговора. Мама была сердита и расстроена, Арман ее утешал, и, должно быть, они обсуждали ситуацию с дядей Эйбом, потому что до Мориса время от времени доносились выражения «махровое средневековье» и «похоронить заживо». Последнее звучало жутковато.

– Мам, – наконец решился он, когда они остановились на красный свет. – А почему по дяде Эйбу сидят шиву, если он не умер?
Мама и отчим резко повернулись к нему, а потом посмотрели друг на друга.

– Я считаю, нужно сказать, – сказала мама так, будто Мориса тут и не было.

– Ну, если ты уверена... – осторожно ответил отчим.

– О, я уверена! – и она снова обернулась к сыну. – Твои бабушка и дедушка больше не считают дядю Эйба своим сыном, милый, – объяснила мама. – Вот почему они ведут себя так – решили, что для них он умер.

– Но почему? – спросил Морис, пытаясь угадать, что же такое страшное могло вызвать у бабушки с дедушкой подобный гнев. Однако ничего похожего придумать не получалось — дядя Эйб всегда был мирным, немного застенчивым человеком. Можете себе представить, как испугался Морис, когда они с дедушкой орали друг на друга, выпучив от натуги глаза. – Что он им сделал?
Мама сердито выдохнула — все еще никак не могла успокоиться после того, что увидела в доме родителей.

– Твой дядя Эйб полюбил не того человека, – объяснила она.

– Гойку? – решил блеснул полученными в доме скорби знаниями Морис.

Мама снова посмотрела на мужа, словно ища у него поддержки, но тот теперь не отрывал взгляда от дороги.

– Не совсем, Морис, – ответила она наконец. – Он полюбил другого мужчину. И да, кажется, гоя.

3

– Бог мой! Душа, которую Ты дал мне, – чиста...

Морис наклонил голову, притворяясь, будто тоже повторяет слова молитвы. В родной город он приезжал раз в год – в день смерти мамы, сначала вместе с отчимом, а после, когда вырос и стал жить отдельно – один. Рак легких сжег ее за четыре месяца. За время болезни мама вдруг переосмыслила всю свою жизнь: она, не выкурившая ни единой сигареты, решила, что рак — божье наказание за неправильные решения, которые она принимала. Так что мама раскаялась во всех грехах и завещала похоронить ее на еврейском кладбище в Монреале рядом с родителями.

Морис ездил исправно — кроме того единственного раза, когда не смог вырваться из Англии, так как полиция допрашивала его по лондонскому делу. Но в следующую годовщину он собрался и поехал в Монреаль.

В тот раз день ее смерти пришелся на субботу. Шаббат Морис никогда не соблюдал, а потому даже сразу и не вспомнил о том, что в общине праздник. Однако первым, кого он встретил, оказался рабби Залман, который и указал ему самым строгим образом в направлении синагоги. И вот теперь Морис стоял и слушал.

– ...Ты сотворил ее, Ты создал ее, Ты вдохнул ее в меня, и Ты хранишь ее во мне, и ты в будущем заберешь ее у меня, а потом опять возвратишь в меня...

Сама мысль о врожденной чистоте души – краеугольном камне иудаизма, отрицающем само понятие первородного греха, поводе обвинять евреев в чванливом высокомерии и причине кровопролитных войн – всегда вызывала у Мориса чувство мучительной вины. В своей жизни он сделал все, чтобы запятнать ее: обладал чужими женами и делил постель с мужчинами, некоторые из которых, возможно, тоже были чьими-то мужьями. Прелюбодеяние Тора называет «авера» – грех, содомию –  «то'ева», мерзость. Но и такого груза душе его было мало. Он убил человека, пролил кровь, и этого уже было не смыть. Живи он в средние века – оказался бы приговорен к смерти уже как минимум трижды.

Внезапно ему вспомнилось, как много лет назад, еще подростком, вот так же вернувшись в Монреаль и столкнувшись с вездесущим рабби, словно с ходячей совестью, Морис спросил у него: как относится Тора к гомосексуализму? Он тогда начал учиться на театральных курсах, где царили вольные нравы, ему только-только исполнилось девятнадцать, и бунт был у него в крови, так что старенький раввин казался просто воплощением дремучих предрассудков.

Рабби Залман улыбнулся в бороду.

– Нет большого греха в том, чтобы желать другого мужчину, Мати, – сказал он, заставив Мориса буквально вытаращить глаза от удивления. – Желать запретного – в человеческой натуре, – продолжал Залман, – и мы слишком слабы, чтобы сопротивляться искушению мыслью. Но одно дело — желать, а другое – делать. Возможно, влечение может быть врожденным, мы этого точно не знаем, но вот действия – точно нет. Своими поступками мы управляем сами, и сами выбираем, брать ли на душу грех. Вступать в связь с другим мужчиной – противоестественно, потому что это рушит одну из священных основ праведной жизни – семью. Так что ты должен контролировать себя, Мати, даже если это порой нелегко.

– Вообще-то я не о себе, – удивился Морис, у которого как раз не было никаких проблем с самоопределением – легкость характера, дерзкое обаяние и хорошо подвешенный язык позволяли ему завязывать незначительные отношения с юношами и девушками, а порой с юношами и девушками одновременно, и при этом избегать ярлыков. Если честно, Морис вообще не мог понять, для чего он нужен, этот глупый выбор. Зачем останавливаться на чем-то одном, если можно получить сразу все? – Я интересовался насчет дяди Эйба. Вы ведь помните, ребе, мои бабушка с дедушкой прокляли его, вычеркнули из списка живых...

– Помню, – закивал рабби. – Я тогда пытался вразумить их. Господь ведь ненавидит грех, но не грешников. Даже те, кто оступился, достоин любви.

Интересно, думал Морис, вспоминая этот разговор, а достоин ли любви убийца? Может ли душа его снова стать чистой? И тут же сам ответил себе: вряд ли. Он убил человека, чьей женой мечтал завладеть, и это зачлось бы как отягчающее обстоятельство. Но еще хуже было другое: то, что Морис нисколько не раскаивался. Поступил бы он иначе, представься ему шанс повторить все сначала? Тысячу раз нет!

–...благословен Ты, Господь, возвращающий души в мертвые тела! – долетело до его сознания сновно издалека, и Морис вздрогнул, точно тень смерти вдруг задела его крылом.

Осмотревшись, он сделал аккуратный шаг назад, протискиваясь за спины стоящих рядом, потом еще и еще... А после – обернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.

– Амен, – донеслось ему в след.
 
4

Рабби Залман умер через два года после их случайной встречи. Все это время Морис думал о том, чтобы навестить его. Не потому, что ему хотелось покаяться – нет, раскаяния он так и не ощутил, а потому, что у него были вопросы.

Где граница между любовью и одержимостью? Где рубеж между страстным желанием единения и идолопоклонничеством? И что делать, если, навеки разлучив, смерть так и не смогла разорвать любовных уз?

Пытаясь исторгнуть мучительное чувство, душа Мориса кровоточила, а тело отзывалось фантомной болью на любое воспоминание о прикосновении, голосе, поцелуе... Порой Морис просыпался от аромата ее волос, или смеха, или оттого, что Адриана, как раньше, вдруг называла его имя. Те доли секунды, в которые он балансировал на границе сна, успевали наполнить его счастьем ожидания, но пробуждение и осознание каждый раз словно отнимали у жизни еще один оттенок цвета, еще один звук, еще одну вечность.
Если бы рабби Залман был жив, Морис бы спросил: как снова научиться дышать? Однако его больше не было, и он не был уверен, что его слова способны дойти до Всевышнего без посредников. Морис уже пробовал — тогда, на кладбище, и после, все семь дней, когда непрерывно молился о забвении. Но забыть оказалось невозможно – боль разрасталась в нем, словно злокачественная опухоль, заполняя собой все пространство и не давая дышать. Когда она проникла в каждую клетку тела Мориса, разрушая его на атомы и спутывая сознание, он стал молиться о слезах – ему казалось, что если выплакать хоть немного страдания, дышать станет легче. Но Господь отказал ему и в этом.

Была ли его любовь грехом, рабби Залман? Было ли грехом то, что, после стольких лет, Морис все еще прислушивался к чужим шагам и высматривал в толпе женщину, которой не было? Было ли грехом то, что силой собственного любовного притяжения он все-таки вызвал к жизни химеру?

Глядя на дневник Адрианы, Морис думал об ее брате. Мальчик Кристофер, также известный как Адриан, нелепая пародия на собственную сестру, больной на всю голову, нищий духом, для которого уже сейчас было зарезервировано место в Царствии Небесном, вдруг оказался ответом на так и не заданный вопрос – да, в общем, на все вопросы.

Морис просил вернуть ему Адриану, и ради нее он, подобно Орфею, практически спустился в Ад – а как еще назвать то, где он жил последние годы? Но его молитвы не были услышаны. Точнее, нет, не так, неверно: Господь оказался не глух, а глуховат.
Вместо любви всей жизни он направил к Морису блаженного мальчишку, который, точно шут, с ходу отпустил ему все грехи и попросил разрешения встать рядом, если наказание вдруг все-таки настигнет преступника. Мальчишку, который все эти годы страдал от одержимости так же, как и сам Морис. Мальчишку-зеркало, в чьих глазах он увидел себя – нелепого, развращенного, утратившего веру и лишенного морали. Наверное, это и было дарованное Морису откровение.

Это было как картинка, что проявляется не сразу, а частями, постепенно собираясь в мозаику. Морис ходил, разговаривал, провожал мальчику, что все никак не желал уходить, а осколки его сознания между тем собирались в единое полотно. До этого такое у Мориса было всего один раз – когда он впервые увидел Адриану. Но тогда картинка проявилась изображением бесконечно-счастливого будущего, головокружительным ожиданием любви, сладкой сердечной мукой. А в этот раз казалось, будто лист фотобумаги засвечен: он был черным и пустым. И как Морис не присматривался, замирая в ожидании и надеясь все же разглядеть хоть какие-то детали, никакого проблеска во тьме так и не обнаружилось.

Сидя за столом, Морис размышлял о том, как странно и бессмысленно повернулась его жизнь. Никто в детстве не думает о том, что однажды станет посмешищем для самого себя – ничтожным, презренным, преступным. Никто не ожидает, что однажды, глядя в будущее, увидит лишь пустоту. Это как быть сбитыми низко пролетевшим самолетом по дороге в булочную — глупо и нелепо, и достойно лишь абсурдных комедий. Все их любят, но никто не хочет быть в них главным героем.

Преступления, которые совершил Морис, смывались лишь кровью – он знал это всегда, с самого начала. Никто не остается безнаказанным. То, что кажется поначалу незначительным проступком, тянет за собой еще один, а потом еще. Желать запретного, получить запретное, украсть солгать, убить... А после уже нет возврата. Боль, которую раньше Морис считал наказанием, оказалась благом – напоминанием о том, что он все еще был жив. Но вот он раскрыл маленький дневник, послание с того света – и последний фрагмент мозаики стал на место. Хватило бы всего нескольких фраз, чтобы все стало ясно, но Морис прочитал все. На каждой странице было его имя.

"Морис, Морис, Морис…
Радость моя, мое счастье, единственный…
Люблю, люблю, люблю…"

Даже мертвая, Адриана не отпускала его.

А значит, он ошибся. Безумный мальчик не был искуплением. Для Мориса по-прежнему не существовало ни прощения, ни забвения. Он лишь отвлек его, словно помеха, блокировавшая радиосигнал. Все было бесполезно: Адриана была его частью, и даже сейчас, спустя четыре года, она звала его к себе. Эта мысль принесла невероятное, головокружительное облегчение. Роль, которую Морис играл последние четыре года, окончена. Можно было уйти со сцены.

Говорят, что любовь возвышает сильных, а слабых подавляет. Мориса любовь выжгла дотла, оставив лишь пустую оболочку. К чему было поддерживать ее существование? Он должен был сделать это еще тогда, четыре года назад: поднести пистолет к собственному виску и нажать на курок. Так поступают смертельно больные – те, кому невозможно ли излечиться, ни поверить в прощение высших сил. Четыре года он провел в попытках доказать самому себе, что от любви не умирают – разве что в сопливых мелодрамах и книжках серии «Арлекин». Но факт оставался фактом: в тот момент, когда сердце Адрианы остановилось, Морис тоже перестал жить.

Как там говорил рабби Залман? «Господь ненавидит грех, но не грешников». Так, может, Всевышний все поймет правильно?
Взяв телефон, Морис отыскал в записной книжке номер, надеясь, что за последнее время тот не успел измениться.

– Привет, Джейк, – сказал он в ответ на недовольное сонное «алло». – Мне от тебя кое-что нужно. Только давай в этот раз без глупостей, хорошо? Я знаю насчет вашего договора с Филом, но Фила тут больше нет, а я – по-прежнему здесь. Так что или в этот раз мы ведем дела честно, или все наши знакомые узнают, что ты продаешь пустышки...

Аккуратно нажав отбой, Морис положил телефон на стол и прислушался. Вокруг стояла полная тишина – казалось, весь дом был обернут ватой, заглушающей любые звуки извне. Все, что он слышал, это стук сердца и собственное прерывистое дыхание. Время дробилось на бесконечные секунды, что шли в ожидании курьера.

Взглянув на блокнот, который Морис по прежнему сжимал в руке, он подошел к раковине и открыл его. Затем аккуратно, словно боясь причинить боль, вырвал из него один из листков и бережно опустил на самое дно. Погладил, словно бумага была живой, а затем вырвал еще лист, стараясь не всматриваться в летящие строчки, и положил сверху. Он продолжал до тех пор, пока раковина не наполнилась желтоватыми, плотно исписанными бумажными листами, точно татуированными осенними листьями. После чего Морис оглядел их долгим прощальным взглядом и щелкнул зажигалкой.
______________

1. Шива (досл. «семь») – семидневный траур после похорон близкого родственника. Это время отводится для посещения скорбящих, чтобы разделить с ними тяжесть утраты и поддержать их, вспоминая вместе с ними умершего. Обычай требует, чтобы в период шивы скорбящие не покидали дом – это мицва сидения шивы, чтобы все, кто пожелает выразить свое соболезнование, могли найти их на месте. Во время шивы на близких родственников покойного распространяется ряд талмудических запретов: носить кожаную обувь, работать, стричься и бриться, мыться в теплой воде, стирать и гладить белье, выходить из дома, сидеть на стульях. Существует обычай съедать крутое яйцо после возвращения с похорон любимого человека. Яйцо символизирует чередование жизни и смерти, означают, что жизнь и смерть представляют собой цикл: кто-то умирает, чтобы могли родиться другие.

Глава 13. Морис

1

Аудиозапись сеанса доктора Кристин Купер. Пациент — Морис Лурье.

– Почему вы перестали общаться с Филипом Стенли, Морис?

– Он нарушил соглашение о конфиденциальности.

– Тем, что сообщил кинокомпании, что вы пытались покончить с собой?

– Это всего лишь его домыслы.

– Или тем, что рассказал мне о ваших отношениях с Адрианой Самнер?

– Росси.

– Простите?

– Я не знал ее как Адриану Самнер. Мы познакомились позже. Что вам сказал Филипп?

– Я бы хотела услышать это от вас.

– Откуда мне знать?

(пауза)

– Морис.

– Доктор Купер.

– Морис, вы понимаете, что от моего решения зависит, вернетесь вы в проект или нет? Компания доверяет моему решению, и если я скажу, что вы не готовы, что вернуть вас — значит, пойти на риск, вас заменят? Вы это сознаете?

(смешок)

– Вы не оставляете мне выбора, доктор Купер.

– Вы хотите вернуться в проект?

(вздох)

– Да.

– Тогда я прошу вас — для вашего же блага — о сотрудничестве. Если вы в ближайшее время не начнете говорить, я буду вынуждена...

– Я понял.

–... Я вынуждена буду сказать, что не рекомендую вам возвращаться к съемкам. Вы это понимаете?

– Да. Я все понимаю, не нужно говорить со мной, как с ребенком. Я буду сотрудничать. Что вы хотите узнать?

– Вы сердитесь на меня?

– Разумеется, я сержусь. Это шантаж, вы не оставляете мне выбора.

– Морис, у вас есть выбор. Вы можете встать и уйти прямо сейчас. Или можете остаться и начать говорить.

– Я ведь уже сказал, что буду говорить. Задавайте свои вопросы. (шуршание) Можно мне воды? У вас тут душно.

– Разумеется.

– Спасибо.

– Расскажите мне о том вечере, когда вы оказались в больнице.

– У меня была поздняя репетиция. Я вернулся домой и выпил несколько таблеток. У меня закружилась голова, наверное, я потерял сознание. Очнулся в больнице.

(пауза)

– Это все?

– В общих чертах.

– Что это были за таблетки?

– Я не помню. Обезболивающее. У меня болела спина.

– Сколько вы приняли?

– Не скажу точно. Пять или шесть таблеток — обычная доза.

– Знаете, у меня тут отчет из больницы. Вы выпили димерол, а потом оксиконтин. Доза препаратов, которая была растворена в вашей крови, превышала смертельную в шесть с половиной раз. Это чудо, что вы выжили, Морис. Чудо, что вы в сознании и не парализованы.

(молчание)

– Ну что сказать — мне повезло.

– Вы хотели убить себя?

– Нет. Мне просто было больно.

– У вас болела спина?

– Да.

– Настолько, что вы приняли шесть смертельных доз обезболивающего?

– Я не знал, какая доза смертельна. Я просто хотел, чтобы боль прошла.

– Знаете, Морис, так не пойдет.

– Что?.. О чем вы?

– Вы снова скрываете от меня правду.

– Нет! Это и есть правда. Я не пытался убить себя. Я вообще об этом не думал. Когда вам больно так долго, однажды вы просто срываетесь. Вы не думаете о последствиях. Вы просто хотите это прекратить.

– Вы говорите о боли в спине?

– Да! Черт, да!

– Морис...

– Что?

– Морис, у вас нет проблем с позвоночником.

– Что?!

– И вы это знаете. Вы прошли обследование, и у меня есть результат.

– О чем вы говорите? Как вы... Это вообще легально?

– Для меня сделали исключение. Ваши боли не имеют отношения к физиологии. Это психосоматика. Ваши боли означает, что вы взвалили на себя больше, чем можете выдержать.

(молчание)

– Морис.

(вздох)

– Да, доктор Купер.

– Расскажите мне об Адриане Самнер.

2

Ребенок был не его. Морис понял это еще тогда, когда Томсон, пожилой вежливый полицейский, три часа ходил со своими расспросами вокруг да около, то и дело бросая взгляд в свои бумажки – так, словно сверял ответы, а потом вздохнул и сказал:

– Ну что ж, больше у меня нет вопросов, мистер Лурье. Спасибо вам за сотрудничество. Я понимаю, это нелегко – терять близкого друга. Примите мои соболезнования.

Ни хрена вы не понимаете, хотелось сказать Морису, но вместо этого он сдержанно улыбнулся.

– Благодарю вас.

Томсон ответил дежурной улыбкой и встал, протягивая ему руку.

– Счастливого пути домой, – сказал он.

Морис уже взялся за ручку двери, когда Томсон остановил его.

– Могу я спросить вас еще кое о чем?

– Конечно.

– Вы знали, что Адриана беременна?

– Нет.

Томсон бросил на него внимательный взгляд.

– Вот как.

– Мы с Адрианой дружили, – повторил Морис – уже в который раз за эти три часа. – Она мне многое доверяла. Но такие вещи – это все-таки очень личное.

Томсон кивнул.

– Понимаю.

– Вы думаете, это могло стать причиной? – спросил Морис. – Может, у Эмилио были какие-то подозрения насчет того, что отец не он? У них ведь долго не было детей, а он был очень ревнивым.

– У миссис Росси кто-то был? – уточнил Томсон.

– Я не знаю. Этого она мне не говорила.

Томсон вздохнул.

– Мистер Лурье, могу я быть с вами откровенным?

– Конечно.

– Если у миссис Росси и был любовник, никто о нем не знал. Вы – единственный мужчина, с которым она проводила время, – помимо своего мужа. Так что отцом ее ребенка кроме него могли быть только вы.

Морис посмотрел ему в глаза.

– Но это не я.

Томсон некоторое время сверлил его взглядом, точно надеясь прочитать мысли, а потом снова посмотрел в свои бумаги.

– Очевидно, не вы, – неохотно согласился он. – Конечно, у вас алиби, но и этот факт мы все равно проверили. Отец этого ребенка – Эмилио Росси. Вот почему вы свободны и можете идти.

Это было – словно еще одна смерть, финальный удар истекающей кровью жертве, но Морис держался. Он держался, пока ехал в опустевший лондонский дом, пока собирал вещи и ждал такси, пока проходил таможню и паспортный контроль, и пока летел в Лос-Анджелес, он держался тоже. Мужчины не плачут. И особенно они не плачут, если сумели отомстить и выжить. Месть вроде как должна стать им утешением в минуты тоски, но Морису было плевать. То, что он был жив – не чудо, а несправедливость.

Так что он просто продолжил, ну... держаться. Играть роль. Вышел из самолета, улыбнулся кучке фанаток, встречавших его в аэропорту, а потом раздал автографы и сфотографировался со всеми желающими. Черт, Морис даже рассмеялся, когда одна из фанаток, самая миленькая, начала очень смешно рассказывать ему, как однажды пыталась пробиться к нему за кулисы в Лондоне.

– Зачем тебе понадобилось туда? – спросил Морис, будто и сам не знал ответ.

– Надеялась на поцелуй, – ответила она и покраснела, как помидор.

Морис наклонился к ней (девчонка была ниже него на голову) и под завистливые ахи остальных поцеловал в уголок губ, мысленно порадовавшись, что догадался придержать ее за поясницу, потому что у поклонницы буквально подкосились ноги. После чего передал ее подружкам, помахал всем рукой и удалился, все еще улыбаясь.

Дома он продолжил держаться. Три месяца. Или, может, четыре с половиной?

Но однажды этот любопытный мудак Филипп прижал его к стенке – а точнее, к раковине туалета в каком-то сраном клубе, – и задал вопрос. Морис ему ответил – не потому, что был пьян, в конце концов, ему не смогли развязать язык даже в полиции. Просто ему хотелось сказать хоть кому-то, признаться, а Фил смотрел на него влюбленными собачьими глазами, и Морис точно знал – этот не выдаст. Фил был влюблен в него, всерьез, до головокружения и дрожащих рук, и приведи его Морис на крышу небоскреба и скажи «прыгай», он бы прыгнул.

Да, соучастие в убийстве – это куда выше любого метафорического небоскреба, но Морису чертовски нужен был друг, который поддержит, а не осудит. Так что Фил спросил: «ты убил Эмилио?», и Морис кивнул, а потом они поцеловались, скрепляя соглашение, и все стало легко. То есть нет, не легко – просто немного легче.

Потому что Фил больше не спрашивал, не уточнял, не терзался. А если вдруг начинал сомневаться — сразу подставлял губы. Что ж, это был не самый худший вариант развития событий. Во всяком случае, он хоть немного отвлекал от того, что Морис предпочитал больше не вспоминать.

3

– Я беременна, – сказала Адриана, сияя.

От этого признания мир, наверное, должен был перевернуться, однако ничего такого не произошло: дождь продолжал идти, а люди за окном – спешить по своим делам, не обращая внимания на красивую пару за угловым столиком ресторанчика. Морис позвал Адриану отметить свой последний спектакль, а она огорошила его, не дожидаясь горячего.

– Это точно? – спросил он, прислушиваясь к ощущениям внутри себя и совершенно не понимая, что чувствует. Так что Морис решил задать пару вопросов, надеясь выиграть время, чтобы разобраться в себе.

– Абсолютно, – ответила она. – Я пять тестов истратила. Ну и потом – у меня все признаки: грудь набухла, настроение скачет, по утрам тошнит... Ты рад?

– Тому, что тебя тошнит?

Эди рассмеялась.

– Да нет же, глупый. Тому, что у нас будет ребенок. Рад?

От этой перспективы у Мориса перехватило дыхание. Значит, она уже приняла решение? Вот так – не интересуясь его мнением? Однако Адриана была слишком счастлива, чтобы он решился поставить это ей в вину.

– А как же твой муж? – спросил он осторожно. – Я рад, конечно, рад, Эди, – поспешил Морис добавить, глядя, как мрачнеет ее лицо. – Но что скажет Эмилио, когда узнает?

Адриана беззаботно пожала плечами.

– Мне все равно. К черту его! Ты ведь хотел меня, Морис? В горе и в радости, пока нас не разлучит смерть? Ну так бери: я вся твоя.

Протянув руку через стол, он сжал тонкие пальцы, не веря своим ушам.

– Ты серьезно?

Она улыбнулась ему широко и искренне, с любовью глядя в глаза.

– Серьезней не бывает.

Больше всего на свете ему хотелось поцеловать ее, прижать к себе крепко-крепко, но вокруг сидели люди, а выставлять напоказ свою частную жизнь Морис ненавидел.

Так что он просто поднес ее руку к губам.

– Когда ты ему скажешь?

Адриана вытянула свои пальцы из его ладони.

– Сегодня. Сейчас. Через два часа он прилетает из Милана. Я перехвачу его по дороге из аэропорта и скажу. Не могу больше ждать.

– Я поеду с тобой.

– Нет.

– Да.

– Морис... – она положила свою руку поверх его. – Я должна сделать это сама.

Он упрямо покачал головой.

– Ни в коем случае. Ты же сама говорила, что Эмилио – криминальный элемент, – Морису не хотелось говорить «мафиози» и тем более «преступник», потому что это сделало бы Адриану соучастницей. – Я не отпущу тебя одну, даже и не думай.

Однако Эди его уговорила. Послушай, сказала она, я знаю своего мужа. Он в жизни не поднимет на меня руку. К тому же, у него роман на стороне, уж я-то точно знаю. Жены всегда такое чувствуют. Так что он посердится-посердится, да и перестанет. Ну что он мне сделает, Мо, милый? Я вернусь к тебе еще до полуночи, и тогда мы будем вместе – навсегда.

Так что они вместе прогулялись до дома Мориса, возле которого Эди забрала свою машину, долго целовались прямо в ней, лапая при этом друг друга, словно подростки после выпускного, но когда Морис предложил зайти ненадолго в дом, Адриана засмеялась, отталкивая его руки:

– Нет уж, хватит, – заявила она. – Надоело все делать тайком. Вот вернусь – тогда...

Затем они поехали в клуб, где в честь Мориса устраивали вечеринку. Эди не отходила от него ни на шаг, но это было обычным делом: пользуясь положением лучших друзей и при этом отметая подозрения в более близких отношениях, они не игнорировали друг друга, а обнимались и ухаживали друг за другом у всех на глазах. Известно же: хочешь соврать и не быть пойманным – скажи половину правды.

Потом Эди позвонил Эмилио, и она, как и планировала, поехала ему навстречу. Наверное, логичнее было выехать заранее, но они с Морисом все никак не могли расстаться.

Однако время шло, и Адриана, украв прощальный поцелуй в пустом гардеробе, поспешила к своей машине, по пути все время оглядываясь на Мориса, курившего на улице, глядя ей вслед.

– А вы точно просто друзья? – полюбопытствовал наблюдавший за этим Том, знакомый музыкант.

Улыбнувшись, Морис выпустил дым.

– А ты с какой целью интересуешься, Томми? – лениво спросил он, на секунду сползая взглядом на его губы, а потом со значением в глаза.

Тот едва не поперхнулся.

– Все понял, мужик, беру свои слова обратно, – рассмеялся он, поднимая руки в шутливом жесте капитуляции и пятясь к двери.

Через час Эди все еще не позвонила. Морис набрал ее номер, но тот оказался отключен, потом занят, потом снова отключен. Мучимый неприятным предчувствием, он снова вышел на задний двор. От беспокойства хотелось курить постоянно. На улице было пусто – далеко не все знали о том, как сюда выйти, так что толп тут не наблюдалось никогда. Но не успел он поднести к сигарете зажигалку, как ему в бок уперлось что-то холодное.

– Не дергайся, – сказал над ухом голос Эмилио. – А то я могу случайно выстрелить.

У Мориса перехватило дыхание. Оказывается, когда тебе в реальности суют ствол под ребро – это совершенно не то же самое, что в кадре. Даже если вы делаете сто дублей.

– Здесь людное место, – тем не менее, ответил он спокойно, с неуместной гордостью отметив, что голос у него даже не дрожит. – Выстрел услышат.

Эмилио недовольно запыхтел.

– Пистолет с глушителем, – неохотно объяснил он. – А музыка играет громко. Все решат, что это спецэффекты. А теперь пошли, – и он ткнул его сильнее.

– Куда? – поинтересовался Морис, делая шаг в указанном направлении. – Где Адриана? Она в порядке?

– Пока да. Но если ты не поторопишься, она может тебя и не дождаться.

Морис ощутил, как в висках начинает стучать кровь.

– Если с ней что-нибудь случится... – начал он.

Эмилио рассмеялся.

– То что? – поинтересовался он. – Трахнешь меня? Шлепнешь по щеке перчаткой? Или что там у вас, педиков, принято? – С этими словами он свободной рукой обнял Мориса за талию и притянул к себе поближе. – Да не дергайся ты так, сладкий мой, я вовсе не собираюсь тебя насиловать. Просто так пистолет будет менее заметен. А теперь давай-ка прогуляемся, красавчик.

Они шли минут пятнадцать какими-то слабо освещенными дворами. Все это время Эмилио рассказывал ему о том, какая дура его жена: перехватила его по дороге из аэропорта домой, да и заявила с ходу, что беременна от другого и к нему же уходит.

– Ты можешь себе представить? – интересовался он у Мориса. – Хотя, конечно, можешь – это же ты у нас герой ее романа. Надо же, какой ты шустрый, Морис! Я ведь поначалу и правда считал тебя гомосеком. А ты в это время залез к моей дорогой женушке в трусы. Наверное, вы надо мной так смеялись, а? Думали, до чего хитро меня провели? Но только я не такой дурак. Помнишь то любовное гнездышко на берегу моря? Я поставил там микрофоны. Мог бы и камеры, кстати, – отличное бы получилось кино! И что ты там с ней делал, Морис? Со мной она никогда так не стонала.

– Ты правда хочешь знать? – поинтересовался Морис — и тут же получил подзатыльник, точно наказанный мальчишка.

– Не умничай мне тут! Мне плевать, ясно? Мне все равно, кто развлекает мою жену в мое отсутствие, если это не выходит за рамки приличий. Я был бы тебе даже признателен, не устрой ты этот переполох. Но нет, тебе нужно было заделать этой дуре ребенка! Ну и как я буду смотреть в глаза своим коллегам по бизнесу – а они все очень уважаемые люди! – если выяснится, что жена ушла от меня к паре педиков? Скажи-ка, вы что, вдвоем ее пялили? Или нет, лучше молчи, не хочу знать!

Морис был бы и рад ответить, но у этого гада была Адриана. И он опасался, что если Эмилио пристрелит его по дороге, Морис так никогда не узнает, что с ней, и не сможет помочь.

– Что ты собираешься делать? – поинтересовался он. – Убьешь меня? Ее? Нас обоих?

Эмилио хмыкнул, приближая губы к самому его уху.

– Пока не знаю, Морис, – сказал он. – Может, для начала попрошу тебя показать показать те штучки, которые ты с ней вытворял, когда меня не было рядом. А может, просто пристрелю тебя у нее на глазах – чтобы знала, кому она принадлежит.

– Адриана тебе не принадлежит, – неприязненно ответил Морис. – Она – не твоя вещь.

– Да что ты говоришь? – насмешливо переспросил Эмилио. – А чья? Она тебе разве не рассказывала, из какой дыры я ее вытащил? Я отмыл ее, эту мерзкую лживую дрянь, взял в себе, доверился ей... И чем она мне отплатила? Связалась с паршивым дерьмоебом!

Эмилио снова ткнул его под ребро. Морис сжал зубы.

– Послушай, она ни при чем, – сказал он как можно убедительней. – Это я во всем виноват. Я ее соблазнил. И этот ребенок.... Я просто хотел привязать ее к себе. Надеялся, что уж теперь-то она точно тебя бросит.

Эмилио едва не присвистнул он удивления.

– Так это было насилие? Ты, может, угрозами заставил ее спать с тобой?

– Не совсем так, но близко, – отозвался Морис, игнорируя издевку в его голосе. – Я обещал выдать ее, если она не захочет быть со мной. Так что, может, просто отпустишь ее? Я понимаю, кто-то должен быть наказан за то, что случилось, но Адриана ни в чем не виновата.

Эмилио помолчал, глядя на него.

– Интересная версия, – сказал он. – Знаешь, а ведь я тебе верю. Ты очень убедительно говоришь! К тому же Эди явно не из тех, кто стал бы всерьез воспринимать шута вроде тебя. Она – девушка серьезная, ей нужен настоящий мужчина.

Он что, действительно это сказал? Морис не верил своим ушам. Все эти речи Эмилио напоминали дурной фарс, пародию на мафиозные фильмы. Казалось, этот псих собрал в своем выступлении все штампы, которыми только был богат Голливуд. Все это было жалко, глупо и смешно, но смеяться Морису почему-то не хотелось.

– Так ты отпустишь ее? – спросил он.

Эмилио покачал головой, словно в нерешительности.

– Надо подумать, – ответил он. – Давай-как прежде послушаем, что скажет она сама, – и Эмилио кивнул на машину с темными фарами, стоявшую на пустыре, куда он привел Мориса. Не спуская пленника с прицела, Эмилио открыл заднюю дверь. – Эди, милая, ты очнулась? Эди?

Воспользовавшись тем, что дуло слегка отстало от его тела, Морис сделал шаг назад и, вывернувшись, ударил Эмилио снизу в челюсть. Однако этот меневр оказался бесполезным – тот даже не шелохнулся, точно был роботом, а не человеком. Разве что удивился немного. В ответ Эмилио стукнул его в живот, а потом, когда он согнулся от удара, врезал пистолетом по затылку. Охнув, Морис ухватился за открытую дверь, стараясь справиться с накатившей тошнотой.

– Ты что такое творишь? – возмущенно поинтересовался Эмилио. – В героя решил поиграть? А ну, залезай назад, – и он подтолкнул его на заднее сидение.

4

Сжавшаяся в углу диванчика Адриана была бледной, словно бумажный лист. Изо рта у нее торчал кляп, руки были связаны, а глаза испуганно блестели.

– Эди, – выдохнул Морис, бросаясь к ней и, не обращая никакого внимания на Эмилио, вытащил мерзкую вонючую тряпку, с помощью которой муж заставил ее молчать. Едва вздохнув, Адриана согнулась пополам, и ее вырвало на пол. – Какого черта? – в полном бешенстве Морис повернулся к Эмилио, не переставая успокаивающе гладить Адриану по спине. – Она же беременна!
Тот безразлично пожал плечами.

– Определенно не от меня. Так ведь, милая?

– Так, – глухо сказала она. – Твоего бы я вырезала, как только узнала.

– Видишь? – Эмилио качнул дулом в ее направлении. – А я что говорил? Сучка!

– Морис, дай мне влажную салфетку, пожалуйста, – попросила Адриана, совершенно игнорируя мужа. – У меня есть в сумке.
Тот потянулся к сумочке, что лежала рядом в Эди на сидении, но потом взглянул на Эмилио.

– Можно? – с насмешливым подобосторастием поинтересовался он.

– Валяй, – милостиво разрешил тот.

Засунув руку в сумку, Морис попытался на ощупь найти салфетки, но его рука наткнулась на что-то гладкое и холодное. Он замер, пытаясь осознать происходящее, потом снова провел кончиками пальцев по гладкой стали. Пистолет. Стараясь ничем не выдать всплеска возбуждения, он продолжил копаться в поисках искомого. Неважно, откуда у нее оружие, сказал чужой холодный голос у него в голове. Главное, чтобы оно было заряжено.

– Ага, вот, – сказал Морис как ни в чем ни бывало, доставая начатую пачку. – Давай я тебе помогу.

– Как трогательно, – заметил Эмилио, наблюдая, как Морис протирает Адриане лицо. – Я вам не мешаю?

– Ей нужно развязать руки, – ответил он, игнорируя сарказм. – Она никуда не убежит, верно, милая?

Адриана покачала головой, бросив на него вопросительный взгляд, и Морис едва заметно кивнул.

– Развязывай, – обронил Эмилио. – Так будет выглядеть естественней, когда я... – он оборвал сам себя и ухмыльнулся.

Пока Морис возился с узлом, сделанным из шелкового пояса Адрианы, Эмилио захлопнул пассажирскую дверь и открыл водительскую.

– Только без глупостей, – предупредил он, продолжая целиться Морису в лоб. – Кажется, я решил, что с вами делать, – с этими словами он взвел курок.

Так вот почему он не выстрелил, подумал Морис. Адриана замерла, с ужасом переводя взгляд с мужа на любовника.

– Ты мне надоела, Адриана, – сказал Эмилио, поводя дулом в сторону ее лица. – И что тебе не сиделось дома? Нет, надо было ввязаться в эти позорный романчик. Ну что ты в нем нашла, а?

Она пожала плечами как ни в чем ни бывало.

– Морис лучше тебе во всех отношениях, – ответила Адриана со всем возможным презрением. – Ты и волоса его не стоишь. Надо было уйти от тебя еще два года назад. Думаешь, я не знала о твоих любовницах?

Эмилио прищурился.

– А ты, значит, решила отомстить, так?

Адриана покачала головой.

– Не так. Я люблю его, – Эди посмотрела на Мориса. – Я люблю тебя, – повторила она, словно он не расслышал. И хотя в другое время он был бы счастлив услышать от нее такое, сейчас, когда Эмилио держал ее на прицеле, это было совершенно неуместно.

– Эди, – предупреждающе начал он. – Не нужно...

– Я просто разрываюсь, кого из вас прикончить первым, – ответил Эмилио.

– Ох, да заткнись ты, – сказала Адриана. – Это все просто блеф. Сейчас мы встанем и уйдем, и ты ничего нам не сделаешь. Потому что убить нас прямо здесь ты не посмеешь – тебя поймают еще до утра. И ты сам это знаешь, Милли. Так что просто остановись, пока не стало слишком поздно, и никто из нас больше не вспомнит о случившемся.

Пользуясь тем, что Эмилио и Адриана заняты разговором, Морис снова опустил руку в сумку, надеясь, что пистолет снят с предохранителя. Однако во внимательности Эмилио было не отказать. Не зря же он стал тем, кем стал. Преступником. Скольких он уже убил? Судя по всему, многих.

– Не двигаться! – резко сказал Эмилио. – А ну-ка, доставай то, что ты держишь, Морис. Медленно!

У Адрианы расширились глаза.

– Сейчас же, – добавил он, не переставая целиться в лицо жены. Должно быть, если этот мудак выстрелит с такого расстояния, ее труп потом не сразу и опознают, подумалось Морису. Так что медленно вытащил руку с пистолетом из сумки. Эмилио замер.

– Вон оно что? – удивленно сказал он. – Пистолет? Значит, моя крошка решила вооружиться перед встречей? А ну-ка, давай сюда! – и Эмилио протянул свободную руку ладонью вверх.

Потом Морис часто вспоминал этот момент. Может быть, стоило отдать пистолет – и тогда все бы сложилось по-другому? Однако в него словно вселился кто-то другой.

– Нет, – неожиданно сказал Морис, – это <i>ты</i> опусти пушку, – и прицелился ему прямо в центр лба.

Если честно, он и сам от себя этого не ожидал. Однако теперь отступать было поздно. Все трое замерли, пересчитывая ситуацию. Потом Эмилио расплылся в улыбке.

– Ты этого не сделаешь, – сказал он. – Ты же не убийца, Морис. Ты просто жалкий лицедей, который запутался в своих очень сомнительных связях.

– Но Адриана предпочла меня, – ответил Морис. Очень спокойно. Весь страх куда-то улетучился. В этот момент он вдруг очень ясно понял: они с Эди выберутся из этого чертового катафалка. Все будет в порядке. Нужно только продолжать смотреть на Эмилио и не отводить дуло. Это что-то... вроде игры. Сейчас они немного померяются силами, а потом разойдутся по своим делам. – Отпусти пистолет, Эмилио. Все кончено. Хватит. Просто дай нам уйти, и я клянусь тебе...

Все случилось в какую-то долю секунды. Нет, даже меньше – Морис даже не успел моргнуть. Эди просто резко ударила мужа по руке снизу вверх, явно надеясь уклониться прежде, чем он выстрелит. Но не успела.

От выстрела на секунду оба оглохли. Это было словно гром, землетрясение. Кажется, Эмилио и сам не ожидал, что так получится. Расширенными глазами он посмотрел на Адриану, чья кровь забрызгала все стекло, на свою руку с пистолетом, на Мориса... «Что за...» – начал он. И тогда Морис тоже спустил курок.

В его голове не было ни единой мысли. Он просто сделал это – прежде, чем успел задуматься или что-либо осознать. Должно быть, глубоко дремлющий мужской инстинкт, призывающий кровожадно забирать око за око, вдруг проснулся в нем и заставил совершить то, чего по здравому размышлению Морис бы никогда не сделал. Должно быть все тот же инстинкт заставил его осмотреться по сторонам и убедиться, что помочь здесь больше некому. А после – взять салфетки, стереть свои отпечатки пальцев со всего, до чего Морис смог дотянуться, открыть дверь машины и выйти. Звуки все еще не доходили до его сознания, и Морис, не оборачиваясь, быстро пошел прочь.

Пистолет он выбросил в реку, когда проходил по мосту. На улицах по-прежнему было безлюдно, словно в опустевших декорациях. Клуб находился на самой окраине города, – чтобы ночные вечеринки не мешали сну порядочных горожан, – и Морис пошел прямо туда. Но сначала он вышел в центр круга света, оставленного уличным фонарем, и осмотрел одежду. Она была черной, и даже если на ней осталась кровь, заметно капель не было. Это было хорошо. Наверное. Морису все еще казалось, что его действиями управляет кто-то другой. Кто-то холодный, расчетливый и совершенно незнакомый. Должно быть, так проявлялся шок. Ведь не мог же Морис в самом деле вдруг в одну секунду превратиться в хладнокровного убийцу? Какого черта, он даже стер отпечатки пальцев! Хотя, возможно, их было гораздо больше. Возможно, когда он рылся в сумке Эди, то коснулся чего-то, что могло сохранить следы его присутствия. Возможно. Но это было раньше – днем, например. Сейчас, вечером, в той машине Мориса не было. Никто его не видел. Никто не сможет доказать.

Морис вошел в клуб с черного входа. Удача, что прогнала случайных свидетелей с его пути, улыбнулась ему и здесь. В клубе была толпа, изрядно опьяневшая с тех пор, как он ее покинул. Сколько Морис отсутствовал? Он взглянул на наручные часы. По ним выходило, что не больше сорока минут. Ощущение нереальности происходящего по-прежнему его не отпускало. Казалось, за ним, прежним, закрылась дверь, отделив все прошлое от «здесь и сейчас». Должно быть, начни он в тот момент мысленно возвращаться к тому, что произошло в машине, он бы умер или сошел с ума. Но если представить, что ничего не было, что это просто роль... Как бы он поступил, будь это всего лишь пьесой?

– Морис, – Том, музыкант, поймал его за рукав у самого туалета. – Я тебе хочу вот что сказать, дружище... – и на этом Том повис на нем мешком. Глаза у него были совершенно стеклянные.

Что ж, вот и ответ.

Морис быстро посмотрел на танцпол, потом по сторонам. Он словно превратился в невидимку: казалось, никто, кроме этого пьяного парнишки, не замечает его присутствия. Отлично.

– Иди-ка сюда, Томми, – сказал он, обнимая его за плечи одной рукой, а другой открывая дверь туалета.

Через десять минут, дождавшись, пока в туалет войдут, Морис открыл дверь кабинки и как ни в чем ни бывало прошел к раковине и включил кран.

– Морис, – раздалось за его спиной. В зеркале он встретился глазами с одним из тех двоих, что зашли в туалет минутой раньше.

– Ты хоть штаны застегни, Том, – хмыкнул Морис, отрывая бумажное полотенце.

Случайные свидетели синхронно раскрыли рты.

– Джентльмены, – сказал Морис вежливо, прежде чем хлопнуть входной дверью.

На выходе его поймал Фил.

– Где ты был? – поинтересовался он встревожено. Похоже, он единственный действительно заметил его отсутствие. – Я тебя повсюду ищу.

– Прости, моя девочка, дела, – ему даже не приходилось задумываться – все реплики вылетали на автомате, словно он вышел на сцену, хорошенько вжившись в роль. Да, точно, это было отличное объяснение.  Морис же актер, и отличный актер. Если представить, что это просто игра, что ничего не было – да и как вообще могло в реальности случиться то, что произошло? – все тут же вставало на свои места.

– Что это у тебя вот тут, на шее? – поинтересовался Фил, проводя по его коже сухой горячей ладонью. – Кровь?

– Ты что, ну откуда там кровь? – рассмеялся Морис, приобнимая его за плечи. – Пошли уже праздновать, адъютант.

Еще пару часов он изображал душу компании, все это время словно наблюдая за собой со стороны. Вот он смеется, обнимается с приятелями, пьет за удачное окончание сезона... А потом, когда осознание вдруг подкатило, охватило, лишило возможности дышать, сказался усталым, вызвал такси и поехал домой. Там он сел в пустой темной спальни на край постели и замер в ожидании звонка из полиции. До утра оставалось совсем недолго.

Глава 14. Прощание

1

– Вы понимаете, что это была самозащита? – спросила доктор Купер, когда пауза затянулась.

– А вы понимаете, что не достань я пистолет, возможно, все сейчас были бы живы?

Купер покачала головой.

– Вы не можете этого знать.

Морис горько усмехнулся.

– О, я знаю. Я думал об этом каждый день, все эти годы.

– Думали? В прошедшем времени?

– Да. Адриана мне запре... Я думаю, ей бы все это не понравилось.

– Вы хотели сказать, что она вам запретила?

– Да.

– Как это?

– Мне приснился сон. Очень реальный сон, доктор Купер.

– Вы мне расскажете?

– Вы подумаете, что я сошел с ума.

– Но вы же говорите, что это был сон.

– Да, доктор, это был сон.

2

Адриана вернулась сразу после его неудавшегося суицида. Морис лежал в больнице, приходя в себя после передоза, и все еще не понимал, хочет ли дальше жить или, может, ему стоит попробовать еще раз. Добрый доктор предупредил его, что абстиненция может заставить организм бунтовать – испытывать боли, терзать резкими переменами настроения, даже посылать видения. Это в пределах нормы. Главное – вовремя позвать на помощь.

Но когда Эди материализовалась в его комнате в пятом часу утра, Морис оказался не в силах кричать и протестовать. Он сел на кровати и просто смотрел, как она идет к нему, шурша слюдой зеленого платья, и не мог вымолвить ни слова. Все, что он чувствовал – радость оттого, что Адриана вернулась. Даже если это было безумием, пускай. Морис был готов соскользнуть в ненормальность, если только ненормальность было возможно поделить с Эди. Только бы снова быть с ней...

Так что он смотрел на нее во все глаза, пытаясь отыскать различия с тем образом, что навсегда врезался ему в память. Но она была в точности такой, как в их самую первую встречу – юной, прекрасной, полной надежд.

– Эди, – выдохнул он, когда наконец снова обрел способность говорить. – Ты вернулась...

Но Адриана приложила палец к губам, призывая к тишине, и Морис оборвал себя на полуслове. Что ж, если надо, он будет молчать. Тем временем она подошла к кровати, села на край и все так же беззвучно положила руку Морису на грудь, побуждая снова лечь. Ее маленькая ладошка оказалась совсем ледяной – он ощутил это даже через ткань этой дурацкой больничной распашонки, в которую его обрядили, едва запустив сердце, и вздрогнул от прикосновения. Посмотрев на него сверху вниз, Адриана легла рядом и положила голову к нему на грудь – как раньше, когда все еще была жива.

Она была совсем холодной, и Морис обнял ее, надеясь согреть, однако она не отзывалась, не делала ни одного движения навстречу – просто лежала в его объятиях, словно ледяная равнодушная кукла, и молчала.

– Я тебя ждал, – не выдержал Морис. – Почему ты так долго?

Адриана провела кончиками пальцев по его груди, заставив вздрогнуть от холода.

– Потому, что я умерла, помнишь? – просто сказала она, не глядя на него. Голос у нее тоже совсем не изменился.

– Но ты вернулась, – возразил Морис. – Ты здесь.

– Ненадолго.

Ему хотелось поднять ее лицо за подбородок, чтобы заглянуть в глаза, но Эди отклонилась.

– Не смотри на меня, не надо, – жалобно попросила она.

От тяжкого предчувствия его сердце болезненно сжалось.

– Но я хочу тебя видеть, – умоляюще сказал он. – Пожалуйста.

Помедлив, она подняла голову и посмотрела на него близко-близко, и он вздрогнул. Глаза у нее были оказались пустыми и мертвыми, а в самой середине лба зияла маленькая дырочка – след от пули, выпущенной обманутым мужем. Капля крови отделилась от ее бледной кожи и упала к нему на грудь. Его дорогая Адриана была так же мертва, когда он видел ее в последний раз. Странно, что это его совершенно не испугало.

– Это неважно, – упрямо сказал Морис. – Мне плевать. Я просто хочу, чтобы ты осталась. Я все равно люблю тебя, Эди, я....
В ответ она закрыла ему рот ледяной ладонью.

– Не говори так.

Он положил свою теплую руку поверх руки Адрианы, собираясь отодвинуть ее пальцы и снова возражать, но его маленькая Эди вдруг оказалась сильнее.

– Морис, – сказала она, продолжая зажимать ему рот. – У меня очень мало времени. Просто послушай меня, хорошо?

Он кивнул, взглядом обещая молчать, и она вытянула руку из-под его пальцев.

– Ты должен отпустить меня, Мо, – продолжила она. – Меня и Эмилио, нас обоих. Хватит звать меня. Я мертва, ты нет. Я молилась, чтобы с тобой ничего не случилось, и ты жив. Так сделай же мне одолжение: забудь меня и живи дальше.

У Мориса на миг остановилось сердце. Он тоже просил высшие силы – оставить ей жизнь и взамен забрать его, если нужно. Почему ее молитва оказалась действенней? Почему послушали ее, а не его?

– Я не хочу жить без тебя, – честно ответил он.

Помолчав, Адриана снова опустила голову и прижалась щекой к его груди.

– Пожалуйста, дай мне уйти, – взмолилась она едва слышно. – Я так устала... Если ты когда-нибудь любил меня, отпусти!

Ее волосы под его рукой были все такими же шелковистыми, как при жизни. Морис закрыл глаза, сохраняя в памяти прикосновение. Хотя правильней было бы стереть его.

– Прости меня, – сказал Морис. – Я отпущу, обещаю.

Она поцеловала его через ткань.

– Спасибо.

– Скажи мне только одно, – попросил он. – Мы еще встретимся? Потом, когда я умру?

От его вопроса она вздрогнула, а потом расплакалась, как ребенок – горько и отчаянно. И, прижимая ее к себе и утешая, Морис ясно понял: это прощание. Конец. Так что, уткнувшись лицом в ее волосы, он тоже заплакал.

Морис проснулся в слезах и с кровью на одежде – ровно в том месте, где Адриана прижималась к нему лицом, плача. Больше она не приходила, а Морис не звал. Нужно было жить дальше. А для этого нужно было перестать вспоминать о том, что произошло. Для этого он должен был ее отпустить.

3

– Я рада, что вы понимаете, что это сон.

– Но у меня на одежде была кровь.

– Возможно, ночью у вас был носовое кровотечение – вы ведь как-то говорили, что с вами такое случается.

Морис помолчал, глядя внутрь себя.

– Вы сообщите обо мне полиции? – спросил он наконец.

– Вас это волнует?

Морис подумал.

– Волнует, – признался он. – Я хочу вернуться в проект.

Кристин кивнула.

– Очень хорошо, что вы этого хотите. Это отличный знак. Значит, вы выздоравливаете, Морис. Конечно, вам еще предстоит долгий путь, но это первый шаг, понимаете?

– Понимаю, – ответил Морис. – Так вы сообщите?

Доктор Купер пожала плечами.

– О чем? – спросила она. – Дело закрыто. Вину за убийство Эмилио взяли на себя его... коллеги. Он многим мешал, вы же знаете.

– Знаю.

Он смотрел на нее выжидательно, и Кристин вздохнула. Когда он однажды ушел после одной из сессий, чтобы больше не возвращаться, доктор Купер думала, что этого человека можно вычеркнуть из списка пациентов. Конечно, ей было немного досадно, что она не могла найти к нему подход, но Морис просто не шел на контакт. Он не был готов к совместной работе, вот что. Как она ни пыталась разговорить его, он лишь закрывался все больше.

Так что когда Филипп Стенли, его бывший помощник, позвонил ей и начал умолять снова поработать с Морисом, она сомневалась. Но он настаивал, требовал встречи, и когда Купер согласилась, пришел и принес документы.

– Если Морис узнает, он возненавидит меня на всю жизнь, доктор Купер, – сказал Фил с мрачной решимостью. – Но ему нужна помощь. Пожалуйста, помогите ему.

Она согласилась, и, похоже, не зря. Морис Лурье действительно нуждался в ней. И Кристин Купер была уверена, как никогда: она сможет ему помочь.

– Морис, я не записываю наших разговоров, – сказала Купер. У вас по-прежнему алиби, и оружие убийства так и не нашли. Кстати, откуда у Адрианы взялся пистолет?>

Он вздохнул, нервно проводя по лицу рукой.

– Это мой. Я купил его за год до этого. Незаконно. У одного знакомого наркоторговца.

В его словах был вызов – Морис словно проверял, сколько правды она сможет вынести. Она спокойно выдержала его взгляд.

– У того, что позвонил Филу и сказал, что вы купили у него семь смертельных доз таблеток?

Морис помедлил.

– Нет, не у него. У другого. Это неважно. Мы уже потеряли контакт. Должно быть, Эди украла у меня этот пистолет – в тот день или раньше. Я не знаю точно, не проверял. В последний раз я видел его в сейфе –  это было за пару дней до... До того, как все случилось.

– Ясно.

Они помолчали.

– Знаете, я думал, что мне станет легче, если я все расскажу, –  признался Морис. – Порой мне очень хотелось пойти и признаться. «Облегчить душу» – так ведь говорят? Но мне не легче.

Кристин слегка улыбнулась.

– Все не так просто, Морис. Рассказать недостаточно. Вам нужно пережить это. А для этого вы прежде всего должны перестать себя наказывать. Это ведь гордыня, понимаете? Вы берете на себя функции бога, когда сами выбираете себе наказание.

– Я не особенно верующий, доктор Купер, мы это вроде бы уже выяснили.

Она покачала головой.

– Это не так. Вы глубоко верующий человек, Морис. Настолько, что не смеете лично обратиться к Нему за прощением. Но, может, стоит попробовать это сделать? Помните – «Господь ненавидит грех, но не грешников»?

– Это все демагогия.

– Возможно.

– Так что вы скажете? Насчет меня.

Она посмотрела на него.

– Я порекомендую компании вернуть вас в проект. Съемки уже должны вот-вот начаться, вряд ли они смогут найти кого-то лучше вас. Так что вас возьмут обратно.

– Спасибо, – искренне сказал Морис.

– Но мы будем продолжать терапию. То, что вы мне рассказали – лишь вершина айсберга.

– Я понимаю.

– Ну и отлично. И вот что, Морис: больше никакого вранья. Вы можете мне доверять. Договорились?

Морис посмотрел на нее и улыбнулся.

– Договорились, доктор Купер, – мягко сказал он. – Никакого вранья.

Встретившись с ним взглядом, она кивнула. Им по-прежнему предстоял долгий путь. Но первый шаг был сделан. А значит, есть шанс, что все в итоге будет хорошо.

– Вот и замечательно, – одобрила она. – Тогда расскажите мне...

Эпилог

1

Мэрион Вега сидела посреди комнаты в белых чулках и корсете, зажав рот обеими руками, чтобы не завизжать. Паника поднималось изнутри, словно пузырьки шампанского. Ей хотелось одновременно визжать, дышать в пакет и бежать без оглядки. Раньше, когда Мэрион смотрела фильмы, в которых невесты у алтаря вели себя неадекватно, — например, вдруг заявляли, что передумали выходить замуж, а то и вовсе сбегали с собственной свадьбы, – она думала: это же просто кино. А кино — это, как всем известно, сплошная ложь. В жизни так не бывает: ну кто ждет самого важного дня, чтобы унизить жениха перед всеми их почти уже совместными родственниками и гостями? Но сейчас она понимала: кино иногда все-таки бывает правдой.

И дело было вовсе не в том, что она не любила Филиппа. Она любила его, а он — ее. И хотя изначально их чувства строились на одиночестве и отверженности, которое остро ощущал любой, кого угораздило влюбиться в Мориса Лурье, со временем все изменилось. Они больше не хватались друг за друга, чтобы отвлечься от боли, которую им причиняло его ответное безразличие. Оказалось, что вместе их держит что-то более глубокое, нечто такое, что успело пустить корни, пока они плакались друг другу на разбитое сердце, и это соединило их сильнее суперклея.

Сейчас, когда Мэрион носила под сердцем ребенка Филиппа, их чувства стали еще глубже. Свадьба бы, по большому счете, ничего не изменила — они уже были вместе, и оба знали, что это у них всерьез и надолго.  Так почему же все, чего теперь хотела Мэрион, это бежать прочь, не оборачиваясь, чтобы потом никогда больше не вспоминать о почти уже случившемся счастье? Этого она понять не могла. Сейчас Мэрион знала только одно: она совершенно не хочет выходить замуж за Филиппа Стенли.

– Дева Мэрион? – знакомый голос, произнесший шутливое прозвище, заставил ее вздрогнуть.

– Морис! – выдохнула она, вскакивая на ноги. – Ох, неужели это и правда ты?

Морис, одетый в смокинг, который был украшен единственной белой розой в петлице, шутливо прикрыл глаза рукой.

– Ничего себе! Вы хоть прикройтесь, миледи! Что, если ваш жених застанет нас вместе?

Но Мэрион только отмахнулась.

– Ой, перестань! – горячо зашептала она, хватаясь за него, как утопающий за соломинку. – Как будто ты в первый раз меня увидел без платья! К тому же Фил не зайдет: видеть невесту до свадьбы — плохая примета. Только это все неважно, Морис. Слушай, слушай! Увези меня отсюда, а? Я что-то не в настроении сегодня выходить замуж! Ты ведь на машине? Так вот, если ты подгонишь ее к черному входу...

– Стой-стой-стой, – Морис поднял вверх обе ладони, прерывая поток ее сознания. – Помедленней, пожалуйста! Ты хочешь сбежать? Сейчас? От Филиппа?

Мэрион закивала так часто, что ее голова, казалось, с трудом удержалась на шее.

– Да! – подтвердила она. – Ты мне поможешь?

– Нет, – ответил Морис. – Ты что, с ума сошла?

Ее лицо обиженно скривилось, словно он обманул ее в лучших чувствах.

– Тогда пойди прочь с дороги! – сердито сказала она и резко толкнула его в грудь.

Однако Морис даже и не подумал ее послушаться. Вместо этого он наклонился, захватил ее лицо в ладони и поцеловал прямо в губы. Этот маневр определенно застал Мэрион врасплох. Она замерла, потом затрепыхалась, а потом, безо всякой связи с предыдущими действиями, обняла Мориса за шею и, прижавшись к нему всем телом, ответила на поцелуй со страстью, маскировавшей переполнявшие ее ужас и смятение.

Едва ощутив перемену в настроении Мэрион, Морис оторвался от ее губ и разомкнул объятия.

– Что... – пробормотала она ошеломленно, с трудом разлепив ресницы. Целоваться Морис был мастер. И почему же мастер вдруг так живо принялся выворачиваться из кольца ее рук? Этого смятенный разум осознать не мог.

– Так лучше? – поинтересовался Морис. – Можно было дать пощечину, но я не хотел испортить тебе макияж.

Мэрион опустила руки, возвращаясь в реальность. Теперь, когда пик истерики миновал, она вдруг с кристальной ясностью поняла, что только что целовалась с человеком, который буквально толкнул ее в объятия Филиппа. С человеком, который был настолько внутренне сломлен, что просто не захотел тянуть за собой на дно двух людей, которые были ему дороги. Теперь, когда Филипп рассказал ей то, что скрывал Морис, она относилась к нему совсем по-другому. Нет, не только к нему — к ним обоим.

Она как никто другой знала, до чего это было тяжело, почти невыносимо – предать любимого человека ради его же блага. И то, что Филипп сделал для Мориса, было именно таким непростительным преступлением. Филипп нарушил все правила, когда выдал кинокомпании того, кто доверял ему целиком и полностью. А потом еще раз — когда рассказал докторше Мориса то, что она так и не смогла вытянуть из него самого.

Именно за этом строилось ее безграничное уважение к Филиппу. Любовь же ее к нему ни на чем не строилась — она просто была. И теперь Мэрион едва не сбежала от Фила лишь потому, что у нее случился дурацкий приступ паники? Боже, какая она дура!

– Ох, Морис, – она прижалась щекой к груди бывшего – да, теперь уже совсем уже бывшего – возлюбленного. – До чего же я рада тебя видеть! Как ты, черт возьми?

Его руки снова вернулись к ней на талию, и он прижал Мэрион к себе — бережно и нежно, словно младшую сестренку.

– Спасибо, Мэри, гораздо лучше, – он положил подбородок ей на макушку. – А ты как? Ребенок уже пинается?

Мэрион потерлась об него носом, вдыхая родной запах, и улыбнулась.

– Да ты что, еще же рано, – сказала она. – А я — хорошо. Теперь — хорошо. Ты ведь поведешь меня к алтарю?

Морис хмыкнул.

– Ну нет уж, Мэри, это будет совсем странно. Что скажут твои поклонники?

– И с каких это пор тебя беспокоит общественное мнение? – она подняла голову, рассматривая его так, словно впервые увидела.
Что-то в нем изменилось — Мэрион не могла сказать, что именно, но перемена была явной и несомненной. Возможно, это просто показалось ей из-за того, что она вся была сегодня словно оголенный нерв, но во взгляде Мориса появилась какая-то... мягкость? Словно щит  безразличной доброжелательности, за которым он скрывался от нее и Филиппа, вдруг треснул, обнажая хрупкость и беззащитность, которых она в нем и не подозревала.

Конечно, Мэрион была в курсе большинства новостей из его жизни – благо теперь их стало гораздо больше. Она знала, что Морис вышел из реабилитационного центра и, после некоторой паузы, вернулся к съемкам в фильме о великом Фреде Астере. Боли в спине его больше не мучили — то ли лечение наконец помогло, то ли Фил был прав и та мозгоправка Купер действительно оказалась гениальной. Как бы то ни было, говорили, что теперь Морис танцует так, что сам маэстро бы им гордился.

Фильм «Одиночество», который он продюсировал, снискал огромный успех. На Берлинством фестивале картина получила «Серебряного медведя», и ее тотчас же закупили для показа в кинотеатрах не меньше пятнадцати стран. Так что теперь Морис был не только восходящей звездой, но и уважаемым кинопродюсером. Писали, что даже Харви Вайнштейн сказал о нем — мол, да, у этого парня есть чутье.

Рисунки Мориса также добавили ему известности. Знакомая журналистка попросила несколько картинок для публикации в своем журнале, и арт-критики тотчас же обнаружили у художника невероятный талант. Писали, что у Мориса состоится персональная выставка.

Однако карьерными новостями дело не ограничилось. Для начала Морис публично признался в том, что плотный график и личные проблемы подтолкнули его к попытке суицида, и что ему пришлось обратиться к врачам. Это было для него немыслимой откровенностью, и поначалу Мэрион даже не поверила собственным глазам и ушам.

«Депрессия – это не игрушки, детки, – сообщил он со всех экранов страны. – Если вы чувствуете, что не можете продолжать, обратитесь за помощью».

Затем фотографии со съемок заполонили интернет, точно вирус. На них Морис, подтянутый, стройный, загадочный романтический герой, был просто чудо как хорош. В рамках пиара фильма он легко шел на контакт с прессой, больше не пытаясь скрыться каждый раз при виде нацеленного на него объектива фотоаппарата.

Его роман с Джерри, хореографом, набирал обороты. Они, не смущаясь любопытных взглядов, ходили вместе по вечеринкам и мероприятиям, где держались за руки и временами даже целовались у всех на глазах. Последнее, по мнению Мэрион, было уже лишним.

А вскоре Морис вывел в свет нового персонажа, немного странноватого, но очень симпатичного англичанина по имени Кристофер Самнер. Официально он числился личным помощником, но было достаточно одного взгляда на этих двоих, чтобы стало ясно: их связывает не только работа. Так что когда Морису задали прямой вопрос, он не стал уходить в сторону.

Это случилось на шоу Эллен Де Дженерис, где обсуждали тему гомосексуальных браков. Морис выступал в их защиту, а его оппонент, известный театральный актер, официально счастливо женатый, но неофициально уже много лет живший с разными смазливыми юношами, призывал проявлять осторожность. В пылу дискуссии противник – его звали Девид Риттер – спросил Мориса: мол, а ему-то какой во всем этом интерес? Может, это что-то личное?

Морис расслабленно откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

– Знаете, далеко не все геи и бисексуалы мечтают о браке, – сказал он. – Но те, кто действительно этого хочет, имеют на это полное право. То, что мы игнорируем гражданские права как минимум десяти процентов населения, – стыд и позор. Ведь это ужасно унизительно – скрываться только потому, что общество не одобряет ваших отношений. – Его оппонент уже открыл рот, чтобы возразить, но Морис не позволил ему выступить. – Я знаю, о чем говорю, – заявил он, – потому что у меня были и есть отношения с мужчинами. Но у кого в Голливуде их не было?

Камера уже было показала крупным планом враз посеревшее лицо Риттера, но положение спасла Эллен.

– У меня не было, – сказала она. – Во всяком случае, в последние годы.

Слова Мориса процитировали в Твиттере полтора миллиона раз. Еще через неделю пришли новости о том, что он появится на следующей обложке Out, а LGBT хочет вручить ему приз за вклад в защиту секс-меньшинств.

Только вот Мэрион Морис не звонил. Просто поразительно, что в таком маленьком городе, как Лос-Анджелес, их пути так ни разу и не пересеклись. Ее звонки так и продолжали уходить на автоответчик, пока Мэрион не решила, что нужно дать Морису немного заслуженной свободы. Ее любовь к нему претерпела немало изменений и давно уже превратилась из эротической привязанности в глубокое, почти родственное чувство. А родные – это ведь навсегда.

Разумеется, это Мэрион послала ему приглашение на свадьбу — Филипп, раздавленный молчанием Мориса, сам ни за что бы не решился. Она до последнего не верила, что он придет, и при этом надеялась, что ошибается — тоже до последнего.

Тогда, почти два месяца назад, она умоляла Филиппа молчать, уверяя, что Морис никогда его не простит, но Фил смотрел на нее с холодной решимостью человека, который не сомневается в собственной правоте.

– Простит, Мэри, – говорил он уверенным голосом, но в глазах его были страх и отчаяние. – Простит, вот увидишь.

И вот теперь выходило, что Филипп был прав – и в этом тоже.

– Морис, – пробормотала она, чувствуя, как слезы жгут глаза. – Морис...  Я так тебя люблю!

– Я тебя тоже люблю, милая, – легко отозвался он. – А теперь давай-ка ты будешь умницей и оденешься, а я, так уж и быть, отведу тебя в церковь и Филиппу отдам в жены.

Мэрион жалобно шмыгнула носом.

– Мне нужно умыться и заново накраситься, – сказала она.

– Ничего, я подожду. Снаружи. Ты ведь не наделаешь тут глупостей?

Мэрион отчаянно помотала головой, отчего ее прическа, и без того уже потерявшая форму, окончательно пришла в негодность.
– Не наделаю, – пообещала она. – Ты только не уходи далеко, хорошо?

Морис улыбнулся.

– Я буду рядом.

2

Их совместное появление под звуки мелодии «Вот идет невеста» произвело настоящий фурор. Гости и родные, многие из которых были более или менее в курсе того, что Морис раньше был любовником и жениха, и невесты, смотрели на Мэрион и враз побледневшего Филиппа широко открытыми глазами, с тайной надеждой ожидая скандала. Однако родители невесты, стоявшие в первом ряду зрителей, и бровью не повели, так что остальные тоже успокоились. В конце концов, если отец Мэрион так спокойно уступил Морису право передать любимую дочь жениху, остальным уж точно не следовало переживать.

Так что Морис подвел невесту к алтарю и передал Филу, сдержанно и без малейшего вызова ответив на вопрос священника «Кто отдает это женщину в жены?» – «Я отдаю».

Гости снова зашептались, однако Морис спокойно подошел к Филиппу и встал по правую руку от него, словно именно там, среди друзей жениха, и было ему самое подходящее место.

– Не ожидал тебя увидеть, – едва слышно произнес Филипп. – Но я рад, что ты пришел.

Морис почти незаметно улыбнулся.

– Давай поговорим потом, – сказал он. – Невеста тебя уже заждалась. Сосредоточься, Фил!

Свадьба была прекрасной и очень трогательной. Невеста расплакалась, жених смахнул слезу, а родственники и гости промокнули уголки глаз платочками. Обернувшись, Морис отыскал в толпе взглядом Джерри и Кристофера и посмотрел на них предупреждающе: мол, не вздумайте и вы тут разнюниться! Ему самому плакать совершенно не хотелось: как Морис и говорил однажды Филиппу, он был совершенно не сентиментален. С того момента, как его в последний раз посетила Адриана, он не плакал ни разу, и даже иезуитские происки доктора Купер не смогли это изменить. Впрочем, вскоре и она от него отстала. Всему свое время, смиренно сказала доктор. Время забывать и отпускать, прощать и прощаться, плакать и находить новую надежду, новую цель, новую любовь. «Однажды вы проснетесь утром, Морис, и поймете, что боль отступила, и вы снова можете дышать».

Однажды наступит новый день.

КОНЕЦ