К.Велигина
РАССКАЗ В СТИЛЕ М.ЗОЩЕНКО
КОВАРНАЯ НАУКА
Последнее время я часто слышу, что говорят про математику. Мол, теперь никуда без математики. Мол, теперь даже млекопитающися дети должны математику знать: всякие там алгоритмы, формулы и прочие афоризмы великой науки. Даже рождаться должны уже с математическими показаниями. Словом, нынче стало слишком уж строго с математикой.
Я, братцы, в математике, знаете, не очень. Не в аккурат ее, бестию, понимаю. Не осознал. Не сподобился еще со школьной скамьи. А вот сосед мой, Леня Булавкин, так тот очень даже распрекрасно знает математику. Хотя в школе у него с математикой всегда было неважно. Прямо скажем: очень скверно у него было с математикой. Это потому как он литературой заучившись, и с Пушкина пример брал, а Пушкин, вроде бы, тоже математики не знал. Впрочем, твердо не скажу. Я в тои времена не жил и если чего до конца не проникаю, о том, знаете, стараюсь не говорить. А то ведь и завраться можно. Уж лучше помолчать.
Но всё-таки есть слух, что не любил Пушкин математики. Не понимал ее, бестию. И вообще она ему, может, мешала стихи писать.
И соседу моему, Лене Булавкину, математика тоже мешала стихи писать, и в школе его всячески преследовала до последних экзаменов. И говорил Леня об этой науке не всегда уважительно. Крепко, знаете ли, сокрушался по ее поводу. Он-то ведь литературой был сильно увлекавшись, стишки там разные выводил. На что ему, спрашивается, было знать математику! Так он рассуждал несколько легковесно и неосмотрительно. И уже решил, что непременно поступит в вуз, где не надо сдавать математику, потому что он был книг начитамшись, и, как я уже сказал, примером Пушкина увлечен.
И вот сдал мой сосед Леня Булавкин в гуманитарный институт почти все свои, какие у него были, экзамены, и осталась у него последняя ходка: к профессору Ивану Петровичу господину Головину, на устную сдачу русской литературы. А уж про русскую литературу Леня так распрекрасно всё знал, что, понимаете, даже за книги не садился. Беспечно себя вел. На гитаре играл, в компьютере переписывался, стишки вырисовывал на листочках. Одним словом, не понимал серьезной ответственности. И всё ручкой этак махал: дескать, сдам я вам русскую литературу, даже среди ночи проснувшись.
Это было у него, конечно, от молодой самонадеянности. Человек в зрелых годах всё же поинтересовался бы подробностями экзамена. Узнал бы всякие подходы и направления. Уразумел бы ситуацию в малейших деталях. Да и всякие там книжоночки маленько бы пролистал – так, для общего развития. Полюбопытствовал бы, что пишут.
Ну, а Леня был молод очень. И оттого пошел на экзамен к профессору Ивану Петровичу господину Головину, нисколько не сомневаясь в своих знаниях. Был уверен, что всё преотлично сдаст и нисколько, знаете, насчет этого не переживал. Рук не заламывал и носом не шмыгал. Спокойно этак шел, как на парад. И со всей подобающей торжественностью. Потому как стремился он поразить профессора наповал своими литературными достижениями в области книжных знаний.
И вот отстоял Леня Булавкин очередь к профессору Ивану Петровичу. Зашел в комнатку, взял билет, сел за студенческую парту и тут же признался, что, мол, готов я сдавать экзамен, господин Иван Петрович Головин. Потому там в билете у Лени было прописано про М.Ю.Лермонтова, а он про него так расчудесно всё знал, что умел часами о нем повествовать, и так быстро, что никто одного слова от другого отличить не мог. Знал, словом, Лермонтова до самой тонкости. Прямо-таки даже то знал, чего Лермонтов сам о себе не знал и, может даже, никогда не думал. Впрочем, я в тое время не жил и не знаю, о чем помышлял в своей душе господин Лермонтов. Я, знаете, литературу не очень понимаю, бестию, еще со школьной скамьи. Ну, а Леня другое дело. Он ее всю понимал досконально и никогда не уставал о ней разговаривать.
И стал он рассказывать Ивану Петровичу господину Головину всю подноготную про Лермонтова и его стихи. И слушал его профессор господин Головин с величайшим удовольствием. Наверно, полчаса слушал. А уж дальше ему невтерпеж стало: ведь за дверью-то еще студенты копошатся. Вздыхают, топчутся, шепчутся. Дверь шатают. Шпаргалки прячут поудобней. Ножками за паркет цепляются, переступают нарочно. Словом, ждут своей очереди.
И говорит Иван Петрович Головин моему соседу Лене Булавкину:
- Вы, - говорит, - молодой человек, очень распрекрасно расписали мне всё про Лермонтова, и, можно сказать, такую трель сложную вывели, что даже меня, профессора Головина, в известной степени превзошли. И очень мне не терпится поставить вам самый наивысший балл. Но, - говорит, - прежде скажите, сколько будет, если прибавить дату рождения Лермонтова цифрами к дате его первого сознательного выезда на Кавказ? Это, - говорит, - не я вас спрашиваю, а начальство. Уж такое нововведение у нас на экзаменах: непременно математический вопрос в конце ставить. Потому как время такое подошло, что нужно обязательно всем знать математику.
Ну, Леня подумал: сложное ли, мол, дело? И хотел уже на своем мобильном телефонишке посчитать тую задачку, что ему профессор господин Головин задал. А профессор говорит:
- Телефончик, - мол, - спрячьте, господин Булавкин, и считайте в уме, потому что экзамен, - говорит, - устный, и телефончики до него не допускаются.
Ну, тут Лене Булавкину попотеть пришлось: он был в устном счете не мастер. Плохо он считал в своем уме. У него и при письменном-то счете цифра на цифру не попадала. Не знал он математики. Никак не ценил эту науку. И на последний вопрос профессора, идучи на экзамен, совсем не рассчитывал.
Однако всё же он исхитрился. Каким-то чудом сосчитал, знаете, всю сложность. Словом, сдал экзамен, выслушал поздравление профессора и поступил в вуз.
Но с той поры, испугавшись козней математики, он принялся вовсю ее учить. Пятнадцать репетиторов себе нанял. И теперь исключительно знает математику, эту великую науку. Доказал теорему Ферма. Нашел бином Ньютона. Словом, крепко наколбасился в точном предмете. Только вот литературу как-то забросил. Даже вовсе интерес к ней потерял. Оно и понятно: литература, она, сердечная, - дело прошлое. А математика будет просто везде необходима. Вот, какая великая наука-то!
Октябрь 2011 г.