По дороге из прошлого Окончание

Екатерина Щетинина
 
  А дальше образовался провал. Или пробел… И в этом безвоздушно-космическом проёме, где только и возможны подобные слияния-интерференции,  мой хлюпающий нос утыкался в жестковатый "рыбий" мех затертой по-бомжески Жэкиной куртки, и дальше, прямо в ребра его почти бестелесной груди, а лоб  принимал на себя его тыщу лет знакомую, нет, родную небритость и быстрые-быстрые поцелуи горячечно сухих губ.  И ничего другого больше не осталось…
        - Куда ты запропастилась… Ну куда… теперь уже никуда… - бормотал он.
   
 А я судорожно всхлипывала. И ощупывала его тонкую мальчишескую шею. Совершенно беззащитную…
- Худющий-то какой… С ума сойти…
- Уже… Сошли… - голос Жэки сочился блаженством.

Мы, кажется, выплыли на крыльцо. Но оно не было параллельным земле. Оно понималось крылом невиданного самолета под углом не менее сорока пяти градусов, переворачивало нас, меняло все вектора и измерения.
Мы встретились…
И из того, что составляло раньше наши тела и души, из их фрагментов, элементов и микрочастиц образовался один фантастический пульсар. Чистая первоматерия для новых миров. И, может быть,  новых людей…

- Господи, да что же это? Да как же… - всё не унималась я..

- Молчи, молчи – шелестел он в мой висок, прижавшись ко мне всем своим дрожащим телом и сгорающим мозгом. И еще чем-то гораздо большим всего этого человеческого двухкомпонентного состава. Чем-то третьим...  Так отчаявшийся, давным-давно потерявшийся в чужой стране, в царстве теней ребенок наконец с разбегу влетает в объятия, в колени доброй тети-волшебницы, так похожей на его маму. Особенно запахом… И у него только одно, недоисполненное еще желание – вернуться назад и раствориться окончательно там - под надежно и нежно пульсирующим сердцем этого единственного во всей вселенной маминого организма, который был и пребудет всегда… Ведь мама это и есть вселенная...

И он действительно, весь-весь, со своими баскетбольными метрами оказался уместившимся в моей груди и чуть-чуть ниже, в сокровенной моей солнечной емкости-подвздошье размером не больше теннисного мячика… Как это может быть?

- Ты теперь поняла… Всё поняла? Ты простишь меня, Нина… Ниночка… Ну не молчи, скажи что-нибудь…

Что?! Я всё-таки Нина?! Это он мне?!...

Крыло самолета внезапно снова стало бетонной, в окурках, плитой у крыльца «Прибоя». Оттуда, как из прошлой жизни, прорвались громкие попсовые ритмы.
И хоровод звёзд, сверкавших еще полминуты назад во мне детским радостным калейдоскопом, вдруг замер, споткнулся…
 
«Моё сердце остановилось…» - сообщил кто-то. Где это? В кафе этом треклятом, что ли?

- Почему, ну почему ты плачешь? –  всё спрашивал-причитал Жэка.

Я никогда еще не ощущала таких ласковых рук и такого острого горя. Одновременно.
Да. Конечно, я Нина. Я ведь так хотела ею побыть, быть… Хотела, без сомнения. Вот так это и происходит - не совсем, как представлял, но всё же... осуществляется.
Бредовое состояние не отпускало, а наоборот всё глубже затягивало меня. И одновременно сквозь него, где-то вне меня, за пределами боли и радости, уже проступала слепящая ясность.

- Я  Нина – вслух сказала я. Громко и четко.

Крепко держа меня за плечи, Жэка рывком отстранился на расстояние вытянутых своих ручищ, вздрогнул и, не мигая, стал сканировать своими зелеными, абсолютно трезвыми  фарами моё зареванное, измочаленное за этот безумный вечер лицо. Дыхание его участилось, зашкалив за все мыслимые темпы.

- И что же мне… что же нам делать? – медленно спросил он наконец. И стиснул меня в агонически-непроизвольной  судороге.
 
И я, и Нина сделали паузу.

- Ведь мы – одно. Так еще не было… Ведь это и есть момент истины, тот самый… Ради которого живём!… - голос Жэки срывался.

И тогда я, то есть, Нина вдруг неожиданно четко и звонко ответила:
- Если это момент истины, он не может быть единичным. За ним должен возникнуть следующий.

Жэка перестал дышать.

- И какой же?

Отвечала опять не я. Нина? Или некая абстрактная и до ужаса конкретная тётка-мать, родившая только что Жэку, нас обоих, всех сразу… Я не знаю. Это не был мой прежний голос. Для меня он звучал чересчур мудро и спокойно:

- Мы должны делать то, что одобрила бы Нина.

Если бы спустилась летающая тарелка прямо сюда, к нам на крыльцо этого затрапезного «Прибоя», Жэка изумился бы меньше. И тут его снова взорвало:

- Да, да, миллион раз да!!! Ты даже не знаешь, что ты сейчас сказала! Ведь ей оттуда всё видно, ясно и правильно, как не можем видеть мы... Как ты дошла?...

Мы с Ниной молчали, давая ему возможность ликовать под этим беззвездным осенним небом.
- Но как узнать? Ведь молчит она, всё время молчит – и на могиле, и дома, и во сне никогда не приходит… А я спрашиваю, прошу, заклинаю её – сказать хоть что-нибудь! Как мне жить, как исправить, чем? Этот гад, который сидит во мне, подсказывает: вон, видишь, мост с метровыми опорами, разгонись посильнее и… И будешь рядом с Ниной. И она всё тебе объяснит… Я перестал садиться за руль… Но это ничего не решит… Я знаю, чувствую... А ты скажешь, что нам делать?

Словно в противовес многословности Жэки мы с Ниной перешли к афористичности:

- Я сейчас пойду домой, к моей семье.

- А я?!

- А ты вспоминай, что она любила.

- Как что? Меня… - передо мной был растерянный подросток. С седыми волосами…

- Что ей было дорого и интересно еще, кроме тебя?

- М-м-м, ну как что? Я всегда был интересен, любой и в любое время, и с любой своей чушью, которую нёс, надравшись, да... Урод!... А что еще...

- Куда она ходила еще, кроме как на рынки и по твоим следам? Что делала, кроме пельменей и блинов для тебя, ненаглядного?

И тут я сама вдруг вспомнила: душная пригородная электричка, толпы дачников с инвентарем и рюкзаками и среди них Нина, в простенькой юбке и блузке, усталая, с капельками пота на выпуклом лбу и небрежным узлом светлых волос под пестренькой косынкой. В руках большущая сумка – мечта оккупанта… И громадная печаль в как будто припухших от недавних слез глазах. А потом полезла в сумку  - что-то будто перекладывать, бережно так, и смотрю – лучики радостные из-под век заблестели…

- Вспомнил! – чуть не заорал Жэка. – Она иногда уезжала… Нет, не к матери, это я знал. На огороде помогала ей… Да если б её мать была жива, я бы… У меня деньги есть, Эл, знаешь, я бы…Но нету тещи больше… Вслед за Ниной отправилась….

- Не отвлекайся! – скомандовали мы с Ниной. - Так куда она ездила?

- А, да крестников-ребятишек у нее было несколько, около десятка… Или больше… Это мне потом подруга ее рассказала. И точно – любила она их. Всем подарки возила, часто… А я всё думал, зачем ей столько денег? Выпивку и шмотки я сам покупал… Дом мне предки обставили…
 - Значит, она мать крестная у них? – уточнили мы.
- Ну да… Мать… Выходит так…
- И кто они? Где живут?

Жэка стыдливо съежился.
- Да кто его знает? Я не слушал эти ее россказни, запретил даже…

Я (или Нина?) встав на цыпочки, провела ладошкой по его белой голове, а потом вниз – по взмокшему лбу, будто разглаживая на нём горестные морщинки.

- Всё, всё… милый. Всё будет хорошо. Но меня не ищи. Не это тебе сейчас  надо…
И я скользнула в боковую и совсем темную аллейку скверика. А в пятне фиолетово-инопланетного света на бетонной плите нашего с ним "самолета" застыл огорошенный, вспоминающий Нининых детей Жэка.
Я буду молиться за него. Мы с Ниной...

 ……………

Через полгода я встретила его снова, на Садовой - ну как не узрить даже издалека эту гулливерову фигуру...  Сердце подскочило к горлу. Но сразу и успокоилось. Это была иллюзия. Но иногда и они способны породить момент истины... И она, эта моя иллюзия выглядела теперь гораздо лучше. Замахав рукой мне с другой стороны улицы, он разулыбался  до ушей и мотнул (кажется, чисто выбритым?) подбородком вниз и вправо. Рядом с ним шагал мальчик лет пяти-шести, в красной вязаной шапочке с большим помпоном и яркой коробкой в ручонках. От мордашки малыша лучилось такое же сияние, как и из помолодевших глаз Жэки. Нашёл!!! Он нашёл по крайней мере одного из крестников покойной жены. А с ним и смысл.
А на коробке, кажется, был нарисован синий самолёт...