Ланселот. пролог

Алексей Терёшин
Посвящается — да простит он меня — Киру Булычёву.

Книга является продолжением романа Кира Булычёва «Любимец». Действие оригинала разворачивается в будущем, через сто лет поле завоевания Земли пришельцами. Главный герой — Тимофей Ланселот. Он прошёл путь от домашней зверушки инопланетян, до ключевой фигуры «сопротивления».  «Любимец» появился в начале 90-х и является одним из переходных в мировоззрении Булычёва. Первые шаги свободы и первые разочарования.  Книга, по сути, является иронией, сатирой на быстро меняющийся мир. Это притча, которая в конце оставляет для читателей немало вопросов.
Со дня издания книги прошло  почти 20 лет. Каким бы стал «Любимец» будь он написан сегодня?
У меня также есть вопросы к оригиналу, поэтому начал писать продолжение: «Ланселот». 


Конец сентября выдался на редкость тёплым. Но именно в этот вечер небо, до того лазоревое, постепенно сменилось тревожным бледно-алым закатом. Казался чужим, неестественным  золотисто-свинцовый горизонт. Невесть откуда набежали тучи. Некоторое время накрапывал дождь, но лениво, будто для отвода глаз.
Герману до истомы захотелось подняться повыше. Там за мшистым перешейком низких корявых сосенок в томлёном золоте осеннего Солнца утопала Кинешма. Из окна машины он уже видел заметно покосившуюся шатровую колокольню. В преддверии новой для человечества  эпохи: века космических кораблей, освоения планет под патронажем инопланетян, строительства новой жизни, до чесотки хотелось ухватить для себя что-то из древней старины. Непонятая ностальгия.
Пришельцы не интересовались историей человека; они рьяно принялись расчищать сорные дела его. В частности, смущал последний призыв по телевидению о чистке некоторых городских площадей вдоль Волги, как "мучителей экологической системы пойм реки". Вот уже несколько дней обычные молодые ребята, симпатичные, весёлые, с которыми Герман в своё время потягивал пиво в кафе, начали методично выкорчёвывать и равнять землю от прекрасных памятников старины: до боли знакомых скверов, двориков, ансамблей. А что началось в его родной Суздали! Родителей пока удалось разместить у себя в квартире. Районные органы администрации клялись, что до зимы будет построен новый современный жилой массив. Чиновники улыбались в пшеничные усы и ободряли: в какое время живём, товарищи — Союз иных планет.
Верилось с трудом. Пришельцы не интересовались жизнью городов. Они были деловиты и торопливы. Площадь в десять квадратных километров расчищали под космодром рядом с Калязином и Угличем — историческое место первой посадки. Те места удалось посмотреть только через пять лет, когда на берегу Волги вырос частокол гидроузла. Месяц назад вышло указание прекратить воздушное сообщение в районе Золотого Кольца. В пользу решения выступила целая свора учёных по телевидению, ратующая за воссоздание экосистемы вплоть до подмосковных Мытищ.
Всё менялось слишком быстро. Герман закурил, решив, что выкурит сегодня пару пачек "Золотого руна". В столице уже нельзя курить на улицах, а под Суздалью только сквозь пальцы на это смотрят. Оно конечно хорошо, что войн и болезней не будет, но чтобы не выкурить папироску. Немыслимо, что у костерка нельзя будет всласть затянуться, вкупе с мясным духом. Да и костерки скоро запретят. Природу, мать её, надо хранить.
Сухо треснула ветка. Герман вжался в щербатый сосновый ствол, нащупал рукоять пистолета. Слегка прищурился — можно расслабиться. Вдоль бочаги, что были здесь во множестве, топталась неуклюжая скрюченная фигурка в резиновом плаще. Человек из последних сил прижимал к себе набитый солдатский сидор. Человек это немолодой, городской и к походам не привыкший. Герман со смешанными чувствами презрения и облегчения рассматривал связного.
Выпускник высшей школы КГБ Сергей Рогов (впоследствии вынужден был взять фамилию матери — Герман), некоторое время работал в девятом управлении. После упразднения «девятки» был приставлен телохранителем помощника Геннадия Янаева. События августа отбросили его подальше от Москвы и последующих событий. Не смотря на то, что комитет продолжал существовать, желания возвращаться к кураторам не было. Удалось пристроиться к крупному кооператору в отдел безопасности. Работа грубая, бессистемная — куда им, скоробогачам, до организации. Чаще всего приходилось решать спор оружием. По нечастым выходным Герман брал нехитрую снедь в «Берёзке», пару бутылок водки и старался остаться один. Перед работой он внимательно рассматривал заросшее разбойничьей щетиной с опухшими нездорового цвета глазами лицо, и думал: кто он такой? что делает?
Когда по телевизору передавали репортаж из выжженного до зеркального шлака угличского района, переводили камеру на донельзя огромный, цвета медной патины, купол корабля пришельцев, Герман ничего внутри не ощутил. Он равнодушно глотал, булькая, водку. И также отрешённо рассматривал однажды зелёную, затянутую в облегающий хитон, тушу инопланетянина. Тот занимался своими делами, Герман своими и ни один из них не обращал внимание на радостно гогочущих человечков. Дела у кооператора в гору не шли. Был установлен жёсткий административный режим на территории всего СНГ. Напоминало страну времён Андропова, — какой может быть бизнес. Герману помогло его прошлое — взяли начальником гаража при администрации района.
Но как удивился себе Герман, когда на него вышли его бывшие сослуживцы. Казалось бы, шутливый вопрос: вы готовы вновь работать в «девятке?» — вызвал умиротворение в душе, как если бы она была. Из скупых объяснений ему необходимо было переводить через маршрут связных и обеспечивать охрану. Собственно комитет действовал без согласия органов действующей власти, но Германа это перестало волновать.
Он по-прежнему работал начальником гаража и подспудно переправлял весьма странных личностей. Сентябрьским вечером к оговоренному месту вышел человек, о котором Герман знал, что тот учёный.
Учёный — доцент ли, профессор, светило науки — неловко крякнул, перепрыгивая бочагу, изрядно черпнул воды в сапог и  вперевалочку запрыгал по порыжевшей от вечернего заката траве. Герман тяжко вздохнул, отделился от сосны и неторопливо спустился к болотистой кромке леса
— Бог в помощь, — презрительно, в упор, произнёс он
Учёный подпрыгнул, обернулся, бросил под ноги сидор и был готов задать стрекача
— Не приборы, — покосился на брезентовый вещмешок Герман, и выразительно всмотрелся в связного.
Бульдожье в складках лицо; нос картошкой, на котором неведомо как сидят очки в роговой оправе. Голову венчала дурацкая  синяя панамка.
— Нам нужно срочно в Москву, — одним махом выдохнул «профессор», что для его тонкого слабого голоса было невероятно.
— Идёмте, — постарался лаконично закончить разговор телохранитель.
— Нет, нет, — задохнулся связной, с видимым усилием подхватывая сидор, — У вас есть машина? Нам надо её сменить. У меня «Волга» в городе. В Москве теперь действуют только пропуска . А оружие у вас есть? Никакого оружия — на въезде стоят детекторы.
— А что, война? — мрачно сыронизировал Герман, начиная подъём.
— И не говорите, — распустил язык связной, присев отдохнуть, — С этими пришельцами больше беды, чем проку. Намерений понять не можем. Вроде, разум высший, а страхи человеческие. «Голос Америки» примолк несколько дней назад. Вздор — а наши переполошились.
Герман не любил пустозвонов. Чтобы не слышать лекторского тона связного, он подхватил солдатский сидор, в котором появились очертания, очень похожие на книги.
— Ценный груз, — недоуменно осведомился Герман, пытаясь сообразить: а того ли он встретил
— Запрещённая литература, — всерьёз объяснил учёный, — Большинство фондов уже уничтожено по приказу комитета культуры и образования.
— Дела-а, — покачал головой Герман, поднимаясь к грунтовке, — куда пришельцы смотрят?
— Зря иронизируйте, — с потешной серьёзностью пробормотал связной, ускорив шаг, поравнялся с собеседником, — Эти пришельцы не за тех себя выдают. Не нужно им, чтобы человек развивался. У них другой интерес.
И, булькнув мокрыми губами, смолк. Болтал он лишнее, или нет, слова учёного Германа не взволновали. Припомнилось, что до последнего, в «пятке» (пятом управлении) таких людей почти в шутку называли «контрой». «Почти» в застенках Лубянки становилось уже не наречием, но приговором. А сейчас как следует его назвать? Героем? На кого работаешь Герман? Для чего рискуешь?
До Кинешмы ехали, не скрываясь, по новой дороге из щебня, вдоль обкусанного берега разлившейся вширь Волги. Здесь к весне собирались строить монолитный грузопассажирский дебаркадер, чтобы город был полностью отделён от гидроузла. Да, прав профессор: такое ощущение, что пришельцам мы только мешаемся.
— Николаевич, — многозначительно похлопал себя в грудь связной, когда появились покосившиеся избушки, утопающие в тополях и ушедшие в тень, похожие на буханки, панельные дома, — Зовите меня Николаевич. А вас — Герман. Замечательно. Вы не думайте, что я болтун. Волнение, друг. Сердце, нервы, печень шалит. Такого и убить не жалко, хм-м, — собственная шутка к удовольствию телохранителя застряла в глотке учёного, — А вы знаете ради чего рискуете? — новый вопрос был полон вызова.
Герман мог бы и не отвечать, но они благополучно встали в затор — усечение инфраструктуры города сказалось на пропускной способности дорог. Чтобы отвлечься — ведь не отстанет, истеричка — равнодушно предположил:
— Ради Родины, ради мира, ради демократии
— Вы серьёзно? — у Николаевича был такой вид, что его вот-вот хватит удар
— Чё ты пристал? — начал выходить из себя Герман, — Какая разница ради чего рискую? Я везде рискую головой.
— Странно это слышать, — недовольно пробурчал Николаич, потешно шевеля носом, отчего очки сползли на верхнюю губу, — от сотрудника КГБ. Нам на 80 лет Октября.
Герман вновь покосился на связного, с тоской осознавая, что терпеть придётся до Москвы. Всегда рискуя головой, он не спешил рассуждать, что рискует ради чего-то. Но рисковать ради содержимого сидора — глупее не придумать.
— Странно видеть, — сардонически заключил Герман, потихоньку вдавливая педаль газа, — сотрудника КГБ, который защищает книги от инопланетян.
Николаич внимательно прищурился в сторону Германа, по дружески осклабился и размотал вещмешок. Форзац самой обыкновенной книжки, полиграфическое издание местного производства. И только название вызвало неподдельное изумление: «Социологические аспекты жизнедеятельности гуманоидов. Наблюдения и первое сотрудничество. Углич 1996 год»
— Это опасно? — пытался переварить полученную информацию Герман, выводя УАЗик на недавно возведённую  вылизанную улицу 80 лет Октября.
— Если пришельцы наши враги — очень опасно. И это понимают очень многие в руководстве. И есть те, кто хотят сотрудничать, надеясь пожить подольше. Они считают, что жабы похожи на людей. Вот она, родная.
Николаич сосисочным корявым пальцем указал на кремового цвета «фастбэк» с продавленной подвеской. «Что он на ней цемент возил, про себя ворчал Герман, приноровившись поставить УАЗик в тени молодого тополя, близ сквера.
 Николаич засеменил к своей машине. Герман задержался, оглядываясь — нехорошо засосало под ложечкой. Правой рукой он неуловимо расстегнул кобуру, нащупал предохранитель. Чем плох «Вальтер», так это тем, что при мгновенном бое необходимо наловчиться снимать с предохранителя. Волнение ушло глубоко под дых, когда к «Волге», как по сценарию приблизился немолодой лейтенантик, которому и форма-то была не впору.
— На рыбалку собрались, — слышал обрывки фраз связного Герман. Полному ученому даже не нужно было демонстрировать добродушие — он ещё ничего не понимал, — С Заволжска. Документы? Пожалуйста, — горе-связной торопливо влез в салон машины.
Лейтенантик, чьё нутро выдавало "чекиста", неторопливо развернул документы. Герман трезво оценил ситуацию. Улица пустынна даже для вечернего времени. Вдалеке пара зевак, что просматривают тротуар. Их отгоняют, резкие на движения, люди в штатском.
— А номера московские, — как бы между прочим констатировал факт лейтенант, захлопывая корочку.
Николаич явно сплоховал ещё тем, что замер с открытым ртом. Взвизгнули рессоры, и лейтенантик едва успел отскочить в сторону.
— Прыгай! — всхрипел, будто от натуги, Герман, раскрывая дверцу. Николаич едва успел вцепиться в вязаную накидку кресла, как машина юзом ушла в сторону. Сзади кричали, пару раз ухнуло — пули безнадёжно отскочили от траченой жестяной стенки машины.
— М-москва, — безнадёжно квакнуло существо в синей панамке. Герман едва сдержался, чтобы не растратить силы левой руки на короткие удары по бесполезной туше связного.
— Заткнись, говнюк, — только и процедил он, рассуждая как выбраться из города.
Их не преследовали, или не успели — значит, операция была импульсной, на проверку, которую они не выдержали. Хорошо если так.
УАЗик благополучно миновал щебневый перешеек и заскользил по не высыхающей сельповской колее к заброшенным постройкам.
— Ради книжек, — брызгал слюной распаляющийся Герман, — Ради книг просраться.
— Не в книгах дело, — мёртвым голосом пролепетал Николаич, впиваясь глазами в угол ветрового окна.
За замызганным, словно запорошенным кофе, стеклом близ шоколадных вымоченных в навозе балках застыл серебристый купол метров шесть высотой. Во всей человеческой грязи он выглядел не столько впечатляющим, сколько чужим. Герман попытался резко подать назад. УАЗик тем же юзом преодолел чудовищные сгибки земли пополам с соломой и мазутом. Из-за обрушенной кирпичной кладки, что оставалась незаконченной с «перестройки», вытянулась высоченная живая масса. Антропоморфная зверюга-жаба сжимала в когтистой лапе что-то сильно смахивающее на станковый пулемёт.
Сверкнуло до жгучей боли в глазах. Подвеска машины ухнула, лопнули стёкла, почему-то свистнул ветер в ушах и мир перевернулся. Герман машинально жал на газ. Верный УАЗ, надрывно жужжа ротором, пахал заросли мясистой крапивы. Дёргало нёбо от запаха жжёного металла и сладковатого мясного духа.
Машина издохла, уткнувшись в прогнившую изгородь. Герман как в тумане ухватил лямку вещмешка и матом поторопил связного.
— Шевелись, — теребил он учёного. Николаич безвольно повалился на кресло, открыв часть обуглившегося до белых костей плеча.
Пока Герман судорожно сглатывал тошноту, связной успел открыть, наполненные мукой, стеклянные глаза.
— Ради чего… — бессвязно прошептал он и опустил веки.
Сухо треснуло. Гортанно, будто железкой прошлись по батарее, рыкнули. Над колеей, что оставила машина появилась тупая башка пришельца. Герман всё ещё сжимал лямку сидора. Кажется, ему не убежать. Но этот сидор, эти никчёмные книжки — то, ради чего он ещё может жить. Других мыслей не осталось. Как в замедленной съёмке зелёная лапа подкрутила в бластере шпенёк; Герман на непослушных ногах скользнул по мокрой крапиве через изгородь в тёмный овражек. Синий почти ночной воздух полыхнул бирюзой, сзади дохнуло жаром, в уши ворвался грохот. И Герман побежал.
Исчезли вопросы. Он хватался за лямки вещмешка, как за последнюю ниточку жизни.