Юрий Медных
Сын земли
Легенда
Иван, падая навзничь под ударами людей князя, учащих его уму-разуму после его пьяной выходки, чувствует, как из осенней земли в него холодком вливается сила. «Это матушка помогает!» – благодарно понимает он, побочный сын князя и бывшей княжей горничной-полонянки. Скромная, красивая и смекалистая, она, едва малыш перестал брать грудь, была отправлена господином в далекую его вотчину, где и ушла в землю с тоски. Челядь исхищряется ужалить гордеца происхождением, но куда им – не было бы ему казни, повинись он перед князем. И полукровка, обнаженный по пояс и прикованный к дубовому настилу, приподняв голову в ссадинах и запекшихся волосах, увидел на крыльце стареющего князя в его любимом кресле, обшитом зеленым бархатом. Ближе к помосту злорадничают злобствующие сродники жены: насладиться им надо его страданиями унижения. А за толпой раболепной дворни стоит понуря голову грустный Олег, боярин опальный.
Кивнул он Ивану, встретясь взглядом, мол, гибнешь, непутевый, ни за полушку.
«Безродный и есть безродный» – досадует Иван, вынужденный жить слугой у отца – господина. Князь нарек его «Безродным», вырастил и держит при себе стремянным и хмурится на его соколиный взгляд из-под собольих бровей, на ухватки молодецкие. Есть тому причина в отцовском сердце: княжич молод и хил.
Приглянулась стремянному фигуристая горничная князя с занозинкой во взгляде Глафира Андреевна. На просьбу стремянного о женитьбе принахмурился князь, застигнутый врасплох взрослостью своего байстрюка, но поразмыслив, просветлел лицом: руби деревце – по тебе: рожденный от рабы и женись на рабе. И отпраздновал Иван свадьбу.
А боярин Олег, умеющий рассудительной беседой занять гостей и примирить спорящих, за вольнодумство да за прямое слово разорен князем Румяным. На княжей охоте познакомился Иван с опальным боярином. Вот уж где челядь заскрежетала.
А вчера отмечал Иван день своего ангела. Хорошо начал да бесславно закончил он праздновать свое двадцатипятилетие: задумчив; смоль волнистых волос, аккуратных усов и курчавой бородки обрамляют мужественное, слегка нервное лицо. Иван коротко осмотрелся: ни единого достойного лица… ни одной пригожей молодки – не с кем перемолвиться – душу порадовать, и решил он в чарке утопить ее. В путаных закоулках хмельного ума понимает себя Иван белой вороной среди гостей – холопов князя. Непонятны им и потому смешны несвязные его откровения. Не увидеть бы имениннику и самой малой радости в празднике, если бы Олег с боярыней не заглянул поздравить друга. Гости нахохлились: невдомек им, что не ради них опальный здесь.
Поднял голову Иван – кудри волной рассыпались на плечи; просветлел взором, узнав друга; встал во весь добрынин рост, но недолго сознание боролось с хмелем, и все-таки рассмотрел Олег и сейчас в друге княжича-богатыря. А богатырь, уронив голову, сполз под стол, и жена отвернулась, конфузливо улыбаясь гостям. Она, почему-то не имея детей, быстро располнела и обабилась – служанка, но дома с боярскими замашками.
– Помогите же! – воззвал к человечности гостей щуплый Олег, поднимая друга.
Ивана вынесли в сени: на свежем воздухе он заметался, ловя блекнущим ртом воздух.
– Гла-а-ашенька! – тяжело позвал он.
– Глафира Андреевна! – из уважения к другу назвал ее полным именем боярин, – Подойдите же.
– Пусть он там околеет! Бражник несчастный! – хмельно отмахнулась она под глумливые улыбки гостей.
А утром протрезвевший Иван, прознав о застольной выходке жены и не рассчитав брезгливого удара, лишил ее жизни. Неподобающее слуге действо с женой князь решил примерно наказать. И не в жене дело, а знай холоп свое место – времена тревожны – князь не бессмертен, а княжич молод и хил. А случай помогает разрубить Гордиев узел с Иваном.
Посреди обширного двора под неприветливым осенним небом соорудили помост. С четырех его сторон – конюшие: сто раз каждый из них должен обрушить палку с плеча. Князь дал знак, и могучее тело Ивана обожгли четыре удара потешающихся конюших: мол, попался, гордец…
– Полегче с насмешками! – огрызнулся Иван.
Заплечники было опешили: так неуместно прозвучало «полегче». Малая эта заминка отозвалась в толпе говорком. Хрястнули еще четыре издевательских удара, будоража в Иване злость: недостойные глумятся.
– Не вам, что ли, говорю! – зарычал Иван.
– Ну, малый, ты даешь! – осклабились заплечники. – Чай не на гулянье, – и врастяжку оходили гордеца еще разок.
– Покрепче ему, зазнайке! – взвизгивают в толпе. И это злорадничанье стрелой впилось в сердце Ивана.
– Вы что, оглохли! – рявкнул он на палачей.
– Ого-го! Га-га-га! – запокачивались, опершись на дубинки, удальцы. – Распотешил.
– Эт-то что за скоморошество! – сгустив брови, привстал из кресла князь.
Конюшие, вздрогнув, утроили рвение; по толпе прошел гул одобрения.
– Ну, каты! Я вас предупредил! – напрягаясь, распаляет в себе злобу поверженный.
Крепки княжеские оковы, но россиянину сама земля – мать: затрещали дубовые доски. А богатырь изогнулся в поясе и на глазах у ошалевшей с отвислыми челюстями толпы грохнул половину помоста оземь. Конюшие, выпучив красные яблоки глаз, шарахнулись. Толпа – в стороны. А злобствующие сродники жены, обламывая ногти, скребутся в ее толщу.
Князь плоскостью меча охаживая дворню, ринулся на непокорного. А тот в щитах из поломанного настила пробивается со двора. Князь настиг его и ударил, но только жалкие щепки отскочили от доски.
– Уйди, князь! – Защищаясь половинками настила как щитом, горячо выдохнул восставший слуга, добавив с насмешкой, – Лучину щипать не княжее дело.
– Я т-тебе уйду, холоп! – зашелся в гневе князь.
– Холоп? – иронически присвистнув, возразил вой, отбиваясь от князя и от подоспевшей дружины. – Ты же знаешь, князь, что это не так.
Кованое копье гулко врезалось на уровне виска в «щит», приподнятый Иваном.
– Что я должен знать, собака безродная!? – взбеленился князь.
– Ну, коли так…– погасил Иван последние родственные чувства к отцу- господину. – Держись, Румяный! – и отшвырнул его с дружиной.
Конюшие, опомнившись и заглаживая смертельную вину, накатили под колени богатырю таран, опрокинув Ивана, успевшего сомкнуть над собой щиты. Но земля вновь напитала сына силой. «Спасибо, матушка!» – поднялся Иван, ломая щетину воткнуто в щиты оружия и под новым его градом разнес массивные княжеские ворота и, стряхнув с себя обломки, смешался с народом.
«Ах ты, ведьма!» – поразила князя в сердце догадка о покойной наложнице.
И как ни свирепствовал князь с дружиной и тайным сыском, Ивана и след простыл. А княжич вырос хилым и кичливым – «не опора» – досадует князь-отец, сжимая стареющей рукой меч, и страшится в годины народных волнений Ивана, но знает, что если грянет беда от недруга, то, забыв личную обиду, встанет опальный рука об руку и, полнясь силой земли-матери, они сокрушат врага. Пользуясь этим, старый князь не снимает с терпеливого Ивана опалы.