Юрий Медных
ПОЕДИНОК
– При чем тут кино! Пулемет и пушка у танка имеют определенный сектор обстрела, а у себя под носом он достать не может – слепой, – доказывает Генка Прутков напарнику Петьке Лапшину, машинально вертя в руках каретку перфоратора, а в это время в мастерскую вошел старший механик.
– Лясы точите, а работа стоит, – заметил он устало, вытер ветошью руки и закурил «беломор».
Ребята засуетились, собирая инструмент.
– Иван Никитич, а танк, если к нему близко, пулеметом возьмет? – как бы мимоходом спросил Петька.
– Кого? – не понял мастер.
– Эх ты, Лапша! – толкнул товарища в плечо Генка. – Показывают же в кино: с гранатами на танк, а он пятится.
Мастер улыбнулся и прищурился, точно в прицел.
– Лапша-то, может, и верно, лапша, да случай мне вспомнился, пока папироса горит, расскажу.
Лейтенант Соснин вломился в блиндаж: воспаленные глаза безумны; молча дошел до стола и, схватив две противотанковые, метнулся к выходу. Майор, дравший глотку в полковой телефон, выхватив пистолет, – за ним, но за дверью присел: угловатая башня, задранный вверх хобот орудия, рев моторов и его, майорова рука, до боли сжимающая «ТТ». Майор приподнялся и увидел стоптанные каблуки Сосненских сапог. Убит. В горле першит от выхлопа. Но Сосненские каблуки зашевелились: мгновение и лейтенант на полусогнутых, хищно выгнув спину, пошел. «Тигр» вздрогнул и, злобно рыча, попятился. Не так ли минуту назад пятился лейтенант: загрубелые пальцы цеплялись за землю, ища помощи у нее, которую он сам обязан защитить. Грохот танка больно давил на уши; язык одеревенел, и проклятия умирали в груди.
А теперь, слепо ворочая башней, громадина пятится – пальцы лейтенанта затекли на массивных рукоятках и, точно забыв все человеческое, офицер рычит. Ухнув выстрелом из пушки, танк перевалился через склон, сдав назад. Еще мгновение, и его пулемет сведет счеты с лейтенантом.
– А-а-а-а! – прорвалось из груди бойца и тут же лопнуло, оглушенное взрывом связки гранат; он сунулся ничком, неловко подвернув под себя руку. Танк, получив-таки смертельную затрещину, резко развернулся, отшвырнув браслет разорванной гусеницы – напряжение взорвалось атакой.
Соснин очнулся от тишины, осторожно пошевелился – не ранен.
– Живы! – по приглушенному голосу узнал Дынина, своего наводчика, но говорить не хочется. Поднялся, жестом отстранив помощь, и вышел – обдало пасмурной свежестью. Поежился, ощутив ноющую боль в плече, а Дынина – за спиной.
– Батарея как? – не оборачиваясь, спросил ржавым голосом.
– Почти, товарищ…
– Которое? – перебил лейтенант.
– На левом фланге.
«Одно орудие – не потери, – размышляет лейтенант. – Но ведь, кажется…я же помню: блиндаж, гранаты…».
Долго лейтенант окончательно не мог прийти в себя: жил настороженно, в ожидании чего-то, точно силился вспомнить что-то ускользающее.
– Лейтенанта Соснина в штаб! – молодцевато крикнул в блиндаж вестовой
Вяло идет офицер: «Лучше бы уж сразу – к черту. Ведь не вырвись тогда чудом: и мне, и батарее – крышка! В лицо – смерть, а мозг обжигает: «неужели все»? нет, врешь! А рот ловит запекшимися губами горький воздух».
В штабе полка, небольшой деревянной избе с разваленными взрывом сенцами – комсостав.
Герой удивился неожиданному повороту. На свежем ветерке покруживается голова и мысли: «Черт-те что: драка как драка, а говорят, в такие мгновения жизнь припоминается. Черта с два! Получилось, что жизнь и орден на одной ленточке висели», – размышляет счастливый орденоносец.
Иван Никитич заслюнил и бросил окурок в урну, и мастерская из обожженного боем бугра стала прежней.
– Вы сами это видели? – уточняет Лапшин.
Генка, зыркнув на него, показал кулак.
– Майором я тогда был, – спокойно ответил мастер, поправил седую прядь и пошел к строптивому табулятору.
1985г.