Вернёмся к событиям на южном фланге 1-й Армии Ренненкампфа.
Своим наступлением во фланг немецкой группировке, атаковавшей позиции русской Армии генерала Ренненкампфа, в случае его успеха, свежий XXII Финляндский корпус мог бы решить судьбу сражения, если не всей кампании 1914 года на Восточном фронте...
Однако вместо этого получился конфуз, окончательно расстроивший все планы русского контрудара во фланг 8-й немецкой Армии Гинденбурга.
Русские историки пишут об этом в очень осторожных выражениях.
Вот как описывает это А. Керсновский:
«25 августа VIII германская армия развернулась для атаки, и в этот день у Бялы правый фланг ее ударной группы опрокинул отряд XXII армейского корпуса, а главные силы навалились на II армейский корпус генерала Слюсаренко.
Бой под Бялой — неудачное боевое крещение финляндских стрелков. Наша сводная бригада была разбита германской дивизией фон Моргена с потерей около 2500 человек и 8 орудий. Штаб 1-й армии, сразу увидя опасность левому флангу, быстрым рокадным движением направил туда с правого фланга XX армейский корпус. 26-го числа сражение разгорелось по всему фронту, на левом фланге достигнув чрезвычайного напряжения.
В... бою у Бялы 4 баталиона 1-й (Финляндской Л. А.) стрелк. бригады и два баталиона 3 (Финляндской Л. А.) стр. бригады с 2-мя батареями, с подошедшими затем еще двумя баталионами 1-ой Финляндской стрелковой бригады и 2-мя батареями были атакованы 3-ей германской резервной пехотной дивизией (3 полка при 5-ти батареях) совместно с бригадой 1-ой германской пехотной девизии при 4-х батареях и одной кавалерийской бригадой. Русские войска, собиравшиеся по частям, глубоко охваченные с флангов, разстреливались в 2-3 раза превосходящим в огне противником. В результате, около 6-ти часов вечера, понеся громадные потери и потеряв 8 пушек, части XXII-го корпуса начали отступать к Граеву. Двери в тыл армии ген. Ренненкампфа были открыты...»
Давайте посмотрим, КАКИЕ НА САМОМ ДЕЛЕ события происходили в бою под Бялой и ПОЧЕМУ русские полки потерпели там такое поражение.
Благо, капитан Б.Н. Сергеевский, производивший расследование обстоятельств этого боя, оставил подробные записи об этом:
«Поражение у Бялы наших частей.
Примерно через месяц мне было поручено произвести разследование о поведении в этом бою некоторых из начальствующих лиц. Опросив тогда очень многих участников боя, я составил себе следующее о нем впечатление.
24-го августа наш отряд в составе 1-го, 4-го и 12-го Финл. стр. полков при трех батареях разных дивизионов и 38-м Дон. казачьем полку, под общим начальством старшего из командиров полков - полковника Погона (к-р 12-го полка) пытался овладеть Иоганнисбургом. В качестве начальника штаба при полк. Погоне был старший адъютант штаба 3-й Финл. стр. бригады, генерального штаба капитан Верховский.
Бой затянулся до вечера и успеха не имел. В Иоганнисбурге оказывались значительные силы противника. На всем остальном фронте Мазурских озер никакой активности противника еще не наблюдалось.
Под вечер к отряду приехал из Лыка заместитель командира корпуса ген.-лейт. Стельницкий, со своим начальником штаба, полк. Уляновским. Стельницкий приказал прекратить бой и за ночь отвести части к Бяле. При этом отходе Стельницкий и Уляновский двигались вместе с колонной. На разсвете 25-го части стали на отдых на западной окраине Бялы биваком. Штаб 3-й бригады занял отдельно стоящий домик, при чем кап. Верховский, выйдя в соседнюю комнату, немедленно заснул. Никаких приказаний по выставлению сторожевого охранения он не отдал и где находился начальник отряда, полк. Погон, не знал, так как считал, что с приездом полк. Уляновского и ген. Стельницкого, его обязанности начальника штаба отряда сами собой отпали.
Между тем ген. Стельницкий и полк. Уляновский полагали, что полк. Погон и кап. Верховский управляют по-прежнему отрядом. Поэтому, немного отдохнув, они оба на своем автомобиле уехали в Лык. Уезжая, полк. Уляновский разбудил кап. Верховского и сказал ему: "мы уезжаем, начальником отряда остается Погон". Но Верховский, со сна, не понял его и сейчас же снова заснул.
В 11-м часу утра командиры 1-го и 4-го полков, озабоченные отсутствием охранения, после долгих поисков начальника отряда, нашли и разбудили кап. Верховского. Узнав в чем дело, последний стал писать приказ о высылки охранения, но в это время совершенно неожиданно начался с двух сторон обстрел бивака тяжелой артиллерией. Кап. Верховский выбежал на пригорок и увидел наступающую с запада цепь противника. Между тем на биваке поднялась невообразимая паника.
Начальник отряда, полк. Погон, спавший в отдельном доме среди рощицы, отдельно от своего полка, выбежал на шоссе и увидел скачущие мимо него в тыл зарядные ящики. На одном из них сидел командир артиллерийского дивизиона полк. Порошин, зaдepжaвший ящик и предложивший полк. Погону место около себя. Между тем около полк. Погона оказался знаменный взвод его полка. Взяв от знаменщика знамя, полк. Погон вскочил с ним на зарядный ящик и ускакал.
Вслед за начальством, в безпорядке бежал весь 12-й Финл. стр. полк и две батареи.
Несколько далее, на окраине селения по тревоге построились в полном порядке 5 сотен 38-го Донского каз. полка. Офицеров не было ни одного, так как они отдыхали в селении. В это время командир одной из батарей и ее старший офицер, шт. капитан, выскакали на пригорок, бывший впереди казаков, и увидели эскадрон германских гусар, идущий в развернутом строю из леса к нашему биваку. С разрешения командира батареи, штабс-капитан, слушатель Военной академии, подскакал к казачьему полку и, обнажив шашку, закричал: "полк, слушать мою команду! за мной!" и двинулся на встречу гусарам. Сотни двинулись было за ним, но в это время сзади появился командир полка, полк. Голубев, и скомандовал: "полк, стой!". А затем, несмотря на убеждения шт.-капитана, заявил, что полк имеет другую задачу и увел его в тыл, галопом. В дальнейшем полк, потеряв строй и дисциплину, несся по шоссе в разсыпную, распространяя в тылу панику криками об общей гибели. Благодаря этому, шедший к Бяле из Граева свежий полк (кажется, 2-й) также "отступил", бросив свои пулеметы. (!!!)
На поле сражения у Бялы остались: кап. Верховский, вступивший в командование отрядом именем полк. Погона, и те части, начальники которых оказались на высоте: 1-й и 4-й полки и 1-я батарея 3-го Финл. стр. арт. дивизиона (подполковник Аргамаков). Эти части отразили гусар, отбросили цепи противника и, несмотря на значительные потери, держались до темноты (т. е. minimum 7 часов), после чего отошли в порядке, бросив правда все орудия, так как батарея потеряла чуть-ли не 2/3 своего людского и конского состава, растреляла все патроны до последнего и имела большую часть орудий подбитыми. Противник не преследовал. Повидимому с его стороны была только конница с 4-6 гаубицами.
Дело это было передано военному прокурору, но в конце концов замято. Полковник Погон получил в командование Ораниенбаумскую школу прапорщиков. Кап. Верховский и подполк. Аргамаков награждены орденом Св. Георгия 4 ст. Пострадал (отрешен от должности) лишь полк. Порошин.
Не лишнее отметить, что в мирное время полк. Погон считался лучшим полковым командиром в корпусе.
Хочется отметить и положительную сторону: потеря орудий уже не считается преступлением, раз долг и задача батареи выполнены; капитан генерального штаба командует 2-мя полками; его мужество (под ним убита лошадь, его плащ прострелен в 3-х местах) искупает его первоначальный промах.
Кто же виноват? Импровизация сборных отрядов; случайные начальники; неясность командных отношений; пренебрежение к требованиям устава... А в конце концов - две главные и основные причины: неуменье управлять войсками и служебная нечестность, как непосредственно виновных начальников (полковников Погона, Голубева и Порошина), так и высшего начальства, не настоявшего на предании суду этих виновных*).
*) Впрочем, действующая армия освободилась от них всех, т. к. и Голубев вскорe был отрешен от должности за денежные растраты и другие преступления».
Этот, предельно откровенный, анализ боя, сделанный капитаном Сергеевским, позволяет сделать некоторые выводы:
- Сборный отряд, в составе трёх СВЕЖИХ кадровых полков Финляндского корпуса, при поддержке 3-х артбатарей и всего 38-го казачьего полка, пытался наступать на прусский городок Иоганнисбург.
Судя по всему, делалось это без разведки, «в лоб», без всякого представления о силах неприятеля в городе. Наступление это было немцами отбито. После чего, прибывший в отряд заместитель командира корпуса генерал-лейтенант Стельницкий приказал для чего-то отступить к другому населённому пункту, Бяле. Для чего это было сделано понять сложно. Можно лишь предположить, что в Бяле была более комфортная обстановка для ночлега и расположения войск. Мысль о том, что немцы будут ПРЕСЛЕДОВАТЬ отходившие русские части, никому из наших многочисленных полководцев в голову не пришла.
- Самое печальное, что в результате прибытия в отряд генерала Стельницкого в нём наступило своего рода «двоевластие». Начальник отряда полковник Погон, видимо посчитал, что отныне командовать отрядом будет Стельницкий, а тот, в свою очередь, считая себя лишь временным «сторонним» проверяющим, и не собирался командовать этим отрядом, ограничившись лишь отданием приказа об отступлении к Бяле. Давнишняя болезнь русской армии – безинициативность и стремление уйти от ответственности за свои поступки, безусловно сыграла в этом роковую роль. В результате, никто не озаботился даже тем, чтобы выставить сторожевое охранение. Измученные боем и переходами люди уснули и спали до 11 часов следующего дня. За это время немцы успели даже подтянуть к Бяле свою тяжёлую артиллерию (4-6 гаубиц), из которых и открыли внезапный огонь по спящим русским полкам.
- Это немедленно вызвало панику. Начальник отряда полковник Погон, вместе с командиром артиллерийского дивизиона полковником Порошиным, самым позорным образом бросили свои части и бежали в тыл. Вслед за ними, в панике бежал ВЕСЬ 12-й стрелковый полк и 2 батареи (из трёх, имевшихся в отряде);
- положение мог бы выручить 38-й казачий полк, но его командир, полковник Голубев, сорвал начало атаки и галопом (!) повёл полк в тыл. Казаки при этом также запаниковали и помчались во все стороны сея панику и разложение в тыловых частях. Делали они это настолько успешно, что свежий финляндский полк, шедший на выручку отряду, даже НЕ ВИДЯ ПРОТИВНИКА (!!!) запаниковал и бежал в тыл, бросив при этом все свои пулемёты...
Оставшиеся в Бяле 2 полка сохранили спокойствие и до вечера отражали атаки противника. Судя по всему, немцы в это время, в основном, ограничивались артобстрелом из гаубиц и наскоками своей кавалерии на наши позиции. Вечером остатки отряда спокойно отошли к своим. Немцы их даже не преследовали. Все орудия при этом были брошены...
- самое интересное, что эта позорная история была «замята», никто из трусов и виновных не был наказан, или разжалован. А казачий полковник Голубев, позднее, даже успел провороваться.
Самое ПЕЧАЛЬНОЕ в этой истории то, что результаты данного боестолкновения окончательно убедили командира XXII корпуса (да и многих других крупных военачальников русской армии) в слабости русских войск перед немцами.
В общем, ведь НИЧЕГО ещё не было потеряно. Да, оставили немцам 8 орудий, столько же пулемётов и 2,5 тысячи пленных. Но это была только маленькая часть огромных сил XXIIФинляндского корпуса. В этом позорном бою под Бялой участвовали менее 4 полков (из имевшихся в корпусе 16-ти (!!!) полнокровных, кадровых полков).
Сохранялось выгодное стратегическое положение корпуса, нависавшего над флангом 8-й германской армии.
Можно было бы попытаться СНОВА (уже по-настоящему) организовать удар наших полков в тыл армии Гинденбурга.
Но... войска, да и русское командование, удручённое непрерывными неудачами и провалами, уже сами не верили в возможный успех наступления.
Сергиевский вспоминал, как развивались эти драматические события:
«... Еще около полудня мы получили сообщение, что XXII арм. корпус включен в состав новой X Армии, командующий которой, ген. Флуг, прибыл в крепость Осовец. Связь с Осовцом у нас была только через Августов.
...Время шло. Темнело. Кто-то громко высказал мысль, что нельзя терять времени, надо принимать какое-нибудь решение. Генерал Б. тогда сказал, что по приказу главнокомандующего корпус должен наступать на Маркграбово, но, так как по обстановке это слишком рискованно и приведет к окружению корпуса, то он считает наиболее рациональным отойти назад к Августову, но, так как он без приказа отходить не может, то корпусу остается только одно: оставаться на месте до получения распоряжений. Сказав это, он ушел в сарай.
Мы, молодые офицеры генерального штаба, заволновались. Здесь впервые мы реально столкнулись с той "старой школой", которую так проклинали наши профессора в академии генерального штаба после Японской войны. Мы были фанатически воспитаны на правилах Суворова: "ничего, кроме наступательного" и Петра Великаго: "упущение времени смерти невозвратной подобно".
Мы решили, что каждый из нас (а мы все были одного и того же выпуска из академии - 1911 г., только Земцов - 1912 г.) выскажет свое мнение о положении. Провозглашенное в наше время в академии "единство доктрины" оказалось на-лицо: все пять мнений оказались одинаковыми: с разсветом корпусу повернуть на сев.-восток на фронт Рачки - Бакаларжево и, оставив одну бригаду заслоном со стороны Гольдапа, остальными тремя стремительно наступать с тыла на немцев, занявших Сувалки. Против немецких 9 баталионов, 36 орудий и 21 пулемета у нас будет у Сувалок 24 баталиона, 84 орудия, 96 пулеметов при 14 сотнях и командах. Это превосходство в силах даст нам возможность быстро разгромить зарвавшуюся дивизию немцев, а затем, вероятно к вечеру следующего дня, повернуть на Гольдап и притянуть на себя еще не менее корпуса немцев. Это ли не помощь Ренненкампфу?
Единство мнения подняло нашу энергию. Решено было, что молчать в таких случаях преступно, что надо проводить здравые начала управления войсками, воздействуя на начальство. Обратились к начальнику штаба. Он ответил, что дело его не касается; генерал Б. может управлять корпусом, как ему угодно. Тогда решено было обратиться к командиру корпуса. Прокурор фон-Раупах выразил готовность поддержать нас авторитетом своих "малиновых кантов". Решили итти к генералу Б. все, но докладывать старшему…
"Неужели же вы, господа, думаете, - ответил генерал Б., - что я этого не понимаю. Я вполне того же мнения, что и вы. Но только я не имею права предпринимать
движения в новом направлении, не получив на то разрешения от нового командуюшего армией. А кто, скажите мне пожалуйста, доставить мне это разрешение?!".
Последние слова были сказаны тоном вызова.
Я приложил руку к фуражке и ответил:
"Если вы мне разрешите, то я постараюсь проехать в Граево и оттуда переговорю с генералом Флугом".
Генерал Б. разыграл патетическую сцену. Он стал меня благодарить, жал руку, обнял и поцеловал, говоря, что он понимает, на какую я опасность иду, и наконец заявил, что дает свой личный автомобиль, как наиболее надежный…
Штаб же X Армии еще не прибыл из Сибири, где он формировался. При ген. Флуге только какой-то капитан генерального штаба. Вызвал его к аппарату. Оказался наш, нашего штаба корпуса, капитан Иванов, который, возвращаясь из Ивангорода, был задержан в Осовце для временного замещения всего штаба армии. Я ему передал обстановку в нашем корпусе и затем продиктовал телеграфисту примерно следующее:
"Перед командиром корпуса 4 возможных решения: 1) продолжать наступление на Маркграбово, 2) отойти к Августову, 3) оставаться на месте и 4) ударить через Рачки и Бакаларжево на Сувалки, обезпечив себя бригадою со стороны Гольдапа. Генерал Б. избрал последнее решение и на разсвете выступает, но просит командующего армией одобрить его план".
Кап. Иванов ответил, что доложит наш разговор ген. Флугу и что ответ последует через пол-часа…
Минут через 40 кап. Иванов передал мне ответ ген. Флуга. Решение командира корпуса вполне одобрялось. "Целую генерала Б. за его мужественное решение и молю Бога о победе".
...
Я доложил ответ ген. Флуга. Командир корпуса приказал раздать написанный за время моего отсутствия приказ на марш к Сувалкам. Его стали раскладывать по конвертам. В это время мне доложили, что телефон с Августовым работает и что офицер штаба, оставленный в Августове, кап. Наркевич, спешно просит меня к аппарату. Я пошел в телефонную палатку рядом с сараем и к изумлению своему услышал от Наркевича, что он только что был вызван в Августове на телеграф и ему там передано из штаба фронта, что главнокомандующий, ген. Жилинский, ознакомившись из донесения командующего X apмией с решением командира XXII корпуса атаковать противника, занявшего Суваки, признал это решение рискованным, приказал его отменить и XXII корпусу в один переход отойти в Августов!
Итак, наш стремительный марш к Маркграбову оказался ненужным, армии Ренненкампфа, которую мы должны были спасать, теперь приказывалось бросить на произвол судьбы, наше выгодное положение у Клещовен представлялось опасным и мы снова должны были делать 45-верстный переход, не считаясь ни с утомлением, ни с духом войск!
У меня было в первую минуту желание притвориться, что по телефону ничего не слышно, и скрыть это нелепое и позорное приказание. Но я тогда, в начале войны, на это не решился... Если бы это случилось годом позже, то я вероятно поступил бы иначе.
Приказ на наступление успели задержать и стали писать приказ на отход...
Впоследствии у нас в штабе говорили, что эта отмена ген. Жилинским нашего наступления послужила последней каплей терпения верховного главнокомандующего и что великий князь отрешил ген. Жилинского от должности именно за эту отмену.
На это было запоздалым и весьма слабым утешением личного самолюбия. Дело же по существу было безнадежно погублено. Помимо отказа от возможности наказать зарвавшагося врага и дать столь нужную тогда нам хотя бы частичную победу над германцами, помимо отказа от желания облегчить положение 1-й Армии, войскам нашим наносился нашим же командованием тяжелый моральный удар: ничто так не разлагает духа воинов и воли вождей, как нерешительность на верху, безцельные марши и отход без очевидной необходимости.
К вечеру, совершенно измотанные физически и подавленные нравственно, мы отошли к Августову. Противника, кроме одного пленного германского драгуна, мы не видали, отходить нам никто не помешал, но морально... мы понесли поражение».
Русский историк, генерал Н.Н. Головин пытался оправдать действия командира Финляндского корпуса и перевести основную долю вины за провал наступления на главнокомандующего Северо-Западным фронтом Жилинского:
«27 августа/ 9 сентября разыгрался также бой нашего XXII-го корпуса у Лыка. Командир этого корпуса, в ответ на приказание ген. Жилинского наступать на Видминен, донес 26 августа/8 сентября, что его корпус, вследствие понесенного разстройства в боях 25 августа/7 сентября у Бяла и Арис, неустройства тыла, отсутствия снарядов и вы-
званного предыдущими передвижениями переутомления не способен выполнить это приказание.
Впоследствии ген. Жилинский жаловался в Ставку на Командира XXII-го корпуса ген. Бринкена, как на главного виновника неоказания поддержки ген. Ренненкампфу.
Лично зная высокую подготовку и боевые качества частей XXII-го корпуса, а также энергию такого выдающегося военначальника, каким показал себя в течение всей войны ген. барон Бринкен, автор считает себя в праве, утверждать, что подобной вины на командире XXII корпуса не лежит. Автору пришлось впоследствие много раз беседовать с бароном Бринкеном по поводу первых боев XXII-го корпуса. С болью в сердце он разсказывал, как стрелковые бригады расхватывались по полкам и даже баталионам, гнались прямо с поездов усиленными маршами вперед, затем вводились в бой пакетами. Многократные просьбы ген. барона Бринкена дать ему возможность хотя бы немного упорядочить операции корпуса встречали со стороны штаба фронта чисто "чиновничье" непонимание реальностей войны. К тому же не давалось никакого ориентирования, а лишь необъяснимое "дергание" и "толкание" вперед.
Утром 27 августа/9 сентября у Лыка части XXII корпуса (около 1,25 пех. див. при 7 батареях) были атакованы немцами. Они с успехом держатся до вечера. Войска подбодрились, видя успешность отбития немецких атак. Но вечером XXII-й корпус получает распоряжение отойти к Августову. Таким образом, штаб фронта, на основании правдивого доклада командира XXII-го корпуса о невозможности 27 августа/9 сентября вести наступление, бросается в другую крайность: отводит его назад, причем, отводя ХХII-й корпус к Августову, своими же руками открывает немцам двери, ведущие в тыл ген. Ренненкампфу. Это совершенно безграмотное стратегическое решение штаба фронта телеграммой № 3139 от 27 августа/9 сентября сообщается командующему 1-ой армией:
"В виду неустроенности XXII и III Сибирского корпусов и невозможности, вследствие этого, им перейти в наступление, Главнокомандующий приказал ХXII-му корпусу собираться в Августове, чтобы базироваться на Гродно и прикрыть это направление, а III Сибирскому корпусу собираться на Граево, чтобы базироваться на Осовец. Войскам I-го Туркестанского корпуса оставаться в Ломже. В виду этого, назначенное вчера наступление на Видминен 20-ти баталионов не состоится".
Мы видим, НАСКОЛЬКО расходятся поздняя (и несомненно апологетическая) версии Н.Н. Головина и мнение непосредственного очевидца и участника этих событий капитана Б.Н. Сергеевского...
Думаю, что последний более точен и правдив.
Вот что он сам сказал об этом в своих воспоминаниях:
«Теперь мне стыдно за себя, когда я вспоминаю эти первые дни на театре военных действий. Я, офицер штаба корпуса, был совершенно не ориентирован в том, что происходило у нас же в корпусе.
Я не могу утвердительно сказать, были ли командир корпуса и начальник штаба ориентированы лучше моего, но во всяком случае они меня и Земцова ни с чем не
знакомили и почти ни в какие разговоры не вступали. Я, например, не знал и до сих пор не знаю, была ли, и с кем именно, у нас в Граеве телеграфная или телефонная связь кроме как с крепостью Осовцом.
После двух безсонных ночей, день 27 августа был для меня еще более смутным, чем 26-е. Помнится, что в Граево начала прибывать голова III Сибирского корпуса. Стали говорить о смене нас сибиряками. Командир корпуса выезжал днем по жел. дороге в кр. Осовец для переговоров, с кем - теперь не помню. Вернувшись, он говорил о необходимости для корпуса отдыха, а вслед затем было получено приказание (вероятно штаба фронта, так как наш корпус ни в какую армию не входил) о сосредоточении XXII корпуса к Августову (т. е. об отходе на 40 верст). И это в то время, когда, как мы теперь знаем, но и тогда было несомненно известно штабу фронта, перешейки между Мазурскими озерами перешли в руки противника и, следовательно, армии ген. Ренненкампфа начинала грозить судьба Самсонова!
Ген. Головин в своем труде "Восточно-Прусская операция" утверждает, что об отводе XXII корпуса к Августову просил сам генерал Б., указывая на то, что корпус разстроен боями. В боях 24, 25 и 26 августа участвовали только четыре из шестнадцати стрелковых полков корпуса. Можно ли, при этих условиях говорить о разстройстве корпуса или его крайнем утомлении? Не проще ли сказать, что разстроен был сам начальник главным образом тем, что не знал, как приняться за управление своими многочисленными войсками?
Как бы то ни было, с наступлением темноты наши части должны были очистить Лык, Гросс-Просткен и Граево и двигаться к Августову. В Граеве оставались выгружающиеся головные эшелоны сибиряков.
Противник освобождался от той "финляндской" угрозы, которая висела над флангом и тылом его корпусов, обходивших уже 1-ую армию...»
Как видим, главное свое поражение русский XXII-й Финляндский корпус потерпел без боя, оно было моральным и ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫМ. Была потеряна уверенность в своих силах, зато появилось и крепло своего рода «чувство неполноценности» перед германской армией, как проклятие преследовавшее русскую армию все годы Первой мировой войны...
Сергиевский вспоминал некоторые сцены отхода XXII Финляндского корпуса из Восточной Пруссии:
«...генерал Б. подозвал меня к себе...
я получил не совсем понятное приказаниe:
"Переезжайте на путь западной колонны и регулируйте ея движение".
Не знаю в чем должно было заключаться это "регулирование" движения колонны, имевшей по приказу своего начальника, но я рад был скрыться из штаба и, не распрашивая, так как это было бы все равно безполезно, откозырял и, сопровождаемый своим драгуном Семеновым, рысью двинулся на запад вдоль нашей государственной границы.
Сделав верст 10, я попал в д. Помяны, где выехал на путь западной колонны. Части ее останавливались на большой привал.
Здесь я оставался до подхода арьергарда колонны, а затем на рысях стал нагонять ее главные силы. Тянулось группами и в одиночку много отсталых. Лица их были истомлены и озлоблены. Принимая меня за врача, они не стеснялись в выражениях и громко критиковали высшее начальство. В одной из таких групп я услышал умышленно громкие слова о том, что наш командир корпуса немец, что его родной брат в германской армии и что потому то мы и отступаем.
Я вступил с этой группой стрелков в разговор, сказал, кто я такой, уверил их, что командир корпуса не немец, а швед родом, что его брат тоже русский генерал, что отход делается для того, чтобы занять более выгодное расположение, что это приказано свыше, а сам генерал Б. хотел наступать.
Стрелки сразу повеселили и чрезвычайно горячо меня благодарили.
"Ведь за неделю мы более 300 верст отшагали взад и вперед, а неприятеля вовсе не видали", говорили они, "и никто ни разу не объяснил нам так, как вы".
Виноваты ли в этом их ближайшие начальники? Я думаю, что не виноваты, так как едва ли и они могли что-нибудь понять в безцельных мотаниях частей XXII арм. корпуса.
А где же было пресловутое "каждый воин должен понимать свой маневр"?
...
3-го сентября, дивизия противника из Сувалок двинулась на Августов. Огнем своей тяжелой артиллерии она безнаказанно громила несколько часов позиции нашего арьергарда, легкая артиллерия которого недостреливала до противника.
Понеся никому не нужные потери, арьергард этот отошел в леса, на пол-пути между Августовом и Липском. "В соответствии с этим" штаб корпуса перешел в погост Рыгаловку, где мы и осели почти на две недели. Первые наши операции были закончены».
Требуются небольшие пояснения и комментария к этому.
- Форма одежды офицеров генерального штаба русской армии, того времени, была очень схожа с формой военных врачей, как это ни странно. Поэтому солдаты нередко принимали Сергиевского за незнакомого им военного врача и не стеснялись в выражениях. Так получилось и в этом случае. Обратите внимание, что УЖЕ ТОГДА (в сентябре 1914 года многие солдаты УМЫШЛЕННО ГРОМКО при незнакомом им офицере (пусть даже они думали, что это врач) РУГАЛИ СВОИХ КОМАНДИРОВ последними словами.
Господа офицеры, увы, старались «не замечать» таких настроений, видимо полагая, что они сами-собой как-нибудь пройдут. Однако, недовольство и злоба в солдатской среде, вызванные горькими поражениями, бестолковщиной, напрасными потерями и равнодушием офицеров, накапливались и нарастали.
Можно понять и солдат, которые ЗА НЕДЕЛЮ прошагали БОЛЕЕ 300 ВЁРСТ, взад и вперёд, не видя неприятеля и без всякого толка. И НИКТО из г.г офицеров не нашел времени поговорить с ними по-человечески, подбодрить, объяснить смысл этих передвижений. Отношение к солдатам, как к бессловесной «серой скотинке», к сожалению, были в царской армии далеко не редким явлением.
- как отмечает Сергеевский, и «ближайшие начальники» солдат ТОЖЕ ничего не могли понять в бессмысленных мотаниях войск то вперёд, то назад, без соприкосновения с противником.
В этих бесполезных маршах и были впустую израсходованы энергия, силы и настроения войск русского XXIIФинляндского корпуса.
Мощнейшее соединение, которое, при умелом руководстве и применении, могло бы круто изменить всю стратегическую обстановку в Восточной Пруссии не сыграло НИКАКОЙ роли в судьбе 1-й русской Армии Ренненкампфа. Только 4 полка (из 16 имевшихся в нём) имели боестолкновения с неприятельскими войсками. Остальные части, после изнуряющих маршей, отступили на свою территорию и заняли там оборону.
Штаб корпуса на долгое время расположился на погосте с характерным наименованием: «Рыгаловка»...
На фото: в.к Дмитрий Павлович (в центре) в Инстербурге, Восточная Пруссия. август 1914г. Ах, как хорошо всё начиналось для 1-й русской Армии там...
Продолжение :http://www.proza.ru/2011/10/17/401