... Порой меня спрашивают, как я сочиняю сказки. Я говорю что-то о бурной фантазии, об образах, крутящихся в голове, припоминаю, что сама прочитала множество сказок и вот поэтому... А на самом деле я не знаю ответа. И я не придумываю и не сочиняю сказки - они живут во мне, дожидаясь своего часа, чтобы выглянуть наружу. Вот и сейчас...
Лицо без маски.
Дождь. Идёт дождь. Самый настоящий осенний дождь. Не бурный летний ливень с грозой и сверканием молний, с непременным паром от земли и яркой радугой. Нет, именно холодная осенняя изморось, мелкая, колючая и большинству людей неприятная.
А ей нравится. Такая погода гораздо уютнее, и не только дома под одеялом, с кружкой горячего шоколада, с обязательно домашним сдобным печеньем, сладко пахнущим ванилью и книжкой в руках, в которой всё так же непременно - сказки. Но даже в лесу приятнее бродить под такой вот моросью. Какая-то... зовущая погода. Зовущая навстречу новому, навстречу приключениям... Да просто в путь; хоть с большой, хоть с маленькой буквы. Наверное, так повелось давно, ещё со школы, когда каждая осень начиналась с новой надежды и веры в лучшее. Наверное так. Она не задумывается над этим. Она стоит перед распахнутым в ночь окном и жадно глотает холодный ветер.
"Ветер, дай мне..." - а дальше не помнит. Что же надо просить у ветра? Надежду? Удачу? Счастье? Но она просит у ветра тишины и покоя. Покоя, чтобы успокоиться и холода, чтобы остудить разгорячённый мозг. Горячечные мысли проносятся, оставляя после себя куцые обрывки, не дающие ничего и ни к чему не ведущие. Ветер помог. Остудил.
Она отходит от окна и подходит к старому, массивному письменному столу, мимоходом лаская лакированную столешницу. Старый добрый стол, ты помнишь так много... Сколько за тобой всего создавалось: от стихов и до картин. Теперь на столе разложены маски, их много, много больше, чем было пару лет назад.
Вот кошачья маска, такая повседневная и любимая, вот маска японской лисицы-кицунэ, одеваемая редко, по настроению; маски волков - рыжего, серого и чёрного. У чёрного прорезь лишь для одного глаза - так надо. Вот маска эльфа, с длинными ушами; последний раз она надевалась безумно давно. Обожаемая маска с безумной ухмылкой и копной красных волос; это маска-спасение, маска-стена, маска-отрада. Так долго её носит... Маска цветка. Маска шута - рот растянут в хохочущем злом оскале, глазные прорези раскосые, рядом - чёрный шутовской колпак. Чёрный Шут. Злой Шут. Шут, который смеётся от боли. Ещё одна привычная маска - лицо обычной женщины, доброе, милое, нежное. Такая женщина наверняка хорошая мать и добрая жена, к такой женщине, простой как хлеб и молоко, тянутся люди. Пожалуй, оттого, что видят в ней свою мать. Удобная маска, ничего не скажешь. Маска бунтаря, маска кардинала, маска куртизанки, маска скромницы, маска развратника... Женские, мужские лица, звериные морды... Масок скопилось так много за всю жизнь, что самой первой и не найдёшь, не вспомнишь.
А когда она надела свою первую маску? Отчего, почему, зачем? Не помнит. Помнить так много и не вспомнить насущного. Смешно.
Женщина берёт маску "хорошая мать и жена", прикладывает её к лицу и только тогда подходит к зеркалу. Оттуда ей улыбаются нарисованные губы, но холодный взгляд не даёт поверить в роль. Нет, не то. Попробуем другую. Любимая, красноволосая. Рот оскалился улыбкой, но выражение глаз снова не соответствует - слишком много затаённой боли. Значит, Шут. Опять не то - в глазах нет смеха, одна только горечь. Женщина хохочет, откидывая голову и искоса поглядывая в зеркало. Неискренне! У гениальной актрисы всё должно казаться настоящим, а тут налицо фальшь. Налицо и на лице.
Не сняв маску Шута женщина начинает метаться по комнате, нервозно кусая губы и вертя головой так, будто сыплются пощёчины. Остановившись, как к спасению, она бросается к маске чёрного волка. Жёлтый нарисованный глаз безумен, того и гляди выскочит из орбиты, свой глаз наполнен безысходным отчаянием. Да, теперь кажется похоже.
Успокоившись, женщина опускается в кресло и бездумно смотрит в огонь. Сегодня холодно, поэтому камин разожжён на славу. Не глядя, она протягивает руку и берёт бокал вина, делает глоток. Терпкая горечь обволакивает нёбо, согревает изнутри. Второй бокал остаётся нетронутым. Он всегда здесь стоит. Утром она выплеснет вино, а вечером нальёт свежее. И так каждый день, каждый месяц, год, два... Она пробовала избавляться от бокала, сколько раз била его от злости, прятала - но он неизменно появляется каждый вечер там, где его когда-то оставили. Нетронутым.
Раздавшийся стук в окно заставляет гулко и часто забиться сердце. Женщина вскакивает, неловко ударившись о подлокотник, бросается к окну... Разочарованно вздохнув, она отворяет раму
- Заходи.
В комнату влетает ворон, приземляется на каминную полку, склоняет голову набок и, хитро прищурив бусинку глаза, смотрит на женщину.
- Что скажешь? - сердце медленно успокаивается, нервная дрожь проходит.
- Nevermore!
- Спасибо, - скривилась в ответ женщина, - Научила тебя на свою голову...
-Холодно сегодня, - хрипло каркает ворон, - Я смотрю, ты сменила маску?
- Ага. Нравится?
- Что-то в этом есть, но не очень... Мрачновато.
- А что делать? - женщина протягивает руку, ворон слетает на неё, перепархивает на плечо. Женщина слегка морщится от острых когтей, но протягивает ворону привычное угощение - кусок сыра - "Вороне как-то Бог послал кусочек...
- Мяса! - каркает помрачневший ворон, - Или морковку наконец. Ты со своим сыром меня..., скажем так, достала.
- Ну извини, - женщина всё-таки улыбается, - канон - дело святое.
Если бы вороны умели буркать, он бы буркнул. Но по всему видно - доволен, что давняя подруга наконец улыбается и пытается шутить.
В комнате устанавливается тишина, лишь потрескивают дрова в камине да оплывают свечи.
- Я прилетел на огонёк, - нарушает тишину птица и тут же многозначительно замолкает.
- Я догадалась.
- Зажигаешь?
- Да.
Опять тишина.
- Почему ты не попробуешь снять маску?
- Зачем? Мне и так хорошо.
- Скажи лучше - не страшно.
- И это тоже, - соглашается женщина, - Я боюсь...
- Ничего ужасного ты в зеркале не увидишь - только правду.
- А если я боюсь именно её? - женщина поворачивается к ворону нарисованным волчьим глазом, - Я всё-таки хочу жить, как это ни странно звучит, а узнав правду... Как я буду жить дальше?
- Ты её знаешь - и тем не менее живёшь.
- Только потому что прячусь и избегаю. Взглянув правде в глаза... Как я буду жить?
- Ты задаёшь слишком много вопросов. Поэтому получаешь в ответ "Nevermore". Попробуй... по иному.
- Не умею.
- Учись.
- Поздно...
Ворон в ответ расхохотался, слетел с плеча и, перед тем как вылететь в окно, бросил
- Попробуй!
... Дрова в камине догорали, превращаясь в угли. Угли рассыпались золой. Зола остывала. А женщина всё так же сидела в кресле не в силах подняться, даже просто пошевелиться. Если бы не часто вздымающаяся грудь, она бы сошла за мёртвую. Сброшенная маска валялась на полу. А женщина продолжала сидеть не шевелясь и пытаясь, со всей отчаянностью приговорённого к смерти, понять, осознать, переварить, принять... Принять то, что увидела в зеркале. Принять отражение как самое себя.
Ведь из зеркала на неё посмотрел призрак вечного, неистребимого Одиночества. И даже не его тоска, и боль, и обида, и гнев, и слёзы так напугали женщину. По настоящему ужасным в Одиночестве было лишь то, что в его глазах яростно пылала надежда...
03.08.11
Больная Фантазия.
Златоглазая Повелительница Желаний сидела в центре цветка магнолии слоновой кости, раскрывшего лепестки навстречу ночи и Луне. Её и саму теперь звали Лунита - Дитя Луны - имя, данное ей много тысячелетий назад. Пришла пора для нового имени, но дать его было некому. Фантазия опять была больна. И болезнь эта была не Ничто, как некогда.
Если бы в Фантазию попал взрослый человек, он бы сравнил болезнь, разъедающую страну с... сифилисом. А виноваты как раз были именно взрослые люди, скопом бросившиеся в Фантазию. Взрослые и подростки. Жизнь в Человеческом Мире стала настолько обыденна, тускла и тягостна, что взрослые начали искать спасения от неё в мире сказок. Но в этот мир они несли свои, взрослые сказки. И бурная фантазия подростков раздувала эти сказки до немыслимых размеров. В Фантазии больше не было места первозданной чистоте...
Бастиан, постаревший, поседевший, покрытый морщинами, сидел вместе с Лунитой в центре цветка магнолии и потрясённо разглядывал Лабиринт, заполонённый эротическими статуями. Хотя большинству из них больше бы подошло название "порнографические". Под каждым кустом, в каждой тени что-то шебуршало, стонало и хрюкало. Совокуплявшиеся парочки (троечки, четвёрочки и т.д.) были столь... фантастичны, что, казалось, их могла выдумать лишь больная фантазия.
Какая горькая ирония! Какой несчастный каламбур! Именно это и было правдой - Фантазия была больна.
- Лунита... Думал ли я, когда открывал Фантазию для Мира Людей, что... случится... такое?! Я не мог себе даже представить...
- И я не могла, мой дорогой Бастиан. Никто не мог. Скажи... - Девочка-Королева помолчала - Мир Людей... Он стал таким же?
- Нет... Вроде бы. Я не знаю, Лунита, - честно признался старый сказочник, - Понимаешь, люди... Они придерживаются определённых правил, живя в своём мире. Очень редко там истинные чувства выпускают наружу. Люди всего боятся, Лунита: боятся осуждения, косых взглядов, чужого мнения... А тут им бояться некого...
- Тут они могут быть самими собой, - закончила королева, - Только... Разве люди в самом деле ТАКИЕ?! - и Лунита посмотрела вниз, где компания голых грудастых эльфиек с непомерно длинными ушами пыталась поймать гигантский скачущий фаллос на ножках.
Бастиан проследил за взглядом Повелительницы Желаний и покраснел от смущения. Сама Лунита оставалась невозмутимой, словно не понимала значения происходящего.
- Ведь эти девушки - люди, Бастиан. Они не жители страны. Скажи, у вас люди теперь выглядят также?
Бастиан задумался. Эти юные девы могли на самом деле быть добропорядочными домохозяйками, или закомплексованными подростками, или же - чем чёрт не шутит - представительными мужчинами, директорами предприятий. Они могли быть кем угодно - в стране Фантазии стало возможно всё.
- Я не знаю, Лунита, - опять повторил он, - У нас теперь тоже... Не каждый есть, кем он кажется.
- На севере Фантазии опять война, - Девочка-Королева теперь смотрела на Луну, но видела ли она её? - Племена... как вы их называете... мутантов пытаются захватить земли исконно там обитавших народов. И я не могу вмешаться, потому что эти мутанты - не люди, а порождение человеческой фантазии...
- Тебе тяжело, Лунита? - осторожно спросил Бастиан.
- Да, друг мой. Мне как никогда тяжело не вмешиваться и лишь наблюдать, - королева помолчала, - Знаешь, те же мутанты - не так уж и плохи сами по себе, они могли бы стать новым народом Фантазии, но... В них слишком много осталось от людей, их породивших. Эта агрессивность, эта жадность...
- Ты знаешь чего я боюсь, Бастиан? - продолжила Лунита после недолгой паузы, - Я боюсь, что все эти новые существа - мои старые подданные. Да-да, Бастиан, не удивляйся, - королева подняла руку, не давая сказочнику перебить себя, - Они - те жители Фантазии, что попали в Мир Людей через Ничто и стали Ложью. А теперь они нашли способ вернуться домой. Но не только их обличье, сама их суть изменилась до неузнаваемости. Двойная, тройная ложь... Ложь в энной степени, прошедшая через людские страсти - кто теперь узнает их истинное Я? Да и осталось ли оно?..
- И ты... Ты тоже... тоже ничего не можешь сделать?! - спросил потрясённый Бастиан, - Ты - Златоглазая Повелительница Желаний!
- Ты правильно сказал, - грустно улыбнулась Девочка-Королева, - Я Повелительница Желаний, _любых_ человеческих желаний. Фантазия безгранична, здесь возможно всё и как я могу отнять у людей их мысли, мечты, сны? Кем они будут, лишившись последнего, что у них осталось? Пусть гадкого, плохого, испорченного, искажённого, но это - их Фантазия!
- Но что же делать?! Лунита, что делать?! Как спасать Фантазию? - на Бастиане лица не было, - Если ты не в силах, то кто же?..
- Не вправе, - мягко поправила Лунита, - И боюсь... что уже никто.
- А дети? Если человеческий ребёнок даст тебе имя?
- Ваши дети тоже изменились. Они теперь рано становятся взрослыми. Ты думаешь, здесь нет детей? - Лунита кивком указала на Лабиринт, ставший борделем, - Или их нет во всех этих войнах, восстаниях, смутах?
- Нет, Бастиан, от нынешней болезни Фантазию не излечить, пока люди не изменятся. А это значит - почти никогда.
- Почти? - старый сказочник ухватился за слово, как утопающий хватается за соломинку, - Значит надежда всё-таки есть?
- Надежда есть всегда, дорогой Бастиан, но лучше бы её не было. Мы живём только благодаря надежде, но кто знает - не тщетна ли она?
Бастиан промолчал. Ему, старому, многое повидавшее на своём веку человеку, когда-то легендарному Спасителю Фантазии, нечего было ответить.
А внизу, в саду Девочки-Королевы, продолжало стонать, пыхтеть, совокупляться, убивать, пожирать и дохнуть то новое, что принесли в Фантазию, в обмен на Живую Воду, люди.
07.08.11
Кукольник.
Чёрная фигура вальяжно раскинулась в кресле. Вальяжно - но только на первый взгляд. Чувствуется какая-то напряжённость. Словно внутри фигуры находится туго закрученная пружина, готовая в любой момент распрямиться. И тогда обладатель этой пружины подскочит и куда-то рванётся. Неважно куда - лишь бы убежать. От себя.
Не поймёшь кто это - мужчина или женщина, старый человек или молодой... Да и человек ли? Чёрный балахон свободно ниспадает, скрывая очертания тела, белая маска на лице плотно прилегает к коже; перчатки и те - так плотно обтягивают длинные кисти, что видно каждую косточку, каждую жилку.
Белоснежная маска оставляет жуткое ощущения мертвенности живого. Или живости неживого. Просто белое полотно, на котором можно нарисовать что угодно.
Обладатель маски называет себя Кукольником. Иногда - Хозяином. Он и впрямь хозяин своих марионеток, которые сейчас разыгрывают перед ним спектакль. Пьеса называется "Алиса в Стране Чудес", но она так же далека от сказки безумного математика, как маска - от живого лица. Фарс. Но - по приказу Хозяина.
Кукольник жадно следит за своими марионетками; даже ноздри его трепещут от еле сдерживаемого возбуждения, не имеющего, впрочем, ничего общего с обычными плотскими страстями. Кукольник возбуждён жизнью. Той жизнью, которой он тщетно стремится достигнуть, которую ищет и не находит, которую может воспроизвести лишь здесь - на сцене своего собственного кукольного театрика.
- Не так! - внезапно срывается на крик Хозяин, - Ты - сегодня Алиса! Забудь, кем ты был... была вчера. Ты Алиса, вот и будь ей. И ты, бывшая Алиса - сегодня ты Безумный Шляпник! Где твоё безумие?!
Кукольник резко дёргает рукой, и Алиса-Шляпник, словно повинуясь невидимым нитям, падает ниц. Мягкое личико из шёлка искажается страданием
- Хозяин... - шепчет марионетка, - Хозяин... не надо... Я... буду стараться, Хозяин...
- Вот и старайся впредь. - Кукольник внезапно успокаивается, и куколка медленно поднимается с пола. В пуговичных глазах - боль, страх... и непонятное обожание своего господина и повелителя.
Спектакль продолжается. Хозяин цепко следит за "актёрами"; его туго натянутая маска еле заметно морщится, когда он подмечает неточности игры. Но пока он молчит.
На сцене появляются две королевы, Белая и Красная. Сегодня они тоже поменялись местами, потому что такова прихоть Хозяина. Марионетки неприязненно косятся друг на друга, но послушно играют роли. Они могут ненавидеть друг друга, любить, но Хозяин для них превыше всего. Его слово - закон, его желания - милость, его гнев - смерть. Он их Создатель и их Палач. Он - Кукольник.
Но Хозяин всё равно недоволен. Марионетки слишком... неживые, чтобы играть Жизнь. А жизнь нужна ему, исступлённо, безумно, как воздух. Всё, чего хочет Кукольник - это жить. Хоть как-нибудь, но только - жить!
В припадке бешеной ярости он вскакивает с кресла, хватает марионеток в охапку и швыряет их на пол. Куколки, лишившись сцены, тут же замирают сломанными игрушками. Хозяин топчет их тела, но они уже не чувствуют боли... Кукольник отшвыривает ногой бесполезные ныне обрывки шёлка и ваты и бросается опять в кресло. Там он сидит, обхватив голову руками и что-то бормочет, всхлипывая и задыхаясь. Наконец, немного успокоившись, Кукольник поднимается и медленно идёт вглубь дома. Там, в тяжёлом резном шкафу спрятана его любимая кукла, которую он бережёт пуще зеницы ока.
Кукла? Нет, человек. Некогда живая девушка. Хозяин бережно достаёт бездыханное тело, нежно обняв его, смотрит в мёртвые, остекленевшие глаза
- Дорогая... Ты сыграешь сегодня? Для меня?
Девушка молчит. Не труп и не живая. Ещё одна марионетка. Любимая кукла.
Кукольник сажает тело на стул, становится на колени и шепчет
- Дорогая, ты сегодня так прекрасна... Ты всегда прекрасна - теперь. Почему же ты молчишь? Ведь я подарил тебе Вечность, любовь моя... Молю тебя, скажи мне хоть слово!
Тело молчит. Да и как оно может говорить, если у него давно забрали душу? Но Кукольник этого словно не замечает: он молит и молит сказать хоть слово, улыбнуться, сыграть... Он шепчет, что она - его последняя надежда вернуться к жизни, что кроме неё у него никого нет...
За окнами встаёт рассвет, а Кукольник всё так же стоит на коленях и, безумно улыбаясь, шепчет слова любви. Неживая девушка всё так же смотрит на него мёртвыми глазами и мёртвые губы, чуть изогнувшись, улыбаются неживой улыбкой. Вечность - только для них двоих...
08.08.11
Дома и дороги.
Сны проходят сквозь друг друга как стебелёк проходит сквозь стекло. Атомы дрожат в воздухе, расслаиваются, словно дым от сгоревшей свечи, оставляя за собой горький запах шипящего стеарина.
Дома проходят сквозь друг друга словно сны. Все три дома видны явственно, но каждый из них дрожит и расплывается, оставляя после себя зыбкое марево. Три дома - три дороги. Три родных дома. Два из них видны, но всегда чувствуешь, что находишься в третьем из них - последнем. Пока или навсегда последнем?
Первый дом казался вечным; мнилось, что он найдётся и через века. Второй всегда был временным, но тоже казалось, что он будет всегда. Привыкнув, что "всегда" не бывает, не знаешь, каким считать третий дом.
Каждый из них драгоценен: первый - тем, что потерян, второй - тем, что туда не вернёшься, третий - тем, что можешь потерять.
Дома находятся во времени одновременно, но каждый - в своё время. Никогда не соприкасаясь в реальности, они, тем не менее, едины в своей непохожести. Каждый из домов всегда был своим и никогда своим не был. Каждый был домом, так и не став до конца Домом.
... я берегу то, что мне не принадлежит...
К каждому из домов ведёт своя дорога; три Дома - три Пути. Первый - самый долгий, второй - самый длинный, третий - самый тяжёлый. Но сейчас слились лишь два из них - первый и третий. Вторая дорога ко второму дому так и не появилась; она лишь подразумевается.
Первый Путь пересекает реку и ведёт через лес. По этой дороге можно двигаться гигантскими прыжками, зависая в воздухе, почти лететь, дотрагиваться до верхушек деревьев. Два путника начинают дорогу одновременно, но один из них на шаг впереди. Второго сдерживают цепи, путающиеся в ногах и он тяжело бредёт, разматывая цепи, в то время как первый путник летит вперёд. Первый сбросил то, что его держало ещё за рекой, второй тащит ношу в лес. Для первого лес - родной, знакомый до последней веточки, и потому он скользит по золотистому воздуху. Второй пробирается наощупь в тени деревьев, оглядываясь на каждый шорох.
Первый путник видит одно единственное дерево в жёлтых листьях посреди остальных зелёных, и с радостным криком подлетает к нему. Лаская золотую осень, путник зажимает в горсти пятипалый лист, словно ладонь дорогого, давно потерянного друга. Спустившись вниз, первый путник видит второго, остановившегося отдохнуть под этим же осенним деревом - единственным в летнем лесу.
Второй путник по прежнему несёт свои цепи, пусть и снятые с ног, но несёт в руках отдельные звенья. Цепь сама распалась за время пути, но выбросить жалко.
Первый путник показывает на монумент из белого мрамора, стоящий неподалёку и говорит
- Видишь? Я построил его из своих камней - мне тоже стало жалко их выкинуть. Но разве он не прекрасен? И я всегда смогу прийти сюда и полюбоваться на него, не таская лишнюю тяжесть. А так бы он остался простыми камнями...
- Что можно построить из звеньев цепи? - угрюмо спрашивает второй путник.
- Да, из них ничего не построишь... Но их можно переплавить! - радостно восклицает первый, озарённый счастливой мыслью.
- И что я сделаю с переплавленным куском металла? - сомневается второй, - На что он годен?
- Да мало ли на что, - не унимается первый, - Выкуешь себе меч или кинжал - он будет крепче обычных. А можно, - мечтательно продолжает первый, - выковать ажурные ворота и поставить их перед домом...
- Посмотрим, - второй всё так же угрюм, - На это нужно время.
- Но ты не сможешь быстро идти, - сокрушается первый, - Или хочешь - я помогу тебе их нести? Будет легче.
- Я никуда не тороплюсь и свою тяжесть понесу сам, - упорствует второй, - Если торопишься - беги вперёд.
- Нет-нет, пойдём вместе, - уступает первый, - Медленно - так медленно, главное - не поодиночке.
Путники идут по первой дороге дальше. По пути их настигает закат. Первый путник понимает, что один бы он дошёл до наступления ночи, но ведь со спутником и тьма не страшна.
В красном закатном свете, переходящем в синий цвет ночи, они видят, что подошли к концу первой дороги и понимают, что конец первой дороги - лишь начало третьей, ведущей к третьему дому. Когда они ступают на начало третьего пути, просыпается утренняя заря. Оставив позади ночь, спутники начинают свой Путь по третьей дороге...
15.08.11