(Это будет в основном о медиках и о больнице, хотя, конечно, детектив - как без детектива?Об одном прошу: не искать у меня исторических ошибок - сама знаю, что и госпиталей таких не было, и операций, и препаратов. Но ведь Холмс - выдуманная реальность, а не трактат о Викторианстве - уж простите мне накладки).
ДЖОН УОТСОН.
День не задался с самого начала. С рассвета и с погоды. Случайные облака потянулись друг к другу, как магнитом, потемнели, нахмурились. Начало накрапывать, да так и затянулось до вечера. Соответственно, и головная боль терзала меня весь день до вечера. Я делал обход, диктовал фельдшерице назначения, перевязывал, прикладывал стетоскоп, вдыхая тошнотворный запах чужого пота, и перед глазами висела мутная пелена.
В половине первого Бенджамин Грей из второй «чистой» палаты, всю неделю шатко балансировавший между жизнью и смертью, наконец, твёрдо решил умереть. Сиделка Лиз Колверт вбежала в ординаторскую с сообщением об этом, и мы трое, побросав дела, припустили к нему, хорошенько не понимая, зачем – проводить ли в последний путь, отговорить ли от оного.
Бенджамин – жертва скверного пива с многолетним стажем – хрипел и булькал на своей постели, заливая всё вокруг зловонной кровью из варикозных вен пищевода. Фельдшерица принесла лоток с колотым льдом и заставляла его глотать кусочки, которыми он давился, и они снова выскальзывали из его губ, уже густо розовые, и падали на пол.
Леонардо – сторонник радикальных мер в силу своей молодости и итальянского темперамента – предложил сделать тампонаду. Вот только сам он делать её не умел и предоставил такую честь Роксуэллу, сторонником радикальных мер отнюдь не являвшемуся. Гарри мялся, дёргал себя за белокурую прядку и косился в сторону двери, где бледной и молчаливой тенью металась и заламывала руки дочь Бенджамина – старая дева тридцати восьми лет, чья внешность придавала её настоящему статусу известную стабильность. Гарри явно рассчитывал на то, что Бенджамин успеет помереть прежде, чем к нему прикоснутся. Однако, старый пьяница не торопился.
Наконец, решили тампонировать. Гарри делал, я держал и, перемазавшись с ног до головы в крови, за два часа Бенджамина мы всё-таки с божьей помощью уморили.
Он уже лежал, укрытый с головой, на каталке, а я всё мучался вопросом, надо ли вообще было затеваться с проклятой тампонадой и хорошо ли то, что опытный хирург пошёл на поводу у мальчишки – пусть даже гениального мальчишки и пусть даже у мальчишки, ратующего за жизнь против смерти.
В опустевшей палате таяли на полу кубики льда, и Лиз собирала окровавленные простыни.
Смерть всегда возбуждает пациентов, заставляя примеривать её на себя, и уже через полчаса из палат понеслись тревожные звонки – большей частью по пустякам:
«Вчера мне было лучше, а сегодня хуже, доктор. Скажите, это – рецидив?»
«Не беспокойтесь, мистер Уайт, так бывает. Скоро снова станет легче».
«Почему моя рука опухает, сэр?»
«Вы перенесли операцию. Небольшой отёк после этого естественен».
«Нельзя ли микстуру от головной боли, доктор? Я чувствую, что моё давление снова повысилось».
«Нет-нет, не волнуйтесь, с давлением всё в порядке. Но я велю дать вам лёгкое успокоительное».
«Скажите мне всю правду, доктор: я умру?»
«Рано или поздно конечно, мисс Мэриузер, но не надеюсь, что это произойдёт слишком скоро».
Старуха Мэриузер диковато посмотрела на меня, и я только тогда понял, что сказал что-то не то. Но мне было не до извинений. Я явственно чувствовал стальной обруч, сжимающий мою голову, как при испанских пытках. К горлу подкатывала тошнота. А ведь мне ещё предстояло оперировать. Две операции было назначено с перерывом в час, и если одна была достаточно тривиальной, то с другой я предвидел немало возни.
Работа в «Муниципально-арендованном клиническом общепатологическом экспериментальном консультативном госпитале Гримсби Мэрвиля», которую я получил по протекции моего нового компаньона – загадочного не то мыслителя, не то авантюриста Шерлока Холмса - устраивала меня во всех отношениях. Она была дьявольски интересной и разнообразной, не привязывала меня к определённым часам – я сам планировал свои дни, подарила массу новых приятных знакомств и связей, позволяла совершенствоваться и экспериментировать, и лишь в одном представляла определённые трудности: я бешено уставал. Сказалась старая контузия и моя общая астения, я недосыпал, мучался головной болью и перепадами давления, стал много курить, но никому не жаловался, опасаясь, по правде сказать, лишиться такого прекрасного места.
В госпитале работали светлые умы. Здесь было самое новое медицинское оборудование, строжайше соблюдались принципы асептики и ещё строже – автономия. Не думаю, чтобы в Лондоне – да что там, во всей Европе – нашлось бы другое похожее заведение. При этом никакие медные трубы нам не досаждали – благодаря всё той же автономии – и мы могли позволить себе опробовать на практике кое-какие новшества. Так, например, сегодня речь шла о том, чтобы попробовать новый способ соединения кишечника после гнойного грыжесечения, позволяющий избежать стеноза – нередкого для таких операций сужения просвета кишки, доставляющего пациенту множество неудобств.
Операции на брюшной полости вообще проводились нечасто и были сопряжены с массой опасностей, а тут дело осложнялось ещё и преклонным возрастом пациента. Но мы решились на это, и теперь, закончив обход и отдав все нужные распоряжения, я мысленно проделывал предстоящую операцию шаг за шагом, стараясь предугадать, каких «подводных камней» нам следует опасаться. Головная боль мешала мне сосредоточиться. «Нужно отдохнуть, - подумал я. – Полежать с закрытыми глазами на кушетке в ординаторской хоть десять минут».
Однако, подойдя к дверям главного холла, я сразу понял, что об отдыхе придётся забыть – у дверей меня поджидал смуглый большеротый человек в безупречном костюме, но с пронзительным и насмешливым взглядом наглых ярко-зелёных глаз. Я невольно скривился от почти физической боли: передо мной был адвокат Червиковер.
- Я представляю интересы сэра Балтимора Джорджа, - без предисловий заявил он.
- Так и знал, что этот глупец непременно обратится к вам. Ну, и что дальше?
- Вы не слишком любезны, доктор Уотсон.
- Вряд ли вас это удивляет.
Адвоката Червиковера с трудом терпел любой из врачей. Он специализировался на исках к моим коллегам, потому что не закончил когда-то медицинский факультет университета и считал себя крупным экспертом-медиком. По-адвокатски въедливый и до неприличия сребролюбивый, он зачастую брался за самые безнадёжные дела и выигрывал их, попросту беря оппонентов измором. Я познакомился с ним около года назад, когда имел неосторожность дать свидетельские показания во время процесса по поводу убийства его брата-журналиста. Адвокат Червиковер своими придирками к каждому моему слову довёл меня до нервной почесухи, я потерял контроль над собой, вспылил и был оштрафован и выставлен из зала за неуважение к суду.
Что касается сэра Балтимора Джорджа, то это был двадцатипятилетний наследник баронского титула, отчаянно толстый обжора, пришедший к нам лечиться от ожирения. Беда в том, что соглашаясь глотать таблетки, сэр Балтимор ни за что не соглашался отказаться от привычки к болезненному обжорству, и самое эффективное, что можно было бы здесь предпринять, это заклеить барону рот пластырем, а лучше зашить.
- Сэр Балтимор утверждает, что вы искусственно затягиваете сроки лечения с целью вымогательства у него денег, - сказал Червиковер, улыбаясь.
- Право, Червиковер, мне не до этого сейчас, - поморщился я. – Мне предстоит тяжёлая операция, я неважно себя чувствую, а ваш Балтимор Джордж не выполняет врачебных рекомендаций, следовательно, это он, а не я затягивает сроки лечения. И денег я с него не вымогаю, а наоборот, отказался бы и от них, и от него самого с превеликой радостью.
- А как же клятва Гиппократа? – насмешливо спросил Червиковер. – Там ведь ясно сказано, - и, подняв вверх острый палец, он процитировал: «... и не отказывать в помощи никому, кто бы ко мне за ней не обратился». Кажется, получая звание врача, эту клятву принято приносить, доктор? И вы её, вероятно, тоже приносили?
- Разумеется, - буркнул я, чувствуя, что теряю почву под ногами.
- Ведь не хотите же вы стать клятвопреступником?
- Червиковер, что вам надо? – прямо спросил я. – Ваш Балтимор хочет на меня в суд подать? Бог ему в помощь. Я устал от него, но это ещё полбеды. Беда в том, что сейчас я устал вообще, потому что мне, как я уже сказал, предстоит сложная операция, а после разговора с вами у меня наверняка будут ещё и дрожать руки. Так что прошу вас... я прошу вас, Червиковер, оставьте меня в покое, пожалуйста.
- Я ведь хотел только предупредить, - осклабился он. – Моя работа, как адвоката, собственно, состоит в том, чтобы улаживать проблемы моих клиентов, не доводя их до суда. По мере возможности, конечно.
- Если не суда, то чего он хочет, бога ради?
- Вы прекрасно знаете, чего он хочет. Он хочет, чтобы вы сделали ему операцию.
Я прислонился спиной к холодной крашеной в горчичный цвет стене:
- Червиковер, я не могу ушить ему желудок. Если он этого не понимает, поймите хоть вы. Во-первых, это опасная травматическая, калечащая операция, которая может погубить пациента. А во-вторых, он в месяц растянет свой ушитый желудок до прежних размеров, если будет по-прежнему поглощать пищу в таких количествах. А он, вот именно, будет.
- Вы – врач, и это ваше дело убедить пациента в необходимости соблюдения врачебных рекомендаций.
- Но я – не психиатр, Червиковер.
- Вы намекаете, что мой клиент не в своём уме? – улыбнулся Червиковер. – Но, как вы сами только что заметили, вы не психиатр – разве вы можете судить? Или, - он прищурился, - вы настаиваете на этом утверждении?
Я почувствовал, что сейчас заплачу.
Спасение явилось неожиданно – в лице нашего патологоанатома Джереми Мэртона, за неординарную внешность метко и даже в глаза величаемого Воблой.
- А-а, Червиковер! – радостно возопил он своим хрипловатым от природы голосом. – Неужели и вы, наконец, слава господу, заболели? Надеюсь, что-нибудь венерическое? Мой музей очень давно не пополнялся органами сифилитиков, знаете ли. Я уже соскучился.
- Вы намекаете на печальную судьбу моего брата? – вскинулся Червиковер, надеясь смутить и надавить на совесть. Увы, он пошёл по проторённому пути, не принимая в расчет особенностей собеседника, и немедленно был бит.
- Да уж, - сокрушённо покачал головой Мэртон. – Судьба, достойная сожаления. А вы-то ещё больший проныра, как я погляжу. Странно, что из вас двоих его первым прикончили.
Червиковер только губами хлопнул. А я почувствовал горячую благодарность к Мэртону. Но адвокат не был бы адвокатом, если бы так легко терпел поражение.
- К вашему, Мэртон, сожалению, я здесь по служебной надобности, - ухмыльнулся он. – Так что бренных моих останков вам, увы, придётся подождать.
- Жаль-жаль, - поцокал языком Мэртон. – Терпения-то мне бог не отмерял. Да и коллеги мои, уверен, предпочли бы видеть вас в баночке с формалином у меня на полке, нежели так, наяву.
- Это я почту за комплимент, - поклонился Червиковер. – Ну, доктор Уотсон, мы с вами ещё увидимся, - и ушёл, прочно испортив мне настроение на весь день.