ВАРЕНЕЦ
Что есть жизнь? Знаете, да? Жизнь – это... органика, движение, окружающий мир, да? А вот и нет. Жизнь есть то, что было когда-то. А происходящее - это будущие воспоминания. И то не все. А лишь те, из восторга: вот то была жизнь! А ныне… ну, какая это жизнь, простите меня? Суета. Тревоги. Потери. Однако не стоит забывать, они были и в прошлом. БЫЛИ – в этом все дело. Были, как говорят, да сплыли, без следа и отметин. И что на уме в таком разе, - в осадке? А в осадке поперечная разумению истина: жизненно то, что имеет свою кончину. Свой венец.
Всякий раз, когда проезжаю мимо Пинигино, пытаюсь увидеть тот самый дом, где жили и приютили меня мамина сестра тетя Нюра и отец их детей дядя Гриша, но не нахожу его. Вот он косогор, к которому прижимался тот дом, вот она речка Иня, где купались все, кроме меня, - Эмка, Майка и Вовка, но дома нет. Нет и пепелища. Все здесь не так. А ведь было когда-то тут большое село, с улицами вдоль речки и поперек. Сейчас это деревушка в десяток дворов. Вопреки разору один ушлый открыл магазинчик, притулил его автостоянкой к трассе Кемерово – Промышленная – Новосибирск. Но своей вызывающей белизной стен и голубизной наличников он лишь подчеркивает убогость дряхлых жилищ по соседству. Село умирает. Да чего там, считай, умерло уже. Жаль.
Жаль? Чего? Я ведь прожил там месяца три, всего-то. Не больше. И как жил? Впроголодь. Без отца и матери. Нашел, о чем горевать.
Нашел. Без материнской ласки, да, но не без внимания со стороны всех, с кем жил. Дядя Гриша учил меня играть на балалайке. И ведь научил. И мы пели с ним под смех девчонок:
«Располным полна моя коробочка,
Есть и ситец, и парча.
Пожалей, душа моя, зазнобушка,
Молодецкого плеча»…
А карапуз Вовка пускался в пляс. И ведь было это. Было.
Кстати сказать, и с пропитанием стало получше. Полевая зелень появилась – щавель, черемша, которую здесь почему-то называют колбой, и даже мука откуда-то. Тетя Нюра испекла в русской печи хлеб. Такой замечательный, душистый! Объеденье! Наверное, мама присылала каким-то образом какие-то деньги. Она писала: устроилась уборщицей в учебное заведение с мудреным названием ФЗО.
В школе дела пошли на лад – оказался в центре внимания любопытных. Их, учеников младших классов, набралось человек шесть. И занимались мы не в самой школе, которая красовалась своими широкими окнами на взгорье, а в какой-то избенке с темными стенами и прокопченными окнами. У меня на зависть всех был новенький учебник «Родная речь», атласный такой, с картиной Шишкина «Рожь» на обложке. За то, наверное, что ребятишки из-за красивой книжки заразились чтением, я стал получать одни «пятерки».
Но были и грустные минуты. Когда в доме оставался один, потихоньку хныкал. И молился богу. Подходил к иконе, она, как обычно бывает в сельских домах, висела в «красном углу», у притолоки, складывал ладони в лодочку, кланялся и шептал:
- Мать, святая богородица, помоги мне. Я к маме хочу.
Но уши у богородицы были заложены окладом из фольги. Наверное, поэтому она меня не слышала.
И все же настал тот день и час. Подошел ко мне дядя Гриша, торжественный такой, потрепал мои вихры и сказал:
- Ну, что, Адик, к мамке поедешь?
Это был, пожалуй, единственный случай, когда я ничего не имел против этого имени. Оно мне не нравилось. Девчонки дразнили: «Адик – оладик. Адик – оладик». Я бегал за ними, чтобы показать им, какой я оладик, а их это еще больше зудило. Потом, узнав, что по метрикам я вовсе не Адик, а Вадим, стал «воевать» за свое настоящее имя, хотя и оно хуже Васи или Сережи. Не отзывался, если меня называли Адиком. Так ведь нашлась засранка, которая нашла, как ковырнуть меня. Кликала: «Вадим – херувим». И хихикала. Дурочки они все. Что прицепились? Когда же дядя Гриша спросил, хочу ли к маме, забыл, что я не Адик, – возликовал.
… Тетя Нюра разбудила меня засветло. Одела потеплее, – повязала поверх фуфайчонки свой шерстяной платок, будто я девчонка и будто на улице зима. Сопротивляться не стал. Ради встречи с мамой был готов терпеть любые лишения. Вещички собрала в тряпичную сумку. Вышли во двор. Дядя Гриша уже поджидал нас на подводе. На ней «восседал» еще пузатый бочонок. Он потом меня усыпил смешным чмоканьем: что-то плескалось в нем, густое, липучее.
Дядя Гриша прислонил сумку к бочонку. Получилось что-то вроде подушки. Сказал: «Ложись». Я лег, и мы поехали. Тетя Нюра помахала нам рукой. Бочонок тут же отозвался на ухабе «поцелуем».
Проснулся я оттого, что моя подушка осела. Это бочонок скатился к дяде Грише – дорога пошла под гору. Огляделся. Впереди маячило какое-то селение. Рассвело.
- Скоро дома будем, - сказал дядя Гриша, придерживая одной рукой бочонок, другой – вожжи.
Однако ехали мы еще довольно долго. Телега мелко вздрагивала. Колеса хрустели на камушках. Бочонок больше не чвакал. Наконец, появились дома большие, двухэтажные, кирпичные – диковинка.
… Меня тискали счастливые мама, сестра Клара и еще какая-то очень красивая девушка. Такая красивая, что на нее можно было смотреть, только зажмурившись! Это была моя двоюродная сестра Ия, дочка тети Нюры и дяди Гриши. В сторонке стоял молодой парень, улыбался.
И вот тут случилось нечто непредвиденное. Мама что-то шепнула дяде Грише. Он удивленно посмотрел на Ию, потом на молодого парня. Дядя Гриша покраснел, поманил свою дочь рукой. Они отошли в сторону, о чем-то стали говорить. Мама в это время подала мне сверток. Я развернул его. И…о-о! То был пирог в клетку! С повидлом! С вожделением стал его смаковать.
Лишь вечером понял, почему мы не зашли в дом.
Взрослые о чем-то совещались. Мне было не до них и их разговоров. Я сначала отгрызал ту часть пирога, где было больше мучного, оставляя садкое напоследок. Ел осторожно, чтобы варенье, чего доброго, не упало на землю. И все же я обратил внимание, что взрослые стали как-то не так посматривать на меня. Будто прикидывали что-то. Наконец, дядя Гриша подошел ко мне, присел, внимательно посмотрел на меня:
- Ну, что, Адик, в купчишку хочешь поиграть?
Я не понял, о чем это он. Сестра присела, начала втолковывать, потом мама… Из их сбивчивых объяснений понял, что дядя Гриша сегодня не сможет заниматься продажей варенца. Ия выходит замуж, и ему надо знакомиться с родителями жениха. Мама тоже не может, - пол мыть надо. И сестре практические занятия пропускать нельзя. А варенец может прокиснуть. Он не чей-нибудь, - колхозный. Дядю Гришу за порчу по головке не погладят.
А что такое варенец? Дядя Гриша зачерпнул кружкой что-то из квадратного отверстия в крышке бочонка, подал мне. На вид это была простокваша. Эка невидаль. Но что-то темное повисло на кромке. Попробовал. О! Это была не простокваша! Особенно понравились пенки, желтенькие, коричневые, совсем темные. И твердые. Так вот что чмокало в бочонке! Забегая вперед скажу: ничего более вкусного из молочных продуктов я больше не ел никогда. Изделие, называемое варенцом, что продается в магазинах нынче, – не варенец.
Чтобы не терять время, мы снова сели на бричку, поехали на рынок. Там дядя Гриша продал пару кружек варенца, показал и рассказал, сколько денег надо брать за каждую.
- Скоро вернусь, - сказал и уехал.
Сначала ко мне подходили только любопытные. Спрашивали, откуда я такой взялся, почем варенец и кто его варил. Потом соседки по торговому ряду купили, попробовали и стали нахваливать. И торговля пошла ходом. Деньги, как научил дядя Гриша, складывал в военный планшет. Дело застопорилось, когда подошел мужичок с бегающими туда-сюда глазами и стал вместо денег предлагать мне большие цветные бумаги.
- Это облигации, - говорил он. – Знаешь, что такое облигации? Это тоже деньги. Вот видишь написано: сто рублей, пятьсот, тысяча. Видишь? Сколько стоит твой варенец? Пять рублей. А я тебе даю сто. Знаешь, что потом сможешь купить на эти деньги? Твоя мама тебе спасибо скажет.
Я почувствовал, что этот дяденька хочет меня обмануть. Стал отказываться от его бумажек. Но он все настойчивей начал уговаривать. В его нетерпении сквозила явная угроза. Мне особенно не нравилось, что он как-то нехорошо смотрит на планшет. Вдруг я отчетливо понял, что этот подозрительный человек от меня не отстанет. И я громко заплакал. Соседки, которые до этого молча наблюдали за происходящим, заголосили враз:
- Что ты пристал к мальчонку?
- Не видишь, что он не хочет брать твои липовые бумажки?
Оглядываясь по сторонам, мужичок ретировался.
Это был первый случай предчувствия назревающей беды, но не последний. В то же лето чутье спасло меня от худшего. Придется рассказать, коль заикнулся.
Играли как-то с пацанами в прятки во дворе. Я затаился за углом деревянного домика, который каким-то чудом уцелел здесь. Он почти вплотную примыкал к нашей двухэтажке. Загадочный был этот домик – ни забора, ни огородика с грядками. Кто в нем жил-обитал, никто не знал? Поговаривали, будто в этом доме бывший зэк живет. Обегаю это я вокруг домика, чтобы выглянуть с другой стороны. У входа в сени дяденька стоит.
- Эй, пацан, - окликнул он меня, - ну-ка ходь сюда.
Подхожу.
- Смотрю на тебя. Дохлый ты какой-то. Дома жрать, поди, неча?
Пожимаю плечами.
- Хочешь, я тебя кашей накормлю. Мои пацаны сейчас как раз рубают. Заходи, я тебя с ними познакомлю.
Зашел. За столом сидели два мальчишки. Один был постарше меня года на два, другой младше. Я их раньше не видел во дворе. Познакомились, кашу поели. Дяденька взял в руки баян, полилась «Цыганочка»: я-ти-та-ти-тата, я-ти-та-ти-тата. Старший вышел из-за стола и стал отбивать чечетку.
- Хочешь, я и тебя научу, - обратился ко мне дяденька. Как его звать, забыл напрочь, кажется, дядя Вася.
Бацать? Почему бы и нет? С радостью согласился. Каждый день стал ходить в этот дом, будто в школу, только с большим удовольствием.
- Ритм чувствуешь. Молодец, - хвалил меня дядя Вася (пусть это будет дядя Вася).
И вот однажды увидел этого дядю Васю не дома и не во дворе, - на улице, проезжей части. Стоит, руками мотоцикл придерживает. Издалека видно было: трофейный, БМВ. Интересно стало: откуда он взялся у дяди Васи? Рядом стоит мамин друг, Иван Петрович, который иногда оставался у нас ночевать. Помахал мне рукой Иван Петрович, чтобы я подошел.
- Прокатиться хочешь? – обратился ко мне дядя Вася.
Еще бы! Кто же не мечтает… Но тут меня будто током прошило. Что-то недоброе мелькнуло в глазах дяди Васи. Какое-то нетерпеливое желание исходило из них, похожее на то, как мужичок на рынке смотрел на планшет с деньгами. Я вдруг ясно так ощутил приближение беды. Мурашки страха побежали по телу. Кататься вмиг расхотелось. Я отрицательно замотал головой. Иван Петрович попытался взять меня за руку, но я ее отдернул и побежал домой. Следом раздавался топот чьих-то ног. Я пулей влетел в подъезд. Хорошо, что мы жили на первом этаже. Мама была дома. Я уткнулся ей в подол, задыхаясь в истеричных рыданиях.
- Что случилось? – допытывалась она. Всхлипывания мешали мне выговорить слово «мотоцикл». Мама так ничего и не поняла.
Вскоре дядя Вася куда-то исчез. Перестал приходить к нам и Иван Петрович.
… Дядя Гриша подъехал, когда от варенца почти ничего не осталось, - скреб кружкой по днищу. Счастливые оба, мы поехали на улицу Чкалова, где жила мама и где мне предстояло жить.
Не скажу, что это жилище привело меня в восторг. Мамина кровать стояла у окна. Кроме нее в комнате жили еще две уборщицы Валя и Дуся, библиотекарь Мария и медсестра Ниса, бурятка. Их кровати стояли вдоль боковых стен.
А Клара… Клара где? В общежитии, недалеко, - через дорогу.