Глава LXIX
1879, 1880
А я, несмотря ни на что, снова принялся писать! Как ни жалок вымысел, действительность жалка вдвойне. В поисках выражений забываешь о печалях жизни, а жизнь понемногу уходит себе и уходит. Ну и пусть!
Впрочем, похороны Вильмессана внесли и в действительность некоторое оживление. Вы читали подробности? До чего же всё было благолепно. Господа Аланзье и Лашо следовали за гробом. Париж был представлен господином Османом, тем самым господином Османом, который затеял перед войной большую перестройку Парижа – и лишь для того, чтобы погреть на этом руки, что вскоре и открылось, послужив поводом к его отставке. Символично, не правда ли! Представляю себе диалог у райских врат между господином Вильмессаном и архангелом. И как подумаю, что на похоронах Генриха Гейне было девять человек, мне горько становится. О публика! О буржуа! Вот негодяи! Ах вы, презренные!
Вы мне скажете, что ваш Поликарп никак не успокоится. Если хотите познакомиться с ещё большим Поликарпом, чем я, прочтите «Неизданную переписку» Гектора Берлиоза.
***
Не стану, дорогой Тургенев, передавать здесь всех проклятий моей кухарки по вашему адресу. Ваши объяснения кажутся мне смехотворными, дорогой друг. Юный Виардо прекрасно сыграл бы свой концерт и без вашего присутствия. Вот уже который раз вы обещаете приехать ко мне, и снова не держите слова. А затем вы появляетесь, и кажется, вот вы уже тут, а вы уже и уехали! Нет! Нет! Это нехорошо!
Не знаю, что там было у вас решено на «сарданапаловом пиру» у Золя, но, дорогой мой, у меня здесь прислуги всего один человек, притом женщина, и она не в состоянии приготовить и подать завтрак на шесть персон. Так что придётся вам с Гонкурами, Доде и Золя приехать ко мне по очереди. Вижу, друг мой, что в числе прочих ваших пороков любовь к шумной компании стоит не на последнем месте.
***
Дорогой Ги! Намерение министра назначить мне пенсию, как и деликатность, с которой он берётся за это дело, вызывают у меня чувство безмерной благодарности. И всё же есть нечто, останавливающее меня. Это моя гордость. Не надо отнимать её у меня! Отказавшись от неё, я не смогу больше писать. Если бы ещё можно было надеяться на то, что всё можно будет сохранить в тайне, я мог бы согласиться на пенсию как на временную меру, с тем, чтобы отказаться от неё, если судьба моя изменится к лучшему, а это всегда может произойти – в случае смерти старой тётки Каролины Комманвили вернут мне всё, что я из-за них потерял. Но ведь сохранить тайну не удастся, моё имя появится в «Оффисьель», и очень уж будет всё это пахнуть жалостью к недееспособному старику. И я снова попаду в лапы господ газетчиков!
Раз уж министр так полон доброй воли, я бы охотно согласился занять освободившееся место в какой-нибудь библиотеке, с окладом в пять-шесть тысяч и не слишком обременительным кругом обязанностей.
***
Знаете ли, что больше всего изводило меня этой зимой? Соболезнования по поводу сломанной ноги. И вот теперь, стоило мне только приехать в Париж, как всё это возобновилось. «Как, должно быть, вы страдали!» «Да нисколько!» - отвечаю всем я и перевожу разговор на другое.
Был у меня на днях Тургенев. Он очень удручён тем, что творится в его стране. Наша ещё не докатилась до такого состояния.
***
Первые дни моего пребывания в Париже я до смерти скучал. Затем с удовольствием повидался с друзьями. Всякое передвижение, всякое изменение привычной обстановки стало мне теперь тягостно. Признак старости.
Каждый день я провожу послеобеденное время в Национальной библиотеке. Читаю теперь апологетов христианства. Всё это до того глупо, что может обратить в безбожие самые благочестивые души.
Знаком ли вам Шопенгауэр? Сейчас я читаю две его книги. Вот этот мне подходит.
***
Меня снова одолевает желание взяться за описание битвы при Фермопилах. Вот сюжет, который прямо-таки меня преследует. Но я не могу себе этого позволить, пока не закончен мой роман. Я наконец добрался до Метафизики. Заставить читателя смеяться над теорией врождённых идей – ничего себе задачка? Поистине, только безумец мог взяться за такой неблагодарный труд. Но мы никогда не совершили бы ничего в этом мире, если бы не следовали ложным идеям. Это замечание Фонтенеля я нахожу отнюдь не глупым.
***
Наконец-то получил от вас весточку из Оксфорда, дорогой мой старик. Значит, совсем скверно? И вас тянет в вашу Скифию, и в Париже вам уже не работается? Не следствие ли это английских туманов? И всё-таки лучше дерьмовое состояние души, чем подагрические боли в суставах.
А меня «Бувар и Пекюше» измучили вконец. Мне кажется в иные дни, что из меня выпустили всю кровь и я вот-вот сдохну. А потом снова вскакиваю и продолжаю, несмотря ни на что.
Шарпантье берётся переиздать «Воспитание чувств». Занимаюсь с Рейе оперой «Саламбо». Когда-то мы с Теофилем Готье уже собирались предложить либретто Верди.
Комманвилю удалось снова завести лесопилку. Вот он и снова в седле. Только бы опять не постигла его неудача. Надеюсь, что не постигнет. Дело кажется мне верным.
***
Итак, договорились, дорогой Ги. Через две недели я увижу вашу милую рожицу. Сколько же я должен вам порассказать! Но условимся сразу – ни слова о реализме, натурализме и прочем подобном. Я сыт этим по горло. Какие всё это пустые слова!
***
Бренное моё тело в последние годы, в особенности же прошлой зимой, подверглось жесточайшим испытаниям. Удивляюсь, как я до сих пор не сдох и не спятил. От этих горьких чаш, следовавших одна за другой, я изрядноо постарел, как внутри, так и снаружи. И всё же думаю к весне кончить первый том. Для этого я решил провести зиму здесь, в деревне, в обществе моей кухарки и моей собаки.
***
Вот было бы славно, дорогой Тургенев, если бы вы приехали 12 дкабря, в день моего рождения. Мы бы вместе отпраздновали - вернее, оплакали - сие событие.
И постарайтесь, чёрт побери, как-нибудь так устроить ваши дела, чтобы пробыть у меня до понедельника. Как принято выражаться в вашей стране, «покорнейше вас об этом прошу».
***
Сегодня здесь у меня великий Тургенев. Предстоящий его отъезд в Россию чрезвычайно угнетает меня, так как неясно, когда он сможет вернуться. После статьи в «Московских ведомостях», где его обвиняют в связях с революционной эмиграцией, Тургенев опасается, как бы его не подвергли на родине запрету покидать поместье.
***
Беру на себя смелость послать вам этой же почтой стихотворение «Сельская Венера», которое я нахожу весьма интересным и способным украсить ваш журнал. Автор его, Ги де Мопассан, служит в министерстве образования. Я думаю, что его ожидает большое литературное будущее, это во-первых, а кроме того, я нежно его люблю, потому что это племянник самого близкого из всех бывших у меня когда-либо друзей, скоро уже тридцать лет как умершего. Одноактная пьеса Мопассана «В старые годы» шла прошлой зимой у Балланда и имела большой успех.
***
Подзаголовок моего адского романа должен быть такой: «Об отсутствии метода в науке». В этой книге я притязаю на то, чтобы произвести обзор всех современных идей. Женщины занимают там мало места, а любовь и вовсе никакого. Полагаю, что публика мало что в этой книге поймёт. Те, кто читает книги, чтобы узнать, вышла ли баронесса замуж за виконта, останутся в дураках.
***
Мне было очень грустно, когда вы уезжали. Всё у меня не ладится. Чувствую себя очень скверно. В жизни так мало радостей. И книга моя меня удручает. Результат, каков бы он ни был, не возместит потраченных на неё сил и времени. Ваше путешествие в Россию чрезвычайно меня тревожит, дорогой мой старина. Мне кажется, что на этот раз он более серьёзен, чем бывало прежде. Почему?
***
Вчера получил вашу посылку к Новому году. Сёмга восхтительна! Что до икры, то она исторгла из моей груди вопли восторга. Роман Толстого шлите в Париж на адрес моей племянницы. Комманвиль доставит его сюда. Эти три тома заранее пугают меня. При моей работе одолеть их будет трудно.
***
Да будет лёгок он тебе, 1880 год, дорогая моя девочка. Здоровья тебе, успехов в Салоне, удачи в делах.
А себе пожелаю как-нибудь закончить «Бувара» и «Пекюше». Бывают дни, когда от усталости перо выпадает у меня из рук (буквально так). Надо бы мне отдохнуть. Но как? Но где? И – на какие деньги?
***
Первые два тома «Войны и мира» - грандиозны. Это первоклассно. Какой живописец и какой психолог! В нём есть что-то шекспировское. А вот третий том сильно уступает первым двум. Автор то и дело повторяется, мудрствует, начинает поучать, и уже видишь самого этого русского барина, а не Природу и Человечество, как в первых двух томах. Хотелось бы узнать от вас что-нибудь об авторе. Это первое его произведение? Во всяком случае, карты у него козырные. Да, это очень сильно, очень.
***
«Пышка» - это шедевр. Я настаиваю на этом определении. Это шедевр по композиции, по чувству комического, по наблюдательности. Не могу понять, почему рассказ не понравился г-же Бренн. Спятила она, что ли?
***
Да, юноша! Эта ваша «Пышка» сделана мастерски. Очень оригинально по замыслу, совершенно по композиции и превосходно по стилю. Пейзаж и персонажи зримы. Психологический анализ силён. Словом, я в восторге. Какие великолепные рожи, эти ваши буржуа! И как прелестна эта бабёнка. И если бы вы в самом начале немного уменьшили её живот, вы сделали бы мне большое одолжение.
***
Горю желанием сообщить тебе, что мой ученик (так называет Каролина твоего сына) становится молодцом. У него обнаружился большой, ну просто очень большой талант. И не думай, что это во мне говорит слепая привязанность к нему. Отнюдь. Я в этом понимаю.
***
Весь день читал «Нана». После этого не спал ночь и совсем ошалел. Какие характеры! Какие крики страсти! Этот табльдот лесбиянок несомненно будет обвинён в оскорблении приличий. И что с того? Наплюйте вы на идиотов! Это ново и сделано очень смело. Нана при всей её материальности вырастает у вас в некий миф. Фигура эта по-вавилонски грандиозна. А сколько глупостей будет об этом сказано! Бог мой! Впрочем, вам, я подозреваю, это как раз и нужно.
***
Когда же кончится это гнетущее состояние неуверенности в ближайшем будущем? Я чувствую, как оно подтачивает меня, лишая последних сил.
Вот уже две недели, как томит меня страстное желание снова увидеть силуэт пальмы на фоне синего неба, услышать, как щёлкает клювом аист на верхушке минарета. Как благотворно подействовали бы эти картины на мои душу и тело.
***
Г-жа Виардо написала мне, что вы грустите у себя в России, что у вас ишиас, что она просит меня развлечь вас письмом. Если бы я только мог, дорогой старина, я послал бы вам все радости мира и все цветы жизни.
Что у нас нового? Максим Дюкан стал академиком. И зачем это ему? До чего суетны люди. А молодого Мопассана чуть было не привлекли к суду. Дело удалось приостановить в самый последний момент.
***
Эти ханжи скажут тебе, что в твоём стихотворении есть тенденция к бесстыдству. Этак можно и ягнёнка присудить к гильотине, обвинив его в том, будто это ему приснилась баранина. Что понимают в нравственности искусства эти буржуа? Что Прекрасно, то и нравственно, и ни слова более! С каких это пор чиновники обладают монополией на литературный вкус? Они чуют, что в нашем слове – сила, а всякая власть не терпит рядом с собой другой власти. Ты говорил с Музой, а эти тихони принимают тебя за растлителя малолетних девочек. И они посадят тебя на скамью, куда сажают воров, и какой-нибудь прыщавый субъект будет зачитывать вслух твои стихи, в которые сам же он и вложил гнусный смысл. И тебе дадут почувствовать, как за спиной этого субъекта выстроились вся жандармерия, вся армия, вся власть, что они давят на твой мозг невыносимым бременем, и ты почувствуешь, сколь безгранична человеческая глупость, и тогда к горлу твоему подступит такая ненависть, какой ты до сих пор и не подозревал в себе, но чувство гордости тут же возьмёт над нею верх.
Обнимаю тебя.
Твой старик.