Эрланд вышел на улицу.
Все дома в небольшом поселке были занесены снегом настолько, что почти не было видно стен.
Из сугробов, в которых они едва ли не полностью скрылись, выглядывали лишь телевизионные антенны, да кое-как расчищенные ото льда сырные квадраты окон.
Тридцатиградусный мороз зло щипал его розовые щёки и, словно расшалившийся пёс, кусал мальчишку за нос.
Мать уговаривала Эрланда не выходить на улицу, но тот упрямо надевал тёплые рукавицы и, надув губы, демонстрировал свою непреклонность - вторую неделю он мучался от того, что они должны были по неведомой причине покинуть тёплый, пёстрый Мальмё и поселиться здесь, в странном, почти безлюдном поселке, севернее Шеллефтео.
Больше всего Эрланда угнетало не отсутствие оставленных на юге друзей, а эта скудная, нищая цветовая палитра, исчерпывающаяся черным, белым, да ещё, пожалуй, маслянисто-жёлтым цветом, которыми больные, гепатитные глаза местных домов недоверчиво всматривались в его лицо.
В маленькой сельской школе мальчика приняли дружелюбно, возможно, во многом благодаря его физическим данным, а ученики старших классов часто, повстречавшись с ним на перемене, принимали его "за своего" и не скрывали удивления, когда узнавали, что он на целых два года младше.
Сделав уроки и не зная, чем себя еще занять, он, вопреки воле матери, вышел на вечернюю, занесенную снегопадом жалкую улочку, пренебрежительно отвернувшись от северного сияния - его не проймёшь этими дешевыми трюками, вроде рождественской иллюминации, когда и дураку понятно, что вся эта роскошная, но ярмарочная красота природы, временна и сиюминутна.
Валивший из труб строений белёсый дым уносился в безбрежное синее море неба, с вмёрзшими в него, застывшими бенгальскими огнями звезд.
Он отошел от дома на несколько шагов, не зная куда ему пойти, как вдруг в морозной пустыне безлюдной улицы, случайно заметил одиноко сидевшую на черной скамье небольшую фигурку.
Эрланд решительно двинулся в её направлении, не обращая внимание на уколы злобного, из ниоткуда налетевшего, ветра.
Глядя на её бледное лицо с ляпис-лазуревым взглядом тёплых глаз и тонкогубой улыбкой небольшого рта, но подумал, что эта девочка ощутимо уступает во внешности его подруге Тильде, оставшейся в славном Мальмё.
- Привет. Давно сюда переехал? - она говорила так, что каждое слово, которое она произносила, ложилось на обнажённую поверхность его "Я", будто ласка её рук и губ.
Эрланд обомлел, так как впервые в жизни столкнулся с магией девичьего голоса.
- Недавно. Две недели тому назад, - выдавил он из себя.
- Скучно тебе здесь?
- А что у вас тут хорошего!? Только снег, да дома-близнецы! С ума можно сойти, - дал волю своему возмущению Эрланд.
- Здесь одиночество шире и чище, чем обычно, - задумчиво произнесла девочка.
- Как это!?
- Да так! Вот ты в своём рыночно-людном Мальмё, где все друг другу на улице прянично улыбаются, замечал когда-нибудь, насколько все чужды один другому, насколько люди далеки друг от друга? Чем шире рот изъязвлён улыбкой, тем суше внутри душа.
- Ну....Я привык к тому, что я один...
- Я говорю о другом. Здесь, на севере, нет места кривлянию. Эти холодные и голые просторы не лгут. В бескрайних полях выветренной и ледяной тундры не осталось места для лжи.
- Я подумал сегодня о том же! - воскликнул мальчик. - Тут не так, как у взрослых, когда тебе все улыбаются в твой день рождения, а потом шепчутся о том, что надо было друзей поменьше пригласить, да и подарок слишком дорогой был куплен. Здесь всё всамделишно. Кроме этого вашего дурацкого сияния. Оно меня раздражает.
- Вроде неоновой рекламы, да?
- Послушай, а откуда ты узнала, что я из Мальмё?
- Ну, так ведь посёлок маленький. А люди охотно болтают, обсуждая новости. Поскольку новостей, обычно, кот наплакал, то любая, даже самая незначительная, приобретает значительный масштаб. Понимаешь?
- Понимаю. Как тебя зовут?
- Рагна. А тебя?
- Эрланд.
- Редкое имя.
- У тебя тоже...редкое.
Смутившись, дети смолкли, ощущая нечто невообразимо новое и светлое, нечаянно разлившееся в них какой-то мягкой, искристой радостью, каковая была ими испытана ранее только в ожидании прихода Санта-Клауса, - когда они подсчитывали оставшиеся до праздника дни, не в силах заснуть от радостного возбуждения, гадая, какой сюрприз их будет ожидать под ёлкой через несколько ночей, - теперь неожиданно преобразившись, изменилась до неузнаваемости, то ли потому, что пришла внезапно, то ли потому, что подарки были слишком необычны и почти неосязаемы.
Они помолчали еще немного, исподволь сканируя черты друг друга, проникая робкими щупальцами интуиции в то чрезвычайно неуловимое и неясное, что именуется в зависимости от обстоятельств, то "характером", то "душой".
Осторожно касаясь этого неведомого друг в друге, они лишь улыбались, в молчании минуя один занесенный снегопадом двор за другим, но, постепенно, чувствуя как разрастается между ними огромный, надежно скрытый в невидимом, радужно переливающийся ком симпатии, смелели и отпускали соловьев своих внутренних "Я".
Вольный щебет двух детей, случайно встретившихся в бесконечности северо-шведской зимы на краю тундры, диковинно звучал на безлюдной сцене ледяного театра нескольких местных полуулиц и пары недопереулков.
Они разошлись по домам совершенно счастливые, договорившись о встрече на следующий день.
- Где ты бродил целый час, Эрланд? - задала ему вопрос мать, глядя на его сияющее счастьем лицо.
- На улице.
- Понятно, что не в горах, - улыбнулась женщина. - Один?
- Не совсем.
- С кем, в таком случае, ты гулял? - не унималась мать.
- С одной девочкой.
- Как её зовут?
- Рагна, - ответил он насупившись, давая таким образом понять, что дальнейшие расспросы он считает неуместными и излишними.
- Ну, ладно. Давай поужинаем.
На следующий день он вышел на улицу еще засветло, дабы не давать никаких объяснений задержавшейся на работе матери.
Рагна долго не появлялась и только тогда, когда ему стало казаться, что он ее уже сегодня не увидит, вдалеке, между угрюмыми домами, в мутно-сливочном свете сгорбленных фонарей, он заметил знакомый силуэт.
Обжигающая волна, словно полыхающий пламенем товарный поезд, промчалась сквозь него, а сердце забилось так, что казалось мигрировало из груди в гортань.
Эрланд испытал нечто среднее между испугом и удивлением, обескураженно задумавшись:
- Как странно! Ведь она, пожалуй, и не столь красива, чтобы....терять из-за нее голову, как говорят взрослые. Но....она для меня, почему-то, как праздник. Почему она на меня так действует? Может потому, что она нечто обещает моей душе? Или говорит с ней на схожем языке?
Они гуляли бок о бок часами и мальчик совсем забывал о времени, а когда спохватывался и вынимал старые, со стертой местами позолотой, подаренные дедом часы, то со всех ног бросался бежать домой, чтобы не получить нагоняй от матери.
- Опять бродил по пустынному поселку, сын? - не отрывая глаз от пряжи, спросила его мать по возвращении.
- Почему "бродил"? Гулял, мама.
- В одиночку?
- Нет. Не в одиночку.
- Зачем ты меня обманываешь, Эрланд? Я беседовала с нашей соседкой, фру Блумквист, а она знает в этих краях всех и каждого. Так вот...нет в поселке девочки по имени Рагна.
- То есть, как это...нет?! - изумился мальчик.
- Эрланд! - в голосе женщины проскользнули тревожные нотки, - Ты либо нафантазировал себе ее, либо...Я беспокоюсь о твоём здоровье.
- Ты думаешь, мама, что я схожу с ума?! Но я её вижу так же ясно, как и тебя! И я абсолютно здоров!
- Ты пугаешь меня, сын, этими своими прогулками с воображаемой девочкой.
Мальчишка долго не мог заснуть, мучительно размышляя и мысленно соглашаясь в чем-то с матерью.
Ведь он ни разу не повстречал Рагну в крохотной сельской школе, а к тому же, несколько подозрительным выглядело то обстоятельство, что она появлялась всякий раз в сумерки, неожиданно и, как-будто не имела родительского очага, во всяком случае, он никогда не видел, чтобы она заходила или, напротив, выходила из какого бы то ни было дома.
Она никогда не рассказывала о своих родных, никогда не торопилась домой.
Расспросив в школе всех своих знакомых по этому поводу, он узнал, что в одном из младших классов учится некая Рагна, но когда он увидел эту крохотную конопатую малявку, то лишь разочарованно улыбнулся и молча пошел прочь.
Эрланд отправился на ставшей уже традиционную прогулку с твёрдым намерением разложить перед Рагной пасьянс терзающих его разум вопросов.
Он пробродил впустую битый час и уже направлялся домой, как вдруг его сзади кто-то тронул за плечо.
Он обернулся.
Перед ним стояла Рагна.
От такого, совершенно внезапного её появления, он онемел и все его слова как бы застряли где-то глубоко внутри него, а он, со странной смесью нежности, благоговения и недоверия, смотрел на свою подругу.
- Если будешь сомневаться во мне, то меня никогда у тебя не будет.
Эрланд стоял, оглушенный одной-единственной обронённой ею фразой и растерянно взирал, как она медленно удаляется прочь, а её стройная фигурка неотвратимо тает, словно свеча, сливаясь с призрачным светом сонливых фонарей.
- Я верю в тебя! - неожиданно для себя, сбросив оцепенение, выкрикнул он что было силы, прокричал во всю мощь своих детских легких, словно бросил ввысь тяжелый камень, - Верю!!!
Вернувшись домой в страшном смятении, он поспешил удалиться в свою комнату и побыстрее лечь в кровать, чтобы проницательная мать не сделала каких-то своих мрачных и пугающих выводов, заметив его эмоциональное напряжение.
С одной стороны он упрекал себя в недоверии по отношению к Рагне, а с другой, в глубине души, продолжал мучаться многочисленными и неразрешимыми вопросами, которые медленно тлели в костре его бесконечных о ней размышлений.
Эрланд в эту ночь уснул лишь под утро, весь истерзавшись и исколовшись о собственные мысли, как о стекляшки разбитой лимонадной бутылки.
Ему случалось подолгу бродить в одиночестве среди черно-серых квадратов домов, примёрзших к белым покрывалам обледеневших улиц, прежде чем из полумрака зимних вечеров, будто мистическая награда, ни вышагивала к нему навстречу стройная и высокая девочка с васильковыми глазами.
Эрланд пытался скрыть свою радость, прятал её в рукава своей распоясавшейся душе, но кажется, Рагна всё замечала, а её улыбка от этого расцветала на губах как-то по особенному, гвоздично-празднично.
Порою, эмоции в нем били, что называется, через край и хотелось, во чтобы то ни стало, сжать её, - от накатывающего на него тёмного пламени восторга, - в крепких и радостных объятиях, но вместо этого он позволял себе только трепетно пожимать протянутую ему в качестве приветствия маленькую нежную руку.
Находясь рядом с ней он не замечал ни затрещин морозного ветра, ни циничных щипков прокрадывающегося под одежду бесстыдного холода, Эрланд только завороженно внимал хрусту наста под её ногами и внимательно следил за плавным течением её речей:
- Мы молчим уже целых десять минут! - победоносно заявила Рагна, озаряя его светом своих небесных глаз. - И ты не чувствовал никакого беспокойства, правда?
- Нет. Когда ты рядом, я не ощущаю никакой тревоги.
Он хотел было добавить, что от него можно в этот момент отпиливать по куску, а он даже и не пикнет, но сдержался, решив оставить это в себе.
- Между прочим, это большая редкость - молчать на одном языке. Я специально даже не улыбалась, - хотя мне очень хотелось это сделать, - чтобы усложнить для тебя задачу чувствовать моё настроение и мой внутренний ритм.
- Ритм молчания?
- Да! Ритм молчания и ритм моей тоски. Ритм моей радости.
- Для меня это просто.
- Я знаю. Это у взрослых всё сложно. Нам с тобой достаточно короткого, мимолетного взгляда, чтобы передать друг другу всё то, чем они не в состоянии обменяться даже посредством поцелуя.
- Поцелуя? - задумчиво переспросил Эрланд.
- Ну, конечно! Вот посмотри мне в глаза! - с этими словами она направила на него излучение своих аквамариновых очей, в яркую голубизну которых тотчас же отплыл наспех снаряженный корабль его взора, совсем затерявшись у линии горизонта, где стало тонуть, углубляясь всё дальше в пучину таинственных зрачков, его воображение.
- Ты замечаешь, как я улыбаюсь тебе одними глазами? Ощущаешь, как принимаю в себя твоё "Я"? Нам не нужно для этого раздеваться, словно взрослым, да яростно что-то раскапывать один в другом, подобно собакам, которые зарыли некогда заветные кости, а теперь не могут их нигде отыскать.
- Зачем взрослые роются друг в друге, как ты думаешь?
- Им доставляет это удовольствие. Когда они находят эту свою кость, то даже кричат от радости. Они называют это оргазмом.
- Дети рождаются из-за оргазма?
- Нет. Из-за процесса рытья, кажется. Хотя, я могу что-то путать.
- Рагна, а ведь когда мы станем старше, нам тоже придется рыться.
- Наверное. Но тогда мы будем думать об этом, как взрослые. То есть, не думать совсем. А знаешь, Эрланд, некоторые люди только так и могут узнавать что-то новое о себе и о мире. Попробовав на вкус, искромсав и разрыв это вновь спустя некоторое время.
- Думаю, они так поступают из любопытства, - предположил мальчик. - Я в детстве часто ломал игрушки. Просто потому, что мне было интересно знать, как и из чего они сделаны, да что у них внутри.
- А меня бы ты сломал? - с вызовом в тоне спросила Рагна, хотя ее глаза и продолжали улыбаться, изливая свой свет на Эрланда.
- Тебя? Нет. Я никогда не причиню тебе боли.
- Люди тем больше причиняют друг другу боли, чем меньше этого хотят. И чем больше значит для тебя человек, тем более ты беззащитен перед его слабостью.
- А сила? Я думал, самое страшное - это неукротимая сила.
- Сила - ничто. Убивают только слабостью.
- Эрланд, а давай прогуляемся к морю! - сказала ему как-то подруга, а в её улыбке было что-то мечтательное и даже отрешенное.
- Так ведь оно километрах в десяти отсюда. Мы не дойдем до него. А если и дойдем, то надо будет ещё возвращаться назад. Проблемы с матерью мне обеспечены.
- Знаешь, почему люди не могут летать?
- Почему же?
- Потому что боятся совершать глупости. Они боятся даже самим себе показаться безумными. А между тем именно благодаря безумию и фанатизму люди и достигали чего-то сверхъестественного, покоряли Эвересты и открывали Америки. У каждого человека есть свои крылья. Но он ими не пользуется и они постепенно атрофируются.
Эрланд стоял перед Рагной покусывая губы и было заметно, что в нём происходит какая-то мучительная борьба.
Наконец, он бросил ей, уже убегая:
- Подожди меня здесь. Я напишу маме записку и вернусь.
Он действительно возвратился очень быстро и взглянув ей в глаза со свойственной ему прямотой, проговорил:
- Ну, что? Пойдем!
Рагна улыбнулась и взяла его ладонь в свою:
- Пойдем.
Позднее, как Эрланд ни старался, он не мог вспомнить о чем они разговаривали всю дорогу.
Он только помнил бесконечную лазурь её взгляда, да волшебство улыбки, и как мог пытался сохранить в ненадёжном ларце памяти нежное пожатие её хрупких пальцев.
Мальчишка даже не заметил, как началась метель, и снег, объединившись с ветром, принялись безжалостно колоть его щеки и подбородок ледяными иглами беспричинной ненависти.
Однако, он шёл и шёл без устали вперёд, сжимая в руке ладонь своей подруги, упрямо наклонив непокорную голову.
Лишь спустя несколько часов ходьбы по бездорожью в поднявшийся в тундре адский буран, мальчик почувствовал предательскую слабость в ногах и понял, что силы начали постепенно покидать его.
Увязая поколено в сугробах он брёл до тех пор, пока не почувствовал тошноту и головокружение, а неожиданно мощный порыв ветра не сбил его с ног, повалив навзничь.
- Эрланд! Ну, что же ты! Мы почти пришли! Ты чувствуешь, как пахнет морем! Оно рядом!
- Рагна, ты слишком многого от меня хочешь! Мне всего лишь одиннадцать лет. А я прошел почти десять километров и очень устал. Достаточно уже и того, что я вижу тебя. Что касается моря, то оно мне безразлично.
- Погоди! Что ты хочешь этим сказать? Ты не веришь в меня?
- Если бы я не верил в тебя, то не сдвинулся бы с места. Если бы я не верил в тебя, то остался бы дома. Теперь же, я ясно понимаю, что сил моих на обратный путь не хватит и, вероятно, мне придется замерзнуть.
- Нет! Этого не произойдет!
- Когда меня найдут в этой ледяной пустыне, то просто решат, что сумасшедший мальчик сам обрёк себя на смерть, отправившись в одиночку к Ботническому заливу. Маму только жалко. Она очень расстроится, - Эрланд говорил очень тихо и сонно, а когда он закончил, то и вовсе прикрыл покрытые инеем ресницы.
Рагна принялась его тормошить, трясти за плечи и, пытаясь отогреть, выдыхала ему в лицо тёплый воздух из своих лёгких.
- Мама дала мне очень точное имя. Оно означает "чужестранец", - как-будто в бреду, не размыкая потяжелевших век, заговорил Эрланд, - Я действительно чужд этому миру. И это одна из причин по которой я вижу тебя.
- Значит, ты всё-таки считаешь, что в реальности я не существую?
- Нет. Думаю, всё наоборот. В нашем с тобой мире - не существует реальности.
- Ты говоришь, как взрослый.
- Это потому, что смерть недалеко и я её чувствую. Мы с ней уже знакомы. Я знаю откуда-то, что умираю не в первый раз.
- Ты не умрёшь, Эрланд.
- Посмотрим, - мягко улыбнулся мальчик и неожиданно оживившись, открыл глаза и повысил тон: - Я взрослый, Рагна! Я слишком взрослый, чтобы всерьёз принимать этот лживый мир взрослых! Это они - дети! Злые дети...
- Говори! Говори со мной! Мне нравится тебя слушать! - Рагна растирала своими руками обездвиженно застывшие пальцы друга.
- Варежки очень теплые, Рагна. Я не отморожу ни рук, ни ног. Но вот ветер...Ветер, который дует с этого чёртового моря...Он продувает меня насквозь....
- Я люблю тебя, Эрланд.
- Что?! - он широко раскрыл глаза по роговице которых уже начала расползаться мутная поволока и его взор, стряхнув с себя сонливость, сделался острым, ясным и одновременно глубоким; это был взгляд мужчины.
Рагна не стала повторять свою фразу, а только лишь молча смотрела в его лицо с таким видом, как-будто хотела вобрать в себя не только его черты, но и выпить его очи, словно какой-то редкий, запрещенный напиток.
Он хотел переспросить её, но не потому, что сомневался в искренности сказанного или не расслышал слов, а потому, что ему хотелось еще раз услышать это.
Девочка помолчала ещё немного и вдруг заговорила, с каким-то даже вызовом чуть приподняв подбородок, и, казалось, что та отвага, которой веяло от её слов, практически безгранична:
- Я всегда любила тебя. И послушай, что я тебе сейчас скажу! Очень внимательно послушай! - с этими словами она наклонилась к его губам так близко, что он ощутил слабый земляничный аромат её щек и нежное тепло её горячего дыхания.
- Тебя вот-вот найдут. Записка, которую ты сочинил и оставил матери, сыграла свою роль. Но, когда ты повзрослеешь и тебе начнёт уже казаться, что тогда, в далеком прошлом, близ Шеллефтео, когда тебе шёл двенадцатый год, ты придумал от скуки и избытка внутреннего одиночества подружку по имени Рагна, когда ты уже будешь готов отречься от меня, я явлюсь к тебе, но не так, как сейчас, понимаешь? Я проявлюсь в твоей жизни полностью. Со всей силой реальной женщины. Нам нужно будет с тобой пройти через обычные мытарства и абсурдные пытки действительности, такие как брак, развод и прочее. Мы пройдем это порознь, прежде чем встретимся с тобой по-настоящему, в общепринятом смысле этого слова. Я имею в виду, что я должна буду побывать замужем, ты так же успеешь развестись и мы немного поизорвем свои знамена и штандарты, Эрланд, на момент нашей встречи. Но она будет! Только верь в меня!
Когда спасатели нашли Эрланда, он только-только начал закрывать глаза, слушая, доносившийся откуда-то уже издалека, голос своей Рагны и внешне не выразил никаких эмоций по поводу своего чудесного спасения.
Проведённое в больнице обследование даже не выявило у него и намёка на воспаление легких и все сошлись во мнении, что шалопаю несказанно повезло.
На все вопросы касавшиеся причин своей странной одиссеи, Эрланд, уставший от любопытства сверстников и тревожности матери, неизменно отвечал одной и той же фразой:
- Я хотел посмотреть на море.
Лишь однажды он заставил понервничать свою мать, когда спустя почти год после описанных событий, в досужем с ней разговоре, внезапно задал вопрос:
- Мам, а в том месте, где меня нашли спасатели, никого больше не видели?
- А кого они там должны были видеть, Эрланд, скажи на милость?!
- Да я просто так спросил. Ты не волнуйся.
- Ты опять! Про эту свою Рагну думаешь? Так ты с ней туда ходил, что ли?!
- Нет, нет! Что ты! Я подумал, что, возможно, вокруг меня там могли крутиться медведи или волки....
- Ни тех, ни других, к счастью, не было, - вроде бы поверив его объяснениям, отвечала мать.
Прошло двадцать три года. Эрланд давно покинул не только этот поселок, но и Швецию.
Восемь лет он уже жил и работал в Дании.
Особых сожалений по поводу своего распавшегося пять лет назад брака, он не испытывал.
Его друзья восприняли как очередную его странность и эскападу, желание отпраздновать своё тридцатичетырёхлетие в полном одиночестве.
Выйдя из ресторана, он прогуливался по набережной Копенгагена в каком-то уютном, пряном настроении, с восторгом наблюдая, как кружатся над его головой оборванные ветром лимонные бабочки листьев.
Стоявшая на его пути рослая женщина с восхитительными прямыми длинными волосами, вдруг обернулась, как-будто что-то почувствовав, а Эрланд, встретившись с её глазами и уперевшись в её лицо взглядом, замер на месте, продолжая плавание в море её глаз.
Прохожая улыбнулась и, ничего не сказав, отвела было взор в сторону, но затем, вдруг посмотрела на него с каким-то загадочным выражением.
- Извините, вы не могли бы назвать мне ваше имя? - услышал он свой голос, пытаясь унять предательскую дрожь в руках.
Изящно повернувшись вполоборота, незнакомка слегка приблизила к нему своё лицо, и Эрланд уловил давно забытый аромат земляники, исходивший то ли от её щек, то ли от дыхания:
- А разве имена так уж важны, Эрланд?
20.11.2011г.
http://www.youtube.com/watch?v=R5lGMIbDOH8&NR=1