Флакончик духов

 
 Флакончик духов Мария Орфанудаки

Посвящается светлой памяти моей бабушки, Анфисы Ивановны Трофименко (урожденной Барановой)

Выражаю свою благодарность:
Моей старшей дочери Елизавете – за ее понимание, терпение, участие и веру в мой творческий потенциал.
Моей младшей дочери Софии – за ее мудрость, живой пытливый ум и бесконечную любовь ко мне.

Музыка, которую я слушала при написании этой повести:
Ашиль Клод Дебюсси «Ближе к мечте»; «Лунный свет»; «Детский уголок, №4. Снег танцует»
Александр Мишель Жерар Деспла «New moon»
Лара Фабиан «Adagio»; «Je suis malade»

Всем, кто помнит восьмидесятые годы...
               
Один рубль двадцать копеек – ровно столько стоит заветный флакончик духов, продающихся в парфюмерном отделе местного универмага.
Рубль двадцать. Огромная сумма. И где ее взять?
У стеклянной витрины отдела стоит невысокая белокожая рыжеволосая девочка. Ее остренький, как у лисички, носик покрыт россыпью милых конопушек. Солнышко обкакало. Чуть полноватая фигурка нелепо смотрится в коротком драповом пальтишке в крупную черно-белую клетку.
Всякий раз, при очередном застегивании, пуговицы пальто противно скрипели и, выскальзывая из цепких детских пальцев с обгрызенными до мяса ногтями в заусенцах, грозили отвалиться. И отваливались, ломаясь у самого основания ножки. Нитки перетирались. Пуговицы падали и терялись.

Бабушка девочки, замечая очередную оторванную пуговицу, ругалась и, хватаясь за иголку с ниткой, сурово обещала, что если пуговица опять надумает отскочить, то в следующий раз она примотает ее к пальто проволокой. Сколько можно их пришивать? Но дальше угроз дело обычно не доходило: грозилась бабушка больше для острастки.

Девочка, не отрываясь, смотрит на флакончик духов, не замечая при этом, как долго уже она стоит у стеклянной витрины с различными духами, позабыв о бабушкином поручении. Она ведь пришла в универмаг по делу.
Маленький пластмассовый флакончик овальной формы. Сам цвета слоновой кости, с черной крышечкой, а на его лицевой стороне, в самой серединке, слегка выдаваясь вперед, красуется маленький букетик изящных, тоже пластмассовых фиалок. Крошечные цветочки насыщенного фиолетового цвета, сгущающегося к краям лепестков. Ярко-желтые точечки в сердцевинках цветов. Сочная зелень стебельков и листочков.

Девочка вздыхает и сосредоточенно принимается обгрызать ноготь большого пальца. Хотя на пальцах все давно уже обгрызено, там и стричь-то нечего.
Рубль двадцать… а восьмое марта уже через десять дней.
Подарок маме? Пока что его нет. А так хочется ее порадовать!
– Ася! – ласково обращается к девочке продавщица парфюмерного отдела – тетя Таня. – Асенька! Ну, что ты стоишь? Купить что-то хочешь, да?

Приветливо улыбаясь, тетя Таня подходит к стеклу прилавка, внимательно глядя на Асю темными вишнями глаз:
– Ася, почему ты молчишь? Точно воды в рот набрала.
Улыбка у тети Тани ослепительная, во все тридцать два идеально ровных белых зуба. От улыбки на ее щеках появляются милые задорные ямочки. Ася с немым обожанием смотрит на продавщицу, своей красотой и статью больше похожую на королеву. Точно Небожительница перед ней предстала.

Совсем недавно Ася узнала значение этого слова.
Она случайно услышала его, когда стояла в очереди в молочный отдел несколько дней назад, и оно цепко засело в ее голове. Слово было произнесено со злой иронией. Ася всегда хорошо чувствовала эмоции, их мельчайшие оттенки, их ноты. Стоящая перед нею в очереди за молоком, сметаной и колбасой немолодая дородная тетка с отекшими колоннами ног, с вздувшимися синими нитками вен на них и тяжелым астматическим дыханием зло и визгливо закричала продавщице:
– Ну, что вы почти не шевелитесь? Народу-то куча! Быстрее людей обслуживать надо! А то замерла, как небожительница!

Продавщица, молодая пухлая деваха, бросила на прилавок нож, которым только что резала колбасу. Вытерла руки об видавший виды, сомнительной чистоты передник, затем лениво и флегматично посмотрела на орущую тетку, но обслуживать быстрее не стала. Еще чего! Народу много, а она сегодня осталась одна на весь отдел. Напарница заболела.
«Людишки! – Продавщица чуть презрительно усмехнулась, прищурив глаза почти до щелочек. – Подождут, чай, не сахарные. И с сыром подождут, и со сметаной. Будут стоять. Никуда не денутся».

Время-то советское. Тогда народ не был избалован продуктами, а дефицитными – тем более. Осторожно выглянув из-за спины стоящей впереди варикозной тетки, Ася с любопытством оглядела продавщицу с ног до головы и тихонечко, одними губами прошептала новое слово: «Небожительница».
Пронзительно-красивое, гордое слово.

Но продавщица была решительно не похожа на небожительницу. Скорее, на медлительную, равнодушную корову с ленивым прищуром больших, чуть навыкате глаз, окруженных длинными, пушистыми ресницами.
Ну, точно: Буренка!
Ася знала всех до одной продавщиц этого магазина, да и окрестных тоже. Их немного: булочная, продуктовый, местный универмаг. Тот самый, что расположен у трамвайного кольца, неподалеку от железнодорожной станции.

Эта продавщица из молочного отдела была новенькой. Без году неделя.
– Чего тебе, девочка? – лениво спросила продавщица, когда очередь дошла до Аси. Девочка...
Все продавщицы во всех отделах местных магазинов всегда обращаются к ней исключительно по имени. Потому что знают, чьей племянницей и чьей внучкой является Ася.
Тетка – завуч местной школы, а что касается Асиной бабушки... Та вообще была личностью легендарной. Кто же не знает Тамару Макаровну?
Да каждая местная собака ее знает и все жители Ржевки тоже. Взрослые и дети. А вот эту не просветили еще, видимо. Ничего, скоро и она узнает.

– Мне три литра молока, пожалуйста, – вежливо сказала девочка, протягивая Буренке чек. Слово «небожительница» она аккуратно, проделав это в воображении, убрала в сокровенный сундучок своей памяти. Положила на самое дно, так надежнее будет. Теперь точно не забудется.

А вечером того же дня она спросила о значении этого слова у старшего двоюродного брата Митьки, улучив момент между двумя глотками горячего молока, которые он отпивал понемножку из большой чашки, стоявшей перед ним на столе, застеленном веселенькой, расписанной букетами ромашек и васильков клеенкой.
Это был ежевечерний бабушкин ритуал: позвать всех внуков на кухню, чтобы накормить их как следует перед сном. Тамара Макаровна наливала им по большой чашке горячего молока и ставила в центре стола тарелку, наполненную толстыми, щедро намазанными маслом бутербродами с сыром и колбасой. И они сидели втроем, старательно дуя на горячее молоко, которое от их дуновения начинало морщиниться на поверхности тонкой, но достаточно прочной пленкой. Это пенка – противная и невкусная.

И Ася, и младшая пятилетняя Катька, и семиклассник Митька молоко не особо любят, но бабушка велит его пить. Ее авторитет распространяется на всех домашних. Слово ее – закон.
Бабушку побаивается и уважает даже суровый дед. А с дедом не забалуешь! Ох, как строг!
Но бабушка все равно главнее деда.

Сестры Митьку обожают. Еще бы: старший брат! Он так много всякого интересного знает и защитит их, если понадобится. И совет даст, если необходимость будет. Всегда что-нибудь дельное подскажет, а иногда и удивит ранее неслыханным заковыристым словцом, неожиданным высказыванием.
– Мить, – повторяет Ася, – кто такая Небожительница? – Она вопросительно смотрит на брата, а тот, вздрогнув от неожиданности, закашливается, подавившись молоком. – Аська! – наконец выпаливает он, хорошенько прокашлявшись. – Вот дура-то! Так человека случайно убить можно! А если бы я подавился этим дурацким горячим молоком? Фу! Пенку проглотил! – кривится Митька.

Ася придвигается ближе к брату и стучит по его спине крепко сжатым кулачком. Бабушка так всегда делает, когда кто-нибудь из домашних закашливается, случайно подавившись. Вот как сейчас Митька.
– Ну, Мить, скажи, – канючит Ася, преданно заглядывая брату в глаза. – Мить, ты же все знаешь! Ну, кто она такая?
– А, – после секундной паузы пренебрежительно машет рукой брат, – тетка это такая, красивая. На небе живет.
– На небе? – Асины брови удивленно ползут вверх. – Как это? Разве на небе живут?

– Вот дурища ты, Аська! – хохочет Митька. Он прокашлялся, и хорошее настроение снова вернулось к нему. Митька вообще парень дружелюбный и весёлый. – Никто на небе не живет! Это вроде сказки, мифа. Ну, там боги и богини древней Греции, например. У них еще гора такая высоченная есть, Олимп называется. Во! – Он с важностью, пытаясь придать особое значение своим словам, поднимает вверх указательный палец: – Вот они и живут на этом самом Олимпе. Почти что на небе. Нектаром питаются и амброзией.
Последнее слово он медленно произносит по слогам. Сложное, длинное слово. Митька гордится, что запомнил его с первого раза, и почти не запинается при произношении.

– Все, Аська, отстань! – говорит брат, не переставая при этом улыбаться. – Хватит на сегодня вопросов! В пятом классе начнете проходить историю древней Греции и древнего мира. Сама все узнаешь. И про богов, и про небожительниц!
– Мить, ну еще один вопрос! – не отстает от брата Ася.
Она чувствует, что еще не сильно достала Митьку, и спешит расспросить его побольше.
– Мить, а что такое Голливуд?
Брат вздыхает, тяжело отдувается. Вытирает пот со лба. От выпитого молока ему становится жарко.
«Вот Аська, кукла чертова!» Ну и сестренкой его наградили! То молчит, как немая, лишь слушает, что другие говорят, и словечка из нее клещами не вытащишь. Смотрит исподлобья, а то и вовсе глаза в пол опустит. Стесняется. А у самой-то ушки на макушке. Все слышит, все запоминает, бестия! Наберется разных словечек, ей самой непонятных, но интересных и к нему потом за расспросами бежит. Как будто он – эрудит.
Конечно, с одной стороны, это приятно, но, с другой стороны, накладывает на него определенную ответственность. Он должен все знать и обо всем иметь представление, чтобы не упасть с пьедестала почета в сестринских глазах.
– Голливуд, – повторяет он за Асей, – это город такой в Америке. А тебе-то зачем о нем знать? – Митька пытливо заглядывает в глаза сестре. – А ну, отвечай! Собралась в Голливуд тикать, что ли?
– Митя! – испуганно восклицает Ася. – Ну, что ты такое говоришь! У меня же здесь дом, родители. Моя родина. Зачем мне тикать в какую-то Америку? Маленькая Катька сидит за столом тихо, как мышка, и лишь вертит головой направо-налево, глядя то на Митьку, то на Асю и внимательно впитывая в себя каждое их слово.

– Я слышала,– продолжает Ася, и ее лицо принимает мечтательное выражение, – что Голливуд – это фабрика звезд! Неужели там и вправду звезды делают? А нам учительница по природоведению говорила, что звезды – это солнца, но очень далекие, из других галактик, из глубин космоса. Значит, она нас обманула, да? А их, оказывается, на фабрике звезд делают, в Америке? Или это какие-то другие звезды?
Митька начинает громко хохотать:
– Ну, Аська! Вот фантазерка! Рядом с тобой и «Ералаш» смотреть не надо, и так не соскучишься. Да и в цирк ходить незачем. Про таких говорят: «слышит звон, да не знает, где он».
Он выскакивает из-за стола, хватает Асю за руку и подтаскивает ее, сопротивляющуюся, к большой бумажной карте, висящей на стене кухни, слева от двери.
– Смотри, дурында! Вот Америка! – Его указательный палец выстукивает по карте азбуку Морзе. – А вот и Голливуд! Фабрика звезд, но не небесных, а звезд кино! Понимаешь теперь? Фильмы там снимают всякие. Ну, считай, как наш «Ленфильм». Только американский. Понятно? Капиталистическая страна.
– Капиталистическая… – тихим эхом повторяет за братом Ася.

Она немного разочарована. Значит, враги... Вражеский стан. Буржуи.
Про буржуев она хорошо знает. Им в школе про них, капиталистов проклятых, не раз объясняли. И играют они часто по вечерам с Катькой в настольную игру про Мальчиша-Кибальчиша и самого главного Буржуина. Катькин папа эту игру им покупал, Асин дядя, муж ее тети – маминой младшей сестры.
Митька и Катька. Двенадцать и пять лет. Они приходились Асе двоюродными братом и сестрой по материнской линии.

Картонное, складывающееся пополам поле игры. Кубик и набор разноцветных фишек. Сестры играли в эту игру с упоением и восторгом. Им с Катькой никогда не бывало скучно, они все время что-то придумывали. То сценки различные с переодеваниями из сказок разыгрывали, то покупали в детском отделе универмага наборы с лоскутками всякими, а потом бабушка раскраивала им из этих лоскутков будущие одежки для пупсов, выдавала по катушке ниток с иголкой и сестры принимались за швейное дело.

Получалось у них шитье по-разному. Катька вечно спешила сшить одежку побыстрее, сметывала ткань крупными кривыми стежками сикось-накось, сильно затягивая при этом нитку, отчего ткань местами топорщилась и получалось некрасиво. Ася никогда не спешила, шила медленно, не торопясь, и стежки у нее выходили мелкими и аккуратными, прямо загляденье.
Потом обе девочки показывали свою работу бабушке. Тамара Макаровна нацепляла на нос очки, внимательно разглядывала сшитые внучками кукольные одежки и выносила приговор. Катьку ругала за торопыжничество, Асю же хвалила за аккуратность и усидчивость.
Сестрица злилась, ей тоже хотелось заслужить бабушкину похвалу, только вот подружиться с иголкой и ниткой у нее никак не получалось.
И еще обе любили играть в дочки-матери: самозабвенно возились со своими куклами, купали их, кормили, пеленали, баюкали.
За играми сестер Митька обычно наблюдал с чуть насмешливым презрением. Ему их было не понять. Мужской мир сильно отличается от женского. Существа с разных планет. Марс никогда не станет Венерой.

– Америка нам не друг! – вдоволь насмеявшись, важно произносит Митька, а стоящая рядом с ним Ася в знак согласия кивает головой.
Да, не друзья они, СССР с Америкой. Две чужих друг другу страны.
Хотя всего два года назад прилетала в Москву Саманта Смит, маленькая мисс Примирение, объединившая две супердержавы. Просто взяла и написала письмо советскому лидеру Андропову, а он, в свою очередь, пригласил ее посетить Москву с дружеским визитом.
И она приехала...
Милая, жизнерадостная девочка. Вместе с ней прилетели и ее родители. Американская школьница из штата Мэн. Саманта – мирная ласточка, переживающая, что может начаться война.

В то время все кругом говорили о возможном скором начале гонки вооружений. Говорили об этом дома, в школе, на обязательных еженедельных утренних политинформациях. Писали в газетах.
И о чем бы ни шел разговор, чем бы ни занимались люди, ежедневно над их головами висела угроза новой, страшной, ядерной, способной уничтожить за доли секунды все живое войны.

Хиросиму помнили все. И история Садако Сасами с ее тысячей бумажных журавликов потрясла Асю до глубины ее маленькой хрупкой души, вывернула ее наизнанку. Умершая от лейкемии японская девочка, которая отчаянно хотела жить и безнадежно спорила со смертью, упорно мастеря из кусочков бумаги журавликов до последних дней своей коротенькой жизни. Но до тысячи она так и не добралась. Недостающих журавликов доделали за Садако ее друзья со всего мира. Так и похоронили девочку с тысячей ее бумажных пернатых друзей. Садако Сасами стала символом неприятия ядерной войны.

И Ася, не веря в Бога, как любая советская школьница и пламенный октябренок, тем не менее, каждый вечер не засыпала без короткой молитвы, которую она придумала сама для себя. Укрывшись одеялом с головой и повернувшись лицом к колючему ворсу висевшего на стене ковра, она тихим шепотом, как заклятие, произносила текст ею же сочиненной искренней детской молитвы:
«О, Великий Боже, сделай маленькую милость, чтобы никогда не было гонки вооружений. Подай своей щедрой рукой. Аминь, дети мои... Аминь».
Ася повторяла молитву пятнадцать раз подряд и неумело, осторожно крестилась в конце каждой молитвы. Видела однажды мельком, как бабушка это делает. Почему она произносила молитву именно пятнадцать раз? Ася и сама не могла толком это объяснить. Не четырнадцать, не шестнадцать, а где-то посерединке. Это число всегда имело важный, почти что магический смысл в ее жизни.

Много лет спустя, когда у нее случится первая в жизни задержка месячных, а потенциальный жених срочно, без всяких объяснений вернется к себе на родину в Швецию и резко забудет об Асином существовании, она вместе с подругой поедет в Зеленогорск. Напьется там от отчаяния в расположенном у самого залива парке. Будет плакать в голос, размазывая по щекам пьяные слезы напополам с тушью. Долгожданная Швеция повернется к ней спиной, спустит с себя исподнее и вызывающе покрутит голым задом.
Новенький, недавно полученный загранпаспорт окажется не нужным. А потом она найдет на полянке узкое деревянное бревно, взгромоздится на него и будет ходить взад-вперед маленькими приставными шажочками, загадав, что если пройдет пятнадцать раз туда-сюда и не сверзится при этом на землю, то все обойдется. И возможная беременность рассосется сама по себе, как гематома. И тест покажет не две, а одну тонюсенькую полосочку.

Подумаешь, почти неделя задержки. Так бывает иногда. Цикл, может, сбился. Она недавно болела простудой. Антибиотики пила.
Да кого она пытается обмануть и успокоить?
Разве только саму себя, но получается это у нее как-то неубедительно и убого. Пьяная, молодая, до смерти напуганная дура.
Что она с ребенком делать будет?
Ведь она сама еще студентка.
Так и не получится у Аси пройти без запинки по бревну пятнадцать раз. Она навернется с бревна почти в самом конце, когда ей останется протопать по нему всего один или два раза, неудачно упадет и умудрится разбить одновременно обе ладони и коленки о гальку и мелкий гравий, рассыпанный тонким слоем по траве.

Ладони заживут достаточно быстро, а в раны на коленках попадет инфекция, они начнут мокнуть и гноиться. Поднимется температура, и Асе придется идти на прием к хирургу, а потом ходить к нему на ежедневные перевязки.

Через две недели после поездки в Зеленогорск Ася сделает свой первый в жизни аборт и покинет консультацию после операции с выскобленной маткой и пустой душой. Колени будут заживать очень долго.
Шведский жених пропадет с концами и больше никогда не позвонит ей и не появится. Она забудет его где-то через год. Жизнь никогда не стоит на месте.
Но это будет потом, а сейчас она молится каждый вечер перед сном, спрятавшись под одеялом.

Ася понимала, что по человеческим меркам ее просьба была очень большой. Хотя, наверное, в божественных масштабах – это не такое уж большое желание. Но молиться нужно долго, повторяя без запинки давно заученный текст. Ей нельзя лениться, иначе Бог может не услышать Асиной молитвы.
Молясь, она испытывала тайный страх: а вдруг кто-нибудь об этом узнает? Ведь даже самым мужественным сердцам порой бывает страшно. А она еще ребенок. Второклашка. О, ужас! Она, гордость класса, отличница – и вдруг молится!
Но, кроме страха, в ее душе присутствовала еще и некоторая гордость.
Ведь не лично для себя она просит, а для всей своей семьи, соседей и людей всей Земли. Понимание высочайшей важности просьбы всякий раз успешно побеждало ее страх.

У каждого живущего на Земле человека существует своя особая миссия и предназначение. Саманта Смит прилетела в Москву из Америки, чтобы говорить с взрослыми людьми, сидящими в Кремле, о мире. А она, Ася, будет молиться.
И эту память о своих долгих ежевечерних молитвах она пронесет с собой через всю жизнь вместе с другими, не менее ценными, дорогими ее сердцу воспоминаниями. Ни с кем этим не поделится и никому не расскажет. Ни бабушке, ни даже маме.

Редкие проблески света. Теплые прогалинки. Американско-советские ласточки: Смит и Лычева. Но этого ведь так мало.
Не друзья они: Америка и СССР. Ася знает это твердо. Войну развязывают не простые люди, а те, кто стоят над ними. Те, кто управляют целыми странами.
И Голливуд находится у них в Америке, а «Ленфильм» – у нас. И актеры разные.
Но Голливуд со своей «фабрикой звезд» поражает Асино воображение. Место, где обитают ослепительные красавцы и красавицы. Почти что Олимп... для Небожительницы, такой, как тетя Таня из Ржевского универмага.
Разве королева может стоять за прилавком? Несоответствие какое-то!
Место королевы – на троне, но никак не в отделе парфюмерии.

Длинный прилавок со стеклянными полочками, целиком забитыми флакончиками духов и коробочками от них. Ася знает все их названия.
Вот «Воздух осени» от «Дзинтарс», с тонким ароматом, рождающим воспоминания о мокром песке Паланги и Юрмалы. Асина мама иногда покупала их себе. Вот духи «Экипаж» – тоже от «Дзинтарс», в черной коробке. Большой граненый флакон, в
каждом сегменте которого имелось сферическое углубление. И аромат у духов сложный, насыщенный, с шипрово-древесными нотами.
Слева от них духи «Серебряный ландыш» фабрики «Северное сияние». А полкой выше выстроился целый ряд слегка запыленных флакончиков со знакомыми ароматами. Винтажные духи «Тет-а-тет» – парфюм совместного производства СССР и Франции. Чуть пряный аромат с нотами розы, который мягко обволакивал утонченный шлейф ветивера и легкой ванили.
Духи «Красная Москва» – классика бытового соцрежима. Брендовый символ советской эпохи.
Духи «Наташа» фабрики «Новая Заря» по цене один рубль пятьдесят копеек с изображением загадочной светловолосой барышни на коробочке.
«Легенда» – производства той же самой фабрики, а рядом – болгарские «Сигнатюр» в оригинальном круглом флакончике, украшенном красной воздушной ленточкой, в белой с золотом коробочке.
Духи «8-е марта», выпуск которых был приурочен к одноименному женскому празднику. У мамы были такие, одни из ее любимых. Ася их нюхала и даже подушилась ими как-то раз. Мама разрешила.

Запах этих духов напоминал Асе о зелени весенних лугов, дуновении шаловливого ветерка и чуть заметном, тонком аромате весенних первоцветов: фиалки, гиацинта, ландыша.
«Пиковая дама», «Черный ларец», «Диана».
А вот духи «Белая сирень» с восхитительным нежным запахом, дарящим воспоминания о майских сумерках, кустарниках сирени с нежной молодой зеленью веток, заканчивающихся крупными душистыми метелками соцветий, гудении жуков, тишине и тепле. Запах весны.
Каждый год Ася с особым нетерпением ждет наступления мая, ведь это ее самый любимый месяц.
Она перенюхала все духи, которые здесь продаются, пользуясь благосклонностью продавщиц отдела.

С запахами у нее с самого раннего детства сложились особые доверительные отношения. Запахи манили, будоражили, отталкивали от себя или же, наоборот, притягивали со страшной силой. Вызывали различные ассоциации, картинки, образы, которые Ася видела своим внутренним зрением и никому об этом не рассказывала. Не поверят и не поймут.
– За-па-хи... – Она произносит это слово по слогам, с придыханием и трепетом. И каждый раз, зайдя в универмаг, она первым делом кидается в отдел парфюмерии, который располагается напротив отдела канцелярии и игрушек.

Разве игрушки могут сравниться с этим вечным царством запахов и ароматов? Вот полки с косметикой, которой пользуются советские женщины. Тушь-самоплюйка, конечно же, была вне всякой конкуренции. На ее брусочек плевали, чтобы накрасить ресницы, а самые отчаянные разделяли потом накрашенные самоплюйкой ресницы при помощи иголок или булавок. Эффект получался сногсшибательный, особенно если предварительно прибегали к еще одной устрашающей процедуре – подкручиванию ресниц горячим ножом или ложкой.

На мамином столике проживала черная прямоугольная коробочка с самоплюйкой. На самой коробочке залихватски, с завитушками и красивыми закруглениями букв, коричневым цветом было выведено слово «Тушь». Чуть пониже белым цветом приписано: для бровей и ресниц.
Мама обычно интеллигентно поплевывала на белую пластмассовую щеточку, а после выводила себе черные махровые ресницы, как у бабочки. Ее взгляд становился выразительным, загадочным и глубоким.
Вот выложен аккуратный ряд пудр: «Восток», «Бархатистая», «Эллада», «Сказка», «Камелия», «Маска». Мама пользовалась «Бархатистой», которую она при помощи пуховки наносила в такой последовательности: сначала пудрила подбородок, затем – вокруг рта, щеки, лоб, а в последнюю очередь – нос.
Одеколоны, лосьоны...

Вот «Тройной» одеколон – любимый аромат Сталина, достаточно дешевый по цене. Его даже в аптеках продавали. Мужчины им душились, женщины обрабатывали порезы и ссадины, а в парикмахерских «Тройным» освежали свежевыбритые лица клиентов. Местная алкашня частенько распивала одеколон в крошечном уютном скверике, расположенном напротив крыльца универмага. Ася сама это видела.
Удобно устроились пьянчужки: зашел в магазин, купил флакон «Тройного», вышел, сел на лавочку и – принял порцию внутрь для «разогрева».
Глотали его осторожно, прикрываясь лацканами потрепанных пиджаков. Компашка эта была исключительно мужской: бабы-«синячки» попадались Асе крайне редко. Хотя имелась одна местная пьянь в юбке, которая шаталась по Ржевке. Ее появление на окрестных улицах каждый раз вызывало негодующе-презрительную реакцию местных жителей. Пьющая женщина была редким явлением в советском обществе.
Рядом с «Тройным» стоял еще один замечательный одеколон, который назывался «Гвоздика». Бабушка обычно протирала смоченной в нем ваткой кожу внуков, чтобы защитить их от укусов комаров. Помогало не всегда. Летом на третий этаж дома, где они проживали, кровососы залетали часто и в огромном количестве.

Тетя Лена, Митькина мать, недавно купила лосьон «Огуречный» и попыталась его подсунуть сыну. Подростковая физиономия брата оказалась нагло и безжалостно оккупирована прыщами. Скорее всего, они были временными, но Митька, несмотря на теткины и бабушкины утешения, злился и психовал.
Лосьон был приобретён для того, чтобы Митька смазывал свои прыщи в профилактических целях. Но, видимо, благими намерениями устлана дорога не в рай. Братец орал, как потерпевший. Возмущению его не было предела: шутка ли, ему предложили смазывать лицо какой-то жидкой огуречной вонючкой, словно девчонке. Говорите, о чем потеря мужского достоинства!
Митька победил. Прыщи ликовали и радостно размножались на оккупированных территориях. А лосьон тетка в итоге оставила себе.

Полка с зубными пастами и порошками. «Мятная», «Жемчуг». Зубной порошок «Особый». Слава богу, что Ася не застала то жуткое время, когда зубной пасты в помине не было и советскому человеку приходилось чистить зубы зубным порошком – единственным доступным для него средством. Ей про этот ужас мама не раз рассказывала.
Да, в Советском Союзе умели делать универсальные вещи. Зубной порошок успешно применяли в сферах, весьма далеких от полости рта. Им умели виртуозно мыть окна, чистить парусиновую обувь, придавали с его помощью блеск металлической посуде, ювелирным изделиям.
А как можно пройти мимо полки с аккуратно уложенными на ней, параллельно друг другу, различными мылами?
Репертуар советских сортов туалетного мыла весьма скуден. Конечно, среди этих сортов существовали и те, которые были особо популярны. Например, «Земляничное» – такое ядовито-розовое мыло с резкой отдушкой.

Асина бабушка обычно раскладывает его брусочки среди вещей в своем огромном платяном шкафу, чтобы отбить у моли желание возвращаться. Рядом с «Земляничным» лежит мыло «Хвойное». Оно для рук. С «Банным» ходят в баню. «Хозяйственным» стирают белье. Для стирки в машинке его измельчают на терке – такой вот аналог стирального порошка. «Детским» моют детей, и Асю с Катькой тоже, а Митька давно уже моется сам.
При помощи «Дегтярного» избавляются от перхоти. А вот мыло «Красная Москва» – в красно-белой упаковке с полосочками.
Иногда на прилавок универмага выкладывают дефицитное заграничное мыло. И эти душистые, овальной формы кусочки запретной заграничной жизни так не похожи на советские мыльные «кирпичики».
Дефицит обычно прибывает из Болгарии и ГДР. Его разбирают за считанные часы. Но для бабушки Аси – Тамары Макаровны – делают исключение.
Ей всегда откладывают дефицитный товар. И мыло импортное тоже придержат. А потом еще позвонят им домой, чтобы узнать, сколько кусков мыла для бабушки отложить. И если духи привезут заграничные или что-то другое ценное, то тоже обязательно для нее флакончик-другой припрячут.

Отделов в универмаге много. Телефонный номер Тамары Макаровны есть у всех продавщиц Ржевского универмага. А для нее они все – девочки без отчеств. Просто – Света, Аня, Катя, Таня, Женя.
Туфли исправно чинятся для коллектива всего универмага. И для девочек из молочного магазина, и из булочной – тоже. Так что колбаса с сыром дома всегда имеются. Баш на баш. Одно взамен другого.

Ася вздыхает у прилавка. Сколько времени она уже здесь стоит? Она и сама не знает. Пять минут? Полчаса? Час?
Тетя Таня отходит вглубь отдела, а вместо нее у прилавка появляется продавщица постарше – тетя Аня. Она невысокая, полноватая и ходит слегка вразвалочку, напоминая Асе добродушную утку. Озорного утенка Дональда, знаменитое детище Уолта Диснея, Ася еще не знает. А когда спустя несколько лет узнает о его существовании, то тут же подумает, что мамой Дональда, наверное, была именно тетя Аня. Сходство, как говорится, налицо.
Подойдя к прилавку, тетя Аня улыбается Асе: – Привет, Асенька. – Здравствуйте, тетя Аня, – вежливо здоровается девочка. – Бабушка сказала, что я у вас должна туфли забрать. Две пары.

Все как всегда. Отремонтированные туфли нужно принести в универмаг и разнести их по отделам, отдать хозяйкам, выслушать очередную порцию благодарности бабушке и, конечно же, тете Тоне. Тамаре Макаровне «гранд мерси» за посреднические услуги, а тете Тоне – за то, что починила всю эту адову прорву туфель. Кое-что из вороха благодарностей перепадает и на Асину долю.
Ну, не сама тетя Тоня туфли, конечно же, чинит, а ее работники. Но командует парадом именно она.
Бабушкина приятельница тетя Тоня проживала во Всеволожске, но на работу ездила в Ленинград. Заведовала обувным ателье на проспекте Энергетиков. Ася не знала, где и при каких обстоятельствах бабушка познакомилась с тетей Тоней, но ездить к ней любила. Каждый раз, когда Тамара Макаровна собиралась в ателье, чтобы отвезти очередную партию нуждающейся в ремонте обуви, и брала с собой в поездку Асю, для той наступал сущий праздник.

В Асином богатом воображении тетя Тоня представала в роли Доброй Феи, заботящейся о здоровье обуви. Чаще всего она звонила им домой сама и назначала число и день, когда бабушке будет можно подъехать к ней с обувью. Иногда бабушка звонила первая и договаривалась о дате своего визита. Туфли чинили на месте сразу. Ждать месяц, как другим посетителям, не приходилось.
В советское время обувь чинили долго. Не за день, не за неделю. Если не было блата, то приходилось запасаться терпением и ждать, когда починят. Муторно и неудобно, но других вариантов не было. Не у всех граждан имелась в друзьях такая вот тетя Тоня.

В назначенный день бабушка собирала по сумкам и пакетам туфли, предназначенные для ремонта. Если обуви было много, то она брала себе в помощь Асю. Катька просилась с ними нечасто. Ездили в ателье всегда во второй половине дня. Нагруженные пакетами и сумками, они шли с бабушкой на трамвайную остановку, которая располагалась напротив их дома. Именно на нее выходили высокие, до потолка, большие окна кухни и бабушкиной комнаты. Потом примерно двадцать минут тряслись на старом трамвайчике до остановки, где располагалось ателье.
Ася всегда проверяла билетик: а вдруг выпадет счастливый? Быстро в уме складывала левый и правый ряд цифр, по три в общей сумме. И если сумма в обоих рядах совпадала, то загадывала желание, комкала билетик и, давясь, съедала его, с трудом заставляя себя проглотить обильно смоченный слюной бумажный комочек. Желания загадывала простые и незамысловатые, чтобы наверняка сбылись.

Выходили на нужной остановке, переходили дорогу и шли в ателье. Идти было недалеко. Рядом с ателье стоял киоск Союзпечати, и бабушка частенько покупала в нем для Аси всякую приятную мелочевку: то набор календариков, то открытку, то лист с переводными картинками. Но больше всего Ася любила, когда бабушка покупала ей какой-нибудь детский журнал. Например «Искорку» или «Мурзилку».

Потом они заходили к тете Тоне в ателье.
Приемщица была заранее предупреждена, что по приезду Тамары Макаровны необходимо звать заведующую. Посылали кого-нибудь из работниц цеха за тетей Тоней.
Через пару-тройку минут она появлялась. Широко и обаятельно улыбалась бабушке щербатой улыбкой, ласково трепала по голове Асю и вела их к себе.
На время бабушкиного визита ателье закрывалось по техническим причинам.
Тетя Тоня сажала за работу весь свой цех, мужчин и женщин. А сама проводила бабушку с Асей в свой кабинет, усаживала их там за стол и поила чаем с печеньем, конфетами и пряниками.

Ася долго с ними не сидела. Ей было скучно слушать взрослые разговоры, и она тихой мышкой выскальзывала из кабинета, прихватив с собой пару конфет. Куда интереснее было находиться в цехе, вдыхать в себя запах каучука, резины, кожи, обувного клея и чего-то еще, специфического, со сложным запахом.
Рабочие относились к ней добродушно, не гнали: отойди, мол, не мешай работать. Наоборот, приглашали подойти поближе, понаблюдать за процессом работы, видя ее горящие от любопытства глазенки.
И она подходила, а потом стояла за спиной какого-нибудь дяди Пети или дяди Васи, привставала на цыпочки, тянулась вверх, выглядывала из-за его плеча, чтобы виднее было, и смотрела жадно, не отрываясь, за уверенными движениями его рук.

На ее глазах происходило чудо: рваные туфли зашивались, прибивались новые набойки, заделывались трещины в подошвах и каблуках, заменялись молнии. Извлекались сломанные и дефектные супинаторы, а на их место вставлялись и укреплялись двумя ручными тексами уже другие, совершенно целые.
Рабочие работали быстро, слаженно, качественно. С работой справлялись за час-полтора и никогда не подводили.

Тетя Тоня провожала бабушку с Асей до самых входных дверей ателье. Целовала их на прощание. Наполняла конфетами Асины карманы. Снимала с обитой черным дерматином входной двери объявление о техническом перерыве, и мастерская продолжала работать дальше.
А Тамара Макаровна с Асей, в свою очередь, попрощавшись с тетей Тоней, шли на трамвайную остановку. Потом садились в подошедший трамвай и ехали домой, везя партию починенной обуви. На следующий день Ася относила туфли в универмаг. Принесет, раздаст – и снова получит партию раздолбанных туфель на починку.
Такой вот постоянный туфельный круговорот: тут подшить надо, там подклеить, здесь набойки полетели и тут, кстати, тоже. А вот каблук сломался...

– Да, все правильно, Асенька. Две пары туфель. Я их вместе, в один пакет сложила. В движениях тети Ани чувствуется некоторая нервозность и суетливость. Ей хочется побыстрее передать Асе пакет. В отделе всегда толчется много покупателей, особенно накануне праздников. В основном, это женщины и девушки, куда реже мужчины. А тут такой праздник надвигается: восьмое марта! Народу до чертиков.
Акт передачи пакета с туфлями происходит под прицелом множества любопытных глаз. Ох, это вечное женское любопытство! Кому дают? Что дают? По сколько штук, пар, грамм в руки?
Ася чувствует себя не в своей тарелке. Ей страшно неловко от того, что она привлекла к себе столько внимания.

В советское время ассортимент товаров был достаточно скудным. Практически любое маломальское скопление народа у прилавка вызывало у простого среднестатистического гражданина автоматическую подсознательную реакцию: первым делом занять очередь, а уж потом узнать, что, собственно, дают. «Может, дефицит в магазин завезли? О... да? Правда завезли! А что именно?»
Народ не был избалован. Очереди порой с ночи занимали. Например, за книгами.

Асин папа часто так и поступал: занимал очередь с ночи. И зимой, иногда в мороз, приходилось стоять на улице. А для того, чтобы очутиться в этой очереди за каким-нибудь ценным собранием сочинений, вначале нужно было сдать килограмм двадцать макулатуры. На одной шестой части суши покупка популярных книг всегда была непростой задачей, вне зависимости от их литературной ценности.

Одной из причин книжного дефицита являлась литературная дань идеологии. На нее уходило слишком много бумаги. Но еще больше бумаги сжирали газеты, на которые коммунистов, комсомольцев и пионеров заставляли подписываться в принудительном порядке. Выбор способов проведения досуга был в то время достаточно скромен. В кинотеатрах неделями крутили одни и те же фильмы. Телевидение же в провинции работало по три-пять часов в день – это при условии, что оно там вообще было. Народ тянулся к знаниям. Может, конечно, и не весь, но в большинстве своем.

Между тем в стране неуклонно рос уровень образования. Среди граждан неустанно пропагандировали, что культурный советский человек аккуратно одевается, ест, пьет, не ругается матом и читает книги. Именно поэтому заполненный книгами
шкаф являлся непременным атрибутом каждой семьи, считающей себя культурной. Так же, как палас на полу, ковер на стене в ярких узорах и деревянный полированный сервант или горка с хрусталем и гэдээровским сервизом «Мадонна». В то время хрусталь считался признаком достатка, а изделия из него являлись чем-то большим, чем просто предметами быта. Разнообразие и количество хрусталя в доме свидетельствовали о социальном статусе хозяев.
Между тем, книги становились все дефицитнее и дороже.

И вот стартовал всесоюзный эксперимент, который вскоре вполне себя оправдал. Получить дефицитную литературу стало возможно в обмен на макулатуру. Люди внезапно осознали, что макулатура может представлять ценность. Радовались и спекулянты, довольно потирая руки.
Отдельной историей была подписка на собрание сочинений. В день ее проведения в магазинах порой происходило черт знает что. Иногда дело доходило до потасовки, зуботычин, вплоть до конкретного мордобоя. Читать хорошую литературу хотели многие.
Чуть позже подписки стали разыгрывать в лотерею, но все же основными способами приобретения книг оставались знакомства в книжных магазинах. Как ни крути, но блат – он и в Африке блат. Никто и никогда его не отменял. А если блата не было, приходилось прибегать к услугам спекулянтов.
Пройдет еще пара-тройка лет – и макулатурная литература испустит дух. Но пока что Ася и ее папа об этом даже не догадываются, впрочем, как и подавляющее большинство их соотечественников.

«Дефицит» – волшебное, чарующее слух слово, казалось, могло открыть любую дверь, помочь договориться даже с самыми заклятыми врагами. И поэтому завернутый в полиэтилен таинственный сверток заставляет нервничать многих женщин, толпящихся в отделе. С десяток покупательниц, не отрываясь, смотрят на передаваемый пакет. Их взгляды, подобно рентгену, пытаются просветить его насквозь, чтобы узнать содержимое. Может, дефицит какой передают? Тетки у прилавка переминаются с ноги на ногу. Немного волнуются: «Завезли, что ли, чего?»
– Не привезли ничего нового – осаживает взволнованных теток утинообразная тетя Аня. – Успокойтесь, женщины. В конце этой недели ожидается большое поступление товара.
Покупательницы разочарованно вздыхают.

– Асенька! – Тетя Аня ласково манит к себе девочку, а потом тихонько шепчет ей на ухо: – Передай бабушке, что я ей позвоню. Товар новый привезут завтра, после обеда. И интересненькое тоже что-нибудь наверняка будет. Может, заглянет ко мне завтра вечерком? Для Тамары Макаровны я всегда в первую очередь отложу то, что ей будет нужно. Поняла? Передашь?
Ася кивает головой:
– Хорошо. Все передам обязательно.

Смутившись, она резко краснеет.
– Тетя Аня, – шепотом обращается Ася к продавщице, – а можно мне духи одни посмотреть? – Она сильно нервничает, и на ее щеках и белой шее проступают красные пятна. – Вот эти!
Ася указывает тете Ане на заветный флакончик духов, который спустя пару минут послушно оказывается у нее в руках. Вот она – Асина мечта. Лежит себе полеживает на ее ладошке. Она держит свою мечту в руках, и разделяет ее от обладания этим флакончиком огромная сумма: один рубль двадцать копеек. А сам-то флакончик совсем ма-лю-сень-кий! Точно кукольный. Такого нежно-сливочного, вкусного цвета, что его прямо лизнуть хочется.
Ася вздыхает. Фиалка на флакончике кажется ей живой и благоухающей, источающей нежный, ненавязчивый аромат. Игра воображения.

– Покупать будешь? – Вопрос тети Ани внезапно прерывает Асины мечтания, опуская ее на землю. Ася тяжело вздыхает и возвращает духи:
– Нет. Сегодня не буду. Позже куплю. – Тут она замолкает, собирается с мыслями и после минутной паузы продолжает: – Хочу их маме подарить на восьмое марта.
– А-а-а... Ну, хорошо. – Тонкие губы тети Ани изгибаются в легкой понимающей улыбке. – Смотри сама, Асенька. Этих духов не так уж много осталось. Но я могу отложить для тебя один флакончик на несколько дней. Хочешь? Какой смысл рисковать? Хватит – не хватит... Зачем нам в ромашку играть? А то ведь обидно может получиться: придешь духи покупать, и вдруг окажется, что они уже закончились.
Ася чувствует, как по ее телу пробегают мурашки. Ладони потеют от волнения. А если и вправду не хватит? И она благодарно соглашается с предложением тети Ани:
– Да, хочу, конечно. Отложите мне этот флакончик дня на два-три, не больше. Я обязательно их куплю, – застенчиво улыбается она.
«Только бы денег найти на подарок». Задачка не из легких. Ведь личных денежных накоплений у нее всего ничего. Копеек тридцать, ну, сорок, может быть, наберется. Вся эта мелочь дома в копилке лежит. Четвертая часть от необходимой суммы. А где взять остальную, недостающую?

Те деньги, что у нее есть, накоплены со сдачи, которую бабушка иногда разрешает оставить себе. Каждый раз, отправляя Асю в магазин за молоком, она вручает ей белый эмалированный бидончик, вмещающий в себя ровно три литра молока, и бумажный рубль впридачу.
Литр молока стоит двадцать девять копеек. Если умножить на три, получается восемьдесят семь копеек. С выданного рубля остается тринадцать копеек сдачи, и порой ей разрешают забрать их себе.
И тогда Ася бежит на почту, одна или с Катькой – покупать себе открытки стоимостью по три копейки или по пять. Иногда и по пятнадцать копеек, но это происходит очень редко. Такая открытка – большой праздник. Но за Катькой Асе все равно не угнаться. Копи – не копи, а все же сестрица лидирует. Вечерами с
работы приходит Катькин папа, дядя Толя, и приносит открытки, которые ей купил. И денег на это не жалеет.
Открытки все разные. Редко, когда по три копейки, все больше по пять. И по пятнадцать частенько покупает. Ну, как тут за Катькой угонишься, когда по копеечке буквально копишь, чтобы новую открытку купить!
Остается только рассматривать Катькину роскошную коллекцию и втайне ей завидовать.
Ася вздыхает тяжело, не по-детски. Что же делать?
Не так она воспитана, не в той семье. Не принято у них в доме просто так подойти и попросить денег на подарок. Например, у бабушки. Возможно, где-то в другой семье это и было вполне нормальным делом, а у них так не заведено.

Ася резко разворачивается на каблуках и, нахмурившись, выходит из магазина. Что тут придумаешь? В ее голове крутятся обрывки разных мыслей, идей, всяческих соображений.
Духи для любимой мамы. Решение этой, казалось бы, неразрешимой задачи было найдено, и оно оказалось крайне простым.
Страх возможной потери чего или кого-либо порой подстегивает лучше любого кнута. Заставляет собраться, удесятеряет силы. Рубль двадцать. Неделя питания в школьной столовке. Шесть дней умножаем на двадцать копеек.
Итого: стоимость флакончика духов. Копеечка в копеечку.

Дома, под секретером, в боковом кармашке школьного портфеля лежит ее кошелечек с деньгами, выданными бабушкой на обеды в столовой на всю неделю.
Учительница Ольга Георгиевна собирает их по понедельникам.
Вот и сегодня, на переменке после первого урока, почти весь класс, кроме Аси и еще нескольких ребят, сдал ей деньги. А она выбежала из класса самая первая: в туалет очень хотелось. Пока бежала, чуть по ногам не потекло.
Если не успеешь к началу переменки занять кабинку в туалете, то тогда пиши пропало. Потом туалет плотно оккупируют старшеклассницы. Вечно они там толкутся. Обсуждают что-то свое, хихикают, секретами делятся. Точно других мест для этого нет. И на втором этаже они туалет занимают, и на третьем.

На четвертом этаже, справа от актового зала, располагаются несколько классов начальной школы, в том числе и Асин. Туалет там тоже имеется, но ходить туда она не любит. Мальчишки, дурачась, частенько вбегают в девчоночий туалет, а кабинок там нет – отсутствуют. Только торчат из пола три грязных унитаза, которые, к тому же, постоянно забиваются. У одного из них слив вообще не работает, у другого – бачок сливной треснул.
Облупившиеся, давно не крашеные стены – и такая грязь в туалете!

Не очень-то приятно, когда ты торопливо писаешь, присев над унитазом, и в этот момент в туалет шальным табунком вбегают мальчишки. А потом убегают, оглушая пронзительными криками и громким хохотом всю рекреацию, сообщая, что видели голую попу Светки Нечаевой или Аньки Еременко. Сомнительная слава.
А потом ведь еще на уроке, стервецы, будут шушукаться, обсуждая увиденные девчоночьи попы. Будто у них самих там как-то по-другому устроено. Так же абсолютно. Попы у всех одинаковые, что у девочек, что у мальчиков. Это спереди у них другая конструкция – пипетка такая маленькая торчит.
Ася эту пипетку еще в садике видела, нечаянно. Был у них в подготовительной группе хулиган и задира страшный – Женька Астахов.

Летом, в тихий час, когда их воспитательница Лада Михайловна уходила в соседнюю группу, чтобы спокойно посидеть и попить там чаю с подружкой – воспитательницей Татьяной Даниловной, Женька смирнехонько дожидался ее ухода, выставляя себя этаким пай-мальчиком. Как только за Ладой Михайловной закрывалась дверь, он еще минут пять молча лежал на раскладушке, укрывшись одеялом с головой, а потом резко с нее вскакивал. Подтаскивал стульчик к чуть приоткрытому окну, широко его распахивал, потом взбирался на стульчик, спускал трусы и, зажав в руке свою мелкую пипетку, важно писал из окна прямо на асфальт. И ни разу, паршивец, не попался! Мальчишки Женьку уважали, девчонки трепетали перед ним, а он был парень отчаянный. Никого не боялся. Ни ребят, ни воспитательниц. Не было для него авторитетов.

А уважал он только Асю – за то, что она единственная из всей их группы умела читать и вслух и про себя. Вслух читала выразительно и громко, ребятам нравилось. И этим ее умением часто пользовались воспитательницы: Лада Михайловна и другая, когда нужно было ненадолго отлучиться из группы. Ребята Асю слушали очень внимательно, умолкал даже Женька.
Они рассаживались на расставленные в ряд деревянные стульчики прямо напротив Аси и, затаив дыхание, с нетерпением ожидали, когда она начнет читать очередную захватывающую историю или сказку. Если во время чтения кто-нибудь из ребят вдруг начинал переговариваться с соседом, тем самым отвлекая Асю, то тут же вскакивал Женька и раздавал подзатыльники всем болтунам, чтобы умолкли и не мешали.

Его метод борьбы с болтовней моментально срабатывал. Кому охота получить подзатыльник? У Женьки рука тяжелая. Как стукнет – мало не покажется. Ася была единственной девочкой в группе, среди всех других, которая ему нравилась. Не вертушка, не болтушка, не воображала какая-то, а серьезная, вдумчивая девочка. Да что Женька? Дурак он просто! Нехитрое это дело – голой пиписькой в окне размахивать в тихий час, под аккомпанемент дружных аплодисментов мальчишек и хихиканье девчонок, высовывавших любопытные рожицы из-под одеял и восторженно таращившихся на постреленка.
Асе всякий раз при виде этого зрелища становилось противно. Она вовсе не разделяла девчоночьего радостного любопытства, а уж тем более восхищения. Вот и в тот раз все повторилось.

Начался тихий час, Лада Михайловна ушла в соседнюю группу на чай, Женька выждал свои положенные пять минут, соскочил с раскладушки и побежал к окну геройствовать.
«Значит, у них там у всех так некрасиво устроено? Фу... – с горечью подумала она, лежа на раскладушке. – И у взрослых тоже: у папы, у дедушки, у всех. И когда они писают, то держатся за эту свою штуку, похожую то ли на огрызок карандаша, то ли на какой-то усеченный обрубок. Ой, мамочки... А этот еще и выставляет свой огрызок всем напоказ, вместо того, чтобы в трусы его спрятать и не показывать никому».
Асю вдруг захлестнула волна острого возмущения: «Да как он смеет?!»

Вскочив с раскладушки, она босиком добежала до окна, остановилась напротив ликующего Женьки, успевшего пописать и слезть со стульчика на пол, размахнулась и влепила ему такую увесистую оплеуху, что он пошатнулся, а потом ухватился на щеку и с изумлением уставился на Асю.
– А ну, убери свою сосиску! – вне себя от злости, пронзительным шёпотом закричала она. – Не то оторву сейчас сама и в окно выкину, чтобы собаки съели! Понял ты, придурок? Писать нечем будет!

Она стояла рядом с ним, вся раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, выставив вперед руки с угрожающе скрюченными пальцами. Женька остолбенел на мгновение, пораженный Асиным бесстрашием и яростью. Ребята замерли на своих местах. Женька был почти на год старше их всех, самый рослый и сильный мальчишка в группе. На его фоне Ася казалась маленькой, жалкой – одной рукой прихлопнуть можно, играючи. Женька стоял, хлопая глазами, и что-то мрачно соображал, придерживая одной рукой свое хозяйство. Потом быстро убрал его в трусы и нахмурился.

– Это ты меня придурком назвала, сопля зеленая? – угрожающе спросил он у Аси, сжимая кулаки. – Да я тебе сейчас так врежу, что от тебя одно мокрое место останется!
– Ну, давай, бей!– крикнула она тоненьким голосом, прерывающимся от волнения. – Бей, чего ждешь?
Женька резко замахнулся на Асю, но не смог ударить и бессильно опустил руку, наткнувшись на пронзительный, ненавидящий, такой недетский взгляд ее огромных глаз.
На побледневших Асиных щеках яркой россыпью проступили веснушки. Боится его, а вида старается не показать. «Ведьма!»
– Бей! – упрямо повторила Ася.
– Вот еще, руки об тебя марать! Не связываюсь с девчонками, – угрюмо буркнул Женька, отпихнул Асю в сторону и быстро отошел от окна. А она осталась стоять на своем месте, растерянно глядя ему вслед.
Она и сама не ожидала от себя такого взрыва эмоций.

Что это было? Неужели это она прокричала все эти грубые слова Женьке в лицо?
Она, скромная, воспитанная девочка, дочь интеллигентных родителей!
А ведь Женька запросто мог ее ударить. Но в тот момент, когда он замахнулся, она не почувствовала никакого страха.
С того дня Женька зауважал ее еще больше, а его симпатия к ней только возросла.

Ох уж этот вечно занятый туалет и Асина чрезмерная застенчивость!
В первом классе с ней даже страшный конфуз случился из-за этой самой проклятой застенчивости. Стыдоба такая, что и вспоминать не хочется.
Она сидела на уроке. Хорошо еще, что он последним был.
На переменке в туалет сходить не удалось: старшеклассницы, как всегда, его оккупировали. И когда подошла ее очередь занять освободившуюся кабинку, прозвенела резкая трель звонка, призывающего идти в класс на урок. А впереди – диктант по русскому.
Малышня бросилась на четвертый этаж.
Старшеклассницы же расходиться не спешили, точно звонок прозвенел не для них.
Ася стремглав побежала в класс. «Не сильно хочется, дотерплю до дома», – подумала она.
Но сильно захотелось уже очень скоро – и половины урока не успело пройти. Она вдруг почувствовала, что мочевой пузырь сейчас просто лопнет.

Учительница Ольга Георгиевна, пожилая сухопарая дама с крупной бородавкой над верхней губой и завивкой «а ля барашек», медленно расхаживала между рядами парт, то и дело заглядывая в сборник диктантов по русскому языку и зачитывая текст из него. Ася сидела на третьей парте первой колонки у двери, вместе с Машкой Мордвинской.
Дописав очередное предложение, класс замирал, весь обратившись в слух, и, выжидающе выпрямив спины, ловил взглядами Ольгу Георгиевну. Затем внимательно вбирал в себя следующее предложение и вновь, с ручками в руках заныривал в свои тетради, старательно выводя в них слова. Ася едва успевала записывать предложения. Ее мысли были совсем не о диктанте.
Писать хотелось просто адски.

Ну, что ей мешало подловить подходящий момент и попроситься выйти в туалет на минуточку? И конфуза бы не произошло. Ольга Георгиевна медленно диктовала текст и часто делала паузы.
Так-то оно так, но ведь это был не рядовой урок. И из-за Асиной просьбы отлучиться из класса учительнице пришлось бы прерывать диктант.
Ольга Георгиевна всегда неодобрительно относилась к таким выходам.
– На перемене нужно в туалет ходить! – строго говорила она. – На то она и существует.
А в тот день учительница вообще была не в настроении. Хмурилась с самого утра и даже не улыбнулась Асе, не погладила ее ласково по голове, как всегда это делала, когда та подошла к ней после математики о чем-то спросить. Буркнула что-то невнятное себе под нос - и все.

И один раз уже было, что она отказала кому-то из ребят в просьбе выйти в туалет на минуточку.
– Ничего страшного, на перемене сходишь, – сказала она тогда. – В следующий раз научишься грамотно переменой пользоваться.
Ася с трудом выводила слова в тетради. Буквы получались кривенькие, скособоченные, будто тоже хотели писать вместе с ней.
Она почувствовала, что ее мочевой пузырь сейчас разорвется.
Ася заелозила на стуле, то и дело поглядывая на часы, висевшие над классной доской. До конца урока оставалось ровно пять минут.
Ее соседка по парте, Машка, поглядывала на нее с удивлением.
– Что с тобой? – шепнула она Асе. – Чего ерзаешь?
Ася не ответила. «Вот сейчас отпрошусь у Ольги Георгиевны и выйду! – с отчаяньем подумала она. – Не могу больше!»

Терпение не бывает вечным, рано или поздно оно обязательно заканчивается.
Сжатая пружина всегда стремится распрямиться. Вот и Асин мочевой пузырь не захотел больше терпеть издевательств.
Он был наполнен до такой степени, что девочка, в любом случае, не сумела бы терпеть вечно. Ася с ужасом поняла, что случилось непоправимое. Она сдвинула ноги, сомкнув коленки поплотнее, и с силой сжала кулаки, вонзившись ногтями в потные от чудовищного напряжения ладошки, чтобы удержаться...
Щеки и уши стали багровыми от стыда.
А между тем ручеек продолжал вытекать из нее тонкой горячей струйкой. Он все тек и тек, пока под партой не образовалась лужа довольно внушительных размеров. Трусы, колготки стали мокрыми.
Хлюпнув носом, Ася опустила глаза вниз, разглядывая лужу.

Ну почему это произошло именно с ней?! Ей захотелось провалиться сквозь землю или, на худой конец, спрятаться под парту. Такого позора она точно не переживет. Ребята узнают и начнут дразнить ее зассыхой, обоссанкой. В классе много мальчишек с острыми, как бритва, языками. Один только Андрюшка Белов чего стоит!
В эту минуту прозвучал колокол свободы: последний звонок с урока за этот день. Той самой свободы, которая теперь стала ей не нужна.
Нет чтобы ему прозвенеть на каких-то пять минут раньше!
Ольга Георгиевна торжественно замолчала и, подойдя к учительскому столу, положила на него закрытую книжку с диктантами. Урок закончился, можно было сдавать тетради.

В классе поднялся гомон, захлопали крышки парт, ученики подскочили со своих мест и уже через несколько секунд стояли возле учительского стола, толкая друг друга и торопясь сдать тетрадки Ольге Георгиевне. Машка подскочила вместе со всеми, схватив свою тетрадку с дописанным диктантом, чтобы отдать ее учительнице.

Ася сидела, не шелохнувшись, не делая никаких попыток вылезти из-за парты. Ее лицо пошло красными пятнами.
Ну как она сможет встать?!
Ведь о ее позоре тут же узнает весь класс, увидев большое мокрое пятно на ее школьном платье. Вся попа мокрая.
– Маша, – умоляюще обратилась она к стремящейся побыстрее убежать соседке, – пожалуйста, сдай мою тетрадку тоже!
– Сама, что ли, сдать не можешь? – поразилась смуглая, похожая на цыганку красавица-Машка, недоуменно передернув изящными плечиками. И внимательно посмотрела на Асю, слегка прищурясь: – Ну, ладно, давай. Сдам, мне не жалко. Странная ты сегодня какая-то.

Она забрала у Аси тетрадку, приложила к своей и козочкой поскакала между рядами парт.
Ольга Георгиевна уже восседала за своим столом и внимательно, поверх съехавших на нос очков проверяла: все ли ее ученики успели сдать тетрадки?
Сдали все. Ребята возвращались на свои места, торопливо собирали портфели и небольшими шумными группками покидали класс. Со всеми выпорхнула и Машка, а следом за ней потащился Андрюшка Белов. Он сильно симпатизировал Машке, но, опасаясь насмешек мальчишек, старался держать это в тайне.

Ася продолжала сидеть за партой с жалким, измученным видом. По ее щеке пробежала слезинка, потом еще одна. Она бы сейчас лучше умерла, чем призналась учительнице в содеянном. Сидела и старательно делала вид, что собирает портфель, копаясь в нем с таким видом, словно что-то ищет и никак не может найти.
Ну, как вот она сейчас встанет? Как пойдет потом по коридору? Как по ступенькам спускаться будет? Там ведь по дежурному на каждом этаже выставлено, да и ребята снуют вверх-вниз по лестнице. А улица? По улице она как пойдет? Посреди солнечного дня, с мокрым темным пятном на попе. Мальчишки, играющие у школы, быстро просекут, что к чему.

– Ася! Асенька! – Ольга Георгиевна подошла к Асиной парте, прикоснулась к ее плечу. – Асенька, что с тобой случилось? Скажи, что?
Ася подняла голову от портфеля, посмотрела на учительницу, и та увидела залитое слезами, искаженное горем лицо девочки.
– Не пугай меня! Скажи, что случилось? – взволнованно потребовала Ольга Георгиевна.
Ася всхлипнула и прошептала:
– Я описалась...
Ей было нечеловечески стыдно за то, что она натворила.

Учительница заглянула под парту и увидела лужу на крашеном деревянном полу.
– Почему же ты не попросилась выйти в туалет? Зачем так долго терпела? Да неужели я злыдня такая, что не поняла бы?! – с искренней жалостью в голосе спросила ее Ольга Георгиевна.
Ася продолжала всхлипывать:
– Я думала, вы не разрешите. Вы же всегда сердитесь, когда кто-нибудь на уроке выйти просится. И потом, диктант был…
– Ася-Ася, – ласково пожурила ее учительница, – для тебя я бы сделала исключение. Ну, не плачь, успокойся. Все поправимо.

Девочка с надеждой посмотрела на Ольгу Георгиевну и вытерла слезы тыльной стороной руки.
– Правда? – прошептала она.
– Конечно, правда! – Всегда строгое лицо учительницы неожиданно озарилось удивительно теплой, все понимающей улыбкой. – Сиди здесь, а я сейчас пойду и скажу твоей тете, чтобы она позвонила Тамаре Макаровне и послала кого-нибудь из старшеклассниц к вам домой за сухим бельем и колготками.
– А как же платье? – забеспокоилась Ася. – Оно ведь тоже мокрое.
– Пускай и платье передаст, и обувь другую тоже. – Ольга Георгиевна продолжала улыбаться. – А лужу мы вытрем. Запомни на будущее, что нельзя так долго терпеть. Я закрою дверь на ключ, чтобы никто из посторонних в класс не зашел, и вернусь с вещами.

Она вышла из класса, закрыв за собой дверь. Ее не было довольно долго. За время ее отсутствия в дверь стучали, дергали за ручку, топали, шушукались, а потом ушли и стало очень тихо. Ася сидела, затаив дыхание и стараясь ничем не обнаружить своего присутствия.
Наконец в замке послышался лязг поворачиваемого ключа. Дверь открылась, и в класс вошла Ольга Георгиевна с увесистым пакетом в руках, после чего, в целях глубокой конспирации, снова закрыла ее на ключ.
Учительница подошла к Асиной парте и протянула девочке пакет:
– Переодевайся.
А потом деликатно отвернулась, чтобы не смущать девочку и дать ей возможность спокойно привести себя в порядок. Ася переоделась в сухое за считанные минуты и сложила мокрые вещи в пакет.

– А чем мне можно пол вытереть? – тихо и смущенно спросила она у учительницы.
– Я сама вытру, – беспечно махнула рукой Ольга Георгиевна. – Ничего страшного не случилось. Главное, что ребята ничего не поняли, дразнить не будут. Иди домой, Асенька. И в следующий раз, пожалуйста, если тебе вдруг понадобится выйти на уроке, не стесняйся, просись. Я всегда отпущу тебя, запомни это.
После этих слов она замолчала, и ее губы дрогнули в легкой полуулыбке.
Ася кивнула в знак согласия, взяла свой портфель, пакет с мокрой одеждой, дошла до двери класса и оглянулась на стоящую у классной доски учительницу.

– Спасибо вам большое, Ольга Георгиевна! – проникновенно сказала Ася. – Я пойду. До свидания.
– Иди-иди. – Ольга Георгиевна уселась за свой стол и решительным жестом пододвинула к себе стопку тетрадей с диктантом. – У меня еще работы много, тетради ваши проверять нужно. Тамаре Макаровне не забудь привет передать.
– Передам обязательно! – Ася вздохнула с облегчением и вышла из класса, плотно закрыв за собой дверь.
Как ни странно, за тот диктант она умудрилась получить пятерку, хотя и писала его на автопилоте.
А случай этот врезался в ее память на долгие годы, и поначалу воспоминания о нем приносили ей чувство глубокого стыда и одновременно облегчения от того, что ребята ничего не узнали.
Хотя один человек все же об этом узнал...

На следующий день ее соседка по парте Машка Мордвинская улучила момент на последней переменке, подошла к Асе и доверительно шепнула ей на ухо:
– А я знаю, почему ты вчера попросила меня свою тетрадку сдать. Знаю, почему все ушли, а ты в классе осталась. Я все знаю. – Весь Машкин вид выражал неприкрытое самодовольство.
– Что ты знаешь? – пораженно спросила Ася.
– Знаю. – Машка крутанулась перед Асей на каблуках. – Ты описалась, вот.
– И дальше что? – Ася покраснела так сильно, что ее многочисленные веснушки побледнели и пропали. А потом сжала кулаки.
– Да ничего, – беспечно промурлыкала Машка. – Чего покраснела-то так? Подумаешь!

– Знаешь – и молчи! – Ася сделала шаг вперед, с неожиданной для нее самой силой схватила Машку за плечи и тряхнула ее. – Или поиграть со мной надумала? Скажу – не скажу... Ну, иди, расскажи всем! Думаешь, я тебя боюсь?
– Ты чего, Ась? – От неожиданности и боли Машка пискнула и попыталась освободиться из цепкой Асиной хватки. Задергалась, замахала руками, стараясь оттолкнуть Асю, и в какой-то момент ей удалось выскользнуть. Очутившись на свободе, Машка судорожно вздохнула, с шумом втягивая в себя воздух:
– Вот ненормальная! Да никому я не скажу! Могила! Я не стукачка и пугать тебя вовсе не собиралась. У самой недавно такое было, еле до туалета успела добежать.Она заговорщицки улыбнулась Асе и уже собиралась убежать, но не успела: Ася схватила Машку за рукав платья и резко потянула на себя:

– А ну, стой! Просто так, говоришь, сказала?! Неубедительно как-то звучит. Ведь могла бы просто промолчать, и все... Чего тебе надо, говори!
– Отпусти! – отбивалась Машка.
– Не отпущу! – Асино лицо посуровело. – Выкладывай все, как есть! Я жду!
Машкины глаза забегали по сторонам. Ее хорошенькая плутовская мордашка выглядела смущенной.

– Я подумала, что ты могла бы почаще давать мне у себя списывать и помогать с домашними уроками. А я тогда не...
Асины глаза загорелись, она метнула на Машку испепеляющий взгляд, затем кровь отхлынула от ее лица, щеки страшно побелели.
– Что «не»? Не расскажешь?! Ах ты, гадина проклятая! Шантажистка!
– Чего обзываешься? – возмутилась Машка. Слово «шантажистка» ей было незнакомо, и что оно означает, она не понимала.
Наверное, что-то очень грубое.
Еще бы, ведь это словечко тоже из Митькиного словарного запаса. Удачно Ася его вспомнила, к месту!

– Разве я тебе мало списывать даю? – поразилась Ася. – Ну, ты и прорва! Все тебе мало! И с уроками помогаю, и на контрольных тоже. Сколько тебе ни помогай, будешь требовать еще больше. Ты как старуха из сказки про золотую рыбку, та тоже ни в чем меры не знала!
Машка была уже не рада, что затеяла этот разговор.
– Дудки! – решительно произнесла Ася. – Больше я тебе помогать не буду. Своими мозгами пользуйся… если они у тебя вообще есть.
И она замолчала, смерив Машку презрительным взглядом.
Хорошенькую Машкину мордашку залил румянец стыда. Похоже, что ее только что поставили на место.

Довольно усмехнувшись, Ася собралась идти в класс и уже сделала несколько шагов в его сторону, но, внезапно что-то вспомнив, развернулась и медленно подошла к стоящей безмолвным столбом Машке.
– Да, вот еще что... – добавила Ася.– Ты ведь Белову нравишься. А как ты думаешь, что он скажет, когда узнает о том, что ты ешь козявки? Ты же в его глазах – принцесса. Но никак не козявочница.
В огромных Машкиных глазах промелькнуло беспокойство:
– Ты все врешь! Не ем я козявки! – запротестовала она и, хотя уверенности в ее словах не было, ей самой показалось, что они прозвучали убедительно.
– Вру, значит? – засмеялась Ася. – Так поделиться мне с Беловым твоим маленьким принцессиным секретом?

Она уже начала получать удовольствие от этого разговора. Ася не была злой девочкой, но зарвавшуюся Машку давно следовало проучить. Обнаглела совсем. Ей только мизинчик покажи, а она всю руку до локтя норовит оттяпать. Зато теперь и рта не откроет. Ведь у Аси есть на Машку...
«Как же это называется? – Ася морщит лоб, вспоминая еще одно сложное слово, значение которого пару дней назад ей объяснил Митька. – Аааа... компромат!»
Она никогда бы не призналась Машке, что знает ее страшную «козявочную» тайну, если бы та не начала этот разговор первой.
– Не надо ему рассказывать, – выдавила Машка. – И я, считай, ничего тебе не говорила. Так, ерунду всякую.

– Глупая ты, Машка, – вздохнула Ася. – И жадная, к тому же. Мало тебе было моей помощи в учебе? Теперь ее не будет вообще.
И свое обещание Ася сдержала, а Машке пришлось локти кусать от досады на собственную глупость и свой длинный язык…
Все это Асе вспомнилось, пока она медленно брела домой, устало переставляя ноги по весенней распутице.

Погода стояла слякотная, ветреная, с нулевой температурой, и совсем не верилось в то, что началась весна. Хотелось солнца, тепла и первых раскрывшихся желтых бутонов мать-и-мачехи.
Налетевший злой ветер пронизывал до костей. Ася зябко поежилась, подняла воротник пальто и спрятала руки в карманы старенького пальто, чтобы хоть немного согреться. Снова она дома варежки забыла, вот шляпа!

С утра на небе ненадолго показалось солнышко, а в полдень небо обложило серыми тяжелыми тучами и пошел снег. Сначала он падал редкими мелкими крупинками, а потом, осмелев и набравшись сил, повалил рыхлыми крупными хлопьями, напоминающими тополиный пух, опускаясь на землю и мокрый асфальт дороги, по которой брела сейчас Ася. Таял, превращаясь в унылое грязное месиво, настойчиво лезущее под ноги прохожим.

По обочинам дороги, почти вплотную к ней, лепились одноэтажные, выстроенные из темно-красного кирпича жилые дома, по своему виду больше похожие на казармы. Между домами, подобно голым безжизненным скелетам, стояли старые, рослые деревья разных пород, а кое-где встречались и редкие заросли кустарников: спиреи, чубушника, барбариса и шиповника. За домишками располагалась военная часть.
Ася погрузилась в свои мысли. Так она и шла, подгоняемая в спину разошедшимся ветром. Маленький озябший человечек.

Да, идея, конечно, довольно рискованная, но попытаться все же стоит. Других вариантов у нее все равно нет. Ради того, чтобы порадовать маму, девочка была готова на многое. Это она только с виду тихоня тихоней, а в душе – отчаянная, способная пойти на риск, но только в том случае, если он оправданный.
Нет для Аси на целом свете человека дороже и любимее мамы.
Скоро она пришла домой, и ей тут же влетело от бабушки за промокшие ноги и забытые перед уходом в универмаг на застекленной полочке трюмо варежки.

Тамара Макаровна «выпустила пар», после этого довольно быстро успокоилась и позвала внуков ужинать. Из кухни доносился волнующий запах котлет, поджаренных до золотистой, румяной корочки, заставлявший глотать слюнки в предвкушении вкусного и сытного ужина. Котлеты у бабушки всякий раз получались сочными и нежными, съедали их быстро.
В вопросах воспитания внуков Тамара Макаровна была строга.

Все у нее было принято делать по раз и навсегда установленным ею же правилам. И попробуй сделать хоть что-то по-другому, своевольничать – последствия будут ой какие…
А как может быть иначе у жены военного?
И если бабушка ограничивалась строгим голосом и рассерженным видом, напущенным для острастки, то деду этого порой казалось недостаточным, он мог и подзатыльник поддать.
Дед вспыльчив и суров, рука у него тяжелая. Ася его не особо любила: дед отпугивал от себя чрезмерной строгостью, но уважала и побаивалась.
Она и представить себе не могла, что можно было бы вот так запросто забраться к нему на колени, обнять деда за шею и сказать ему:
– Дедушка, дорогой, любимый!
К деду Ася всегда обращалась только на «вы»: он сам требовал такого к нему обращения. А к бабушке – на «ты». Тамара Макаровна разрешала.

Дома детей воспитывали в строгой дисциплине.
Утром встала, оделась, умылась, зубы почистила, причесалась и только тогда милости просим на кухню завтракать. И попробуй только непричесанной, в пижаме на завтрак заявиться! Бабушка тут же выгоняла и полотенцем вдогонку по спине шлепала:
– А ну, иди-ка отсюда, чучундра неумытая!
Пришла со школы? Руки помой, переоденься, аккуратно повесь школьную форму на вешалку и тогда иди обедать.
Ася всегда свою форму ровнехонько вешала, расправляя каждую складочку на платье. Так приучила ее делать Тамара Макаровна.
– Уважай чужой труд, – частенько строго приговаривала бабушка, и эти слова навсегда впечатались в память девочки, остались в ее сердце.

И это, и множество других бабушкиных слов и выражений она будет часто вспоминать, когда вырастет, всякий раз понимая, насколько права, мудра и справедлива была Тамара Макаровна. А бабушкина доброта и невероятное трудолюбие станут для Аси примером для подражания на всю жизнь.

Бодрости и энергичности Тамары Макаровны можно было только позавидовать.
Каждое утро она вставала ни свет ни заря, чтобы приготовить завтрак взрослым, а затем – детям. Кормила всех по очереди: сначала дядю Толю, потом тетю Лену с дедом, а после них очередь доходила и до Аси с Митькой. Им бабушка варила яйца всмятку, резала булку, колбасу, укладывала на тарелке бутерброды, наливала по чашке чая и ставила на стол сахарницу, наполненную кубиками рафинада. Позавтракав, взрослые уходили на работу. Тетя Лена – в школу, преподавать математику, дедушка читал лекции на кафедре военной дисциплины в военно-политической академии имени Ленина, а дядя Толя работал старшим инженером в ЛОМО.

Ася с Митькой убегали в школу, и с бабушкой оставалась дома только шестилетняя Катька. И бабушка снова вставала к плите. Шутка ли – каждый день ей нужно было накормить семь человек. В доме – четверо взрослых и три ребенка. А дед вообще диабетик, ему все подряд есть нельзя. И всю эту ораву ей нужно было кормить завтраком и ужином: обедали дома только дети, взрослые перекусывали на работе.
А еще – сходить в магазин за продуктами, переделать прорву дел по хозяйству, проверить у Аси сделанные уроки.
Посуду мыли все по очереди.

Каждый божий день бабушка крутилась, как белка в колесе, а вечерами усаживалась за свою старенькую ручную швейную машинку «Zinger» и начинала что-то шить, перешивать, ушивать. То старое постельное белье починит, поставив на него аккуратные заплатки. То прихватку смастерит из обрезков всяких.
И о внучках тоже не забывала: то юбочку новую сошьет Асе или Катьке, то платьишко модное, да такое, что закачаешься. От заграничного не отличить. Летом сарафанов легких своим девчонкам пошьёт, маечек разных на лямочках, на плечах завязывающихся, а как-то раз сшила Асе летние брюки, которые забавно назывались – «бананы», предмет мечты и зависти модниц тех лет.
С такой мастерицей-бабушкой было стыдно самой не уметь иголку с ниткой в руке держать.

Ася любила заглядывать в бабушкины владения – огромный платяной шкаф, который стоял рядом с их кроватью.
Каких только обрезков тканей бабушка не хранила на своих полках! Всех и не перечислить. Лен, ситец, хлопок, фланель, вельвет и другие. Среди них иногда попадались ткани с более сложными названиями: органза, жаккард, муслин, поплин, панбархат.
Когда Тамара Макаровна не торопилась, она с гордостью демонстрировала Асе свое богатство. Доставала из шкафа поочередно то один отрез, то другой, и при этом рассказывала, что собирается сшить из этого или того куска ткани.
И часто Ася засыпала под монотонное, убаюкивающее тарахтение бабушкиной машинки.

Девочка укладывалась в кровать неизменно в девять вечера, когда начиналась программа «Время». Дедушка садился смотреть новости, бабушка усаживалась за машинку. Предварительно Тамара Макаровна распахивала ближнюю от кровати створку шкафа, чтобы яркий свет, идущий от люстры, не бил Асе по глазам.
Так девочка и засыпала каждый вечер при свете. Поначалу он ей очень мешал, но со временем она привыкла и уже не реагировала на него. А что поделать, если комната одна, а их трое? Взрослые так рано спать не ложатся.

Иногда тетя Лена просила бабушку помочь ей со школьными стенгазетами, и тогда Тамара Макаровна садилась за художественно-оформительскую работу.
Разрисовывала чистые плотные листы ватмана красивыми, яркими картинками, крупными печатными буквами писала разные тексты. Тематика газет менялась: олимпиады, посвященные тому или иному предмету, проходили в школе часто, и это не считая выпуска газет, посвященных праздничным датам: 7 ноября, Новому году или Международному женскому дню 8 марта. А в тот год, когда Ася перешла во второй класс, тетку назначили завучем школы и нагрузки у нее прибавилось.
Хорошо еще, что сама школа, где работала тетя Лена и училась Ася, находилась совсем рядом с домом, всего в каких-нибудь двухстах метрах от него.

Каждое лето бабушка делала домашние заготовки, варила компоты и варенье: яблочное, малиновое, смородиновое. Засаливала огурцы. Корнишоны для этого брала небольшого размера и при засолке закладывала в каждую банку пару-тройку смородиновых листьев, укроп, зубчики чеснока, несколько горошин черного и душистого перца, листья и корешки хрена.

А чего Тамара Макаровна только не делала с грибами! Сушила их над газовой плитой, развешивая прямо на ниточках, и при этом оставляла на сутки слабенький газ на одну конфорку, а после, еще на неделю-другую, вешала их в тканевом мешочке на дверцу шкафчика, рядом с плитой. Засаливала по банкам грузди, волнушки, серушки, рыжие и прочие млечники. Мариновала опята, зеленки, толстушки, маслята, белые, подберезовики. Предназначенные для маринования грибы бабушка предварительно отваривала и после этого опускала их в кипящий маринад, который получался у нее чистым, светлым и прозрачным. Все это приготовленное добро она закатывала в трехлитровые банки и плотно забивала ими полки расположенной в туалете кладовки. Будут витамины на зиму. Все домашние будут есть их и радоваться, лето вспоминать. Ради этого бабушка и старалась.

Старых сплетниц, просиживающих бока на лавочке у соседнего подъезда, Тамара Макаровна не уважала. Иногда ее, проходящую мимо и спешащую по своим делам, с лавочки окликала какая-нибудь Ивановна или Петровна:
– Здорово, Макаровна! Куда ты все спешишь? Посидела бы с нами чуток.
Бабушка в ответ задорно улыбалась и всякий раз отвечала, пожимая при этом плечами с презрительной жалостью:
– Некогда мне с вами на скамейке рассиживать, сплетни обмусоливать. У меня внуки. Это вам, хрычовкам старым, заняться, может, больше нечем, а у меня всегда работа найдется.
Тамара Макаровна всегда была такая: прямолинейная в своих мыслях и речах, часто казалась слишком строгой, резкой в словах, но душой никогда не кривила, всегда говорила правду. Даже если это было не по душе тому, кому эта самая правда предназначалась.

Асю с мелкой Катькой тоже привлекали к работе по дому, конечно, пока незначительной, но все же.
Все на свете с чего-то начинается. Сестры по очереди ходили в продуктовый магазин и в булочную, подметали пол в квартире, протирали пыль. Какая-никакая, а помощь. Бабушке хоть немного меньше делать придется.

В тот вечер Ася легла спать раньше обычного, сославшись на усталость и легкое недомогание, но сон все не приходил, и она, повернувшись лицом к стене, задумчиво водила кончиком пальца по ворсу висящего на ней ковра.
Обычно ей всегда удавалось быстро уснуть после своей ежевечерней молитвы, но в редких случаях она могла долго ворочаться с боку на бок без сна, будя своим ворочаньем чутко спящую рядом с ней Тамару Макаровну.
Спали они все вместе в одной комнате: бабушка с Асей – на большой деревянной кровати, а крупный, грузный дед – на полутораспальном стареньком диванчике.

Измучившись от навалившейся на нее бессонницы, Ася начала мысленно считать белых слонов. Каждый раз доходила до пятнадцати, сбивалась и снова начинала свой счет. Слоны выстраивались рядами, двигали ушами, обмахивались ими, как веером, приветствуя, обвивали хоботы друг друга, смеялись, а после слились в одну огромную серую воронку, которая затянула в себя почти не сопротивляющуюся сонную девочку.
Ася и не заметила, как тихонько уснула, провалившись в глубокий сон без сновидений, что случалось с ней крайне редко. Обычно ей всегда снились сны: яркие, странные, запоминающиеся...

Сны о последней войне – Великой Отечественной.
В них она часто видела разбросанные группами посреди поля и окутанные едким дымом горящие танки, из которых выскакивали фашисты. Солнце только-только поднялось из-за горизонта. В небе кружили самолеты, с высоты похожие на больших черных мошек. Все залитое кровью поле было покрыто телами убитых, среди них лежали еще живые люди. Отовсюду раздавались предсмертные крики умирающих и стоны раненых. Тут и там слышались взрывы гранат, беспорядочная стрельба, отрывистая немецкая речь, больше напоминающая резкий собачий лай, и кровь стыла в жилах при виде этого ужасного зрелища.


А потом Ася перенеслась в другое место, не менее страшное и опасное. Казалось, что какая-то неведомая сила несла ее вперед, чтобы показать ей другие невообразимые, бесчеловечные, садистские зверства, творимые фашистами. Сожженных заживо людей – женщин, детей, стариков. Раскачивающиеся трупы повешенных партизан. Замученных голодом и пытками людей. Смерть в душегубках. Дым, стоящий над крематориями «фабрик смерти». Самолеты, бомбящие землю. Полыхающие в огне дома мирных жителей.

Откуда все это бралось в ее снах? Она и сама не знала, потому что не было этому никакого логического объяснения. Фильмы о войне Ася не смотрела и, читая книги, всякий раз старательно пропускала страницы, на которых описывались ужасы военных лет. Вовсе не потому, что ей было все равно или наплевать. Просто не могло вместить в себя столько невыносимого ужаса и боли ее маленькое детское сердечко.

Снились ей и хорошие, добрые сны. И те, в которых она умела летать, подобно птице, испытывая невероятное чувство упоения и восторга от полета.
Но чаще всего ей снились сны, в которых ее убивали.
Расстреливали. Забивали прикладами ружей. Кромсали ножом, заливая кровью подвал бабушкиного дома, в который ее, схватив за шею, затаскивали чьи-то грубые, сильные руки. И она мучительно умирала, истекая кровью, не видя при этом лица собственного убийцы.

После этих ужасных снов Ася просыпалась с криками, вся в поту, дрожа от ужаса, а потом тихо и безутешно плакала, не в силах заснуть. Разбуженная ее криками бабушка принималась расспрашивать внучку о том, что могло ее так сильно напугать во сне, но Ася отмалчивалась, ничего не объясняя и не рассказывая.
Ну, какие тут могли быть объяснения?
Со временем она привыкла к снам, в которых становилась жертвой жестоких убийц и умирала насильственной смертью. Порой даже думала в каком-нибудь сне:
« Ничего, потерплю еще немного. Сейчас убьют – и я проснусь, потому что после смерти наступает не конец, а продолжение».
Ведь невозможно чего-то бояться вечно.

На следующий день она пошла в школу, неся в портфеле драгоценный кошелечек с деньгами, и решила, что будет носить их с собой на всякий случай, чтобы подстраховаться. И если дело достигнет критической точки, то она сдаст деньги незамедлительно, свалив все на свою забывчивость.
Бабушке же Ася сказала, что сдала деньги на обеды Ольге Георгиевне еще вчера. Наверное, именно с этого случая в ней зародилось умение просчитывать важную ситуацию наперед со всеми возможными погрешностями, с запасными вариантами действий, с возможными путями к отступлению, если дело примет неожиданно опасный поворот.

– Ася, ты принесла деньги за питание? – спросила Ольга Георгиевна, когда Ася в паре с Машкой Мордвинской на большой перемене вместе со всем классом спускалась по лестнице в столовую.
Лицо Аси приняло испуганное выражение, и она неосознанным движением нащупала лежащий в кармане ее школьного передника кошелек, который перекочевал туда из портфеля еще в начале уроков.
«Все пропало! – лихорадочно пронеслось в ее голове. – Сейчас придется сдать деньги, и – прощайте духи для мамы! Эх, была не была!»
Она судорожно вздохнула, виновато посмотрела на учительницу, широко распахнув при этом свои огромные голубые, бездонные, как небо, глаза, и пожала плечами:
– Ой, я снова забыла. Простите меня, Ольга Георгиевна, завтра точно принесу и сдам! – искренне покаялась Ася.
– Эх, ты, забывака! – добродушно пожурила ее учительница и оборвала этот тревожный для Аси разговор, переключив свое внимание на расшалившегося Белова. «Ух, пронесло на сегодня!» – вздохнула Ася, заходя следом за Машкой в полуподвальное помещение столовой.

Небольшие запотевшие прямоугольники окон вровень с землей, длинные ряды сдвинутых деревянных столов и лавок, располагающихся от них слева и справа. Убогое казарменное помещение, заполненное запахами чуть подгоревшей тушеной капусты, разварившихся сосисок, жареного лука, сдобного теста и только что приготовленных котлет. Здесь всегда душно так, что нечем дышать, а в буфете вечно толкнутся старшеклассники, покупая булочки с изюмом, бутерброды с котлетами и компот из яблок.
Испытывая дискомфорт от духоты и пара, идущего от плит, Ася покрывалась потом и испытывала сильнейшее желание быстрее съесть обед и убраться из столовки, а лучше не ходить в нее вообще. От еды, подаваемой там, у нее порой возникал рвотный рефлекс. Редко, когда бывало действительно вкусно так, что хотелось доесть до конца.

По субботам в обед к компоту подавались пухлые, румяные, чуть присыпанные сверху сахарной пудрой дрожжевые булочки с изюмом, и тогда по всей столовой разносился обворожительный, сводящий с ума аромат.
Ася села за стол и, брезгливо отодвинув от себя тарелку с флотским супом, сразу принялась за второе – пюре с рыбной котлетой.

После уроков она поспешила в универмаг, чтобы еще раз полюбоваться на отложенные для нее тетей Аней духи, которые та извлекла откуда-то из потаенных недр прилавка и дала подержать девочке.
– Тетя Анечка,– умоляюще проговорила Ася, – я за ними в пятницу приду! Хорошо? Вы только не продавайте их, пожалуйста!
– Хорошо, – понимающе кивнула головой продавщица. – Не волнуйся так, Асенька, не продам. Дождутся тебя духи твои.

В среду и четверг Ольга Георгиевна не вспоминала про деньги. Девочка со страхом продолжала ходить в столовую, нося в кармане кошелек с несданными вовремя деньгами, и ела там вместе с классом. Начался март, подходила к концу самая длинная, загруженная уроками четверть, и, как это обычно бывало, одна за другой следовали контрольные работы, проверочные, диктанты, сочинения, изложения... Работы у Ольги Георгиевны хватало с избытком, в пору было свое имя забыть, особенно человеку в немолодом возрасте.

Асе нравилось сочинять разные истории, и она с удовольствием писала сочинения, которые неизменно хвалили. Ее работы Ольга Георгиевна торжественно зачитывала перед всем классом, они участвовали в школьных конкурсах, занимая высокие места и получая лучшие оценки. Вот за недавнее сочинение Ася пять с плюсом получила. Это в жизни, в разговоре со сверстниками, да и с взрослыми с людьми, ей было двух слов не связать: мялась, мямлила что-то, стеснялась, точно косноязычная. А на бумаге, когда она сидела за столом с ручкой в руках, мысль рождалась в ее голове молниеносно, писалось ясно, кратко и выразительно. Каждое слово стояло на своем месте, ни прибавить, ни убавить.

Странная девочка, она временами чувствовала свою тайную власть над чистыми листами бумаги, свое всемогущество. Ощущала себя волшебницей, создательницей новых придуманных миров, другой, параллельной реальности. Слова были сложные, научно-фантастические, но их смысл Ася улавливала и понимала интуитивно, на уровне картин и образов, и лишь иногда бегала к Митьке, великому специалисту по сложным взрослым словечкам, за подтверждением правильности своих мыслей.

Никто не знал страшную Асину тайну – толстую коленкоровую тетрадку с первыми написанными ею сказками. Свою детскую наивную пробу пера она прятала от посторонних взглядов очень надежно, в тумбочке, под стопкой ее чистого белья – трусишек и маечек. Тамара Макаровна в нее не заглядывала, за порядок на своих полках отвечала девочка, и риск, что тетрадку смогут найти, был сведен к нулю. Правда, была еще любопытная Катька, вечно сующая во все свой нос, но даже она не смела без спроса копаться в вещах сестры, понимая, что получит за это.

Ольга Георгиевна спохватилась лишь в пятницу. Подозвав к себе Асю, она строго спросила, почему та до сих пор не сдала деньги на школьные обеды, а сама ходит и питается со всем классом, как ни в чем не бывало.
– Я сдала вам их еще в среду, Ольга Георгиевна! – бесстрашно сказала девочка. – Неужели вы сами не помните?
Уверенный Асин тон и искренний взгляд не вызывали никаких сомнений в ее честности. Учительница растерялась: она абсолютно не помнила этого важного момента и досадовала за это на саму себя. Склероз у нее, что ли, в начальной стадии?
– Да-да, – продолжала Ася, – я положила вам деньги на край стола, на перемене. Вы еще тетради тогда проверяли и сказали, чтобы я вас не отвлекала. А потом сами убрали деньги к себе в сумку... Вы что, мне не верите?
В глазах девочки показались слезы.
– Убрала в сумку? – изумленно повторила за Асей Ольга Георгиевна. – Надо же, я совершенно этого не помню. Устала, наверное, заработалась. Ну, ладно, иди, садись на свое место. Если ты так говоришь, значит, так все и было.

В тот день после уроков Ася летела в универмаг, как на крыльях – белых, пушистых, легких. Она торопилась поскорее выкупить духи.
В воздухе пахло талым снегом и той особой свежестью ранней весны, когда еще холодно и зябко, но солнце уже начинает пригревать совсем по-весеннему. Постепенно начинал увеличиваться световой день. Природа еще полностью не очнулась от зимней спячки, а только ожидала своего пробуждения, но приход весны уже ощущался, с каждым днем все сильнее и сильнее, даря людям ощущение бессознательной радости, смутных, затаенных надежд, желания устремиться куда-то вперед, навстречу своей мечте. Ведь весна всегда была и будет оставаться порой наших надежд, многим из которых не суждено сбыться.

– Тетя Аня, здрасьте! – забыв от волнения про вежливость, выпалила девочка. – Я за своими духами пришла.
Через несколько минут, оплатив товар на кассе и отдав улыбающейся тете Ане чек, она наконец-то получила предмет своей мечты – маленький, сливочного цвета флакончик духов. А потом медленным шагом возвращалась домой, придерживая ладошкой карман с лежащим внутри него заветным флакончиком, и счастливо улыбалась, стараясь не расплескать то огромное счастье, которое в эти минуты переполняло ее сердце.

Придя домой, сняв с себя уличную одежду, обувь и вымыв руки, она первым делом, стараясь быть незамеченной, спрятала духи в тумбочку под стопку своего белья, рядом с толстой коленкоровой тетрадкой. Теперь у Аси было две тайны: тетрадка и флакончик духов.
На следующий день была суббота, и за Асей после школы приехала мама, чтобы забрать дочку домой на побывку, ровно на сутки: в воскресенье ее возвращали обратно к бабушке на Ржевку, и так повторялось каждую неделю в течение трех лет начальной школы.

Субботним вечером, когда Ася уже была у себя дома, она, улучив подходящий момент, подошла к стоящей у плиты и готовящей ужин маме, нежно обняла ее сзади за талию, постояла так немного, а потом, немного отстранившись, тихонько прошептала:
– Мамочка, я тут тебе подарок приготовила. Возьми его, пожалуйста.
Мама непонимающе посмотрела на Асю:
– Подарок? Мне? – переспросила она.
– Да, – взволнованно ответила девочка, протягивая маме ладошку с заманчиво лежащим на ней маленьким флакончиком. – Это мой подарок тебе на восьмое марта.
– Асенька, солнышко ты мое! Это и правда мне? – торопливо проговорила мама, принимая подарок из рук дочери.

С замиранием сердца Ася следила за мамиными движениями: вот мама открывает флакончик с духами, вот с мечтательным видом вдыхает их тонкий, изысканный аромат, вот осторожным движением наносит пару капель себе на запястья, потом за мочки ушей, касается шеи. И от мамы начинает пахнуть долгожданной весной, нежными и душистыми фиалками.

– Ася! – От волнения у мамы выступили слезы на глазах. – Доченька, откуда же ты деньги на подарок взяла?!
– Не волнуйся, – успокоила ее Ася, лукаво улыбаясь. – С бабушкиной сдачи накопила.
– Долго копить, наверное, пришлось? – с сочувствием в голосе спросила мама.
– Долго, – кивнула Ася в знак согласия с мамиными словами. – Но, поверь, это того стоило. Мамочка, пусть сбудутся все твои самые заветные мечты! Улыбайся, пожалуйста, чаще, тебе так идет твоя улыбка!
– Ох, Аська, родная ты моя девочка! – У мамы на мгновение перехватило дыхание от ее слов. – Пусть все будет именно так, как ты только что пожелала! Ну, а сама-то ты о чем мечтаешь?

Мама весело засмеялась, и на ее щеках появились задорные, милые ямочки. Она подошла ближе к Асе и нежно потрепала ее по волосам:
– Знаю я, о чем в таком возрасте обычно мечтают все девчонки. Наверное, о разных девчоночьих глупостях: новых платьях, конфетах, игрушках?
Асино лицо стало задумчивым. Она подошла к окну и, отдернув в сторону занавеску, мечтательно посмотрела на раскинувшийся перед ней, как на ладони, огромный, заполненный новостройками двор.

– Нет, мамочка, – проникновенно и искренне сказала Ася, застенчиво улыбнувшись. – Я мечтаю стать писательницей.
– Кем? – переспросила мама, и ее тонкие брови изумленно взметнулись вверх.
– Писательницей, – громко и твердо повторила Ася. – Я обязательно стану писательницей. Люди будут читать мои книги. Вот увидишь, когда-нибудь так и случится. Ты еще будешь гордиться мной, мамочка.