Утомлённые длинным переходом, ребята уснули быстро. Только из одной палатки доносился громкий разговор, да шумно дышал дежурный, раздувая огонь затухающего костра. Сырые сучья разгорались плохо, трещали, обдавая золой раздосадованное лицо Ивана.
Было темно. Иногда, сквозь разрывы туч одним глазком выглядывал месяц, и тогда рыбьей чешуёй сверкала на озере рябистая дорожка. Ночь стояла тёплая и такая тихая, что с противоположного берега, невидимого даже днём, ясно доносились девичьи голоса и звуки баяна. Там тоже горел костёр.
Из палатки вышел Петька Иголев. Размахнулся, и, еле удержавшись на ногах, бросил в воду опорожненную бутылку. Развязно запел:
Они идут туда,
Где можно без труда…
- Ты что, ночной соловей, раскричался? – сердито перебил Иван, - сам не спишь и другим не даёшь.
- Не твоего ума дело!
- Петро, ты же только вчера божился, что бросишь пить, - начал приструнивать Иголева и я, сидевший у костра, но он небрежно отмахнулся.
- Ша, Лёшенька, давай без нравоучений. Мне ими с детских лет прожужжали уши. А что касается позавчерашнего собрания, то вы зря старались: чихать я хотел на вас и на ваши проработки.
Глаза парня дерзко сверкнули. Он знал, что однокурсники его не любили и платил им тем же. Огонь осветил лицо Иголева, искажённое злой усмешкой.
- Я понимаю, почему вы чураетесь меня. Мол, Петька побывал за решёткой! Что с ним связываться? Вор, хулиган.
«Как объяснить парню, что он ошибается? Студенты и преподаватели стараются не напоминать ему о прошлом. Наоборот, это у него оскорбительное отношение к нам, даже вызывающее. Оно – то и отдаляет Петра от нас», - подумал я.
- За что ты обидел Игоря и Машу? За то, что они по поручению группы и директора взяли тебя на поруки?
- А я не нуждаюсь в вашей защите! - Он резко сплюнул и отвернулся от меня. – Адвокаты!
Неожиданно над озёрным простором широко и печально разлилась щемящая душу мелодия полонеза Огинского. Наш разговор стих. Иван, забыв про костёр, слушал её, приоткрыв рот. Петька откинулся на спину, и, лёжа на траве, заложив руки за голову, замер. Невыразимая скорбь звучала в мелодии, Эхо подхватывало её и уносило ещё дальше, за Мугоджары, к сосновому бору. Выглянувший месяц освещал ей дорогу в сердца людей, завороженных невидимым чародеем – музыкантом…
На той стороне озера играли уже весёлую плясовую, а на нашем бивуаке всё ещё продолжалось грустное молчание. Первым его нарушил Иголев. Он встал, прикурил от дымящей головёшки, вздохнул:
- Разбередили душу, черти! Ведь я, Лёшка, музыкант. Не веришь? – Он невесело улыбнулся, кивнув назад. – У одного известного баяниста учился, Вот, чертяка, играл! Иван Сергеевич руководил тюремной художественной самодеятельностью. Бывало, возьму фальшивую ноту, он тут же разносил меня в пух и прах, сердился, особенно, когда разучивали этот полонез. Кричит: «Где твоя душа, Иголев?! Поставь себя на место Огинского, передай его чувства так, чтобы в каждом звуке твоего баяна слышалась тоска по покинутой Родине!». И я представлял! Но представлял не тоску композитора, а свою. Ничто из разученного не нравилось мне так сильно, как этот полонез. Играешь его и видишь свою никчемную жизнь, вспоминаешь бедную маму. Она долго и тяжело болела. Отец связался с какой – то вдовой и часто не приходил ночевать. Поправляя по утрам её подушку, я замечал у мамы слёзы.
Иголев умолк. Иван, не слыша нашего разговора, спросил:
- И что вам не спится? Тут еле – еле от дрёмы удерживаешься, а они лясы точат.
Мы отпустили Ивана спать, пододвинулись к огню. Я видел, как нелегко Петьке ворошить своё прошлое, и потому попросил его больше ни о чём не рассказывать.
В группе ещё никто не видел Иголева таким откровенным и взволнованным. Часто и тяжело дыша мне в лицо, он смотрел на меня такими тоскливыми глазами, что я уже не чувствовал к нему неприязни. Стараясь понять, каков у него характер, я ругал себя: грош цена старосте группы, не знающего нравы своих товарищей по учёбе. За Петькиной взбалмошностью скрывался, похоже, неплохой парень.
Он же продолжал исповедь:
- Я ведь наврал вам: отец мой и сейчас жив. Как только схоронили маму, он отдал меня своей старой тётке и женился…С семи лет я возненавидел его.
Петька обхватил голову руками, сжал кулаки.
- Это из – за него я стал таким!.. Ненавижу его!.. Теперь я совсем один. Даже бабушка, единственная добрая душа, умерла, когда я сидел в тюрьме… Что дальше делать, как жить – не знаю.
- Вот что, Петро. Кроме меня, никто не знает, что ты музыкант?
- Не-ет.
- Тогда сыграй на концерте этот полонез!
Петька растерялся:
- Что ты! Я уж, поди, и играть – то разучился. Давно баян в руках не держал. Да и нет его у меня. И нот тоже, чтобы вспомнить.
- Достанем! Из похода вернёмся – приходи к нам в общежитие. Я договорюсь с одним пареньком. Он не откажет.
Взгляд Петьки выразил радость:
- Хорошо, Лёшка! Я обязательно приду…
Через две недели наша группа давала концерт в большом актовом зале. Безжалостные критики – студенты заполнили его до отказа, рассаживаясь на стульях, столах, подоконниках. Придирчивые члены жюри расположились у самой сцены.
Я вышел из – за кулис и объявил:
- Сегодня вы увидите концерт, подготовленный группой радиомехаников.
И концерт начался. На сцене пели, плясали, читали стихи, а Петька всё не появлялся. Это меня беспокоило. Мы условились, что он незаметно проберётся за кулисы и я ошарашу зрителей сюрпризом. Только к концу представления, потный и бледный, он подошёл ко мне и тихо спросил:
- Лёшка, может, не стоит? Боюсь, как бы посмешищем не стать. Вдруг не получится? Потом засмеют.
- Не волнуйся, Петро. Успокойся. Готов? Ну, ни пуха …
Дрожащими руками Петька стал освобождать меха от ремней.
- Полонез Огинского!- Я смотрел в зал, стараясь заметить впечатление зрителей от последних слов. – Исполняет на баяне Пётр Иголев.
Зал замер в немом удивлении. Сотни глаз смотрели на меня с недоверием. Но потом заскрипели стулья, раздался шёпот, переросший в гул голосов:
- Он, наверно, ошибся, не того объявил!
- Иголев – и баян?! Уму непостижимо!
- Не может быть, чтобы этот хулиган...
- Да его и в программе концерта нет!
- Ой, девчонки, и вправду он! – оборвал этот гул чей – то громкий воглас.
Неестественно согнув спину, низко опустив голову с взъерошенными волосами, Петька не прошёл, а пробежал к стулу, который я ставил в центре сцены. Его измученные тревогой глаза, ища поддержки, уставились на меня. Я подбадривающе улыбнулся ему и, покидая сцену, прошептал:
- Не дрейфь, начинай.
Я видел, как он играл. Именно видел, а не слышал. Петька, казалось, не мигая, смотрел в зал, но я понял, что он никого и ничего в нём не видел.
Только ли о чувствах композитора рассказывал баян в руках Иголева? Может быть, сам Петька, его душа плакали по рано умершей матери, по загубленным им годам.
Восторг, изумление застыли в глазах студентов. Они все подались вперёд. Члены жюри зачарованно смотрели на мелькающие пальцы исполнителя.
Со сцены Петька убегал ещё быстрее, чем вбегал на неё. В полной тишине большого зала чётко прозвучал стук его каблуков. Спустя минуту, её нарушили оглушительные аплодисменты и крики.
- Би – с!.. Би- ис! – надрывались сотни голосов.
Но Петька не появлялся. Я нашёл его в углу одной из аудиторий. Он сидел за дальним столом, на скрещенные руки уронив голову. Плечи его вздрагивали…
Теперь, когда я слышу звуки неумирающего полонеза, то вспоминаю давнее выступление Иголева и его первую победу над собой.
После этого концерта, хотя и не сразу, Пётр стал другим.
Я не знаю, где он сейчас, но уверен, что хорошие люди и музыка уже никогда не дадут ему вернуться в нечестный мир. А баян, тайком от него купленный на деньги, заработанные нашей группой на заводе во время практики, и подаренный Иголеву в день его рождения, всегда будет напоминать ему замечательные слова гоголевского Тараса Бульбы: «Нет уз святее товарищества».
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Лет десять спустя после описысваемых событий, я проходил по Свердловской Плотинке, когда кто-то громко, "на всю улицу", радостно завопил:
- Лешка! Кожевников!
Я оглянулся на крик и увидел, как ко мне со всех ног несется улыбающийся во весь рот Петька Иголев.
- Здорово, Леха! - он крепко сжал меня в объятиях.
Разговорились, и я узнал, что Петр защитил диплом на инженера - металлурга и засел за диссертацию, чтобы получить ученое звание кандидата технических наук.
Больше мы не встречались, потому что жили в разных городах.