- Боцман, подъем!
Я слетел со второго яруса, презрев все законы физики, раза в три опередив ускорение свободного падения – наверное, так слетали с коек матросы крейсеров при торпедной атаке… Передо мною торчал ухмыляющийся Адмирал.
– Черт бы тебя… Какого…
- Пошли, дело есть.
Мы вылезли на палубу, и я глянул, наконец, на часы – полвосьмого утра, свихнулся Иваныч, ей - богу… Он полез в рубку, а я стал вытаскивать сигареты. Интересно, а чтой –то я так сорвался от его вопля? Не в армии же… Затянулся пару раз, и тут дошло: елки-палки, а ведь меня ни разу за четыре года никто командой не поднимал! Не было такого случая. То есть острые ситуации были, но никто меня поднять не успевал – я всегда вскакивал раньше, чем звали: то качка менялась, то тон двигателя, то шаги несанкционированные… А тут… Не иначе – блажь какая – нибудь, раз не почуял. Ну, если не выпить позвал…
Иваныч вылез из рубки:
- Денег хочешь?
- Очень. За что?
- На «Ниинну» лоцман нужен с английским.
- А куда они собрались? В Онегу по шлюзам?
- В Ууксалахти. Может, выше, по Ууксе – к Питкяранте.
- Опомнись, Юра, у них штурман - Пекка, профессор, каких поискать, он штурманцом в «Сильялайне» работает лет двадцать, по всему миру прокладки делал, лоции у них – лучше наших военных, им что, сорок миль по открытой воде не пройти???
- Жора, тебе не один хрен?
- Да стыдно как-то…
- Во дает… А экскурсоводом? Так – пойдет?
- Не понял.
- Капитан, Аулис, здесь родился. В заливе Ууксы. Хочет дом свой найти…
- Ого… Тогда конечно…
Я представил себе, как я искал бы свой дом через пятьдесят лет. Да еще тот, который у меня отняли. С боем… Я не знал, как он уходил. Не знал, был ли свист снарядов и пожарища, я вообще позорно мало знал про ту войну, мне в голову не приходило, что я на чужой земле!!!
Вдруг отчетливо вспыхнуло видение – я стою в густом лесу над обгорелым фундаментом, Пекка с Юсси давят мне на плечи, я падаю на колени, и Аулис, чуть скривив доброе, мягкое лицо, задирает мне голову, положив ладонь на лоб, и тихо, извиняющимся голосом говорит: « Зачем? Зачем твой дед это сделал? Прости…»
Мелькнула серебристой молнией финка, и я падаю головой внутрь фундамента, поливая его кровью из перерезанного горла. Все справедливо…
Я мотнул головой, стряхивая наваждение, непроизвольно потер горло и прохрипел:
- Ща… Шмотки возьму. И лоцию дай посмотреть.
- На кой черт?
- Может, хоть не так стыдно будет перед настоящим штурманом…
- Валяй. В рундуке под штурманским столом…
Я спрыгнул с борта на пирс, и вдруг спина стала читать мысли Адмирала: « Черт, везет же дураку – английский знает. Так бы я с финнами пошел…» Я поежился, стряхивая остальное, совсем не хотелось слышать такие мысли, ну их к шуту, Адмирала есть за что уважать, а это – просто слабость. Я опять тряхнул головой, скидывая и это наваждение, и пошел к « Ниинне»…
На полпути наткнулся на шкотового с « Вивата», да так, что с шага сбился и встал, как вкопанный.
- На «Ниинну»? Лапти не потеряешь? – он почему – то презрительно посмотрел на мои кроссовки. Я пошевелил торчащими из драных кроссовок пальцами и изумился:
- Гоночные… Не в штиблетах же!
И только тут до меня дошло, ЧТО передо мной стоит… Откуда. Только инструктажа мне тут не хватало! А его уже несло:
- Ну, иностранцы все же. Как – то неудобно. Что они подумают?
- Обо мне – ничего плохого. А вот как ты на палубу попал? Постарайся с ними не общаться – засмеют… Командарм Фриновский жопой вперед по трапам спускался, когда наркомом ВМФ стал. Ты что, по такой же славе стонешь? Не позорься…
Каким мерзким и стыдным стало волшебное карельское утро. Я шел по пирсу, машинально отмахивая правой рукой, как стряхивая что-то ладонью с бедра. Мелькнул « Жук в муравейнике» Стругацких: «Не может вот так лихо мотаться на шее магазинная винтовка весом никак не меньше полупуда, никак не может… Так может только игрушечная, ненастоящая. Из павильона. Из расстрелянного павильона…» Подделка… Подделка под человека. Как часто я их встречал – с пустыми подозрительными глазами, четко знающих, что мне надо и каким я должен быть. В универе, в армии, на заводе, в институте… Но я никому ничего не должен! Уже давным – давно. Все навязанные мне рождением в этом государстве долги давно отданы. С лихвой, за всех моих потомков. Я уже почти забыл про этих – с пустыми глазами. Выходит – зря. Даже здесь… Даже здесь… Гады… Все могут изгадить… Кухарки. Неумелые ленинские кухарки. Так проколоться! Моряки – народ суеверный, парусники – тем более, а уж гонщики… И уж если мне удалось взять приз хоть раз, я никогда не сменю обувь, в которой это сделал. Хоть режь меня, не сменю. Ольга, детский тренер сроду призов не брала, и, не зная, что такое гоночные кеды, швырнула раз в бухту драные тапки Игоря, моего сына, они до воды еще долететь не успели, а «три китайца» – друзья – не разлей вода, Исмаилов, Федоров и Тарасов, уже летели с трехметровой набережной в залив, и выловили их, несмотря на барражирующие по бухте катера и яхты. Один тапок – сразу, за вторым ныряли минут десять на шестиметровую глубину… И Ольга мгновенно поняла, что за глупость она сделала… А когда Адмирал ей растолковал, так еще и извинилась перед восьмилетним мальчишкой – не знала, мол, что гоночные… Только шиш ей поверили. Даже не изобразили.
А я стою на пирсе перед белоснежным бортом «Ниинны» и не могу заставить себя ступить на борт. Стыдно… Что за гадость по моей стране шляется? Мне хочется стоять и каяться, и оправдываться перед ничего не подозревающими людьми, что не все моряки – братья, что в семье – не без урода, что не стоит плохо думать о всех, если нарвешься на такую гниду… Я завожу глаза вверх – к кружевным кронам сосен на головокружительной высоты скалах, и тут меня отпускает – нет, слава Богу, синему небу дела до моего стыда.
Я опять тряхнул башкой, это уже на нервный тик похоже стало. А в голове мелькнуло – ну уж на этой палубе точно таких не встретишь…
Я ухмыльнулся и шагнул на борт, громко рявкнув:
- Terve, hei!
Из каюты высунулся здоровенный финн, белобрысый, как и положено, круглолицый, совершенно неопределенного возраста. Рот растянулся до ушей.
- Tervetuloa!
Я протянул руку, и она утонула в широченной лапище с длинными и почему – то тонкими пальцами.
- Kiitos… Is here anybody speaking English?
- Me. I`m Pekka. Aulis and Jussi – so-so…
- My Finish is not so-so. It`s nothing…
Финн ухмыльнулся:
- I see. It`s not even Eesti…
Я хохотнул, в кокпит вылезли остальные – шкотовый Юсси, калибром поменьше Пекки, но очень на него похожий, и капитан – Аулис Мискала, небольшой, лет шестидесяти на вид, с мягким и очень трогательным лицом. Мы расселись на банках, прихлебывая чай, и скоро выяснилось, что Юсси и Аулис свободно шпарят по-немецки, а Аулис, хоть и очень медленно, но как - то может по-русски. Короче, говорить было на чем… Странное дело, я мгновенно стал их чуять, никаких преград не было и в помине. Они совершенно не притворялись, не были напряжены, слов было не надо. Я мгновенно почувствовал себя в команде, только судовая роль была непривычная – балласт. Ну, тоже вещь полезная, особенно в шторм…Бровь Аулиса чуть шевельнулась, конечно же – пора, я б тоже торопился, я быстро допил чай, встал и сунулся в каюту, бросив на ходу:
- Старт?
Они даже не переглянулись, только Пекка по инерции сказал:
-Ye! Excuse…
Я только рукой махнул, чего, мол, извиняться, и забрался в каюту – яхта – четвертьтонник, троим – то не развернуться, отход – сложный маневр. Чего я под ногами путаться буду? Да и на хату посмотреть интересно же… Интерес оказался не зряшный – пока я все разглядывал, они уже отчалили, и из бухты Никоновской вывалили, довернули к ветру, и пошли одним длинным галсом вдоль архипелага Валаам. А я все смотрел. Бог мой, над штурманским столом – сплошная “Silva” итальянская, дублирующий градусник, магнитный, плавающий, с цветной разметкой. Нам бы такой. Эхолот размером с пачку сигарет, экран радара с книгу величиной, и рация… Мать моя, просто телефон и кнопочки – 99 каналов. У нас «Сейнер» с пишущую машинку размером, холодильник «Камы», и неподъемный сейф эхолота, который разогревается минут десять. Про радар ваще молчу – на самолет не поставишь – нет таких самолетов, чтоб его в воздух поднять… И это на судейском. Поставь такое на яхту – на дно. Сразу, без мучений…
Свистнули турачки, чуть хлопнул грот, яхта переложила крена на правый борт, ага – легли на курс, Валаам обошли… Пекка втиснулся в каюту, улыбнулся, хотел, видать, сказать что – то из вежливости, но я, тоже улыбнувшись, отмахнулся, и он потянул из рундука карту. Как же все-таки легко с ними…Я выбрался в кокпит – судя по ветру, в залив Ууксы войдем одним галсом, путаться под ногами у меня никак не получится…
Дуло метров на пять с норд-оста, яхта перла здорово, Юсси сидел на руле, держа под мышкой румпель, Аулис пошел в каюту, а я растекся по левой банке и с наслаждением закурил. Дым от «Примы» коснулся рулевого, он непроизвольно чихнул, и мы оба хохотнули.
- Не куришь? – Я приоткрыл вделанную в борт пепельницу, намереваясь затушить окурок, но он махнул рукой.
- Не такое. - Подумал немного и добавил – Иприт.
Я захохотал и поперхнулся.
- Точно! Скорей – Фосген…
Юсси тоже залился, и тут из каюты высунулся Аулис, держа в руках солидную бутыль. Медленно выговаривая слова, он произнес на русско – немецком, ткнув свободным пальцем в часы:
- Ничего, что рано?
- Мы в России, она большая. В Находке – вечер. Удобно.
Аулис радостно кивнул, и нырнул за кружками, добавив:
- Йа! Вундербар!
В общем, байки про финнов химерой не оказались – пили они нормально, весело и радостно, и как-то свободно, без нашей лихорадки, вызванной страхом, что вот, мол, ща нагрянут. Неважно кто – менты, халявщики или жены – все те, кто портят нормальную русскую пьянку… Напиток оказался вкуснющий – австрийский ром, с которым я был знаком только заочно – по «Швейку». Выбравшийся из каюты Пекка растолковал, что выше 35 градусов у них не продают, поэтому они, зная, куда едут, смотались предварительно в Австрию за крепким. Я от такого рассказа чуть за борт не вылетел, тут в лабаз сходить за водкой – уже неразрешимой проблемой стало. А уж в Австрию за ромом… Охренеть.
Когда мы дернули по третьей, Пекка ткнул пальцем в румпель и спросил:
- Можешь?
Я кивнул, и чтоб поняли все, добавил голосом:
- Натюрьлихь…
- Садись тогда, втроем мы быстрее с завтраком управимся.
- Яволь!
Я сел на румпель, чуть качнул право, отсчитал десять, лево, лег на прежний курс по градуснику, глянул на кильватер и порадовался – отзывалась ниночка здорово, прям по-женски, отщелкнул стопор, добрал чуть шкот, качнул яхту, малость растравил, она прибавила, добрал как было, лег на курс и развалился… Хорошая посудина. Можно сказать, прелесть просто… И вообще мне с руля слезать никак не хотелось. Так что, когда они выбрались в кокпит со жратвой, и Юсси сунулся, было, к рулю, я только отмахнулся, улыбнувшись.
Да и рулить особо нечего было – курс на фиксаторе она здорово держала. Мы тяпнули для аппетита, смели завтрак, помыли посуду и начался нормальный треп. С моих слов:
- Полдень. Джентльмены выпивают и закусывают…
Именно тогда я ощутил, что растолковывать анекдот или шуточку – не всегда унылое дело. У каждого народа свои аллюзии, и, треща на четырех языках, мы через четверть часа добились - таки того, что заржали хором, и с огромным облегчением: каждый из нас еще немного понял своего О`Генри… Юсси траванул анекдот про финского генерала, пока Пекка переводил, Юсси чуть не подавился, сдерживаясь, и когда до меня дошло, и я заржал, яхта уже вообще ходуном ходила. Я дунул про нашего, и понеслось…
Чертов мозг, что он, как будто не мой, а пристегнутый, на все, блин, со стороны смотрит, даже стыдно перед ребятами, ей - богу… Я развалился в кокпите буржуйской яхты, румпель подмышкой, дымлю «Примой», а они веселятся от души, жестикулируют, как итальянцы, прости господи, а мозг отмечает, что час назад они вообще руками не шевелили, не надо им было жестами себе помогать, и говорят они отнюдь не на финском, хоть и между собой, а на чудовищном компоте из финского, английского, немецкого и вроде не то датского, не то шведского, да еще и с русским.. Своеобразным…
Вдруг Пекка хлопнул себя по лбу и метнулся в каюту, Аулис глянул вправо и пошел за ним, я тоже посмотрел вправо, но не сильно понял, чего это они смылись. На траверзе был восточный мыс Валаамского архипелага, ходу еще миль пятнадцать, погода – сказка, и причин не то, что для паники – для резких движений не было. Но тут Юсси приподнял бутылку и я согласно кивнул. Еще бы… Вот тут казус и вышел. Ром – то до этого Пекка разбавлял, напиток получался вкусной консистенции – градусов тридцать. А Юсси с водой переборщил, я аж поперхнулся, протянул ему кружку и раздельно выговорил:
- Excuse, too many water…
И тут же скосил глаза на градусник – мне показалось, что яхту вильнуло волной. Когда он протянул мне кружку, я глотнул, не глядя, и тут уж от неожиданности вообще подавился – ромом там только пахло, ваще одна вода…
Мой кашель растревожил всю команду и из рубки высунулся Пекка, пришлось растолковывать, что кашляю я оттого, что споткнулся о языковой барьер.
- Пекка, он и так слабовато развел, я ему говорю – «Слишком много воды», так он для крепости еще из Ладоги черпнул…
- По - фински учись, раз под этим флагом идешь, он разобрал только слово вода! Ну и налил. Как ты просил…Чего ты от него хочешь?
- Рому я хочу!
- Чистого?
- Ну, давай чистого.
Тьфу ты, опять получилось, как всегда: какая – то ситуация, и надо напрягаться, чтоб ей соответствовать. Попробуй махни полкружки рома в девяносто градусов! Такие ребята славные, так надо же, так вышло, что русские понты кидать надо. Три пары глаз меня сверлят, куда денешься? Только что друзья – товарищи были, и вот уже судьи на меня таращатся… Ром – не спирт, в нем дубильных веществ полно, еле выцедил. Выдохнул тихо за полминуты, и сигареткой занюхал. Понт, так понт.
Юсси смотрит на меня во все глаза, потом переводит взгляд на кружку в своей руке, передергивает ознобно плечами:
- Бррррр!!!
Они ржут и хохочут, бьют меня по плечу, Пекка тоже рискнул – закашлялся от чистого, но все выдул, все – в кайф, а я за корму смотрю на удаляющиеся скалы Валаама, на кружево сосен и зеркало озера, на плеск кильватерной струи и бездонный хрусталь воды подо мной… Злость свою в хрустале топлю… На что? А и сам не знаю. Как будто героем анекдота стал. Клоун. Долго в воду смотрел. Даже руку за борт опустил… Тут Пекка опомнился, и до меня дошло, зачем они с Аулисом в каюту лазали. Я чуть не прыснул, когда они картами зашелестели, а Пекка попытался к румпелю протиснуться. На карте – то прокладка была. Ох, думаю, педанты… Пекке компас не видно было со своего места, и он спросил:
- Георг, курс сколько?
- Ост, чистый… Как ром.
Пекка хохотнул.
- Скорректировать надо, дрейф.
- Брось, пятнадцать миль всего. Ветер – пять, стойкий. Не промахнемся, ворота в залив – полмили.
Он был под газом, и стал настаивать. По сути, он, конечно, прав был – входного маяка нет, а фарватер в заливе Ууксы вехами обозначен, видно их неважно, береговая линия предельно изрезана, и риск воткнуться в какой – нибудь посторонний заливчик был. Но у меня в башке тоже шумело, да и еще один понт кинуть тоже хотелось. Трезвый бы сдержался.
- Пекка, давай так. Я в залив зарулю, если ты веху в бинокль раньше, чем я глазами, увидишь, или она не по курсу будет, я – за борт, и до берега вплавь. Согласен?
- А если попадешь – я за борт?
- Еще чего! Если попаду – вечером на якоре по- настоящему нажремся. Deal?
- Deal!
Мы хлопнули по рукам, Аулис притащил вторую, и понеслось… Неслась под бездонным небом яхта, неслись над нами облака, журчал разговор о том, о сем, журчала кильватерная струя, и полоскал нас ветер, пропали из виду берега и острова, и осталось то, что прекраснее всего на свете – обласканные ветром четыре души под бездонным лазурным куполом на пьедестале из жидкого хрусталя, пробитого солнечным светом…
- На, глянь…
Я протягивал Пекке бинокль. В пылу разговора они даже не заметили, как выросли из воды скалы восточного берега и Ладога уже с полчаса, как перестала быть бесконечной. Он глянул раз, другой, повернулся ко мне и длинно выразился по-фински. Только интонацию понял, слов таких я не знаю.
- Слушай, как вы, русские, ходите? Ты даже в карту не взглянул.
Я показал – как. Облизнул палец, поднял его вверх, ткнул им на веху, и рявкнул:
- Туда!
Они опять хлопали меня по плечу, обнимали и хохотали, а я себя снова свиньей чувствовал. Я еще на «Дельфине» прикинул, что надо на полмили на траверзе оконечности Валаама севернее забрать, чтоб дрейф выбрать, и точно на восток – как раз в залив угодишь. А веху я увидел не на носовом штаге, а левее градуса на три, и тихонько подрулил, пока они не заметили, чтоб покрасивше было, и только после этого Пекке бинокль дал. Вроде все, как по нотам, а осадок есть. Именно от того, что по нотам, а не по слуху. Даж поздравления принимать стыдно. Все – таки актер – не моя професиия….
Хорошо – ночи белые. Девятый час, а не похоже, чтоб темнело. Мы изрезали весь Ууксалахти вдоль и поперек, два раза на мель яхту сажали, но Аулис так и не мог найти место, где стоял его дом. Странное дело, у меня все из башки повылетало – гонки, пьянка, работа, кто я, что я, вообще все на свете, все было нацелено на одно – найти этот хутор… Единственный знакомый ему ориентир, который удалось найти, был старый бетонный пирс, вдающийся в залив с западного берега, но как от него к хуторку пробраться, тем более – морем, было неясно. Мы совсем не пили, пока прочесывали залив, я молчал, как рыба, в поисках я помочь никак не мог, только слушал, но и трети не понимал. Единственное, что я уяснил, что устье Ууксы было рядом с хутором, и в школу он по льду через залив за час на лыжах добегал. Всё.
Мы встали на якорь у северо-восточного берега залива и сели ужинать, за все время поисков мы так и не ели. Аулиса мне жаль было до слез, на ребят смотреть не хотелось, невеселый, короче, ужин вышел. С тоски все, наверное, пьют, и русские и финны, и после ужина на джин мы прилично налегли, веселиться было не с чего, мысли крутились у всех вокруг хутора, а разговор об этом начинать, мне, по крайней мере, было страшно. Не мог я на капитана смотреть, ну никак не мог… Пекка помянул утреннюю навигацию, я хмыкнул, и посетовал, что нет сухопутной карты, хоть какое – то, мол, подспорье. Они как – то странно переглянулись, и во мне звякнул тревожный колокольчик. Они ж ныряли в каюту иногда, потом меняли курс, принимали решения, значит, в рубке было что - то, с чем они сверялись! А что это может быть, кроме карты? Пьяны мы были очень прилично, сознание у меня уже соскакивало иногда на армейские рельсы, особенно я это ощутил, когда увидел разбомбленный причал, картины у меня в мозгу сверкали – не приведи господи – сплошь война, ползанье по лесам и окопам, да и не могло быть по- другому: слишком эти берега были напичканы полустертой фортификацией и воронками, здорово тут война наследила. Я медленно поднял взгляд. В глаза штурману финской яхты «Niinna» Пекка Сальвисаарти смотрел уже не я, а сержант вражеской армии. Это длилось секунды, я увидел такой же гранитный серый взгляд, выдержал его, опустил призрачное оружие, и улыбнулся вымученно и тоскливо.
- Пекка, я попробую. Дай посмотреть.
Он только кивнул молча, оставил на банке автомат и пошел в каюту. Он вытащил все – карты, отточенные карандаши, циркуль, даже курвиметр. Я глянул на карту и обмер – топографическая советская армейская полукилометровка, ксерокопия, конечно, но отменно сделанная, и в углу – белый прямоугольник. Знаю я, что там за три буквы закрыли при копировании: ДСП – Для служебного пользования. Я посидел над нею минут десять, и стал допрашивать капитана…
Сначала мы еще соблюдали какие – то приличия и нормы мирной жизни, но все это куда – то быстро улетучилось, не знаю, как они, но мне это никак игрой не казалось, я уперся, как бык – мне позарез нужно было хотя бы для начала найти треугольник ошибок для коррекции стрельбы. И я тряс несчастного пленного, выворачивая ему душу наизнанку – все воспоминания детства я пропускал через песочницу – где ты видел остров, когда бежал в школу, не мог ты на берег здесь влезть, круто слишком, – устье ручейка должно быть, или отмель какая, ну неужели вы к пирсу, мальчишки, пробраться не пытались мимо солдат? А откуда? А как влезли? А драпали как? А коров на косогор выгоняли пастись? А опушка оврагом кончалась или лесом? А за продуктами на чем ездили? А летом?
Одна опорная точка была несомненно – оконечность разбитого пирса на западном берегу, другая должна быть рядом с нами – устье ручейка, текшего от шоссе Олонец – Сортавала в залив Ууксалахти, осталось только найти. Мы снялись с якоря и под мотором пошли впритирку к берегу. Десяти минут не прошло, Юсси его увидел. Мы ткнулись, было, к нему, и тут же напоролись на мель. Якорь даже заводить не стали, прыгнули с Пеккой за борт, раскачали яхту, Аулис дал задний, снялись, я влез на борт и взялся за циркуль и транспортир. Из допроса я примерно знал расстояние от устья до хутора, точка получилась метров на двести западнее устья Ууксы. Погрешность – полкилометра. Я поднял голову и указал на лесистый мыс на северо западе:
- Аулис, примерно вот там.
- Похоже, но точно – как?
- Подойдем, посмотрим. Может, еще что-нибудь вспомнишь…
- Пошли.
Мы не прошли и полпути, когда Пекка опять налил и поднес, мы выпили, я закурил, а у капитана сверкнула слеза, и он как – то в сторону проговорил:
- Зимой бы проще было.
- Вряд ли, зимой все белое, очень трудно ориентироваться. И расстояния скрадываются…
- Горку было бы видно. Мы от коровника на санках прямо на лед реки катались. Я раз в полынью провалился.
- Полынью? Там пороги? Прямо напротив дома? Брод???
Я подскочил так, что Пекка переводить забыл, что Аулис говорил, я уже и не слушал, а уперся в карту, разглядывая топографические значки. Ну конечно, вот же он, брод, вот возвышенность, метров пятнадцать, пологая к реке, пятьдесят лет назад там наверняка дорога была, лес смешанный, стволы - 50-30, расстояние – полтора метра, высота – пятнадцать, двадцать… А вот тут – ниже – десять, пятнадцать. Ага, зарос же хуторок – то. А до высоты остального леса дорасти не успел… Я отметил точку – хорошо промахнулся по счислению – метров на четыреста, засек угол, сверил с курсом по компасу и взял бинокль. Хорошо, у них армейский был, со встроенным градусником, я почти сразу нашел подходящий ориентир на берегу.
- Кэп, туда правь! – я ткнул пальцем, как утром во вход в залив – Вон береза косая, а над нею две ели.
Аулис чуть раздраженно спросил:
- Куда? Посмотри…
Я оторвал бинокль от глаз и почесал затылок – подход к берегу так зарос камышом, что я свой ориентир глазами еле нашел. И не заметил же в запарке, как залив пересекли… Лодок с рыбаками в заливе было полно, и я свистнул ближайшему. Тот сразу бросил удочки и погреб к нам – еще бы, в кои – то веки яхту увидишь под иностранным флагом. Нам здорово повезло – в лодке сидел дядька лет пятидесяти, на редкость интеллигентного вида…
- Здорово, дружище! Помощь нужна, край! Ты места здешние знаешь?
- Добрый вечер. Конечно.
Я аж поперхнулся, насколько у него правильный выговор был. И сам заговорил по - нормальному.
- Понимаете, капитан здесь родился, до войны, ищет дом свой.
- Я так и понял, вы же весь день по заливу мечетесь.
- Вон там, где береза склонилась, если выйти на берег, и подняться вверх, в лес метров на сто, сто пятьдесят, есть развалины какие – нибудь?
- Врать не буду, ничего не знаю про развалины или дома, но если есть, то, скорее всего – там. Тот кусок леса почему – то зовут финской дорогой, хотя и в помине дороги нет. Только вам туда не дойти, мелко.
- Довезешь?
- Садитесь, только трое, больше не смогу.
Я повернулся к Пекке:
- Садитесь в лодку, я посмотрю на берег, все равно мокрый…
Подняв руку с сигаретами вверх, я прыгнул за борт и побрел сквозь камыши…
Мы продирались сквозь лес уже в сумерках – не видно было почти ничего, сколько прошли – сто метров, пятьдесят, километр? Вышло так, что мы с Пеккой шли впереди, Аулис кидался то вправо, то влево – ему мерещились везде родные стены. Он же помнил свой дом таким, каким оставил – солидный хутор с большим домом, сараями, баней. А тут был просто густой лес… Темный. Пекка тронул меня за плечо:
- Прошли, наверное. Давай назад.
- Быть не может. Здесь он где – то. - Я оглянулся на Аулиса – Хоть всю ночь ходить…
И тут же замер.
Есть.
Не говоря ни слова, не издав ни звука, я пошел вправо и чуть вперед, лес стал неуловимо реже, я сделал еще десяток шагов и встал на краю цветочного острова. Никогда их не любил. Длинные, фиолетовые, сами цветы – початками, растут на помойках и пожарищах. «Погорельцы». Я присел на валун, закурил, и откинулся на ствол кривой ольхи. Ура. Получилось…
Сзади приблизились шаги, двое остановились у меня за спиной, а капитан вошел в самый центр клумбы, и раздвинул цветы. Под ними угадывался в сумерках ровный, заросший мхом фундамент.
Две руки легли мне на плечи, а старый капитан сделал шаг в свой дом и встал на колени…