Эжен Квидо спустился на перрон и вдохнул полной грудью. В воздухе уже вовсю пахло осенью.
Квидо улыбнулся: он любил бывать в Аржантее именно в конце сентября, когда днем тепло, но не жарко, а вечерами свежо, но не холодно. Утро, как правило, он заставал только один раз за сезон – приезжая на поезде из Парижа. По утрам в эту пору от Сены тянет холодом, а над водой и в лощинах стелется туман.
На станции его встретил вечный старик Луи.
- Хорошо, что вы снова здесь, месье, - хрипловато проскрипел Луи, подхватывая чемодан. – Как раз вовремя.
- Опять что-нибудь случилось? – недовольно поморщился Квидо. – Я надеялся отдохнуть.
- Может, и отдохнете, месье, - с каким-то сомнением покачал головой Луи. – Тут же не разберешь: то одно кажется, то другое.
Старик махнул рукой в сторону двуколки, приглашая, и двинулся первым. Квидо с неприятным предчувствием последовал за ним.
- Так в чем дело, Луи?
- Пока ничего определенного, месье, - уклончиво ответил старик. – Но что-то там странное...
- Где?
- Да как всегда – в Липовой Роще. Да вы уж сразу так не волнуйтесь, на этот раз никаких трупов.
- А что тогда?
- Так, люди. Судя по всему, столичные. Только странные. Я вам сегодня их покажу. Правда, это... – старик замялся, не решаясь продолжить.
- Что – это?
- Да срамно там... – заметно смутился старик. – Но не как у сопляков зеленых, а по-другому... Оттого и волнуюсь.
Квидо недовольно вздохнул. Старался деликатнее, но получилось даже с приглушенным рыком.
- Ладно, - сказал он, усаживаясь в двуколку. – Посмотрим. Что-нибудь еще?
Луи пристроился рядом и принялся сбивчиво докладывать последние деревенские сплетни, но Квидо слушал вполуха – он не выспался, и бормотание старика загоняло его обратно в липкую дрему. Наконец, не удержавшись, Квидо провалился в сон. Старик растолкал его только когда они подъехали к усадьбе.
- Думаю, ванна уже готова, месье, - сказал Луи, стаскивая с двуколки чемодан и устремляясь к дому. – Вы еще поспите, а как подойдет время, я за вами зайду, хорошо?
- Конечно, Луи, - обреченно ответил Квидо. – Моя комната где всегда?
- Нет, месье, там нынче ремонт, придется пожить во флигеле.
- Это даже неплохо, - улыбнулся Квидо. – Давненько я там не бытовал.
Во флигеле было светло, и пахло уходящим летом. Квидо с удовольствием распахнул все окна, послушал, как щебечут стрижи, и повалился на кровать. После ванны ему захотелось полежать в свое удовольствие и покурить. Последнее время Квидо предпочитал "Хьё де Монтерри", не так давно появившиеся в табачных лавках.
- Да, - бормотал Квидо, разминая сигару и принюхиваясь, - все-таки я был прав, я был чертовски прав, что позволил этой глупенькой Рюмье выманить Дю Маля. Иначе мне бы ни за что... Кошка ловит мышку, Квидо ловит кошку...
Квидо любил порассуждать вслух с сигарой в зубах. Слова при этом становились совсем непонятными, превращаясь в кашу, но они и не предназначались для чужих ушей.
Последнее дело перед отпуском выбило Квидо из колеи, и он впервые за много лет сбежал в предместье не с чувством довлеющих долгов перед обществом, а с желанием на месяц забыть обо всех этих насильниках, убийцах и вымогателях. Национальная Безопасность вполне справится и без него, - твердил себе Квидо, собирая чемодан. В поезде он немного подремал, и теперь, после ванны и с отменной сигарой в зубах, чувствовал себя родившимся заново, чистым, отмытым от грязи парижских подворотен и тупиков, ночлежек и пропахших нечистотами подвалов.
- Рюмье, Рюмье, - последняя и, к счастью, неудавшаяся жертва Дю Маля не шла у него из головы. – Была бы ты не такой хорошенькой, может, и не попала бы в мышеловку, и тогда бы я еще долго гонялся за этой грязной скотиной. Да! – Квидо взял лежавшую на столе свежую газету. – Есть тут что про тебя?
На передовице, естественно, кричали о сражении у станции Манассас и возведении на престол Виктора Эммануила. Всю вторую и половину третей страницы занимало продолжение пространного отчета Анри Муо по поводу его сенсационной находки в Ангкоре, и только на четвертой был дан репортаж о задержании Дю Маля и спасении глупышки Рюмье. Квидо усмехнулся, перекинув сигару из одного угла рта в другой: как она рыдала, целуя ему руки! Было страшно неловко перед толпой, но – нужно признать – очень даже приятно...
В дверь кротко стукнули:
- Месье Эжен! – сдавленным шепотом воззвал Луи. – Вы не спите?
- Нет, Луи, - несколько раздраженно отозвался Квидо. – Читаю газету.
- Скорее, месье Эжен! Если вы поспешите, мы можем успеть к месту одновременно с ними. Я проследил – они приехали!
- Кто – они? – вздохнул Квидо.
- Эти подозрительные люди! Из Липовой Рощи!
Квидо отложил газету и подошел ближе к двери.
- Хорошо, Луи, - уныло сказал он, - я буду готов через три минуты.
Тропинка, ведущая от усадьбы к Липовой Роще и Ореховой Лощине, была хорошо известна Квидо: уже почти лет десять он то и дело прогуливался по ней, восстанавливая душевное спокойствие после бесконечных волнительных будней. В конце сентября липы еще зеленые, но через неделю-другую они подернутся желтизной, а клены по склону холма вспыхнут багрянцем, и наступит та самая чудесная осень, которую он так обожал.
- Месье Эжен, - завел скрипучую шарманку Луи, - только вы уж потише, когда подходить будем, а то спугнем. Там нужно молча смотреть. И слушать. Они странно так говорят, я почти ничего не понимаю, но вы-то из Парижа, да еще сыщик...
- Сотрудник Национальной Безопасности, - поморщившись, поправил Квидо.
- Ну, да! – кивнул Луи. – К тому же, не рядовой сотрудник, - старик широко улыбнулся, демонстрируя гордость быть знакомым с таким человеком.
- О чем же они говорят? – поспешил вернуться к прерванной теме Квидо.
- Честно признаться, месье Эжен, я все никак в толк и не возьму – о чем же они говорят? – старик изобразил на морщинистом лице что-то похожее на растерянность. – Вроде, сначала все понятно, но чем дальше, тем больше лягушек.
- Лягушек?
- Так у нас шутят, - заулыбался Луи, довольный, что вставил остроту, - про всякую чушь и тому подобное.
- Конечно, - поморщился Квидо.
Луи вдруг замолчал и несколько минут шел, сосредоточено глядя себе под ноги и прислушиваясь.
- Уже скоро, - шепотом сообщил он, переходя на крадущийся шаг. – Теперь ни слова, месье!
Квидо кивнул и тоже замедлил шаг, стараясь не сильно шелестеть опавшей листвой.
Луи провел его кабаньей тропой мимо Желтого и Тихого холмов в сторону ручья, где Липовая роща редела и обрывалась к берегу ветлами и орешником. Луи прокрался к одному из кустов, выглянул из-за него, совсем как инсургент перед набегом на мирную деревеньку, и, удовлетворенно покачав головой, сделал знак Квидо.
"Подозрительных людей", как окрестил их Луи, было четверо: двое мужчин и две женщины. Одетые по последней парижской моде, они выглядели весьма презентабельно, и ничего подозрительного, на самом деле, в них не было: самые обычные любители пикниковать на природе, таких в Париже с каждым годом становится все больше и больше. Квидо разочаровано вздохнул.
- Пойдемте, Луи, отсюда, - шепотом сказал он. – Это не самое лучшее – подсматривать за...
- Тише! – сделал большие глаза Луи. – Сейчас вы все поймете! Послушайте немного!
Квидо пожал плечами. Ему не хотелось обижать старика, поэтому он покорно принялся вникать в происходящее.
Парижане устраивались. Они расстелили скатерть и теперь выкладывали на нее съестное: свежие вишни и черешню в соломенных корзиночках, персики, виноград, инжир, хлеб и овечий сыр на стеклянном блюде.
- Отличные фрукты! – донесся до Квидо звонкий голос одного из мужчин. Невысокий, с густой черной бородой, в дорогом костюме и в шапке, какие одевают охотники на лис.
- Это пригород, Клод, - ответил второй, без шляпы. – Здесь можно найти все что угодно.
- Ты преувеличиваешь, - рассмеялся Клод. – Я пытался однажды найти три часа свободного времени – не смог! Здесь его просто нет!
- Ты не там искал, - серьезно ответил его товарищ, раскладывая фрукты на скатерти. – Нужно было... – он почему-то понизил голос, и Квидо не расслышал ответ.
- Но я именно так и сделал, дорогой мой Клемент! И тем не менее, результат был удручающим. На меня сразу набросился какой-то сапожник – самый обычный сапожник! – и орал так, что прибежал муниципальный гвардеец и потащил меня в жандармерию, где толстый начальник с изумительной фамилией Россиньоль пытался вызвать у меня жалость своей отдышкой. В итоге, я не нашел, а потерял три часа своего времени – и все коту под хвост!
- Печальная история, - с серьезным видом констатировал Клемент. – Что не удивительно: ты действовал не совсем верно. Свободное время – субстанция чрезмерно тонкая, с ней нельзя обращаться по своему произволу. Нужно быть предельно собранным и начинать поиск непременно с определения границы между внешней суетой и внутренним спокойствием, потому что свобода, обретаемая твоим субъективным временем как атрибут, должна носить характер устойчивой интроверсии. Это же очевидно: иначе внешнее, заведомо доминирующее, просто раздавит твое время, как перепелиное яйцо.
- Блестяще! – зааплодировал Клод. – Как всегда - блестяще! Но это, милейший Клемент, теория, если не сказать словоблудие, а на практике свободное время можно обрести исключительно одним способом: бросить три трубки динамита в дом общественного судьи. И все: у тебя тут же появится шанс провозгласить на весь мир, что ты сделал это от имени и во имя Свободы. А потом провести остаток жизни на острове Дьявола в отсутствие чего бы то ни было внешнего - разве не это мнится тебе наивысшей свободой?
- Нет, - покачал головой Клемент. – И знаешь, что? Ты забыл вино, Клод.
- Вино? Не может быть! – Клод бросился ворошить содержимое сумок, и Квидо, впервые за эти несколько минут, вспомнил о дамах.
Из-за кустов он не сразу смог сориентироваться в ситуации. Ему помнилось, что в начале дамы просто молча стояли, обмахиваясь веерами, и только смотрели, как мужчины раскладывают снедь на скатерть. Потом краем глаза он заметил, что одна из них двинулась в сторону ручья. А вторая осталась на месте. Сейчас, вглядываясь между веток, он не видел ни ту, ни другую.
- Вон там, месье, - Луи указал пальцем сильно в сторону. – Началось!
Квидо посмотрел.
По тропинке от ручья шла девушка. На ней уже не было шляпки и шали, а ворот платья расстегнулся, бесстыдно обнажив основание белой шеи. В руках она теребила желтый цветок камелии.
- Вот! – раздался радостный вопль Клода. – Ну, хоть одна бутылка – и то не плохо! Вернемся – пристрелю скотину Рюмье! Может, он хоть тогда научится собирать корзины как следует?
Квидо словно не слышал: он смотрел на девушку.
- Нинон! – приветствовал ее Клемент. – Как водичка?
Нинон пожала плечами и ничего не ответила.
- А где Марион?
Опять ни слова.
- Да, - с пониманием кивнул Клемент и снова повернулся к другу: - Тебе не кажется, Клод, что у мужчин и женщин совершенно разное представление о свободе? Вот мы с тобой все твердим о соотносительности социального и индивидуального, пытаемся обосновать ценность свободы через нравственные постулаты, а поэты – те вообще заливаются соловьями о крыльях и бесконечных просторах, но для женщин это не более, чем целование морских ежей: глупейшее занятие с риском для жизни! Им не нужно даже само слово "свобода", потому что оно – лишь промежуточное значение между словами "любовь" и "одиночество".
- По-моему, ты преувеличиваешь, - с сомнением в голосе отозвался Клод, усаживаясь на землю. – То, о чем ты говоришь, называется модным словечком "независимость", и к свободе – как мы ее с тобой понимаем, - не имеет ни какого отношения. В одном ты прав: именно это промежуточное, лишенное всякого смысла, состояние и мнится женщинам свободой. И в тривиальности своей они, безусловно, правы.
- Ну, нет! – воскликнул Клемент. – Теперь уже ты преувеличиваешь! Во-первых, эта женская независимость как раз не тривиальна, а во-вторых, наоборот, тривиален любой, кто говорит об абстрактной свободе: ты, я, этот Мариус Жакоб со своим нонлегализмом, – все мы не более чем борцы за банальность, пытающиеся оправдаться перед обществом тем, что отрицаем само общество и его объективные законы.
- Будь другом, Клемент, вон тот персик!
- Да, конечно. Как насчет вишен?
Пока эти двое жевали и расхваливали фрукты, Квидо во второй раз вспомнил о женщинах.
На поляне их опять не было, но со стороны ручья доносились всплески, и Квидо с удивлением обнаружил вторую – по-видимому, Марион, - в одной исподней рубашке стоящей по колено в воде. Она зачерпывала горстью, взметала и отирала шею, обнаженные по плечи руки, запускала ладонь за ворот и тяжело катала там увесистую грудь. Квидо как завороженный смотрел на этот странный танец в холодной воде, и уже больше ничего не слышал и не видел: только мельничные движения купальщицы, звездные потоки брызг и темное влажное пятно, медленно всползающее по рубашке от воды к лону, заставляющее ткань липнуть к телу. Ничего более прекрасного в своей жизни Квидо никогда не видел. Тело женщины чуть ли не впервые вызвало у него томительное, сладкое чувство, в котором Квидо растворился, как медная монета в соляной кислоте.
- Месье!
Квидо словно очнулся от забытья. Луи настойчиво тряс его за рукав и опять тыкал куда-то пальцем.
На поляне продолжался фруктовый пир, но мизансцена заставила Квидо застыть с открытым ртом: вернулась Нинон, и теперь она сидела рядом с Клементом, прямо на земле, и - пристально смотрела в глаза Квидо.
Вряд ли она могла его видеть сквозь плотную листву, но Квидо почувствовал себя школяром, пойманным за непристойным подглядыванием: мадмуазель была абсолютно голой.
Как это произошло и, главное, когда? Всего несколько минут вне поля зрения – и вот, она уже здесь, молча белеет телом на фоне задумавшегося о чем-то Клемента. Одежда довольно небрежно брошена рядом, на землю, словно мадмуазель больше и не собирается одеваться. И вообще, не понятно, что она думает делать – просто греться на солнце? Или танцевать канкан? Или носиться по роще и смущать благочестивых прохожих? Не знаю, точнее, не понимаю – что это? Спектакль? Или ритуал? Или просто аморальное поведение как вызов обществу?
Чтобы рассуждать, нужны факты. Фактов немного: сейчас не так жарко, чтобы снять с себя все... – да дело даже не в этом! Эта женщина не проститутка - очевидно! – тогда зачем ей раздеваться в присутствии двух мужчин? У нее должны быть для этого какие-то мотивы. У любого поступка есть мотив, и если его распознать, все сразу становится понятно. А вот если мотив не просматривается, то вывод только один: у кого-то помутнение рассудка. Либо я чего-то не понимаю, либо эта женщина – сумасшедшая. Но она не выглядит сумасшедшей, у нее слишком здоровый цвет лица и осмысленный взгляд, значит, мне неизвестны какие-то детали, нечто, что обуславливает ее поведение. Пари? Проигрыш в карты? У молодежи сейчас довольно странные игры, на желания или что-то в этом роде. Или все-таки что-то другое?
Липовая Роща – популярное место, здесь часто ходят люди. Как можно вот так взять – и раздеться? Луи прав – здесь что-то не так! Собственно, здесь все не так: эти бравые парни так спокойно болтают, словно ничего не произошло, но ведь рядом с ними – голая женщина! Разве это в порядке вещей? Можно ли оставаться безучастным к этому факту? Если она не вызывает у них желания – к чему она разделась?
Будем рассуждать здраво: они совершенно не смущены, значит, либо привыкли, либо... Либо они идиоты! Я не понимаю, как можно к этому привыкнуть, и отдельный вопрос – где? Только если они долго практиковались у себя дома...
Так, это тупик. Дело не в них, дело в ней. Она, безусловно, имеет какую-то власть над ними, или превосходство: она держится несколько отстраненно, смотрит свысока, не считает нужным отвечать на вопросы и вступать в разговор. Судя по всему, они не более чем ее сопровождение, свита, пустословные повесы, которые только мелют языками и рассуждают о времени и свободе, но, на самом деле, они – антураж, предметы, взятые для обострения перспективы. Она их вывела, как собачек на выгул, поэтому ясно: разделась она не для них. А для кого?
Для меня?!
Вот! Вот в чем дело!
Квидо решительно сорвался с места и, как медведь, вывалился из кустов на поляну.
- Добрый день, уважаемые! – рыкнул он, пристально вглядываясь в лицо ничуть не смутившейся Нинон. – Завтракаете, да? На траве, так сказать?
- Именно! – лучась радушием, подтвердил Клемент. – Присоединитесь?
- От чего бы и нет? – Квидо подошел поближе. – Надеюсь, мадмуазель не возражает?
Нинон едва заметно улыбнулась и кивнула:
- Ваше право, господин инспектор, - она указала взглядом место рядом с собой. – Ждали только вас.
- Я так и подумал, - Квидо тяжело опустился на землю. – Только пока никак не возьму в толк, что же все это значит? Вы не объяснитесь, мадмуазель?
- Нет, - Нинон покачала головой. – Я не вправе навязывать вам свой взгляд на вещи.
- И не только на вещи! - поддакнул ей Клод.
- Конечно, мадмуазель, взглянуть у вас есть на что, - не удержался Квидо и тут же густо покраснел. – Извините, я не то чтобы... Я просто несколько обескуражен... то есть, с непривычки...
- С непривычки? – прыснул Клод. – Вы это слышали?! – от восторга он даже зааплодировал. – С непривычки, милейший инспектор, испускают дух, когда пуля в голову – бац! А в остальных ситуациях можно себя контролировать, это не так уж сложно.
- Контролировать? – Квидо потянулся за яблоком, но вдруг отдернул руку и выпрямился. – Контролировать? То есть, вы считаете то, что сейчас здесь происходит...
- Извините, инспектор, - с улыбкой перебила его Нинон, - давайте сразу перейдем к главному. Вас смущает мой вид?
- Нет, мадмуазель, не совсем так, - многозначительно покачал головой Квидо. – Скорее, меня смущает тот факт, что я не понимаю – зачем? Зачем вы разделись, мадмуазель, вы можете объяснить?
- Я – нет, - многозначительно проговорила Нинон, - но вот вы – можете.
- Увы, мадмуазель! У меня нет ни одной мало-мальски вразумительной гипотезы...
- Неправда, инспектор, - мягко возразила Нинон, - вы просто не там ищите. Вы рассуждаете, пытаясь понять мои мотивы, но у меня их нет. Подумайте, я ведь могла раздеться только потому, что вы так хотели.
- Я?! – изумился Квидо.
- Именно, - рассмеялась Нинон. – Разве вы этого не понимаете?
- Мадам, извините, но это абсурд! Ведь вчера меня здесь не было, а Луи... это хозяин дома, в котором я...
- Я знаю.
- Да, так вот он вчера был здесь, и видел все то же самое!
- Ничего удивительного, инспектор, ведь он хотел того же, что и вы.
Квидо расхохотался.
- Трюк! Слабенький такой, бесхитростный трюк! С эдаким посылом вы можете оправдаться желанием любого, кто бы здесь ни появился.
- Ну, почему? – Нинон обворожительно улыбнулась. - Минут двадцать назад здесь проходили кюре. Уверяю вас, у меня не возникла даже намека на желание раздеться. Местный кюре, господин инспектор, весьма цельная личность.
Квидо не нашелся, что ответить, и просто застыл с открытым ртом.
- Ну, же, инспектор! – рассмеялась Нинон. – Вы мыслите слишком узко! Поэтому и оказались теперь в тупике. А ведь все лежит на поверхности: когда я говорила "вы", я подразумевала не столько лично вас, сколько всех мужчин, лишенных воображения.
- Но мадам!.. мадмуазель! У меня все в порядке с воображением!
- Милый Эжен! Вы заблуждаетесь: вы самый обыкновенный рационалист. У вас не воображение, а мышление. Вы выстраиваете логику происходящего: либо А, либо не-А. Но это не воображение, мой маленький, а езда по рельсам. Воображение – это свобода, а вы – тюремщик своей собственной тюрьмы: вы верите фактам и больше ничему.
- Как же иначе, мадмуазель? – подавленно спросил Квидо. С ним уже творилось что-то странное: слова Нинон проникали в его сознание винными ягодами, мутили прозрачную воду рассудка, звеня какими-то гипнотическими нотами.
- Очень просто, милейший инспектор, - продолжала Нинон. – Не нужно задумываться – вот и все! Воображайте! К чему вам знать, что заставило меня раздеться? Просто вообразите, что я сделала это для вас, и тогда ваша рука сама потянется ко мне. Ну, же! Смелее! Вообразите, что здесь никого нет – ни Клода, ни Клемента, ни пускающего слюни за кустами Луи. Только вы и я – и никакой логики почему именно так. Вообразите, что мы на острове, мы последние из людей, мы спаслись, чтобы дать начало новому миру, как Адам и Лилит. Чувствуете, какое у меня горячее тело? Вообразите, что оно ждет вас, что оно открылось и готово принять. Смелее! Эжен! Не думайте ни о чем! Свобода должна опьянять, а любые мысли – это трезвость, скучное рассуждение, рассудочность, рассмотрение через линзы умозаключений, но вы ведь не рассуждаете ни о чем, когда смотрите на распятие, правильно? Тогда зачем вам рассуждать о моем теле? Просто пользуйтесь им, воображайте его облаком, на котором вы несетесь в небо. Двигайтесь, двигайтесь! Мышление – это ступор, пресмыкание; воображение – бег лани через дремучий лес. Вы ведь знаете это, милый Эжен! Спешите, Эжен, спешите! Вообразите себя парящей птицей, поймавшей восходящий поток. Посмотрите – видите, какими ничтожными мы кажемся тем, кто смотрит сверху? Жалкие рыжие тараканы, разбегающиеся при появлении света, поедатели падали и отходов – и все потому, что у нас нет воображения. Смотрим наружу и не видим того, что внутри. Вот вы все еще стоите, там, за кустами, смотрите на меня и силитесь измыслить какие-то объяснения, а ваше воображение, милый Эжен, уже зачало во мне ребенка. У нас будет девочка, мой дорогой инспектор, прекрасная желтоглазая девочка...
Квидо тряхнул головой и отпрянул, задев плечом неповоротливого Луи.
- Месье! – взвизгнул тот. – Что с вами?
- Со мной? – рыкнул Квидо, вращая обезумевшими глазами. – Со мной – испускание! Смерть жанра и тысячи скорбей! Я в преддверии!
- Я не понимаю вас, месье... – захныкал испуганный до смерти Луи.
- Проследуем! – Квидо схватил старика за воротник и потащил прочь от поляны. – Пропустим солнцестояние – все кончится. Все вообще скоро кончится! У меня предчувствие истины, а ты дурак, Луи, потому что не умеешь принять звездное.
- Господи! – прошептал Луи, безвольно семеня за ломящимся через лес Квидо. – Господи! Не оставь нас!
- Тихо! – Квидо вдруг остановился. – Я все понял, - он резко развернул старика лицом к себе, схватил обеими руками за бакенбарды и вперился в его глаза взглядом. – Они там просто сидят и едят, Луи. У них пикник. Завтрак на траве. И больше – ничего, ясно? А она голая, потому что на ней нет одежды – ты понял? Она ее сняла, Луи, вот в чем секрет! Она просто все с себя сняла! Там нет никакого другого подтекста – просто сняла одежду и все. Конечно, Луи, ты можешь возразить, что это, мол, противоречит нормам морали и общественного поведения, но уверяю тебя – она об этом прекрасно знает! Именно поэтому она там. И именно поэтому мы не смеем ей ничего приказать! Если мы заставим ее уйти или, хуже того, одеться – мы проиграем, Луи. Проиграем навсегда.
- Господи милостивый, месье Эжен! Что вы говорите?!
- Это искушение, Луи. Испытание, ниспосланное с неба. Если мы поддадимся, то станет ясно, что все мы – постояльцы публичного дома, и наша мораль – это мораль борделя. Ты видел этих молодых людей? Они лишены предрассудков – вот в чем их сила. Они сохраняют естественность восприятия по обе стороны дверей Ле Шабане. А мы? Мы только и способны, что прикрывать чужую телесную наготу, не заботясь о собственном духовном уродстве.
- Месье Эжен, тут недалеко трактир, - заискивающе пролепетал Луи, - может, зайдем и выпьем чего, а?
- Конечно, Луи, давай зайдем. У меня, действительно, что-то пересохло в горле. Но запомни одно: ее нельзя одевать! Нельзя прятать или запрещать ей сидеть голой! Иначе мы все станем посмешищем – не пройдет и нескольких лет. Это все так печально, Луи! И вот что еще: лучше бы я пристрелил эту дуру Рюмье и сел вместо Дю Маля! Да-да, Луи, так было бы лучше!
Квидо напился до самозабвения. Луи старательно подливал ему, то и дело корча жуткие физиономии хозяину трактира, озабоченно поглядывающему на именитого посетителя. Луи шепнул ему пару слов, и хозяин с пониманием покачал головой.
Потом вызвали экипаж, погрузили бесчувственное тело Квидо и отвезли его домой, во флигель. По дороге Квидо несколько раз вскрикивал, и в нечленораздельном том крике слышалось что-то отдаленно похожее на слово "свобода".
А на утро Квидо собрал вещи и спешно убыл в Париж. С тем, чтобы, бросив службу в вверенном ему Отделении Национальной Безопасности, стать завсегдатаем тридцати семи парижских борделей, включая и Ле Шабане.
Старый Луи, посетивший столицу незадолго до своей кончины, случайно увидел похорошевшего и даже помолодевшего Квидо, прогуливавшегося по аллеям Бют-Шомон в сопровождении целого выводка девочек-погодок. Как показалось Луи, у самой старшей из них были желтые глаза. То есть, совершенно желтые.