XXII Финляндский корпус.
Посмотрим, что же представлял из себя Финляндский корпус. Своё название он получил потому, что в мирное время его бригады были развёрнуты на территории Великого княжества Финляндского, входившего в состав Российской империи.
Надо сказать, что Финляндия, благодаря капризу Александра 1-го («Правитель слабый и лукавый, плешивый деспот, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда», - по оценке А.С. Пушкина) была на особом, исключительном положении в Российской империи. Финляндия имела необычайную автономию: свою валюту, таможню, полицию, парламент (!!!), её жители были освобождены от службы в русской армии и т.д. и т.п.
Чем же отплатили финны России, в трудную для неё годину Первой мировой войны, за все эти (неслыханные для русских губерний империи) привилегии?!
Поначалу они сохраняли лояльность к России, выжидая, кому же улыбнётся военное счастье в ходе Великой войны. Однако ни одного самого небольшого подразделения, даже роты, финских добровольцев в составе русской армии так и не появилось.
Для сравнения, латышский народ (не имевший, кстати, в Российской империи НИКАКИХ ПРИВИЛЕГИЙ) выставил тогда против немцев несколько добровольческих ДИВИЗИЙ!!!
Зато, когда военное удача начала склоняться на сторону Германии, финская «элита» (и немалая часть «простых» финнов) проявила свою «любовь» к России в полной мере. Был сформирован (и переброшен через Швецию на русский фронт) целый батальон финских егерей, воевавший против наших дедов под Ригой.
Так что НИКАКИХ финнов в этом Финляндском корпусе не было. Однако, это было ОЧЕНЬ необычное соединение русской армии.
Капитан (тогда) Генерального штаба Б.Н. Сергеевский проходил службу в этом корпусе и оставил интереснейшие воспоминание о самом корпусе и его участии в сражениях Первой мировой войны.
Вот что он писал:
«XXII Финляндский корпус содержался в мирное время в усиленном составе штыков, а офицерский состав можно назвать отборным, ибо в Финляндии содержание получалось "золотом" (по курсу финской марки чуть ли не 1825 г.), т. е. полуторное, почему в части XXII корпуса выходили из училищ лучшие по успехам».
Понятно, что среди офицеров корпуса была какая-то часть тех, за кого «похлопотали» в соответствующих «сферах», однако основная часть «финлянлских»офицеров, действительно были лучшие из лучших.
Под стать им был и боевой состав XXII корпуса. Его приводит капитан Б.Н. Сергеевский:
• «1-я Финляндская стрелковая бригада: начальник бригады - вакансия, начальник штаба - полк. Стогов, старший адъютант - кап. Даровский.
• 2-я Финляндская стрелковая бригада: начальник бригады - ген.-м. Нотбек, начальник штаба - полк. Марушевский, старший адъютант - кап. Шишковский.
• 3-я Финляндская стрелковая бригада: начальник бригады - ген.-лейт. Стельницкий, начальник штаба - полк. Уляновский, старший адъютант - кап. Верховский.
• 4-я Финляндская стрелковая бригада: начальник бригады - ген.-м. Селивачев, начальник штаба - полк. гр. Каменский, старший адъютант - кап. Архипов.
• 22-й Мортирный артил. дивизион (две батареи): полк. фон-Озаровский.
• Отдельный Оренбургский казачий дивизион (две сотни): полк. Желтухин.
• 22-й Саперный баталион.
• Авиационный отряд. (почти негодные для полета машины).
• Донской казачий полк. (38-й - второй очереди). В конвое командира корпуса - отдельная Донская сотня.
Каждая из бригад корпуса состояла из 4-х стрелковых 2-х баталионных полков и 3-х-батарейного стрелкового артиллерийского дивизиона (третьи батареи дивизионов - горные).
Итого в корпусе было 32 баталиона, при 128 вьючных пулеметах, 108 орудий, 9 сотен, 16 полковых команд
конных разведчиков, по 150 сабель каждая (т. е. всего 25 "эскадронов"), 1 бат. сапер и 6 аэропланов.
Состав корпуса нельзя не признать сильным».
Для сравнения: XV арм. корпус генерала Мартоса (из состава 2-й Армии Самсонова), вынесший основную тяжесть сражений в Восточной Пруссии, имел в своём составе всего лишь 24 батальона, 64 пулемёта, 96 лёгких орудий и 4 эскадрона казаков. Примерно такой же боевой состав был и у XIII арм. корпуса генерала Клюева, дравшегося рядом с XV-м корпусом. Только в нём имелось огромное число запасных солдат, имевших в русской армии,
к сожалению, крайне низкий уровень подготовки, дисциплины и боеспособности.
Финляндский же корпус, в основном, состоял из частей укомплектованных кадровыми солдатами.
Конечно, на фоне остальных корпусов, XXII-й Финляндский, с таким мощным боевым составом и элитным офицерским корпусом, смотрелся внушительно. Командование русской армии вправе было ждать от финляндских стрелков серьёзных успехов в боях против немецких резервных и ландверных частей.
Но, как показали дальнейшие события, для победы над немцами всего этого оказалось недостаточно. Нужны были: УМЕНИЕ воевать, ВЫСОКИЙ БОЕВОЙ НАСТРОЙ, ДИСЦИПЛИНА войск И УВЕРЕННОСТЬ КОМАНДИРОВ В СВОИХ СИЛАХ.
А всего этого у нас оказалось явно недостаточно.
Наше командование не сразу решилось отправить XXII –й корпус из Финляндии на фронт, в Восточную Пруссию. Причиной этого была неопределённая позиция Швеции (Россия в начале войны всерьёз опасалась, что Швеция может выступить на стороне Центральных держав в разгоравшейся войне). И придерживало XXII-й корпус в Финляндии на это случай. Когда выяснилось, что Швеция намерена соблюдать нейтралитет (что впрочем не мешало ей снабжать Германию своей высококачественной сталью всю войну), Финляндский корпус начали спешно перебрасывать на германский фронт.
О том НА КАКОМ УРОВНЕ боевой готовности реально находился корпус, вспоминал Сергеевский. После получения приказа о выдвижении на фронт, командующий корпусом командировал его в Петербург, где Сергеевский, пользуясь старыми связями, решил несколько важных вопросов.
Ему, например, удалось:
«...добиться отпуска шашек для команд конных разведчиков для всех полков корпуса, выпросить цейсовскую трубу лично для командира корпуса и т. д. и т. д.
Bсе эти поручения я выполнил более или менее успешно. Трубу добыл, хотя, ввиду недостатка таких труб, соответствующие органы снабжения решительно протестовали. На фронте трубу эту долго и безплодно возили в автомобиле командира корпуса и наконец потеряли…»
Вот как «готова» к войне была матушка Россия!!! Собрались воевать с сильнейшей индустриальной державой Европы, а даже шашки (!!!) для конных разведчиков своего корпуса вынужден выпрашивать в штабе округа, офицер генерального штаба.
Про цейсовскую стереотрубу, единственную (!!!) на все 16 полков корпуса, просто стыдно говорить. В германской армии такие стереотрубы (позволявшие скрытно вести наблюдение за противником из окопов, не подвергая людей при этом смертельному риску), имелись чуть ли не в каждой роте. Есть множество фотографий немецких солдат, рассматривающих противника через эти стереотрубы из укрытий.
У нас же, НА ВЕСЬ КОРПУС выделили одну (!) трубу, с которой «отцы командиры» толком не знали, что и делать: возили в обозе, пока не «потеряли» её...
К сожалению, и дисциплина русских войск на фронте оказалась далеко не на высоте. После первого же боестолкновения с германскими частями в тыловых районах появились деморализованные и нередко пьяные солдаты. Вот что вспоминал об этом Сергеевский. :
«…с темнотой появились недобрые признаки: на главной улице появились отдельные русские солдаты, растерзанного и измученного вида. Караул на гауптвахте задержал нескольких таких солдат. Я вышел их опросить. Они несли какой то вздор: "все наши разбиты, все кончено, все погибли"... Где и что именно случилось, понять было невозможно. Пока я с ними разговаривал перед платформой гауптвахты, где то дальше на главной улице стали раздаваться отдельные выстрелы, сопровождаемые диким криком и звоном разбитых стекол. Я предложил караульному начальнику - унтер-офицеру послать патруль и прекратить это безобразие. Он однако отказался, доложив, что мне не подчинен, а сам не считает возможным разъединять силы караула, когда повидимому вблизи неприятель. Тогда я приказал солдатам, которых опрашивал, итти за мной и сам направился на выстрелы. Мы обогнули один квартал и выбежали сбоку опять на главную улицу. Ярко светила луна, освещая противоположную нам сторону улицы, мы же были в тени. По противоположному тротуару шел солдат, дико кричавший во все горло, бивший прикладом стекла магазинов и по временам стрелявший. Я его окрикнул; он остановился и быстро, на вскидку, выстрелил в нас, но промахнулся. Я, крича "стать смирно", бросился к нему. Он, целясь мне в грудь, выстрелил еще раз, почти в упор. На мое счастье, оказалась осечка. В следующее мгновенье я схватил его винтовку за штык, а бывшие со мною солдаты, вырвали ее у стрелявшего и схватили его. Он оказался финляндским стрелком, что то бормотал совсем безсвязное и или был совершенно пьян, или в припадке безумия. Я сдал его караулу и дальнейшей судьбы его не знаю».
Отметим, что это безобразие происходило не вблизи передовой, а в тыловом районе, в городе, где располагался штаб корпуса (!) и все его службы. Почему так безобразно была организована этапная и комендантские службы, почему пьяные вооружённые солдаты могли спокойно болтаться в тыловых районах, остаётся только удивляться.
Конечное, многое (если не всё) зависит на войне от личности и поведения командиров. Возглавлял Финляндский корпус очень незаурядный генерал:
«Командиром корпуса был генерального штаба ген.-лейт. Бринкен Александр Фридрихович, барон Участник Русско - Японской войны, потом долголетний начальник штаба войск Гвардии и Петербургского военного округа, он был известен, как весьма независимый человек, большого самолюбия, не допускавший вмешательства в дела штаба посторонних лиц, не выносивший различных штукмейстеров, вроде известного командира I арм. корпуса ген.-лейт. Артамонова, которому он однажды прямо сказал в глаза при свидетелях по поводу одного его проекта: "извольте, ваше превосходительство, сами доложить главнокомандующему, а я таких глупостей великому князю докладывать не могу".
Все это говорило за то, что во главе XXII корпуса стоит сильный духом и знающий начальник. К сожалению, действительность не ответила ожиданиям и мне, знавшему генерала Б. по штабу округа (в 1911 г.), прямо непонятна была совершившаяся с ним перемена. Позднее я понял, что, если отчасти года, а отчасти некоторый личные переживания и наложили на его деятельность в 1914 году свой отпечаток, то главным его недостатком все же оказался недостаток тех знаний, которые необходимы на войне каждому начальнику, а начальникам высоких степеней тем более, и которых наша служба мирного времени вовсе не давала - знаний технически-организационных, т. е. именно главного для начальника - умения управлять войсками в боевой обстановке».
Как показали дальнейшие события, генерал А.Ф. Бринкен совершенно растерялся, в тех условиях, и не сумел организовать нормального управления войсками вверенного ему корпуса. В трагедии, постигшей 1-ю Армию Ренненкампфа, есть немалая личная вина генерала А.Ф. Бринкена. Впрочем, никакой ответственности за это, по «доброй» российской традиции, он не понёс.
Правой рукой командира корпуса на войне должен быть его начальник штаба. Вот что вспоминал о нём Сергеевский:
«Начальником штаба корпуса был ген. Огородников, грубый и циничный человек, также, как и генерал Б., не умевший организовать управления корпусом и к тому же вообще не желавший работать. В будущем - большевицкий генерал.
Оба генерала находились в явно враждебных взаимоотношениях».
Причина ОТКРЫТОЙ вражды двух генералов хорошо описана самим Сергиевским: это поразительное самодурство Бринкена и его стремление третировать своего начальника штаба при первой возможности.
КАКОЙ стиль руководства демонстрировал командир XXII корпуса (и бывший долголетний начальник штаба войск русской гвардии на германской войне), вспоминал очевидец этого, капитан Сергеевский.
(Подчеркнём, что в мирное время его генерал Бринкен хорошо знал ЛИЧНО и у них были нормальные отношения).
Вот один из эпизодов:
«...ген. Огородников приказал мне выехать автомобилем с двумя казаками навстречу генералу Б....
Это первое "боевое" поручение кончилось для меня весьма резким разносом командира корпуса. Я встретил его недалеко от Райгрода. Я шел с огнями, его машины - без огней. Подозвав меня к своему автомобилю, генерал стал на меня кричать:
"Как смеете вы ездить с огнями вблизи неприятеля! Потушить огни! Безобразие, недостойное офицера генерального штаба!".
А вслед затем он сообщил, что никаких немцев в Райгроде нет и быть не может, что наши части у Мазурских озер (около 60 верст от Райгрода), что он, встретив на шоссе телеграфиста с аппаратом, вернул его назад в Райгрод, не то выпоров, не то пригрозив выпороть - не помню.
Я приказал потушить огни и поехал за командиром корпуса назад в Августов, совершенно не понимая, почему в 60 верстах от противника, позади своих войск, нельзя ездить с огнями ...»
Уже тут видно, как нервничает командир корпуса, устраивая своему офицеру генерального штаба разнос из-за пустяка. Про то, что он мог запросто выпороть телеграфиста, вообще непонятно за что - и говорить не приходится.
Потом, в 1917 году, такие же, походя выпоротые солдаты, припомнят господам офицерам и генералам и эти порки и мордобои...
Сергеевский продолжает рассказ:
«…оказалось, что противник еще где то за Мазурскими озерами и даже неизвестно, где именно.
Почему же тогда нельзя двигаться на автомобиле с зажженными фонарями? Что с командиром корпуса?
На этом маленьком случае с автомобильными фонарями и на целом ряде кошмарных по нелепости случаев, о которых я разскажу далее, военный человек должен увидеть все моральное значение победы, с одной стороны, и поражения, с другой. Гибель штаба и корпусов армии Самсонова потрясающе повлияла на психику не только участников, но и совершенно непричастных к операции 2-ой армии начальников. Командование нашим, чудным по составу и еще лишь сосредоточивающимся XXII корпусом было уже приведено в полную негодность, охваченное ужасом от одних только слухов о Самсоновской катастрофе.
Об этой катастрофе передавали какие-то нелепые разсказы: штаб 2-й армии, расположившийся где-то в лесной сторожке на пересечении германских шоссе, был будто бы неожиданно окружен колоннами броневых автомобилей и погиб в тылу своих войск. Одному генералу удалось будто бы выскочить в окошко и лесами добраться до Варшавы (?!). Повторяю эти нелепости для того, чтобы показать, во что претворились известные нам теперь в подробностях факты. А ведь этим нелепостям тогда верили и старшие начальники чувствовали себя совершенно выбитыми из колеи привычных представлений о войне. Стали повсюду в тылу чудиться бронеавтомобильные колонны, шпионы, засады и т. п. Паническое настроение стало проникать в корпус с головы...
На малом привале штаб спешился. Командир корпуса пожелал что-то разсмотреть на карте. Ее разложили на земле и, закрывая свет фуражками, освещали электрическим фонариком.
При этом генерал Б. увидел, что начальник штаба курит сигару, и крайне резко приказал ему бросить ее, т. к. "нельзя курить вблизи нeпpиятeля"…
Выполнив некоторые работы по штабу и не имея больше никакого дела, я прилег под одной из сосен на
мягкий сухой мох и собирался заснуть на оставшиеся до конца привала два часа времени. Но не успел я задремать, как был поднят лично командиром корпуса, приказавшим мне не спать, так как мы "на войне". Через несколько минут, от крайнего утомления, я опять опустился на землю и задремал. На этот раз генерал разбудил меня уже с криком и сильно толкая... носком своего сапога.
Пришлось сесть, прислонясь к дереву, и употреблять все усилия к тому, чтобы не заснуть…
Выступление было назначено в 11 часов. За полчаса до этого времени послышался стук идущей рысью повозки, вслед затем появилась офицерская походная кухня, а впереди нее поручик, адъютант инспектора артиллерии, который исполнял у нас обязанности хозяина офицерского собрания.
- "Господа", провозгласил поручик, "обед привезен из деревни, пожалуйте поскорее кушать". Но кушать не пришлось.
С криком устремился навстречу кухне командир корпуса.
- Что это за безобразие! Кто это вам позволил? Как вы смели! Неужели вы не понимаете, что он догадается, что здесь штаб и бросит в нас бомбы!?". Жест в небо разъяснял в чем дело: генерал опасался немецких летчиков, хотя мы до этого времени еще не видели ни одного.
- "Галопом назад в деревню", кричал Б., и кухня укатила, оставя нас неевшими с 7 час. вечера накануне (тех, кто тогда ужинал, а некоторых, как, например, меня, и с полудня накануне).
Мы с недоумением смотрели на начальство. Но это недоумение перешло в еще худшее чувство, когда мы вслед затем увидели, как командир корпуса, на этот раз любезно пригласив ген. Огородникова, уселся вместе с ним в свой автомобиль и, открыв в нем передний ящик, начал с аппетитом закусывать имевшимся у него запасом...
Через полчаса, голодные и злые, мы сели на коней и, выйдя из лесу, вступили снова в колонну пехоты.
Не знаю, что чувствовали чины строевых частей; что-же касается штаба, то дух его чинов стремительно падал.
Началось это движение, протяжением версты в 3-4. Командир корпуса занялся лично указанием пути автомобилям. Верхом, сопровождаемый конной частью штаба и окруженный сотней конвоя, наш бедный, совсем потерявший душевное paвновесие старик ужасно волновался, ругал шоферов, кричал, бросался то вперед, то назад, грозил кому то судом... Длительная, тяжелая сцена...
Наконец мы вышли на путь восточной колонны и двигались шагом, обычным порядком, справа по-три, между отступавшими частями войск, между которыми образовались порядочные перерывы в колонне.
Прошли верст 5. Вдруг генерал Б. заметил, что ген. Огородников не едет непосредственно за ним, а отстал и едет в хвосте колонны штаба.
"Генерал Огородников!", грозно закричал он, остановив коня. Начальник штаба стал рысью нагонять командира корпуса.
"Потрудитесь галопом!", - закричал последний.
Ген. Огородников поднял лошадь в галоп и, подъехав, молча приложил руку к козырьку.
"Вы ничего не делаете! Вы опять пьяны! Отрешаю вас от должности!".
Ну и как вам нравится ТАКОЙ стиль руководства и поведения на войне командира корпуса?! Он то ПУБЛИЧНО отрешает от должности своего начальника штаба, то спустя некоторое время, «мирится» с ним и просит совета. (Скажу крамольную, по нынешним временам, мысль: Неудивительно, что генерал Огородников, впоследствии, пошёл служить в Красную Армию, насмотревшись на ТАКИХ «полководцев»).
Деморализованный, потерявший хладнокровие и душевное равновесие командир корпуса мечется, сам не зная, что делать, сея вокруг нервозность и панику: запрещает курить (!) своему начальнику штаба, пинает ногой (!!!) прикорнувшего и измученного своего офицера генерального штаба, оставляет голодными офицеров своего штаба и тут же сам садится ужинать на их глазах...
Отсюда – и соответствующее отношение к нему начальника штаба:
«На генерала Б. страшно было смотреть: налитое кровью небритое лицо, растерянные глаза, всклокоченные седые волосы, когда он снимал фуражку ... Отрывочно обсуждали положение. Значит Сувалки уже заняты дивизией противника. В Маркграбове, вероятно, другая дивизия. На нашем тылу конница. Связь со штабом армии прервана. Положение Ренненкампфа несомненно тяжелое, но и положение нашего корпуса может стать угрожающим. Наши тыловые учреждения в Августове прямо под ударами противника. Что делать нам? Генерал Б. спросил мнение начальника штаба. Последний промычал что то неопределенное, вроде "как прикажете". У меня было впечатление, что он просто не желает помочь командиру корпуса».
«Когда в товарищах согласья нет – на лад их дело не пойдёт!», - писал когда-то «дедушка Крылов» в известной басне. Вот и не шли дела у наших полководцев...
Посмотрите, для примера, КАК были организованы взаимоотношения в германской армии. Макс Гофман вспоминал один характерный случай. В сражении под Гумбиненом, в августе 1914 года, XVII арм. корпус генерала Макензена потерпел поражение. Командующий 8-й Армией фон Притвиц принял решение отступить:
«Генерал Притвиц пригласил нас к себе. "Господа, - сказал он, - вы ознакомились, как я вижу, с донесением и понимаете, что, если мы продолжим сражение, варшавская армия пройдет нам в тыл и отрежет от Вислы. Поэтому наша армия прекратит сражение и отойдет назад за Вислу".
Генерал Грюнерт пытался доложить наше общее мнение о создавшемся положении: "битва при Гумбиннене развивается благоприятно; в 2 - 3 дня мы могли бы покончить с виленской армией и тогда найти еще время обратиться против варшавской; пока же генерал Шольц должен держаться со своим корпусом один".
Генерал фор Притвиц коротко оборвал доклад генерала Грюнерта и заявил, что решение отойти за Вислу им принято окончательно; что за тактические командные решения отвечает только он сам с начальником штаба, а не обер-квартирмейстер и не старший офицер для поручений. Со своей стороны граф Вальдерзее тут же приказал мне изготовить надлежащие распоряжения по отходу армии
за Вислу. Я ответил, что непосредственный отход я не считаю возможным и что поэтому прошу мне указать, как мыслит себе командующий такой отход.
Последовал обмен мнениями по вопросу о способе выполнения отхода. Я и генерал Грюнерт с циркулем в руках доказывали, что просто отход за Вислу фактически невозможен, что придется отойти с боем, так как левый русский фланг оказывается ближе к Висле, чем мы; что, следовательно, необходимо остановить наступление варшавской армии и что всего лучше это сделать атакой против левого крыла этой армии.
Генерал фон Притвиц, потерявший, как и граф Вальдерзее, на мгновение самообладание, согласился с необходимостью предложенной нами меры. Он, правда, остался при своем мнении насчет того, что битву с Ренненкампфом следует прекратить, но отказался от отхода за Вислу и согласился с нашим мнением о том, что нужно ударить по левому крылу варшавской армии. На основании этого видоизмененного решения даны были вечером 20 августа предварительные распоряжения, наметившие основные линии битвы при Танненберге. Таким образом, предварительный план был уже создан тогда».
Полковник (тогда ещё) Гофман запросто возражает (в критической ситуации, подчеркнём) своему прямому начальнику, генералу, командующему Армией, предлагая тому «указать», КАК он мыслит себе отход (т.е. ставит под сомнение его компетентность в данной ситуации). Потому, что считает: приказание командующего невыполнимо.
И тот, вместо разноса и отрешения от должности строптивого полковника, вступает с ним в разговор и обмен мнениями.
В результате этого, командующий Армией СОГЛАШАЕТСЯ с аргументами своего оппонента.
Вот от ТАКОГО стиля руководства произрастали: и хладнокровие германских командиров в кризисных ситуациях, и поразительные успехи немецких войск на русском фронте, особенно в начале войны.
КАКИМИ были взаимоотношения среди старших офицеров русского Финляндского корпуса в сложной ситуации первых дней боевых действий, вспоминает капитан Сергеевский:
«14-го сентября у нас царила уверенность, что немцы вновь перешли в наступление и форсируют Неман у Друскеники. Между тем в наш штаб корпуса в Сопоцкине явился с разъездом поручик одного из полков 1-ой кавал. дивизии Поляков и доложил, что будучи накануне в тылу противника, в Августовских лесах, он наблюдал общий отход немцев по шоссе от Немана на Сейны.
Этот доклад коренным образом менял наше представление об обстановке. Командир корпуса приказал мне расспросить подробно этого офицера и составить донесение в штаб армии. Офицер едва держался на ногах от утомления и, по его словам, три дня не ел. Я взял его под руку, отвел в комнату, где мы только что отобедали, усадил и, приказав подать ему чаю и что-то, оставшееся от обеда, стал проглядывать его записную книжку, в которой он удивительно толково, по часам записал свои наблюдения. В это время мне подали открытое письмо, первое письмо от родных, полученное мною на театре военных действий. Держа в одной руке это письмо, я распрашивал жадно закусывавшего поручика по поводу его записей. Прошло не более 5 минут. Открылась дверь, показалась голова генерала Б. и послышался его окрик:
"Капитан Сергеевский, пожалуйте в мою комнату!".
Когда я к нему вошел, он нервно ходил по комнате.
- "Капитан", сказал он мне грозно, "я в первый раз вижу офицера, который в такой мepе, как вы, предпочитал бы свои личные интересы интересам Родины. Я даже не мог себе представить, что могут быть такие офицеры. Потрудитесь сейчас же составить донесение о показаниях поручика. Если вы его мне не представите через 10 минут на подпись, я предам вас суду!".
Представляю судить читателю, что почувствовал я, слушая эти слова. Мелькнувшая у меня тогда мысль о необходимости самоубийства несколько дней не оставляла меня ... Я все же постарался взять себя в руки, ответил обычное "слушаю" и, вернувшись к Полякову, прервал его обед и просил прямо продиктовать мне вывод из его наблюдений.
Записав краткие и точные слова этого талантливаго офицера, к сожалению, как я слышал, вскоре после этого убитого, я понес донесение на подпись командиру корпуса. Но его уже не оказалось, а вестовой мне доложил, что генерал "уехали верхом кататься с адъютантом" ... Он вернулся часа через два...
Разбуженный мною ген. Огородников не нашел возможным отправить донесение в его отсутствие…»
Чего тут больше – откровенного злобного самодурства, или стремления походя унизить своего же офицера, - судить читателям. Какая армия, даже при прочих равных условиях, имела больше шансов на победу – вопрос риторический...
На фото: поле боя...
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/10/14/357