Философов появляется у Мережковских всего за 2 часа до их отъезда.
- Мы думали, что уже не увидимся. Я о многом хотела бы с тобой поговорить с глазу на глаз. Пока мы одни, я хочу сказать тебе, что чувствую даже какое-то облегчение, что не должна оправдывать Дмитрия перед тобой, от твоего осуждающего взора. Пусть будет грешным, сам собой, и я буду любить его таким.
- Зина, ты несправедлива.
- Ты говорил, что с нами уже потерял личность. Теперь как?
- Я не могу их бросить сейчас.
- С Савинковым ты нашел свою личность? Я сомневаюсь. Ты вечно судил Дмитрия, это твой темный грех, но он тебе простится, ты в нем не волен. Ты хотел, но не мог. Ты хотел любить меня – и тоже не мог.
- Я и сейчас люблю вас.
- Я не все сделала для тебя, как хотела, т.е. могла, но я чего-то с этой любовью не сделала. Прости.
Философов подходит к Зинаиде, берет в руки ее голову и осыпает ее поцелуями. Слезы катятся по его щекам, но он их не замечает.
- Прости ты, Зина, меня. Я не мог любить тебя, как ты меня любила, я глубоко страдал от этого, поверь мне.
- Я тебя за это не осуждаю, только себя. Но ведь я виновата, что так сильно люблю тебя. У меня все возмущение, весь ужас перед несправедливостью жизни, что она нас разлучает, слились в один ком, хожу с ним, ношу его, и он меня распирает.
- Бедная моя, знаю, как тебе тяжело, мне еще хуже, я к вам привык и мне страшно оставаться одному.
И я такая добрая,
Влюблюсь – так присосюсь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь, обовьюсь.
Ты устал – я отдохну,
Отойду и подожду,
Я верна, любовь верну,
Я опять к тебе приду,
Я играть с тобой хочу,
Красным углем заверчу…
Зинаида берет себя в руки и начинает одеваться.
- Пора на вокзал.
- Одно могу сказать,- говорит вошедший Дмитрий,- твоя самоотверженная борьба за свободу России вызывает глубокое уважение. Ведь духовно ты еще с нами?
- Несомненно.
- Вот и отлично.
Уже на вокзале Зинаида еле сдерживает себя, чтобы не расплакаться, ведь до последнего момента она все еще надеялась, что он, ее Дима, передумает. Но теперь, когда она четко осознает, что она теряет его, она в отчаянии. Говорить ничего не может.
- Не хочу ничего думать сейчас, потому что мысли уводят нас далеко друг от друга. Общность наших душ, скрытая и невыразимая, оставляет нас близкими друзьями. Не правда ли?
- Конечно. Я не прощаюсь, мы еще увидимся.
Когда поезд отходит от перрона, Зинаида садится в купе, и у нее начинается дикая истерика; все ее страдания выливаются наружу, и она, больше никого не стесняясь, рыдает навзрыд. За окном мелькают пестрые деревья, унылые картины осени. Дмитрий со Злобиным тихо сидят в купе напротив Зинаиды, стараясь не мешать ее горю, и смотрят в окно на удаляющиеся деревья. Всю свою боль и отчаяние Зинаида выражает горькими непрекращающимися слезами.
… Сказаны все слова.
Теплится жизнь едва…
Чаша была полна.
Выпита ли до дна?
Есть ли у чаши дно?
Кровь ли в ней, иль вино?
Будет последний глоток:
Смерть мне бросит платок!
Понемногу ее всхлипывания становятся реже, пока совсем не прекращаются. Она вытирает слезы платком и тоже начинает смотреть в окно. Молчание поселяется в купе.
- Зина, тебе легче?
- Да, но такой тяжелый ком стоит внутри, давит меня.
- Ничего, все пройдет. Мне тоже тяжело.
- Никогда не пройдет, я знаю.
- Увидишь, он одумается и вернется.
- Нет, Дмитрий. Он принял все замашки Савинкова, грубо разговаривает. Он привык кому-либо всегда подчиняться, вот он и стал его исполнителем. После перемирия большевики все силы бросят на юг, и Врангелю конец, как и всей его армии. У большевиков армия и за ними Англия… Я то ненавижу Савинкова, то жалею. Вот, в последний раз, когда мы его видели, он был никакой, неинтересный, он прошел и стал оборотнем.
- Зина, его соединение с Савинковым для нас временное несчастье, мы его переживем.
- Иногда я думаю, может быть, Дима тоже оборотень? Потому как ведет себя он противоестественно, ведь за 15 лет я его изучила. Хочу, чтобы он забыл Польшу, чтобы ничто его не связывало с ней.
- Дима забыл Антихриста для дел земных. Я признаю, что Савинков авантюрист, но он, надо честно признать,- политический сподвижник, продолжающий борьбу с большевиками, несмотря на все неудачи этого года.
Зинаида забирается в угол и сидит, неподвижно и молча.
Прождать тебя напрасно не боюсь:
ты не посмеешь не услышать зова…
Но я
пока ты с плачем ветра не сольешь
и своего рыдательного стона,
пока лицом в траву не упадешь
не предо мной – пред бедною иконой...
Не сердце хочет слез твоих… Оно,
тобою полное,- тебя не судит.
Рыдает черно-желтая вода,
закатный отсвет плачет на иконе.
Я ждал тебя и буду ждать всегда
вот здесь, у серого столба, на склоне…