Сорокин был недоволен. Отпуск подходил к концу, а он провёл его как нельзя слабо. А всё этот мерзкий дефолт!
Сначала на работе задерживали отпускные, потом катастрофически подешевел рубль. И не на сколько-нибудь, а в шесть раз. Все планы на отпуск летели в тартарары. Прощай морское побережье, прощай пляжи и галька!
Пётр со стремительностью лисы бросился по магазинам, вложить дешевеющие на глазах рубли хоть во что-то: в продукты, одежду, книги.
Холодильник оказался доверху набит консервами, в платяном шкафу появился трёхсотдолларовый костюм, на полках разместились ещё не успевшие подорожать книги.
Вовремя он опомнился. Доллар на время пошатнулся, и за него опять давали 9-12 рублей.
«Ну, ничего страшного, - успокаивал себя Сорокин. – Еду потихонечку съем, а костюм на мне сидит отлично, пригодится».
Сентябрь в Москве стоял тёплый и Петя то катался по паркам на велосипеде, то наведывался в ближайший бар, где и засиживался допоздна в компании случайных знакомых.
Однако всё быстро омрачилось проблемой денег, так сильно он потратился на все эти запасы и прочее. Так что вскоре и бар стал для него не по карману.
В один из тёплых вечеров сентября Пётр не придумал ничего лучше, как побродить по центру города. Его почему-то тянуло к Садовому кольцу и бульварам.
Троллейбус медленно довёз его до Триумфальной площади.
Это было ещё время беспечных ночных бабочек и повсюду вдоль тротуаров виднелись их оживлённые стайки, осаждавшие блестящие иномарки.
Петя свернул на Тверскую. Он ещё не привык к новому напору и легкомыслию, захлестнувшему центр. У «Карусели» вслед ему забибикал потрёпаный «Москвич».
- Девчонку хочешь? – предлагала небритая личность с места водителя.
Петя пожал плечами и пошёл дальше. Нечёсаная личность криво усмехнулась.
Разглядывая витрины, Петя незаметно дошёл до Манежной. На лавочках возле фонарей студенты бренчали на гитарах, распевая популярные песни.
Он присел неподалёку и залюбовался на освещённый прожекторами ночной Кремль.
Рубиновые звёзды парили в вышине, завершая стройные шатры башен. Узкие окна Арсенала, словно подмигивали, предлагая забыться. Сорокин задремал.
Очнулся Пётр, когда толпа студентов уже начала расходиться. Он вскочил и последовал за ними.
Двери входа в метро были закрыты. Часы на столбе показывали четверть второго. Толпа побрела своей дорогой, всё также напевая. Петя остался один.
Он ощупал карманы, выгреб из них, всё, что имелось: денег на такси не было.
Рядом с памятником Карлу Марксу клиенты на машинах разбирали последних жриц платной любви.
Пётр оглянулся. За ним, семеня туфлями на шпильках, торопилась какая-то девица.
Из рассказа Сорокина об этом странном знакомстве:
«Инга Лоншакова. В Гольяново, с её слов, находилась в психбольнице, откуда сбежала погулять. До этого обитала в общаге в Новомосковске. На запад России прибыла два года назад из Комсомольска-на-Амуре.
(«А откуда ты знаешь проспект Первостроителей?»
«Я там служил»)
35 лет. В свитере, без бюстгалтера. В новых туфлях на высоких каблуках, которые ей сильно жали. Не свои?
В этот день она была с кем-то в гостиничном номере, в душе. Этот мужчина её там мыл, и ей понравилось.
При проверке документов, на Сретенке, сказала ментам, что беременна, и у неё токсикоз, они от неё отстали.
Часто заходила в подворотни, якобы пописать, а сама, наверное, глотала какие-то таблетки. В сумке-пакете была куча таблеток.
Шли от Охотного ряда через Лубянку, Сретенку, Сухаревку, Красные ворота, Каланчёвку.
У Красных ворот сказала: «Как хорошо быть женщиной! Можно совершить чудо – родить ребёнка. А можно и найти приключений на свою ж…у».
На Ленинградском вокзале сели в электричку. В вагоне прижалась: «Не бойся, я к тебе не клеюсь».
Вышли на третьей остановке. В темноте, в кустах надела лифчик. Звонила из телефона-автомата. Кому, зачем?
Уехала недовольная на троллейбусе. Спросила: «Куда идёт?»
«До Садового кольца».
Я её с собой не звал. И даже не знал, где находится это самое Гольяново. Просто нужно было идти на электричку, другого транспорта не было. А она шла рядом».