Итоги конкурса повесть о настоящем инвалиде

(Проза. Поэзия здесь: http://stihi.ru/2011/10/11/1696)

Дорогие друзья!

Вот и состоялась наша работа по подготовке сборника «Повесть о настоящем инвалидА». Подчеркиваю, что именно «инвалидА» -- я не оговорилась.

Сборник будет состоять из 2 частей: Поэзия и Проза. Работать над ним мы будем все вместе: на этой страничке опубликованы отобранные для сборника произведения. Все это пока – сырье. Ни редактированию, ни корректуре тексты пока подвержены не были. 

Многие работы требуют литературного редактирования. И я предлагаю вести его в открытом режиме: под данной публикацией каждый из вас вправе поставить свою рецензию, с предложениями и замечаниями по текстам. Как своим, так и других Авторов.

Думаю, что такая работа будет нам всем полезна. Надеюсь, что дискуссии по правкам будут носить дружелюбный характер, и направлены на то, чтобы сделать нашу книгу не только нужной и полезной, но еще и грамотной как в плане правописания, так и в литературном смысле.

Замечания также могут быть направлены вами и по почте:

molchanova_inna@inbox.ru (просьба копировать адрес!)

Также прошу УКАЗЫВАТЬ нумерацию произведения, автора и название! Произведения расположены по алфавиту, чтобы не было обид на преимущественное право.

Желаю всем нам приятной коллективной работы.

Итак, поехали!

1. А мы не сдаемся
Зинаида Королева

Инвалиды с детства... Порою читаю о них, и так досадно, что очень мало говорится и пишется о тех, кто помогает им, на чьих плечах лежит титанический труд – уход за больными детьми. Смогли бы мы просто выжить без близких и дорогих нам людей, не говоря уже о том, чтобы состояться как личности?! И я подумала: а может быть, мне написать о нашей семье? Кто лучше меня самой сможет рассказать все, пропустив через сердце?
***
Отец наш погиб на фронте. И чтобы прокормиться, выжить, мама с двумя маленькими детьми была вынуждена в 1942 году уехать из Свердловска на Тамбовщину, в село к родителям. Как она доехала, что пережила в дороге – известно только одному Богу – ведь Тамбов бомбили!
Наша старшая сестра умерла маленькой от заражения крови – сожгла ножки в золе. И каким же страшным горем для мамы была болезнь второй дочери, а затем и моя болезнь. И тоже ноги!
Сначала просто хромота, а затем постепенное ухудшение. Куда она только не возила нас! А это был конец сороковых, начало пятидесятых годов. В колхозе – одна трофейная полуторка, а наше село расположено за сто километров от областного центра. Я вспоминаю, как мы однажды ехали из областной больницы. Ночь. Машина, доверху нагруженная бревнами, медленно движется по лесу. На самом верху сидим мы с мамой. Она, как коршун, нависла над нами и загораживает от веток, которые хлещут нас и готовы сорвать с верхотуры.
Сколько рейсов пришлось совершить маме, когда мы лежали в больнице? Сестре там делали одну операцию за другой. Могли ли выдержать ее нервы, если сюда приплюсовать еще непосильный труд в колхозе и на своем огороде? Осенью пятидесятого года ее увезли в районную больницу за двенадцать километров с диагнозом: аппендицит. Когда разрезали, оказалась прободная язва желудка.
Операция сложная и не совсем благополучная. Четыре месяца пролежала она в больнице, а затем ежегодно по нескольку месяцев лечилась там. Когда я училась в седьмом классе – она лежала с сентября по март. Сестра в это время училась в восьмом классе в соседнем селе, так как у нас школа-семилетка. И я, тринадцатилетняя девчонка, весь учебный год жила одна.
Наше село степное, отапливали дома навозом, кизяками. Колхоз дал нам торф, но он был сырой, никак не разгорался. Картошка на плите варилась по два дня. Грызешь ее полусырую, грызешь и заревешь с горя. А вместе со мной и подружка.
Говорю ей:
– Ты что ревешь. Иди и ешь дома.
–  А мне тебя жалко.
Огород в сорок соток лег на наши с сестрой плечи. Ей – 14, а мне – 10 лет. Но у мамы не побалуешься: на огороде ни травинки, возле дома – ни соринки. Как только сходил снег, и чуть–чуть подсыхало, веник в руки – и подметать вокруг дома. Про нашу маму говорили на селе: «У Феколки во дворе чище, чем у других в доме».
А на огороде сажали картошку, тыквы штук по триста вырастало. Сеяли просо, пшеницу. Ботву тыквенную тащишь, а она, как питон, тянется с полкилометра, все жилы вытянет и заставит не один раз «поцеловаться» с землей. Все вручную приходилось делать – и копать лопатой, и обмолачивать снопы цепами, и таскать вязанки сена. Голодное время было, и мы весной налегали на щавель, анисьму и другие травы. Притащим охапку, сядем на луг возле дома и едим. А мама подбадривает:
– Ешьте, ешьте, в них витаминов много.
Корову одним трудно было держать, кормов не хватало, так она у нас была на два хозяина. Вот ее молоко и спасало нас. Мама доит Зорьку, а мы с сестрой стоим, ждем, когда нальет нам в кружки, а кошке в баночку – она тоже рядышком сидит. Молоко у Зорьки было жирное, потому что подкармливали тыквой да свеклой. Она домой впереди всего стада бежала.
Мама со своими двумя классами мечтала дать нам образование и поэтому стремилась уехать в город. И когда сестра после десятилетки поступила в школу бухгалтеров в Тамбове, а я через год – в техникум, мама продала дом и приехала к нам, и стала работать домработницей (это с ее–то здоровьем!) Так мы и остались в городе: купили восьмиметровую комнатушку и были на седьмом небе от счастья. Мы с сестрой стали работать, а маме сделали повторную операцию – еле спасли.
Сколько помню себя – больницы, врачи, «скорые». А в деревне десятилетней девчонкой в ночную темень спешишь за фельдшерицей, а потом обратно ведешь ее, чтобы взять лекарства, лежащие в той самой сумочке, с которой она приходила к нам. Позже поняла – она просто боялась ходить одна ночью.
С работы давали путевки в санатории, и я объездила полстраны. Ходила с палочкой, чемодан донести не могла, а радости через край. Инвалидом я себя не чувствовала.
Хромаю, но иду, а вслед укор:
«Сидела б на печи, какой позор!»
Окно, четыре стенки – мой удел?!
Да где ж несправедливости предел!
Иль сдаться, на диване мне лежать?
Как молвят – от судьбы не убежать.
Но пересудам всем наперекор
Плету судьбы своей простой узор.

В детстве я росла непоседой, за что часто и влетало мне. Ни одна игра на лугу не обходилась без меня: играли в лапту, в круги, в прятки. А зимой мама силой уводила меня с горки, хотя сама лепила ледянку, обливала ее водой, замораживала. Получались они у нее большие, но легкие. С этими ледянками столько приключений было! Одному мальчишке дедушка сделал ледянку, а тот, чтобы никто не украл, спрятал ее на печи. И потекла она по всей избе. Ох, и влетело ему! Те, у кого были отцы, катались на санках, мальчишки на деревянных коньках, а мы, безотцовщина, на ледянках. Зимой прикручивали к валенкам палочки и катались по льду, как на коньках...
Вспоминаю, как мы с подружкой, тоже росшей без отца, в пятом–шестом классах все лето работали на опытном пришкольном участке, выращивали помидоры, а осенью директор нас премировал – дал по ведру красных, вкусных–превкусных помидоров.
Очень любила я танцы и музыку. Сама не танцевала, так на других никак не могла насмотреться. А потом шли домой из клуба, и пели частушки, песни – у подружки хороший голос был, а я как могла подпевала.
С пятого класса научилась шить на швейной машинке и с тех пор обшивала всю семью. Вероятно, на сэкономленные деньги за пошив мама позже купила мне дамский велосипед.
Пока училась на нем ездить, столько одежды порвала, а уж, сколько ссадин было – не сосчитать. Но как он пригодился, когда я после школы ездила на работу в библиотеку в соседнее село за десять километров. Приедешь – все жилочки дрожат от напряжения – но я же доехала!
Сколько помню себя – я в каких–то кружках, хорах участвовала. В техникуме была казначеем в профкоме, на работе собирала партвзносы, вела подписку на газеты. Очень сожалею сейчас, что в ту пору не было обществ инвалидов, я бы обязательно была там. Но подводили меня мои ножки-заплетушки – здоровье с каждым годом ухудшалось, добираться до работы было все труднее. На нашем пути попадалось много добрых людей: и помогут в транспорт сесть, и место уступят. Водители, бывало, скажут: «Отойди подальше от остановки, я там остановлюсь и посажу». Иногда это удавалось, а иногда здоровые успеют подбежать, оттолкнут, сами сядут, а ты останешься. Тогда водитель выходил, вытаскивал настырных, а нас сажал. До сих пор с содроганием вспоминаю, когда меня сбили с ног, и я оказалась под колесами. Господь спас, что в этот момент автобус не тронулся. За годы работы всякие случаи были, а проработали мы по двадцать лет.
Последние годы сестра без мамы не могла ходить. У нее за все двадцать лет работы не наберется и тридцати дней больничных – при любом самочувствии шла на работу, да еще домой несла доделывать. За это ее наградили медалью. Работа для нас была святым делом – так приучила мама. Доходило до смешного. Дружила я с парнем, встречаться с ним могла только в выходной. Говорю маме, что иду на работу. Свиданье в десять часов, а мама выпроваживает к восьми: «Если работать, так работать, нечего лодыря гонять».
Все было бы хорошо, если бы не болезнь мамы – у нее не выдержали нервы и с диагнозом: «Полное истощение нервной системы» она попала в больницу. Через три месяца я взяла ее под расписку, но всю оставшуюся жизнь она находилась на диспансерном учете там. Ей было бы намного легче, если бы она что-то знала о нашей болезни, с кем–то могла поделиться горем, но она всю жизнь была в замкнутом кругу, одна со своей бедой. И как хорошо, что сейчас есть разные общества, где родители могут хоть чуть-чуть «выплеснуть» свое горе.
Как только нас стали обслуживать работники собеса, и мама поняла, что мы не одни, не брошены, ей сразу стали не нужны никакие транквилизаторы. Да, у мамы жизнь была не из веселых. В это время достроили наш кооператив, и мы стали обживать квартиру – государство не обеспечило нас жильем за погибшего отца. Нам приходилось за все платить свои деньги. Тогда нас, владельцев кооперативных квартир, называли богатеями за то, что смогли приобрести «хрущебы», а мы четыре года жили на сухих макаронах и картошке, но Господь им судья, а нам он помогал, и жизнь шла своим чередом: я окончила заочно институт и перешла работать на завод экономистом. Зарплата стала намного больше, и благодаря сверхэкономии нашей мамы мы набрали деньги на мебель. Как я радовалась, когда сама вешала люстру, развешивала полочки, прибивала карнизы. Каждый гвоздик в квартире был прибит моими руками. А из инструментов в ту пору у меня были молоток, плоскогубцы, отвертка и перочинный нож. Видно, планировали мальчишку, а по ошибке получилась девчонка.
А мама радовалась тому, что не надо носить воду, топить печь, подставлять ведра под текущую крышу. Она всю жизнь прожила в постоянном страхе – сначала боялась, что умрет и оставит нас маленькими сиротами. И все говорила: «Мне бы лет пять пожить, чтобы девчата подросли». Потом нужны были эти пять лет, чтобы я окончила техникум, затем институт, потом чтобы получили квартиру. А когда сделали ремонт, мама воскликнула: «Да из такой красоты и уходить не хочется. И зачем люди умирают?» Подойдет к окну, постоит там, посмотрит на улицу, скажет: «До чего же он хорош, этот белый свет!» И это при ее постоянных болях, вызовах «скорой»!
Я часто лежала в больницах, много видела слез и горя, но такого терпеливого человека не встречала. Боли были адские – мама сожмется вся в комочек и тихонько скажет: «Боли-и-ит...» Спешишь быстрее дать таблетку и сделать укол. С девяти лет я знала, какие лекарства сердечные, какие от желудка, какие травы от спазмов кишечника. Научилась делать уколы, и это очень пригодилось, когда мама совсем слегла, ее терпение иссякло, и боль вырвалась наружу. Начались 75 бессонных дней и ночей, когда врачи не хотели помогать, не давали обезболивающие. И даже в эти жуткие дни она, отчаявшись, только один раз сказала: «Умереть что ли мне?» И на мой горячий протест, как бы опомнившись, возразила сама себе: «Да что это я, белый свет такой хороший, а туда я еще успею».
Она болела 46 лет, но умирать боялась – страшно было оставлять своих больных детей. И какое же нужно было иметь жизнелюбие, чтобы дожить до 88 лет! Но пришел и ее конец. Для нас с сестрой, в то время уже инвалидов 1 – ой группы, это было шоком, неизбывным горем. Выпал стержень нашей семьи, не стало нашей опоры, защиты. Ведь у нас на Руси как – если болезнь внутри, то ты просто больной человек, а если у тебя физический недостаток, то ты – ущербный человек. И именно в это время мы узнали о газете «Надежда», и началась новая жизнь: появилась маленькая паутинка надежды. А потом и удача пришла: напечатали мой рассказ, стала участницей конкурса и даже заняла третье место. Это было таким сильнейшим стимулом, таким толчком к дальнейшей жизни, что мы даже решились на ремонт квартиры (это в наше-то безденежное время!) Делали ремонт, а я все ждала диплом и премию. И, слава Богу, получила все. Я вновь выползла из своей раковины, в которой прячусь от обид. И вновь пишу. Приготовила рукописи рассказов, стихов.
О, как бы мама могла гордиться моими успехами! Воспитать одного больного ребенка двум родителям трудно, очень трудно. А двоих больных детей воспитать, дать им образование одной больной женщине?! Мы с сестрой преклоняемся перед маминым мужеством и благодарны ей за все, что она сделала для нас.
Р.S. 2000 год оказался переломным для меня: благодаря душевной доброте и сердечности Тюрина Александра Ивановича увидела свет моя первая компьютерная книга стихов «Пожелайте мне удачи» и стараниями его, а также Котовой Людмилы Ивановны и Толмачевой Галины Сергеевны книга была размножена.
И, Слава Богу, удача стала сопутствовать мне: за эти годы вышли и другие книги, дважды становилась лауреатом газеты «Надежда», дважды получала благодарности от Министерства МВД России, стала номинантом премии фонда «Филантроп» 2000, 2002, 2004 годов
Вершиной же успеха стало принятие меня в члены Союза писателей России в марте 2003 года. Я только об одном прошу Господа: дать мне немного силы, чтобы пожить на этом свете белом, который так любила мама, и поработать со своими рукописями.
Р.S. В 2004 году приобрела подержанный компьютер, а через год вышла в Интернет, и где-то сразу вошла в состав Фонда ВСМ,  созданного Великим Странником – Григорием Иосифовичем Тер-Азаряном, профессором Ереванского Университета  для помощи молодым авторам адаптироваться на сайте Стихи ру. Для меня началась совершенно новая жизнь: участие в конкурсах, в составе Жюри, новые знакомства с авторами.  Проделана огромная  работа. Сейчас, когда на сайте Проза ру открыта страница Фонда, я большей частью «живу» там.
Только что завершил работу полугодовой конкурс «Повести и романы», который курировала я. Объявлены конкурсы – гиганты: «Времена года», «Семь смертных грехов», «Вместе дружная семья». В данный момент идёт мой именной конкурс.
Есть и радостные известия: вышли в свет «Тамбовский рассказ», пятый, шестой номера «Тамбовский Альманах», где и мои рассказы нашли место.  Увидела свет моя пятнадцатая книга  объёмом 385 страниц. Это произведения последних трёх лет.
Поверьте, жить очень интересно, и жить хочется, чтобы написать что-то самое-самое.
1998 – 2009г.г.

Р.S.  В прошлом году вышла книга о ветеранах завода, а в этом, юбилейном должна выйти книга «Верь и надейся». Может быть удастся создать маленькую компьютерную книжечку стихов «Чудо сотвори». Да, мама очень бы радовалась за меня. Я чувствую, как она молится за нас там, на небесах, и в самую трудную минуту помогает нам.

2. Алёна Амосова. Тайны нет стихи ей помогали выживать
Александр Степанов 5

“Я для всех останусь тайной» – так назван её посмертный поэтический сборник. Рукопись этого сборника планировалось обсудить на очередном заседании молодёжной студии Самарского Дома литераторов Союза писателей России.
И вот – горе: автор не дотянула до этого момента. А вот сборник из этой рукописи получился всё-таки замечательный – в аккурат ко дню её рождения в начале мая. Уже без неё. Усилиями родных и близких людей. Благодаря составителю и редактору, её старшей подруги Натальи Александровны Соколовой, недавней сотрудницы красноярской районной газеты, под чьим чутким попечением взрастал и креп талант этой незаурядной личности. Думаю, не совсем точно отражена в названии сборника философская и художественная концепция творчества её автора – “Я для всех останусь тайной” (так бережно сохранили издатели авторский взгляд на себя!), - на мой взгляд, в стихах поэтессы Алёны Амосовой всё просто: они помогали ей выживать. Мало того, обыкновенный житейский подвиг её помогал жить и окружающим. Потому что в стихах её содержался такой философский заряд: надо творить добро, несмотря на самые тяжкие удары судьбы. И тут следует обратиться к недолгой жизни автора.      
Не дай, Бог, никому на свете начинать сознательную жизнь с этого! А она, Алёнушка Амосова, уже с четырёх лет жизни начинала сознавать себя с жуткого события: трагической гибели на её глазах любимой мамы. И на всю короткую жизнь – инвалидность!
И потом всю оставшуюся коротенькую жизнь она, хрупкая, как тростинка, миловидная, как ангел, несла в себе тот застывший в очах ужас. И сколько  надо было  иметь мужества, чтобы идти с той тяжелейшей ношей по миру человечества, где, бывает, не все, а многие - не всегда, не только не замечают твоего душевного напряжения, но, наоборот, по причине животного эгоизма взваливают на тебя дополнительный груз своих мелочных пожитков. 
Алёнушка рано поняла, что помогут ей в этом... Стихи!
Робкой младшеклассницей она стала приходить со своими первыми сочинялками в литературное объединение "Светёлка", что давно действовало при красноярской Куйбышевской (ныне – Самарской) области газете "Свет (!) коммунизма (?)". В то время,  с середины восьмидесятых до девяностого года прошлого века, мне довелось в нём вести собрания. И тогда она одна из многих (в большинстве уже взрослых сочинителей) привносила на общий сход, как лучики доброго света, пронзительные строчки стихов.
А несколько лет спустя, когда я  уже жил в другом месте и поддерживал других одарённых детишек, мне приснилась девочка и прочитала такие вот нехарактерные для моего творчества стихи:
                Посмотрите,
                Какое красивое на мне платье -
                В нём умирала моя мама...   
Если точно, то случилось это 28 ноября 1995 года, точно,  потому что тогда я вскочил с постели среди ночи, ошеломлённый, записал эти строчки в дневнике и зафиксировал дату. Лицо приснившейся девочки не запомнилось, но теперь думаю: это была она, Алёнушка Амосова! И вот трагическое совпадение: умерла девушка в ноябре прошлого года!
Все годы после моего отъезда из Красного Яра она поддерживала со мной связь через переписку; несколько раз встречались также и в селе, и в Самаре. И всё это время меня радовали её успехи в творчестве. У неё выходили поэтические сборники, она участвовала в семинарах и конкурсах, проводимых Самарской организацией Союза писателей России, где её хвалили, где она становилась лауреатом. И было за что! Стихи её прозрачны, светлы и теплы.
Вслушайтесь в звенящую суть даже отдельных строчек из выпущенного сборника!
В чернилах белые листы –
История проста.
Местоимениями “ты”
Звучала пустота…
Я держала в ладонях чудо,
Чудо хрупкое и живое.
Я хранить его в сердце буду
И зовётся оно любовью…
Улыбнись – подари другим
Радость.
Посмотри, что с миром твоим
Сталось…
Всё вокруг неё оживало, сияло и позванивало:
Я кормила с ладоней осень
Фиолетовым виноградом…
Догорала свеча на окошке моём,
Ветер смело трепал её платье…
               
Или такой пронзительный диалог расставания:
-Манят звёзды?
-Да, манят звёзды.
-Им внимаешь?
-Да, им внимаю.
-Видишь, слёзы?
-Да, вижу слёзы.
-И улетаешь?
-Да, улетаю…
И несмотря на явный поэтический талант, в письмах ко мне она с предельной взыскательностью высказывалась о своём творчестве. Приведу несколько фрагментов из этих откровений.
"Руководителем моего семинара был Владимир Шемшученко (Санкт-Петербург). Он оказался самым строгим судьёй и никого из молодых не похвалил. Хотя мне это очень понравилось. Я учла замечания и доработала несколько стихотворений..."
"Над ошибками я работаю: что-то уже исправила, над чем-то ещё думаю. И это хорошо".
"На прошлом мастер-классе (в мае 2004 г.) Борисом Сиротиным (именитый российский поэт из Самары - А.С.) обсуждалась в том числе и моя рукопись. Я очень волновалась, поэтому вдвойне было приятно услышать от него, что я талантлива, у меня есть хорошее будущее, и что он возьмётся редактировать мой сборник и даже напишет к нему предисловие. В конце нашей беседы Борис Зиновьевич галантно поцеловал мне руку. Я была просто счастлива..."
Сегодня шумливой напористой волной приходят в искусство, так называемые, образованцы-постмодернисты разной степени абсурдности и создают сногсшибательные по форме только им понятные произведения. Да и кичатся они только этим, то есть красивой бессмыслицей, отвергая духовно-нравственное содержание человеческого творения.
В стихах Алёны в незамысловатой, порой несовершенной форме чётко отразилась её трагическая судьба. И это сокрушительно важно! Для всех, кто читал её стихи, и особенно - для близких, родственников и друзей-подруг. Стихи во имя сочувствия и в поучение!  Не в этом ли высочайшее предназначение истинной поэзии?!
Несмотря на тяжёлые недуги, а болезни липли к ней, как репьи, она находила в себе силы не только отдаваться своему творчеству, - с приходом в редакцию районной газеты молодого редактора Риты Максимовой Алёна взялась за восстановление литературного объединения - после моего ухода так и не нашёлся человек, способный взвалить на себя это хлопотное, ни копейкой неоплачиваемое и не всегда благодарное дело.
Она взялась. И что-то уже получалось. Но она по-прежнему строго спрашивала с себя: "Меня называют "хозяйкой" литературного объединения, а я считаю: это громко сказано, - писала она мне однажды, прося советов, как лучше построить работу клуба. - Мне очень хочется, чтобы наша "Светёлка" снова "выросла" до уровня "Пушкиной кибитки", но мне пока не хватает опыта..." Да, в мои годы нам удалось расширить функции литературного кружка: начинающие литераторы ездили по сёлам района и собирали национальный фольклор, устраивали творческие встречи с хранителями старины и профессиональными представителями искусства. Тем самым в своём творчестве мы опирались на добрые основы национальной культуры...
Нелегко ей было справляться и с участниками объединения, которые в основном люди уже зрелого возраста и у них сложились определённые представления о студийном регламенте: "У меня с Владимиром Александровичем Елисеевым иногда возникают разногласия. Я считаю, что мы должны ещё многому учиться, а он считает, что можно справиться своими силами, - пожаловалась она мне как-то, а следом успокоила. - Эти разногласия у нас добрые: Владимир Александрович даже посвятил мне своё стихотворение..."
"На последнем заседании количество присутствующих заметно увеличилось, особенно радует, что в большинстве своём это молодые люди", - делилась она первыми успехами со мной в другом письме.
Один жёлчный писака и мой ненавистник как-то "ущепнул" меня: "Из воспитанников Степанова никто не мог проявить себя в литературе ("Тольяттинское обозрение", 19.06.03)..." Ну, во-первых, ложь: по крайней мере, трое из моих бывших воспитанников проявили себя и приняты в Союз писателей. Уверен, выход данного сборника при жизни мог бы стать весомым поводом для вступления Алёны в творческий Союз!
А второе и главное: чванливый тип не догадывается, что у меня и не было никогда такой цели в занятиях с юными дарованиями - непременно вывести в гении, штука эта непредсказуемая и  необязательная. Вот и тщусь поддержать в своих подопечных добрые увлечения, светлые и гуманные устремления в жизни. Думаю, с Алёнушкой у меня это получилось, что составляло мою законную гордость... А она была благодарной, оставив мне на первой своей книжице такой автограф: "Благодарю Вас, что открыли для меня этот чудесный мир поэзии... Без этих строчек в жизни мне было бы очень тяжко…"
Великая подвижница культуры и одна из организаторов Пушкинского клуба в Самаре Муза Ромадина тут же услыхала о возобновлении занятий в красноярской "Светёлке", приехала к Алёне, познакомилась с ней и с радостью сообщила мне о приятном: в Красном Яре с помощью Амосовой возможно восстановление  "Пушкиной кибитки"! Но тут её потрясла весть о смерти Алёнушки.  Муза Максовна приезжает на похороны и читает пророческие стихи покойницы: " Я когда-то растворюсь в тишине...":
                Я уже не почувствую боль,       
                Что жестоко в сердце впивалась.
                Я смогу навсегда быть собой,
                Что порою мне не удавалось.
                Я прощения у всех попрошу,
                Оттого, что ни о ком не тоскую.
                Синеокую звезду погашу
                И зажгу на небе чью-то другую.
К сожалению, я не попал на панихиду, но мне передала её атмосферу  Муза Максовна: "По возвращении из Красного Яра не сразу могла придти в себя... Нет слов - море людей, море цветов, море слёз... Алёна лежала, как белая птица, вся в белых хризантемах - такая же милая, красивенькая - как живая..." И о стихах: "Она написала реквием сама себе..."!
Не позабытый крестьянский избач и поэт тридцатых годов Сергей Чекмарёв заклинал: "Мне борьба поможет стать поэтом, мне стихи помогут стать борцом!"
Это и про Алёну Амосову. И  даже после смерти её стихи в только что вышедшем сборнике помогут "зажечь на небе чью-то другую звезду". Такую яркую, какой была и она...
… Похоронили её на красноярском кладбище рядом с мамой и дедушкой в уголке с правой стороны от главного входа. Рассказывают, что перед самой смертью её позвал отец, ставший виновником гибели её матери, и просил Алёну простить его. Она согласилась. А это, как считается, бывает в предчувствии конца земной жизни. На мраморной плите чёрного поля изображено её милое личико и последние четыре строчки только что приведённого Музой Максовной  стихотворения.
Я несколько раз побывал на её могилке, оставил на плите и её, и свой с посвящением ей, сборники стихов…

Спи спокойно, поэт-ангел…

3.  Ангел по имени Сашенька
Галина Тугарина
                                Счастье рождения ребёнка, надежды и мечты о его будущем  были пережиты нами в первые месяцы его жизни .Но потом началась чёрная полоса . Диагноз долго не могли определить.                                Купить лекарства и то было большой проблемой. В аптеке записывали на очередь по детскому рецепту и ждите месяцами !  Но не смотря ни на что , в восемь месяцев  Сашенька  стоял в кроватке. После года мы водили его за две ручки, ноги переставлял хорошо, но  так и не пошёл, хотя врачи предполагали ,что скоро пойдёт. А мы верили докторам и делали всё что скажут. Один  сочувствующий врач  сказал, что единственное что он может для нас сделать  -   это помочь без очереди сдать ребёнка в интернат для  детей-инвалидов!                                                У меня внутри как будто что-то оборвалось ,может это  потеря НАДЕЖДЫ на выздоровление ,которая  до этого ещё теплилась. Почему такое могло случиться ? Трудно было понять и объяснить себе самой. Принять и смириться с подобной  ситуацией всегда непросто .Позднее открыла  для себя  МУДРОСТЬ , прочтя  Молитву  ,в которой просим у Господа  дать нам смирения ,чтобы выдержать все испытания ;смелости ,чтобы изменить всё , что в наших силах , а главное  - мудрости ОТЛИЧИТЬ одно от другого.                                Столкнувшиеся с проблемой инвалидности детей , выбирали одно из двух : сдать в интернат или отказаться от всех прелестей жизни и посвятить себя уходу за больным. Я знаю людей  ,по разным объективным причинам  сдавших в интернат( слово-то какое ,как о предмете неодушевлённом!) . И никто не вправе осуждать их за это решение.  А когда  мне  советовали  отказаться от ребёнка, считая неконструктивным посвящать ему жизнь, я даже не обижалась .. Потому что это взгляд со стороны. Я не могу представить как от меня можно отнять часть меня.  И как я буду жить после этой ампутации ?! Кто его будет любить? Ведь он же всё чувствует!                                Когда Саше исполнилось   два с лишним года и я была на третьем месяце беременности, нам сказали, что не желательно рожать второго ребёнка, не проверившись у генетика...А для этого тогда  надо было ехать так далеко - в Москву . Быть ли второму ребёнку  мы даже не сомневались - рискнули. Разные мысли лезли в голову, гнала их. Молилась об одном -только бы здоровенький родился ! Бог услышал молитвы - сыночек появился на свет  здоровый !                                Сашино лечение сводилось к поддержанию его состояния. Новый невролог добавила в диагноз и ДЦП. В три года Саша начал ходить по стеночке и  мог немного стоять без опоры .  А потом  даже прошёл путь в несколько шагов. Начал говорить МАМА , да так выразительно, проникновенно. Смотрел телевизор , стоя у опоры, и пританцовывал  под музыку. В общем,  развитие интеллекта и моторики с отставанием, но происходило . И это продолжалось  до десяти лет...                                Приступ случился неожиданно. Саша сидел  напротив меня и вдруг лицо его перекосило ,голову повело в сторону .Я испугалась ,уложила на кровать, ещё не понимая в чём дело. Начались судороги... Скорую ждали долго.  Я не знала чем помочь ,ребёнок бился в конвульсии , сознание отсутствовало, синие - чёрные губы и пальцы .В больнице Сашу  откачали , поставили диагноз -судорожный синдром эпилептического типа. После мы уже знали ,что надо всегда иметь наготове противосудорожные средства. Не ждать скорую ,а как можно скорее снимать судорожную готовность. Теперь  я днём и ночью внимательно следила за Сашей ,но всё равно приступы случались неожиданно. Особенно  пугали ночные. Я даже сон потеряла , боясь приступов.                                Хотели остановить приступы, но заметили , что от противосудорожных средств остановилось и развитие.  Он перестал говорить, ходить, потом ползать.  Из-за гипертонуса мышц начали выворачиваться тазобедренные суставы. Затормаживалась реакция на речь, обильное слюнотечение ,отсутствующий взгляд. Появилась необходимость в инвалидной коляске.  Мы даже не рассчитывали , что Сашенька сможет сам управлять . Сначала он просто сидел, а потом научился. Да так удачно ездит, не задевая за препятствия. Освоил даже задний ход .                За несколько лет появился ещё букет сопутствующих заболеваний. На свой страх и риск  совсем прекратили давать Саше  противоэпилептические препараты, заменив их травами. И заметили, как он начал меняться. Взгляд стал более осмысленным, прекратилось слюнотечение. Сознание как будто прояснилось. Или так совпало, наступило взросление и заработали какие-то резервы головного мозга. Появилась реакция на речь. Но слов никаких больше не произносит ,только звуки ,проявляя эмоции :недовольство , сердито сдвинув  брови или радостные возгласы ,смеясь. А ещё он хлопает в ладоши ,когда требует чего-то. Режим кормления отработан у нас по часам,  так , что иногда требует подавать  с точностью до минут. Хоть часы по нему сверяй! В случае задержки требовательные возгласы и хлопает в ладоши, направляя взгляды на меня и на часы .А если рядом бабушка - берёт за руку и выразительно смотрит в глаза , она зовёт меня или от его имени говорит просьбы .Если угадала- радуется , в противном случае  может сердиться . Смотрят телевизор  с бабушкой - Саша  даёт знать, если передача не нравится ,приходится искать канал по его вкусу , иначе может рассердиться. Наверное ,балуем  , а Просыпается Саша в 6 часов, редко позднее. И сразу сползает с кровати ,свешивает ноги и ждёт пересадку на горшок (санитарное кресло-коляска - очень удобное изобретение). В основном терпит , только в крайних случаях ,когда болеет или мы замешкаемся, не успеваем.  Пересаживает муж или сын , я уже не рискую. Пока готовлю завтрак ,Саша слушает музыку .И, если забыли включить  муз.центр ,выражает недовольство. Кормлю с ложечки. При глотании случается поперхивание .К чаю ставлю  небьющуюся тарелочку ,с которой он может брать сам. Знаю ,что не очень полезны кукурузные палочки ,но Саша так их любит! Удобно берёт и кладёт в рот с таким удовольствием. Держу на контроле, даю запивать. Пользоваться ложкой не может. А вот палочки сами к пальчикам липнут - После восемнадцати лет  сыну   дали 1  группу инвалидности. А ещё им заинтересовался военкомат : принесли повестку ! В общем чуть не забрали в армию! Пришлось явиться с пакетом справок, чтобы на Сашу не рассчитывали - искали других призывников Позднее   оформили военный билет , в котором написано, что Саша освобождён от исполнения воинских обязанностей. Но звание рядовой присвоено!                 Сейчас с нами живёт моя мама - очень терпеливый, мужественный человек, не смотря на проблемы со здоровьем, сохраняет свой весёлый нрав. Саша очень привязался к ней  смеётся над её шутками и они понимают друг друга по взгляду! Вместе  смотрят телевизор - любимое занятие ! Реакция бывает разная , в зависимости от настроения, состояния  здоровья и от передачи. Любит музыку , юмористические программы , спортивные репортажи .А не нравятся новости ,скучные  разговоры - недовольно хмурится, если не переключаем -хлопает и выразительно смотрит на нас. Сашенька  очень любит детей , видимо чувствует чистую энергетику .                                Иногда  мне кажется ,что Саша это -  инопланетянин , который вынужден жить на нашей планете .Внешне Сашенька очень хрупкий ,с правильными чертами лица ,улыбчивый ,красивые волосы ,черные глаза с длинными ресничками. Ангел душой и телом!  Он всё понимает, чувствует просто  выразить не может, потому что там ( где-то" у  них" ) совсем необязательно произносить слова- мысли надо чувствовать .Поэтому он смотрит такими глазами! Люблю его смех и сдержанную улыбку. Бывает , что грустит , задумавшись о чём-то... А двигаться ему трудно, потому что на "их" планете нет притяжения и они летают как Ангелы. Музыку любит: классику, народную, романсы. Современные "песнюшки" не вызывают интереса, а иногда и раздражают даже. Нравятся  некоторые  исполнители, есть предпочтения - он показывает  радость.   Но не всё так радужно, он может и сердиться ,если мы не понимаем его желаний. Бывает и раздражительным, когда недомогает. В общем , привыкает жить на нашей планете, а мы учимся понимать его !                  Уход за Сашей подобен уходу за ребёнком в возрасте до года. Все мамы знают что это такое, когда надо его  днём и ночью держать на контроле, и быть готовой в любой момент прийти на помощь. Образ жизни сложился ... Давно  воспринимаю уход как свою работу . Тяжёлую , круглосуточную ,без отпуска. Далось это нелегко. Прошла через тяжёлую депрессию и изменение мировоззрения . Но  жизнь идёт своим чередом и когда нет вы бора ... Да ещё младший сын , муж , мама  всё это не даёт  мне  пребывать в унынии. И  близкие по духу подруги из всех периодов жизни всегда поддерживают , ощущаю их заботу  и внимание .                                Маме  трудно ходить с тросточкой, принесли ходунки. Это такая   устойчивая   металлическая  конструкция , очень удобно опираться на неё.   Пробовали нечто подобное  для Саши , но  у него ничего не получалось. А сейчас я решила ещё  попытаться . Сначала Сашеньке  эта идея не понравилась : он отталкивал от себя , сам отодвигался подальше. Уговаривала , а потом настойчиво предлагала встать, можно сказать - заставила . И  у него получилось ! На несколько секунд привстал. Решили сильно не форсировать , немного погодя ещё попробовали. А потом ему самомУ понравилось!  Улыбается , а потом быстренько снова садится. Только надо обязательно подстраховывать , придерживая ходунки , чтоб они не качнулись .С удовольствием демонстрирует  свой успех! Конечно , хвалим его , вдохновляем. Но даётся непросто : сильно напряжён ,спинка колесом , ножки иксом.  А когда бабушка идёт с ходунками , Саша многозначительно  улыбается и смотрит куда она ставит их .  Вот так и бывает : не было бы счастья  , да несчастье помогло...И как один умный человек сказал: " Большинство людей счастливы настолько , насколько они решили быть счастливыми».

4. Аукцион
Галина Прокопец

Это был не обычный аукцион: вместо дорогих лотов на нем были выставлены поделки, сделанные ребятами из детского дома для детей-инвалидов, время от времени  на большом экране появлялись короткие сюжеты об их жизни: прямо в душу смотрели глаза до срока повзрослевших, лишенных многих радостей жизни ребятишек. От этого взгляда становилось не по себе, кошки скребли на душе. А деньги были нужны на все: на капитальный ремонт, на медикаменты, на дорогие операции…

Аукцион организовал человек довольно известный и уважаемый, которому неудобно было отказать, поэтому собралось достаточно много состоятельных людей. Лоты потихоньку расходились, некоторая сумма набиралась, но она была катастрофически мала. Организатор прекрасно понимал, что большинство этих неуклюжих, сделанных зачастую плохо слушающимися руками поделок после аукциона можно будет найти в ближайшем мусорном баке. А так хотелось, чтобы их сохранили и, когда они попадутся на глаза, хоть кому-нибудь захотелось бы снова помочь этим обездоленным судьбой ребятишкам.

На небольшую сцену в старых инвалидных колясках воспитатели вывезли девочку лет тринадцати и парнишку чуть помладше. Ведущая бодро объявила: «Мы попросили Катю и Дениса немного рассказать нам о себе». Воспитательница поднесла микрофон к лицу девочки, и вдруг стало ясно, что не только ее ноги, бережно укрытые пледом, но и руки почти не действуют. Она заговорила; просто и равнодушно ребенок, как о чем-то постороннем, неважном, рассказывал свою историю: «Раньше я была обычной девчонкой, но моя мама погибла в автокатастрофе, и папа женился на соседке. Он ее очень любил, а она не любила ни его, ни меня. Однажды, когда я заигралась с подружками и забыла купить хлеб, мачеха разозлилась, избила меня и повредила позвоночник, а папа взял вину на себя. Теперь он сидит в тюрьме, а я четвертый год в детском доме, в инвалидной коляске… Но я хочу снова учиться,  петь, танцевать, хочу играть с ребятами во дворе! Ведь я когда все это делала! А у нас в нашей тесной комнатке из окна видны только облака и солнышко перед закатом, иногда на окно прилетает голубь и долго смотрит на меня. Может это душа моей мамы. Как я хочу к ней! Я не хочу жить! Я хочу к маме! Почему меня к ней не пускают?!» Голос девочки звенел, в нем было столько боли и отчаяния, что и взрослому пережить невозможно, а ребенку!...

В зале повисла гробовая тишина. Не слышно было даже дыхания, никто не шевелился. И вдруг среди этого мертвого молчания раздался мужской голос: «Я дам деньги на операции и девочке, и мальчику!»

«Нет! – Денис не говорил, он кричал! – Мне не надо! Отдайте все Кате! Ей не одна операция нужна! Я никогда не ходил ногами, не играл с ребятами во дворе в футбол, не танцевал, как она! Я об этом только мечтал, но не знаю, что это такое! А она знает! Ей в сто раз хуже! Отдайте ей, а я обойдусь!»

В неконтролируемом порыве говоривший мужчина в дорогущем костюме от модного кутюрье, с толстенным золотым перстнем на пальце быстро подошел к маленькой сцене и низко поклонился маленькому мальчику, утонувшему в инвалидной коляске: «Денис! Ты сейчас мне и всем присутствующим здесь взрослым и умудренным жизнью людям, преподнес такой урок любви к ближнему и милосердия, который я, во всяком случае, никогда не забуду. Будут деньги на операцию и тебе, и Кате, сколько бы операций не потребовалось!»

В этот вечер нашлись средства на операции еще для нескольких ребят. Но сколько их еще нуждается в любви и милосердии? Оглянитесь…

5. Бегом к жизни
Виктор Санин

«Не всю же жизнь сидеть в
четырех стенах,  смотреть клуб путешественников.
Хочется самому посмотреть мир».

Беда ломает слабого человека. Сильный ломает беду и делается сильнее. Борьба вольная, греко-римская или на поясах – излюбленный вид спорта для деревенских мальчишек в далекой Хакасии. И там не важно, кто ты: русский, хакас или шорец. Герберт любил бороться. После начальной школы он оказался в Абакане, здесь жил и учился в интернате национальной школы. Ходил на занятия в секцию. Он мог стать большим спортсменом. Предпосылки к тому были: здоровье, увлечённость и – главное – характер. Настойчивость граничила с упрямством. Не случилось…

Оружие не игрушка, но не все это понимают. В 1982 году случайный выстрел подвел черту под первой частью его жизни. Детство закончилось. Парень получил ранение в голову. Как следствие - паралич правой стороны тела. Кровать, неподвижность, беспомощность, неспособность что-либо сказать, пролежни. Как это перенести не каждый может представить. А как жить и понимать, что ты беспомощен как большой чурбан? И никому не нужен!

Герберт должен был умереть, но жизнелюбие, характер и молодой организм взяли своё. Он по диагнозу-приговору врачей был обречен на неподвижность, но заставил непослушное тело работать. Позже, в интервью он расскажет, что впечатление от подвига Алексея Маресьева сыграло решающую роль. Герберт принял решение поставить себя на ноги. Изнурительные тренировки, самоистязание, вера в возможность победы над немощью – неизвестно, что было главным в победе. Чтобы преодолеть путь, важно сделать первый шаг. Герберту трудно было не только сделать его, но и просто встать с кровати. Инвалид второй группы встал, сделал первые шаги. Ему удалось шаг по шагу отвоевать у болезни свою жизнь. Сначала научился ходить с костылями, а потом и без них, мало-помалу восстановил речь, позже начал бегать.

Беда, как известно, не приходит одна. Парень-инвалид в силу семейных обстоятельств вынужден был уйти из дома. Перебрался в Абакан. Несколько лет он выживал, боролся с неприкаянностью, с непониманием людей, с самим собой. Не было никакой поддержки. Ни от кого. Окружающие не понимали его стремления бегать. Жив – тому и радуйся, какой ещё бег! Но Герберт понимал, что бег для него – это настоящая жизнь. Однажды в День Победы инвалид, которому когда-то прочили медленное угасание в постели пробежал дистанцию в 24 километра - от Абакана до Минусинска. Это был ещё не марафон, а на весь путь ушло больше трех часов. Герберт не установил рекорда скорости. Но он укрепился в вере в себя. Местным журналистам Герберт сказал: "Вот накоплю денег на новые кроссовки и отправлюсь в путь!" Куда? Герберт Торточаков решил, что ему по силам сверхдальняя на тот момент дистанция: от Абакана до Красноярска. Это около 400 километров. И он её покорил в 2002 году. Появилась новая мечта – добежать до Москвы, посмотреть столицу.

Тренировки продолжались. Но в исполнении любой мечты кто-то хотя бы иногда должен помочь. Герберт не умеет просить, чаще он предлагает. Наверное, неожиданно для себя Герберт нашел поддержку у энергетиков Республики Хакасия. В пресс-службе ОАО «Хакасэнерго» он встретил неравнодушных людей. Владимир Печёнкин, Евгений Собецкий и Татьяна Валинецкая организовали марафонские пробеги во имя жизни. В 2002 и 2003 годах Герберт стал главным действующим лицом в акции энергетиков «Молодежь Хакасии против наркотиков». На протяжении нескольких недель он преодолевал марафонские дистанции, встречался с детьми, агитировал за здоровый образ жизни. К слову сказать, Герберт не курит и не употребляет спиртное. В 2004 году движение, начатое энергетиками, получило поддержку в правительстве и развернулось в масштабную акцию «Мы выбираем жизнь».  Герберт вместе с другими участниками побывал во всех районах и городах республики, встречался с детьми в  реабилитационных центрах и интернатах. Он убедился, что его пример становится заразительным для тех, кто готов махнуть на себя рукой. Это имея две, да здоровые! У Герберта действует одна. На многочисленных встречах ребятишки пожимали его левую руку. Очевидно крепкое мужское рукопожатие, передавало им импульс силы, воли и стремления что-то изменить в судьбе.

2005 год остался особым годом в памяти Герберта. Он проделал неимоверно долгий и трудный путь из центра Азии в Казань. Горсть древней земли Уйбата, где берет исток тюркская письменность, он донёс до Казани, которая отмечала 1000-летний юбилей. Пробег назвали «Енисей - Волга» А после окончания торжеств дорога через древние владимирские земли пролегла в златоглавую Москву. Здесь наш герой нашел теплый приём у земляков, которые учились или работали в столице, встретился и с земляком - министром МЧС Сергеем Шойгу. Сбылась мечта посмотреть Москву не по телевизору.

В январе 2011 года в республиканской газете «Хакасия» опубликована новость: «Известный в Хакасии марафонец Герберт Торточаков готовится добежать до Сочи. Спортсмен, знаменитый своими марафонами в несколько тысяч километров, намерен приурочить свой забег к открытию будущей Олимпиады». По словам Герберта, его поддержал глава Хакасии Виктор Зимин. Подписан план пробега. Герберт Торточаков усиленно тренируется, готовится к новому маршруту. Нет сомнений, что он преодолеет эту высоту и увидит олимпиаду в Сочи.

6. Без них нет жизни
Рия Алекс

Через 10 дней мне должно было исполниться 16 лет. Я шла с подругой из путяги, где училась на швею. Мама следовала за мной. Мне не хотелось, чтобы она меня догнала.
 Свинство, конечно, но хотелось поболтать свободно, без контроля мамы. Поэтому то, наверное, и рванули через дорогу, не доходя до перехода.
Я смотрела на окна пятого этажа и пела: "зачем Герасим утопил свою Муму?" А потом не помню.

У меня в животе мыши прогрызли ходы и постоянно бегали там, царапая коготками.
А потом я была шаманом в племени и говорила вождю: «Надо найти драконьей травы, сделать отвар и окропить меч. Только тогда можно победить дракона"
А ещё была пещера. Я шла на свет к выходу и никак не могла дойти.
И мутная зелёная вода над головой. Я барахталась и пыталась выплыть к свету.

А затем я открыла глаза и увидела на белом фоне две перекрещенных линии и блестящий стальной столб. Оглянувшись, поняла, что лежу на кровати, с железным штырём, за который удобно держаться поднимаясь. А сверху потолок. Линия там одна - ложбинка на стыке бетонных плит, просто у меня двоится в глазах.

В ногах была странная конструкция с натянутой верёвкой. Через колёсико блока она тянулась к подкове, а к подкове крепилась железная спица, пронзающая мою ногу насквозь, через кость чуть пониже колена. Это называлось вытяжка.
Чуть позже я узнала диагноз, с которым попала в больницу. Трёхоскольчатый перелом бедра, 3х костей таза - вертложной впадины, лонной и седалищной костей, двух рёбер и ушиб головного мозга 2й степени.

В бедро мне вставили металлический штырь 40см, к которому проволокой прикрутили осколки кости. Вытяжка же была нужна, чтобы бедренная кость не давила на дно вертложной впадины. А мыши в животе из моего бреда были олицетворением боли от разреза на животе, - мне проверяли внутренние органы, пока я была без сознания.

Без сознания я была долго. 2 часа меня откачивали на месте после клинической смерти, потом реанимация, перевели в коридор. Оттуда было проще увозить покойников. Там то я и сказала маме, что у меня на каждом углу кровати сидит по смерти, и они меня всё равно заберут.
Маме было очень страшно.
Но ничего этого я не помню, помню уже палату на двоих.

Уборщица как-то, услышав мой смех сказала: - ну вот, смеётся, а врачи думали, что не выживет.
Невропатолог пришла проверить реакции. Минут 10 она выстукивала по мне молоточком, как по ксилофону. А потом принялась давить на лицо, как резиновому пупсу, я даже чувствовала, как шевелятся глазные яблоки. Я не смогла спокойно это вынести, свела зрачки к переносице и засмеялась.
-Она у вас всегда была такой весёлой? - подозрительно покосилась врач на маму.
А что мы ей могли ответить? Рядом давилась от смеха Настя.

Вообще у меня постоянно кто-то был. Папа, мама, Настя, дядьки заходили. Настя с Наташкой ревели по телефону, когда узнали, что я попала в аварию. Но Наташка вскоре уехала в деревню, а я ей писала из больницы письма.
Говорят, что я дядькам что-то напророчила. Один умер ровно через 2 года в этой же больнице, второй через 4. Тогда то родня и вспомнила о моих словах. А я их не помню, совсем.

Вообще я была в восторженном состоянии от того, что выжила. Это было почти блаженство. Но бывали дни, когда накатывало отчаянье, я переставала чувствовать ноги и беззвучно выла про себя.
Старалась не показывать слёзы, но не всегда получалось. Не хотела рвать сердце родителям, понимала что им и так сложно со мной
Отец безработный, мама в вынужденном отпуске с мизерной оплатой.

Я знала, что мне ещё повезло, бывает и хуже. Например, в коридоре лежал мужчина без ног. Я терпела боль, потому что могла терпеть от укола до укола. А те кто не мог - кричали. Иногда даже ночами.
А в палате напротив лежал 18тилетний парень с черепно-мозговой. Ему череп пробили и извлекали осколки из мозга. У меня то только вмятина была.
Мы с ним даже подружились, переписывались и посылали друг другу "гостинцы" печенье, конфеты. Даже не помню, как его зовут. Но он пришёл благодарить за поддержку, когда встал на ноги.
Высокий, нескладный с перебинтованной бритой головой. Я его прозвала "дядя пропусти подмышкой"
Так что есть такой верный антидепрессант, найди рядом человека, которому хуже и помоги.
Правда его уже выписали, а я всё ещё была прикована к кровати.

Очень страшно было, когда гиря на вытяжке оборвалась, тяжело и больно, я кричала.
Постепенно вес уменьшили, а потом гирю сняли, спицу из кости вытащили и разрешили встать на костыли. Первый раз, встав на костыли, я испытала эйфорию. Казалось весь мир лежит у моих ног, и я смогу обойти земной шар. Но прилив сил быстро кончился. "Папа, я падаю" - сказала я и тут же сдержала слово - грохнулась в обморок.

Даже после вытяжки у меня укорочение ноги на 2.5см. Я хромая. Можно было делать обувь по спецзаказу, но денег не было. Пообещали сколиоз. Сказали, что никогда не буду ходить на каблуках, танцевать, кататься на велосипеде. Но я упрямая, могу. На каблуках, правда, неудобно. И на коньках резаные мышцы бедра болят адски. Но лыжи - без проблем, и от велика удовольствие получаю.

Как я разрабатывала суставы это отдельная история с потом, болью и слезами. Но я упрямо стискивала зубы и переступала через боль.
Как училась ходить "по экстерьеру", не хромая. Меня даже мама не узнала, увидев на расстоянии.
И замуж вышла вопреки всем прогнозам. И не за первого встречного. Я имела наглость отказывать мужчинам.

Я люблю эту жизнь в любом её проявлении. Считаю бесценным даром небес. Ценю каждое мгновение, каждый вдох, дуновение ветерка, запах хлеба и пение птиц. Считаю, что никто и ничто не заслуживает того, чтобы я с ней рассталась. Попробуйте осудить меня за это…
Но я точно знаю, что в этой жизни есть честь, верность, благородство. Без них нет жизни.

7. Белов А. В
Татьяна Белова
Когда-то ещё в молодости в каждую пятницу он шёл на завод с рюкзаком, чтобы после работы отправиться с женой на выходные в какой-нибудь отдалённый уголок Крыма. Пешком по побережью от Алушты до Феодосии; Большой Каньон; Карадаг; Семь Колодезей; Тарханкут; Казантип… Во время отпуска – Москва, Ленинград, Одесса, Днепропетровск… Командировки в Магадан, Солнечногорск…

Когда родились дети – ходили с ними, неся младшего в рюкзачке… Старший в четыре года прошёл весь Четырдаг пешком, средний увлёкся спелеологией, а потом и младший взваливал на плечи походный рюкзак.

Пролетели годы и ноги стали отказывать. Передалась по наследству отцовская хвороба – тромбофлебит. Диагноз – инвалидность. Теперь путешествовать можно только на транспорте и то в ограниченном количестве. А познавать новое, с годами, хочется всё сильнее и сильнее, поэтому он стал собирать старые фотографии своего родного города Симферополя. Программист по профессии он без особых усилий создал сайт о своём городе, поместив туда всё, что считал важным, интересным для посетителей. http://simfiON.narod.ru  Крымский журналист Владимир Лернер подарил для его сайта видеозаписи своих телевизионных программ "Губернский город", местные фотографы поделились старыми фотографиями и он ходил, выискивая ракурс, с которого была сделана каждая старая фотография, чтобы сделать современную - с того же места и разместить её рядом с дореволюционной или довоенной, которую в свою очередь приходилось приводить в порядок долгими часами, убирая царапины, капли, пожелтелости...

 Он ходит на выставки симферопольских художников, размещая фотографии их картин, запечатляет знаменательные события города, фотографирует природу во время редких в Крыму снегопадов или в период цветения.

Вдохновил его на это дело симферопольский историк, один из лучших директоров школ Украины Владимир Евгеньевич Поляков, написавший несколько книг об улицах Симферополя.
Множество эмигрантов, покинувших наш город, попадая на сайт, «прогуливаются» знакомыми улочками (а такая функция есть на сайте: когда ты можешь с любой точки города оглядеться по сторонам),  и пишут ему письма с просьбами сфотографировать их бывший дом, а то и сходить на кладбище к родным, проверить: не разрушился ли памятник…

У каждого эмигранта осталась здесь своя забота, своя тревога, свои тёплые воспоминания. Людям приятно возвращаться в прошлое. Авторы русскоязычного Интернет-альманаха "LitCetera", предназначенного для деятелей литературы и искусства из Западной Европы, за этот труд признали его рыцарем ЮНЕСКО.

Он сохраняет для потомков историю Симферополя, попутно написал шесть книг о микропроцессорной технике, по которым преподают электронику в технических институтах.
Он использует каждую минуту своей жизни – для дела, которое доставляет ему радость. Он живёт полноценной эмоциональной жизнью, несмотря ни на какие невзгоды. Именно хобби помогает людям не упасть духом, не впасть в отчаяние, не опуститься на дно, столкнувшись с серьёзными проблемами, доставляемыми нашим здоровьем.

8. Белые кораблики
Ксения Быкова
Белые кораблики,
белые кораблики
по небу плывут.

Детская навязчивая песня. Весь день сижу, складываю из бумаги кораблики и мурлычу ее под нос. На кровати, на тумбочке, на подоконнике - везде стоят они. Беру тетрадный листок и пишу на нем желание, а потом складываю кораблики, однопалубные, двухпалубные, с трубами и без. Целыми днями одно и то же.
Белый тетрадный лист. Заветное желание. «Хочу научиться кататься на велосипеде». Закрываю глаза и вижу. Новенький блестящий велосипед, на колесах блестят светоотражатели и трещат трещотки. Я кручу педали, велик несется вперед. За мной бежит дворовая малышня. Лена стоит на балконе и машет мне рукой.
Хорошее желание. Складываю листочек пополам, еще раз пополам. Отогнуть уголки. Загнуть края. Сложить. Расправить. Еще один кораблик стоит на столе.
«Хочу бегать лучше всех в школе». Я бегу, ветер треплет волосы. Теплый гравий шелестит под ногами. Люди, стоящие вдоль беговой дорожки, сливаются в одну сплошную линию. Я грудью разрываю красную ленточку. Все бегут меня поздравлять, физрук хлопает меня по плечу, а Лена несет мне цветы.
Пополам, еще раз пополам. Отогнуть уголки. Загнуть края. Сложить. Расправить.
« Хочу хорошо плавать». Лена тонет и зовет на помощь. Я бегу по пляжу. Горячий песок обжигает ноги. Ныряю с разбега. Размашисто гребу. Хватаю Лену и вытаскиваю на берег. Ленкины родители благодарят меня со слезами на глазах, а Лена смотрит влюбленным, восторженным взглядом и … целует меня.
Пополам, еще раз пополам. Отогнуть уголки. Загнуть края. Сложить. Расправить.
«Хочу кататься на роликах». Мы с Леной, держась за руки, едем по аллейке парка, и все прохожие оглядываются нам вслед.
Пополам, еще раз пополам. Отогнуть уголки. Загнуть края. Сложить. Расправить.
«Хочу пойти с Леной в парк кататься на качелях». Я приседаю, раскачивая лодочку. Качели взлетают вверх. Сердце замирает. Люди стоят далеко внизу. Ленка визжит от восторга и страха. Качели несутся вниз, а потом опять вверх, в небо, к облакам.
Пополам, еще раз пополам. Отогнуть уголки. Загнуть края. Сложить. Расправить.
Я выхожу к доске. Решаю сложнейшую задачу. Учительница ставит мне пятерку с плюсом, а Лена присылает записку с просьбой позаниматься с ней после уроков по математике.
Пополам, еще раз пополам. Отогнуть уголки. Загнуть края. Сложить. Расправить.
И так час за часом, день изо дня.
Я сижу, напеваю песенку и складываю кораблики.
Все началось с того, что нам с Сережкой Иван Васильевич рассказал японскую легенду: если сделать тысячу бумажных журавликов, то исполнится любое, самое сокровенное желание. Мы всех опросили, никто не знал, как этих журавликов делают, а Иван Васильевич умел делать кораблики. Вот он нас и научил. Теперь я целыми днями складываю из белой разлинованной бумаги кораблики. У Сережки кораблики не получаются, и поэтому он решил делать бумажные самолетики. Ему проще - он пишет одно и то же желание на каждом листе, да и самолетики легче делать. Готовые самолетики он пускает из окна и смотрит, как они улетают и уносят его желание в небо. Мне приходится кораблики собирать и ждать прогулки, тогда я отпускаю их в фонтан во дворе.
Сережка говорит, что я все делаю неправильно. Желание нужно писать одно, самое-самое заветное, а его самолетики, в отличие от моих корабликов, летят прямо на небо и попадают к богу. Поэтому его желание точно сбудется.
Я считаю, что он неправ. Каждую ночь, когда в фонтане меняют воду, мои кораблики по водосточным трубам уплывают в речку, из реки в море. В позапрошлом году родители возили меня на море. Я видел, какое оно огромное и сливается с небом. Плывут мои кораблики по морю и заплывают прямо на небо. Вот. А Сережкины самолетики часто падают прямо под окнами и лежат на земле. Я сам видел.
Мы с Сережкой вечером из-за этого разругались и чуть не разодрались. Я запустил в него подушкой, а потом мы целый час не разговаривали.
Ночью я лежал и думал. Писать на каждом листочке одно и то же желание скучно. Бог - он ведь мудрый и все про всех знает. Он обязательно поймет, о чем я прошу.
Я ведь просто хочу начать … ходить.

9. Высота
Вероника Бережнёва

Памяти моего отца

Димка  Ершов никогда не боялся высоты. Да что высота, он и экзамены всегда сдавал первым, торопился получить дозу адреналина. Любитель острых ощущений, он увлёкся на втором курсе альпинизмом и не пропускал ни одного похода в горы. Там и познакомился с Леночкой – такой же яркой и нетерпеливой,  как  он. Они были  похожи друг на друга оба статные, тёмноволосые и кареглазые. Двадцатишестилетняя  Леночка училась в медицинском и уже, будучи интерном, забеременела, и  сама предложила Димке пожениться. Отношения  были страстными и Димка, не раздумывая,  согласился, совершенно не пугаясь раннего отцовства.
- Всё-таки двадцать два –  рановато для женитьбы, - пыталась возражать  Мила Сергеевна, которая одна растила сына  и ещё не успела «пожить для себя». Она мечтала  «после  того,  как» заняться своим здоровьем, поездить по Европе и отдохнуть. И тут такой сюрприз!
- Неужели нельзя ничего сделать? Есть ведь  способы…- взывала она к благоразумию Димки, но тот  был неумолим:
- А что, если потом у неё больше не будет детей, а у тебя внуков? Ты что внуков не хочешь?
- Хочу, - печально вздыхала совсем ещё не старая  мама, - Но попозже… годиков  через пять.
Через положенное время в дом принесли  спокойного мальчишку  с рыжими  волосиками и голубыми глазами.
- У меня бабка была рыжей, - уверенно говорила Леночка в ответ на недоумённые взгляды. – Рыжие гены через поколение передаются.

Леночка не хотела оставлять работу, и ребёнку срочно требовалась няня.
- Может, мою бабушку вызвать? – предлагала  невестка, прекрасно понимая, что в малогабаритной распашонке старуха никак не впишется.
- Как-нибудь разберёмся,- ответила Мила Сергеевна, сознавая, что её ждёт дополнительная нагрузка в школе, а Димку – работа по вечерам.
Он и нашёл себе хорошо оплачиваемую работу – монтажником  спутниковых антенн,  и безумно уставший  поздно приходил домой. Жена ждала его с ужином и шёпотком  рассказывала новости про Антошку – про первый зуб, про  разные милые случаи, которые в свою очередь узнавала от приходящей няни, тянула в спальню  полюбоваться на малыша.
Леночка  работала участковым  педиатром, и каждый день  жаловалась на беготню по этажам, огромные очереди и монотонность труда:
- Стоило семь лет учиться, чтобы теперь пахать за гроши! А как меня достали эти тупорылые мамаши!
Дима с превеликим трудом  закончил  вуз и... остался работать на прежнем месте. Уж слишком  хороша была зарплата!

Стояла промозглая осень с холодными проливными дождями и снегом.
Димка с утра был квёлым - у Тошка резались зубы, и почти вся ночь прошла без сна.
Накануне его предупредили, что клиент вредный и будет «пить кровь». Из старых работников идти к нему никто не захотел, а Ершов, как самый молодой, оказался крайним.
Когда полез на крышу, дотошный заказчик увязался следом, продолжая зудеть и давать  наставления. Хлопьями сыпал мокрый снег и Димка, стараясь отцепиться от надоедливого мужика, рванул в сторону, сделал пару шагов, поскользнулся и покатился с крыши. 
От смерти его спасли раскидистые деревья и кустарник, растущие под домом.
Он очнулся и увидел  вокруг  испуганные любопытные лица,  белые  халаты... Когда перекладывали на носилки, почувствовал жуткую боль в спине, и страшно закричав, опять провалился в темноту.
  -  Осторожнее кладите, черти. У парня, похоже, перелом позвоночника…

Через три месяца выписали из больницы. За это время подрос Антошка, а мать постарела лет на десять. В спаленке ему поставили специальную, жёсткую кровать, где теперь проходила его жизнь. Взгляд цеплялся за один и тот же фрагмент рисунка на обоях,  скользил  по стене, потолку. Он засыпал и, проснувшись от резкой боли, бьющей электрическим  разрядом, подхватывался и яростно массировал парализованные ноги. Иногда он плакал от бессилия и кричал, не в силах больше сдерживаться. Слышал, как мать плачет, закрывшись в ванной, и кричал: - Ничего! Скоро сдохну и всем сразу станет легче… 
Леночка на истерики  реагировала спокойно. Она просто поворачивалась и выходила из комнаты. Единственный, кого он терпел, был Антошка. Малыш тихо приближался к нему по стеночке и тянул за одеяло. Димка продолжал лежать неподвижно, но однажды не выдержал  и повернулся к сыну. С тех пор Антошка каждый день тащил к нему игрушки, и Димка играл с ним, читал книжки, усадив рядом с собой.

В один из вечеров явился бывший  начальник Кожин и привёз коляску. Чувствуя свою вину за  искалеченного парня,  решил не экономить, а брать самую лучшую.
Пока Димку собирали по частям, Кожин  мотался в больницу, оплачивая  расходы.
 - Это надёжная вещь, - говорил он, распаковывая детали кресла-коляски, - Сейчас сам убедишься!
Димка молча  следил за его действиями.   
- Смотри, Димыч! Здесь пульт и ты можешь управлять одним пальцем с помощью джойстика. Это для улицы. Дома лучше передвигаться вручную. Сейчас  померим самый узкий дверной проём и отрегулируем ширину кресла, - говорил Кожин, расхаживая с рулеткой по квартире.
- Что за фирма? - поинтересовалась Мила Сергеевна, стоя в дверях.- Дорого, небось?
- «Майра»... А деньги? Что деньги…

Наутро Димка начал осваивать технику. Сильно кружилась голова, но желание двигаться самостоятельно брало верх, и он кружил по квартире, наезжая на углы и врезаясь в мебель.  Раньше он никогда не смотрел в окно, но теперь спешить было некуда, и он часами изучал окружающий мир. Злился, если за окном светило солнце  - так нестерпимо хотелось на улицу.  Тогда он звал сына и, усадив на колени, рассказывал истории, придуманные на ходу.  Про весёлый ветер - бродягу, про злого волка, который работал управдомом.   

Леночка  домой не спешила и только радовалась, когда случались замещения.  Своё  раздражение она тщательно скрывала за бесстрастным выражением лица и думала - как жить  дальше… Нужно ехать. Куда угодно!  Хоть в Африку, хоть на край света! Димка  поймёт и отпустит, а там, может, и личную жизнь устрою…
Она сказала мужу о том, что на работе ей предложили контракт и что слово за ним,  но Димка давно всё понял и отнёсся к её решению спокойно.
- Вали куда хочешь! Мне по барабану! Только Тошку я  тебе не отдам.
- А я и не думаю. Куда ж  везти такого маленького…
И она уехала.

Однажды  Мила Сергеевна пришла домой довольная и с порога объявила:
- Димка, собирайся! Путёвку дали в санаторий!
- А как же Тошка?
- Няня у нас поживёт. Я с ней уже договорилась

Не смотря, на октябрь, на курорте было по-летнему тепло. Городок был тихим и спокойным, в отличие от  палаты, куда поселили  Ершова.
Мила Сергеевна  устроила сына, а сама собралась на квартиру, с тем, чтобы, возвращаясь  по утрам,  возить его на процедуры.
- Вы тут все сорок дней собираетесь торчать? – не очень  вежливо поинтересовался  круглолицый крепыш  Вася.
- Что, значит, торчать?- возмутилась Мила Сергеевна. – Кто-то должен быть рядом.
- У нас только шейники с сопровождением...  Знаете - сколько тут на одного больного приходится персонала?  Четыре человека! Езжайте домой, а за Димкой мы сами присмотрим. Правда, Димон?
Мила Сергеевна с сомнением смотрела на сына, а тот  улыбался: - Езжай! Всё будет хорошо!

Димке нравились его новые друзья. В первый же день он узнал их историю. Вадим спортсмен из Белоруссии, пострадал при падении с брусьев.  Красивый  улыбчивый Жорка учился  на вокальном отделении и собирался стать певцом. Однажды на пикнике он решил  поразить  девушку и нырнул в речку с косогора.  А Василий, опекавший молодняк, лет десять назад попал  в автомобильную  аварию.

У каждого  в палате  была своя должность. Василий  был директором,  Вадим  физруком, а Жорик, поющий и играющий на гитаре  худруком.
- Какую бы тебе дать должность? – задумчиво произнёс Вася в первый же вечер, - Давай ты будешь  завхозом – отвечать за дополнительное питание.
-  А что я буду делать?– заробел Димка.
-  Как что? Ходить за продуктами, готовить…
Все засмеялись, глядя на растерянное Димкино лицо.
  - Не переживай!  Мы скидываемся, а ты  покупаешь по списку  кофе, сахар, минералку… У тебя коляска классная – колёса крутить не надо – прыгнул  и жми на кнопочку. Дашь прокатиться? – подмигнул он Димке, а потом прошептал, подъехав поближе: - У  Жорки  днюха через неделю.  Придётся  покрутиться - будут девушки!
То, что в санатории есть девушки, и притом очень красивые, Димка  заметил сразу. Контингент был очень разнообразным - девушки и старушки, молодые парни и старики, дети в сопровождении родителей котались на колясках, ходили с тросточками, с помощью ходунков, и он удивлялся, глядя на их спокойные  улыбчивые  лица.
Он тоже старался  улыбаться и в такие моменты ловил внимательные взгляды ребят.
- Ты, Димон, не отчаивайся! Все мы битые! - заговорил как-то ночью Василий.  -  Когда со мной это случилось, тоже о смерти думал. Все думают...  Но потом  представил - каково будет матери меня хоронить! Вот и решил -  надо жить.  У меня ведь  две дочки! Работу себе нашёл и зарабатываю  - дай Бог каждому здоровому! Главное -  цель себе поставить! За столько лет я настолько свыкся, что, и внимания порой не обращаю.  Хотя во сне по-прежнему бегаю на своих ногах.
- Как можно свыкнуться? – возразил Димка, - Разве это жизнь?
- А ты шейников видел? – волновался  Василий. – Вот те – существуют.  Одна голова живая! А ты  с руками и головой! Ты радуйся, что жив остался!  И живи!
- И в чём смысл?
- Если уж докапываться, то ни в чьей жизни смысла нет. Все исчезнут когда-нибудь и никто для мира не потеря. Главное – воля и желание. Я знаю ребят, которые упорно занимаются  и достигли больших успехов. Кто-то даже ходить начал.
- У меня поначалу, тоже как у тебя, было, - подключился к разговору Жорка, - И жить не хотел,  и невеста сбежала. Многих бросают! А потом познакомился с такими же ребятами и понял, что жизнь не кончилась. Жизнь прекрасна!

Каждое утро начинали с зарядки -  бывший гимнаст  Вадик, оправдывая  должность физрука, проводил  особый комплекс упражнений.
- А теперь растяжки!  - руководил физрук,  и все старательно выполняли команды.

К Жорке почти каждый день наведывалась девушка Лариса – воздушное и нежное создание. Они были влюблены друг в друга и практически не расставались. Познакомились три недели назад и сейчас  решали – кто к кому переедет. Жорка жил с родителями в городе на Волге, а Лариса – на юге Украины и они постоянно спорили – где лучше.

День рождения  Жорки отмечали в воскресение. Вечером ожидались танцы, и все были в приподнятом настроении.
Лорик  и Жорик светились от счастья и потому все тосты  невольно сводились к  пожеланиям счастья и любви. Счастливый  Жорка поцеловал в очередной раз невесту и,  взяв  гитару,  запел чудесным голосом, и  на этот чудо - голос сбежался весь этаж. Через час комната была забита гостями, а в раскрытых настежь дверях стояли дежурные медики. Гости принесли с собой гостинцы, и банкет продолжился в более тесной обстановке.
- Здесь всегда так! - смеялась Катя, подруга Ларисы, яркая рыжеволосая девушка. Глядя на неё, Димка вспомнил Тошку и понял, что очень соскучился.
В это время откуда-то донеслась музыка,  все зашумели, задвигались.
- Дискотека!
- Все на танцы!

То, что он увидел в огромном зале,  поразило его – ребята инвалиды танцевали на колясках, искусно балансируя на задних колёсах и выделывая при этом головокружительные фигуры. Рядом с ними кружились девушки.  Весь зал танцевал, а в дверях появлялись всё новые  желающие.
- Ну,  как? – спросила Катя.
Димка зачарованно смотрел на танцоров. Он смотрел  и думал, что ЖИЗНЬ  НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, что ВСЁ ЕЩЁ БУДЕТ – и танцы, и девушки, и работа...
- Прорвёмся! - сказал он тихо.
- Что ты сказал?
- Здорово! Я говорю  здорово!

10. Горжусь своей подругой!
Любовь Козлова
        По-разному попадают люди в наше общество слепых. Вот, например, Галина Пастуханова. Предполагала ли она, что ее будущее окажется связанным с ВОС? Но человек предполагает, а суровая судьба распоряжается по-своему.
        Жизнь иногда преподносит настоящие сюрпризы. Как-то Гея Константиновна Шитова, бывший секретарь Омутнинской местной организации ВОС, объявила, что в первичку на учет встала новенькая – Галина Викторовна Пастуханова. Мы, естественно, забросали ее вопросами: кто она, где работала, как выглядит, есть ли у нее семья. «Новенькая» на Гею Константиновну впечатление произвела приятное: молода, красива, выговор не вятский. И добавила, что она не только горьковским говором, но и внешне напоминает Любу Козлову, то есть меня.
Заинтригованная, я взяла домашний телефон «новенькой» и позвонила. С первых минут знакомства выяснилось, что мы с ней, действительно, землячки, только из соседних районов. На нашей родине даже нашли общих знакомых. Да и судьбы у нас оказались чем-то схожи: и она и я окончили медицинские училища, а наши мужья – Горьковский мединститут, получив специальности санитарных врачей. Проникшись симпатией друг к другу, мы ежедневно подолгу разговаривали по телефону. Позднее подружились и семьями:  часто встречались, вместе проводили праздники. Естественно, нас сблизило не только землячество, но объединила и общая беда – потеря зрения. 
Галя, в девичестве Набатова, родилась в большой и дружной семье вторым ребенком, с детства познала нелегкий деревенский труд:  помогала матери по хозяйству, летом работала в колхозе на сенокосе, присматривала за младшими братьями и сестрами.
Поведала землячка очень красивую и романтичную историю  своей любви с Николаем Павловичем, с которым они вместе вот уже 30 лет. Их сила – в преданности друг другу, а она ведь бывает только у счастливых людей...
История такова. В школе Гале очень досаждал «противный» мальчишка – одноклассник Колька Пастуханов. Девушка училась хорошо, но парень учился лучше, и  за это она почему-то не только «лупила» Колю хворостиной, но и дразнила «бригадиром», а он ее в ответ – «бригадиршей».
Незаметно пролетели школьные годы. Галя поступила в Горьковское медицинское училище, а Николай – в медицинский институт. И так случилось, что их детская неприязнь переросла в настоящую любовь. Они поженились. Когда выпускника мединститута Николая Пастуханова распределили в соседнюю – Кировскую – область санитарным врачом по коммунальной гигиене города Омутнинска, вслед за мужем отправилась и Галина Викторовна. Она устроилась медсестрой в туберкулезный диспансер, заботливо ухаживала за больными, которые благодарили ее за чуткость и внимательность. Все шло хорошо: радовала работа, где ее уважали и ценили, не доставляли переживаний подрастающие дочки, да и в семье все складывалось благополучно.
Зрение Галины Викторовны начало падать стремительно. Пришлось поменять работу медсестры на медстатистика. Неутешительный диагноз врачей, что она скоро ослепнет, вызвали вначале сильный  приступ отчаяния, горя и страха. На личном опыте знаю, как это нелегко. Но потом Галя стала бороться за сохранение остаточного зрения: нашла нужных врачей, побывала на приеме у лучших офтальмологов ведущих клиник России. Надеясь на исцеление, стойко переносила одну операцию за другой, но, к сожалению, медицина оказалась бессильной: спасти зрение не удалось. После последней, десятой по счету, операции, мир для нее навсегда погрузился в темноту. На дворе был 1996 год.
Когда случилась беда, старшая дочка Галины Викторовны – Марина – была студенткой Кировского педуниверситета, а младшенькая – Юля – училась в школе. Школьница Юля и стала для мамы не только «глазами», но и незаменимой помощницей. Девочка быстро повзрослела: она знала все магазины в округе, знала, где  можно купить продукты подешевле, научилась даже определять их качество. В общем, стала маленькой хозяйкой дома, где поселилась беда.
Чувствуя поддержку мужа и дочерей, Галина Викторовна мужественно справилась с первоначальным шоком: не паниковала, не впала в депрессию, быстро адаптировалась в новых жизненных обстоятельствах. Преодолев трудности, потренировавшись, стала заниматься домашними хлопотами: готовила, стирала, даже делала заготовки на зиму. Мужу оставалось лишь закатывать банки. Освоиться на кухне для нее оказалось делом тоже несложным: Галина Викторовна помнила, что где находится, и продолжала готовить вкусные блюда, даже пекла пироги, правда, доставать их из духовки приходилось дочери Юле или мужу.
Несмотря на трудности с продуктами, несвоевременные выплаты зарплаты и пенсий, Галина Викторовна даже в те годы умудрялась «изобрести» нечто из самых обычных продуктов или вспомнить блюда, которые готовились в деревне. Я тоже частенько обращалась к ней за советами, когда хотела чем-то удивить своих домашних.
И на даче она тоже не сидит, сложа руки: где может, пропалывает сорняки, собирает ягоды, подсказывает мужу что, где и как нужно делать. Да и дома ведет такое большое хозяйство, что любой зрячий позавидует.
В жизни семьи Пастухановых в последние годы произошло немало перемен: дочки «вылетели» из родительского гнезда и, естественно, все домашние хлопоты легли на плечи Галины Викторовны, которой рассчитывать приходится только на себя. И она легко со всем справляется: за что бы ни бралась, все получается, да и муж всегда готов прийти на помощь. Ее руки не забыли вязание, и она радует обновками супруга и дочерей.
Сегодня младшая Юля – студентка Глазовского педуниверситета, старшая Марина окончила университет, вышла замуж, работает в родном городе, получает второе высшее образование. Год назад она родила сына Павлика. И тут пригодился опыт бабушки: она стала помогать дочери нянчиться с новорожденным. А когда Марине пришлось поехать на сессию в Киров, бабушка взвалила на себя хлопоты по уходу за трехмесячным внуком. Зять только восхищался тещей. Он спокойно уходил на работу, зная, что дома будет полный порядок. А бабушка успевала и обед приготовить, накормить и обстирать внука, и даже навязать ему костюмчиков и носочков.
В городе Омутнинске Галина Викторовна – личность известная и уважаемая. Они с мужем часто выходят на прогулки: Николай Павлович бережно ведет под руку свою супругу, а горожане приветливо здороваются с ними. Они восхищаются духом этой незрячей женщины, волею судьбы ставшей жертвой тяжелого недуга, но не потерявшей оптимизма, желания жить и быть счастливой. Восхищаются не только ею, но и верностью ее мужа. Для многих омутнинцев супружеская чета Пастухановых – образец для подражания.
Безусловно, у тех, кто попадает в беду, есть единственный шанс из двух: либо сдаться, либо взять судьбу в свои руки. Галина Викторовна представить себя инвалидом, смирившимся с личной трагедией, не могла. Окружающие были абсолютно уверены, что сидеть и проклинать свою судьбу она не будет, – не тот характер. Дело себе обязательно найдет. И не ошиблись в своих предположениях.
Чтобы не остаться наедине со своими душевными муками, она пришла в местную организацию ВОС, познакомилась с ее активистами, убедилась, что руководители общества способны не только понимать человеческую боль и сочувствовать, но и защищать права незрячих. Познакомилась с женщинами, некогда попавшими в такую же беду, которые, приспособившись к новому состоянию, борщи варят, хозяйство ведут, воспитывают и даже рожают детей.
Галина Викторовна – одна из самых активных членов общества слепых, в котором в последние годы произошло немало перемен к лучшему. Вместе мы живем интересной жизнью. Проводимые мероприятия очень полезны, так как они помогают незрячим людям уйти от одиночества, найти применение своим силам, знаниям, способностям и талантам.
Без моей подруги редко проходит какое-либо значимое мероприятие. После них мы всегда поем песни, иногда даже записываем их на магнитофон, потом прослушиваем: отлично получается. Особенно красив голос Галины Викторовны. Она всегда запевает, а  сколько песен знает, не счесть! Мы считаем ее «золотым голосом» нашего общества.
Также она обладает способностью создавать атмосферу праздника в  коллективе: рассказывая смешные истории, поднимает настроение. Ежегодно в день юмора она готовит «сюрпризы» для своих близких и знакомых, и все попадаются на ее розыгрыши. О ее первоапрельских розыгрышах  в городе ходят легенды.
Есть еще одна страсть у Галины Викторовны – это говорящие» книги, регулярно присылаемые из областной спецбиблиотеки. Книги она любит безумно, обогащая с их помощью свой духовный мир. Она первая прослушивает их, а потом обязательно делится с членами общества впечатлениями о прочитанном.
Судьбе, наверно, было угодно свести в обществе для слепых меня и Галину Викторовну, чтобы мы подружились и легче переносили свалившиеся на нас испытания. Я до сих пор удивляюсь ее силе, стойкости и мужеству. Конечно, у нее тоже были и  минуты отчаяния, и невыносимые боли, но она смогла со всем этим справиться и начать  жизнь, где нет солнца и красок. Но с нею остались сны, в которых она продолжает видеть мир таким, каким он был до несчастья.
Общаясь с ней и видя, как она живет, я задумываюсь: «А я смогла бы так? Хватило бы  у меня сил?» Ведь не за горами тот день, когда мне придется лишиться своего 5-процентного зрения. Но почему-то я уверена, что если наступит мой час икс, у меня хватит сил достойно встретить его, так как мне будет помогать пример жизнелюбия моей землячки и подруги – Галины Викторовны Пастухановой.
Такая она – жена, мать, товарищ и друг, но, прежде всего, сильная женщина, каждодневно являющая собой живой образец торжества человеческого духа над болезнью, доказывающая своей жизнью, что она прекрасна, и жить надо несмотря ни на что. И я горжусь своей подругой и счастлива, что мне повезло со встречей и знакомством с нею.

11. Дар любви
Светлана Михайлова

Произошла наша встреча в письмах в далеком 1989 году. Меня сразу удивила Настина простая, чистая душа, которая читалась в каждом ее слове и даже между строк.

Я в то время выпускала газету для инвалидов «Подснежник». И хотя это был самиздат, ценность его была не менее велика, чем у официальных газет. «Подснежнику» доверяли самое потаенное, самое заветное. Через газету можно было найти друзей, вырваться из тесных квартир на простор, потому что газета давала «кислород» для многих людей, которые были вынуждены проводить большую часть времени у окошек своих квартир.

Схема распространения газеты была непростой, так как количество экземпляров зависело от числа групп, состоящих из нескольких десятков человек, которые жили в разных городах нашей страны и даже за рубежом. География «Подснежника» была от Украины до Калмыкии.

Один в группе прочитал – пересылает другому – по цепочке. Также узнавали и о существовании газеты. Например, кто-то в Башкирии рассказывал своему другу о таком самиздатовском издании, и если человеку было интересно, он уже писал в адрес редакции, которая находилась у меня в квартире, под Петербургом в городе Сосновый Бор.

Один номер газеты путешествовал медленно, а ускорить рассылку, увеличить тираж не было никакой возможности. В начале газета просто переписывалась от руки, потом печаталась на печатной машинке, чуть позже набиралась на компьютере Pentium 100.

Не хватало сил, средств на бумагу, конверты, так как издание было бесплатное и выпускалось на чистом энтузиазме. А для инвалидов с их мизерной пенсией это было непросто.

Много сил, труда, времени нужно было, чтобы издать хотя бы один номер газеты. Активистов «Подснежника» никто не заставлял это делать. Мы просто понимали, что «Подснежник» помогает людям с ограниченными физическими возможностями жить в нашем жестоком мире, приспособиться к нему.

Настин приход в мою жизнь и в жизнь газеты все изменил. Настя писала, что познавательно-развлекательное чтиво можно найти в любых изданиях, а вот о насущных проблемах мало пишут даже в прессе для инвалидов, где большое место отводится «кухне»: работе правлений, первичных организаций ВОИ и т.д. Поэтому она предложила страницы газеты посвящать тем вопросам, с которыми инвалид постоянно сталкивается. И работа закипела.

Когда я вышла замуж, у нас появилась возможность выпускать на компьютере журнал, который получил название «Радуга», тоже с легкой руки Насти. В работе над журналом Настя была моей первой помощницей. Мы обсуждали выход каждого номера, оформление (которое рисовала к обложке журнала сама Настя), рубрики и т.д.

Найти выход из сложной, а может быть, экстремальной ситуации, поделиться опытом, заставить читателя задуматься, извлечь что-то полезное, попытаться изменить хоть немного себя, свою жизнь. Создание семьи; преодоление комплексов, связанных с отношением к инвалидам, как к людям «второго сорта»; юридические вопросы; элементы реабилитации; неадекватность наших реакций; трудные судьбы; жизнь инвалидов за рубежом. Вот далеко не полный перечень тем предложенных и воплощенных в жизнь Настей.

В Настиных текстах, которые она присылала в журнал не было особенного литературного изыска, они были непередаваемо просты и непосредственны. Но в них было главное – ее душа взрослого ребенка.

Мне трудно писать о Насте, именно потому, что она жила в той духовной стихии, которая плохо поддается рассудочному анализу и словесной интерпретации. Когда приходят воспоминания той благодатной дружбы, то замолкает слово: вступают в силу духовные интуиции, непосредственное восприятие того, что лежит за порогом телесных чувств.

Казалось, что душа Насти источает волны незримой любви и согревает всех кто с ней соприкасается, даже заочно – весенним теплом, призывающим к жизни. У Насти был великий дар – любить людей.

Она не предполагала в других людях зла. Здесь, наверное, есть психологический парадокс: человек, составляя свое представление о другом, моделирует в нем себя, ставит себя на его место и затем анализирует, как тот (а на самом деле – он сам) может поступить в данной ситуации. Поэтому благородному человеку трудно предположить подлость в другом, и даже когда он видит явный обман, который ставит его под удар, то старается объяснить это каким-то недоразумением.

Я никогда не слышала от Насти грубого слова, раздраженного или нетерпеливого тона. У Насти была одна черта, редкая в наше время: она старалась никого не осудить, как будто боялась причинить боль человеку даже словом на расстоянии. Низкие люди легко и охотно осуждают других, чаще всего потому, что подсознательно хотят создать черный фон, на котором грязноватый цвет их собственного лица казался бы светлее; такие люди обличают чужие пороки якобы во имя правды, но на самом деле для того, чтобы их куцая нравственность и гнилая жизнь казались более порядочными. Это самозащита каракатицы, которая выпускает черную жидкость чтобы спрятаться в ней.

Не забыть «момента истины» в моей жизни, когда потоки лжи и клеветы лились на меня каким-то страшным, нескончаемым потоком. Друзья, которые еще вчера клялись в вечной дружбе не брезговали никакими методами, чтобы сделать не только побольнее, но и по-возможности добить.

«…страшные темные воды проносились над моей головой…» и лишь Настя, была и оставалась со мной, протягивая издалека, через свои письма руки любви, сострадания и помощи.
Одно из свойств благородной души – стараться во всех случаях сохранить честь другого имени. Дружба с Настей подарила мне сознание того, что в мире не до конца оскудела та сила, которая называется любовью, а в любви нуждается каждая человеческая душа, какой бы она ни была, как растение в солнечном тепле.

В том году 18 сентября Насти не стало. Рассказ «Туманы или душа Байкала» Настя написала под впечатление от путешествия своих друзей.

Когда я смотрю на ночное звездное небо, мне кажется, что души дорогих мне людей сияют этим бескрайним звездопадом, служа мне путеводной нитью в житейских бурях здесь на Земле.


                ТУМАНЫ ИЛИ ДУША БАЙКАЛА

                (рассказ Анастасии Косовой)

В Пермь я нынче не ездила. Настя была очень занята. Отпуск у нее был совсем короткий, и они ездили на Байкал. А в эти выходные она приезжала к нам и рассказывала о поездке. Она умеет очень хорошо рассказывать, так, что я все; словно бы, своими глазами видела. Привезла она байкальские камни. Это такая красота! Они все необыкновенной формы, удивительно красивой расцветки, да еще и с вкраплениями слюды. Даже при электрическом свете они сверкают, как серебро, а ведь там, на Байкале, такими камнями весь берег усыпан, там слюда не только в камнях, но и в песке (он очень мелкий и мягкий)' и даже на дне Байкала.
Хочу я привести один фрагмент из Настиных рассказов о поездке на Байкал.
Были там невероятные случаи. Ездила Настя туда с другом Юрой, а там они познакомились еще со многими людьми и почти все время были в компании. Но иногда и вдвоем оставались. Байкал ведь большой, и они были в разных местах, ночевали в палатке, были и на каменистых, и на песчаных берегах, лазали на горы, а один раз попали в болотистое место.
Ну не болото, а просто там очень сыро. Нашли сухое место для палатки. А накануне ехали к этому месту на электричке, а электрички редко там ходят, и они поторопились, Настя в спешке подвернула ногу. Но сразу не заметила: боли совсем не было. А когда они туда приехали, место им чем-то не понравилось: неуютное, мрачное. Ну уж приехали, вечер, деваться некуда - решили там заночевать.
Надо ставить палатку, разбирать рюкзаки, а у Насти вдруг невыносимо разболелась нога. Причем, не только задеть нельзя, а ни в каком положении, даже на весу боль не утихала. Юра пытался как-то ее успокоить, отвлечь, стал читать книгу. И вдруг... Боль прошла. Не ослабла, не утихла, а совсем и сразу исчезла, будто и не было ее вовсе. А потом они поставили палатку и стали осматривать окрестности. И вдруг Юра увидел... В общем, там было болотце, и он видит, в этом болотце сидит голый мужчина. Сидит и все. Он хотел показать Насте, что, вон мужик сидит какой-то странный. Отвернулся на секунду, чтоб ее позвать, снова глянул на то место, а там никого нет.
Вот такие чудеса. Жутковато им стало, решили, что это какая-то аномальная зона, но делать нечего - остались ночевать. А ночью их чуть не растоптали. Там недалеко какая-то деревня была, так ночью по пляжу ездили пьяные местные жители на каких-то то ли тракторах, то ли вездеходах. Чуть их палатку не растоптали. Короче, они с утра скорее умчались оттуда.
А было еще более симпатичное чудо. Поставили они, как-то, палатку у подножья горы и хотели подняться на нее. А тут лег густой туман. Но они все равно полезли на гору. Очень было красиво, словно они поднялись над облаками. Но все же окрестных красот из-за тумана не было видно. И только они посокрушались на эту тему, как вдруг туман опустился прямо на глазах, как занавес, и их глазам открылась необыкновенной красоты картина: прекрасные горы, закат! Не успели они как следует насладиться этим зрелищем и сообразить что к чему, как туман также быстро поднялся и все закрыл. Открылась им эта красота всего минуты на три. Они расстроились, что ничего толком не разглядели и не успели сделать ни одного снимка. И тут туман снова опустился. На этот раз они не растерялись, все рассмотрели, все сфотографировали. Через 10 минут туман снова поднялся и уже до утра.
Но разве это не чудеса? Местные жители уверены, что там живет дух Байкала. Может, они и правы?

12. Дети-ангелы!!!
Фарход Артыкбаев

Никогда не поверю,что Бог не с нами.

Никогда не поверю,что Аутисты необучаемы.

Никогда не поверю,что добрых людей нет.

Здравствуйте дорогие участники конкурса! Я очень рад что могу участвовать в этом добром и душевном конкурсе. Это здорово, что вы помогаете таким людям и детям. Они Ангелы.

Я не люблю слово инвалид. Потому что инвалиды, это те кто не богат душой и у кого нет сострадания. Если у человека есть физическое или умственные проблемы, это не значит что они хуже здоровых людей. 

У моего сына детский Аутизм (Синдром Аспергера). Его зовут Толипов Мухаммадали. Сколько лет уходит, пока поймёшь и начнёшь бороться за своего сыночка. Увы, но многие доктора в анкетах пишут «умственная отсталость» или «детская шизофрения». Сколько родителей борются за справедливость. Потому что Аутисты -- не умственно отсталые и не глупые, как все думают. Они очень добрые, ласковые и очень умные. Мой Ангелочек очень умный и добрый. Да, он не может играть с детьми, ненавидит звуки и не разговаривает. Но это не значит что он больной. Знаете, мой сыночек Мухаммадали, до года был нормальным ребенком. В 6-месяцев сказал первое слово -- ПАПА. В 11-месяцев спокойно ходил. Но в 1-год и 6-месяцев заболел бронхитом. И всё пошло, перестал говорить, не смотрел в лицо, а самое удивительное -- не выносил и ненавидел любые звуки. Должна была быть тишина.

Мы не знали что делать, что с ним. Бегали по докторам, но никто не верил нам. Все говорили, что он у нас таким родился. Не верили что таким стал. А одна добрая женщина – гастроэнтеролог –сказала: “Может у него Аутизм»? Но когда мы ходили к невропатологам и психоневрологам, то они говорили что со здоровым мальчиком, такое не может быть. Когда врачи от нас отказались, я сам начал бороться и искать литературу. Начал я искать в Интернете. Нашёл книги и родителей таких детей. Но у всех были только врождённые патологии. Потом смог найти сайт, где узнал что есть аутята и не врождённые. Как бы вторичные. Пришлось показывать видео с сотовых телефонов, где мой Ангелочек был здоров. Но у нас признали инвалидность только через 4-года беготни.

Почему такая несправедливость? Сегодня сыну исполнилось шесть лет.Он очень умненький. Но пока он еще не очень хорошо говорит, но очень многое умеет. Может со мной сочинять стихи и писать сказки. Конечно не в прямом смысле. Он слушает и поправляет. Недавно научился русской речи. Это важно потому что вся литература  только на русском языке. Приходится в одиночку справляться и самому придумывать методики работы. Потому что, увы, специалисты не берутся за таких детей. Все ложится на плечи родителей.

Я пишу статьи о таких детях. Но люди всё ровно не принимают или не хотят понимать. Бывает, что они над нами смеются и обижают. Но мы всегда будем в ответ говорить только хорошие слова. Ангелочек не любит зло и он всегда прощает. Бог с нами, а это самое главное.

Мы участвуем в разных конкурсах. Мухаммадали даже занял 3-е место в конкурсе рисунков, который проходил в Москве. Мы отправили туда работы и очень верили. И у нас всё получилось. Приглашали в Москву и хотели подарить подарок в руки, но мы не смогли поехать.

Мы не сдадимся и будем идти вперёд. Мы хотим подарить всем вам стихотворение,  написанное нами. Наше первое и любимое стихотворение. Это кусочек нашей любви и души.

Еще раз большое спасибо. Здоровья и только здоровья вам всем. Пожалуйста, не сдавайтесь и идите вперёд.

С уважением Фарход и Мухаммадали(Ангелочек)г.Ташкент.

Дети-Ангелы.

Есть на свете ангелочки,
Это дети не листочки.
Очень умные всегда,
Одиночество, их среда!

Любят быть всегда одни,
Щедрота у них в крови.
Мало очень говорят,
И, конечно, плохо спят.

Разгоняя твои страхи,
Ничего я не боюсь!
Ну, а, если что с тобою,
Как я буду, без тебя.

Эти мысли прогоню я,
Нет, с тобой мы не одни.
Ведь у нас есть лучший садик,
Для таких, детей, как ты.

Там хороший дефектолог,
Добрый, умный методист.
И заведующая нами,
Очень-очень дорожит.

Воспитательницы -- рады,
Няньки ласковы всегда.
И научат, и погладят,
Не обманут никогда.

Там детей подобных много,
Учат петь и танцевать.
И, глядишь, ещё немного,
Мы научимся читать!

13. Для Лёхи оставим трохи...
Евгений Боровой
   
Ночью прошумел грозовой ливень, и почва по обеим сторонам неширокой заасфальтированной дорожки превратилась в настоящее месиво. Впереди меня инвалид-колясочник неосторожно съехал с тропинки и основательно завяз в грязи. Чертыхаясь, он пытался рывками выкатить на асфальт свою коляску, но, измазывая об её колёса руки, увязал ещё больше.
   Когда я поравнялся с «местом дорожного происшествия», мужчина уже почти исчерпал лимит безобидных слов и готовился  разразиться выражениями, хоть и оскверняющими слух, но облегчающими страдания. Помогая ему выбраться из грязи, я тоже порядком измазался, но вскоре мы вместе спускались к озеру, ибо нам было по пути. Знакомясь, он вытер руки носовым платком и сказал: «Называйте меня Лёхой, как друзья зовут». Лёха оказался разговорчивым, слегка навеселе и за бойким словом в карман не лез.
   - Товарищ Лёха
       Живёт неплохо, -
продекламировал мужчина, подмигнув мне и поблагодарив за помощь. - Вы, наверно, осуждаете: мол, инвалид, но туда же - лишь бы выпить.
   - С какой стати осуждать? Во-первых, вы же не водитель пассажирского автобуса, а во-вторых, не судите - да не судимы будете… Не станете же вы судить меня за, к примеру, «босую» голову.
   - Неплохое начало знакомства, - заулыбался Лёха. - Лысина, конечно, не очень серьёзный повод для выпивки… Вот вы сейчас не спеша пройдётесь - подчёркиваю, пройдётесь! - вдоль озера. Захотите - по дорожке, захотите - по мокрой траве. Правильно? Взбредёт в голову фантазия - улыбнётесь вон той женщине. Почему бы не улыбнуться, ведь она, кажется, тоже прогуливается, не торопится. А потом, если познакомитесь, поддержите её за локоть, помогая подняться в автобус или троллейбус. Это же так, чёрт возьми, приятно!.. Правильно? А вы думаете, мне не хочется ей улыбнуться? И не только улыбнуться… Взять её за руку… Предположим, улыбнусь; гадость она, конечно, инвалиду не скажет, но во взгляде её наверняка прочту: «Всяк сверчок знай свой шесток!» Правильно?..
   Лёха полуобернулся ко мне и вновь едва не съехал в грязь, но ловко удержался на асфальте и продолжил:
   - А мне вдвойне обидно, ведь я до восемнадцати лет был парень хоть куда - кандидат в мастера спорта по плаванию! Двух десятых долей секунды до мастера не хватило на «сотке». Вот-вот выполнил бы. Тренировался как одержимый. Однажды дёрнула меня нелёгкая прыгнуть с трамплина в воду, да поскользнулся на доске отскока, ударившись об её край. С тех пор в инвалидной коляске, уже почти двадцать два года.
   - Друзья навещают? А девушка у вас была?
   - Друзья… Бог им судья, друзьям… Тренер два раза, ещё в больницу, приходил… А девушка… Узнав, что я обречён «сожительствовать» с коляской, скоренько выпрыгнула замуж, а сейчас, когда является к своим родителям (они живут в одном доме со мной), «не узнаёт» меня. Есть друзья по несчастью. Серый, Серёга значит, «афганец», на костылях дефилирует - подорвался на «бронике»; он у нас «лёгким» считается, хотя сидеть не может, зато на гитаре здорово играет - стоя, с костылями под мышками. Он и в магазин за выпивкой «бегает». Ещё есть Костя, как и я, колясочник, инвалид с детства. Сейчас я их жду. Серый, конечно, придёт. А вот Костя - не знаю. Он полностью зависит от брата. Если тот не пьян, то скатит его с третьего этажа. Бывает, вниз спустит, а потом напьётся и спит дома. А Костю с коляской соседи заволакивают на этаж… Но мы трое - друзья настоящие. Потому, что друзья по несчастью. Потому, что надеяться нам не на кого, только на себя… Это Серый придумал нашу присказку: «Для Лёхи оставим трохи…» А позавчера, когда мне исполнилось сорок лет, Серый спел песню, сочинённую для меня:
   «Товарищ Лё-ё-ёха-а
   Живёт непло-о-оха-а…»
   Лёха приостановился на секунду, подождав, пока я подойду вплотную, раздумчиво потёр большим пальцем правый висок и тихо произнёс:
   - Вы, наверно, удивитесь, но я… верующий. Правда, в кавычках.
   - А такая вера бывает?
   - У меня, получается, такая… Во-он, видите, за сквериком купол храма сияет… Красиво, правильно? Можно сказать, совсем близко. Три раза я подкатывал - как сердце билось! Билось! А там паперть - семь или восемь ступенек. Только на моём драндулете и подниматься. Перекрестился неумело… Люди входили, выходили, никто не помог. Да я, собственно, и не просил. Стыдно как-то… Есть церковка на противоположной окраине, с низким крылечком, но я ведь уже не марафонец, чтобы до неё добраться. Правильно?..
   По подсыхающей дорожке костылял Серый, резко выбрасывая вперёд негнущиеся ноги. За спиной у него болталась гитара… А брат Кости, вероятно, вновь напился…
   Я попрощался с Лёхой. Рука у него большая, сухая и сильная…
   Идя к остановке, представил себе незнакомую девушку, живущую в соседнем с моим подъезде. Она редко выходит на улицу, опираясь на руку своего отца. Ей не более двадцати пяти лет, но волосы у неё почти седые и от рождения малоподвижные ноги. А в чистых, трагических глазах словно застыл беззвучный вопль: «Я жить хочу! Любить хочу!! Счастья хочу!!!» Вряд ли она хоть один раз была на дивно красивом озере, на «родине» Лёхи, Серого, Кости. Это в другом конце большого города, а для неё - будто в иной галактике…

14. Звезда моя падучая...
Неринга

Я уже очень старый человек.
 Мне очень много лет и в моей жизни, естественно, было множество самых разных историй. Некоторыми своми приключениями я по сей день горжусь, некоторых стыжусь, а есть и такие, в которых я не прочь бы и изменить ход времени или хотя бы поменять свое отношение к происходящему. Но оно- это время- к сожалению или счастью, неумолимо. И - увы!-ничего изменить невозможно...
А еще есть в моей памяти потайные комнатки, которых я не только не стыжусь, но о которых вспоминаю с радостью и светлой грустью и именно они, такие вот странички из книги моей жизни, и составляют клад души моей...

...Было это в марте сорок шестого года.
Мне тогда только что исполнилось семь лет и мы- в аккурат на мой день рождения- вернулись в родной Киев из эвакуации. В эвакуации мы жили в хлебном Ташкенте. Мне всегда было интересно- почему это при упоминании об узбекской столице неприменно всплывала фраза "Ташкент- город хлебный"? Ташкент был город пыльный, шумный, пестрый, жаркий, но никак не хлебный...В ту пору там тоже было голодно. Я хорошо помню, как  нас выручали  узбекские женщины-соседки, каждый день хоть что-нибудь, хоть горстку алычи или половину лепешки, но дарящие маме для малышей.

-Погодите, - говорила мама мне и моим двум младшим сестренкам, вечно голодным и слабеньким, - вот вернемся в Киев, а там...

Там, по маминым рассказам, был просто рай на земле : тепло, абрикосово, булочно, конфетно, солнечно, зелено, пляжно и радостно...

На самом деле в Киеве нас ждала только малюсенькая комната в коммуналке, выбитая с превеликими трудами на троих детей погибшего в войне солдата, скудный послевоенный паек и небольшая мамина зарплата уборщицы на "Арсенале". Короче, мы вовсе не барствовали в том земном раю.

В этот день у моей бедной мамы украли продуктовые карточки и сейчас она ревмя ревела на коммунальной кухне в окружении соболезнующих соседей и плачущих сестричек, а я, как единственный мужчина и кормилец семьи, понял тогда, что мы действительно можем пропасть с голоду. Страшное это было чувство- понимать, что можно не прожить и погибнуть, но в те времена это было, к сожалению, совершенно реально.

Холодным  вечером я отправился на Бессарабский рынок в слабой надежде присмотреть хоть какую-нибудь работу для себя. Трудно сказать, на что именно я был тогда годен- семилетний пацан в порванных ботинках и пальтишке, наспех перешитом мамой из чьей-то старой шинели, но намерения мои были твердыми-хоть заработаю,  хоть украду, хоть выиграю, а не дам пропасть своим сестрам и маме!!!

Я уже знал, что на Бессарабке, вдоль торговых рядов, там, где на прилавках-рундуках днем продают свои продукты селяне, вечером идет азартная игра- в кости, в секу, в буру,в "наперстки", и выигрыши там бывают неимоверные. Играли там, конечно, только взрослые и в основном бездомные инвалиды-ветераны, но иногда до нас доходили слухи о неимоверном везении какого-то простого пацанчика, впервые севшего за игру и награжденного за смелость цыганским счастьем.

-Куда прешь как паровоз, парень?, - вдруг весело окликнули меня из-под одного прилавка-рундука.

Под рундуком на старой деревяной повозке с подшипниками вместо колес сидел безногий фронтовик и крутил "козью ножку". На грязненькой, штопаной его гимнастерке болтались несколько медалей и крепко-накрепко был прикручен Орден  Отечественной Войны второй степени. Я присел рядом с ним, яростно помолчал, а потом вдруг, плача и размазывая злые бессильные слезы,   рассказал малознакомому человеку абсолютно все о горе своей семьи.

Григорий- а звали его дядя Гриша- попыхтел, раскуривая за время моего рассказа уже вторую папироску, а потом как-то невзначай и мне поведал о своих мытарствах- накипело, видимо, у человека на душе, коль в исповедники и слушатели пригодился грязный и голодный семилетний пацан...А, может, и что-то другое подтолкнуло его на скорбный рассказ, как теперь знать? Тогда ведь не спросил...

Дяде Грише было лет 19-20, ноги он потерял в Корсунь-Шевченковском котле. В 1943  году ему исполнилось 17 лет, его призвали служить Родине и с тысячами других мальчишек, даже не выдав оружие, бросили во взрослую  мясорубку. Сказали: "Оружие добудете в бою!"  и форму не раздали тоже,-видимо, не хотели тратить ее на пушечное мясо... 
Потом, после ранения, госпиталя и демобилизации, домой в село Гриша не вернулся. Знал, что лишний рот в крестьянской семье - это страшная обуза. Живет только тот, кто может работать...

И вот теперь он обитает на Бессарабке и таких, как он, здесь человек четыреста. Они никого не боятся,- а и в самом деле, чего им , безногим да безруким, уже бояться-то??, но участкового своего уважают- он из фронтовиков, по тылам рядом с  бабами да  ребятишками не отсиживался,- воевал, раненый дважды да контуженный не один раз. Свой мужик, слов нет...

-Ты, Димка, - помолчав, прокряхтел дядя Гриша, - сюда не суйся. Неча тебе тут делать. Тебе учиться нужно, а не сроки по колониям мотать. Ты вот что- каждый вечер приходи ко мне...А пока- давай-ка я тебя до дому провожу, темно уж. Да, и вот-на, держи...

В руки мне лег небольшой сверток, а в нем несколько картошек, сморщенная морковочка и луковица- будущий вкуснющий супчик...

Я стал прибегать к нему под рундук каждый вечер, а дядя Гриша каждый вечер давал мне что-нибудь из продуктов. Рундук, под которым он спал, негласно принадлежал дородной и крикливой сельской бабе Стеше, торгующей на нем каждый день с раннего утра молоком, яйцами, сметаной, а иногда и салом. В один из дней баба Стеша, спеша на подводу в родное село, случайно выронила из своей необъятной пазухи грязный тряпичный узелок с дневной выручкой, который был найден вечером Григорием и возвернут молодице  в целости и сохранности.

-Ай да хлопец, ай да молодец!, - со слезами на глазах причитала утром баба Стеша, принимая от инвалида свою потерю, - Тю, ты гляди, а гроши вси цили...Дай-ка я тебя расцелую, золотой ты мой!!!

И раскрасневшийся Григорий был зацелован - под смех и радость всей Бессарабки- почти до смерти.
С того смешного и доброго дня Григорию бабой Стешей безвозмездно выдавались два яйца, небольшая кринка молока и иногда малюсенький кусочек сала.  Всю эту добычу дядя Гриша вечером передавал мне...До тех пор, пока не закончился тот злосчастный март, он практически спасал  нашу семью.

В апреле маме наконец-то выдали новые карточки, но Григорий все равно нет-нет да и дарил мне что-нибудь из съестного, а однажды даже раздобыл где-то невиданное по тем временам лакомство- петушка на палочке. Я старался даже не смотреть в сторону подарка- я нес его своим маленьким сестрам, только лизнув пару раз. Какая же вкуснотища была...

Мой старший друг, регулярно подкармливая меня,  за это время  худо-бедно, но  научил меня  читать.  Мы читали единственную бывшую у него в наличии книгу - сказки "Тысяча и одна ночь", и только иногда- газеты или обрывки из каких-то других книг. Помню же я, по крайней мере, только те не совсем детские арабские сказки.

Как-то однажды я спросил его:
-А почему султан был такой злой- всех своих жен убивал? И почему Шахрезада пошла за него замуж? Он же как фашист- его же любить нельзя, да?
-Понимаешь, Димка, - после небольшой паузы выдал мне дядя Гриша, - я и сам над этим думал. И знаешь что? Сдается мне, что султан в горячке слово дал своих жен убивать, а как выпутаться из ситуации- не смог придумать. Слово дал- держи, к тому же если ты-султан. А вот Шахрезада это поняла и тактично помогла ему из щекотливой ситуации выбраться. Мудрая она была...И любила его с детства. Ты , Димка, запомни, - баба сильно умной или красивой быть не должна, выбирай себе в жены, как вырастешь,  добрую и мудрую. И чистоплотную- в доме хоть и бедно, но чисто должно быть...Тогда и ладно у вас будет. Да, и еще лучше, если девчонка рядом с тобой росла- все о ней знать сможешь...

Мы немного  помолчали, продолжая путь,- дядя Гриша провожал меня домой, шаркая "утюгами" по брусчатой мостовой и скрипя полуизносившимися подшипниками своей колесницы.  Была майская киевская ночь. Каштаны беременели белыми свечками, кое-где уже распустились тюльпаны и одуряюще пахли цветущие вишни и первая сирень. И чистое, ясное ночное небо светилось  южными звездами над нашими всклоченными головами...

-Дядя Гриша, - вновь начал я, - а вот звезды, они зачем? Раньше-то по ним путь пролагали, а сейчас приборы есть...
-А  звезды, Димка, людям для души нужны. Вот посмотришь вверх- и поймешь, что не одиноки мы в мире, есть еще где-то жизнь. Какая она, эта жизнь,- второй вопрос, но ведь есть...не одиноки, значит.

Задрав головы, мы глядели в ночное небо, проследя взглядом за падающей звездочкой, молниеносно чиркнувшей пространство вселенной над нашим простым и бедным миром. Эх, желание не вспомнилось вовремя, вот досада!

-Дядя Гриша, а вот что ты бы загадал, если бы звезду вовремя увидел?

Сморщившись от дыма неизменной самокрутки, парень посмотрел вверх на далекие и холодные звезды, сощурился, прокашлялся  и вдруг запел негромко и с дрожью в голосе:

Звезда моя падучая,
Слеза моя горючая...
Эх, мне бы ножки-ноженьки-
Бежал бы по дороженьке...

Был месяц май, всего только один год после победы...

...На следующий день я, как всегда, вечером пришел на Бессарабку и, еще не доходя до базара,  услышал звенящую, тревожную тишину. Было странно, жутко тихо, даже продавцы говорили полушепотом. Я сначала не понял в чем дело и только потом заметил - на Бессарабке не было ни одного инвалида! Оттащив меня, растерянного и мятущегося,  за рукав в сторонку, обо всем происшедшем  мне тихонько рассказала баба Стеша -  ночью органы провели облаву, собрали всех киевских инвалидов и эшелонами отправили их на Соловки. Без вины, без суда и следствия- чтобы они своим видом не "смущали" граждан. Ходили слухи, что акцию эту организовал лично Жуков.
Инвалидов вывезли тогда в одночасье не только из Киева, их вывезли из всех крупных городов СССР. "Зачистили" страну. Рассказывали, что инвалиды пытались сопротивляться, бросались на рельсы. Но их поднимали и везли. Вывезли даже "самоваров" - людей без рук и без ног...
На Соловках их иногда выносили подышать свежим воздухом и подвешивали на веревках на деревьях. А потом забывали снять на ночь и они замерзали. Это были в основном двадцатилетние ребята...

-Эх, Димкаааа, - плакала баба Стеша, - как же жаль Гришку...Какой хороший хлопец...За что его-то? Постой, он тебе тут передать успел...

На руки мне легла старая, зачитанная нами до дыр книга- не совсем детские сказки "Тысяча и одна ночь", а из нее вдруг выпало и покатилось что-то в бессарабскую пыль, в базарную грязь,  почти что в канаву. Я подобрал вещицу, воя от горя и страха, - это была дяди Гришина звезда Ордена Отечественной войны второй степени...

Много лет прошло стех пор...
Моя звезда тоже уже закатывается...
Я уже почти прожил жизнь и имею право на собственное мнение. Я практически ничего не боюсь, но многое помню, многого стыжусь, а многое в своих воспоминаниях  люблю, лелею и холю, как скряга свои бесценные сокровища.
Я уже очень, очень старый человек, и  мои внуки сейчас в возрасте моего взрослого друга дяди Гриши. Каждый раз, видя падающие над их щенячьми неразумными головами звезды, я молю только об одном: Господи, не дай этой вечно растерзанной стране поступить с моими внуками  так же, как она поступила много лет назад с моим взрослым другом детства- бездомным Героем великой войны, обезноженным инвалидом с киевского базара, одиноким и светлым Человеком- Дядей Гришей, науку которого я помню до сих пор...

А я уже очень, очень старый человек...

15. Исповедь
Елена Гвозденко

Странно, раньше я не задумывалась, что жизнь в болезни – своеобразный талант, в котором, пожалуй, главное – вовсе не примирение, а умение сохранить любовь в своей душе.  Это особый мир, в котором твои отношения с болезнью напоминают затянувшийся роман. Я совершенно точно знаю, что боль очень авторитарна и ревнива. В минуты ее доминирования, она не терпит рядом ни моих мыслей, ни моих чувств. Она настроена всецело владеть мной, растворять меня в себе, ожидая моих срывов и всегдашних криков, рвущихся изнутри – за что…

Ох уж этот сакраментальный вопрос! Я ведь уже миллион раз отвечала на него, но когда царица-боль выгибает дугой мое тело, он снова прочно поселяется в моей голове. Но, к счастью, на смену безумства приходят дни, когда боль, утомившись терзать душу и тело, ненадолго отступает.  И в такие дни счастливее меня нет человека. В той моей прошлой жизни, жизни ДО, у меня совсем не оставалось времени на осмысление. Жизнь ПОСЛЕ, как ни странно, стала ярче, чувственней и более настоящей.

Время, которое свободно от боли, обрушивается на меня лавиной ежесекундных открытий. В голове теснятся герои ненаписанных книг,  множество планов, море общения. Я, наконец, замечаю, что все то время, когда я каждой клеточкой изгоняла из себя безумие страданий, рядом со мной были самые близкие мне люди, узнаю, что друзья молились за меня в храмах, и терпеливо ждали, когда телефон отзовется моим голосом…  Жизнь ПОСЛЕ отсекла все наносное, мишурное. Это время НАСТОЯЩЕГО. Именно в этой жизни я вдруг поняла, что такое любовь. Не чувственные переживания, не соревнование амбиций, не перманентное самоутверждение, главным стало вовсе не это.  Отступили обиды и зависть, на это просто жалко времени.

Я вся перевязана ниточками – спасателями. Вот эта, совсем тоненькая, но такая прочная – мой недописанный рассказик. Следующая, потолще и попрочней – очередная операция, которая дарит мне надежду. А ведь еще целая паутина мелких – так и не опубликованная авторская методика обучения малышей, работодатели, ожидающие моих тренингов. Есть и совсем незаметные, но достаточно прочные. Например, моя мечта, главная книга моей жизни. Она приходит ко мне во снах уже почти двадцать лет. Именно она убедила меня в том, что я когда-нибудь начну писать. Мой муж на очередной риторический вопрос «почему это произошло именно со мной?», как-то ответил: «А как иначе тебя было усадить за писание?». Действительно, в моей жизни ДО, на это просто не было времени, надо было выживать и воспитывать дочь. Приступы творчества, что иногда отгоняли сон, лечились очень легко – достаточно было доверить бумаге, что так рвалось наружу, и можно было спать спокойно, совершенно не заботясь о судьбе написанного. Какими малозначительными теперь мне кажутся те мои, былые заботы.

Я стала прозорливее и учусь разгадывать те символы, что дарит мне судьба. После очередной операции, когда боль вытесняла из меня остатки желания жить, мои близкие ежедневно заглядывали на Прозу, и читали мне рецензии, которые почему-то именно в это время появлялись ежедневно. Помню, что выплывая из кошмара, я услышала «почему вы так мало пишете. Когда мне плохо, я перечитываю ваши произведения»… Именно с этого мгновения, я поняла, что просто не имею права вот так уйти…

16. Ксерокс
Марина Эл

Cие есть не выдумка, а быль.

Точнее, маленький эпизод из моей тогдашней жизни. Может, и не поучительный вовсе. Но мне захотелось о нём рассказать.

Я училась тогда в Гейдельбергском университете и забежала на cоседний факультет в библиотеку, чтобы скопировать какую-то статью. С трудом отыскав нужную книжку,  направилась туда, где стояли ксероксы. И с негодованием обнаружила, что их там всего два. На такую неслабую по размерам библиотеку - всего два ксерокса. Ну как тут не разозлиться. И так время на вес золота, учёба, подработки да плюс к тому ещё пять-шесть неотложных дел на этот вечер. Не говоря уже об остальных делах, грозящих стать неотложными уже завтра.

И вот подхожу я к этим ксероксам и с ещё большим негодованием обнаруживаю, что один из них сломан. А перед единственным работающим - очередь человек в десять. И это ведь мне статью, а некоторые там целые книжки копируют. А статья нужна была срочно. В общем, засада со всех сторон.

Делать нечего, пристраиваюсь в хвост, стою, жду. И мысли после всей суматохи обычного студенческого дня и в преддверии суматохи обычного студенческого вечера метаются в голове соответствующие. Про непостиранное бельё, неподготовленный реферат, поднадоевшего парня ну и всё такое прочее в том же духе.

И тут ко всей нашей ораве, жаждущей скопировать и унести с собой очередной кусочек знаний, подъезжает одна студентка в инвалидной коляске. Что, в общем-то, в немецких ВУЗах не редкость, благо везде лифты и входные двери со скатами. Хотя, с другой стороны, от этого легче заезжать в универ и выезжать из универа. Но никак не учиться.

Так вот, подъезжает к нам эта студентка. И я, стыдно признаться, почти с озлоблением понимаю, что, по-человечески, нам всем нужно пропустить её вперёд. Потому что время временем, дела делами, но мы-то на ногах, а она на колёсах.

А она, похоже, ещё не поняла, что второй ксерокс сломан, и устремилась прямо к нему, так как очереди там, понятное дело, не было. И я, хоть и охваченная раздражением на эту незапланированную задержку, вежливо обращаюсь к ней и говорю, что, мол, извините, Вы, наверно, не заметили, но этот аппарат не работает.

На что она, слегка улыбнувшись, очень ловко развернула свою коляску, подъехала к сломанному ксероксу, не спеша открыла боковую панель и доброжелательно ответила: "Я знаю. Я, собственно, его чинить приехала. Но всё равно, спасибо, что сказали!"

Не знаю, почему, но в этот момент мне вспомнилась старая детская сказка про двух лягушек, попавших в кувшин со сметаной. Одна сразу решила сдаться, сложила лапки и утонула. А вторая... вторая отучилась в школе, потом в институте и теперь чинит ксероксы для студентов, которым нужно скопировать статью и сделать ещё пять-шесть неотложных дел за этот вечер...

17. Лучшее лекарство Петра Морозова
Лариса Бородина

Трижды судьба моего собеседника висела на волоске от смерти,
но жить для него, значит бороться и действовать
Как-то прочитала мудрое изречение русского историка Василия Ключевского: «Истинную цену жизни знает лишь тот, кому приходилось умирать и удалось не умереть». Бросить вызов и одержать победу над недугом или сложной ситуацией, требующей немедленного решения,  есть сила характера. Много раз судьба испытывала Петра Николаевича Морозова на прочность. Но выстоял, выдержал и живет  так, как советовал упомянутый историк: «Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живешь». Хочу рассказать о Петре Николаевиче, чтобы  помочь кому-то преодолеть возникшие на пути преграды, проблемы со здоровьем, и, несмотря ни на что воскликнуть: «А жизнь-то прекрасна!».

В 1934 ГОДУ в селе Белый Яр Красноярского края в дружной семье Морозовых родился сын Петр. С малых лет родители прививали детям уважение к старшим, трудолюбие, бережное отношение к природе, любовь к учению и занятиям спортом. С основными принципами человеческого бытия, впитанными под крышей родного дома, Петр Морозов шагает по жизни до сих пор. Во главу всех своих поступков он ставит три заповеди: любить  ближнего, беречь окружающий мир, помогать людям.
ВЕРНЕМСЯ В 40-Е ГОДЫ прошлого века. Пете исполнилось  11 лет. Тогда первый раз произошла встреча ребенка со смертью. Он заболел брюшным тифом. Помог случай: отец мальчика во время войны сражался за оборону Ленинграда, получив награду за героизм. Увидев на гимнастерке мужчины медаль, ленинградский врач приложил все усилия для спасения его сына.
УСПЕШНО ОКОНЧИВ школу в Минусинске, Петр поступил в военизированный Кемеровский горный институт на престижный факультет: «горная электромеханика». Трудовую карьеру начал преподавателем в Черногорском горнопромышленном училище. А потом судьба покатила молодого Морозова по городам и весям. Где и кем только не работал Петр Николаевич. Более 20 лет трудился на Севере: в Норильске, Туре, Нижневартовске. На саянскую землю приехал в 1986 году по вызову на Саяногорский алюминиевый завод, где ему предложили должность заместителя начальника отдела оборудования. Оттуда ушел и на пенсию.
БЕСКОНЕЧНАЯ СМЕНА места жительства, связанная с работой, привела к разладу в семейных отношениях. Жена с сыновьями уехала в Москву. Старший Андрей окончил Московский авиационный институт, живет в столице нашей Родины. Младший Константин – Московский медицинский институт, проживает с семьей в США. Наверное, давние обиды, поселенные мамой в души парней, не дают им распахнуть объятия навстречу родному отцу. А Петр Николаевич мечтает о встрече. Так много хочется сказать сыновьям…  Но как растопить застывший ледяной ком в сердцах взрослых мужчин? 
КАК-ТО УСЛЫШАЛ в радиопередаче «Письма солдат», звучащей по Красноярскому краю, просьбу передать песню для Антона Морозова. Солдат, о котором шла речь, окончил физико-математический факультет МГУ. Все совпадает, неужели это внук?!  Петр Николаевич написал письмо родственникам первой жены, чтобы подтвердили или опровергли его догадку. Если Антон - внук, то дед готов сию минуту ехать на встречу. Горько, когда обиды разъедают душу и мешают наслаждаться общением с родными людьми - жизнь ведь так скоротечна. 
В 1999 ГОДУ произошло второе спасение Петра Морозова. У него обнаружили онкологическое заболевание. И опять он оказался счастливчиком! Опытные врачи в Абаканской больнице профессионально провели операцию по удалению желудка.
ТРИ ГОДА назад  Петр Морозов похоронил вторую жену и пошагал по дорогам жизни один. Но судьба продолжала испытывать мужчину на прочность. В декабре 2010 года ему удалили желчный пузырь. Третий раз доктора спасли пенсионера. Сейчас он инвалид второй группы третьей степени.
КАЗАЛОСЬ БЫ,  обрушившиеся удары на пожилого человека могли сломить и бросить его на «дно»  бренного мира. Ничего подобного! Лучшее лекарство Петра Морозова – спорт, спорт и еще раз спорт, а лучший доктор – журнал «ЗОЖ». Он сторонник здорового образа жизни, который сложился исторически – семья деда по материнской линии воспитывала детей на личном позитивном примере. Петр Николаевич занимается лыжами, бегом, туризмом, ездит на велосипеде, круглый год работает на даче, любит рыбалку, увлекается с детских лет фотографией, печет пирожки, выдвигает рационализаторские предложения в Совет депутатов города и республики…
КАЖДЫЙ ДЕНЬ кипучая деятельность Петра Морозова занимает его с восьми до 24-х часов. Он мудро рассуждает:
- Человек живет не для того, чтобы потреблять. Он должен созидать и оставить после себя незабываемый след на земле.
СЛУШАЯ РАССКАЗ мужчины о любимом дачном участке, с удивлением спрашиваю:
- Столько всего выращиваете на даче. Неужели все для себя?
- Да нет. Много раздаю людям, помогаю знакомым. В наше время так необходима помощь малоимущим. Эта заповедь для меня священна.
ПЕТР МОРОЗОВ – активный член Общества инвалидов нашего города. Он отвечает за спортивную работу в объединении и сам участвует во всех соревнованиях.
На прощание прошу его озвучить пожелание современной молодежи:
- Хочу, чтобы учащиеся в школах были в форме и по форме. Обязательно надо заниматься спортом, совершать благие поступки,  уважать родителей. Трудотерапия – залог здоровой нации.
ВЕДЬ ПРАВЫ были мудрецы, что не богатством славен человек, а хорошими делами. Моему собеседнику скоро 77 лет. Несмотря на все перипетии судьбы, его активности, трудолюбию и работе над собой можно лишь позавидовать…

18. Малёк
Феодор Мацукатов
               
Был как-то у друга на дне рождения. Стрелки часов перевалили за полночь. Присутствовавшая публика, претендующая на респектабельность, вовсю пела и плясала, отрываясь, как говорится, по полной. Я сидел в кресле в дальнем углу комнаты и рассматривал взятую с полки огромную книгу с репродукциями картин Ивана Шишкина.
Вдруг какая-то девица вскрикнула, показывая на экран плазменного телевизора:
- Боже, смотрите сюда!
Все как-то быстро умолкли, впившись глазами в экран. Показывали фильм про то, как неблагоприятная экология воздействует на человека. Монументальный голос за кадром рассказывал жуткие истории, сопровождая их тревожной музыкой и показом новорожденных детей без рук и ног, с огромными головами, сросшихся различными частями тела близнецов и т.д. Ужасное зрелище, даже для врача. По окончанию передачи одна из дамочек, увидев во мне подходящую инстанцию, спрашивает:
- А почему вы, врачи, сразу же не умерщвляете таких уродов, ведь от них государству, да и людям, кроме лишних забот, больше ничего нет?
Вопрос, не с лучшей стороны характеризующий интеллект и моральный габитус дамочки, вызвал у меня возмущение.
- Давайте выдадим Вам табельное оружие и займитесь этим, - предложил я.
- Ой, что Вы, я не смогу.
- Да не прибедняйтесь!
- Нет-нет, правда.
- А почему Вы думаете, что врачи должны это суметь.
- Это же ваша работа, вам платят за нее.
- Нет, уважаемая, нам платят не за это, а за спасение жизней. А это разные вещи.
Через минуту она вновь пустилась в пляс, покачивая своими пышными грудями. Позже я понял, что последняя моя фраза явно была не к месту - излишне пафосной и, вместе с тем, слишком наивной, чтобы пробить скорлупу цинизма моей собеседницы. Вскоре я удалился.
Вспомнилась одна удивительная история из собственной практики. Да такое и не забывается...
Случилось это в первые годы после окончания клинической ординатуры. У меня в палате лежал одиннадцатилетний мальчик. Звали его Витя Мальков, а дети по палате называли между собой «Мальком». Витя на это не обижался, даже не реагировал, хотя многие были младше него.
У Вити была очень редкая и тяжелая болезнь под названием несовершенный остеогенез. При этом, по неизвестным пока науке причинам, кости человека становятся очень хрупкими и ломаются по малейшему поводу, в том числе и во время обычной ходьбы. За свою жизнь такие больные переносят десятки переломов. Эффективных методик лечения этих пациентов не существует. Врачам всего-навсего остается лечить сами переломы и их последствия. Но, даже это удается не всегда. В итоге они становятся похожими на скомканный лист бумаги, с множественными искривлениями и ложными суставами, представляя собой жуткое зрелище. Но, при этом руки всегда страдают меньше, чем ноги.
Так вот, у Вити была наиболее неблагоприятная форма этого заболевания. В свои двеннадцать лет он был ростом сто десять сантиметров. Большая голова с башенным черепом была втянута в грудную клетку, будто между ними отсутствовала шея. Маленькие и редкие желтые зубы чем-то были похожи на беспорядочно рассыпанные зерна кукурузы. Особо выделялись его огромные, излучающие искренность, светло-голубые, почти прозрачные,  глаза.
Витя почти никогда не улыбался. Вообще, эмоции посещали его редко, будто он был не из мира сего. Хотя этот человечек за свою маленькую жизнь натерпелся столько боли, которой хватило бы на несколько жизней в аду. Он никогда не плакал, даже когда ему было невыносимо больно. Его страдания выдавали большие слезинки, которые падали из его открытых глаз с устремленным куда-то в сторону взглядом.
Витя приезжал с матерью в клинику раз в два года. Каждый раз ему накладывали на ноги аппараты Илизарова и выпрямляли их. Потом они опять ломались и вновь превращались в подобие витых лиан.
Был теплый июньский день, воскресенье. Я в тот день дежурил. Отделение почти пустовало. Многих детей родители забирали на выходные на квартиру, которую они здесь же, неподалеку, снимали. Оставшиеся, если им позволяло состояние, гуляли на улице.
Раннее лето своей нежно-величавой красой дурманило души людей, маня и увлекая их к чему-то волнующему и прекрасному. Вся обширная территория вокруг клиники была густо покрыта распустившимися одуванчиками, напоминая огромное импрессионистическое полотно. В пышном белом цвете утопали деревья (клиника была построена на территории, занятой когда-то садами, которые сохранились местами, хоть и одичали). Обнимаемые теплым и легким ветерком, по многочисленным тропинкам и тротуарам гуляли пациенты, кто самостоятельно, с костылями, кто на колясках. В беседках в обнимку сидели влюбленные. Лето будто заявляло: мне неведомы пороки человеческого сознания, все вы мои дети,  и я люблю вас…
Проходя по коридору отделения, я услышал звуки музыки, доносившиеся из палаты. Прислушавшись, узнал «Лето» из «Времен года» Вивальди. Около минуты я, не в силах оторваться, слушал магическую трель скрипки, затем пошел дальше по своим делам. «Разве это не замечательно, - подумал я – когда больные дети интересуются такой музыкой?».
Чуть позже, проходя мимо, слух вновь привлекла музыка. На этот раз это было «Capriccio 24» Паганини.
Желая утолить свое любопытство, я тихонько открыл дверь. Увиденное буквально ошеломило меня. Перед открытыми настежь дверями балкона стояла инвалидная коляска, в которой сидел Витя и играл на скрипке. Играл с поражающей воображение виртуозностью. Это была не просто игра. Забытый богом и проклятый жизнью маленький человечек, казалось, слился в одно целое с инструментом. Для него в этот момент будто не существовало ничего, кроме куска лета в проеме дверей,  скрипки и музыки. Он периодически приподнимался на закованные в аппараты Илизарова ноги и продолжал мастерски водить смычком. Играл настолько вдохновенно, что, казалось, его душа, покинув тщедушное тело, уносилась в обнимку с музыкой куда-то в небеса, ликуя и наслаждаясь свободой полета…
Метров в трех от него, между больничными койками, словно безучастная ко всему, сидела его мать, полная женщина лет сорока, и что-то вязала. Больше в палате не было никого. На кровати лежал раскрытый чехол от скрипки, на внутренней стороне крышки которого каллиграфическим почерком были выведены слова: «Ангелу небесному и сердечному другу от его страстного поклонника. Подпись».
У меня, честно говоря, застрял комок в горле. Вдруг стало стыдно и до боли обидно за что-то, непонятно за что. Может быть, за бессилие перед этим страшным недугом, не только свое, но и всей медицины в целом? А обидно за немыслимую несправедливость, за это чудовищное несоответствие, как по-философски сухо выразился один из моих коллег, между формой и содержанием? И как тогда понимать слова знаменитого классика о том, что «в человеке все должно быть красивым: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…»? Чем и перед кем провинилась эта ангельская душа, да и не только она, облеченная в такую уродливую оболочку?
Мне вдруг стало не по себе. Я почувствовал себя лишним в этом театре двух актеров – музыки и маленького человечка, где разыгрывалась щемящая душу сцена удивительной любви между ними.
После того дня мне было трудно смотреть Вите в глаза – то самое чувство вины и стыда так и не покинуло меня. Вскоре Витя завершил курс лечения и уехал.
Через два года на его имя было выслано приглашение на очередной этап лечения. Однако он так и не появился. Приглашение было отправлено повторно. Вскоре пришло письмо от его матери, в котором было всего лишь пара строк:

«Здравствуйте, уважаемые доктора. Огромное вам спасибо за ваш труд. Прошу вас снять больного Виктора Малькова с учета по причине его смерти. С уважением Малькова Надежда Васильевна».

Позже она позвонила. Просила справку о лечении, которое Витя получал в клинике. Бумагу требовали чиновники от социального обеспечения. Плача в трубку, рассказывала о последних днях жизни Вити.
Отца Витя не помнил, он бросил их вскоре после его рождения. Жили они с матерью на первом этаже пятиэтажной хрущовки. Каждый день ей приходилось на руках спускать его вниз с коляской по ступенькам для прогулок. Со временем сделать это для нее становилось все труднее, у самой было подорвано здоровье. Ходила по разным инстанциям, просила установить в подъезде  колею, всего-то было пять ступенек внутри и две снаружи. Но, как оно у нас всегда и бывает, везде натыкалась на стену непонимания, раздражения и грубости. Почему-то ее просьбу приняли в штыки и соседи по подъезду.
В тот злосчастный день она спустила его и вынесла под козырек подъезда, который отделяли от земли всего лишь две ступеньки. Именно на них она и не удержала коляску, которая, упав, перевернулась. Хоть высота и была небольшой, но этого было достаточно для того, чтобы Витя получил семь тяжелых переломов. С этой травмой его организм так и не смог справиться.
В больнице Витя прожил три дня. На третий день ему вроде стало лучше. Он шепотом попросил маму принести скрипку. Врачи не стали возражать. Утром он умер. С улыбкой на лице, прижимая к себе скрипку. С ней его и похоронили. Его удивительно красивая душа улетела на небеса к братьям-ангелам, навсегда покинув уродливое тело.
Витя навсегда прописался в памяти. Его чистый и невинный взгляд, глаза, в которые было тяжело смотреть, удивительный талант, заложенный богом в хилое тело,  его, поражающую воображение, любовь к музыке. Он остался в сознании того молодого доктора маяком, который напоминал в трудные моменты: «Ты врач, самый близкий к богу из всех! Твое призвание – помогать людям, и ты не имеешь права на отчаяние!».

19. Миллиметры
Стальная Анжела
       
Курганский институт травматологии им.Е(?)лизарова. Нас в палате шестеро. Прошло
несколько дней после операции, обезболивающие уколы отменены. После ужина бесконечно
долго тянется вечер. И вот наступает ночь - а с нею приходит боль, в другое время на
ней не зацикливаешься. Внимание рассеивается на разговоры, какие-то действия, просто
движения. А тревожно-бессонная ночь занята исключительно болью, стонами своими и
соседок по палате, иногда мыслями о прошлом и будущем.

        Но  приходит инструктор, помогает подняться, даёт костыли и вперёд по коридору
учиться ходить с аппаратом на ноге. Правильно говорят: движение-это жизнь. Кровь цирку-
лирует, мышцы начинают сокращаться и боль притупляется. Ещё дают гаечный ключ и ценное
указание: поварачивать по два оборота налево каждую гайку, которые закреплены на трёх
дугах, в свою очередь скрепленых металлическими спицами, которые проходят через кость.
Та ещё конструкция. Спрашиваю - что будет? Ответ- один миллиметр в сутки.

        Прикидываю: тянуть - 4,5 см - 45 дней - 1,5 месяца. Кажется долго, впереди-
однообразные дни и терпение. Как-то соседка по палате пригласила прогуляться в другое
крыло здания, земляка её навестить. Там оказалось отделение для людей с нарушением зон
роста (точный диагноз не помню). Оказалось, земляк её лежит там уже 3-ий год. Сначала
тянули одну голень на 10 см, затем другую. Через перерыв бедренную кость на 10 см,
затем 2-ю. Итого рост увеличится на 20 см. Затем будет приезжать также тянуть руки,
"подгонять" к пропорциям нормального тела. И таких полное отделение. Ещё и очередь.

        Лежу ночью, думаю. Что такое 4,5 см - миллиметры. Всё познаётся в сравнении...

P.S. Тогда мне было 20. Професор Елизаров ещё был жив, консультировал.
     Спасибо зав.отделением доктору Мальцеву и лечащему врачу Тёпленькому (фамилия такая).
       
20. Мне б по радуге пройти...
Варвара Божедай
       
Запоздавшая весна, несмотря на свой капризный характер, сразу же изменила пейзаж, щедро добавив в него яркие, мажорные краски – свежую зелень молодой травы, радостную синеву неба, бело-розовое ликованье цветущего миндаля и трогательную нежность маленьких смелых подснежников.

Туман загадочный и нежный
В долине спал и видел сны,
А утром там расцвёл подснежник –
Дитя тумана и весны!

И уже не вериться, что ещё совсем недавно сияющий на солнце пушистый снег, засыпавший небольшое село Аромат, создавал иллюзию зимней сказки. Правда, это чудо длится, как правило, совсем недолго.

Вот и кончилась зимняя сказка –
Тает снег, барабанит капель…
Так бывает в Крыму очень часто:
Не февраль – настоящий апрель!

Впрочем, красивы эти места в любое время года. Даже тем, кто здесь не бывал, это нетрудно представить, если я скажу, что находится Аромат в предгорной части Ай-Петри.

Вся природа миром дышит,
Всё – отрада и покой.
Ночью каждый шорох слышен
И до звёзд подать рукой…

Ходи-броди да любуйся пейзажами! Да вот только Ирина не любуется. Не любуется, потому что не ходит уже более десяти лет. Но помнит… Помнит каждую улочку, каждый дом, каждое деревце и родник. Правда, сложно представить, как изменилось родное село за прошедшие годы.

Помню осени ранней звенящую грусть,
Наслажденье последним теплом…
Помню всё, и забыть ничего не боюсь
Ни сегодня, ни даже потом!

         А вообще память – удивительная вещь! Она словно огромная книга со многими листочками-воспоминаниями. Стоит только открыть нужную страницу и … Вот на одной из страничек Ира видит свою старую бабушку-гречанку с неизменной папиросой, которая собственными руками построила дом, и которая после Войны вынуждена была, уничтожив все фотографии и документы, скрывать свою национальность.
На следующей странице маленькая школьница Ирочка целый день бродит по солнечной Ялте, скачет по ступеням её крутых улиц, плещется в прибое и только под вечер попадает в дом своей волнующейся тётушки, правдоподобно сочиняя историю об опоздавшем автобусе.

Поздний вечер удивительно хорош,
В глади моря отражается звезда.
Даже Парус так на гриновский похож
Будто каменным и не был никогда.

А вот она, уже старшеклассница, в компании своих сверстников лихо отплясывает в клубе на танцах. А эта страница – её родной дом и дворик-сад, а сама она, ловко взобравшись по веткам старой яблони, срывает её сочные плоды. На следующей страничке – её путешествия по Бахчисараю и Херсонесу.

Солнце светит и день чудесен,
Тихо к берегу льнёт волна.
По развалинам Херсонеса
Целый день гуляю одна.

А на этой странице Ира с компанией друзей поднимается по узкой тропинке в горы, и стоя на вершине скалы, захлёбываясь восторгом и ветром, чувствует себя птицей! А рядом Он, её первая любовь. И от этого сердце стучит ещё сильней и радостней.

Закрыв глаза, сама искала
твои смеющиеся губы.
И ангелы на небесах
трубили в золотые трубы!

Память услужливо открывает страницу за страницей…
И вот уже Ирина видит себя студенткой филфака Одесского университета, но эти воспоминания омрачены болью, которая, сковывая движения, становится всё сильней, мучительнее и заставляет учиться заочно.

Я берегу от посторонних,
В глубинах прячу тяжкий стон.
Моей души упавший звон
Чужого слуха не затронет.

Если сейчас современному молодому человеку назвать имя Павки Корчагина, оно ему ничего не скажет, а нам, старшему поколению, это имя говорит о многом. О несгибаемой воле и мужестве, о борьбе с собственным недугом и высокой нравственности, о человеке, который, не смотря ни на что, выстоял и остался Человеком. Именно образ Павки Корчагина возникает в памяти у тех, кто общается с Ириной Егоровой.

Мне бы песню задушевную сложить,
Да с чужой дороге вовремя свернуть,
Мне бы так хотелось жизнь свою прожить,
Чтобы добрым словом вспомнил кто-нибудь…

Ира так и живёт вместе со старенькой мамой в своём ветхом, покосившемся домишке, превратившимся для неё в клетку и составляющим весь её внешний мир. Внешний. Но не внутренний, в котором нет границ и пределов! Там она такая, какая есть – умная, утончённая, общительная, много читающая, прекрасно понимающая проблемы политики и экономики, интересная собеседница, мудрая учительница, верная, надёжная подруга и прекрасный поэт. Ей не бывает скучно. Она много читает, виртуально путешествует с телевидением по разным странам и континентам, изучает греческий и английский языки и, конечно, пишет стихи.
         Её дом открыт людям. В нём постоянно звучат детские голоса, потому что Ирина помогает выполнять домашние задания деревенским ребятишкам, и не только малышам, но и старшеклассникам, и не только по языкам, но и по математике, физике и другим дисциплинам, исполняя совершенно бескорыстно роль репетитора. Вот только бы боли поменьше да лекарства бы подешевле. А мечта есть. Встать бы! Пойти бы! Поехать бы к друзьям, на фестиваль, на выставки! Но, увы, невыполнима мечта. Впрочем, есть мечта и более реальная – хорошо бы компьютер, хоть старенький, и доброго волшебника, исполнившего эту мечту. А пока общается Ирина с друзьями по телефону и пишет, измождёнными болезнью руками, светлые, добрые и мудрые стихи.

И неба высь искрится по-иному,
Спешит из почек новая листва,
Поёт скворец, соскучившись по дому,
А на бумагу просятся слова…
 
(Ирина будет рада общению по телефону 8 (о6554) 64-4-64
8 099 46 91 020

21. Мы - вместе!
Наталья Бедная
               
(Краснодарской краевой творческой газете инвалидов и ветеранов «Рассвет» - 20 лет).
 
Пути Господни неисповедимы. Разве я могла лет десять назад подумать, что мне посчастливится прикоснуться к литературному творчеству: писать стихи, сказки, статьи?!

Решив организовать группу самоподдержки людей с таким же  диагнозом, я стала искать друзей по обстоятельствам жизни. Кто-то дал мне номер телефона Людмилы Зайцевой. Я сразу же позвонила и предложила  общаться. Она душевно откликнулась. Мы стали перезваниваться. Люде было очень тяжело.  Стараясь её поддержать, я рассказывала о возможности реализовать себя хотя бы в рукоделии. Она соглашалась со мной. Это позже, и не от неё, я узнала, что  Людмила – поэт и прозаик, член Союза российских писателей, постоянный и любимый автор краевой творческой газеты инвалидов и ветеранов «Рассвет». Честно признаюсь, я посмеялась над собой – предлагала ей заняться рукоделием!

Скромность и трудолюбие этой хрупкой женщины были поистине удивительны. Она выпустила несколько книг и поэтических  сборников. Одну из первых своих книг, «Имена», Люда подарила мне, когда мы встретились в клубе инвалидов-колясочников. Тогда я впервые увидела её. Мне было обидно и горько сознавать, что такую молодую и красивую женщину поразила коварная, неизлечимая болезнь.

Сборник стихов «Имена» я прочла на одном дыхании. Это было настоящим потрясением! В поэтических строчках столько боли, столько нерастраченной любви! Стихи написаны  мрачными красками, лишь между строк можно разглядеть проблески света. От такой исповедальной поэзии я была под впечатлением долгое время. В моей душе творилось что-то невероятное. Хотелось кричать от сознания своей беспомощности, видя страдания этой милой женщины.

Неожиданно я стала записывать свои мысли. Причём в стихотворной форме. Что это стихи, даже не могла и подумать. Показала  записи своей подруге, она в свою очередь –  знакомому филологу, который написал заключение, что это  в е р л и б р: стиль потока сознания, расшатанная строфа и рифма в порядке  исключения, как украшение. Так, благодаря поэзии Людмилы Зайцевой, которая разбудила во мне литературные способности, я приблизилась к началу своей творческой работы.

Постепенно судьба свела меня с не менее интересными людьми: Ольгой Харламовой, Татьяной Чурбановой, Татьяной Ивановной Литовченко, Светланой Афанасьевной Медведевой. И, наверное, опять же не случайно то, что все они были авторами Краснодарской краевой творческой газеты инвалидов и ветеранов «Рассвет».  Статьи Т. Чурбановой,  члена Союза журналистов, выделялись профессионализмом.   Творчество О. Харламовой   бередило душу и сердце. В стихотворениях Т. И. Литовченко – необъятность кубанских полей и шум листвы тополей. Поэзия и проза С. А. Медведевой отличались высокой художественностью и познавательностью. Мне было невероятно интересно общаться с ними. У этих авторов  было чему поучиться. Но кроме литературного таланта все они обладают талантом жить. Я училась у них быть стойкой, перенимала опыт и жизненный, и  творческий.

Особую роль в моей творческой биографии сыграла Светлана Афанасьевна Медведева. Она научила меня понимать, что такое классическое стихосложение, ритм, рифма. И когда бы я ни позвонила Светлане Афанасьевне (а звонила я ей каждый день, даже если у меня не было вопросов, я их придумывала и обращалась за помощью),  на любой вопрос всегда получала ответ. Меня тянуло к ней как магнитом, охватывало желание познания чего-то нового. Благодаря такому общению я многому научилась, пришла уверенность в собственных силах, вновь и вновь возникало желание творить.

Однажды меня пригласили на открытие Литературной гостиной  газеты «Рассвет», это было в 2002 году. Не раздумывая,  поехала на встречу, которая проходила во дворе, под высоким старым абрикосом. Был третий день октября и довольно прохладно. Но я, впервые попавшая на такое мероприятие, сидела и затаив дыхание слушала, боясь пропустить хотя бы одно сказанное слово. Здесь я увидела Николая Николаевича Замкового, главного редактора газеты. Он показался мне большим и сильным, несмотря  на то что передвигался, опираясь на костыли. Наталья Владимировна Козырева, редактор, старалась быть незаметной. Хлопотала Надежда Павловна Замковая, добродушно улыбаясь, предлагала гостям горячий чай. На происходящее вокруг я смотрела как бы со стороны. В какой-то момент мне показалось, что я здесь совершенно случайно. Но я  ошиблась. Эта «случайность»  стала постоянством. И вот уже много лет подряд я спешу  на все мероприятия, проводимые редакцией. Здесь я
чувствую себя как дома. Да и что может быть дороже встречи  с людьми, которые искренне рады  общению!

Литературные гостиные стали проходить торжественно, с присутствием именитых гостей. Приезжают авторы со всего края, часто целыми делегациями, привозят концертные номера. Каждая встреча в «Рассвете» – это событие не только в масштабах города и края, но и в судьбах авторов, знаменующее этапы их творческого пути.

«Рассвету» – 20. Надеюсь вновь встретиться с авторами, с которыми общаюсь на страницах газеты, искренне радуясь, когда вижу знакомые имена: Татьяна Пашкова, Алексей Циплухин, Анна Вартанян, Алёна Галуза, Виктор Деревянко, Ирина Вединова, Людмила Нацевич, Елена Кравченко, Тамара Степанова, Валентин Мельников, Сергей Белый, Евгения Позднякова и многие другие.

Кстати, Евгения Позднякова с х. Трудобеликовского, прочитав мою публикацию «Моя история», сразу же позвонила мне и со смешанным чувством огорчения и разочарования стала шутливо выговаривать: «Наташа, зачем ты опубликовала эту статью? Пусть бы ты оставалась загадкой для всех! Не надо было о себе так  писать, – и уже с грустью добавила: – И за что же нам, хорошим людям, так  достаётся?». А я считаю очень важным рассказывать о
себе, объединяя людей в чувстве сопереживания, которое придаёт всем нам сил для преодоления жизненных невзгод. Мне не хотелось бы, чтобы получилось так, как на поминальном обеде после похорон Людмилы Зайцевой, когда для некоторых присутствующих в тот день стало открытием, что Люда  была не просто человеком, стоически сопротивлявшимся судьбе, но и большим писателем. И пусть все знают, что за  нашими строчками скрывается физическая и душевная боль, знают то, как они нам достаются. Пусть не только помнят
произведения Светланы Летт из Новороссийска, но и знают, как трагически она уходила. Последняя запись в дневнике Светланы: «Господи, как хочется жить!». И следом уже неразборчиво: «Господи, да когда же это закончится? Мне уже ничего неинтересно…». Страдая от невыносимых болей, теряя самообладание, она просила друга Володю: «Прошу тебя, ради нашей дружбы попроси сделать мне укол…». На что Володя, глядя ей в глаза, сдерживая дрожь в голосе, тихо ответил: «Никогда». Об этом меня убедительно просила написать Надежда Петровна Шаповалова, принявшая большое участие в судьбе Светланы Летт.
Это надо знать, знать и помнить наших «рассветовцев».

«Человек создан быть опорой другому человеку, потому что ему самому нужна опора» (Н. А. Некрасов). И мы чувствуем эту опору в нашей газете. Работники редакции и авторы выступают как одно целое в осуществлении творческого процесса на страницах издания. Мы – вместе! И мы будем творить, пока живы, и жить, пока творим.

22. Мячик
Сергей Карпеев
 
Вечерело. Часы, в большой комнате, слегка поднатужившись, звучно пробили полвосьмого. Иван Михайлович, удобно расположившись в кресле, привычно наблюдал, как приятная, светловолосая  девушка в телевизоре   ловко распределяла погоду на большой карте России. Неожиданно дверь скрипнула, и на пороге появилось дочка Ивана Михайловича   пятиклассница  Яна.
- Что, стрекоза, опять с компьютерными вирусами не справишься, помощь моя скорая требуется? – отрываясь от экрана, спросил отец.
- Папочка я знаю, ты очень занят, но я хочу…
- Совсем от рук отбилась, - подала голос мать, высунув из кухни широкое раскрасневшееся лицо, - Слушает только советы разных идиотов, поговори с ней отец, прошу тебя! На уроках она ведёт себя хорошо, а на переменках – ужас!
- С меня смежники на работе так много хотят, - голова кругом идёт, - отозвался Иван Михайлович
- Так переменка же, вот я и переменяюсь,- со слезами в голосе произнесла Яна, - А папу я только попросить хотела, мячик, достать.
- Учительница по литературе мне недавно заявила, что сочинение про луч света в тёмном царстве наша дочь у какого-то Добролюбова списала, я специально узнавала ни в школе, ни тем более в классе у них не одного Добролюбова нет, - Опять вмешалась мать .  Где она этого Добролюбова и нашла только?
- В Интернете, - сквозь слезы пролепетала Яна
- Ну, в Интернете может быть, - тут же согласилась мать,- Только почему этот твой из Интернета с его-то честной фамилией не подумал, что тебе за его компьютерный лепет учительница двойку может влепить? Ты ему, доча, письмо напиши, гневное! Вот прямо сейчас сядь и напиши, а чего откладывать-то?   
Нет, ты подумай, Иван, она нашей девочке двойки совсем не заслуженно ставит, я на неё в РОНО пожалуюсь!
- Так и будут там слушать тебя, - невесело отозвался муж
- Как же не будут? Я их вежливо попрошу перевести учительницу литературы в школу, где учатся дети этих самых сотрудников РОНО, неужели так трудно пойти на встречу взволнованной женщине, да еще к тому же и матери? 
- А мячик достать?!- тихо напомнила дочь.
- Тебе, какой волейбольный, что ли? Так в субботу поедем в магазин и купим, делов-то?    
- Маленький, синенький, с пупырышками.
- Не приставай к отцу, дай отдохнуть, говорят же тебе, что смежники на нем верхом ездят, дай отдышатся-то немножко все же отец родной не дядя на улице?! Купят мячик они, сейчас дети растут так же быстро, как цены в магазине после получки, не угонишься.
- Ты подожди, Нин, тут нашей дочери мяч какой-то особенный понадобился с пупырышками, я и не видел таких никогда! Гм…ещё и синий?!  Что ты думаешь по этому вопросу, Нин?
- А тут и думать нечего позвони своему Громову, он для тебя рыбку золотую из- под земли достанет, за билет на Баскова.
- Золотую, - ухмыльнулся Иван Михайлович, у него на рыбалки дай Бог, чтобы простая в сетях не запуталась.
- На рыбалке! – передразнила жена, - Шляетесь со своим Громовым неизвестно где…А того лоботрясы не понимаете, что от несоблюдения техники безопасности человек может не только умереть, но и родится, так что поосторожней надо в некоторых случаях!
- Не надо звонить Громову, мне сейчас надо…- заканючила дочь, - Достань, пап?
- Успеется, иди, погуляй пока, - отрезала мать и выпроводила Яну за дверь.
- Пожалуй, Нин, зря мы так, просит же дочь, может действительно Громову позвонить?
- Да знаю я, откуда ветер дует. Машка это всё. У той родители из командировок не вылезают. И наша туда же. Сегодня ей мячик, завтра веер из Индии, а послезавтра БМВ к подъезду подавай, аппетит, конечно, во время еды приходит, ну это уж слишком, тебе не кажется?! Купи и достань, достань и купи, мы так с тобой нахлебницу вырастим?
Иван Михайлович устремился в комнату, и целый час лежал на диване, не выпуская из рук свой навороченный мобильный телефон,  подарок Громова ко дню рождения.
- Папа, а у меня для тебя новость хорошая, - протараторила вернувшаяся с улицы дочка, - Мне Машка сказала, как можно от веснушек избавится. На-все-гда! Знаешь как? Очень просто, надо только пойти в лес и опустить лицо в муравейник на пять, шесть сантиметров и всё. Правда, просто?      
- Гм…наверное, ты извини, у меня сейчас голова совершено другим занята, - рассеяно отозвался отец.
- Опять смежники достали? – поинтересовалась Яна, весело улыбаясь.
- Нет, понимаешь, я тут позвонил некоторым очень серьезным товарищам и они…
- Опять сорок лет граненому стакану отмечать будете, в первую пятницу на этой недели? – подала голос жена.
- При чём тут это? – обиженным голосом произнёс Иван Михайлович, что наша дочь просила нас достать? Так вот мне мяч из Голландии привезти обещали, сестра жены Громова туда на стажировку, собирается, а Либенбаум еще и во Франции эту штуку посмотреть обещал, у него там сын…
- Достали нам уже, - равнодушно произнесла дочь и почему-то отвернулась к стене
- Чего достали? – не сразу понял отец,- Мячик с пупырышками?
- Как достали? Кто! – изумилась мать, - Отец тут из сил выбивается, а она заботу не ценит ни сколько. Твоё, Иван, воспитания! Вырастил на свою голову, пожинай теперь плоды ядовитые!    
- Очень просто,- рукой. Колька из шестой квартиры на дерево залез, я его попросила. Мама, а мы перед сном чай пить будем, с конфетами, а?

23. Нас предали, нас продали
Леонид Терентьев

 

  Труд во спасение

   Варвара Григорьевна Исаева, в годы войны потерявшая зрение, вернулась в полуразрушенную родную Евпаторию в октябре
1945-го. Незадолго до того на Урале она вступила в местное отделение Всероссийского общества слепых, вела активную работу среди незрячих.   

   Посоветовавшись с друзьями, решила и в Евпатории создать подобную организацию. В горсобесе получила координаты инвалидов, расспросила знакомых — и вскоре состоялось первое собрание. А затем она была избрана председателем бюро первичной организации.

  В ту пору главной проблемой инвалидов по зрению было трудоустройство. Молодые парни, вернувшиеся с полей сражений, никак не могли смириться с ощущением своей беспомощности и ненужности.

   Предложила как-то Варвара Григорьевна воспользоваться
услугами своих подопечных председателю местной артели инвалидов «Возрождение». Тот - ни в какую: много ли от слепых пользы?! Исаева сама села за станок. Получилось. Вскоре семь членов общества уже трудились там на рабочих
местах. Позже присоединились другие. Делали булавки, хозяйственные сетки, коврики. Продукция не ахти, но спросом пользовалась. Главное же, незрячие возвращались в строй, восстанавливали веру в свои силы.
 
   Осуществлялась одна идея, рождалась новая. Муж подруги Андрей  Онуфриев, массажист по
специальности, взялся  обучать незрячих столь нужному ремеслу. Долгие годы после того уже далёкого 1947-Го несколько человек умело лечили отдыхающих здравниц своими особо чувствительными пальцами.
   По мере роста  организации и её авторитета всё чаще стала появляться
мысль о необходимости собственного учебно-производственного предприятия. Такие уже работали в Ялте, Керчи, Симферополе, Феодосии.

   Эту дату помнят многие: 16 октября 1957 года на углу улиц им. Матвеева и Морской (ныне им. Караева) в строй вступил Евпаторийский филиал Ялтинского УПП. Не заставил себя ждать и первый заказ - ремонтный завод просил изготовить конверты для документов. Потом аптечному управлению позарез потребовались
коробки для лекарств, кондитерским предприятиям Симферополя и Алушты - упаковки для конфет и тортов...
 
   Многие трудились на дому. Отлично помню, как вся наша семья во главе с мамой, инвалидом первой группы, по заказу химического завода соседнего города Саки клеила кульки для отбеливателя «Персоль». Потом продукцию у нас забирали - и неплохо оплачивали.

     Росло количество работающих, объем сырья и готовой продукции, и   помещение предприятия стало слишком тесным. В 1960 г. УПП переехало в новое просторное здание на улице Интернациональной, официально отделившись от "прародителя" - территориальной первичной организации Украинского товарищества слепых (ТПО УТОС), объединявшей с тех пор лишь неработающих инвалидов.

  Радостное новоселье

  Со стороны может показаться, что потерявший зрение человек полностью
погружен в свое несчастье, и его ничего более не интересует.  Десятилетия я наблюдал (и сам участвовал) жизнь городской первичной организации УТОС.   Вместе с мамой мы учились читать книги, напечатанные рельефно-точечным шрифтом (по системе Брайля), слушали записанные на магнитофонную ленту озвученные книги, а потом готовили вопросы для читательских конференций с бурной дискуссией.

   Бессменный «министр культуры» организации, мама разрабатывала идеи ближних и дальних путешествий. Начинали с родного города, а после Ялты, Бахчисарая, Феодосии вошли во вкус. За пределами полуострова ближе всех оказались Аскания-Нова, Одесса, потом Волгоград, Минск, Брест, города Северного Кавказа, даже далекий Ташкент. Для тех, кто не мог принять участие в поездках, привозили альбомы с фотографиями,  записанные на пленку звуковые рассказы.

  Главные же организационные хлопоты ложились на плечи «вечного» (32 года без перерыва!) председателя ТПО Андрея Андреевича Толстолуцкого. Он и потом, официально уступив «должность», не переставал заниматься делами организации, активно помогая ее нынешнему «шефу».

   Помню общую радость, когда по решению исполкома горсовета от
28 октября 1983 года «для размещения библиотеки и красного уголка городской территориальной первичной организации Украинского общества слепых» нам было выделено цокольное помещение в доме №61 по улице Некрасова общей площадью 252 кв. м, с залом на 60 человек.
Действительно удобное расположение «штаба» слабовидящих и полностью незрячих: рядом трамвайная и автобусная остановки, оптика, аптека, поликлиника, больница.


  На каком языке челобитная?

  На новом месте общество слепых развивалось вплоть до 1991 года. После распада СССР фактически развалилось и прежде процветавшее учебно-производственное предприятие. Прекратилось финансирование деятельности ТПО, а с ним и возможность поездок, приобретения нового оборудования и книг, оказания помощи нуждающимся. Нечем стало платить даже за аренду и коммунальные услуги...
Результат? За неуплату был отключен телефон, праздничные благотворительные обеды с концертами самодеятельных и
профессиональных артистов проходили хотя и при душевном
тепле, но в реальном холоде (в декабре 2005 года силами не то
теплосети, не то жэка были срезаны все батареи отопления). Возникла огромная задолженность перед водоканалом, и жилищная контора давно ни копейки не получала за аренду помещения. Тем более, что за несколько лет все тарифы выросли в как минимум в десять (!) раз.

  Чем платить, если учебно-производственное предприятие, через бухгалтерию которого велись расчеты, обанкротилось? И даже его присоединение к более успешному Керченскому УПП проблемы не решило?

  Но ведь есть деньги, должны быть! Их для каждой непроизводственной организации выделяет центральное правление общества слепых в Киеве. Какую же сумму?

— Мы бы и сами хотели это знать, — вздыхают оба руководителя,  нынешний и бывший.

— Еще в 1998 г., когда я заканчивал работу, нам запретили составлять смету расходов: руководство УПП решило это делать за нас, — вспоминал Андрей Толстолуцкий.

— Даже бухгалтер центрального правления не может разобраться, — дополняет Владимир Павлович Желтов, нынешний председатель. —  Но ведь, помимо зарплаты, 15% общей сметы предусмотрено на содержание помещения!

             Изгнание

   Где они, те деньги, которые спасли бы незрячих от неминуемого изгнания? Мизерные членские взносы? В организации 189 человек, в том числе 25 — жители сел ближайших районов (посещать которых, кстати, давно уже нет возможности). Можно ли на те средства материально помогать больным старым слепым инвалидам, для чего, собственно, и создано общество, да еще и платить по всем растущим тарифам? Заниматься своими прямыми обязанностями активу городской организации стало некогда - искали выход. Пытались обрести финансовую самостоятельность и свой расчётный счёт, на который целевым путём, минуя УПП, могли бы поступать средства из Киева. Да и с потенциальными
спонсорами легче было бы иметь дело. Решение об
этом члены организации приняли на специальном собрании, дважды в столице Украины  утверждали новый
вариант устава, но из-за формальных разночтений законодательств Украины и Крыма (на каком языке писать, крупными или мелкими буквами) статус юридического лица получить не удалось.
Напрасно передавали документы для регистрации в Евпаторийский горисполком, отправляли туда официальные письма с просьбой обратить внимание на нужды инвалидов по зрению,  уменьшить непомерную арендную плату за нежилые помещения.

И вдруг – новый шок. Оказалось, что более четверти века назад официально переданное инвалидам в аренду помещение за спиной  и без ведома незрячих ...продано некоей бизнес-фирме. В исполкоме беспомощно подтвердили, что ситуация необратима и пора
вышвыриваться. Вместе с ценнейшей библиотекой  озвученных и рельефно-точечным
шрифтом напечатанных книг, тифлотехническим оборудованием для слепых. Вместе с обширными несбывшимися планами и надеждами.  Но куда? И, главное, за что и почему?! Нас предали, нас продали...

  С лета 2007 года организация ютится в небольшой комнате того самого на ладан дышащего учебно-производственного предприятия, от которого когда-то мечталось отделиться…

   И всё же организация работает: собираются на репетиции участники художественной самодеятельности, на
собрания, беседы, концерты и
праздничные обеды - все члены ТПО; с участием евпаторийских
авторов в Киеве издан сборник произведений «УТОСовцы - творцы высокой духовности».
Хотя замыслов, идей и планов куда больше! Среди них, помимо возрождения былых форм деятельности и  разработки новых, безвозмездная медицинская помощь инвалидам по зрению. Существует же официальное письмо Министерства
охраны здоровья Украины от 20.09.2004 года, где сказано: «Лечение всех глазных заболеваний,
в том числе и хирургическое,
проводится бесплатно».   Увы, пока включить эти расходы в и без того тощий бюджет города не удается.

  ...Недавно узнал: фактически территориальной первичной организации УТОС в городе больше не существует. Ее председатель, единственная «штатная единица», уже много месяцев не получает зарплату и работает, как он выразился, по «укороченному графику»…

24. Наша Галя
Тамара Брославская-Погорелова
               
Наша Галя – это моя самая старшая сестра. Её история удивительна и заслуживает вашего внимания хотя бы потому, что иногда следует посмотреть на жизнь других, чтобы полностью переосмыслить свою.

Родилась она в Новокузнецке, когда мои родители жили в этом большом шахтёрском городе. Мама тогда работала на хлебозаводе, а Галя оставалась дома под присмотром старшей сестры Наташи и бабушки. Может быть, она упала со стула, может еще какая история приключилась, но от ушиба у неё повредился позвоночник, началось его искривление и когда родители кинулись спасать, то ничего уже сделать было невозможно. Так она и росла. Наташа самоотверженно ухаживала за ней, всюду старалась брать её с собой.

Позже, когда семья переехала в Казахстан и поселилась в селе Лозовом, Наташа возила Галю на саночках в школу учиться и на школьные праздники. Везде, где Гале трудно было поспевать, подхватывала ее старшая сестренка. Здесь следует упомянуть немного о Наташе, которая была очень талантливой, умной и доброй. Среди сверстников она слыла умелым организатором. Сама научилась играть на гармошке, была заводилой во всех мероприятиях, могла лучше всякого мужика отбить косу, косила сено, колола дрова и выполняла много других дел, более предназначенных для мужчин, но тех просто не было в селе в тяжёлые военные годы. Когда родители собирались переезжать в город Карасук, что в Новосибирской области, Наташа уже болела, она говорила Гале: «Я с вами не поеду, нет, я останусь здесь, а ты храни мою фотокарточку».

Так оно и случилось, Наташу похоронили, а с ее фотографии позднее Галя заказала большой портрет, который висел в нашем доме на стене. Нам, никогда её не видавшим, так как родились мы уже в послевоенные годы, всегда рассказывали о нашей сестре, которая была из той породы, о которой можно было сказать: «Коня на скаку остановит…». Как же мне было позднее не назвать свою дочь таким красивым и достойным именем Наташа.

Но вернемся к Гале. Когда она окончила семь классов, отец отвез её в город Павлодар, где она стала учиться в техникуме. В те голодные и холодные годы её подстерегла болезнь. Она простыла, на ноге открылся свищ, который потом мама дома залечила ей, окуривая ранку дымом от палёного коровьего рога, вот таким простым народным средством спасла. Рана затянулась, но была она так глубока и болела так долго, что это отразилось на ноге, потянулись жилки, и нога стала короче. Об учёбе не могло быть и речи.

Галя не сдавалась. Она освоила работу таксировщика и работала в период уборки зерна с полей на элеваторе в конторе, но как только напряжение спадало, то её тут же сокращали, и зиму она вынуждена была опять сидеть дома. Пенсию ей, как инвалиду детства платили мизерную, по-моему, восемь рублей. Но что это был за человек, упорная и настойчивая, она поехала в город Омск и там поступила в финансовый техникум. Там же она нашла мастерскую, люди подсказали в большом городе, и заказала себе протезный ботинок. С каким трудом она достигла того, что отбросила костыль, который всегда был при ней, и стала ходить, припадая на больную ногу, но без всякой опоры и посторонней помощи.

Галя с детства хорошо играла на балалайке, она и моего старшего брата Павлика научила немного бренчать на инструменте и как только в городе открылась музыкальная школа, повела его туда. Позднее Павел, после окончания детской музыкальной школы поступил в музыкальное училище в городе Павлодаре и до сих пор не расстаётся с баяном.

Она была для нас всем, одно слово – старшая сестра. Когда мне было невыносимо прожить на пять рублей, которые мне давали на неделю дома родители в годы учебы в техникуме, Галя примчалась ко мне на выручку, спасла моё финансовое положение, потому что я купила туфли за семнадцать рублей и совершенно оставалась без денег. Дома сказать не могла, лишних денег в семье не было, и без копейки в пятнадцать лет  я просто уже не представляла, как мне жить. Позднее она часто навещала меня уже здесь, на Дону, писала мне письма, присылала деньги, которые никогда не были лишними.

Все уже разлетелись из родительского гнезда, осталась Галя, которая ухаживала за родителями, одевала их, покупая им всегда приличные вещи. Она была опорой отцу в долгие месяцы маминой болезни, а когда заболел папа, у него началась гангрена, и ему отняли ногу по колено, мама и Галя ухаживали за ним. Потом они остались вдвоем, мама и Галя. Мама готовила дома обед и с беспокойством выглядывала на улицу, не идет ли уже Галя. Увидев её вдалеке, прихрамывающую и спешащую вдоль улицы, мама успевала опять зайти в дом, посмотреть, все ли она поставила на стол. Потом она рассказывала нам: - «А я побижу, и ложечку положу…», это означало, что она побежит опять в дом, а то забыла ложечку положить к тарелке. Так они и жили вдвоем.

Дом, огород накладывали много забот, на этих двух слабых женщин и Галя вступила в жилищный кооператив. Переехали они в новую квартиру уже без отца. И тут заболела мама. Все, кроме меня, я жила уж очень далеко, накапливали выходные, чтобы приехать и помочь Гале ухаживать за мамой. Но основная тяжесть по уходу за лежачей больной легла на Галины хрупкие плечи. Надо сказать, что в то время она уже работала постоянно бухгалтером в сберегательной кассе. Там ей предоставляли в обед вместо одного часа, два. Она приходила домой, кормила маму, сама ела, не ела, опять спешила на работу. Вечером нужно было перестелить постель для мамы, для чего она просто перекатывала ее на чистое место, поднять-то она её была не в силах. Затем следовала стирка, и на следующий день все повторялось сначала. Мама проболела одиннадцать месяцев.

Сейчас Галя все так же живет в нашем маленьком городке, где похоронены наши родители. Переезжать ко мне она не хочет, сколько я её не просила. Своя семейная жизнь у неё не сложилась. Сватались к ней, но она так и осталась одна. Почти всех своих племянников она нянчила в детстве до той поры, пока они не вырастали или не уезжали из города со своими родителями. Все дети, и свои и чужие относятся к ней с любовью, а детей не обманешь. Она быстро находит с ними общий язык, играет с ними в детские игры, рассказывает старинные, интересные сказки и вскоре оказывается, что лучше друга, чем эта маленькая веселая женщина, у них нет.

Надо сказать, что она никогда не сидела дома во время отпусков. Объездила она и Дальний Восток, была  на Черном море. Она много читала, хорошо вязала, ею было связано нитяное узорное  полотно на всю кровать, а лет этак в шестьдесят, глядя на меня, тоже начала писать стихи, и пишет до сих пор:


***
Мне подарила жизнь моя талант и вдохновение,
Я не скучаю вот ни дня, пишу стихотворения.
Творенье разума, ума во мне всегда витает,
Другие не поймут меня, они того не знают,
Душою я всегда честна, и правилам своим верна,
Иду по жизни смело, я все это сумела.
Творенье дел – есть мой удел, писать и восхищаться,
Быть может, это жизнь моя, быть может, это счастье…

Когда её по праздникам, как пенсионерку, приглашают в сбербанк, заведующая всегда усаживает её рядом с собой, и с благодарностью рассказывает своим молоденьким сослуживцам – это Галина Прокопьевна, которая учила меня азам сберегательного дела. Галя читает им свои незатейливые поздравления, а потом распевает с ними старинные песни, которые знает в большом количестве.

Возле её дома проходят трубы центрального отопления, у которых, под сенью кленов и тополей женщины устраивают посиделки. Никогда здесь не обходятся без Гали, потому что она запевала, и поют они летними вечерами песни допоздна. Бывало, позвонишь ей, уже беспокоишься, не случилось ли чего, а она откликается, мол, да это мы песни пели.

Однажды мы организовали ей поездку в Москву и купили билеты в Большой театр. На сцене шла опера «Принцесса Турандот». Как она радовалась этому подарку.

Иногда злые люди, а они есть и наверно  будут всегда, пытаются обидеть её, мол, несчастная ты. Она всегда на это отвечает, нет, я счастливая, мне Бог дал всё, он дал мне образование и работу, он дал мне большую семью, где меня все любят и уважают, он дал мне пенсию, квартиру и таких положительных фактов у нее в запасе всегда предостаточно. Можете представить, что в 77 лет она делает заказы, чтобы ей в квартире вставили евроокна, застеклили ими балкон и обшили его пластиком. Само по себе это ничего не значит, но немного найдется людей, имеющих такое слабое здоровье и такую тягу к жизни, если учесть, что зимой она почти не выходит из подъезда. Сибирь и холод, скользкие дорожки держат её подолгу в квартире, но когда наступает какой-либо повод, весёлый или грустный, она обязательно читает мне по телефону свои стихи.

Мы все стараемся как-то помочь ей, кто деньгами, то на металлическую дверь добавить, то на новый телевизор и видеомагнитофон, кто помогает ей сменить обои, покрасить пол. Но она все так же, если заведется лишняя копеечка, посылает её тому, кто в тот момент в чём-то терпит нужду.

Вот такая она, наша Галя, для которой я пишу стихи, для которой поём мы песни на подходящие веселые и бодрые мелодии.
В день ее семидесятилетия я тоже посвятила ей свои стихи:

ПОЗДРАВЛЯЕМ С СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЕМ!

Бабушка Галя, прабабушка Галя!
Вспомню, какою была ты, едва ли,
Разве что чёрные очи, как прежде,
Волосы тоже остались в надежде,
Что неудастся проникнуть сединам,
Косы когда-то вились вдоль спины,
Шапкой прическа всегда украшала,
Очень всем нравилась и не мешала.
Помню, всегда ты вязала тихонько,
Нитка за ниткой, беленькой, тонкой,
И получался подзор, покрывало,
Жаль, что осталось с того очень мало.
Вся аккуратна, трудолюбива,
Мыла, вязала, стирала и шила,
Много чего успевала в работе,
В вашей сберкассе была ты в почёте.
Мы на тебя быть похожи хотели,
Только во многом пока не сумели.
Каждый чего-то добился, достиг,
Жизнь длинна, а порою, что миг.
Разве не быстро года пролетели?
Сёстры и братья твои поседели,
Много племянников, правнуков много,
Жаль, папа с мамой не ждут у порога,
Не посидят с тобой, не поворкуют,
Пусть твоё сердце о них не тоскует.
Всю им любовь ты всегда отдавала,
Все покупала, а это не мало,
При общей пенсии в сорок рублей,
Жили не хуже они королей.
Как уж могли, мы тебе помогали,
Кто ближе, ездили, хоть уставали…
Каждый из нас свою жизнь проживает,
Каждый своею тропкой шагает.
Мы за любовь твою все благодарны,
Рады подарок тебе самый гарный
Преподнести и еще пожелать:
Галя, живи ты подольше опять!
Что эти семьдесят! Сто – маловато!
Все мы с тобою, сёстры и братья,
Наши все дети и наши все внуки
Любят тебя, и к тебе они руки
С разных краев протянуть все готовы,
Нежно обнять тебя снова и снова,
Галя, мы счастливы! Любим тебя!
Будь же здоровой! Целуем любя!

25. НЕкрасочный мир
Виктор Ниекрашас

Мальчик лет двенадцати сидел у окна, сжимая, карандаш и что-то старательно выводил в альбомном листе... В комнате было как то серо и неуютно, огромные шкафы с книгами были  пыльными и унылыми... Самым ярким в комнате была не слишком большая картина, на которой изображен желтый подсолнух на фоне синего неба.
В комнату вошла женщина лет сорока.
 - Лука, я принесла тебе молока и печенье- произнесла она и поставила стакан на подоконник.
- Я рисую мама, это у меня слон, о котором ты мне вчера рассказывала!- сказал  мальчик, не поднимая головы от своего рисунка.
- Рисуй мой хороший,- сказала она и поцеловала лоб Луки и едва сдерживая слезы, вышла из комнаты.

Лука лежал в своей кроватке, сжимая в руке плюшевого мишку. 
- Мама, я красиво рисую? - спросил он, немного поднявшись с постели.
- Очень красиво.- задумчиво сказала  женщина, взглянув на рисунки своего сына.
- Мама, а я придумал, почему гномы из сказки, всегда работают - они хотят купить Белоснежке слона! Она будет рада... правда, мама?
Женщина обняла своего сына и слезы катились осенним дождем.
- Будет рада,- прошептала она - спи мой хороший, спи.

- Мама, а мы сегодня пойдем гулять? - спросил Лука, сидя у окна, что-то старательно рисуя.
- Нет, сегодня прогулок не будет, мы с тобой должны дождаться, когда приведут твою собаку.- сказала женщина.

Женщина подошла к мужчине в синей форме, и расписалась, в каких-то бумагах.
- И здесь распишитесь, что согласны с тем, что ваша собака- поводырь имеет все прививки и  становится к нам на учет, все спасибо...
- Ура!!! Кричал радостный Лука, обнимая огромного лабрадора,- Дафна вернулась, Ура!!!

26. Олина радуга
Смелов Дмитрий

1.

Сейчас, по прошествии времени, я все же решился записать историю некоторого периода моей жизни, столь потрясающе переменившего меня, что даже много лет спустя память о нем не оставляет меня и на день.
Какую цель преследую я, коротко и бегло знакомя вас с моей историей? Наверное, как и у большинства рассказчиков, цель моя - быть услышанным.

Прожив несколько лет в браке, мы с женой решили обзавестись детьми, вернее, одним, для начала. Вот здесь и выяснилось, что детей мы иметь не можем. После неоднократных визитов к докторам, различных анализов и всего, что составляет такие визиты, мы с женой прочли совершенно фантастическое заключение врачей, сводящееся к лаконичному диагнозу: "необъяснимое бесплодие при ненарушении детородных функций". То, что для нас звучало неестественно, особенно для меня, с моим аналитическим складом ума, врачам было не в диковинку - им не раз приходилось сталкиваться с необъяснимым в своей практике. Конечно, нас утешали примерами двадцатилетних бесплодных браков, когда вдруг, как в сказке, наступала беременность, я же, слушая подобные врачебные истории, представлял соседа, напарника по работе, или любого другого осеменителя, с кем женщина после долгих лет замужества решалась изменить супругу. Ирина плакала. Отчасти умиляясь описываемым в байках чудесам, отчасти из жалости к нам. "Вспомните, хотя бы, Авраама и Сарру, - пророчески вещал нам седовласый старичок в докторском халате. - В пожилом возрасте их, даровал Господь им ребенка".

2

 Очень ясно помню тот осенний день. Мы с Ириной должны были ехать в детдом, забрать удочеряемую девочку и подписать оставшиеся бумаги. Без малого, целый год объезжали мы областные детские дома в поисках подходящего ребенка. Подходящего подо что, к чему? Естественно, подходящего к идиллическим мечтам о детях. Ребенок должен был выглядеть премило: вьющиеся белые волосы, большие и чистые глаза цвета неба, каким оно было над Экзюпери, когда он встретился с Маленьким принцем, чуть вздернутый носик и пухленькие губки, причем нижней обязательно полагается быть пухлее; он должен быть не плаксивым, покладистым, лучиться счастьем, ну и так далее. Лапочкой то есть.
А на деле выяснилось, что практически все усыновители искали наш идеал, находили и перед самым нашим носом уводили его. Ирина стала оставлять директорам интернатов номер домашнего телефона, намекая, что в долгу мы не останемся, если нам дадут знать, когда в интернат поступит ребенок, отвечающий вышеперечисленным приметам и качествам. Наконец-то, нам позвонили из Н-ского детдома и заговорщицким голосом уведомили, мол, идеальный для вашей семьи ребенок найден. И действительно, ребенок, пятилетняя очаровательная девчушка, отвечала большей части наших запросов. После смотрин я начал оформлять нужные документы, почти разоряясь на взятках разным чиновникам, директорам и начальникам бесконечных отделов "всегонасвете", чтоб положительно и без проволочек разрешить дело об удочерении.

И вот наступил день, на который мы с женой назначили благородное изъятие несчастного ребенка из утробы государственной машины по превращению цветов жизни в репей и крапиву.
Я уже собирался выйти на улицу, завести автомобиль и, закурив, подождать в нем, пока Ира завершит свой туалет, как у нее зазвонил мобильный.
"Алло. Да. Да... Ах... - с телефоном ходила Ира по комнате, и по ее взволнованному лицу я понял - что-то случилось. - Конечно, еду". Звонила сестра Ирины - у их мамы сердечный приступ. "Придется тебе ехать одному, - Ира посмотрела на меня, - забирать девочку. Дай сюда документы". Ира взяла из моих рук бумаги на удочерение и, расписавшись в необходимых графах, сказала: - "Все, только твоей подписи не хватает да интернатовских руководителей".

"Подвезти? Успеется еще в детдом", - предложил я. "Такси вызову. Ты езжай, - спешно собираясь, ответила Ира и пошутила: - Без ангелочка не возвращайся". Я невесело улыбнулся и парировал: - "Последнего ангела я задушил вчера, в очереди за героином".

3

Несмотря на прошедшие ...дцать лет с момента распада СССР, трехэтажное здание Н-ского детдома, на крыльце которого директор и воспитатели встречали меня почему-то с цветами, оставалось все также по-советски казенно чужим, без малейшей претензии на домашний уют. "Всякий народ достоин своего правителя", - неизвестно откуда возникло в голове чье-то высказывание. "А если к детям, тогда "что посеешь, то и пожнешь", - развлекался я подбором цитат и поговорок, пока в составе усыновительно-удочерительной процессии поднимался на второй этаж. Я привез с собой нехитрые гостинцы и подарки воспитанникам детдома - шоколад, конфеты, собранные по друзьям и знакомым игрушки, причем один из друзей мне так и сказал: "Забирай. Все одно - выбрасывать". Хоть и недорогими были привезенные мной подарки, но свертков набралось прилично, каждый из педагогического коллектива нес не по одному пакету.
Это, как я понял, традиция такая, если посещаешь вдруг, по собственной надобности, детдом - приходить с подарками, будто налог какой платишь детям, либо стыдливо откупаешься. Вот только от чего, от совести?.. Тоже мне, индульгенция.
"А дортуары у вас на третьем этаже?" - спросил я директора, чтобы хоть что-то сказать. "На втором, на втором. Пописать - это на втором", - угодливо подсказал мне директор, невысокий лысеющий мужчина, хлопая глазами за линзами очков в золотой оправе. Я заметил, что у всех сопровождавших меня, очки были неизменным атрибутом. "Спальни, спрашиваю, на третьем этаже?" - повторил я директору свой вопрос несколько по-другому и тут же отвернулся от него, так как он, смущаясь, начал краснеть. "А... Спальни... Да, наверху... Третьем..." - едва слышно ответил настоятель интерната. Оставшуюся часть пути все молчали.

На втором этаже, полукругом от коридора с высоченным потолком, располагались классы и кабинеты воспитателей. В коридоре, построенные двумя короткими шеренгами, нас встречали воспитанники. С ними находилась полная женщина, тоже в очках, властно распоряжавшаяся порядком построения детей, да и вообще, порядком. "На работу, в Н-ский детский дом-интернат, требуется педагог-воспитатель. Основные требования: наличие очков и педагогический стаж", - составил я мысленно объявление.

- Здра-а-асьте, -вуйте, -те! - нестройным хором приветствовали своего гостя дети.

- Здравствуйте, здравствуйте, - ответил я.

Желая быстрее покончить с еще одним ритуалом посещения детского дома и не затягивать официальную часть, я опустил свертки с гостинцами на пол, перед детьми. Остальные взрослые сделали то же самое.

4

Мысли о том, что с Ирининой мамой и где сейчас они обе, несколько отвлекали меня от действительности, а дети, тем временем, с гомоном разворачивали шуршащие свертки или разрывали, не умея их развязать. Отыскав взглядом девочку, за которой приехал, я наблюдал ее поведение. Усевшись на пол, белокурое чадо уместило у себя между ног два нераскрытых пакета, а ручками уже тянулось за обвязанной лентой блестящей коробочкой. "Что ж, все дети такие", - успокаивал я сам себя, так как увиденное меня немного разочаровало. Девчушке еще не сказали, что я приехал забрать ее домой, и она не замечала меня, не старалась вести себя скромней и не заговаривала с "папой".

"Тииише, дееетии!" - раздался горноподобный голос дородной женщины властвующей над общим порядком. Все на мгновение замерло, даже мысли в моей голове прекратили всяческое движение. Но через секунду ребяческий гвалт возобновился, как ни в чем не бывало. Однако, в эту самую секунду тишины, в дальнем конце коридора что-то шлепнулось, раздался звук, похожий на звук от упавшего бильярдного кия, и звонкое:

- Ай!..

Тучная женщина, бросив на директора взгляд, моментально заспешила в конец коридора. Я отправился за ней. Не то, чтобы я всегда следовал на "Ай", но исключительно из любопытства. Женщина скрылась за дверью туалета. Войдя следом, я нашел женщину стоящей перед опирающейся на костыли, хрупкой бледной девочкой в очках. "Будущий учитель", - мелькнуло в голове. Девочка держалась за левую щеку и виновато, по-щенячьи, исподлобья смотрела на толстуху. "Вы ударили ее? - задал я вопрос, не глядя на женщину и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Оставьте нас". Воспитательница, подойдя ко мне, зашипела: "Вы ничего не понимаете. Вы абсолют..." - "Оставьте нас", - перебил я ее. Фыркнув, женщина с демонстративным видом собственного достоинства, удалилась, единственно, что, не хлопнув дверью.

5

- Здравствуй. Я Дима.

- Оля, - оправляя зеленое застиранное платьице и не поздоровавшись, представилась девочка, изучающе рассматривать меня.

- За что тебя ударила эта?..

- За дело. Не ругайте Светлану Игоревну, она хорошая, - вздохнув, девочка прислонилась спиной к кафельной стене туалета, чтоб не стоять на костылях во время разговора.

- Интересно, за что же хорошие женщины бьют девочек? - с ответным любопытством я разглядывал Олю, странно, но я ни разу не видел ее в интернате, хоть и бывал здесь за последние два месяца довольно часто и, пусть визуально, я невольно успел запомнить всех воспитанников: - Почему я не знаю тебя, ты - новенькая?

- Не новенькая, уже три месяца здесь. Задержа... - девочка закашлялась. - Задержалась я тут. Почти год меня возят из одного детдома в другой. И везде я жила не больше месяца. Наверно, этот детдом последний.

- В чем причина? Не уживаешься? - я посмотрел на часы, мероприятие затягивалось, а еще и с Ирой неизвестно что.

- Какие точные слова... Не уживаешься... - задумчиво повторила Оля. - Пожалуй, что так и есть.

"Пожалуй?" - изумился я про себя. Когда это дети начали употреблять подобные речевые обороты? Необычный ребенок.

- Сколько тебе лет?

- Девять.

- Так за что тебя ударила воспитательница? - обычной или необычной была Оля, а пора было завершать разговор, забирать свою падчерицу и ехать к Ирине.

- А я вас знаю, - склонив голову на бок, улыбалась девчонка. - Вы - Хрущик.

- Кхм... Кто я? - я даже немного опешил. - И откуда ты можешь меня знать?

- Хрущик. У вас ботинки скрипят. Вот я про себя и прозвала вас Хрущиком, не придумала ничего к слову "скрипеть", - объясняла Оля. - Я вас два раза видела, когда жила в других детдомах. Вы с какой-то красивой тетей все приходили детей смотреть. Я уже и забыла вас, а вы на часы посмотрели, я и вспомнила!

- Отчего же?

- Вы так забавно губами шевелите, когда время смотрите, хи-хи! - прыснула девчушка смехом. - Опаздываете?

- Опаздываю, - раздраженный ее смехом надо мной, буркнул я и совсем было собрался уйти.

- У вас все в порядке? - в туалет заглянул встревоженный моим отсутствием директор и, внушительно посмотрев на девочку, сказал - Ольга! Не морочь дяде голову!

- Вы хо.. хотели сказать, не морочь го.. го.. голову Хрущику? - заливалась звонким смехом девочка. - Хи-хи!

- В порядке. Пара минут, - выходя из себя от дразнящейся девчонки, сквозь зубы просипел я директору, и когда тот закрыл за собой дверь, обернулся к Оле и едко съехидничал, передразнивая ее: - Да, он хотел сказать, Кастелянша, не морочь Хрущику голову!

Хоть девочка и не знала слова "кастелянша", по ее внезапно прекратившемуся смеху и дрогнувшим губам я увидел - она поняла, что это прозвище я ляпнул ей исключительно из-за перемотанных синей изолентой деревянных костылей, на которые она опиралась.

- Кос... Кост... - непослушными губами Оля пробовала повторить новое для нее слово.

- Ладно, забудь. Извини меня, - быстро пробормотал я и направился к двери, желая стыдливо ретироваться. - И Светлану - как ее там? - прости, Оля.

- Нет, вы все верно сказали. Это вы за Хрущика... Так и надо... Что посеешь, то и пожнешь, - услышал я, когда уже почти вышел из туалета, да так и замер, уставившись в дверной лист фанеры и держась за никелированную ручку. - А остальное... Бог простит.

- А есть он, Бог-то твой? - усмехнулся, не оборачиваясь, я, вспомнив ее костыли.

- Есть, - спокойно ответила она.

- Расскажешь? - выдержав паузу, задал я вопрос, не отпуская ручку двери.

...

Поскольку с ответом Оля замешкалась, я уж было намеревался повернуться к ней, как, внезапно, ясное осознание той причины, по которой она молчала, заставило меня оцепенеть. Эта девочка взвешивала в своем крохотном сердце - стоит ли делать то, о чем я ее только что спросил, не будет ли в очередной раз истоптан хрупкий бисер её доверия, достоин ли я этих детских откровений? Эта маленькая девочка, ребенок, оценивала меня таким, какой я есть, каким предстал перед ней во всей пренеприятной нынешней ситуации. Никогда в жизни не доводилось мне держать такого страшного экзамена, пройти который предстояло именно сейчас. И никогда у меня не было экзаменатора, которого бы я робел, который смотрел бы на меня сердцем, а не рассудком, и сейчас... Сейчас я неподвижно стоял, ощущая спиной взгляд девятилетней Оли, внутренне сжавшись в ожидании и вцепившись побелевшими пальцами в туалетную дверную ручку. Металл ее казался мне все горячее, а под рубашкой я покрылся цыпками от какого-то жуткого сквозняка, которого не замечал раньше. Кроме, безразличного к происходящему, журчания сломанного сливного бачка, ничто не нарушало воцарившейся холодной тишины. И тут все кончилось. Напряжение ожидания вдруг исчезло и сменилось теплом расслабляющего спокойствия. Я стоял перед дверью, опустив голову и слегка улыбаясь, когда услышал не по-детски серьезное:

- Расскажу...

6

Все, что я описываю здесь, произошло очень давно, и многое стерлось из памяти, поблекло, выцвело. Но во мне все еще свежи воспоминания о том самом дне и некоторых последующих событиях. О них и осталось вкратце рассказать. Что было дальше?

А дальше случилось вот что. После того, как я категорически отказался забирать из детдома ту девочку, за которой приехал, но изъявил желание переоформить документы на удочерение Оли, директор интерната и слушать меня не захотел, грозился публичным скандалом и обещался напечатать о моем нахальстве и "чертсвости" души материал в "Н-ском рабочем". Но у любого директора есть вышестоящие директора и в нашем городке все так же любят взятки, благодаря чему уже через неделю мы втроем, я, Ира и Оля, ехали из Н-ского интерната к себе домой.

Олины костыли - родовая травма бедра - оказались цветочками перед истинной нашей трагедией. С мамой Ирины все обошлось хорошо, в принципе, ничего и не было, простая межреберная невралгия, принимаемая большинством пожилых людей за инфаркт, но вот Олин диагноз звучал грозно, да таковым он и являлся - миеломонобластный лейкоз.
Не нашедшая в себе силы бороться дальше с неукротимой до конца болезнью дочери, Олина мать сдала ее органам опеки, а те отправили Олю в специализированный интернат для больных детей. Но интернат отказался принять ребенка за отсутствием мест. Тогда Олю перевезли "на время" в другой детдом, в котором она пробыла около месяца. А оттуда в другой. Ее так и возили по интернатам, отталкивая от себя - руководство каждого детдома опасалось, что девочка умрет именно у них и тогда им будет несдобровать, ведь по закону она не могла быть принята и содержаться в обычном интернате для сирот, в котором она не получит надлежащий медицинский уход. Но всякий раз, когда ее перевозили, с ней шла и сопроводительная директива, обязующая принять Олю. И принимали. Но лишь затем, чтоб тут же, всеми правдами и неправдами, добиться ее перевода в другое детское учреждение для сирот, так как начальство интерната понимало: случись что с Олей, тогда те, кто выписывал сопроводительные бумаги приказывающие принять ее, отвертятся, а отвечать придется непосредственно руководству детдома.

Так и путешествовала Оля по всем детским домам области, в одном из которых она и заметила меня с Ириной. Как получалось, что я ни разу не увидел ее? Во время посещения детдома посторонними лицами, Олю прятали - наказывали ей бесшумно сидеть в каком-нибудь подсобном помещении или в спальне. В день моего визита в Н-ский интернат, Оля нестерпимо захотела в туалет и, нарушив запрет воспитателей, выбралась тихонечко из спальни, стараясь не привлечь ничьего внимания. В туалете она оскользнулась и ее "ай", вместе с шумом упавших костылей, изобличили ее незримое присутствие.

Можно ли назвать то время, которое Оля прожила в нашей семье, счастливым? Несомненно. И счастливым-то его, возможно, назвать единственно оттого, что мы это время жили по-настоящему. Жили ради жизни. На лечение Оли уходили все наши, с Ирой, деньги, но и их не хватало. За два года мы продали машину и разменяли свою трехкомнатную квартиру, выменивая на мертвые предметы драгоценные недели жизни для Оли. По выходным мы выбирались за город, совсем недалеко, на приглянувшийся Оле, а затем и полюбившийся всем нам огромный холм, с которого открывалась прекрасная панорама на пестрое разнотравье незасеянных окрестных полей и зеленый гребешок далекого леса, иногда кажущийся синим. А если вдруг нам приходилось увидеть радугу, Оля серьезно смотрела на меня и спрашивала: "Помнишь?" Только после того, как я отвечал, что я все помню, Оля делалась опять беззаботно веселой и начинала щебетать о чем-то совершенно постороннем.
А зимой мы любовались искрящимся и мерцающим белым озером, в которое превращались занесенные снегом поля и случившийся ветер - точно так, как он летом гнал перед собой волны густой травы - перекатывал зимой снежные волны, лениво перемещая их на небольшое расстояние. Или можно было вечером смотреть на небо, когда оно выдавалось чистым от облаков и красовалось перед нами блестящими звездными огоньками. Так я узнал, что если смотреть на две неподвижные, расположенные рядом звезды, то начнет казаться, будто одна звезда летит.

7

Оля умерла спокойно, во сне. Последние дни она проспала целиком, под обезболивающим действием морфия.

Когда в больничной палате Оля последний раз пришла в сознание, она долго лежала молча, о чем-то сосредоточенно думая. Наконец, повернув ко мне свою безволосую голову, Оля ни с того, ни с сего, проговорила:

- Ты никогда не говорил мне, веришь ли тому, что я тебе рассказывала.

- Я... Верю, Оля.

- Это хорошо. Ты верь, - за все два года, что мы прожили одной семьей, Оля ни разу не назвала нас "мамой" и "папой", а напротив, обращалась всегда на "вы", кроме нечастых случаев, когда она становилась вдруг не по летам взрослой и рассудительной, а я чувствовал себя рядом с ней ребенком. - Открой, пожалуйста, окно.

- Зачем? - поднимая жалюзи, полюбопытствовал я.

- Хочу увидеть радугу.

"Откуда взяться радуге?" - рассматривал я скучнейший пейзаж больничного городка, видимый из окна. На улице стоял один из редких теплых дней, которые выдаются во время короткого северного бабьего лета.
Не найдя взглядом того, что искала, Оля отвернулась от окна.
В палату вошла медсестра, держа в руках горячий кофейник, принесенный мной из дома вместе с кофеваркой. Уже несколько суток мой организм держался на тонизирующем кофеине, позволяющем не заснуть окончательно в обтянутом дерматином кресле, рядом с Олиной койкой, а только изредка погружаться в тревожный дремотный туман.

- Спасибо. Поставьте там... - неопределенно махнул я рукой.

Пройдя в угол палаты, медсестра поставила кофейник на белую ламинированную тумбочку и сняв с кофейника крышку, вдохнула аромат свежесваренного кофе.

- Не хотите сейчас? - предложила мне медсестра, закрывая кофейник. - Я налью себе.

Не слышав ее предложения, я смотрел на Олю. На бескровных Олиных губах играла слабая улыбка, ее впалых бледных щек коснулся едва приметный румянец, а увлажнившиеся глаза заблестели счастьем.

- Оля? - обеспокоенно привстал я с кресла.

- Радуга... - произнесла Оля, неподвижно смотря в угол, где рядом с тумбочкой стояла медсестра.

"Морфий" - пришла ко мне унылая мысль.

- Подойди, подойди, - нетерпеливым жестом Оля подзывала меня к себе. - Я покажу.

Подойдя к изголовью Олиной кровати, я присел рядом так, чтоб моя голова находилась вровень с Олиной.

- Откройте кофейник, - обратилась Оля к медсестре, и когда та сняла с кофейника крышку, я увидел, что свет стоящей на тумбочке настольной лампы, проходя через вырвавшееся из-под крышки облачко пара и преломляясь в нем, дает очень яркую и четкую дугу спектра.

- Радуга... - улыбался я.

__________________________________
__________________________________

"Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением  завета между Мною и между землею"

"И будет радуга  в облаке, и Я увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душою живою во всякой плоти, которая на земле"

Быт. 9:13, 16

27. Отзовитесь, чиновники!
Ольга Бугримова

Интересно, сколько испытаний может выдержать человек? Не раз убеждалась, что бьёт его жизнь, перемалывает в житейской мельнице, испепеляет душу, а он всё крепится. И ещё находит в себе силы улыбаться, шутить. Воистину, велико терпение человека! Особенно нашего, российского, закалённого и сменами власти и невыполненными обещаниями политиков, и природными катаклизмами. Вот о такой женщине, инвалиде 2-й группы Нине Михайловне Шевелёвой из Оренбургской области я и хочу рассказать…
Родилась она здоровой, нормальной девочкой. Росла шустрой непоседой и до семи лет обгоняла сверстниц и в интеллектуальном развитии, и в беге, и в озорной отваге. Казалось, что впереди интересная жизнь. Но…
Перед школой заболела полиомиелитом, парализовало правую сторону. А затем были многочисленные больницы, врачи, медикаменты…
Нина Михайловна вспоминает, как её, единственную девочку – инвалида, подружки сажали на поляну, плели венки и надевали на голову, а затем с шутками и песнями водили возле неё хороводы. Она чувствовала себя принцессой.
Школу девочка окончила обычную, как нормальные дети. А затем получила специальность бухгалтера сельхозучёта при техникуме-интернате и начала работать в Экспериментальном хозяйстве.
Её жизнерадостность и природное обаяние привлекали парней.  Встретив свою любовь, Нина вышла замуж и родила красавицу дочку Наташу. Целых четыре года длилось их счастье, а затем посыпались беды, одна за другой. Её кровиночка Наташа перенесла церебральный паралич, а через 3 дня(!) трагически погиб муж, перевернувшись на тракторе. Казалось, жизнь остановилась. Осталась только душевная и физическая боль.
Дочке дали 1-ю группу инвалидности. Она требовала постоянного ухода, лечения, заботы. Но надо было жить! И Нина Михайловна поняла, что необходимо что-то изменить в жизни. Она перешла работать на новое место в воинскую часть, где более высокая  и стабильная зарплата, нормированный рабочий день. Видя самоотдачу на работе и бедственное положение женщины, командование, войдя в её положение, выделило ей благоустроенную двухкомнатную квартиру. Жизнь налаживалась. Проработав  более 20-ти лет на этом месте, Нина Михайловна до сих пор с теплотой  вспоминает коллектив, который всегда оказывал ей помощь, как материальную, так и бытовую. Но грянула перестройка, воинскую часть расформировали, и Нина Михайловна осталась без работы. Жизнь снова повернулась к ней спиной.
Наташа выросла, но не ходит, и даже не кушает сама. Тем не менее, окончила 4 класса домашнего обучения, научилась читать, любит смотреть телевизор. Она смешлива и миловидна, понимает юмор.
К счастью, Нина Михайловна нашла себе работу продавца в ООО «Святая Ольга». В бывшем Доме быта, в неотапливаемом помещении ей выделили небольшую комнатёнку, где она продаёт предметы первой необходимости. У неё всегда есть покупатели, поскольку товар продаётся со скидкой для социально необеспеченных людей. Нина Михайловна, как человек грамотный и пунктуальный, документацию содержит в идеальном порядке.
Такой же порядок царит и в её доме. Никогда не подумаешь, что здесь живут инвалиды, требующие помощи. Чувствуется вкус и мера во всём.
Не каждая здоровая женщина умеет так вести свой дом и содержать его в чистоте. И как умудряется Нина Михайловна одновременно стирать, мыть полы, печь беляши, диву даёшься.
Я смотрела на мать и дочку, удивительно  понимающих друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда и поражалась силе духа этой стойкой женщины,  живущей полнокровной, насыщенной заботами, жизнью.
Нина Михайловна необычайно добра. Она не жалеет тарелки супа и куска хлеба для одинокого соседа. К тому же, часто берёт на время свою слепую маму, инвалида 1-й группы, чтобы дать передышку своей сестре…
Наше общество никогда не замечало проблем инвалидов. Нас так долго приучали к мысли, что мы самые счастливые и здоровые люди на планете, что пришли к выводу – у нас инвалидов нет. Иногда, посмотрев по телевизору какой-нибудь репортаж, всплакнём от жалости к чужой, далёкой беде, забыв, что рядом с нами живут такие же беспомощные люди, бьющиеся головой об стенку от своих нерешённых проблем.
Чем объяснить равнодушие местных чиновников, не обращающих внимание на семью Нины Михайловны? Более четырёх лет в её квартире нет отопления. Вообще нет. Она отапливается электронагревателем, и Нина Михайловна платит за электроэнергию огромные деньги. Не замерзать же двум инвалидам в квартире, где от сырости отваливается стена в зале и чернеют углы.
В какие только двери не стучалась Нина Михайловна со своей бедой: КЭЧ, ДУ, администрацию посёлка, но, увы… Для чиновников это, видимо, другой, параллельный мир, невидимый их глазу. Вот и ходит Нина Михайловна по кругу, вымаливая, словно милостыню, положенное по закону.
А ведь к двум инвалидам начальники сами должны бежать и спрашивать, в чём они нуждаются. Но, это я так, мечтаю…
А пока я желаю Нине Михайловне, неунывающей и добрейшей женщине с щедрой душой и чувством юмора оптимизма, жизнестойкости и терпения. И надежды на то, что настанет день, и услышат её просьбы начальники, и растает в их сердцах лёд, благо, что уже и лето на дворе, и решат они её проблемы. Найдутся ли такие, что отведут беду?
Ау, чиновники, где вы? Отзовитесь!

 Перепечатано с газеты «Патриот Оренбуржья»

28. Палата 4
Татьяна Чехова
          Все  здесь было неприятно: выбитый сотнями ног цементный пол крыльца; ручки дверей, захватанные руками больных; пол вестибюля, покрытый истертым линолеумом; облупившиеся серо-голубые стены. В нос ударил больничный запах и от него тревожно на душе.  Наташа шла по широким коридорам, стараясь не смотреть по сторонам -  боялась расплескать свой настрой - не думать, не думать о ситуации, в которую попала, не жалеть себя, иначе опять слезы, слезы. Но душе невозможно было приказать. Она рвалась, дрожала, плакала и вопила: - «Я не хочу быть здесь! Не хочу!».

         Негатива добавило двухчасовое ожидание заселения в палату. Было время  завтрака. Мимо ходили, а некоторые ползали, иначе не скажешь, больные. Не прооперированных, можно было узнать по более свободным движениям. Боль у них была впереди. У других движения замедленные, из-под халатов виднелись мочеприемники. Они с трудом передвигались. Объединяло их одно, они все были безлики - настолько глубоко каждый  был погружен в себя.

     Хотелось отгородиться от них и сделать вид, что это у них серьезно, а у нее все хорошо и она вообще тут непонятно зачем.
    Наконец, старшая медсестра освободилась и через  пять минут Наташа уже входила в палату, в которой еле помещались шесть коек, между которыми были узкие проходы на ширину тумбочек. Два огромных окна, на подоконнике одного стояла небольшая иконка. Ближайшая к этому окну кровать была свободной и Наташа направилась к ней.

    Напротив, постелив на колени полотенце, кушала полная женщина. Прожевав огромный кусок сладкой булки, густо намазанный маслом и вареньем, улыбнувшись, она представилась: – Лида. Ты располагайся, а я потом тебе все расскажу.  Люблю поговорить.

        И правда, рот у Лиды не закрывался целый день. К вечеру, она, в который раз рассказала, что здесь уже побывала неединожды с перерывом в восемь месяцев. Первая опухоль - на руке подмышкой, вторая – ниже, ближе к локтю и почти там - же третья. Ждет операции.

         В палату вошла худенькая женщина с пакетом.
         - Привет! Меня Майей зовут. Тебя как? А это дружок мой, -  засмеялась, достав  судно. - Считай, год с ним не расстаюсь. День и ночь со мной, - и тут же рассказала смешную историю из жизни, от которой у Наташи дрогнуло сердце.

        - Сделали операции на прямой кишке, вывели в бок  и отправили домой, чтобы очухалась, - спокойно рассказывала Майя. -  Пользовалась калоприемниками. Однажды не запасла, закончились. Обошла близлежащие аптеки – нет нигде. Пришлось ехать туда, где точно знала, что есть. Стою на остановки и чувствую - течет и ползет по ноге. Что делать? До дома несколько остановок на метро. Хорошо, в брюках была. Ногой потрусила и поехала. Старалась только подальше от народа держаться, запашок еще тот, - засмеялась она.-  Сейчас жду операции. Обещали поставить кишку на место. Жду не дождусь.

         На третьей койки у двери - Вера Дмитриевна – женщина лет шестидесяти, подтянутая, следящая за собой. Рак груди, готовят к операции. Удивительный человек. Уже более сорока лет инвалид по зрению, слепая. Трудно представить, как жить, обслуживать себя, не быть в тягость себе и, главное, своим близким.  Такой была Вера. Жила отдельно от дочери. Зимой в городской однокомнатной квартире, летом на даче. И в больнице не нагружала свою дочь, которая сама воспитывала двоих детей. Наташе нравятся такие люди: уверенные в себе, имеющие на все свое мнение и умеющие его отстаивать спокойно и доказательно. Уж Вера то знала свои права, в данном случае права больного и инвалида, и умела этим пользоваться. Если больные платили за некоторые анализы – Вера Дмитриевна  не платила ни за что, спокойно называя нормативный акт, по которому эти процедуры должны быть бесплатными. И отношение медицинского персонала было к ней соответствующее - настороженно-предупредительное.   

         Полнейшее безразличие ко всему чередовалось у Наташи со вспышками отчаяния и слез. Шок сменялся тревожной озабоченностью и мыслями о выходе из сложившейся ситуации. Угнетало отсутствие веры в излечимость рака; незнание методов самолечения и средств эффективного воздействия. Беспокоили финансовые проблемы.

        Мысли не давали покоя ни днем, ни ночью. Нужна ли операция, если рак – самая страшная и неизлечимая болезнь. И, тут же, Наташа находила контрдоводы, вычитанные из литературы - «На самом деле рак не является ни самой распространенной, ни самой опасной болезнью. Все люди болеют и рано или поздно умирают от какой-нибудь болезни. Половина умирает от заболеваний сердечно-сосудистой системы — инфарктов и инсультов. От рака — около семнадцати процентов.  Остальные  тридцать — от других причин". Это успокаивало ненадолго. Ведь она была в числе этих  семнадцати.

       И хотя она согласилась на операцию, сомнение в правильности выбора не давало покоя ни на минуту. Она прочитала, что хирургическое лечение рака может привести к распространению метастазов по всему телу.

       Она так устала от ожидания диагноза, а теперь операции, что мысль о смерти – ей так казалось – не пугала ее. Ведь бессмертия не бывает. Она понимала, что опухоль почки и метастазы в легких – это минимум третья, если не четвертая стадия рака, считающаяся неизлечимой и смертельно опасной. Она была реалисткой, и все-таки еле тлеющий огонек надежды ей шептал – а вдруг? Ведь анализ опухолевых клеток никто не делал и возможно это не злокачественные опухоли. Только после операции будет известно наверняка. Несмотря на то, что Наташа реально наблюдала ход течения онкологического заболевания на примере соседей по палате, в ней жила надежда на особый характер ее собственного случая.

       В который раз, Наташа анализировала – почему это случилось с ней, когда никаких предпосылок, кажется, абсолютно не было. Она заболела вопреки статистике, которая утверждала, что раку почки чаще подвержены мужчины, что онкологические заболевания реже всего встречаются у людей с первой группой крови и вопреки наследственности.

       И все же она  заболела. Старалась никого не винить, понимая, что и сама виновата в своей болезни. Самое главное - безразличное отношение к своему здоровье. Обывательское мнение, что это с кем-то, а со мной такого не может быть, к сожалению, сыграло  фатальную роль. Она вспоминала, как кашляла почти  пять месяцев в начале прошлого года. Уже тогда, наверняка, у нее были серьезные проблемы. Однако, еще совсем недавно, на флюорографии ничего не обнаружили, кроме бронхита. Вылилось это в лечении ненужными антибиотиками и вливанием в нее глюкозы. Спрашивается, зачем тогда заставлять людей проходить ежегодное обязательное рентгеновское обследование, если снимки никто не смотрит? И чего тогда стоят слова медиков о том, что люди должны регулярно обследоваться, чтобы поймать ранние стадии рака? Во сколько же раз за это время опухоль увеличилась, что уже начала давать метастазы,которые еще и подкормили глюкозой.
 
       И стрессы, которые, как пишут, являются ключом к возникновению этой страшной болезни. Недаром, рак почки называют «раком настроения». Жизнь Наташи  нельзя назвать безоблачной. Несмотря на то, что она явная оптимистка, в ее жизни были несколько огромных стрессов, видимыми следами, которых было похудение  за короткое время на восемь-десять килограмм, бессонница и депрессия, длившиеся продолжительное время.

       Осознав, что рак явился результатом собственных поступков, Наташа поняла, что в лечении ей  предстоит сыграть главную роль. Приняв на себя ответственность, она ощутила решительность и даже какое-то спокойствие и была уверена, что справится, если будет действовать. Оставалось только выяснить, что именно и как она должна менять в своей жизни.

       Всегда Наташа решала все сама и теперь, понимая всю серьезность момента, ей хотелось все предусмотреть, организовать жизнь своих девчонок без затруднений. Она чувствовала даже какую-то вину перед ними и пыталась обдумать и помочь им в этой непростой ситуации. «Дочери должны осознавать возможный скорый уход меня из жизни. Как их подготовить? Хотя к смерти нельзя привыкнуть». Она вспомнила состояние свое и дочек, когда умерла ее мама три года назад.  «Страшно подумать, что бы мама испытывала сейчас, зная о моей болезни. Подготовить детей необходимо. Но как? Обе такие эмоциональные. Нет, младшей говорить нельзя. С ней  пока надо придерживаться прежнего – я на обследовании, диагноз еще не ясен и т.д. Старшую дочь жаль, на ней основная нагрузка. Девочки, девочки мои милые! Как  вы будете без меня?" Она представила, их жизнь без нее, а свою без них и ужаснулась. А внуки? Ей так хотелось внуков. Маленький родной комочек, взять на руки, вдохнуть младенческий, молочный запах, прикоснуться к шелковой головушке, ощутить маленькие ручки на  лице……"Я хочу, я хочу этого", – кричало сердце, отзывалась душа, и слезы градом лились из глаз.

       Чтобы это сбылось – надо избрать целью своею Жизнь – понимала Наташа.       Оптимистка по жизни, она верила, что каждый человек в силах помочь себе сам правильными, позитивными, мыслями и поступками. «Следовательно, избавление от болезни тоже зависит от нас. Ведь были же случаи, когда медицина отказывалась от человека, а он избавлялся от неизлечимых заболеваний без лекарств. Значит, есть выход? Если наше здоровье, вся наша жизнь зависят  от нас, то надо брать судьбу в свои руки! Жизнь прекрасна и удивительна! Нужно принять решение бороться за  жизнь, сохранить ее полноценность. Главное в победе над раком - победа над самим собой. И начинать надо с образа мыслей. Думать о себе, как о здоровом, счастливом человеке. С психологической точки зрения все вполне объяснимо, ведь сознание и тело - это часть единой системы. Чтобы быть здоровым, надо быть сильным душевно. Известно, что болезнь - удел слабых духом, здоровье - удел сильных.
       Дай мне, Господи, силы изменить то, что я могу изменить и дай мне мужества не переживать там, где от меня ничего не зависит».
29. Подари мне весну!
Валентина Кайль
   
Случайная встреча в городском парке с бывшей соседкой оставила в душе Марины неприятный осадок. Эту досужую тётку когда-то недолюбливали все жильцы общежития, где Марина с мужем и матерью жили первое время, приехав в Германию.
  - Это и есть твоя доченька? - с жалостливым любопытством уставилась она на Леночку. - Слышала я, слышала о вашем горе... Ах, вы бедные, бедные, несчастные...
  Марина предостерегающе поднесла палец к губам. А тётка уже  склонилась над ребёнком:
  - Как тебя зовут, детка? Ах, Леной! Наверное, в честь бабушки назвали? А сколько тебе лет?
  - Завтра у меня день рождения, мне пять лет будет, - охотно, c доверчивой улыбкой сообщила Леночка. - Мы с мамой идём покупать подарок! А моя бабушка пироги печёт!
  Марина загородила дочь, боясь бестактных выпадов старой знакомой.

  Но  ту понесло:
  - Ой, Маринка! Я так расстроилась, когда мне рассказали про беду в вашей семье... Даже всплакнула. А уж, когда узнала, что вдобавок ко всему ещё и Колька твой предателем оказался, то просто разозлилась! Бог его накажет! В Казахстане, в нашем селе случай был. Там у молодой бабёнки, Софки Ларионовой, муж попал под трактор. Остался без ноги. Софка ушла от него: дескать, на кой ей он, увечный, нужен! Выскочила замуж за городского парня. Уехала в Кустанай. А через несколько лет сама из-за  сахарной болезни ногу потеряла. Тут уже её, калеку, городской красавец бросил. Вот так! Бог-то - не Тимошка, он видит немножко. И Кольку твоего, подлеца, покарает, попомни моё слово!
 
   Марина, сославшись на дела, поспешила распрощаться с не в меру говорливой  сплетницей.
 Бывают же беспардонные люди... Словно соли насыпала на живую рану...
  - Мама, а  кто эта тётя? А про какого Кольку она говорила?
  Марина отвлекла внимание дочери. Сорвала ветку сирени.
  - Чувствуешь, какой чудесный запах?  Потрогай, доченька, цветочки. Они маленькие, нежные. Сирень бывает белая, бывает фиолетовая.  А вот это, держи, ландыш. Он белого цвета.
  - Белого... - эхом откликнулась Лена. - И тоже красиво пахнет. Я знаю, мама, мне бабушка говорила, что в мае  природа всегда старается украсить землю разными цветами.
  Марина обняла  дочь:
  - Молодец, запоминаешь! А, чувствуешь,  какой  сегодня тёплый воздух? Слышишь, как поют птички? Они радуются солнцу, радуются, что у нашей Леночки завтра праздник!
  - Я люблю, когда поют птички. И даже, когда не поют,  я слышу музыку, мама!
 
  Да, Леночка умела слушать тишину. Вылавливая только ей ведомые звуки, с пелёнок приобщалась она к этому таинству. Казалось, она чувствовала пульс земной красоты, когда вдыхала запахи трав, цветов, знакомилась с формами окружающих её предметов.  Улавливала только ей ведомые вибрации, и звонким  голоском напевала незатейливые мелодии, ею же сочинённые. Преподаватель музыки, занимающийся с Леночкой вокалом, порадовал Марину: "У вашей девочки исключительные музыкальные способности! Поверьте, её ждёт большое будущее..."
Марина мечтает о том, что когда-нибудь дочь станет знаменитой певицей! Или пианисткой...
 
Леночка, единственный, долгожданный ребёнок Марины, родилась слепой...

  - Я ухожу от вас, - отводя взгляд, сказал жене Николай, узнав, что их ребёнок обречён на "жизнь во мгле". - Не хватало ещё, чтобы ты мне уродов рожала...
 
  Подлец? Трус? Но это его выбор. Марина горько вздохнула, вспомнив, сколько ей пришлось пережить.  Её личная жизнь как бы остановилась на одной отметине, где вырисовалась межа между "до" и "после". То, что было до рождения дочери - любовь, кажущийся счастливым брак, она давно вычеркнула из своей жизни. Окончательно порвала связь с бывшим мужем, предавшего её в очень сложной ситуации
  "Бог его накажет", - усмехнулась Марина, вспомнив злое пророчество бывшей соседки. 
  Не надо... Пусть себе живёт, пусть будет счастлив! Если сумеет...
 
  Для всех членов их семьи приговор медиков был серьёзным эмоциональным потрясением. Не готова была  и Марина воспитывать "такого" ребёнка...
  Но мать есть мать. Она уже не мыслила себя без крохотного беспомощного существа. Конечно, требуется  много душевных сил и терпения, чтобы адаптировать Леночку к полноценной, нормальной жизни, научить общаться с другими людьми. Но Марина сделает всё, чтобы её дочь росла спокойным, жизнерадостным ребёнком!
И бабушка орлицей защищает  внучку от всевозможных стрессов! Педагог по образованию, она всем запрещает  относиться к Леночке, как к неполноценному ребёнку:
"Не смейте её жалеть! Ей не нужна жертвенность, ей нужна любовь.  Наша Лена ничуть не отстала от зрячих детей в своём развитии. Стихи слёту запоминает, уже и алфавит знает, и считает до ста!.."

  - Мама, а солнышко круглое и жёлтое, как одуванчик?
  - Круглое, доченька, и жёлтое.
  - А оно только весной так согревает всех?
  - Ну почему же. Оно светит и греет весь год, но зимой - меньше, чем весной.
 
  Мать и дочь, взявшись за руки идут по зелёному нарядному парку, вдыхают ароматы цветов, слушают весёлое щебетание птиц. Ласковые солнечные лучи  радужно  пробиваются сквозь молодую изумрудную листву.
   Леночка поднимает на Марину свои незрячие, прекрасные синие глаза, обрамлённые длинными ресницами:
  - Мама! Я придумала. Не нужно мне игрушек. Знаешь, что ты мне подаришь в день рождения? Подари мне весну. Я хочу, чтобы она всегда, всегда  была со мной!..
  - Хорошо, родная моя... - голос Марины дрогнул, она крепче сжала ладонь дочки. - Я подарю тебе весну. Я подарю тебе весь мир! А ты пообещай, что, когда вырастешь большая, будешь хорошо играть на фортепиано и сочинять песни. Договорились?
  - Да, мамочка, договорились!..

30. Последняя осень
Владимир Павл
   
Осень в тот год выдалась теплая, грибная. Страсть к «смиренной охоте» гнала Владимира Андреевича  Гусева из дому. Далеко он, впрочем,  не уходил, по опушкам, кряжам и канавам набирал полную корзину белых и подосиновиков и, не спеша, возвращался в деревню. Думалось в эти минуты легко и ясно, а жизнь казалась просторной и радостной, как смолоду. Осень дразнила яркостью и пестротой красок, хотелось все запомнить, чтобы потом перенести на холст. Он знал, как мучительны поиски верных штрихов, как трудно найти такие оттенки, чтобы картина обрела воздух и свет, как у Левитана или у почитаемого им Шишкина. Он не тягался с ними, куда ему, безрукому, за приз¬нанными мастерами. Но   муки творчества, когда задуманное и сделанное не совпадают друг с другом, ведомы и ему.

   «Грамоты, грамоты не хватает...», — с отчаянием думал он, в который раз пытаясь переиначить почти законченную работу. Спина ныла от напряжения, а культи с са¬модельными, заменяющими ки¬сти рук насадками не слушались и не могли положить  точный мазок. Что-то недоставало картине: движения, вольного полета фантазии, живого мельтешения листвы…
От грибных прогулок, врачующих душу, пришлось все  же отказаться. Однажды не уберегся, повредил сучком глаз, и это малоприятное обстоятельство надолго выбило из колеи, лишив возможности закончить   в срок начатую работу. Картины просили на выставку в райцентр, и так хотелось их подновить, подправить видимые только ему погрешности.

  — Вот ведь беда какая, глаз меня подвел, читать даже не могу, — горестно  сокрушался Владимир Андреевич, приглашая гостей из газеты к себе в проходную комнату с одним окном, за которым серело ненастное небо с клочьями облаков, да виднелся мокрый, дождями исхлестанный стожок, одиноко возвышавшийся посреди поля. Около деда вертелась бойкая русоголовая внучка Оленька, то и дело встревавшая  в серьезный разговор, который таковым ей, вероятно, не казался. «Дочкой жил, а теперь вот еще и этой егозой. В ней  вся моя жизнь, вся надежда». Не придав этим словам ни  малейшего значения, дедова  отрада встряхнула русой шевелюрой, стрельнула взглядом и бесенком выскользнула за дверь.  В старом доме сразу сделалось тихо, но ненадолго, через минуту она воротилась с большим дымчатым котом и принялась играть с ним, забыв про взрослых людей, рассуждавших о тайнах творчества, о неподатливости красок и слов...

  О том, какая это мука - излагать на бумаге мысли и наблюдения, Владимир Андреевич знал не с чужих слов. Заветные тетради,   исписанные дрожащим, уплывающим почерком, хранят думы утренние и вечерние, жалобы на нездоровье, тоску по уехавшей к дочке жене. В долгие бессонные часы, маясь от одиночества, он писал ей письма, которые так и оставались в тетради, заменяя ему разговор с близким человеком, которому можно рассказать о чем угодно: о беспокойстве за внучку, о дурном расположении   духа и о том, как однажды шел  на станцию и так задумался, что не замечал дороги...

  Из этих узнаваемых житейских мелочей складывалось бытие, необъятное и непостижимое, как мир, в котором ему мучительно хотелось разобраться. И он, склоняясь над тетрадным листом, выводил непослушной культей неровные дрожащие строчки: «Жизнь, окружающая нас, находится в вечном движении, и движение это не остановить, не покорить в слепом своем понимании действительности».

  Он сам дошел до истины, что жизнь мудрее и выше всего, и надо жить, не противореча ее законам. Он понял это не сразу.  Понадобились годы, чтобы из серговского пацана-поозёра, пережившего ужас немецкой оккупации и потерявшего на этой войне и после нее сперва одну, а потом и вторую руку, сложился зрелый, нравственно стойкий человек, заново научившийся всему, что умел и чего не знал, когда обе руки были целы.

  Всяко бывало в той, уже давней, жизни. Жили под немцем трудно, голодно, но подневольными себя не считали, поступая иной раз по-детски безрассудно и глупо. Однажды затеяли из найденных в лесу винтовок такую пальбу, что немцы приняли их за партизан и троих стрелков схватили. Володя Гусев с верным своим другом Васькой отсиделся в кустах. Не все, однако, с рук сходило. Был он как-то крепко бит немцем-фельдфебелем за повреждение телефонного кабеля и с крыльца спущен в назидание другим. И это было еще мягким наказанием, могло все кончиться гораздо хуже.

  Война далека от  мальчишеских игр. Попав однажды в артобстрел, он был ранен  осколком снаряда, потерял много крови, пока его везли на лошади в Панковку. А там, в военном госпитале, немец-хирург, недолго думая, ампутировал русскому Гаврошу руку. С этого момента на него обрушились все тяготы инвалидской доли. Малолетнему инвалиду скидок  на свое несчастное положение ждать было неоткуда, и он старался во всем обходиться  своими силами. Это помогало ему и потом, когда немцы почти всю деревню угнали в Курляндию. Всего хватало в те годы. Работали на немцев, батрачили у хуторян, бедствовали...

  Но война уже откатывалась на запад, и близилась долгожданная победа! В сорок пятом, навестив  разоренную и разбитую родину и не найдя в деревне почти никого из родни, Володя Гусев вернулся в Латвию, которую успел полюбить. От  работы не увиливал: стерег сад, ухаживал за лошадьми, возил зерно на мельницу. А когда стали в Прибалтике сколачивать на российский манер колхозы, назначили его, как человека грамотного, помощником бригадира.

  И надо ж так было случиться, что однажды, встав к молотилке, он по глупой неосторожности не успел отдернуть вовремя руку и ее вместе со снопом затянуло в работавшую на полном ходу машину.

  Кровь, крики!.. Остаток руки вместе с обрывком рукава перетянули супонью от хомута, и он, не помня себя, в шоке и ужасе бросился в лес. Потом, когда возница-латыш отвлекал его от мрачных мыслей побасенками, он, трясясь в телеге и мучаясь от озноба и боли, думал, что жизнь кончилась. Кому он нужен теперь без обеих рук?

  Но в натуре его скрывалась  какая-то неведомая ему самому сила, позволившая одолеть и темные мысли, и чувство полной безнадежности, не отпускавшее его в  первое время ни на миг. От отчаяния уберегли добрые люди, поддержавшие его кто как мог. Но все равно было ему тяжко и безрадостно, когда после всех операций полным инвалидом возвратился к хозяйке, у которой снимал угол. Проблеск надежды    почувствовал, увидев как-то на столе картину, нарисованную ее внуками. Ничего вроде особенного: лес, небо, облака... Но его как будто толкнуло что-то: «Неужели и  я так не сумею?» — подумал, разглядывая карандашный набросок, и с одержимостью, на какую только был способен, зацепился  за эту  спасительную мысль. Мир во всем многообразии красок и полутонов возник перед ним как бы заново и ему почудилось, что он, никогда до этого не бравший руки кисть и не имевший ни малейшего представления о композиции и перспективе, сумеет передать в рисунке nepeполнявшие его впечатления. Он понимал, что ставит перед собой непосильные задачи, но именно это-то и окрыляло его и придавало ему силы.

  Стоит ли говорить, какие мытарства испытал безрукий художник, постигая азы рисования? Каждое движение, прежде чем достичь   точности, приходилось повторять сотни и сотни раз. Сколько раз хотелось ему на все плюнуть и выбросить напрасную затею из головы… Но он преодолевал и отчаяние, и усталость. И вот в один прекрасный день, ко всеобщему изумлению, показал портрет знакомой девушки, перерисованный с фотографической карточки.

  С этой маленькой победы над собой жизнь вошла в новую колею. Скудный багаж школьной грамоты  мешал воспринимать мир во всей его необъятной сложности. И он засел за учебники и книжки, стараясь самостоятельно постичь то, что по военному времени недобрал в школе. Читал много и жадно. Книги обрастали закладками и пометками на полях. Вопросов возникало больше, чем ответов, помочь разобраться в них было некому, Да и гордость не позволяла лишний раз спросить, когда своя голова есть на плечах.

  Жизнь его стала интереснее и осмысленнее с тех пор, как взялся за кисти и краски. Пришлось ему помотаться по инвалидным домам, полной мерой хватив казенного милосердия. За долготерпение и несгибаемость духа судьба вознаградила его встречей с Анной Федоровной, которую до старости звал не иначе, как Аннушкой, считая главной опорой в жизни. В детстве, попав под поезд, она потеряла обе руки и левую ступню, но не лишилась веселого характера, природной доброты и редкой стойкости.

  Они купили дом в деревне Борок, когда у них родилась дочь. Сказать, что было тяжело, значит, ничего  не сказать. Все приходилось добывать трудом и терпением. Двадцать два лета Владимир Андреевич проработал пастухом. Помогали ему, по мере, сил, жена и дочка. Свидетельство тому — картина, написанная маслом в ту давнюю пору. На ней все маленькое семейство на фоне зеленого луга и застывших в отдалении телят. Голубые небесные дали, скромная пастушья трапеза... Безоблачные пасторальные мотивы в жизни были куда проще и грубее. Но в то же время работа доставляла Владимиру Андреевичу радость каждодневного общения с природой, которой он не переставал восхищаться.

  Жизнь, тем временем, текла своим чередом. В свободные часы Владимир   Андреевич брался за домашние дела: возился с яблонями в саду, пилил дрова, пользуясь своими приспособлениями, воду носил, косил траву в огороде.

  Одним из первых в деревне купил телевизор, самолично установил антенну, а вскоре, не утерпев, отвинтил заднюю крышку и стал, сверяясь со схемой, разбираться в его внутренностях. С тех пор радиомастеров не вызывал, справлялся сам и другим не отказывался помочь в ремонте. «Я телевизор душой чувствую, знаю, где и что у него «болит», — говорил он. Всякое творение человеческих рук и разума вызывало у него желание постичь его суть.

  Случилось ему однажды подстрелить на охоте зайца. 
- Как все это происходило, и говорить не стоит: смех и грех. С первого раза промазал, патрон вытащил зубами, снова перезарядил и снова пальнул. Попал! Добытого зверя привязал к ремню. Охотники идут пустые, а я, безрукий, с добычей. Иду, и от гордости меня распирает. Только жалко мне потом стало  этого зайца, сил нет. Сто раз пожалел я, что за ружье взялся. Не мое это занятие. Душой я мирный, жалостливый человек…

  Миром и покоем дышат его пейзажи, пронизанные радостью и печалью. Яркая зелень весенней травы, голубизна неба, мелкая, отливающая медью и серебром, рябь озерной воды... Все это надо было пережить и запомнить, чтобы передать потом красками на фанерке, картонке или холсте, испытав муки собственного несовершенства, изнуряющие иной раз больше, чем самая тяжелая и неблагодарная работа. Годы положены на каждый такой пейзаж, на каждую картину. Поэтому их и немного. И даже на выставку, которая состоялась все же сперва в районном Доме культуры, а потом в Москве пришлось собирать его работы по друзьям и знакомым. Не придавая творениям своим большого значения,  он раздарил почти все, что у него было, и никогда не жалел об этом.

  «Художником я себя не считаю, — писал он сразу после выставки.—Художник должен отдавать всего себя искусству.  Просто рисую или нахожу себе другое дело: без работы не могу, чтобы не было в моей жизни пустоты. Пустота опасна, она враг человека, ведет к гибели или вечным мукам и страданиям. Порой муки и страдания испытывает не сам пустой человек, а люди от его черных дел и зла. И вот в минуты, невыносимые и мучительные, брался я за кисти или другое дело, которое возвращало меня в мир здоровых людей и успокаивало, грело: можно приносить радость не только себе, но и людям. Несмотря на никудышное здоровье, пока еще чувствую в себе силу воли. Нашел тихий, спокойный уголок на родной земле, ухожу от соблазнов и искушений. Пытаюсь приносить пользу своим близким — жене, дочери, внучке. И по силе возможности — другим».

  В последний раз я навестил Владимира Андреевича сизым мартовским днем. Он хандрил, ругал погоду и политику, жаловался, что «время пошло пустое, беспонятное» и недоумевал: чего не могут поделить люди, когда приходят к власти. Он и раньше, бывало, хандрил, подолгу лежал на продавленной кушетке или,  сгорбясь, сидел у окна и говорил, что на том свете его давно с фонарями ищут... Но в живых и умных его глазах никогда не видел я смертной тоски, замечал только оттенок печали и жадный интерес к жизни. Он вспоминал о своей жизни в Латвии и, как не зная языка, говорил «спасибо», когда по-латышски его, случалось, называли балбесом. «Когда я понял в чем дело, не рассердился — душа у меня не злая, а посмеялся только над собой». — Грустно усмехался он своим мыслям и закуривал, неловким жестом чиркая спичку и попыхивая стареньким мундштуком. А поймав мой невольно жалостливый взгляд, глубоко затянулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
- Ждать помощи и одалживаться я не привык. Все делаю сам.

  Мы заговорили о весне, такой суетной и путаной в тот невеселый год, что, казалось, лето никогда не наступит, и яблони, так любовно привитые им когда-то, никогда не расцветут.
— Держу яблоньку, делаю надрез, а сам, старый дурак, боюсь ей больно сделать. — Посмеивался он над собой и хрипло, задышливо кашлял.
 
  Мог ли я думать тогда, что вижусь с ним в последний раз и, что эти его разговоры о том, что «план перед жизнью выполнен, дочка поднята на ноги, одна внучка растет, а вторая, только родившаяся, тоже, слава Богу, подрастает и, говорят, похожа на бабку». — Эти обычные стариковские разговоры и есть тот неизбежный итог, который каждый мысленно подводит для себя, чувствуя, что жизнь близится к концу?

  Осенью, в самую золотую ее пору, когда лес, обступивший деревню, вспыхнул и засиял напоследок грустным неугасимым пламенем, Владимира Андреевича не стало. О чем думал он, вслушиваясь в монотонный шум дождя, шелестевшего за окном в его последнее земное утро, когда сквозь сизый сумрак рассвета проступила и замаячила перед ним, как видение, вся его долгая мучительно счастливая жизнь? А может, и не думал он ни о чем, поглощенный сияющей, исполненной добра и света, картиной, приоткрывшейся ему на краткий, немыслимо радостный миг, не оставивший сожалений, что он, безрукий художник, уже никогда не напишет ее, чтобы отдать людям…

31. Почему мы отводим глаза?
Рия Алекс

Почему мы отводим глаза?

Мы все хорошие люди. Мы сами в этом убеждены и правы. Просто, если мы делаем что-то плохое или не делаем хорошее, значит, у нас есть на то свои причины. Потому что нам самим очень плохо, нас столько раз обманывали, мы обижены.

У нас просит помощи человек в инвалидном кресле, и мы отводим глаза. Знаем, что просить милостыню довольно прибыльный бизнес для тех, кто использует несчастных людей. А многие видели сюжеты по телевизору, когда «безногий инвалид», насобирав нужную сумму, чудесным образом «исцеляется», складывает коляску и идёт домой.

Проверить каждого, кто подойдёт на улице, невозможно. На это не хватит ни сил, ни времени, ни желания. Лишь иногда мы откупаемся от своей совести, бросая несколько монет или мелких бумажек в руки просящих, отводим взгляд и уходим, забывая об этом человеке навсегда.

Но меня задела за живое история Светланы Михайловой, о которой я узнала на прозеру от Елены Бацевой. У Светы с двух лет спинная атрофия, человек прикован к инвалидному креслу. А после ухудшения, даже сидеть в кресле ей тяжело. Сдавлены все внутренние органы, она не может дышать полной грудью. Попробуйте, сидя, обхватить себя руками, наклониться к коленям и глубоко вдохнуть. Вам удобно? Даже если вы в хорошей физической форме, как долго вы сможете прожить в этом положении? Но у неё появилась надежда получить помощь. В финской клинике «Ортон» ей согласились сделать сложную операцию по укреплению позвоночника с помощью специальной конструкции. У нас в стране пока таких операций не делают. И вопросы финансирования операций за рубежом рассматривают так долго, что можно и не дождаться решения. Стоит эта операция 42 000 евро. Как вы понимаете, потянуть такую операцию не каждая семья может.

И я захотела помочь.  Первое, что мне внушило доверие, - почтовый адрес для переводов на имя Светланы. То есть информацию, размещённую в интернете, можно было в любой момент проверить. Я предложила приехать и Света так обрадовалась! Именно по этому почтовому адресу, позвонив по указанным телефонам, я и поехала в этот понедельник 20 сентября.

В пятницу я ходила за грибами, в субботу дежурила на сутках, в воскресенье затевала пирожки с грибами. По просьбе Светланы я нажарила ещё и с капустой-яйцом. Хотелось её поддержать, порадовать. А пирожки и правда получились вкусные. Провозившись допоздна, я утром проспала.

Вскочив, напялила первое попавшееся домашнее платье, едва глотнула кофе, всю дорогу неслась, как ошпаренная и опоздала на прямую электричку всего на шесть минут!!!
У нас в Сосновом Бору атомная станция и на посещение города нужно разрешение. Естественно, что собралась я в гости в пятницу вечером и его оформить к понедельнику никак не могла. Просто в электричке не проверяют, а в автобусах обязательно. А следующая прямая через 4 часа. В итоге, доехала я до Ораниенбаума (Ломоносова), а там на автобус пересела, с надеждой, что у меня всё получится.

Когда милая пограничница спросила (только у меня из всего автобуса) есть ли у меня разрешение, я честно ответила, что нет. Может, и надо было соврать, понадеяться, - авось не проверят, но не с моей физиономией врать. И девушка отправила меня к старшему за разрешением.
-Без меня не уезжайте, - попросила я водителя автобуса. Было бы обидно не доехать до места назначения, за проезд я заплатила по полной.
Старший проверял машины и ему было не до меня. И началась комедия. Он стращал меня штрафом, а я прыгала вокруг него, потрясая раскрытой сумкой с пирожками и жарко вопила, что жарила их до двух ночи, проспала на электричку. Достала из кошелька бумажку со Светиным адресом и описанием, как до неё добраться, впихнула ему.
Он грозно сказал, что разрешение надо получить на Шпалерной.
Я замерла, посмотрела на него огромными глазами, готовая разреветься и спросила:
-Что, прямо сейчас?
Он посмотрел на меня, как на дуру и буркнул:
-В следующий раз.
Я подпрыгнула от радости и скачками понеслась к автобусу. Ура, я проехала!!!

Тут же из автобуса позвонила Светлане:
-Свет, скажи: «Не садись на пенёк, не ешь пирожок».
-А почему на пенёк? Тебя задержали? – заволновалась она.
-Нет, - смех неудержимо рвался наружу, - я как опытная Красная Шапочка прошла!

Когда я вошла, Светлана встретила меня в кресле ослепительной улыбкой. Лёгкие опасения, что такой здоровой мне будет неловко рядом с человеком с тяжёлым заболеванием, вынесло, как дым от спички в открытую форточку. Если бы вы видели глаза этой женщины. Маленькая фигурка, изломанная недугом, хрупкие плечики, детские руки, но в глазах столько света, любви к жизни, интереса ко всему, что поневоле отражаешь её улыбку.

Мы проболтали, как хорошие подружки, которые давно не виделись. Пили чай с пирожками. Её муж, Иван, между делом показал мне рентгеновские снимки, документы из клиники «Ортон». Конечно, долго сидеть она не могла, вскоре легла. Я старалась не заострять внимания на том, что иногда она дышала со свистом. Хотелось предложить помощь, поправить, но я боялась причинить вред неловкими действиями, так что помогал ей муж.

Я фотографировала их, а потом Иван нас со Светой. Он очень хороший фотограф, хотя сейчас временно не работает, все силы отдал Светлане. А их собачка – Пуська, вообще фотомодель звонкоголосая, позировала профессионально.
Я получилась ужасно: круглая, как колобок в этом старом домашнем платье. А присмотритесь к лицам Светы и Вани. Они оба светятся. Признайтесь сами себе, вы тоже всегда мечтали о такой любви, чтобы в горе и радости, богатстве и бедности, здоровье и болезнях.

Но мне надо было уезжать. Дома ждал любимый муж, да и ребятам надоедать не хотелось. Расстались мы с трудом, болтали до последнего.
Оказывается, я пробыла у них чуть больше трёх часов. Время пролетело, как один миг, но будто прошла целая жизнь. По дороге к станции я уже рассказывала эту историю таксисту. А в поезде заснула под гомон большой группы школьников.

Я знаю ответ на вопрос, - почему мы отводим взгляд от людей в инвалидных креслах. Потому что нам стыдно и больно за них. Мы боимся задеть их чувства, обидеть, а по настоящему помочь нет ни сил, ни времени, ни средств. И мы доводим до автоматизма привычку не замечать этих людей. Порой испытываем раздражение, если кто-то пробивается сквозь эту скорлупу, посягает на нашу защиту от несправедливости этого мира, достигает нашего нежного, ранимого и сострадательного сердца.
Ведь мы хорошие люди, я это знаю.

Послесловие
Мы с мужем перечислили средства в размере моей месячной зарплаты. Муж получает столько же, так что мы просто вполовину урежем расходы. Я понимаю, что это капля в море из 42 000 евро, но море и состоит из капель.

Почитать Светины сказки и получить информацию, как можете помочь вы, можете на странице http://www.proza.ru/avtor/dimsv

Всем спасибо, деньги собрали, операция прошла успешно. Света будет дышать.

32. Поэзия как часть жизни
Ольга Фокина Усть-Илимск

С 2007 года я начала работать в газете "Усть-Илимская правда", два раза в месяц при редакции  около сорока лет талантливейшие поэты и прозаики города и района собирались в городское литературное объединение «Поиск». Решила сходить на одно из собраний. Понравилось. Осталась. Завораживала дружелюбная атмосфера. На заседания я ходила как к себе домой, а ведь сначала было страшно: думала, как примут, а вдруг скажут, зачем такие бездарные строчки принесла.... До этого я писала стихи, что называется "в стол". Но еще на пороге меня встретил милый, приветливый, седовласый мужчина (как потом оказалось, это был прославленный на весь город и всю область Эдуард Григорьевич Копица). Он помог мне адаптироваться в незнакомой обстановке, рассказал свою историю знакомства с "Поиском".

  Усть-илимский поэт и художник Эдуард Копица к «Поиску» присоединился в 1978 году. Но не все получалось складно, была совсем другая атмосфера, совсем другой коллектив... Пришлось через некоторое время покинуть коллектив, но чистое сердце, добрая душа и желание быть услышанным, показать свои новые стихи, приводили его в "поиск" снова и снова в поиске единомышленников.

Писать стихи он начал еще с конца 60-х годов, но любимая работа поглощала все свободное время. Сегодня Эдуард Григорьевич – уже член редколлегии, ежегодный участник фестиваля поэзии «Взлетная полоса», четырехкратный победитель конкурса-выставки народного творчества «И невозможное возможно». В 2006 году Эдуард Копица победил в областном этапе данного конкурса. Его всегда поддерживает любимая супруга, дочка и внук.

Его работы не раз завораживали и удивляли настоящих ценителей искусства на многочисленных выставках города и области. Будь-то живописный ручеек в поисках новой жизни или выдуманный пейзаж, или портрет родной и любимой семьи… Во все свои картины он вкладывает частичку своей души, как и в стихи. Поэзия Сергея Есенина настолько взволновала начинающего поэта, что в своих первых стихотворениях Эдуард Копица держал ориентир на мастера. Со временем появился свой неповторимый стиль и слог.
 
Первым кто поддержал Эдуарда Григорьевича стал поэт и, на тот момент, руководитель объединения «Поиск» Анатолий Давыдов. Он стал наставником, и, как признается сам Эдуард Копица, «крестным отцом». Анатолий Михайлович помогал развиваться таланту.

Всю свою любовь к жизни, к каждой травинке, к каждому ручейку он выкладывает в своем творчестве. Считает, что главное предназначение поэзии и живописи – дарить людям тепло и добро, а также преподносить то, что мы каждый день видим, но не замечаем. Эдуарду Григорьевичу некогда скучать, он берет мячик и ракетку, и идет играть в свой любимый настольный теннис. Игра помогает поэту держаться в великолепной форме и снимать усталость.

Поэт родился на Украине, но полюбил маленький сибирский городок. Часто вспоминает малую Родину, но без Усть-Илимска свою жизнь уже не представляет! Ностальгия подарила поэту еще множество стихотворений. Поэзия – часть его жизни. Творческие встречи с другими поэтами и поклонниками вдохновляют Эдуарда Григорьевича на новые шедевры. Талантливого самородка отметила известная в городе исполнительница романсов, поэтесса и композитор Маргарита Никитина. Маргарита Васильевна написала музыку к стихотворениям Эдуарда Копицы, и получились прекрасные романсы.

Но меня поразило одно известие. Я ни раз слышала о выставке "И невозможное возможно", но не осознавала, что на выставке собраны работы людей с ограниченными возможностями... Вглядываясь в глаза Эдуарда Григорьевича, несложно догадаться, что этот человек многое пережил, но остался добрым человеком, отзывчивым, душевным, понимающим. Все это можно понять по его стихам и картинам... Но, глядя на этого человека, никогда не скажешь, что у него есть сложности со здоровьем.. У нас в клубе часто происходят такие случаи, когда люди пораньше уходят с собрания или иногда пропускают заседания, и это все понятно: в клубе есть люди преклонного возраста, надо относиться с пониманием к их самочувствию, реакции на перемены погоды... Но Эдуард Григорьевич не позволяет себе хандрить, тем более пропускать заседания любимого "поиска". Этот мужественный и волевой человек старается стойко переносить испытания судьбы. Его часто можно увидеть в школах города, институтах, библиотеках, галереях, музеях, где он ребят, да и что таить - и взрослых людей, вдохновляет своей поэзией на хорошие поступки, на переосмысление жизни. Я счастлива, что судьба подарила мне встречу с таким человеком.

Как хочется пожелать Эдуарду Григорьевичу Копице крепкого здоровья, семейного уюта и воплощения творческих замыслов!

33. Преодоление
Ирина Побережная

Наталья Дмитриевна, открывая входную дверь, мысленно готовилась к разговору с дочерью. Как сказать Леночке, не обидев лишним словом и намёком? А ведь поговорить нужно обязательно. От этого, может быть, зависит её, Леночкина, дальнейшая судьба. Яркой вспышкой перед глазами возникла картина, которую Наталья забыть не могла: двухлетняя дочурка на грани жизни  и смерти, гангрена и тяжёлая операция, Леночка после наркоза с забинтованными культями вместо пухленьких детских ножек…

- Ленуся, ты где? Я сегодня решила приготовить салат из куриного филе с ананасом.

Раздалось мерное постукивание колёс по паркету. Из гостинной выкатилась в инвалидной коляске 16-летняя миловидная девушка и улыбнулась открыто и радостно.

- Мамочка, привет! Посмотри какое я платье для куклы смастерила! – Лена протянула новый наряд, ожидая одобрения от самого близкого человека.

- Умница! У тебя получилось просто замечательно! – Наталья Дмитриевна решила, что сейчас самое время – настроение у дочери хорошее:

- Знаешь, я сегодня была в спортивной школе…

Мать видела, как Лена вся напряглась. Еще мгновение - и в глазах дочери заблестят предательские слёзы. Наталья коснулась тонкой кисти своей девочки и продолжила:

- Послушай. Я тебе сейчас всё расскажу. Я познакомилась с тренером. Это специальная спортивная школа… В общем, тебе предлагают попробовать себя на лыжах…

Лена мгновенно выдернула руку. Голос задрожал и сорвался на крик:

- Мама, какие лыжи! Я никуда не пойду! Ты что не понимаешь, у меня нет ног! Вообще нет! И новые не вырастут! – девушка резко развернула коляску и с грохотом выехала из комнаты…

Х   х   х

Поезд притормозил возле станции. Приехали.

Лена отодвинула белую занавеску и выглянула в окно. Красота-то какая! Вот это горы! А снега сколько!

«Не зря я взяла фотоаппарат, – подумала девушка: - Наклацаю закарпатских видов и маме потом покажу».

После стука открылась дверь купе и появилась рыжая с сединой борода тренера:

- Девочки, собираемся и выходим! – Лене очень нравилось, когда Иваныч обращался к ним именно так, словно они – нормальные люди. С руками и ногами.

Тогда, год назад, Лена всё-таки пересилила свой страх и пошла в спортивную школу. Что такое – ходить на лыжах без ног – девушка не представляла. Но уже через месяц она вошла во вкус спортивной жизни. Режим, тренажёры, аутотренинг. Появилась цель и желание её достичь.

«Или ты занимаешься лыжами серьёзно, или не надо даже начинать».

И Лена взялась за «укрощение» боба. Так называют в инваспорте сидение для спортсмена, к которому крепятся лыжи. Но особое впечатление вызвало настоящее оружие, выданное для тренировок будущим биатлонистам.

И куда только улетучилась её болезненная стеснительность! Девушке так хотелось новых знакомств, ощущений и впечатлений. И вот – первые сборы. Карпаты. Если у неё всё получится – поедет на паралимпиаду. А пока впереди два года упорных тренировок…

Х   х   х

Лететь на лыжах,
Не касаясь снега,
Преодоление
И вера. Я смогу!

И силой духа
На одно мгновение
Я, словно птица,
Поднимаюсь в высоту.

Не нужно жалости
И подаяния.
Я денег пригоршню
С колен смахну.

Я мчусь на лыжах,
Позабыв страдания,
Свою судьбу
И жизнь я изменю.

Паралимпиада в Италии ознаменовала начало весны. Март месяц в Турине был на редкость снежным. Лена очень волновалась. Она была готова к соревнованиям, и всё же постоянно ощущала большую ответственность, возложенную на неё командой.

«Господи, помоги мне выиграть золотую медаль. Она мне очень нужна. Для мамы. Я ей обещала».

Мама… Самый близкий и родной человек. Благодаря её поддержке и оптимизму Лена не сдалась, не опустила руки от безнадёжности. Девушку никогда не посещали мысли о суициде. Мама всегда была рядом. И сейчас, Лена была в этом уверена, мама сидела у телевизора, закутавшись в старый шерстяной плед.

До старта оставались считанные секунды. Не время предаваться эмоциям. Всё внимание на трассу.

«Господи, помоги мне…»

По команде Лена изо всех сил оттолкнулась палками. Вперёд! Вдох – выдох. Она уверена в себе. Она не подведёт.

Отчаянная изнурительная борьба за каждый метр, за каждую секунду, за каждый выстрел.

От напряжения немеют руки и спина. Еще. Еще немного. Нужно держаться. Из последних сил.

«Для мамы. Для моей любимой мамы…»

Остался один круг и стрельба по мишеням. Вдох – выдох. Задержи дыхание. Молодец! Ни одного промаха!

Лена выехала на стадион. Не сдавайся! Ты шла к этому долго и упорно, преодолевая страх, боль и обиды.

Последний поворот – и финишная прямая. Ты имеешь право стать лучшей. Ты это заслужила. Своим трудом и верой. Силой духа и стремлением к Олимпу. Всей своей жизнью.

Трибуны болельщиков встречали спортсменку радостными возгласами. Она поняла, она уже знала, что прошла дистанцию с лучшим временем. Волна счастья переполнила её всю. Она смогла! Она мечтала, и её мечта сбылась. Вот оно, это мгновение! Ради него стоило бороться и побеждать.

По-весеннему ярко заблестела «отполированная лыжня». Солнечные лучи, попадая на треснувшую льдинку, преломлялись всеми цветами радуги, пробуждая природу к новой жизни. И Лена вдруг ощутила себя полнокровной частичкой этой природы и этой жизни. Она словно впервые вдохнула полной грудью, согретая ворвавшейся в её душу весной. Открытыми глазами взглянула на голубое бездонное небо, наполняясь до краёв неведомой силой, пробуждающей потребность любить, творить и покорять новые высоты. Она почувствовала неистребимое желание радоваться этому миру, снова и снова одерживая победу духа над телом.

34. Пчеловод
Юрий Мацегор
      
Ивану не спалось. Болели кости, и невозможно было понять, что больше болит – кисти рук,  колени или шейные позвонки. Он привык к постоянной боли и только тогда, когда она становилась нестерпимой, стиснув зубы, тихо стонал. За зиму он ни разу не выходил из квартиры  –  боялся ма¬лейших сквозняков и ругался с женой Дусей, когда она хотела от¬крыть окно, чтобы проветрить комнату. Он понимал, что провет¬ривать комнату необходимо, но воспоминание о том, что со свежим воздухом усилятся в разы ужасные боли, ужасало его. Ему помнилось счастливое время детства, когда он не знал, что такое боль, но это было так давно, где-то в другой жизни.
       Отгремела война, люди праздновали первую годо¬вщину дня Победы, танцевали и с песнями шли в поле на работу. Прожили сорок шестой год, а в сорок седьмом году, после не¬урожая,  наступил голод. Еды не хватало, и люди опухали от голода. Полуголодные, родители Ивана работали с утра до вечера в поле, в надежде заработать в колхозе трудодни, на них получить в конце года хлеба и досыта накормить детей.
      Ему исполнилось семь лет, и Ваня с радостью пошёл в первый класс. Учился он прилежно, старательно выводил на разлинованной карандашом га¬зете «Правда» кривые буковки и нараспев читал по букварю первы¬е слова. После уроков находили себе мальчишки занятие по душе – то в поле побегут, то в лес, то на речку. Один из таких дней запомнил он на всю жизнь. В тот день, ранней весной, они с другом Вовкой пошли на речку, посмотреть на состояние льда.
      Отец Вовки славился тем, что в любую погоду умудрялся поймать хотя бы одного карася. Он так и говорил, хвастаясь уловом, обступившим его детям, -  если в речке или в пруду есть хотя бы одна рыбка, то я её непременно поймаю.
       Припас рыбные снасти к весне и его сын, Вовка. Ваня помогал ему гнуть крючки из стальной проволоки, которой они запаслись ещё с осени, размотав найденный на поле кусок танко¬вого троса, принёс из дома катушку суровых ниток, которые мать его с той поры никогда уже так и не смогла найти. Да и удилища они вдвоём с Вовкою нарезали осенью из тальника и, очистив тон¬кие и гибкие хлысты от коры, привязали под крышей в сарае до весны.
       Пришла весна, с дождями и сосульками  на крышах, и друзьям не терпелось отправиться на ры¬балку. От ласковых лучей весеннего солнца было тепло, если сто¬ять у стены школы с южной стороны, где и холодный северный ветер не доставал и стена за целый день прогревалась.
      И всё бы хорошо, если бы не соседская коза Зинка, которая всегда при встрече старалась поддеть рогами то Ваньку, то Вовку. Достава¬лось от неё друзьям частенько, за что они люто её не любили и по¬стоянно ходили с палками, чтобы было чем от неё отбиться. Не любили Зинку, но всегда с удовольствием пили её молоко, которое их матери иногда выменивали на что-то у хозяйки козы, тёти Вари. Молоко было очень вкусное и сытное, хорошо удаляло постоянное чувство голода.
      Как попала коза в воду, мальчики не видели, только услышали вдруг резкий, необычный крик. Видно, поняла коза Зинка своими козлиными мозгами, что надо кричать, и как можно громче, просить о помощи, иначе - утонет. Не заблеяла она, а как-то, не по-козьи, закричала. Так, что до края села слышен был её крик. До сегодняшнего дня не пони¬мает Иван, почему он, в старых валенках и фуфайке, по тонкому льду, бросился спасать козу, которую, как он говорил, не любил. Да и за что было её, козу,  любить, когда она только и смотрела, чтобы исподтишка ударить своими острыми рогами под зад зазевавшимся мальчишкам и девчонкам. Взрослых она, почему-то, не трогала. Понимала, наверное, что взрослые не простят ей таких шалостей. За вредный, задиристый характер все дети села не любили козу Зинку.
       - Ванька, ты куда, утонешь, - услышал он голос друга, но было же поздно.
       Ему удалось выбраться тогда из ледяной воды. Спас он и Зинку, но как это ему удалось, и сам не понял. Ведь Зинка была весом никак не меньше его, Вани. Вот только валенки теплые, подшитые зимой папиными заскорузлыми от тяжёлой работы руками, в которых по очереди ходили на улицу и он, и сестра, утащило водой, а сам он сильно простудился. Поднялась температура и его, укрытого заботливыми руками мамы тёплым ватным одеялом, сильно знобило. Вовка часто навещал его и, постояв около кровати молча, минут десять, убегал по своим мальчишеским делам. Не помогло ему и горячее козье молоко, которое каждый день совершенно бесплатно приносила соседка тетя Варя в благодарность за спасённую козу. Коза Зинка, кстати, не простудилась и, как говорил ему Вовка, уже не трогала его, только косилась на него злыми глазами.                Мать Вани пригласила известную на всю округу знахарку тётку Олю, которая славилась тем, что могла заговаривать любые болезни. Целый час колдовала тётя Оля у кровати больного, что-то шептала, жгла свечи, водила ими вокруг лежащего на постели Вани и, наверное, устав, вышла из комнаты. Ваня слышал, как она громким шепотом говорила родителям, - не жилец он. Все внутренности у него простужены. Недолго ему мучиться осталось. Готовьтесь к похоронам. Заплакала мама, уткнувшись носом в платок, а отец, заскрипев зубами, выскочил на улицу.
       - Мама, не хочу я умирать, сделайте что-нибудь, чтобы я выздоровел, - тихо прошептал Ваня, когда мать присела около него на краешек кровати.
       В тот же день отец Вани, Алексей Иванович, выпросил в колхозе коня с повозкой и, уложив Ваню на матрац, чтобы не было больно от тряски, отвёз его в районную больницу.
      - Воспаление лёгких, - сказали родителям врачи в районной больнице, - почему сразу, как только температура поднялась, не привезли? Запустили болезнь. Лечиться придется долго.
      - Целый месяц пролежал Ваня в больнице. Спасибо докторам да больничным санитаркам  –  выходили мальчишку, вытащили с того света. Но не всё проходит бесследно. При выписке врачи сказали Алексею Ивановичу, что у Вани после простуды появилась болезнь костей. И что этой болезнью Ваня будет болеть всю жизнь, так как вылечить её практически невозможно.
      Ошиблась знахарка тетя Оля. Зря отдала ей мама десяток яиц, которые в семье очень бы пригодились. Но с той поры боли всегда напоминали ему о том, что он не такой, как все сверстники, что он – больной. Он почти не выходил из дома, и друзья приносили ему школьные задания, которые задавали на дом ученикам учителя. Навещали его и учителя. Так он и учился, не посещая школы. И, надо сказать, учился Ваня не хуже своих сверстников. Не было у него троек ни по математике, ни по другим предметам. Он не мог бегать с ребятами, играть в футбол, бороться, но в учёбе их даже заметно перегонял.
     Весь следующий учебный год, по направлению из районной больницы, Ваня пролежал в специализированной больнице, где лечили болезни костей. Ему сделали несколько операций. Одна нога его стала намного короче другой, и пришлось Ване ходить при помощи костылей. Позже он научился ходить только с клюшкой, с которой уже не расставался никогда . При разговоре с людьми он стоял на левой ноге, опираясь руками на свою клюшку, а правая нога висела в воздухе. 
    В колхозе была школа – семилетка. Чтобы учиться в восьмом классе, надо было ехать в районный центр, чего не могла себе позволить семья Алексея Ивановича.
     - Пойми, Ваня, нет у нас денег, оплачивать квартиру. Да и еду тебе каждую неделю надо будет возить, а на чём? Не каждый день председатель колхоза посылает в районный центр подводу. Иногда по колхозным делам и ездит председатель в район, но не будем же с ним постоянно передачи передавать. Мужик он хороший, да только неудобно его загружать своими просьбами. 
      Ване исполнилось пятнадцать лет, когда пришёл  в контору к председателю колхоза Михаилу Антоновичу просить дать ему любую посильную работу.
      Высокого роста, с доброй улыбкой на лице, председатель  пользовался заслуженным авторитетом у односельчан своей прямотой, рассудительностью и крестьянской хваткой.
      - Молодые, грамотные кадры нам нужны. Ты, Ваня, сколько классов окончил?
      - Семь классов. Ни одной тройки в свидетельстве нет. Да и четвёрок мало.
      - Да наслышан я о твоих школьных успехах. Учителя говорили о тебе, что надо бы  учиться дальше, голова у тебя хорошо работает, да только не в моей власти направлять тебя на учёбу. Вот если удастся через район направление добиться, то обязательно направим. Договорились? А сейчас выходи работать – помощником заведующего складом. Заведующий у нас не очень грамотный, всего два класса окончил. Вот и будешь ему помогать зерно учитывать да отчёты составлять.
     Так началась для Вани трудовая жизнь. С утра до позднего вечера был он на складе, принимал, взвешивал зерно, следил за порядком, записывал приход и расход, составлял акты на естественную убыль, на то, что склевали воробьями да дождём промочило.
      Прошло два года. Ивана Алексеевича, (так стали называть его односельчане при встрече), уважали в селе за прямоту и общительный характер, за то, что он никогда не просил о помощи и старался даже тяжёлую физическую работу делать самостоятельно. Даже мешки с зерном, положенные ему за работу, осенью Ваня сам, несмотря на боль в ногах, грузил на подводу и привозил домой.
      Однажды осенью его вызвал в контору председатель.
     - Решили мы тебя, Иван Алексеевич, послать на курсы пчеловодов. Разнарядка пришла из района. На колхозной пасеке сейчас пятьдесят семей пчёл и нашему пчеловоду нужен грамотный помощник. На складе ты отлично справляешься, но тяжеловато тебе. На пасеке, думаю, тебе легче будет. Да и мёда иногда сможешь отведать, полезно тебе. Может, и меня когда, при случае, угостишь, - пошутил он, - если согласен, то завтра за тобой утром подъедет подвода. Поедешь в соседний районный центр.
     - Конечно, согласен, Михаил Антонович.
     - Раз согласен, то держи конверт с направлением на учёбу. Зайди к бухгалтеру, пусть он тебе командировочное удостоверение выпишет и деньги выдаст.  Да не забудь взять с собою документы об окончании школы. Удачи тебе. Не подведи колхоз, учись хорошо, учи пчелиную науку, чтобы мёд у нас был самого высокого качества и в избытке.
     Целый год изучал Иван науку о пчёлах. Много нового узнал он о маленьких крылатых тружениках. Для него они стали примером построения общества. Вот если бы люди могли создать такое справедливое, работоспособное общество, с порядком во всём, с заботливым отношением к потомству, с готовностью к самопожертвованию, когда враг угрожает семье.
     - Принимай пасеку, Иван Алексеевич, - пожимая руку, сказал ему председатель, когда он, после окончания учёбы, зашёл в кабинете, - большая нагрузка ляжет на твои плечи. У нас в колхозе по отчёту числится семьдесят пчёлосемей, а на самом деле есть только пятьдесят. Двадцать ульев стоят пустые. Да и мёда наш пчеловод в этом году накачал гораздо меньше. Не выполнили мы план заготовок по мёду. Не виню я пчеловода в том, что мёда мало взял. Болеет он сильно, не по силам ему пасека, лечиться ему надо. Сможешь ли ты восстановить пасеку?
     - Постараюсь, Михаил Антонович.
     - Что ж, тебе и карты в руки.
     Через год напряжённого труда Иван восстановил количество  рабочих ульев до семидесяти. Да и взяток от семей вышел не плохой. План поставок был выполнен. Даже колхозникам начислили на трудодни немного мёда. Ещё через год о нём написали в районной газете, как о лучшем пчеловоде района. Была напечатана его фотография в газете, на фоне пасеки.  Иван был доволен и жизнью, и работой. Но всё в жизни хорошо не может быть. Правлением колхоза решено было увеличить пасеку.
      - Иван Алексеевич, дадим мы тебе в помощники Илью Захарченко. Он когда-то работал на пасеке. Нам нужно больше мёда. Согласен?
      - Нет, Михаил Антонович, помощника мне не надо. Сам справлюсь. А если Вы берёте Илью, то пусть он у меня заберёт половину ульев, да с ними и работает. Я с теми ульями, что у меня останутся, буду работать, а через год количество их и у меня, и у Ильи увеличится. Так, по–моему, лучше будет, когда у нас с ним отдельно пасеки будут. Будем соревноваться.  В конце года увидим, чья пасека лучше. Ни я за его спину прятаться не хочу, но и за него работать тоже не хочу.
      - Что ж, ты прав! Пусть так и будет! Только честно подели ульи, чтобы не говорил мне Илья потом, что ты отдал ему слабые семьи, потому и мёда он мало накачал.
     - Пусть сам смотрит и выбирает семьи. У меня все семьи крепкие. Я возражать не буду. Только на разные поля надо вывозить пасеки, чтобы не в одном месте стояли. Тогда сбор лучше будет.
     - Договорились. Сегодня же я приказ подпишу о его назначении и передачи ему пчёлосемей. Да и новыми ульями надо Вас обеспечить, чтобы было, куда заселять новые семьи.
      Осенью Иван женился. Встретился он со своею будущей женой на пасеке, когда Дуся вечером пришла к нему просить немного мёда для больного сына. Встретились и понравились друг другу. С того момента жизнь Ивана наполнилась смыслом. Заботы о семье, Дусе, её сыне Валерии не давали долго спать по утрам. Счастливый, шёл он во двор и начинал что-то делать по хозяйству – колол дрова, давал корма курам, гусям и корове, а то и шёл полоть на огород картошку. Клюшку прислонял к дереву и, стоя на одной ноге, ловко управлялся с мотыгой. Ту же мотыгу использовал он вместо клюшки, опираясь на неё, когда чувствовал, что теряет равновесие.
     В конце года на собрании председатель колхоза отметил отличную работу пчеловодов. Иван был вне себя от распиравшего его счастья. Видел, что его труд нужен людям, и чувство гордости переполняло его грудь. Пролетели голодные года. На столе вдоволь еды и хлеба. Да и к хлебу есть, что на стол поставить. И мёд с колхозной пасеки всегда есть.
     А весной, проезжая мимо пасеки Ильи, стал замечать Иван, что на пасеке Ильи нет. Видел иногда  его жену, как стоит она подолгу около ульев, опустив голову. Постоит, постоит,  да и идёт домой.
     - А где Илья? Что-то его не видно, -  спросил он, увидев её в очередной раз.
     - Ваня, ты только никому не говори, прошу тебя. Брат у него в соседнем районе живёт и там  же дом новый строит. Попросил брат помочь верх на дом поставить. Илюша сказал, что скоро приедет. Он говорил, что с пчёлами ничего не случится, семьи крепкие, всё хорошо будет. Хвалил он тебя, говорил, что отличные семьи ты ему дал.
     - Не беспокойтесь, сказать я никому не скажу, а вот за семьи пчелиные, когда они без должного присмотра, боюсь. На пасеке каждый день работа для пасечника есть, а Ильи уже дней десять, как на пасеке нет. Боюсь, как бы беды не было.
     - У меня тоже неспокойно на душе. Потому и прихожу сюда. Жалко, что не понимаю я в пчёлах ничего. Даст Бог, всё нормально будет.
     Но Бог не дал. Через месяц Илья позвал Ивана на свою пасеку.
    - Ваня, посмотри, что-то неладное творится у меня с пчёлиными семьями.
    - Ого, да у тебя в ульях гнилец, Илья, - Иван сунул руки в карманы брюк, чтобы не дотронуться случайно до улья и не перенести заразу на свои ульи. Видишь, расплод пёстрый, и цвет личинок не белый, с перламутровым оттенком, а тускло–серый, с желтизной. И трупы личинок превратились в коричневую массу, с гнилым запахом.
    - И что же мне делать, - спросил у Ивана Илья.
    - Работать надо было на пасеке, а не дом строить брату. Теперь лечить и спасать пасеку надо. Сильно заражённые семьи лучше уничтожить, а ульи очищать от заразы. Ты меня извини, Илья, но плохой ты пчеловод. Ладно, пошёл я на свою пасеку, а ты спасай своих пчёл.
     В тот же день осмотрел Иван внимательно свои пасеки и в одной из них тоже нашёл гнилец. Добралась заразная болезнь и до его ульев.
     Никто не знает, сколько сил и времени он отдал, чтобы гнилец полностью не поразил ульи, сколько пересадил семей в чистые ульи, сколько раз был у ветеринарного врача, запасался лекарствами и не жалея их, лечил пчёл. Свою пасеку он спас, а сорок семей пасеки Ильи пропало.
 
     В перестройку развалился колхоз, как карточный домик. Не стал колхоз нуждаться в пасеке, все будто забыли о ней. По привычке, каждый день. шёл Иван к пчёлам, ухаживал за ними, хотя его никто и не просил делать это.  Никто не попрекал его, что он не выполняет план. Однажды все запасы собственного сахара пришлось использовать Ивану на подкормку семей пасеки, чтобы они выжили. Бывший председатель посоветовал ему приватизировать пасеку, что он и  сделал. Так стал Иван частным предпринимателем, владельцем пасеки. Когда всё вокруг рушилось, разворовывалось, на его пасеке был идеальный порядок. Но… Однажды приехали на машинах люди, лиц которых не было видно за тёмными масками, закрыли Ивана в сарайчике, где хранил он свой нехитрый инструмент, забрали весь выкачанный мёд, вскрыли ульи и вытащили заполненные мёдом рамки. Не пожалели труда человека, ни вида его, худого, на одной ноге, с самодельной клюшкой в руках. Кто-то, знающий пчёл, был среди этих людей. Много сил, времени, здоровья, да и денег пришлось вложить в пасеку, чтобы восстановить её. Сосед по улице, Фёдор стал скупать у него мёд и хорошо на этом зарабатывать, стал жить, не зная нужды, сдавая оптом мёд где-то в областном центре или даже в столице. В областном городе, спустя три года, построил Фёдор себе отличный особняк, купил новую иномарку. Конечно, и Иван имел деньги за вырученный мёд, но львиная доля выручки прилипала к рукам соседа. Не обижался Иван на Фёдора. Кто что может хорошо делать, тот тем и занимается. Умеет Фёдор торговать, пусть торгует, а ему и около пчёл неплохо. Душа радуется, когда весной начинают пчёлки трудиться, мёд собирать. Только надо им помогать, смотреть за ними.
     За окном весна. Скоро зацветут вишни, потом яблони, липы. И вновь, как тысячи лет назад, полетят великие труженики, пчёлы, собирать с цветов ароматный мёд, заготавливать его на зиму, заботясь о себе и своём потомстве.
Хочется ему хотя бы одним глазом взглянуть на пчёл, услышать шум улья, увидеть весенние поля. Увидеть, как потемнела загоревшая от солнечных лучей кожа рук, и почувствовать приятную усталость после рабочего дня.
     Дуся уже месяц, как лежит в больнице. Сделали ей операцию, нашли опухоль, которую надо, сказали врачи, срочно удалить. Хорошо, что сын её живёт в городе и может навещать её. Иван тоже полетел бы к ней, чтобы успокоить, поддержать тёплым словом, но боли не отпускают его далеко от кровати. Как он был счастлив в те, в общем-то, нелёгкие, ещё не пенсионные, годы.
     Покряхтев, Иван неуклюже лёг на диван и пультом включил телевизор. По телевизору показывали передачу про диких пчёл.
     - Вот мы и встретились с вами, маленькие работнички мои, - подумал Иван, нажимая на кнопку увеличения громкости, чтобы лучше слышать шум пчелиного роя.
      
35. Сказка про старый дом
Наталья Абрамцева

Дом был старый, деревянный. Крыша покосилась. Печка развалилась. Труба набок съехала. Окна не открываются, двери не закрываются. Щели в полах.
Когда-то в доме жили люди. Давно. Тогда он был новенький и красивый. А потом люди уехали. И дом расстроился. Стал скучать и стареть.
И сад вокруг дома тоже скучал — скучал и даже одичал от одиночества. Яблоки стали кислыми, вишни мелкими. Вместо цветов — высокая трава, крапива да лопухи выросли.
Вот так и жил старый, заброшенный дом в старом, заброшенном саду. Весной, когда стаивали огромные сугробы, выползало из-под снега кривое крылечко, дом и сад просыпались после долгого зимнего сна. Просыпались, потягивались, поскрипывая старыми досками и ветками. И дом говорил:
— А не думаешь ли ты, сад, что в этом году к нам могут вернуться люди?
— Думаю,— неуверенно отвечал сад.
— Мы должны приготовиться к встрече,— говорил дом.
— Конечно,— соглашался сад.
Им помогали ветер, дождь и солнце. Ветер влетал в дом через трубу. Проветривал комнаты, чердак и даже подвал. Потом через вечно открытую дверь вылетал в старый сад. Выметал прошлогоднюю листву, сухие ветки, помогал, очень осторожно, развертываться нежным лепесткам диких яблонь и вишен.
После ветра за дело брался дождь. Дождь тщательно отмывал весь дом: от съехавшей набок трубы до самого крылечка.
Конечно, особенно дождь старался, когда мыл окна. Ведь стекла все-таки. Пусть и разбитые. Еще дождь своими сильными струями расчесывал уже густую листву сирени, разглаживал листья тополей. И землю в саду поил дождь. Жаль, конечно, что не розы на ней вырастут, а лопухи да крапива, но пусть и они лучше зелеными и крепкими будут, чем чахлыми.
За ветром и дождем приходила очередь солнца. Солнце хорошенько просушивало дом. Гладило золотыми лучами стекла в паутине трещин — чтоб блестели ярче. Золотило старые наличники на окнах. Потом лучи солнца скользили по саду. Заглядывали в каждый крохотный цветок дикой сирени, чтобы те светились маленькими искорками.
Затем снова прилетал ветер. Он где-то раздобыл семена кое-каких цветов, но ветер не был настоящим садовником и разбросал семена как умел. А потому одуванчики выросли не только в густой траве, но и на крыльце.
А одна ромашка ухитрилась поселиться даже на крыше в какой-то щелочке.
Так ветер, дождь и солнце помогали готовиться заброшенному дому и старому саду к встрече людей.
Дом и сад ждали. Но люди не приходили. Вернее, приходили, но, посмотрев на дом и сад, уходили.
— Это старый дом,— говорили люди,— у него разбиты окна, и крыша съехала совсем набок, и крыльцо развалилось. Разве это дом?
— Да, конечно,— соглашались другие люди,— и сад тоже совсем заброшен. Яблоки мелкие, вишни кислые. А крапивы сколько-о-о! А трава-то как разрослась... Разве это сад?
— Нет,— решали люди,— лучше мы построим новый, красивый дом и вырастим новый, замечательный сад.
И люди уходили. Дом и сад очень огорчались и начинали ждать снова. Ждали, ждали, ждали...
И дождались.
На покрытом пылью долгих дорог велосипеде к дому подъехал человек. За спиной рюкзак. На багажнике — огромный чемодан с разноцветными наклейками. Через плечо — яркая дорожная сумка. На другом плече — фотоаппарат. На голове — широкополая шляпа. Конечно же, это бывалый путешественник. А путешественники, как известно, любят всякие странности.
Дом с ромашкой на покосившейся крыше, с одуванчиками на кривом крыльце, сад, в котором ветви диких яблонь переплетаются с ветками дикой сирени, как в сказочном лесу, а по земле стелются темно-зеленые лопухи, похожие на огромные зонтики,— разве это не странность? Почти волшебная странность.
— Ах,— сказал путешественник,— какое чудо! Заколдованная избушка в заколдованном лесу.
«Вовсе мы не заколдованные,— подумали дом и сад,— мы заброшенные». -
— Ах!— снова сказал путешественник.— Какая прелесть! И он защелкал фотоаппаратом.
«Мы — прелесть... Мы — чудо...» — почти задохнулись от радости, смущения, неожиданности дом и сад.
— Пожалуй, я поживу здесь,— решил путешественник. И путешественник вместе со своим усталым велосипедом, тяжелым рюкзаком, чемоданом с наклейками, дорожной сумкой и, конечно же, с фотоаппаратом поселился в заброшенном доме и одичавшем саду.
Что же из этого получилось? То, чего не могло не получиться. Яблоки стали крупными-крупными, вишни сладкими-сладкими. Среди лопухов расцвели ярко-красные маки величиной с огромные воздушные шары.
Трещины на стеклах сложились в веселые рисунки. Крылечко перестало просто скрипеть, оно стало чирикать очень музыкально. А дверь, которая уже много лет не могла шевельнуться, с удовольствием и легкостью открывалась и закрывалась.
Почему же так вышло? Смешной вопрос... Ясно, почему...
А потом? Потом путешественнику пришло время отправляться в путь. Ведь он путешественник.
И что же получилось? То, что и должно было получиться: жили-были заброшенный дом и заброшенный старый сад...
И потом пришла зима. Повалил снег. Снег. Снег. Сугробы в одичавшем саду. Сугробы на развалившемся крылечке. Сугробы на покосившейся крыше. Тяжелый зимний сон.
...А потом пришла весна. Прилетел теплый весенний ветер. Застучал теплый весенний дождь. Теплое весеннее солнце расправило длинные хрупкие лучи.
И старый дом сказал:
— А не думаешь ли ты, сад, что и в этом году к нам могут вернуться люди?
— Думаю,— ответил сад.

36. Творчество и Союз карацуп
Геннадий Лагутин

Он проснулся и еще некоторое время лежал не размыкая веки, пока, наконец,  не решился открыть глаза.
 Небо за окном было задернуто серой кисеей хмурого осеннего утра. Вслушиваясь в самого себя, не шевелясь,  он наслаждался этими короткими, единственными мгновениями, когда тело и весь организм его еще не отозвались на движение болью.
Он знал, что последует после того, как он шевельнется, и малодушно оттягивал этот момент. Но лежать так бесконечно не мог. Тело наливалось тяжестью, требовало движений, словно подталкивало к тому, что надо вставать, надо двигаться, надо продолжать жить, не смотря на то, что его ожидало. И как в детстве, точно бросаясь очертя голову в холодную воду, он резко шевельнулся всем телом.

«Не помню, у кого я вычитал: река жизни начинается в детстве, это непростая мысль, если задуматься. Ведь и самая никудышная река непроста: и у нее свои водовороты, тайные течения.
Однажды, глядя на ночное небо, на звездную сумять, я вдруг вспомнил один пустяковый случай: как я крохотным мальцом заплутался рядом с домом. Наверное, во всех нас в большей или меньшей мере живет такая память, которая приближает к тебе прошлое, как бы стремительным наплывом. Ты можешь даже не возвращать себе само событие и начисто забыть детали его, но те чувства, которые оно вызвало, вдруг оживают остро и разрастаются до размеров неизбывности, словно сейчас ты живешь и там,  в своем далеке».

Словно разряд электротока пронзил его и он застонал. Голову привычно сжала боль, словно что-то стянуло обручами его черепную коробку. Мгновенно затяжелели и тоже налились болью глаза. Казалось, что боль, словно вода внутри его тела, разливается от головы к ногам.
Он приподнял левую руку, поработал кистью, сжимая и разжимая ее, привычно нашарил на прикроватной тумбочке еще с вечера приготовленные таблетки, забросил их в рот, запив глотком воды из стакана. Скоро, под действием лекарств, боль притупится, однако не уйдет совсем.

«Исполнилось мне тогда лет пять или шесть, и из всего существующего самое важное для меня было доказать себе, что я не трус, человек вполне взрослый и решительный, и уж конечно достоин быть принятым в тайный «Союз карацуп», недавно организованный ребятишками в нашем военном городке.
Мы по много раз смотрели фильм «Граница на замке» и одним из самых легендарных людей на свете стал для нас пограничник Карацупа с его собакой Джульбарсом. Это много позже я узнал, что он не киношный герой, а настоящий,  жил долго, продолжал службу, до полковника дослужился. А тогда мы знали его на экране рядовым, который совершил немало подвигов».

Прислушиваясь к ощущениям, он попробовал сжать в кулак пальцы правой руки и с удовлетворением убедился, что это у него получается. Получилось и немного приподнять руку.
Теперь наступила очередь правой ноги. Пальцы шевелились медленно, нехотя, словно чужие…Сама же нога отказывалась двигаться. Ощущения организма показали, что сегодня состояние можно было считать почти удовлетворительным.
Надо было вставать, и он собрал всю волю, приготовился, в предчувствии ожидающего его. Помогая себе руками, он осторожно сел в постели, напряженно ожидая, что вот сейчас продолжится…Боль запульсировала в голове, отдалась в позвоночнике, разлилась в бедренных костях. Тяжело дыша, охватив левой рукой правую ногу, помогая слабой правой рукой, он развернулся всем туловищем и медленно, с трудом,  поставил ноги на пол. С большим напряжением, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, он натянул на себя легкие спортивные брюки и рубашку. Иногда, забывшись, он делал неудачные движения и стонал от пронзающей боли. Стиснув зубы, он подтянул к себе кресло на колесах и перебросил себя в него, вскрикнув при этом.

«У нас, карацупов, были как шпионы, так и пограничники – каждый день мы менялись ролями. Допускались к игре только члены тайного союза, и только они имели право носить шпаги, выточенные из легких дюралевых распорок, которые ставят между самолетными крыльями».

Теперь, когда он устроился в своем кресле, «луноходе», как его называли домашние, боль была уже не такой острой – видимо начали действовать лекарства. В ванной, он умылся и побрился, глядясь в зеркало, специально для него прилаженное пониже. Прикатив на кухню, он привычно взял оставленную женой тарелку с овсяной кашей, засунул ее в микроволновку на разогрев, попутно включил электрочайник. Завтрак не занял много времени. Прожевывая кашу, он чувствовал, как в его еще гудящей болью голове, начинают складываться первые строчки. Почему-то именно сегодня вспомнилась, казалось бы забытая детская игра в «Союз карацуп». И воспоминания эти становились с каждой минутой все ярче, все живее, они требовали, словно лошади стучали копытами, нетерпеливо просились, чтобы немедленно быть записанными.

«Сразу за домами городка начинался лес, а в начале его большой холм. Зимой мы катались с него на лыжах и санках. Метрах в пятистах от холма, тоже у кромки леса, было кладбище старых, разбитых самолетов. Там нечем было поживиться, кроме этих блестящих белых распорок, из которых мы и делали шпаги, насаживая на рукоятки и затачивая на кирпиче другой конец».

И уже сидя за столом в своей комнате, перед раскрытым и включенным ноутбуком, он чувствовал лихорадочное, радостное нетерпение -  немедленно вылить свои мысли на чистый лист дисплея. Печатать приходилось одним пальцем правой руки, держа эту руку за запястье другой рукой, помогая ей. Поначалу это было неудобно, но с годами он наловчился и печатал достаточно быстро. Глубоко вздохнул и первая строчка легла на лист.

«Когда одному карацупе поранили в схватке живот – не очень, но кровь всё же шла, - шпаги перестали затачивать и таких, как я, из игры исключили вовсе.
«Граница» наша проходила по канаве заросшей травой, кустами и неизвестно зачем прорытой в лесу. Каждый день вооруженные банды  «шпионов» нарушали ее, и надо было хорошо прятаться в кустах, за деревьями, ходить по лесу неслышно, как Зверобой Фенимора Купера, и искусно, отважно, как д”Артаньян, владеть шпагой – после первого прикосновения ее к телу «противника» тот считался «убитым» и должен был молча лежать на том месте, где его «убили», до конца игры. В таких случаях споров не было, даже если поединок шел один на один, без свидетелей: уж коли дотронулся шпагой – ты «убит».
Все решала честность.
Впрочем, нечестным просто нельзя было быть: один раз притворишься, соврешь, второй, третий – и тебя навечно выгонят из союза».

Он тыкал пальцем в кнопки, буквы появлялись на экране, затем словно солдатики строились в шеренги-слова, приобретали заложенный в них смысл. Он облегченно вздыхал, перечитывая каждое предложение, видя, что оно выстроилось, улеглось в канву повествования, стало на свое место. Сейчас он не так ощущал присутствие боли, которая как будто отступила, затаилась, готовая в любой момент снова схватить и терзать его. Но он не давал ей этой возможности, лихорадочно думая над очередным словом, которое надо уложить в строку. Его ощущения, вероятно, были сродни тем, что испытывают наркоманы, после принятия легкого наркотика. Главное, чтобы не было боли – писать, писать, писать…Иногда не получалось вспомнить слово. Вернее, он знал и не знал это слово, знал и не знал его значение, никак не мог вставить его в строку, так как забыл его написание. В такой момент, он отпускал правую руку и колотил левой по столу, мотая головой и мыча он невозможности вспомнить. Если это не помогало, на место слова он вставлял многоточие и продолжал дальше. А через некоторое время слово само всплывало из глубин памяти, показывалось, как рыбка на поверхности воды – сверкнув серебристым брюшком, и он счастливо хватал это слово, вставлял его вместо точек и радостно перечитывал предложение.

«Бои шли с переменным успехом, иногда «шпионы» даже захватывали заставу, располагавшуюся на вершине холма, который они брали приступом. А в иные дни их приканчивали всех до единого, поодиночке и скопом.
Последнее все же случалось чаще, потому что карацупы-пограничники, замаскированные, отсиживались до времени в засаде, и в густом лесу трудно было поостеречься от их атак, а «шпионам» приходилось передвигаться; и хоть научились мы, совсем как Зверобой, не хрустеть даже сухими веточками под ногой, застигнуть врасплох идущего было проще. Да и нешуточное дело – взять приступом крепость –холм.
Трудно приходилось «шпионам». Но радость борьбы искупала все.
Как же хотелось мне стать карацупой!..»

Кисть правой руки, слабо сжатая в кулак, стала уставать, требовала отдыха. Да и голова, утомленная болью и напряжением сознания работала все с бОльшим трудом. Надо было передохнуть.
С сожалением оттолкнувшись от стола, он поехал на кухню, снова включил электрочайник, дождался когда он закипит. Попивая крепко заваренный чай, он думал о том, что будет писать дальше…Но поскольку не было под рукой клавиатуры, мысли исчезали, их заменяли другие, третьи…
Это случилось с ним три года назад. Он так и не понял тогда, что с ним произошло, поскольку очнулся уже в реанимационном отделении. Он много раз слышал это страшное слово «инсульт», но никогда не думал, что это может случиться именно с ним.

«И вот однажды ночью я решил испытать себя. Никого не предупредив, я подождал, пока все дома заснут, потихоньку выбрался во двор и мимо холма – черной горой он высился до самого неба – в лес. План был такой: дойти не торопясь, словно прогуливаясь, до высокого приметного дуба и также вернуться обратно. Я еще никогда не был ночью в лесу.
Мне казалось, дуб этот – безумно далеко. Да и в самом деле – я промерял – метров восемьсот, не меньше.
Ночь была безлунной. А  главное – я один: на людях проще быть храбрым.
Уже холм, слившийся вершиной с черным небом, испугал меня, но я тихо шел дальше. Изменилось все. Вроде бы давно должна быть поляна с пеньком посредине, на котором мы легко усаживались впятером, всемером.
Но я еще продирался сквозь ветви черемушника, влажного от росы. Летом, никакой одежды, кроме трусиков, мы не признавали, и прикосновение листьев к телу были не просто холодными, неприятными – омерзительными, будто притрагивался к лягушке, к змее.
А что, может, змеи прячутся днем, а ночью выползают, висят на деревьях, кустах?.. Я шарахался в стороны и опять натыкался на что-то липкое, скользкое.
Бежать? Нет, идти шагом».

Лежа в палате реанимации, он со странным спокойствием понимал, что уже не человек, полчеловека. И живая его половина, в отличие от занемевшей, не слушавшейся его,  та, которую он ощущал, как свое тело, говорила, что пройдено полпути на дороге в бездну. И что это чистая случайность, что он лежит здесь под капельницей, а не зарытым в землю. Только одна эта мысль и билась в его искореженном болезнью сознании. Потом, как-то незаметно, мыслить стало более свободно, он с трудом стал говорить, порой еще совсем нечленораздельно, так, что никто не понимал его мычания. Но постепенно проходило онемение лица, голова, хоть и болела, но мыслила, черт возьми, мыслила!
Только в руку и ногу не вернулась былая послушливость. И первое, что он сделал, оказавшись в общей палате, где лежали выздоравливающие, попросил побрить себя.
Бритье было его слабостью, пунктиком, и как он говорил, «пока человек бреется -  на нем не лежит печать зверя». Странно было ощущать, как бритва срезает поросль на правой стороне лица – словно это было не его лицо.

«Вот и поляна. Но эта ли?.. Пня нет. А белые тени березок движутся вокруг нее. Что-то обманное, колдовское было в этом кружении. Вспомнились русалки, бесовские гульбища. Встанешь посредине, и завертят, унесут неизвестно куда!
Я шмыгнул обратно в кусты, и тут из тьмы к мне прыгнула черная старуха с вытянутыми вперед скрюченными, сухими руками, пальцы хрустели в суставах, гукнуло что-то!
Я кинулся прочь.
Старуха – за мной.
Ветви больно хлестали по голым плечам, по лицу. Сердце прыгало, но я не мог остановиться, хоть я и боялся смотреть по сторонам, но искоса видел: старуха выпрыгивает то справа, то слева и тянет судорожные длинные руки, и все время – чуть впереди меня.
Не убежать! Сил больше нет!
Тут я ухнул куда-то вниз, ударившись коленом, а руки погрузились в липкое. Кровь?!
Замер. Сейчас старуха схватит меня. Что-то гулко стучало, хрипело. Она!..»

Оказавшись после больницы дома, предоставленный бОльшую часть дня самому себе (жена приезжала с работы покормить его обедом), он задумался, как жить? Он помнил слова лечащего врача: «Теперь привыкайте с этим жить!», но все восставало в нем против этого. Он до изнеможения растирал ногу и руку, надеясь, что былая подвижность вернется в них, вскрикивая от боли, внезапно появляющейся в позвоночнике, пытался вставать и даже ходить. Однажды он упал и никак не мог встать, ворочаясь на полу, словно раздавленная лягушка. Хорошо, что упал он достаточно мягко, а не то бы, как сказали ему потом, могло быть очень плохо.

«Хоть бы провалиться еще ниже и лететь, лететь до бесконечности. Как во сне. Но пробужденья не будет. Ведь это на самом деле, наяву.
Всё!..
И таким маленьким, бессильным казался я себе в те секунды. А может минуты? Часы?.. Некуда спрятаться, никуда не убежишь, некому защитить: даже лес, в котором знакома каждая тропка – враг. Я один в этой жестокой, непонятной, бессмысленной тьме. ОДИН. Так пролежал я, кажется, вечность, пока не ощутил, что земля подо мной тверда, что руки не в крови – в грязи, пока не осознал: ухает так гулко мое собственное сердце, а эти надрывные хрипы – мое дыхание.
Старуха?.. Да это же коряга, сучья!..
Приподнял голову. В прорывах облаков появились большие звезды. Прямо передо мной, раскинув ветви, стоял высокий разлапистый дуб. Тот самый дуб. Он обнимал небо».

Не смотря на запреты он продолжал разрабатывать руку и ногу, оставив на будущее попытки вставать и ходить. И однажды, ему на глаза попался его сиротливо лежащий на столе ноутбук. И началась новая жизнь. Теперь он писал, писал ежедневно, до тех пор пока силы не оставляли его, хотя порой задумывался – а нужно ли это все кому-то?
И понимал только одно – даже если это никому не нужно, никто не прочитает им написанное, все равно он делает нужное дело, пусть даже для себя только. Теперь это была его новая жизнь.
И сейчас, вернувшись к компьютеру, дописывая последние строчки, поскольку усталость навалилась на него неимоверным грузом - требовалось прилечь, дать измученному телу и мозгу отдых, он был счастлив, потому что это была его сегодняшняя, маленькая, но очень важная для него Победа.

«Я все-таки добрался до него! И обратно-то я дойду шагом, спокойненько, как на прогулке.
Пошел. И хоть пятки свербило от желания бежать, я ни разу не ускорил шаг, только жмурил глаза. Но уже во двое, освобожденный от своего зарока, припустил так, что с налета дверь грохнула, разбудив всех домашних. Это был гром победы.
Кажется, меня ругали. А я искренне жалел их, ничего не понимавших, спрятавшихся в своих теплых постелях.
Я вспомнил все это и подумал: « Должно быть, желание испытать себя и связанное с ним чувство одиночества, толкает и сейчас меня к действию.
Я один, но не одинокий.
Так что это – вызов самому себе?.. Наверное так. В сущности, и вся жизнь непрестанный вызов самому себе,  своим слабостям. Этот вызов, вернее, тысячи поводов к нему, постоянно перед тобой, как кустарник на склоне холма и как звезды в темном небе и их отсветы…» 

37. Что-то долго нет трамвая
Валерий Петков
 
Ими руководил пожилой мужчина сурового вида. Подсаживал в среднюю дверь по одному – на ступеньки. Толстые коротышки вперевалку, неуклюже, бочком входили в салон.
  Заполняли его с печальным гомоном перелётной стаи. Долго махали  руками в окна, провожатому – в сторону остановки. Доброжелательно и вразнобой. Уж и остановки не было видно, а они всё махали. Потом стали тревожно озираться по сторонам. Редкие пассажиры притихли, загрустили и отвернулись к окнам.
  Возраст вошедших – точно не определить. Лет тридцать – сорок? Общая – похожесть. Их десять и одиннацатый – старший. Лысый, с лицом ребёнка. Застывшие в блаженных полуулыбках – лица, стрижены – коротко.
  Вошедших явно пугает грядущая поездка и опасности, которые затаились буквально на каждом шагу, на каждом углу. В каждом человеке, собаке, в любом предмете.
  Они не могут её вовремя заметить, предупредить, избежать, среагировать – адекватно и правильно. С точки зрения окружающих – на примитивном уровне. Хотя им самим так не кажется. Просто – тревожно, а потому страшно от того, что возникло вдруг внешнее обстоятельство – выдернуло из обычного, замедленного созерцания. Заставило двигаться в незнакомом пространстве.
  Они существуют очень плотно в своём измерении и выходят из него с трудом. В первое мгновение не знают как это сделать, поэтому им сейчас страшно и кажется, что везде подстерегает опасность.
   Отворачиваюсь к окну. В салоне особенная тишина, только трамвай гремит и скрежещет на поворотах.
  Середина рабочего дня, салон полупустой.
  Вдруг кто-то из них начинает лопотать, махать тревожно руками и они  перекликаются, оглядываются, смотрят на вожака, прежде чем что-то сделать.
    Зачем-то им надо ехать. Что у них там: мероприятие, сбор, слёт, встреча  таких вот, со всех вот уголков города. Может медицинские процедуры? Одеты странно: брюки короткие, курточки кургузые, туфли несуразные. Клоунское, но грустное и жалкое. Скромные и полноватые. Какая-то общность и тут просматривается. Но им-то видно – всё равно. Женщин нет.
   Рассаживаются парами. Сиденья – сдвоенные.  Цепко хватаются за поручень сиденья впереди. Ручки – короткие. Я у окна – рядом садится один из них.
  Становится тесно, но я терпеливо и незаметно, смещаюсь к стеклу.
  Старший встаёт, беспокойно начинает пересчитывать. Потом снова. Топает по проходу. Крайним трогает рукой голову. Так несколько раз. Убеждается собственноручно, что они наличествуют. Те, что у окна тянут к нему головы.
   Они принимают это как игру. Жестикулируют – должно быть им так проще объясниться друг с другом.
   Старший садится на своё место, но постоянно оборачивается. На лице тревога сменяется страхом. Потом опять пересчитывает. Что-то радостно кричит. Ему в ответ, вразнобой отвечают, соглашаются. Видно – довольны все.
   Сосед опасливо прикасается к моему плечу, что-то говорит, доказывает, тычет коротким пальцем в сторону окна. Я вежливо киваю, соглашаюсь на всякий случай. Он смеется. Губы пухлые, в уголках – сухие и в них неопрятные белёсые точки. Присохшей пены? С губы неожиданно пролилась тонкая слюнка, но он ничего с ней не делает и мне хочется достать платок, вытереть. Не знаю – понравится ли ему это? Будет это расценено как панибратство, дружелюбный жест или игра? Скромный жест милосердия из уважения к такой сложной жизни.
  Напрягаюсь, раздумываю – сколько ещё остановок они будут ехать.
  Мне неуютно и я не знаю как поступить, что сказать. Я улыбаюсь, киваю головой, соглашаюсь, непонятно с чем. Он принял меня за своего? Или ему безразлично – кто сейчас с ним рядом находится. Это – опасно?
  Я слышал о них, конечно, но как себя вести – не знаю.
   Приподнимаюсь, пытаюсь вежливо уйти, пересесть на другое сиденье. Подальше. Тактично стараюсь это сделать. Привстал – свободные места есть.
    Он обхватывает меня руками за талию, усаживает обратно, что-то говорит, не агрессивно, потом смеется. Пугаюсь возможной агрессии, сажусь на место, жестами успокаиваю, то же что-то говорю сквозь смех – второстепенное.
    Уже семь остановок проехали. Задвинье. Не был здесь несколько лет.
    Трамвай накручивает развороты практически по одному небольшому району и всё больше вижу тёмных лакун. Из-за этого начинает казаться,  что трамвай развернулся и кажется я еду – в другую сторону? В какой-то момент растерялся, показалось ли, примерещилось, да так, что вообще перестал понимать, и не ведаю где я?
    Хотя и прожил две трети жизни именно в этом городе, но на другом берегу реки.
    Вспомнил – зачем сюда забрел. Срочная встреча заставила меня сегодня поехать на трамвае в небольшую фирму.
    Особнячки. Некоторые продаются, многие разваливаются и вряд ли будут восстанавливаться. Плотными сетками занавешены. Между домов большие пространства зелёных газонов, аллеи черных лип, старые кусты сирени вдоль поредевших заборов. Патриархально и тихо. Здесь ещё живут призраки двадцатых-тридцатых годов прошлого столетия. Очень краткого периода расцвета и зажиточности. Идеальная ностальгия из сегодняшнего дня.
   Представил некую старушку, чьи лучшие годы остались именно там. Высится в изъеденной молью накидке возле изящного столика, накрытого истлевающей скатертью с кистями, лампа, чашка тонкого фарфора, плетёное кресло-ровестница покосившееся от времени. Всё привычно состарившееся вместе с ней и фотографиями на стенах.   
  Жизнь замерла в какой-то точке времени и захирела.
  Пытаюсь отвлечься, отвернулся к окну.
  Когда-то здесь, на берегах Даугавы селились племена латгалов, ливов, куршей. Сильные и доверчивые люди. Жили на своей земле, ловили рыбу, охотились и защищали семьи, племя, кров – хорошие воины.
  Нельзя было  победить такой народ. Помогли захватчикам – шантаж и подкуп. Испытанные средства. Племена стравили в междуусобице, заставили убивать друг друга пришлые ганзейские колонизаторы, насаждая свою религию, культуру.
   Обычное дело – новые земли в стратегически важной точке – чужими руками.
   Позже – шведы, поляки, немцы, русские в разное время правили здесь, превратили в батраков.
   Потом – сплошная цепь рабства. Веками. У рабов рождались рабы. Очень краткие мгновения – свободы. Свободы?
   Остались – дайны. Вспомнил одну, хрестоматийную:
   Есть в далёком море камень,
   Рожь молола там змея.
   Той мукой господ накормим,
   Что нас долго мучили.
  Справа, над деревьями, высится огромная новостройка – железобетонный, дорогущий вигвам Национальной библиотеки. Может быть и впрямь когда-то были там жилища пращуров и пылали языческие костры, а сейчас под новостройкой, на большой глубине покоятся их кости, почерневшие лодки, кости, ножи, топоры, изделия из кожи, глины, то что не сгнило и как-то сохранилось.
   А глыбища эта для книг – через восемь с лишним веков вознеслась над прошлым. Найдётся ли столько книг, чтобы заполнить этакую махину?
  Правительство и Саэйм заседают на противоположной стороне реки. Отсюда не видно. Одни и те же лица, мелькают уже два десятка лет. Если бы сейчас кто-то из них сидел рядом, а бы тоже не знал – о чём с ним разговаривать. Да просто бы не узнал. Разве что по галстуку, костюму. Униформа со времён райкомов и ЦК. Только дороже, от кутюр, солидная фирменная, стильная.
   Они пересаживаются из одного министерского кресла в другое, этакие универсалы – «на все руки» и нигде надолго не задерживаются.
  Да разве их встретишь – в таком месте!
  Трамвай петляет во времени, по району, практически на одном пятачке, двигается к Каменному мосту. Машин почти нет.
  Я отвлёкся и сильно развернулся к окну.
  Вдруг его обидит моя поза, долгое моё молчание он воспримет как агресссию? Он может возбудиться, а как его успокоить, чтобы еще больше не спровоцировать настоящую агрессию? Где-то читал, что они очень сильные, поэтому можно воздействовать только голосом, уговором. Что – говорить? Если… Если что?
  Усаживаюсь вполоборота. Он смотрит на меня, не отрываясь, с восторгом. Глазки круглые – увлажнились от непонятного мне восторга. Что-то в них восточное. Может из-за плоской переносицы? Ждёт чего-то от меня. Чего? Хорошо бы узнать. Спросить остерегаюсь – завязну с пояснениями и толку не будет. Теряюсь, неуверенность появляется.
   Что он сейчас может сделать со мной? Вроде бы дружелюбно настроен и опасность от него не исходит. Стараюсь радостно улыбаться, будто ни чем не обеспокоен и мне хорошо в его компании.
   Долго молчу. Его это может обидить. Показываю на огромный куст цветущей сирени во дворе напротив, пока стоим у светофора – мол, красиво-то как. Мне хочется объяснить, что когда цветёт черёмуха, становится холодно, потом приходит тепло. Следом зацветает сирень и снова холодает. Но – пышно цветут, поэтично и душисто. Кусты, похожие на огромные букеты – расставлены по всему городу!
  В прохладе цветы дольше сохраняются.
  Он смотрит с восторгом на меня и ему неинтересно, что там – за окном. Я для него – важнее. Может он догадывается о чём я сейчас подумал?
  Он сжимает кулачки, стучит ручками в грудь, раскраснелся. Может быть пытается рассказть, что это страшное испытание посылают не всем, а только самым сильным! И он – один из них. Потом хватается вновь за спинку сидения напротив.
  Старший поднимается, что-то им рассказывает. Можно разобрать
несколько повторяющихся звуков. И жесты, жесты – мелькание рук. Они в беспокойстве начинают суетиться, шумно гомонят все разом, руками машут, что-то доказывают. Заполняют собой весь проход и кажется, что их намного больше, чем одиннадцать человек.
  Выходят. Неловко спускаются по ступеням. Водитель трамвая терпеливо ждёт, строго посмотривает в зеркало заднего вида.
  Сосед крепко держит меня за полу куртки, тянет к себе. Пытаюсь объяснить, что мне еще рано выходить, он меня не хочет слушать. Второй – стал ему  помогать. Такой же одутловатый, с блестящей лысиной и детским выражением лица, как и мой сосед. Оба сильные и не понимают предела этой силе. Смеются. Я им понравился.
  Для них это – игра.
  Так, смеясь, настойчиво выводятт меня на остановку. Сопротивляться не пытаюсь. Властная женщина лет пятидесяти встречает группу, монотонным голосом педагога уговаривает их построиться – по двое. Берёт каждого за локоть и ставит на место. Предметно и просто. Им нравится ей бесприкословно подчиняться, потому что знают её и она всё решает за них. Так им намного спокойней.
   Она придерживает меня одной рукой, другой выдергивает полы куртки из рук двоих крепышей, извиняется за них. 
   Выговаривает старшему – обсчитался, мол – я не с ними, чужой. Куртку на мне отряхивает. Она измята сильными руками тех, двоих. Старший хватается в ужасе за голову, что-то с жаром ей пытается рассказать.
  Тревожная пантомима.
  Она извиняется передо мной. Всматриваюсь, пытаюсь определить – она такая же как и приехавшие? Лицо усталое, без радости. Блондинка, волосы длинными локонами. В чем-то серо-голубом, юбка темная ниже колен. Какие-то волоски белёсые налипли. Хочется их сощипнуть пальцами, как пинцетом – снять.
   Тот, что командовал в трамвае, не знает где ему надо быть – спереди или сзади. Суетится, перебегает, волнуется. Наконец блондинка берёт его за локоть, ставит впереди группы. Он горделиво посматривает по сторонам, что-то гукает, лыбится. Ему отвечают тем же.
  Мой сосед оглядывается – ищет меня, тревожится. Если бы я пошёл с ними, получилось ровно шесть пар и всем было бы спокойней. Одежда моя не сильно отличается. К тому же я уже не спешу, могу прогуляться, узнать побольше, познакомиться и найти в них, наверняка – много хорошего, хоть и отличного от меня и других людей.
  – Развели породистых собак и кошечек. Заботясь о животных, забывают о том, что надо помогать больным, убогим, а не тем, кто лишился власти, чтобы они, некогда власть предержащие – не умерли с голода. Они и так – не пропадут!
  Трамвай брякнул железом по железу, предупредил – покатил дальше.
  Они двинулись, неуклюже, вразвалку, строй смешался. Потом кое-как вновь упорядочились. Уходили вверх, по пустынному тротуару, в сторону парка «Аркадия». Сосед мой всё оглядывался – тревожно, беспокоился за меня или звал с собой? Я ему явно понравился чем-то.
   Досада осталась со мной от давешнего испуга, растерянности. Непомерных, пустых страхов.
   Незнакомое тогда – уже не кажется враждебным и возникает легкая досада на собственную мнительность и зажатость.
  Так бывает – живешь всю жизнь с чем-то рядом, у реки, например и ничего толком про неё не знаешь. Глазеешь, бессмысленно восторгаешься.
  Ах – цветущая весна! Ах – лето красное! Ах – листья пожелтели!
  Ах – иней красивые узоры нафантазировал на стекле.
 Пустые ахи, а о причинах не задумываешься. Всё – вполне устраивает!   Трамвая что-то долго нет. Сижу на лавочке, думаю:
    – Они приняли меня за своего! Или я действительно похож на них? Чем? Для них все остальные – одинаковы и я – не исключение. Но я – особенно. Именно – я. Все остальные где-то там… далеко.  Меня это открытие обижает? Унижает моё самолюбие? А если это и так – как после этого относится  к себе после этого открытия? И к тем, кто рядом, вокруг? Я буду смотреть на них пристальней, отыскивая что-то, что узнал только что – в трамвае. Случайна ли эта встреча? И как же я жил все эти годы, не зная, не догадываясь… стал – вот таким? Кем? Я ничего не знаю о них! И вдруг – чувство вины. От мысли об их непоправимом горе, собственной, какой-то… ущербности. Или острого приступа жалости к себе – "любимому"? Исключительно – к себе. И, дикое, эгоистичное облегчение – практически здоров! Спасибо одному единственному гену – здоров? Счастье, удача?
   Я уже не буду прежним. Если будут говорить про них, я первым делом вспомню соседа в трамвае, группку мужчин, похожих на инопланетян даже внешне, а ещё больше – в своей неприспособленности к нашей жизни. Потерянности во времени, дикого несовпадение с нами здесь и сейчас.
    И уж точно – язык не повернётся кого-то уничижительно обозвать этим словом тех, других. С которыми поеду дальше, встречусь на работе, вернусь домой.
    И уже никогда не покинет чувство виноватости перед ними – за всех здоровых и равнодушных.
    Каждый десятый рождается дауном. Планета стареет с каждым часом, годом, веком. Женщины рожают поздно, на взлете карьеры, финансовой стабильности, надеясь только на себя, отчаявшись встретить любимого человека, удовлетворившись биологическим отцом, и вот она – расплата.
    Что-то долго нет трамвая. В кои-то веки он здесь опять проедет?

38. Чуфыр-р-рь!
Михаил Смирнов Салаватский

Стосковавшись по теплым, майским лучам солнца, Виктор Петрович, крепкий, седовласый мужчина, сидел в инвалидном кресле на открытой веранде и смотрел на дочку с зятем, на супругу и рядом с ней – внучку, Танюшку, которые возились на дачном участке. Убирали и сжигали мусор, перекапывали влажную землю и уже начинали делать многочисленные грядки.
Наконец-то, его привезли на старенькую дачу. Дочке удалось ее купить сравнительно дешево, да еще неподалеку от города, чтобы можно было быстренько до нее добраться. Пусть дача небольшая. Главное – внучка будет все лето на свежем воздухе проводить да его, хоть раз в месяц, но тоже сюда привезут. Устал, надоело постоянно находиться в душной квартире да еще на пятом этаже, откуда не спустишься на коляске на улицу. Вот и приходилось довольствоваться лишь видом из окна, а зимой, когда стекла покрывались слоем льда, он оказывался, как в клетке. Благо, что Танюшку приводили к нему, и он радовался ее приходу, как ребенок. Единственная внучка и ради нее, Виктор Петрович готов был превратиться в кого угодно, даже в колдуна.
Он сидел, радуясь солнечному теплу, терпкому запаху земли, изредка пролетающему прохладному ветерку, горьковатому дымку от костра, громкому чириканью неугомонных воробьев, взглядывал на яркое солнце и вспоминал, как в детстве ему говорила мать, будто солнышко играет в весенние дни. Посматривал на нежно – зеленые листочки на ветвях, прислушивался к первому редкому жужжанию пчел да поглядывал по сторонам, где на дачных участках вовсю уже кипела жизнь после долгой и холодной зимы.
– Деда, деда! – отвлек его звонкий голос внучки, и Виктор Петрович увидел, как Таня быстро мчалась босиком по дорожке.
Усмехнувшись, он достал незаметно из кармана заранее приготовленную конфету и положил ее под раскрытую книгу, лежавшую на стуле рядом с ним.
– Что, Танюшка? – спросил он, прижимая к себе чумазую, перепачканную землей, внучку.
– Дедуля, – взобравшись на колени, оглядываясь на родителей, шепнула она, – ты же у нас колдун, да? – и хитровато взглянула на него, – наколдуй мне что-нибудь. Ну, чуть-чуть, деда…, – и протянула маленькую грязную ладошку.
– Я учил тебя, – улыбнувшись, сказал Виктор Петрович. – Это же очень легко.
– Дедуль, у меня не получается чуфырлить, – картаво сказала она и нахмурилась. – Дома плобовала, а мама смеется. Сказала, что ты обманываешь меня. Ну, деда…, – обнимая за шею, попросила она.
Виктор Петрович засмеялся. Ой, хитра, внучка, хитра! Ну, как же откажешь любимице?
– Хорошо, Таня, поколдую, – притворно вздохнув, сказал он, – но потом будешь вместе со мной чуфырить. Согласна?
– Да, дедулька, да, – заерзала на коленях внучка, – а что ты наколдуешь мне? – спросила она, стараясь избегать слова с буквой «Р».
– Не знаю, Танюша, – пожав плечами, сказал мужчина. – Что получится. Смотри на мои руки внимательно. Видишь, у меня в ладонях ничего нет?
– Да, – тихо выдохнула внучка, глядя на него большими глазами.
Прижав ее к себе, дед тихонечко достал из-под книги большую конфету, спрятал между ладонями и шепнул Танюшке:
– Давай-ка, Танюшка, вместе будем колдовать. Зажмурь глазки и повторяй за мной: «Чуфырь»! Поможешь мне, а то я уже старенький. Ну, начали…
Обняв крепко за шею Виктора Петровича, внучка быстро сказала:
– Чуфыль, чуфыль, чуфыль! Деда, все?
– Эть, торопыга! – засмеялся Виктор Петрович. – Нужно медленно выговаривать каждую буковку, чтобы желание исполнилось. Понимаешь?
– Да, – сказала внучка и стала шептать, – чу – фыль, чу – фыль…
– Ладно, Таня, сейчас еще раз покажу, а потом начну тебя учить, – и, потерев ладони, он несколько раз произнес волшебное слово, прижал конфету к спине внучки и медленно провел ладонью. – Кажется, получилось. Таня, чувствуешь?
– Да, – тихо выдохнула она и, посмотрев недоверчиво, спросила, – дедуль, а что ты наколдовал?
– Сейчас посмотрим, – нахмурив брови, сказал Виктор Петрович и разжал ладонь. – Держи.
Внучка взяла конфету, повернулась и закричала:
– Мама, папа, бабуля! Мне дедулька конфетку начуфырлил!
– Эх, старый, старый! Зачем ребенка обма…, – начала говорить супруга и увидев, что Виктор Петрович тихонечко погрозил ей пальцем, осеклась и сказала, – Танечка, твой же дед – колдун. Попроси, пусть и тебя научит чуфырить.
Улыбнувшись, Виктор Петрович поднял голову и показал внучке:
– Танюш, смотри, как солнышко радуется, играет. А если прислушаешься, можно услышать, как поет жаворонок. Он ликует, что весна пришла, земля проснулась. Вон и травка появилась, вдоль дорожки одуванчики желтеют – это солнышкины дети. А когда вечер настанет, они прижмутся к теплой земле и спать будут. Но утром, когда солнце выйдет из-за горы, одуванчики проснутся, и снова поднимут головки, радуясь новому дню.
Сидевшая на коленях, Таня внимательно слушала деда. Смотрела, куда он показывал, что-то еле слышно шептала и, прищурившись, поглядывала на яркое солнце.
– Дедуль, научи меня чуфырлить, – не выдержав, сказала она. – Я тоже буду другим колдовать.
– Таня, колдовать нужно для того, чтобы польза людям была от тебя, а не вред, – сказал Виктор Петрович. – Чтобы люди радовались, а не огорчались. И перед тем, как чуфырить, ты обязана загадать то желание, которое должно исполниться…
– Деда, у тебя есть желание? – перебив, спросила внучка.
– Есть, Танечка, есть, – задумчиво сказал дед и взглянул в сторону гор. – Хочу, чтобы ты выросла хорошей и доброй девочкой, хочу на речку съездить, хочу подышать речным воздухом, хочу посмотреть, как рыбаки ловят рыбу и еще есть одно, но пока тебе не скажу. Видишь, сколько у меня желаний?
Заерзав на коленях, внучка нетерпеливо сказала:
– Деда, деда, научи. У меня тоже есть желание.
Притворно вздохнув, Виктор Петрович, удобнее посадил ее на колени, лицом к себе и сказал:
– Ну, ладно, внученька, буду тебя обучать своему ремеслу. Покажи-ка руки, – он взглянул на грязные ладошки. – Ага, понятно. Теперь закрой глазки, представь, что ты хочешь исполнить, растирай ладони так, чтобы они сильно разогрелись, и стали теплыми-теплыми. И говори при этом: «Чуфырь, чуфырь, чуфырь»! Если почувствуешь, что между ладошками что-то лежит, значит, желание сбылось.
Внучка, внимательно слушала деда, потом задумалась о чем-то, зажмурилась крепко, сложила вместе ладошки и быстро начала их тереть, приговаривая:
– Чуфырль, чуфырль, чуфырль!
Виктор Петрович с улыбкой смотрел на серьезное, сосредоточенное лицо Танюшки, искоса поглядывал на дочку с супругой, которые наблюдали за ними и взглядом показывал, чтобы они молчали, сам продолжая прислушиваться к внучкиному лепету.
– Деда, я устала, – вдруг сказала она, прекратив колдовать. – Лучки заболели.
– Танечка, если ты хочешь, чтобы твое желание сбылось, нужно много трудиться и тогда все получится, – сказал Виктор Петрович, посмотрев на покрасневшие ладошки. – Ты же у нас умница! Вон, как бабульке хорошо помогаешь. Исполнится желание, если представишь все, о чем задумала, и правильно будешь произносить волшебные слова. Учись, внучка, учись…
Вздохнув, Таня опять закрыла глаза, тихо что-то прошептала и снова начала тереть ладошки, и медленно говорить:
– Чу – фырль, чу – фырль, чу – фырль…
Покачивая головой, Виктор Петрович, вместе с Танюшкой шептал:
– Чу – фыр-р-рь, чу – фыр-р-рь, чу – фыр-р-рь…
Прошло немного времени и, вдруг, внучка остановилась, недоверчиво посмотрела на руки, перевела взгляд на деда и сказала:
– Дедулька, у меня получилось начуфыр-р-рить, – и, не обратив внимания на слова, кивнула головой, – там что-то есть…
– Что ты сказала? – спросил Виктор Петрович. – Повтори, я прослушал.
– Деда, я начуфыр-р-рила, – громче сказала Таня, осторожно раскрыла ладони, на которых лежали катышки земли, в которой возилась, и разочарованно протянула, – гр-р-рязь! Дедулька, я же др-р-ругое желание загадывала.
Виктор Петрович засмеялся, глядя на внучку, обнял крепко и тихо шепнул:
– Танюшка, наконец-то, у тебя все получилось. Это волшебная земля. Если ты будешь каждый раз колдовать, и в руках станут появляться катышки, складывай их в ящичек, а потом что-нибудь посадишь. Это же трудовая землица, волшебная, – повторил он и добавил, – вот и ты научилась колдовать.
– Пр-р-равда? – недоверчиво взглянула внучка.
– Танюшка, ты же знаешь, что я никогда не обманываю, – серьезно сказал дед и подтолкнул внучку. – Беги, скажи маме, что ты умеешь чуфырить, беги…
Обняв деда, Таня спрыгнула с колен и быстро помчалась по дорожке, громко и восторженно закричала:
– Мама, бабуля, я могу чуфыр-р-рить! Пр-р-равда-пр-р-равда! Папулька, я еще поколдую, и ты повезешь нас с дедом на р-речку. Мы будем смотр-р-реть, как р-рыбаки ловят р-рыбу! – и, оглянувшись на веранду, добавила, – а еще хочу, чтобы дедулька поднялся из кр-р-ресла, и повел меня кататься на кар-р-русели…
Виктор Петрович, взял в руки книгу, и чуть слышно сказал:
– Съездим, Танюшка, съездим и сходим… Главное – ты научилась выговаривать букву «Р», а остальное – подождет, – и, улыбнувшись, посмотрел на небо, где в весенней чистой синеве играло яркое солнце, и пели свою песню жаворонки…

39. Я умею летать! А вы?
Джон Маверик
    
Как много света и цвета вокруг: кармина, голубизны, зелени, золота. Город сверкает и искрится, словно его обмакнули в радугу. Я мог бы оттолкнуться ногами от асфальта и воспарить туда, где в чистой синей воде резвятся серебряные рыбки облаков. А внизу полыхают всеми оттенками красного черепичные крыши, отчего кажется, будто летишь над засеянным маками полем. Но я люблю идти в толпе. Среди вас. Мне нравится быть беззащитным и прозрачным для ваших взглядов. И — хотя вы не можете увидеть улыбку на моем лице — я знаю, что вы чувствуете мое присутствие, как чувствует спящий прикосновение солнечного луча к закрытым векам.
     Конечно, мне ничего не стоит уплотниться и стать видимым, но тогда солнце для меня померкнет и мир нырнет в темноту. Два состояния, которые невозможно совместить: или — или, третьего не дано. Потому что в жизни я обыкновенный пятнадцатилетний мальчик, от рождения незрячий. Я никогда не видел своего отражения в зеркале, но говорят, что у меня черные волосы, бледное лицо и нос с благородной горбинкой. А глаза... Не все ли равно, какого цвета глаза, если они всегда спрятаны за черными стеклами? У слепых неприятный взгляд.
     Я родился во тьме, плотной и тяжелой, как сырая глина. Она душила меня, обволакивала тошнотворным запахом прелой листвы и гниющих под дождем яблок. И, точно жук, барахтающийся в липком навозе, я рыл в ней бесчисленные тоннели. Снова и снова. Уже все пространство вокруг было исчеркано сетью кротовых ходов, по которым я перемещался: сначала - в пределах квартиры. Потом, с мамой за ручку, стал осторожно выходить из дома, чтобы послушать, как шепчется ветер в мохнатых ветвях лиственниц и скатываются звонкие горошины дождя с крыши подъезда.
     Я жил в кромешном мраке - странное, лишенное человеческого облика создание, нечто среднее между дождевым червем и землеройкой. Таким я ощущал себя внутри;  разумеется, окружающие видели во мне обычного мальчика-инвалида, обделенного судьбой и достойного жалости.
     Но несчастным я не был. А был окружен любовью, она омывала мое вмерзшее в черный лед слепоты тело, словно море песчаный берег. Я дышал ею, как воздухом, и пил ее, как воду, заглушая терпкий, набивший оскомину привкус болотной жижи. Она противостояла темноте, но не разрушала, а оплодотворяла ее, точно теплая влага – дремлющее во чреве земли семя. И, разбуженный ее прикосновением, я чувствовал себя хрупким побегом, тянущимся к горячему, живому солнцу.
     Так из копошащейся в зловонном перегное личинки я превратился в растущий цветок... но ни один цветок, даже самый неприхотливый, не может распуститься во тьме. И невыносимая жажда света охватила все мое существо. Такая яркая и острая, что почти причиняла боль. Я расспрашивал взрослых о причине моей слепоты, и они говорили удивительные вещи. Об инфекции, болезни, о судьбе и божьем промысле. О карме и моей неведомой вине перед кем-то незнакомым. А отец мой сказал: ты родился слепым, потому что в прошлой жизни отказывался смотреть правде в лицо. Он прав — я тогда подумал — никогда больше не буду жить с закрытыми глазами. Что бы ни случилось. Правда, я тебя не боюсь!
     Я тогда еще не знал, на что похож свет. Он казался мне чем-то вроде горячего ветра, который пронизывает насквозь, выдувая черноту из всех пор, пока не сделает тебя прозрачным и легким, будто танцующая в бокале с вином льдинка.
     Мне едва исполнилось семь лет, когда впервые произошло это чудо. Я лежал в постели, зарывшись, как в сугроб, в теплые одеяла — в комнате было холодно — и медленно просыпался. Лежал с закрытыми глазами и представлял, как  охватывает меня жестокий ветер, стремительный и сильный, стискивает в нечеловеческом объятии, плющит, просеивает сквозь решето мелких, обжигающих игл.
     В какой-то момент я понял, что это уже не игра воображения.  Почувствовал себя пустым сосудом, и в этот сосуд вдруг хлынул яркий белый свет. Из темноты проявился мир, прекрасный и уязвимый, полный таких сумасшедших красок, что я чуть не лишился рассудка. Я видел не глазами, которые были по-прежнему закрыты — да и какой прок от слепых глаз? - а каждой клеточкой кожи, каждым волоском, мышцей... руками, сердцем. Мне больше не было холодно, и я вылез из-под одеял, вскочил с кровати... нет, не вскочил, взлетел! И бросился на кухню — мои ноги едва касались пола — с криком: «Я вижу!»  Там завтракали родители, но они даже не повернули голову в мою сторону. Я пытался заговорить с ними, касался их плеч, лиц, волос... впустую. Я здесь, я рядом, мои дорогие, самые любимые мои люди. Они не могли ни увидеть меня, ни услышать, не ощущали моих прикосновений. Только фарфоровая чашка в руке моей матери перестала мелко дрожать, расплескивая янтарный напиток, и крошечные морщинки в уголках ее рта слегка разгладились.
     Было раннее летнее утро, прохладное и пахнущее молодой зеленью кипарисов. Я подошел к раскрытому окну и, легко вспрыгнув на подоконник, посмотрел вниз. Никто  не предупреждал меня, что прыгать с седьмого этажа — опасно; поэтому я просто шагнул в атласную, пронизанную золотыми паутинками солнца синеву. Но не упал, а сначала погрузился в нее с головой, взметнув стеклянный фонтан брызг; потом вынырнул и, отфыркиваясь, поплыл.
     Плавать я не умел, но... это было такое состояние, когда знаешь и умеешь все. Когда идешь по траве и сознаешь, что она растет под твоими ногами. А находясь в тысячах километров от моря, слышишь его голос и понимаешь, что оно откликается на твои самые волшебные мечты. Когда можешь дотянуться до звезд, набрать их целую горсть, согреть и подарить им немного человеческой любви, чтобы ярче светили.
     Вы думаете, что звезды — это огромные раскаленные солнца, светила далеких миров? Я читал что-то подобное в ваших книжках. А вот и нет! Со звездами я познакомился  следующей ночью, после того, как снова сделал себя легким и прозрачным. Даже придумал им веселые прозвища — не всем, конечно, их ведь много. Так много, как жемчужин в океане или пчел на весеннем лугу. И все они — очень разные. Есть желтые звезды — пушистые и теплые, точно цыплята; а есть голубые — студенистые и холодные, как медузы. Красные — горячие и юркие; и зеленые — ласковые. Они так забавно копошатся в ладонях, что кажется, будто взял в руки щенка или котенка.
     Мне нравится играть с ними, купаясь в чернильной глубине ночного неба, подслушивать их мысли и окликать их по именам. Вам кажется, что звезды неживые? Во Вселенной нет мертвых вещей. Даже бутылочный осколок, блистающий в пыли, или иголочка инея на оконном стекле — живые и чувствующие.
     Я привык существовать в двух состояниях попеременно, как лед и пар. Подобно любому мальчику моего возраста, я, конечно, ходил в школу, только для слепых, и учил шрифт Брайля. От постоянных занятий мои пальцы сделались настолько чуткими, что я мог бы сосчитать ими песчинки, насыпанные горкой на столе.
     А зачем мне Брайль, если я перечитал  все книги в библиотеке отца? Ночами, пока родители спали, сидел в его кабинете, на кожаном диване у окна, и мутно зеленый свет луны падал на бледные страницы. А я жадно вглядывался в чуть расплывчатые очертания букв и погружался в миры, чужие, и в то же время узнаваемые; иногда пугающие, порой счастливые, но чаще всего — темные и болезненные. И пытался постичь странную логику существования людей, не умеющих летать.
     Если бы каждый из них смог хоть раз взглянуть на землю с высоты птичьего полета — от их боли не осталось бы и следа. Она исчезла бы, растаяла, как размытые отражения болотных огней в проясняющемся зеркале воды.
     Нет, самолеты — это совсем другое. Не настоящее. Летать — это значит стать сверкающей каплей в бесконечной радуге неба, раствориться в теплом, бледно-фиолетовом пламени и растворить его в себе. Потом окунуться в синее, голубое, зеленое, желтое... пока не сосредоточишь в своем теле весь спектр и не обратишься в хрупкий белый луч.
     Я знаю, раньше это умели делать все. Да, и вы тоже умели, только разучились. И я бы не научился никогда, если бы не  врожденная слепота, спеленавшая меня с первых минут жизни, точно тугой кокон. Гусеница может целое лето ползать в траве и питаться листвой, даже не помышляя о чем-то большем, разрывающем своей огромностью узенькие границы ее безопасного мирка. Но только в темноте и тишине кокона она способна вызреть в бабочку.
     Я иду по разноцветному городу, с улыбкой вглядываясь в — такие разные — лица людей. Печальные, мечтательные, расстроенные. Мне хочется успокоить их всех, рассказать им что-то хорошее. О звездах, о птицах, о небе — необъятной пустыне, полной блестящего синего песка, по которой можно брести часами, не останавливаясь, среди клубящихся  сиреневым дымом деревьев.  А можно плыть, закрыв глаза и покачиваясь на прохладных, нежно-бирюзовых волнах. Или — лететь. Мягко взмахивая руками и разбрызгивая вокруг себя похожие на мыльную пену облака.
А еще я мечтаю заметить в толпе чье-то лицо, от которого уже не в силах буду отвести взгляд.
     Я заворачиваю за угол и останавливаюсь возле маленького кафе. Заглядываю внутрь сквозь пузырчатое, покрытое тонкой сеточкой пыли стекло. За столиком в углу сидит грустная девочка-подросток, наверное, моя ровесница, и в одиночестве доедает кусок вишневого пирога. Перед ней — недопитая чашка кофе и на чайном блюдечке скомканная салфетка, насквозь промокшая, вероятно, от слез. Кто тебя обидел, дружок? Подхожу совсем близко и, пользуясь своей невидимостью, разглядываю ее почти вплотную.  Задорные «мышиные» хвостики, рыже-огненные, и такая же огненная россыпь веснушек по всему лицу. Глаза яркие, как васильки, оттененные сочным золотом колосьев.
     Я стою у стеклянной витрины и любуюсь. Очень красивая девочка. И готов поспорить, что сама она об этом не знает. Обычно именно по-настоящему красивые люди не осознают своей красоты.
     Жаль, что я не могу дождаться, пока она выйдет из кафе, и заговорить с ней. Хотя, почему нет? Могу! Конечно, кругом полно народу, и нехорошо получится, если кто-нибудь заметит, как я внезапно материализуюсь из воздуха... но — была не была! Слежу за девочкой, как она отправляет в рот последнюю крошку пирога, кладет ложечку на блюдце, встает и идет к выходу. И тут же делаю привычный глубокий вдох, словно втягиваю в себя плотный запах города, и — ныряю в черноту. В моей руке длинная полосатая палка, которой я беспомощно ощупываю парапет, как улитка, изучающая рожками возникшее на пути препятствие. И, прислушиваясь к легкому постукиванию каблучков слева от себя, бросаю в пустоту: «Халло!» Звук шагов замирает. Я знаю, что она остановилась и смотрит на меня; догадываюсь даже, с каким выражением лица.
     «Пожалуйста, помогите мне, я заблудился. Не могу добраться до дома, - говорю и коварно добавляю. - Я слепой.»  Хотя последнее – уже излишне, и так видно. Мгновение испуганного молчания; и я внутренне улыбаюсь, когда тонкие пальцы доверчиво ложатся в мою ладонь.
     «Где ты живешь?» - слышу теплый шепот и впитываю в себя осторожное прикосновение, погружаясь в него, как в пушистый туман. Отдаюсь его неожиданной, робкой ласке. Как мало таких прикосновений достается вам, зрячим. Иногда мне почти жалко вас, всегда напряженных и отчаянно боящихся — даже невзначай — дотронуться друг до друга.
     Я называю адрес и, между прочим, свое имя — Эрик — и она ведет меня бережно, как будто несет в вытянутой руке хрупкую фарфоровую статуэтку.
     Я иду по гибкой ниточке ее сострадания, ступая неуверенно, словно по вьющейся над пропастью тропинке. Мои одинокие прогулки-полеты так разбаловали меня, что я почти разучился ходить по городу вслепую.
     Мы весело болтаем, как давние знакомые, уже не стесняясь наших улыбок и моей слепоты. Девочку зовут Карина, она на год младше меня. С удовольствием пробую ее имя на вкус — горьковатое, тающее на языке, как леденец — и думаю, что ведь и я мог бы так же вести ее за руку сквозь мой собственный, невидимый для нее мир. Или мы могли бы вместе идти по узкому мостику жизни, и по пути каждый видел бы что-то свое.
     Вот мы и дома, я приглашаю Карину войти и предлагаю ей чашку чая. Гостья хочет мне помочь, но я жестом останавливаю ее: сам управлюсь. На собственной кухне я чувствую себя, как рыба в родном водоеме.  Здесь все вдоль и поперек изрыто моими тоннелями, и я  скольжу по ним легко и непринужденно. Предметы словно сами прыгают мне в руки: электрический чайник, коробка с заваркой, чашки и блюдечки. Попутно расспрашиваю Карину о школе, друзьях и тому подобном. Пытаюсь выведать, что ее мучает, и кто довел сегодня до слез, но открыто поинтересоваться не решаюсь.
     - Они не любят меня, - вдруг роняет она, как бы случайно. - Чувствуют, что я другая. Понимаешь?
     «Какая?» - хочется спросить мне и успокоить: «Каждый человек — другой». Но я только киваю, соглашаясь:
     - Да.
     Мне ли не понимать? Стараясь не выдать внезапно подступившей нежности и нелепого желания обнять девочку, я разливаю чай по чашкам и рассказываю. О своем детстве, когда  боялся даже выйти из дома, о карме, о судьбе и злословии соседей, о школе для слепых и о Брайле. Если я — не другой, то кто тогда?
     - А еще, - внезапно вырывается у меня почти против моей воли, - я умею летать.
     И испуганно замолкаю, вслушиваясь в удивленную тишину. Сейчас Карина, красивая девочка с ярко-синими глазами, рассмеется — звонко и хлестко, как дают пощечину — и скажет: «Ты сумасшедший!» А потом встанет и уйдет.
     Но — слышу звук отодвигаемого стула и ее взволнованное дыхание, совсем близко.
     - Я тоже, - шепчет она. - Эрик, я тоже.
40. Янтарное ожерелье
Валентина Кайль

Встречные машины ослепляли Владимира, попутные то и дело обгоняли, обдавая его автомобиль брызгами дождевых луж. «Канун Рождества, все торопятся,  летят...» - вздохнул Владимир, провожая взглядом тающие огни.
   Ему спешить было некуда. За поворотом будет перекрёсток. За ним, метрах в ста от светофора он остановится ненадолго, как это делает каждый раз, возвращаясь с работы...
   
   У обочины, где он припарковался, стояла «тойота» с включёнными габаритными огнями и поднятым капотом.  Девушка в белой курточке склонилась над мотором, подсвечивая фонарём. Чутьём Владимир распознал в ней землячку. Поздоровался.
   - Что, проблемы?
   - Двигатель закапризничал. Едва успела свернуть с дороги, заглох. Подвела меня моя  "старушка"!
   Девушка заметно нервничала. Владимир взял у неё фонарик, заглянул под капот автомобиля. Озадаченно хмыкнул:
   - Плохо дело. Похоже, придётся вызывать службу техпомощи.
   - Не могу ждать. Тороплюсь! Да и промокла насквозь. Оставлю машину до утра. Никто на неё не позарится 
   
   Она внимательно посмотрела на Владимира.   
   - А вы не могли бы меня подбросить домой? - в голосе незнакомки чувствовалось отчаяние. -  Это недалеко, всего двенадцать километров. Только по пути в одно место заедем... Я вам заплачу.
   - Не нужно мне никакой платы! Садитесь. Я сейчас вернусь...
    Владимир положил еловый венок недалеко от дороги, с минуту постоял, отвернувшись в сторону темнеющего вдали лесного массива...
   
   Некоторое время ехали молча. Владимир мельком взглянул на  красивый тонкий профиль случайной пассажирки, прядку светлых волос, выбившуюся из-под вязаной шапочки.
   - Меня зовут Владимиром, а тебя? - спросил он, переходя на «ты», чтобы как-то отвлечь её.
   - Ольгой меня зовут. Я работаю швеёй в женском ателье. Перед праздником очень много заказов было. Вот, шефиня и попросила всех работниц опять задержаться. Дамы хотят нарядными  Рождество встретить!
   - Ну да - рассеянно отозвался Владимир, думая о чём-то своём.
   
   Они подъехали к большому серому зданию за металлической оградой.
    - Подождите, пожалуйста. Я быстро, -  попросила девушка.
   Пройдя через дворик, она исчезла за массивными дверями.
   Владимир прочитал освещённую уличным фонарём табличку: «Школа  для слаборазвитых детей».    
   «Интересно...»
   Он не успел додумать, Ольга уже возвращалась, ведя за руку крупного молодого человека.
 
   Они подошли ближе, и Владимир с изумлением понял: это не парень вовсе, а просто полный мальчик с характерными для синдрома Дауна чертами лица. Владимир читал об этой болезни: она делает тех, у кого вместо обычных 46-ти хромосом 47, похожими друг на друга, как братьев-близнецов.
   - Ну, вот, и мы! - улыбалась Ольга, открывая мальчику заднюю дверцу.- Познакомьтесь, Владимир, это Слава, мой сыночек.
   - Добрый вечер, - вежливо и доброжелательно поприветствовал мальчик. - Большое спасибо вам за то, что мою маму выручили!
   - Не стоит благодарностей, - слегка смутился Владимир.
  Его удивило, что подросток, выглядевший столь необычно, вёл себя вполне нормально и казался очень общительным.
 
   Спустя минут пятнадцать они уже стояли у подъезда многоквартирного дома.
   - Без чашки кофе мы вас не отпустим! Никаких «нет» не принимаем! - полушутя заявила Ольга. - Нам сам Бог послал вас, Владимир! Сын уже переживал, почему мама задерживается?!
   Простая обстановка Ольгиной двухкомнатной квартиры отличалась хорошим вкусом, порядком и чистотой. Множество декоративных растений. Нарядная ёлка с цветными огоньками.    
   
   - Я поставлю кофе, - сказала хозяйка. -  А ты, сынок, развлеки гостя.
   - Сколько тебе лет, Слава? - спросил Владимир, когда Ольга вышла.
   - В феврале четырнадцать будет...
   - Вот как! А сколько же лет маме?
   - Маме 31 год, - улыбнулся мальчишка. - Никто не верит, что она моя мама! Говорят - сестра!
    Владимир понимал беспардонность своих расспросов, но любопытство брало верх, и он осторожно поинтересовался:
   - Славик, а папа ваш где?
   - Я папе не понравился. Он ушёл от нас, когда я ещё маленьким был. Я ведь не такой, как все, вот он и рассердился, - простодушно рассказывал мальчик. -  Потом мы жили с бабушкой, но она умерла... Теперь мы с мамой вдвоём живём. Она работает, а я в школе учусь... Знаете, какая у меня мечта? Поскорее вырасти и купить маме настоящее морское ожерелье! Моя мама очень хорошая! Я даже стихи ей сочинил. Вот, послушайте: «Родненькая мамочка! Я тебя люблю, и морские бусы я тебе куплю!..»  Мама научила меня русские книжки читать. Мне очень нравятся стихи. А у меня складно получилось?
 
   - Да, Слава, складно...
   
   Владимир почувствовал острую, почти до слёз, жалость к этому ребёнку; устыдился своего любопытства и мысленно обругал себя: «Дурак! Связался с убогим! Чего ради пристаю, выпытываю?..»
    Ольга позвала их к столу.
    Странно, но ни она, ни её сын, не казались ущербными, не осознавали необычности своей ситуации. Нормальная неполная семья. Разве что, обращалась Ольга со Славиком особенно терпеливо и внимательно. А он всё больше поражал Владимира приятными манерами, открытостью. И нежностью к матери. Мальчик невольно вызывал симпатию: вовсе не был он «несуразным существом», каким показался Владимиру в первую минуту...
   
   -  Оля, а Славик хорошо воспитан, - похвалил он.
   -  Мы занимаемся с ним постоянно. Бабушка его, моя мама, ему очень много  времени уделяла. Она учительницей была...
   -  Он ещё и стихи, оказывается, сочиняет?
   -  Наверное, Славик вам о морском ожерелье стишок прочёл? - польщённо улыбнулась Ольга. -  Мы с сыном в Прибалтике в прошлом году были. Видели там чудесный янтарь. В этом камне солнце, энергия моря. Дома я подруге рассказала, что хотела бы такие бусы купить. Просто денег тогда лишних не было. А Слава запомнил тот разговор.
   
   … К ночи вернувшись домой, Владимир долго не мог уснуть. А уснув,  увидел сон, какой часто мучил его уже четыре года:  перекрёсток, где погибли его жена и пятнадцатилетний сын, покорёженная машина, вой сирены скорой помощи...  Но этот тяжёлый сон  сменил другой - лицо Ольги с тонкими чертами, её синие глаза, светлый локон... И добрая, доверчивая улыбка Славика...   
   Рано утром Владимиру позвонил старший брат. Сказал, что его семья, как всегда, ждёт Владимира к рождественскому ужину.
   - Можешь прямо сейчас к нам приехать, - предложил он. - Чего одному дома сидеть, диван просиживать?
   - Прости, братуха! - ответил Владимир. - Но, честное слово, сегодня я к тебе никак не могу приехать! Сейчас мне надо срочно с ремонтом одной машинёшки вопрос утрясти. И на празднование Рождества меня уже пригласили... Я обещал. Потом всё расскажу!
   Он достал шкатулку с фамильными украшениями и вынул изумительное, будто лучами летнего солнышка переливающееся янтарное ожерелье, привезённое им когда-то из Юрмалы...
   Вечером у рождественской ёлки  они вместе со Славиком подарят его Ольге. Олечке!
   Впервые за последние годы на душе Владимира было удивительно радостно, покойно и светло...               

41. Японские сны
Галина Ульшина

«Ва-аленки-да,  валенки-и, ой да не подшиты, стареньки!»
Кто все-таки  лучше поет эту песню – Мордасова или Русланова? А, может, Стрельченко?  «Суди, люди, суди, Бог, как его любила: по морозу босиком к милому ходииила»… Валенки-то были не роскошью,  а спасением от лютых холодов, и подшивали их  для крепости подошвы. А у меня есть  от холодов перчатки –  кожаные, мягкие, пахучие – они пахнут беззаботностью дам, которые могут обтягивать ими свои лилейные пальчики,  выхоленные в дорогих салонах,  с разрисованными коготками. Я иногда украдкой любовалась этими произведениями миниатюристов, пряча в кулак свои обкусанные ногти,  смазанные лаком по-быстренькому…
И эти перчатки – мои. Мой возлюбленный  подарил их  на память о себе. Я не смею их даже примерить,  все принюхиваясь и оглаживая  непозволительную роскошь, эту шелковистость черной кожи, небольшой глянец которой сейчас же гаснет, стоит только чуть-чуть повернуть перчатку. А внутри  светится золотом  кругленькая бирочка с английским словом «quаlity» и цифрой 6.
Этот год не задался с самого начала: мой друг, милый-милый друг, сам добровольно напросился в длительную командировку, ссылаясь на производственную необходимость –
но я-то знала, что он просто от меня устал! Его душа жаждала перемен, а я… Что – я?
Любящая и растворяющаяся в любви, готовая на все ради него – кошка, не сводящая глаз со своего хозяина…Брыснет – притихну, поманит – буду облизывать…Умные женщины строят интриги, ловко расставляют сети, вылавливая мужиков, как мух, и  – к ногтю их, к ногтю, а я, стало быть, дура, раз меня мой мужик стряхнул и улетел в Японию на год.  Теперь вот, читаю про Японию, рэнга составляю сама с собой.
Стройные ветви
на Окинаве в цвету-
снежно в Хоккайдо.

Снежно в Хоккайдо
солнечно в Беэр Шеве,
мне одиноко...
Год без права переписки. Жди, пока сам позвонит! Полгода  жду, привязанная к телефону, боясь на минуту отлучиться.
Я тешу себя надеждой: раз милый-милый-милый подарил мне эти лучшие в мире перчатки, значит и я ему дорога? И снова  аккуратно складываю – пальчик к пальчику –  в пакет, пакет в шкатулку, шкатулку на тумбочку рядом с кроватью. И ложилась.
Вот, сижу дома, только что выписавшись из больницы. Денег нет, милого нет, работы… – а какая работа с таким здоровьем?
Нет… Денег нет не потому, что милый меня содержал – этого не было никогда, а потому, что я сразу, как  только узнала о  его  намеренье уехать – немедленно  уволилась, чтобы каждую минуту дышать  с ним общим  воздухом, развешивать его плащ, когда он приходит с работы, резать ему овощи, прикасаясь к ним руками и кормить…
Милый уехал, а я, с сильнейшей аллергией на весь мир, наконец,  попала в больницу. Раньше меня ни тополиный пух, ни амброзия не беспокоили… Врачи так и сказали: это от нервов. Да какая разница – от чего болезнь и инвалидность? Смерть без причины не бывает…
Наступили холода. Не то, что прямо сибирские, но ростовские ветреные морозы при минус три пробирают  куда  злее. Пройдешь за хлебом в ближайшую булочную, а через четверть часа мороз уже кусает  за нос, пробирается  через швы пальто, втекает в раструбы рукавов и уже не только мурашки, а целые табуны мурах бегают  по спине и пояснице. Кутаясь в поднятый воротник, прижимая к себе еще горячую булку, я прибегаю в свой неприветливый дом, спасая свое тело.
Вот и сегодня я, едва проснувшись,  я выглянула в окно, покрытое каплями дождя: по двору пробегают  зонты с ножками, а вдалеке они сливаются с темнотой раннего ноябрьского утра. Тоска…
Пойти в кино, что ли?.. На утренний, самый дешевый сеанс? Вот так, взять, одеться и – резко пойти в непогоду, ввинчиваясь в холодное утро, вмещая свою жизнь в общее кипение города? А?... Не взирая…
Холодно… Прямо в кровати почувствовалась неприязненность сырого ноября.
Я вынимаю перчатки из шкатулки, привычно нюхаю  их и с обреченностью неудачницы снова кладу  назад, откинувшись на подушку. А –  что?... Я их не буду надевать –  я выйду, держа  в руках – пусть все видят, что у меня есть такие  дорогущие перчатки! А что не надеты, так мне и не холодно вовсе... С такими-то перчатками! …
Так, уговаривая себя и  не вынимая их из пакета, я кладу перчатки  в сумку, стыдясь своего предательства по отношению к счастливому прошлому и малодушия по поводу настоящего.
Лифт долго не вызывается, и я бегу вниз, повинуясь чувству инстинкта самосохранения –надо  выживать, бегая  в кино, в булочную,  куда-нибудь туда, где клубятся люди, присматриваясь к причинам их маленьких радостей. Скоро сеанс, надо успеть исполнить свою намеченную маленькую революцию, пока не передумала, взять билет, отыскать свое место, оглядеться…
Не то – накатится снова депресняк, и  тогда не только  кино – жить не захочешь.  Я уже предчувствовала его неуловимые, но знакомые признаки…
На улице, подхваченная порывом  ветра, сдобренног о ледяным дождем, пересыпанным мелкой крупкой, я  от неожиданности задыхаюсь. Зима в Ростове начинается, как всегда, внезапно и жестоко. Сказывалась и палатная духота, и месячное лежание под капельницей, и внутренняя неготовность ко всякого рода борьбе. От холода стягивает скулы, я мужественно беру перчатки в руку,   вынув их из кулечка, и ясно ощущаю перед глазами их теплое вязанное нутро, состоящее из кашлатого белого ворса.  Мысль о доступной возможности засунуть туда, в эту непродуваемую перчаточную утробу, свои застывшие руки согревает  уже сама по себе.
Так я и добегаю  до кинотеатра, быстренько скользя и перебирая рыбью кожу оледеневших тротуаров еще неокрепшими ногами. Заплатила в кассу, забирая негнущимися пальцами мелочь, положенную сверху на бумажную сдачу. Рассыпала. С трудом отковыривая плоские монетки от каменного пола, чувствую, как некрасиво наливается  лицо кровью, как усиливается шум в ушах, как нелепо выглядит моя  поза большого четвероногого  друга  посреди  фойе…
Но деньги были распоследние, и черт его знает, на что я надеюсь, стараясь не думать о делах грядущих, но сегодня, именно сегодня, я так хочу изменить сумрачную полосу моей никчемушной жизни, зацепившись за что-нибудь – за кино, например… Упасть в кинозал, как в спасительную нирвану, раствориться в темноте, потеряться  арбузом  на бахче  единоликих  зрителей, уйти мозгами в чужие экранные проблемы, которые закончатся, как только вспыхнет свет. Я  никогда себя не сравниваю  с героинями, хотя бы по причине недосягаемости их материального  уровня, но та серьезность, с которой они лишают себя жизни из-за пустяков, по сравнению с моими проблемами, может  дать успокоение.
Зал был наполовину заполнен – сказывалась дороговизна билетов, и появился клан расчетливых  пенсионеров и прочей бедноты, находившейся, как и я, во взвешенном состоянии. Я уселась, положив перчатки рядом с собой на кресло, не раздеваясь, придерживая рукой сумку. Последний раз я была в кино семь месяцев назад с моим милым. Я держала его под руку и замирала, когда он о чем-то спрашивал меня, шепча в ухо. Я огляделась: на утренних сеансах пар не было, одинокие, как свечки, люди реденько заполнили зал. Свет погас. Господи, ничего так не лечит страдающую русскую душу, как индийское кино! Я позабыла обо всем на свете, рыдая и сморкаясь, благо, что соседей по ряду у меня не было! Сколько горя  и потерь – разве можно их сравнить с моими? Да я – самая счастливая на свете, у меня есть квартира, Родина, нет детей и будет, если захотеть, работа…С  такими счастливыми мыслями я снова вышла под ледяной ветер  полуденного ноября, уверенная, что с сегодняшнего дня я начинаю новую жизнь. И даже надену перчатки!  Перчатки!!! Холод сковал мое сердце о мысли, что я встала, покинув сиденье, на котором они лежали… Опрометью я побежала назад, в кинотеатр,  всхлипывая контролерше «пожалуйста…, ну, миленькая…. забыла…», доползла до  моего ряда, где уже сидела ранняя парочка, оглядывая слева и справа мое место, не помня его номера, а ориентируясь зрительно, пока, наконец, не спросила отчаянно: «простите… вы не видели здесь перчаток?» Зал был практически пуст, новые зрители неторопливо заходили, рассаживаясь в отдалении, и только эта парочка была здесь, этом квадрате поиска. Я  жадно всматривалась в их лица, рассчитывая, желая, мечтая, надеясь… Женщина смятенно втянула в себя  глаза, как бы прислушиваясь, потом,  не веря себе,  взглянула на своего спутника, пытаясь что-то сказать – тот не дал, перебил, багровея от гнева, смявшись лицом и забубнил, почти  выкрикивая: «Ничего нет! Нет ничего! Чего? Чего требуешь? Иди отсюда!...»
Я шла, не видя земли,  среди бела дня выливая слезами и криком все, что накопилось у меня за эти полгода, не замечая, как люди оборачивались и смотрели мне вслед. Домой я пришла опустошенная, но какая-то новая, лишенная примет прошлого, и к вечеру  мне стало немного жаль этих людей. Я поняла, что им, вот именно им, гораздо хуже, чем мне. Что такой мужик ни за что не подарит своей женщине таких перчаток, разве что по случаю сворует, и в кино он ее повел  не на вечерний сеанс, и не любит она его вовсе – просто не встретила другого, настоящего. А я… Мне тепло. От любви – тепло! У меня все еще будет – осталось всего полгода, бабы в  войну и по четыре ждали. И дождались. А я что, хуже, что ли?
«Суди люди, суди Бог, как его любила – по морозу босиком к милому ходила»…
Лучше всех, по-моему,  эту песню поет все-таки Русланова.