Леонардо и Джоконда

Юрий Шпилькин
Леонардо и Джоконда

Философия европейского Возрождения в период XV-XVI вв.как совокупность философских учений характеризуется интересом к человеческой личности и неприятием официальной католической религиозности. Безусловно определяющее значение в возвышении человека сыграли великие географические открытия. Христофор Колумб отправился на запад через Атлантический океан в поисках «Индий». Он высадился на континент, не нанесенный на картах, открыв для европейцев «Новый Свет», Америку. Португальская экспедиция под руководством Васко да Гамы смогла достигнуть Индии, обогнув Африку и открыв прямой торговый путь в Азию. Экспедиция Фернана Магеллана, португальца, состоявшего на испанской службе, отправилась на запад, совершив первое в мире кругосветное путешествие. Человеку стало казаться, что ему доступно все. Появились сентенции:  Человек - венец природы, Человек не челн на море волн, Человек – не свеча на ветру. После тысячелетнего средневековья в центре философии Ренессанса был не Бог, а Человек.

Задача воссоздания «нового человека» осознается как главная задача эпохи. Humanitas в ренессансном представлении подразумевает не только овладение античной премудростью, чему придавалось огромное значение, но также самопознание и самосовершенствование. Гуманитарно-научное и человеческое, ученость и житейский опыт должны быть объединены в состоянии идеальной virtu (по-итальянски одновременно и «добродетель», и «доблесть» — благодаря чему слово несет в себе средневеково-рыцарский оттенок). Принимая природу как первооснову для идеалов, искусство Возрождения придает воспитательному процессу эпохи убедительно-чувственную наглядность. Древность (то есть античное наследие), Средние века (с их религиозностью, равно как и светским кодексом чести) и Новое время (поставившее человеческий ум, его творческую энергию в центре своих интересов) находятся здесь в состоянии чуткого и непрерывного диалога. Начало и конец философии эпохи европейского Возрождения можно обозначить именами - Петрарки и Кампанеллы. Но вершинами мировоззрения эпохи Возрождения являются итальянец Леонардо да Винчи, англичанин Вильям Шекспир, поляк Николай Коперник и немец Мартин Лютер. 

В эпоху Возрождения философия вновь обращается к изучению природы. Интерес к натурфилософии усиливается к концу XV - началу XVI века по мере того, как пересматривается средневековое отношение к природе как несамостоятельной сфере. В понимании природы, так же как и в трактовке человека, философия Возрождения имеет свою специфику - природа трактуется пантеистически. Христианский Бог здесь как бы сливается с природой, а последняя тем самым обожествляется. Однако этот строгий научно-аналитический подход к задачам изображения накладывает на все искусство этого периода отпечаток некоторой сухости, мелочной дробности и как бы скованности, ибо обладая «правилом», художники XV века еще не знают «той свободы, которая, не будучи правилом, сама подчиняется правилу». Этими словами Джорджо Вазари формулирует сущность последнего и высшего этапа развития «современной манеры». Леонардо да Винчи, биография которого открывает третью часть «Жизнеописаний» Вазари, подвел итог всей аналитической работе своих предшественников и в то же время определил уровень взаимосвязи между живой жизнью и искусством на рубеже XV-XVI веков. В период Высокого Возрождения, которое приходится на третью четверть XVI века, искусство приобретает высшую свободу, вытекающую из познания его закономерностей, свободу, являющуюся залогом прекрасного и совершенного.

В эпоху Возрождения индивид приобретает гораздо большую самостоятельность, он все чаще представляет не тот или иной союз, а самого себя. Отсюда вырастает новое самосознание человека и его новая общественная позиция: гордость и самоутверждение, сознание собственной силы и таланта становятся отличительными качествами человека. Индивид эпохи Возрождения склонен приписывать все свои заслуги самому себе. Разносторонность - вот идеал возрожденческого человека. Человек становится творцом самого себя. В результате человек уже не нуждается в божественной благодати для своего спасения. По мере того как человек осознает себя в качестве творца собственной жизни и судьбы, он оказывается и неограниченным господином над природой.

Итальянский философ, критик, историк Бенедетто Кроче в статье о Леонардо да Винчи как о философе делает замечание: «Было бы бесполезно искать у него системы эстетики, цельной и истинной теории искусства: ее не было не только у него, как и у прочих писателей того времени, писавших о пластических искусствах, о поэзии, о музыке и о риторике, но и у профессиональных философов, писавших о диалектике и о рационалистической философии. Все попытки последующих критиков восстановить тогдашнюю эстетику оказались искусственными и софистическими». Такую позицию итальянского интеллектуала в «Кратком изложении эстетики» он объясняет сам: «На вопрос, что такое искусство, можно отшутиться, что это то, о чем все знают. В самом деле, без такого предзнания нельзя сделать и шага, ибо спрашиваемое обозначено в самом вопросе как что-то качественно определенное . Искусство по Кроче есть выражение творческого разума и одновременно интуитивное созерцание индивидуальности. Он убежден, что предпонимание истины так или иначе присутствует в человеке. Задача философии придать ей критически отточенные формы. Творчество — важнейшая деятельность разума, без него познание невозможно.
Искусство, в отличие от науки, познает индивидуальное, а не общее. В исходном восприятии внутренне переживаемая интуиция находит внешнее выражение. Выражают себя не только художники, но все люди, а мерой прекрасного является успех в самовыражении. Во многих работах Кроче применил такой подход к трактовке искусства и литературы, основав целую школу в искусствоведении и художественной критике. Попытки Гегеля и гегельянцев построить всеобщую философскую систему, объемлющую как природу, так и историю, Кроче посчитал несостоятельными. Философская наука должна сконцентрироваться на своем единственном и главном предмете — духе, а искусство – это интуиция.

Собственно далее Кроче замечает, что Трактат Леонардо о живописи мало удовлетворяет тех, которые ищут в нем философию искусства; помимо... общих идей о живописи и об искусствах... в нем заключается (и это его главная часть) целый ряд наблюдений из области жизни и естественной истории, в особенности же из области эстетики и анатомии; кроме того, в нем имеется множество поучений и рецептов. Эти последние разделяют общую судьбу всех рецептов: при сколько-нибудь строгом рассмотрении они оказываются то тавтологическим и, то произвольными утверждениями... Может показаться, отмечает Кроче, что мы пришли к полному осуждению трактата Леонардо; на самом же деле, мы, наоборот, подошли к той точке зрения, которая дает нам возможность оценить величие и значение этой книги. В своих правилах, в своих рецептах и в своих советах она как бы дает историю художественного воспитания Леонардо; в ней указывается, чем он восхищался и что ненавидел, даются его художественные видения, выясняется, как он воспитывал себя и какое направление сознательно придавал своей деятельности...

В этом Трактате Леонардо пишет: «В справедливых жалобах сетует живопись, что она изгнана из числа свободных искусств, ибо она — подлинная дочь природы и осуществляется наиболее достойным чувством. Поэтому, о писатели, вы не правы, что оставили ее вне числа этих свободных искусств, ибо она занимается не только творениями природы, но и бесконечно многим, чего природа никогда не создавала. Так как писатели не имели сведений о науке живописи, то они и не могли описать ни подразделений, ни частей ее; сама она не обнаруживает свою конечную цель в словах, и из-за невежества осталась позади названных выше наук, не теряя от этого в своей божественности. И поистине не без причины они не облагораживали ее, так как она сама себя облагораживает, без помощи иных языков, не иначе, как это делают совершенные творения природы. И если живописцы не описали ее и не свели ее в науку, то это не вина живописи, и она не становится менее благородной от того, что лишь немногие живописцы становятся профессиональными литераторами, так как жизни их не хватает научиться этому. Можем ли мы сказать, что свойства трав, камней и деревьев не существуют потому, что люди о них не знают? Конечно, нет… Та наука полезнее, плод которой наиболее поддается сообщению, и также наоборот, менее полезна та, которая менее поддается сообщению.

 Живопись в состоянии сообщить свои конечные результаты всем поколениям вселенной, так как ее конечный результат есть предмет зрительной способности; путь через ухо к общему чувству не тот же самый, что путь через зрение. Поэтому она не нуждается, как письмена, в истолкователях различных языков, а непосредственно удовлетворяет человеческий род, не иначе, чем предметы, произведенные природой. И не только человеческий род, но и других животных, как это было показано одной картиной, изображающей отца семейства: к ней ласкались маленькие дети, бывшие еще в пеленках, а также собака и кошка этого дома, так что было весьма удивительно смотреть на это зрелище.  Живопись представляет чувству с большей истинностью и достоверностью творения природы, чем слова или буквы, но буквы представляют слова с большей истинностью, чем живопись. Мы же скажем, что более достойна удивления та наука, которая представляет творения природы, чем та, которая представляет творения творца, т. е. творения людей, каковыми являются слова;  такова поэзия и подобное, что проходит через человеческий язык.

Философская и художественная значимость творчества Леонардо, должным образом может быть оценена только во взаимосвязи с универсальностью всей его деятельности под знаком абсолютизации опыта. Индивидуализм, принявший у Леонардо гипертрофированные формы, потерпел крах, но вместе с тем нашел свое воплощение в титанической и беспорядочной деятельности, плоды которой до сих пор продолжают вызывать удивление. «Подчиняясь жадному своему влечению, желаю увидеть великое множество разнообразных и странных форм, произведенных искусной природой, блуждая среди темных скал, я подошел ко входу в большую пещеру. На мгновение я остановился перед ней пораженный… Я наклонился вперед, чтобы разглядеть, что происходит там в глубине, но великая темнота мешала мне. Так пробыл я некоторое время. Внезапно во мне пробудилось два чувства: страх и желание; страх перед грозной и темной пещерой, желание увидеть, нет ли чего-то чудесного в ее глубине».  Так пишет о себе Леонардо да Винчи. Не запечатлен ли в этих строках жизненный путь, творческая устремленность, грандиозные поиски и художественная неудовлетворенность одного из величайших гениев мировой истории?

Художественное наследие Леонардо да Винчи количественно невелико. Высказывалось мнение, что его увлечения естественными науками, бесконечные поиски грунтовки, сочетания красок помешали его плодовитости в искусстве, большинство его творений считается не законченными. Однако анонимный биограф, его современник, указывает, что Леонардо «имел превосходнейшие замыслы, но создал немного вещей в красках, потому что, как говорят, никогда не был доволен собой». Это подтверждает и Вазари, согласно которому препятствия лежали в самой душе Леонардо – «величайшей и необыкновеннейшей… она именно побуждала его искать превосходства над совершенством, так что всякое произведение его замедлялось от избытка желаний». При жизни Леонардо погибали «Тайная вечеря» и «Битва при Ангиари», не завершенными считаются бесчисленное множество работ, том числе его шедевры: «Мадонна Бенуа», «Джоконда», «Мадонна Лита». Чтобы изменять во время работы, при создании «Тайной вечери» Леонардо решил покрыть каменную стену слоем смолы, гипса и мастики, а затем писать по этому слою темперой. Из-за избранного метода роспись начала разрушаться уже через несколько лет после окончания работы. Но и то, что сохранилось до наших дней, относится к самым значительным творениям эпохи Возрождения.

Важнейший теоретический и идеологический вопрос эпохи Возрождения – соотношение религии и философии. Итальянский философ, гуманист, астролог, основатель и глава флорентийской Платоновской академии Марсилио Фичино решал его антисхоластически. Догматическая и авторитарная схоластика, остававшаяся в томистской форме официальной теолого-философской доктриной католицизма, по-прежнему рассматривала философию в качестве служанки теологии. Фичино пытался синтезировать христианство, каббалу и платонизм. Он тоже сближал религию и философию, но считал их, так сказать, равноправными сестрами: с одной стороны, «ученой религией» а с другой – «благочестивой философией». Влияние Фичино на мировоззрение эпохи Возрождения было значительным. Апология земной красоты и достоинства человека способствовала преодолению средневекового аскетизма и оказала влияние на развитие изобразительного искусства и литературы. С его трудами, несомненно, был знаком Леонардо да Винчи, но рассматривает философию во взаимосвязи с живописью: «Живопись является философией, так как философия трактует об увеличивающемся и уменьшающемся движении. Вед предмет, удаляющийся от глаза, теряет в величине и цвете столько, сколько он приобретает в расстоянии» .

Но какую бы роль, ни играли эти и другие теоретические источники в духовном развитии Леонардо, он, как никто другой в его веке, формировался не столько под влиянием книг, сколько в процессе личного активного создания предметов искусства и различных технических творений. Леонардо оставил после себя многочисленные записи, нередко зашифрованные, написанные зеркально левой рукой, справа налево. При жизни Леонардо их не  систематизировал, а ученики ограничились тем, что выбрали и свели в книгу то, что непосредственно касалось живописи. Полностью рукописи Леонардо да Винчи были опубликованы только в ХХ веке, после того как все его изобретения и научные открытия, которым он отдал большую часть жизни, были повторно осуществлены в науке и технике. Поэтому мировоззренческие позиции Леонардо комментаторы его творчества как Джорджо Вазари, Д.С.Мережковский, З.Фрейд, Б.Кроче и другие изображали субъективно, в меру собственного восприятия творений гениального художника и мыслителя.

Автор романа «Воскресшие Боги (Леонардо да Винчи)», 1902 г. Д.С. Мережковский воссоздает эпоху Возрождения через спектр противоречий между средневековым религиозным мировоззрением и новым, гуманистическим мировоззрением, которое вместе с возрождением античных ценностей, возрождает ценность Человека как личности. Не случайно Мережковский создает образ Леонардо если не атеиста, то готового преодолеть законы природы, «устремиться к тому, что против естества человеческого, сверх и против закона природы – все равно к Богу или к дьяволу, только бы к неиспытанному, к невозможному! Ибо верить-то он, пожалуй, не верит, но любопытствует: - чем меньше верит, тем больше любопытствует: это в нем, как похоть неугасимая, как уголь раскаленный, который нельзя ничем залить – никаким знанием, никаким опытом!..» 

Конечно, папская церковь в эпоху Возрождения имела немало причин, которые способствовали критическому отношению к ней со стороны гуманистов. Работая над трилогией «Христос и Антихрист», (а роман о Леонардо входит в эту трилогию), Мережковский ощущал, что идеалы христианства и ценности гуманизма, понятия Града Небесного и града земного для него несовместимы. Он так объясняет свои искания: «мне казалось, что существует две правды: христианство – правда о небе, и язычество – правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд -  полнота религиозной истины. Но, кончая, я уже знал, что соединение Христа с Антихристом – кощунственная ложь; я знал, что обе правды – о небе и о земле – уже соединены во Христе Иисусе… Но я теперь также знаю, что надо было мне пройти эту ложь до конца, чтобы увидеть истину. От раздвоения к соединению – таков мой путь, - и если спутник читатель, если он мне равен в главном – в свободе исканий, - придет к той же истине».

Более того, Мережковский сам приводит немало примеров того, что католическая церковь не воспринималась гуманистами как Тело Христово. Среди записей Леонардо оценка факта продажи индульгенций чего стоит: «Ничего не делая, презирая бедность и работу, люди будут жить в роскоши в зданиях, подобных дворцам, приобретая сокровища видимые ценою невидимых и уверяя, что это лучший способ быть угодным Богу».

Чинквеченто – это век Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонаротти, Рафаэля Санти, Николая Коперника, Эразма Роттердамского, Галилея Галилео, Мартина Лютера, Джордано Бруно и многих, многие других. Это век, когда Земля была перенесена из центра Вселенной на орбиту, по которой она вращалась вокруг великого и неподвижного Светила. Этим был нанесен сокрушительный удар по религиозному антропоцентризму, ибо если Земля – рядовая планета, то и человек – не венец божественного творения. А еще раньше монах-августинец Мартин Лютер прибил к дверям церкви в Виттенберге лист со своими знаменитыми богословскими тезисами, положив тем самым начало конца религиозного монополизма католической церкви. Церковная реформация отторгла от папской власти целые страны и народы. Перед угрозой дальнейшего падения авторитета Римской церкви ее руководители приняли ряд энергичных мер, и во второй половине века религиозный либерализм Возрождения сменился жестокой ортодоксией, свойственной испанскому католицизму. Герцен очень хорошо сказал о подвижниках зарождающейся науки эпохи Возрождения, которые в борьбе с пережитками средневековья открыли человеческому уму новые горизонты: «Главный характер этих великих деятелей состоит в живом, верном чувстве тесноты, неудовлетворенности в замкнутом круге современной им жизни, во всепоглощающем стремлении к истине, в каком-то даре предвидения».

Вазари попытался сгладить антикатолицизм Леонардо, в Жизнеописании он пишет о Винчи: «узрев себя близким к смерти, принялся он прилежно изучать установления католичества и нашей благой и святой христианской веры и затем с обильными слезами исповедался и покаялся и, хоть не в силах был стоять на ногах, все же, поддерживаемый под руки друзьями и челядью, пожелал принять святое причастие вне постели». Защищаясь против упрека в антирелигиозности Леонардо в «Трактата о живописи» пишет: «Но такие обвинители могли бы молчать. Потому что это есть способ познать Творца этакого множества прекрасных вещей и именно это есть путь полюбить столь великого Мастера. Потому что воистину большая любовь исходит из большого познания любимого и если ты мало его знаешь, то сможешь только мало или совсем не сможешь любить его…». Утверждаемое им очевидно ложно, - замечает Фрейд, - и Леонардо должен был это сознавать не хуже нас. Он хочет сказать, что у него это происходит таким образом; для всех же других было бы желательно, чтобы они относились к любви и ненависти, как он сам. Его аффекты были обузданы и подчинены стремлению исследовать; он не любил и не ненавидел, но только спрашивал себя, откуда то, что он должен любить или ненавидеть, и какое оно имеет значение. Таким образом, он должен был казаться индифферентным к добру и злу, к прекрасному и отвратительному.

Тем не менее, З. Фрейду вполне хватило оснований, чтобы упомянутое Мережковским в романе обвинение молодого Леонардо в содомии развернуть в целое психиатрическое исследование о гомосексуализме Леонардо. Руководствовался он, как ему казалось, сугубо научным интересом в том, «что никто не настолько велик, чтобы для него было унизительно подлежать законам, одинаково господствующим над нормальным и болезненным». Скандал  в среде интеллектуалов получился громкий. Но Фрейду, думается, удалось ближе всех подойти к разгадке знаменитой улыбки Джоконды. Исследователи неоднократно задавались вопросом: почему Леонардо четыре года писал портрет Моны Лизы, но так и не отдал его заказчику, считая его не законченным? Прежде, чем ответить на этот вопрос, поищем ответ на вопрос, а почему более двенадцати лет он не мог завершить «Тайную вечерю»?

На знаменитой росписи «Тайная вечеря» в миланском монастыре Санта Мария делла Грацие Леонардо запечатлел последнюю совместную трапезу Иисуса Христа с учениками, во время которой он произнес: «Один из вас предаст меня». Каждого из апостолов Леонардо характеризует индивидуально. Подобно брошенному в воду камню, порождающему все более расходящиеся по поверхности круги, слова Христа, упавшие среди мертвой тишины, вызывают величайшее движение в собрании, за минуту до того пребывавшем в состоянии полного покоя. Особенно импульсивно откликаются на слова Христа три апостола, которые сидят по его левую руку. Они образуют неразрывную группу, проникнутую единой волей и единым движением. Молодой Филипп вскочил с места, обращаясь с недоуменным вопросом к Христу, Иаков старший в возмущении развел руками и откинулся несколько назад, Фома поднял руку вверх, как бы стремясь отдать себе отчет в происходящем.

Особенно впечатляет группа: Петр, Иоанн и Иуда. Петр, в порыве гнева, стремительно вскочил, правой рукой схватил нож, левую опустил на плечо Иоанна как бы вопрошая: «кто предатель?»; Иоанн, любимый ученик Христа – воплощение  покорности и ясности, обреченно сложил руки, всем обликом показывая неизбежность сказанного; Иуда откинулся назад, судорожно сжимает мошну со сребрениками, от неожиданности просыпает соль, он тот, о ком сказано: «вошел в него сатана». Вариант его личины более двенадцати лет не мог окончательно принять Леонардо. Рисунок был – лицо страшное, но не отталкивающее, даже не злобное – бесконечная скорбь и горечь познания запечатлелись на нем. Наконец, долгие годы оставалась не законченной фигура Иисуса Христа. Вазари пишет: «он придал головам апостолов такую величавость и красоту, что был вынужден оставить голову Христа незаконченной, ибо не чувствовал в себе сил изобразить ту небесную божественность, какая подобает образу Христа».

Портрет Моны Лизы Джоконды Леонардо писал четыре года, вероятно с 1503 до 1507 года, во время своего второго пребывания во Флоренции, когда ему самому было больше пятидесяти лет. Он применял, по словам Вазари, самые изысканные способы, чтобы развлекать эту даму во время сеанса и удерживать улыбку на ее лице. Из всех тонкостей, которые его кисть тогда передавала на полотне, на картине в ее настоящем виде сохранилось только немногое; в то время, когда она писалась, она считалась самым высоким, что могло создать искусство; но ясно, что самого Леонардо она не удовлетворяла, почему он объявил ее неоконченной, не отдал заказчику, а взял с собой во Францию, где его покровитель Франциск I приобрел ее для Лувра. Фрейд подчеркивает как «несомненный факт, что улыбка ее приковывала художника не меньше, чем и всех зрителей, в продолжение четырехсот лет. Эта обольстительная улыбка повторяется с тех пор на всех его картинах и на картинах его учеников». В подтверждение своих слов, Фрейд приводит наблюдение другого исследователя, что черты женского образа, «и особенно таинственную улыбку и странный взгляд он перенес на все лица, которые он потом писал, мимическая особенность Джоконды заметна даже в картине Иоанна Крестителя в Лувре; особенно же ясно видны эти черты в лице Марии на картине со св. Анной».

З.Фрейд полагает, что в Моне Лизе Леонардо встретил самого себя, почему он смог так много внести своего в образ, черты которого в загадочной симпатии издавна жили в его душе. Леонардо прикован был улыбкой Моны Лизы, потому что она будила что-то, уже издавна дремавшее в его душе, вероятно, старое воспоминание. Воспоминание это было достаточно глубоко, чтобы, раз проснувшись, больше его не покидать; его влекло постоянно снова его изображать. Улыбающиеся женщины были не чем иным, как повторением Катарины, его матери, и мы, в таком случае, можем допустить, что его мать обладала загадочной улыбкой, которую он утерял и которая так его приковала, когда он нашел ее опять во флорентийской даме».  Мережковский не исключает доли правды в давно ходивших слухах о любовной связи Леонардо с Джокондой. Во всяком случае, духовная связь, безусловно, была.

15 апреля 2012 г. исполняется 560 лет со дня рождения Леонардо да Винчи, а 9 декабря 2011 года - 70 лет со дня смерти Дмитрия Сергеевича Мережковского, поэта, основоположника нового для русской литературы жанра историософского романа, автора трилогии «Христос и Антихрист». Его излюбленная схема: противоборство двух начал – Христа и Антихриста в душе Леонардо сохраняет равновесие, поскольку великий художник от природы добрый человек, но борьба между добром и злом продолжается. Не случайно поэт Серебряного века Мережковский посвящает Леонардо да Винчи следующие строки:

Пророк, иль демон, иль Кудесник,
Загадку вечную  храня,
О, Леонардо, ты – предвестник
Еще неведомого дня.

Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков,
Во мраке будущих столетий
Он непонятен и суров, -

Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек –
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.