Признаться честно, иногда моя горячность выходила за пределы нормы. Там, где другие девушки просто смущаются или отделываются глупой улыбкой, я обыкновенно начинаю выходить из себя. Эта практика не приносила мне пользы, но я в свое время слишком мало времени уделяла самовоспитанию. К счастью, конфликт с новым сотрудником не получил своего развития, поскольку Дрегон, как оказалось, не воспринял мои выходки всерьез. Но после той злополучной пятницы он все же перестал меня поддевать и заводить разговоры на щекотливые темы, так что даже стало как-то скучно, хотя мы продолжали заниматься общим делом в одной лаборатории.
С другой стороны, мне с детства была свойственна мнительность, и поэтому поведение Дрегона в последнее время наводило на мысль, что здесь что-то не так. Последние три с половиной недели он вел себя как-то слишком официально и часто возился в отделении сейсмографии с тремя молоденькими студентками, но меня все чаще беспокоил этот его нейтралитет. Мне казалось, что он все время что-то замышляет и готовит для меня какой-то неожиданный сюрприз.
Тем не менее, наше сотрудничество, несмотря на напряженные отношения, давало свои результаты. Мы могли часами бок о бок сидеть за электронной аппаратурой, изучая микроструктуру и оптические свойства вулканических пород со дна океана, а потом писать отчеты или строить компьютерные графики, все время обсуждая, как и раньше, вопросы из разных областей человеческой жизни. Никто нам в это время не мешал, даже Крипсвелл, который занимался своими делами и только тихонько ворчал себе под нос. Когда же наша совместная с Хардом работа была успешно выполнена, я облегченно вздохнула.
- Можешь меня поздравить, - сказала я, когда Дрегон заканчивал обработку результатов. – Через два дня я уезжаю в Канберру на симпозиум, а потом навещу моего Алана в Аделаиде. Надеюсь, не соскучишься?
Дрегон крутанулся в кожаном кресле в мою сторону. Глаза его неожиданно засияли.
- Поздравляю, Харрисон! И желаю тебе удачи в этом мероприятии.
- Спасибо, Дрегон.
Он пожал мою правую руку, причем на несколько секунд задержал ее в своей и посмотрел мне в глаза. Да, он немного хитрил, но в чем именно заключалась эта его хитрость, мне было непонятно.
Впрочем, я решила позвонить Алану, находясь уже в Канберре. От всей души я надеялась, что мой молодой человек будет несказанно рад и вскоре приедет сам или дождется моего приезда. Но каково же было мое изумление, когда вместо радостного приветствия с той стороны телефонной линии градом покатились самые что ни на есть горькие и обидные слова. Оказывается, что все это время мой Алан не мог прийти в себя с того момента, когда девять дней назад внезапно получил откровенное письмо от человека, с которым я ему «бессовестно изменяла»...
- Все кончено, дорогая! – отрубил Менглер и бросил трубку, оставив меня в полнейшем недоумении.
Опустив голову, я вышла из телефонной будки и медленно побрела в сторону гостиницы, в которой снимала номер во время прохождения симпозиума. Бесшумный лифт довез меня до заветного 16-го этажа. Войдя в свой номер, я, даже не скинув обувь, повалилась на кожаный диван. Я долго ломала голову над тем, кто мог наговорить про меня Алану, тем более что врагов у меня почти не было, кроме одной моей знакомой из Сиднея. Но и эта девушка никак не могла мне навредить, потому что ничего не знала про Алана, а больше до моих личных проблем дела никому не было. Интересно, кто мог так меня подставить?
И тут в мою голову пришла замечательная мысль, как какое-то озарение. Дрегон! Если судить по сложившимся обстоятельствам, именно Дрегон Хард мог тайком от меня написать и послать письмо Алану, тем более, он знал, где в той проклятой лаборатории находился мой личный ящик письменного стола! Тем более, что этот человек когда-то, совсем недавно, грозился сделать невыносимой мою жизнь...
Мигом осознав свое незавидное положение, я схватила (теперь уже здесь, в гостинице) телефонную трубку и стала лихорадочно набирать номер Дрегона. Как назло, сработал автоответчик, сообщавший, что данный абонент сейчас отсутствует.
- Я его убью! – проговорила я в припадке бессильной злобы. И одновременно с этим я все пыталась понять, что могло заставить Харда пойти на этот не слишком благородный шаг.
В конце концов, я решила на некоторое время оставить всех в покое и заняться научной деятельностью. В Канберре, во время трехдневного симпозиума, я познакомилась с четырьмя последними работами присутствовавшего там доктора Эдвардса. Для начала я прочла его публикации по вулканическим подводным образованиям и генезису атоллов Микронезии и кое-что о Марианском желобе. В течение тридцати с лишним лет Теодор Эдвардс вел свои исследования вместе с геофизиками международной Академии наук. В последние годы он больше работал над изучением геофизических свойств магнитного поля, его связи с вулканизмом и движением океанских вод. До сих пор Эдвардс, написав гору статей и описаний, не нашел достоверного обоснования ряду своих открытий в этой области, что было довольно странно. При этом, по последним данным академиков, что не только глубинное движение земной мантии, но и океанические волны способны создавать разного рода поля, а вулканические явления влияют на разные геомагнитные токи, которые, как и в зоне разломов, нарушают общий энергетический фон нашей планеты. Данные Теодора Эдвардса частично проливали свет на тайну Долины Смерти и пещер Тибета и приоткрывали завесу над Бермудским треугольником. Это могло быть заблуждением, поскольку изучение аномальных зон Земли часто не воспринималось всерьез. Ни один из этих ученых не познал законов пространства и времени, они лишь описывали случайные факты, являющиеся предметом мистики и суеверий. Если бы Эдвардс попытался разгадать тайну Бермудского треугольника с помощью законов современной физики, он потерпел бы фиаско.
Мне же всегда казалось, что время изменчиво. Оно может лететь со скоростью ветра, а может ползти, как улитка; оно рождается вместе с человеком и умирает вместе с ним. Время родилось во Вселенной в момент Большого Взрыва, оно ускорялось и замедлялось, жило и умирало, когда умирали звезды. Время – оно эфемерно и иррационально. Мы не знаем, что это такое, и никогда не узнаем. Но оно, это самое время, неизбежно толкает нас к смерти.
Рассуждая так, я ехала по шоссе из Канберры в Сидней в своем стареньком «Кадиллаке». Мимо меня проносились низкие горы, заросли эвкалиптов, горные речки. До Сиднея оставалось меньше половины пути, когда у меня заглох мотор. Самое ужасное, я ехала не по главной дороге, а по старому, почти заброшенному тракту, где никто почти не проезжал, кроме грузовиков фермеров и изредка – туристов.
Баки с горючим были почти полными, но я никак не могла завести машину. Что-то случилось с двигателем. Провозившись с машиной добрых полтора часа, я в очередной раз попыталась ее завести, но тщетно. Плюнув на это дело, я уселась со своим саквояжем на обочину дороги и принялась читать буклеты, захваченные мной в Канберрском университете, в надежде, что вскоре дождусь машины, направляющейся в Сидней. Солнце нестерпимо жгло, во рту была горечь, а во фляжке у меня оставалось три глотка. Если бы сейчас со мной был мой любимый Алан...
И снова мои мысли обратились к Дрегону Харду. Еще при первом нашем знакомстве в Мельбурне он обещал взять меня на испытание новой модели батискафа № 57 «Подводник» (Submariner), разработанной датчанином Кристианом Гассеном на территории Новой Зеландии. Я не занималась исследованиями больших глубин и не собиралась это делать, но сама идея испытания аппарата в районе Большого Барьерного рифа показалась заманчивой. Дрегон так загорелся этой идеей, что буквально не давал мне прохода, уговаривая меня принять участие в испытании. Тогда же Дрегон заявил, что я непременно должна участвовать в экспедиции доктора Эдвардса, назначенной на январь. Я тогда не поверила и позвонила Эдвардсу, а тот сказал, что это зависит от моего желания. Когда я сообщила это Дрегону, тот посмеялся и добавил, что это может зависеть и от его желания тоже. Было заметно, что он пытался подчинить меня своей воле, хотя по натуре вовсе не был похож на деспота.
Дрегон оказался куда настойчивее, чем я. Он долго, методически упрашивал меня работать с ним и участвовать в мероприятиях, которые проводил доктор Эдвардс, и я под конец согласилась. Он был несказанно рад и даже пригласил меня к себе на чашку кофе, но я отказалась. Потом мы с ним ходили на концерт местных рокеров, и продолжалось это до первой нашей ссоры в лаборатории Института геофизики.
По дороге в Канберру (меня подобрал водитель трейлера, а моя машина ехала за нами на буксире) я думала о том, как поступил со мной Дрегон. С одной стороны, это было не то что неблагородно, но и подло, я даже не могла подумать, что он был на такое способен. За все время, пока мы знакомы (со времени приезда в Сидней мы работали вместе больше двух месяцев), я успела привыкнуть к его натуре, но все же поражалась некоторым чертам его характера. Мне вовсе не хотелось крутить с ним роман, но он все делал наперекор, не оставляя мне выбора. И сейчас, когда я вернусь в Сидней, нет никакой гарантии того, что он ко мне не привяжется, поскольку его «затишье» за последние несколько недель были ни чем иным, как ловким маневром с целью усыпить мою бдительность, и это ему, как ни странно, удалось.
С другой стороны, я почему-то начинала осознавать, что в глубине души этот человек мне нравится и я, сама того не понимая, восхищалась им.
В Сидней я приехала к вечеру и сразу же отправилась домой. На остекленной веранде небольшого кирпичного особняка меня встретила моя 18-летняя сестра.
- Джилли! – закричала она с порога, раскрыв передо мной стеклянную дверь веранды.
Я обняла сестру.
- Привет, Мелл. Я только что приехала из Канберры. Дома все в порядке?
- Все прекрасно, Джил. А у тебя?
- Лучше не бывает. Теперь я скоро стану членом экспедиции Теодора Эдвардса и буду изучать вулканические острова на практике. А где мама?
- Они с отцом уехали на неделю в Перт, скоро вернутся. Знаешь, Джил, у меня есть замечательная новость.
Мне стало интересно.
- Какая, Мелл?
- Я сдала все экзамены и поступила в юридический колледж. А еще я вчера в такси разговаривала с одним молодым человеком. Понимаешь, он такой красивый, и у него такие замечательные глаза...
Мне стало смешно. Какая наивность!
- Любопытно… Вы с ним познакомились?
- Почти. Но он сказал, что не может быть моим парнем, потому что ему нравится девушка с такими же прекрасными глазами, как у меня. Я ему сказала, что меня зовут Мелани Харрисон, а он...
Тут она запнулась.
- А он? – переспросила я. – Что он на это ответил?
Она посмотрела на меня в упор и с вызовом, потом покраснела как рак.
- Ты не поверишь, Джил. Он сказал, что эта девушка – ты.
- Что-о?? А он сказал тебе, кто он?
- Ну, разумеется, - засмеялась Мелани. – он сказал, что его зовут Дрегон Хард, и передал тебе большой привет.
- Ах, вот как?! И это все, что он тебе сказал?
- Конечно, нет! Он сказал, что ждет тебя в экспедиционном отделе. Почему ты никогда о нем не рассказывала?
Она посмотрела на меня в упор и с вызовом. Мы с ней сильно отличались друг от друга – и внешне, и характером. Я – достаточно высокая, темная шатенка, почти брюнетка, с волнистыми волосами до плеч и с зелено-карими глазами, со смугловатой кожей и с несколько широковатой костью, но при этом мое упругое, красивое тело с развитыми формами почти не обладало пухлостью, а лицо с выразительными чертами, выступающими скулами и немного вдающимися щеками имело скорее «каменное» выражение, особенно в сочетании с горящими глазами, глядящими пронзительно и открыто из-под темных, вразлет, бровей. Я не была красавицей, но многие говорили, что у меня приятная внешность. Все это как-то гармонировало с моим довольно-таки импульсивным характером. Она – ниже меня на полголовы, стройная, живая кареглазая брюнетка, которая открыто выражала свои эмоции и была почти девочка, если не считать эту инфантильность со взрослостью и компетенцией начинающего юриста.
- А почему я должна вам все рассказывать? – спросила я язвительно. – Знаешь, Мелл, если мы будем вместе, тебе вряд ли удастся его отбить, это гранитная скала. Но при этом он хороший человек и потому мне нравится.
- Поздравляю, Джилли, - ответила сестра на мое хвастовство.
Мы прошли на кухню. Пока я в спешке возилась с замороженными овощами и консервированными мидиями, в моей голове кое-что начало, наконец, проясняться. Итак, несколько минут назад я сказала сестре, что мне нравится Дрегон Хард. Как я ни старалась бороться с подобными мыслями, на деле получалось все наоборот, и чем больше я об этом думала, тем яснее начинала понимать, что он мне далеко не безразличен. Тем не менее, мне все еще хотелось устроить этому наглецу хорошую головомойку.