Что вообще за имя такое, Рори?
Все спрашивали его об имени, все говорили: «Рори, так и наперекосяк, какого ж *** лысого тебя так зовут? Кто ты, Рори, на самом деле?». Рори никогда не отвечал. Считалось, что у него были какие-то свои дела в Эл Эй. Именно по этой причине он таскался по холмам босым, перетирая «свои дела» и болтая в барах с малолетками и дальнобойщиками. Рори часто тормозили легавые и просто любопытные, вменяя ему за туфли, которых у него никогда не было. Я встретил Рори, когда попал не в то место, не в то время, когда с самого утра встал не на те ноги, на которые следовало, впрочем, Эм считала, что я сделал это ещё при рождении, но речь сейчас совсем не об Эм, речь сейчас о Рори и, возможно, о том злополучном стуле, за которым нам с ним случилось прятаться, стараясь не обоссать штаны.
Всё это произошло, когда смолкли выстрелы.
Но я снова сбился.
Следует начать с того, что Рори обладал действительно патологической нелюбовью к обуви. Единственным, что мне когда-либо удалось нацепить на него, были дырявые мокасины, спизженные у спящего кенийского бомжа, но это было уже будто бы и в другой жизни, где существовали не мы с Рори, а какие-то улучшенные и прекрасные копии нас, те самые чудные копии, про которые могли бы снимать отличные фильмы на независимых студиях. После километров пластиковых кишок мы с Рори шли бы по блестящему берегу моря, белому и чистому. Мы бы свободно болтали, Рори бы потерял свою шляпу, он бы ржал, тыча мне в плечо сигарой. Рори ненавидел обувь и избавлялся от неё при первой же возможности. Он пришёл босым даже на свой выпускной бал, но девчонки в его выпуске оказались удивительно умными и дальновидными, они все приглашали Рори наперебой, ведь босым он не мог наступать им на ноги, а если и мог, то это было бы не так больно. Уходя в школу, Рори оставлял свои кеды в почтовом ящике, где его мать находила их вместе с тюремными письмами отца и поминала чёрта лишний раз. После школы Рори проработал целое лето в небольшой красильной мастерской, перетаскивая исходящие краской полотна, а затем, когда его руки достаточно пропитались оранжевым, бросил всё, купив билет на автобус. Рори, впрочем, плохо приспосабливался к дороге, его постоянно тошнило, желудок не выносил еды из забегаловок и всякий раз, сойдя автобуса, он жрал лаймы, сначала разминая их в кулаке, отчего запах пропитывал его с ног до головы. Рори был не то чтобы необразованным, он считал образование частной и относительной категорией, существовали вещи, которых Рори не хотел знать, он так и говорил: «Я не хочу этого знать, Клиф, провались ты на этом самом месте!», и зажимал уши руками. Можно было довести Рори до белого каления, отнимая его руки от ушей и выкрикивая ему в подбородок крайне важную информацию об истончении озонового слоя или повышении уровня солнечной радиации, о проблемах Лос-Анджелесских шлюх, повысивших тарифы, о казино с такой-то авеню, которое обанкротилось, в конце концов о том, что через несколько недель будет День его рождения, что следовало бы отметить пивом и бессовестным кутежом в супермаркете на последние сто долларов. Рори любил Дни рождения и вообще праздники не потому, что они привлекали его каким-то таинственным флёром, оставленным детством, он часто говорил, что не понимает их сути, но по праздникам улицы оказывались чуть более пустыми, чем обычно, а в день рождения Рори Эм обычно присылала нам пирог. Она никогда не показывалась на пороге, пока Рори однажды не пришёл к ней сам, решив таким образом их войну Алой и Белой розы, завязанную на том, что у Эм подрастали оба сына Рори, выпадая из комбинезонов и не помещаясь на кроватях. Осложнял ситуацию тот факт, что Эм не была уверена. В пору обучения в художественном колледже, нежно сминая глиняные кувшины, только рождавшиеся под её ладонями, выраставшие прямо и ровно, как цветы, она любила говорить, что однажды ей приснился сон о том как её трахнул сам дьявол, пока она спала, перемазанная глиной. Эм любила Рори и хотела, чтобы дети были не от дьявола и не от Боба Фицжеральда, приносящего ей овощи, а от Рори и только от Рори, но с генетикой сложно спорить. После торжественного примирения Эм и Рори, а также их попытки выехать на семейный пикник, окончившейся пожаром, во время которого небольшие тогда засранцы Джеймс и Джим кружили вокруг полыхающего трейлера с животными воплями, похожие на других засранцев, когда-то насадивших голову свиньи на палку, им всё же удалось добиться сомнительного примирения. Эм причитала, Рори плакал, а я был пьян, я смеялся, тащась с бутылкой пива навстречу волнам, так смеялся, что чуть не утонул, но Рори и дети выловили меня.
Я снова забегаю вперёд.
В те времена, когда не было ещё средних размеров засранцев, а Эм красила ногти в розовый и пела сладкие песенки перед зеркалом, в спальне, мы с Рори подрались из-за последнего сэндвича с тунцом, который не принадлежал ни одному из нас.
И я сказал:
- Проваливай, оборванец.
Я тогда считал себя аховым режиссёром или драматургом, даже сам путался, потому что знания об этих понятиях во мне было ни на грош, но я снимал комнату, очень дерьмовую комнату, хотя у меня были деньги на более приличную, ел только то, что спёр или выцепил относительно свежим из мусорника. Одежда моя всегда была хоть и потёртой, но безукоризненно чистой, что выдавало во мне ****обола, который играет и уже заигрался, и безнадёжен, потому как забывает, сколько стоит тратить на прачечную. В тот момент, когда я увидел как Рори косится на запакованный сэндвич с этим злополучным тунцом, что-то во мне перевернулось, возможно, отголоски того первобытного соперничества прогулялись внутри головы шумно, весело и я подумал о том как первобытный человек, рыча, впивается в мясо. О чём подумал Рори я так и не узнал, потому что он, не издав ни звука и проигнорировав мой жалкий боевой клич, коим я сопровождал неплохой удар ему в корпус, слева, молча дал мне в челюсть. Когда я отошёл от шока и осознания того факта, что покинул объективную реальность минут на пять, на моей груди лежала обкусанная половина сэндвича, и Рори пытливо глядел на меня, почёсывая босую пятку.
- Ешь, ну, давай же, – сказал он, подняв сэндвич и мягко тыкая им мне в подбородок.
Так вышло, что Рори нарушил мой тогдашний нигилистический обет, заключавшийся, кажется, в отрицании компромиссов, дипломатических переговоров любого толка и принятии помощи. Я сожрал сэндвич, который он держал для меня на весу, словно я был собакой, поднялся, отряхнувшись, и ушёл домой, чтобы переварить происшествие и половину ланча в темноте своей комнаты.
Утром я нашёл Рори спящим напротив двери. Он развалился таким образом, что длинные ноги занимали почти всё пространство коридора. Рори был живой человеческий разделитель, храпящий при этом как целый полк. С его губ на воротник джинсовой куртки капала вязкая слюна. В тайне надеясь, что имею дело с трупом, я немного попинал его, отчего он проснулся, недоверчиво глядя мне в область паха, и прожевал слюну, втянув её обратно в рот. Ничего отвратительнее последнего действия я не видел давно. Рори всхрапнул и прокашлялся, прочищая горло, а затем протянул мне чистую руку, на которой виднелись ещё следы оранжевой краски, будто множество водяных кругов разошлись по поверхностям ладоней Рори и застыли, исчезая.
Недоверчиво пожимая руку Рори я уже понимал, что в облезлом коридоре произошло что-то крайне неположительное для моего дальнейшего Гарварда, который планировал отец, хорошей жизни, каталогов мебели, любви к представителям поп-арта и спокойной смерти от сердечной недостаточности.
Через пару часов, когда все поверхности моего жилища, обычно заваленного бумажным абортированным материалом, на котором можно было разглядеть светлые начинания и вместе с ними позорную, грязную смерть моего драматургического эго, были заставлены пустыми банками от пива, я изливал душу Рори, который развалился на ковре, почёсывая живот и задумчиво глядя на меня своими бледными глазами. Может статься, что тогда он смотрел вовсе не на меня, а на седьмую банку.
- Ты пойми, – раз за разом повторял я, подбрасывая на ладони бумажный мяч, плотный, а значит состоящий из особенно безнадёжного продукта, – мы все знаем, как умрём. С самого начала. С первого бумажного змея и первого пива, купленного отцом, мы знаем, что все растворимся в пыли и счетах. Никто не выберется, – торжественно добавил я.
- Хочешь потрахаться? – спросил Рори, икнув.
Такого поворота событий я никак не ожидал, но последовавший вежливый отказ, кажется, нисколько не оскорбил Рори, а напротив, уверил в моей благонадёжности.
И негативистском настрое.
Утром следующего дня я очнулся посреди разгромленной комнаты, смутно вспоминая, как вопил вчера на весь дом о том, что конец близок, но богу нет никакого дела, как, собственно, и нам самим, а Рори кивал, соглашаясь. Первым делом я проверил бумажник, где лежало пять сотен наличными и кредитная карта, бумажник оказался на месте, всё оказалось на месте, кроме Рори, который исчез. Что, несомненно, заставило меня задуматься о сексуально-настроенной белой горячке. Тогда, кстати, я ещё не знал, что Рори - это Рори.
Мы снова встретились тем злополучным днём, пятого ноября, и эту дату я не скоро смогу вспоминать без содрогания, потому что все белые горячки мира выглядят весьма бледно по сравнению с бойней-очень-большой-номер, случившейся с нами в баре, названия которого я даже не помню. Вылетело из головы, и всё. Я обычно заваливался в это ничем не примечательное место, чтобы тихо жевать орешки, расстелив перед собой очередной сценарий или мятую распечатку книги, занимавшей меня на тот момент, но в этот раз всё оказалось намного серьёзнее. Когда я вошёл в бар, дым от выстрелов ещё не улёгся и в нём с трудом угадывался силуэт человека, нависшего над моим давним собутыльником, который не украл бумажник, за что ему большое спасибо, но я, пожалуй, зайду попозже.
Я попятился к двери, понимая по запаху, что, когда дым уляжется, мне сложно будет выглядеть мужественно и не блевать, но человек, держащий Рори, обернулся, сделав это быстро и судьбоносно. Увидев, что голова его представляет собой огромных размеров собачий череп, я быстро оценил свои шансы перед этим перележавшим Анубисом и остался на месте.
- Очень здраво для твоей же пользы, – заметил мне Голый Анубис, бросив на пол дробовик.
Дым улёгся, и я увидел тела, увидел размозжённые головы и продавленные пулями грудные клетки. Что примечательно, на первый взгляд казалось, что никого из персонала среди мёртвых не было. Голый Анубис, слегка подвинув дрожащего на полу Рори, босые ноги которого были вымазаны в крови, принялся расхаживать между трупов, изредка, для надёжности, всаживая в кого-нибудь ещё пулю из короткого серого пистолета, модели которого я не знал.
- Детки, – сказал Голый Анубис, развернувшись к нам с Рори, неведомо как оказавшимся рядом (Рори повис на мне, вцепившись, как щенок в сосок матери, вполне может быть, если бы я побежал, он отлип бы далеко не сразу), – советую не дуть в штаны, потому что сегодня было совершено и так слишком много бесполезных действий.
Его череп был однозначно пуст. Пуст, чёрен внутри. Ничего не находилось там, голова Голого Анубиса была как Хэллоуинская тыква и разговаривал он с нами либо силой мысли и убеждения, либо гипнозом, либо каким-то иным странным способом, потому что огромный собачий череп, приставленный к человеческому телу точно не мог разговаривать как-то ещё.
- Сегодня ваш счастливый день, – заявил он. – И у меня кончились патроны, иначе я бы пришил вас тоже, потому что не вижу озабоченности целью бытия на ваших лицах.
- А лазеры у вас есть? – слабым голосом спросил Рори.
- Лазеров нет.
- А… – начал я, но Анубис щёлкнул нижней челюсть, призывая нас к молчанию.
- Предупреждая все вопросы, я – некая страшная сила вселенной, направленная на прореживание особенно бесполезного человеческого мяса. Я прихожу, чтоб сказку сделать былью. Спихнуть ваши жопы с насеста.
- П-посредством стрельбы? – спросил я, чувствуя, как Рори трясёт от ужаса.
- Сегодня у меня неудачный день, – признался Голый Анубис, поправляя плащ. – Обычно я усаживаюсь с людьми выпить и долго рассказываю им о том, какое бесконечное множество возможностей и вариантов прекрасного, ну, или ужасного будущего они успели проебать. Нынешнее поколение утратило гордость, Рори, ты так не считаешь?
- Немного, мистер, – сказал Рори, о котором я теперь узнал, что он Рори, и это не слишком меня обрадовало.
- Не ешь больше из мусорника, Рори, это не по-человечески. Это стыдно, Рори.
- Но, – робко попытался было протестовать я, собираясь рассказать Голому Анубису о поколениях битников, сложивших свои тела вдоль дорог, о прекрасном поколении.
- Молчать, – сказал он, и я понял, что все мои ораторские способности, помноженные на стук зубов Рори, вряд ли бы спасли ситуацию.
За баром раздался сдавленный хрип, затем торопливый шёпот и быстрый звук, с которым содержимое желудка человека покидает его пищевод, горло, а затем и рот, мягко выплёскиваясь на пол.
- Там кто-то живой, – сказал я Анубису. – Нельзя ли ему остаться в этом состоянии?
- Это персонал, – пояснил Голый Анубис. – Я никогда не убиваю людей, которые заняты делом.
Он обходил тела, заглядывая в лица и закрывая глаза с той методичностью, с которой собирают взорвавшиеся хлопковые коробочки на поле или укладывают снопы, по крайней мере тогда это показалось мне схожими действиями. Полы светлого плаща Голого Анубиса перепачкались, слева было пятно, куда более густое, чем остальные, создавалось впечатление, что кто-то хватался за край, но Анубис был неумолим. Тишина в баре была оглушающей, громкий стук зубов Рори раздражал.
- Рори, – напомнил я, – перестань.
- Иди в жопу, – отозвался Рори, – я даже не знаю, как тебя зовут, Мистер-половина-сэндвича-с-тунцом.
Всё же даже тогда, несмотря на своё внешнее тяготение к идеалам хиппи, Рори не был добрым и милым человеком, если пораздумать как следует, Рори был тем ещё засранцем и здесь ничего не попишешь.
- Господа, – Анубис оказался перед нами, отирая с кормовой части черепа обычными человеческими пальцами что-то невидимое глазу. Как будто он мог вспотеть и запыхаться как любой из нас, – вы даже перед лицом предполагаемой смерти умудряетесь быть невежливы. Я бы посоветовал вам обняться.
- Вы убьёте нас, мистер? – спросил Рори и правда вцепившись мне в руку так, что казалось, ещё чуть-чуть, и он заберётся пальцами под кожу.
- Нет, – признался Анубис, выдохнув.
Из его пустой собачьей пасти выходил воздух, он был тёплым и пах теми назойливыми лилиями с кладбищ, небольшими и белыми.
- Но мне бы очень хотелось, – добавил он. – Так как вы настолько ничем не примечательное пустое место, что выглядите почти уникальными. Я предлагаю вам работу.
Тогда мы с Рори сползли на пол, усевшись прямо в кровь, вытекавшую из второго рта девушки с ярко-жёлтыми волосами, рта, проделанного пулей в её затылке.
Кажется, Рори заплакал, он прижался к моему лбу лицом, его щёки с мягкой щетиной были мокрыми. Наверное, он думал о том, что жизни, в которой максимальной проблемой был делёж сэндвича – конец. Когда мне удалось отодрать Рори от себя, оказалось, что нас окружает влажный морской воздух и светлый песок, судя по удалённости трассы и тишине, нарушаемой только мягким шумом волн, мы были в Сауф-Бэй или где-то неподалёку. Анубис сидел рядом, на песке, он умудрился где-то достать аккуратную шляпу цвета топлёного молока, идеально подходящую к плащу.
- Так-то, ублюдки, – начала он, и мы с Рори уронили лица в песок.
Голый Анубис заканчивал своё повествование, Рори снова плакал, я дополз до берега и вымыл лицо.
Он говорил о многих вещах, которые и раньше приходили мне в голову. В общем-то, я решил, что раньше, в своей комнате, переворачивая полупустые банки из-под пива, чтобы добраться до уснувшего Рори и его как следует встряхнуть, я был немного прав или прав во всём, вплоть до технических особенностей Казней Египетских.
- Богу насрать, – объяснил Голый Анубис – мы пытались выспросить его имя, но он только щёлкал челюстью, намекая, что эта тема лежит вне того слоя информации, которая доступна нам с Рори – и его череп при этом выглядел особенно зловеще, в глазницах собралась тьма, как будто демонстрирующая безнадёжную суть нашего существования. – Богу насрать на вас всех: плохих, хороших, умных и нет, тех, кто платит налоги и тех, кто подтирает квитанциями задницу. Надеюсь вы понимаете, ублюдки, что я имею в виду настоящего бога, предпочитающего кровь, мясо и золото вину, которое пытаются подсунуть ему ваши церковники. Откуда взялась эта дурная традиция? Бог не алкоголик, ему не нужно вино. В этой неблагонадёжной истории и столь же неблагонадёжной роли, в которой вам пришлось меня наблюдать я выступаю не так часто. В действительности я уговариваю людей заняться жизнью. Однажды я явился к бедняге, торчащему своей немытой ирландской шеей в петле. Всё его лицо было перемазано в соплях, видите ли, он не хотел умирать, но что-то гнетущее довлело над ним уже очень давно. Тогда мне пришлось обратиться девицей, хотя обычно я предпочитаю этот простой и незамысловатый облик, собачий череп мне очень импонирует, девицей с крепкой белой грудью, которую он всю обслюнявил, пока я объяснял ему, что стоит, наверное, перестать дрочить, иначе очень скоро он умрёт, умрёт навсегда. Я рассказал ему о белых червях, которые вычистят его грудную клетку изнутри. Затем бог наверху откусит голову его душе, потому что бог ненавидит бездельников. Он бы истребил их сам, если бы не был подвержен тому же злу, что и дети его.
- Выходит, бог ленив, поэтому ты работаешь? Работаешь на дядю? – спросил осмелевший Рори, глаза которого всё ещё были мокрыми.
Голый Анубис издал горловой звук, более походящий на звук трубы Архангела Гавриила в Судный День и бросился на Рори. Он повалил его, вдавив в песок, отчего лицо Рори сразу же покраснело. Он выглядел очень виноватым. Видимо, Анубис прочитал его мысли, потому как он выпустил Рори, коротко щёлкнув челюстью.
- У меня некоторые проблемы с контролем гнева, – признался он.
- И всё же, кто ты? – спросил я, потому что всегда тяготел к конкретике. – И что будет с нами, если мы откажемся?
- Ничего.
- Ты не пришьёшь нас, как всех тех людей в баре?
- Не имею права, к несчастью. Иначе бы я снёс половину города.
- Тогда можешь пойти и выебать сам себя.
- Я предполагал подобное развитие событий, но подумайте, отбросы, стоит ли моё предложение отказа. Я хочу предложить вам место моих гончих. Моих вестников, моих Гермесов. Включая дорогие костюмы и деньги на кредитных картах. Десять лет, отпашете на меня десять лет и сможете прожить как боги остаток того времени, которое вам отведено. Думаю, Рори будет приятно узнать, что в том случае, если он откажется, его переедет мусоровоз через три года, четыре месяца, две недели и два дня. В восемь утра. А ты, Клиф. Ты поставишь пьесу, но единственным твоим зрителем будет уборщица, задремавшая с конца любительской постановки Короля Лир, где играла её внучка. Тебе нужно будет что-то заплатить актёрам, но у тебя не будет денег. Твоя мамочка…
- Достаточно. Что случится, если мы согласимся? – спросил я, в то время как мои внутренности дрожали от ненависти к Анубису, из-за того пренебрежения и легковерности, с которой он списывал меня и мою клетушную драматургию со счетов.
- Этого я не могу сказать, – объяснил он ехидно, и я мог бы поклясться кем-нибудь, например, Рори, который в тот момент значил для меня не больше, чем песок на морском брегу, что, будь у Анубиса губы, собачьи или человеческие, он бы улыбался, вывалив светлый язык. – Возможно, всё закончится ужасно. Куда более ужасно, чем могло бы, но ведь стоит попробовать, верно?
Мы согласились, это ясно и сейчас, потому как я веду повествование в прошедшем времени, и мне очень хотелось бы ввернуть эту штуку с мёртвым повествователем, как в Бульваре Сансет, но я не стану. Теперь мы с Рори всё ещё живы и, кажется, начали седеть. Вчера уверял его, что видел седой волос на его лобке, но не нужно спрашивать, зачем вообще я разглядывал лобок Рори.
Мы согласились, и ничего не произошло, даже ветер не налетел, чтобы театрально раздуть плащ Голого Анубиса, он даже не пожал нам руки, не постучал по плечам, сказав: «Отличный выбор, ребята», сказав: «Это стоило сделать», он исчез, а мы остались, всё ещё перемазанные кровью и испуганные до чёрта.
- Рори, – напомнил я, – не смей плакать. Меня зовут Клиф.
Этот момент можно считать официальной точкой отсчёта нашего с Рори знакомства, продлившемся много больше, чем десять лет, и если я когда-то скажу, что был бы не против от него избавиться, то я, скорее всего, солгу, потому как я точно был бы не против избавиться от привычки Рори пердеть по ночам, привычки Рори выпивать последнюю банку Колы в холодильнике, выдавливать зубную пасту прямо в рот, а затем ходить с нею так, что она вытекает из уголков губ – в этот момент он похож на бульдога, обвесившего всю пасть слюнями – и пристрастия к костюмам в тонкую продольную полоску, которые, к слову, на размер меньше, чем нужно, но от самого Рори я бы избавляться не хотел. Возможно, дело в привычке.
Первое время мы мирно сидели на жопе, Рори перетащил ко мне весь нехитрый скарб. Всё, что он имел тогда в личном пользовании, помещалось в небольшом коричневом рюкзаке, кожа на котором выцвела. В некоторых местах она истёрлась до тонкой, тканевой подкладки, в некоторых висела лохмотьями. Он возился с рюкзаком, что-то таинственно перемещая и меняя местами внутри него, а утром почтальон принёс нам открытку с изображённым на ней скелетом трицератопса в килте. На открытке значился адрес, а также рекомендации, в частности – совет проверить мою кредитную карту.
С этого момента мы с Рори официально превратились в Его вестников, гончих, носимых ветром от одного края нашей большой и прекрасной страны к другому. В первый же день мы пошли в дорогой магазин, куда Рори не собирались пускать в виду его грязных босых ног, пришлось устроить скандал и орать об ущемлении прав человека, только тогда нас пустили, но относиться с опаской и затаённым презрением, вызванным, наверное, нашим внешним видом, не перестали. Я выбрал простой чёрный костюм, который, тем не менее, выглядел очень дорого (такие обычно надевал мой отец, когда отправлялся в банк), и белую рубашку. Рори пропал из поля моего зрения, а когда появился снова, то был одет в это коричневое убожество, испещрённое тонкими полосами. Штаны были узким и так как Рори, несмотря на рост, был худ, можно даже сказать «тонок», но я не слишком жалую это слово, от него веет чем-то пидорским, штаны у него заканчивались где-то у голеностопного сустава. Пиджак сидел плохо, плотно обтягивая спину, и когда Рори поднял руки вверх, рукава, натянувшиеся в плечах, доставали ему едва ли до середины локтя.
- Чудовищно, – сказал я.
- Иди на ***, – ответил Рори и причесал светлые, отливающие рыжиной волосы пятернёй.
Консультант поглядела на нас недовольно, и мы поспешно свалили. Рори тогда напрочь отказался снимать костюм, он даже спать в нём улёгся в нашу последнюю ночь в Эл Эй.
Новым утром с тем же самым почтальоном мы получили билеты на автобус.
Так начался бег.
Мы побывали во всех уголках страны, возвращаясь к исходной точке, бульвару Санта-Моника, раз, наверное, сотню, мы пинали камни с края Гранд-Каньона и спорили о размерах пресноводных рыб в Великих Озёрах, дружелюбно рассматривали педиков во Флориде – их там оказалось не многим больше, чем в самом Эл Эй – мы покупали множество тёмных очков самых разных оттенков, но все они исчезали, будто Рори поглощал их вместо пончиков. Ни разу не попались очки, которые прожили с нами больше чем одну границу штата. Могло показаться, что мы праздно перемещались по земле, прожирая деньги Голого Анубиса, который изредка навещал нас, путая все карты и каждый раз мешая нам отправиться в стрип-бар, но мы работали и мы работали как волы, посещая множество адресов, оставляя под дверью пустой жёлтый бланк, который, как утверждал Анубис, окажется заполненным только для непосредственного адресата. Я изучал Рори, а он изучал меня. Мы выяснили, что у нас множество общих тем: от фильмов Фульчи, до взглядов на современную нам мировую экономику. Выяснилось, что мы оба ненавидим политику и зажаренные корочки сэндвича.
Мне хотелось бы сказать, что Рори был в те времена совершенно безбашенным парнем, но это было не так. Рори был спокоен внутри, он двигался параллельно ветру и дорогам, так по крайней мере он считал сам, у него не было ни единой причины бежать или стоять на месте. У Рори вообще не было причин, иногда я думал, что он произошёл вовсе не в связи с тем, что его папа когда-то засунул член в маму, а по той же причине, что и вселенная. Неизвестной. Большой взрыв, маленькие, неопределённого цвета человечки.
Иногда всё шло не так гладко, как могло показаться. Чаще всего проблемы были связаны с полицией штатов, которой мы мозолили глаза в связи с растущей паранойей нации. Никогда бы раньше не подумал, что жёлтый бланк, пустой жёлтый бланк с расчерченными графами для фамилии, возраста, даты рождения, семейного положения и тому подобного ненужного дерьма способен причинить столько неприятностей и настолько напугать среднего жителя Америки. Иногда нас встречали ружьём.
Ружьё должно быть изображено на гербах доброй половины штатов.
Каждый раз нам попадался какой-нибудь усиленно потеющий параноик, который уже много лет не видел собственного члена из-за нависающего над штанами живота, этот параноик держал ружьё, и этот параноик неплохо стрелял.
Однажды Рори прострелили живот, потому что он маячил перед окошком для почты, слишком настойчиво, топоча босыми ногами по протёртому ковру в коридоре. Так случилось. Рори упал на пол. Я впервые понял, что это действительно происходит, это реально, потому что кровь Рори, почему-то ползущая вверх и заливающая ему грудь, пропитывая пиджак и рубашку под ним – была настоящей. Жидкой и очень быстрой. Нам едва удалось свалить, и перед нашим позорным побегом я приклеил жёлтый бланк Голого Анубиса к двери сраного ублюдка с ружьём, использовав кровь Рори. Кто-то вызвал полицию, и когда мы выбирались через заваленный хламом чёрный ход, был слышен шум голосов, истошный вой сирен на улице. Я был совершенно обескуражен, потому что Рори потерял сознание, мне пришлось тащить его до городского автобуса. Я уронил его дважды или трижды, повсюду была кровь.
Врачи в госпитале были очень недовольны моим сбивчивым объяснением ситуации, но я запутал их настолько, что им пришлось махнуть, пообещав не вызывать полицию, а через два дня мы с Рори убрались оттуда, чтобы провести отпуск в одном из мотелей, в Альбукерке.
Там мы впервые встретили Эм, вернее, Рори встретил Эм, когда я вёз его в тележке по супермаркету, и он вопил что-то о банановых пирожных. Эм тогда была ещё полноватой, с короткими, вьющимися волосами, обрамлявшими её простое лицо со вздёрнутым, маленьким носиком. Она носила льняное платье. Эм не глядя врезалась в тележку с Рори, уронив на него соус в стеклянной банке, отчего через бинты на животе снова проступила кровь.
- Смотри куда прёшь, чёртова шлюха, – заорал Рори, вцепившись в мои руки, пока я пытался ощупать его рану.
Эм не успела ничего сказать об оскорбительной матершине или о том, что ей очень жаль, она во все глаза глядела на Рори, пока он изрыгал поток ругательств и его покрасневшее лицо было искажено от боли, а выгоревшие до золота волосы стояли дыбом, Эм глядела на него во все глаза, будто ей только что явилась сама девственная Мадонна. Затем она сказала: «О, господи, кровь!» и упала в обморок. Через неделю мы перебрались к Эм, в её маленькую съемную квартиру, заставленную холстами. И Рори трахался с ней, пока я спал на балконе, накрыв голову подушкой, потому что они оба орали, как спятившие животные на канале Дискавери, а я находил это отвратительным. Но, скорее всего, виной всему был тот факт, что я сам очень и очень давно не трахался.
- Останемся здесь подольше? – предложил сияющий Рори мне, когда мы пили холодный чай на балконе, а Эм, одетая в его майку, демонстрировала мне и ещё половине площади голую задницу.
- Оставайтесь, – говорила она, – я уезжаю только в начале осени, мне нужно обратно в Эл Эй, в колледж. А чем занимаетесь вы, оба?
- Мы бандиты, – торжественно говорил Рори, усаживая Эм к себе на колени. И она принималась трогать его волосы, приглаживая.
Так продолжалось месяц или два, Рори и Эм, которая была на самом деле Эмили Ричардсон, погружались всё глубже в пучину постоянного траха и подобия сладкой семейной жизни. Тем временем я доставлял бланки по Нью-Мексико один и выслушивал бесконечный нудёж Анубиса, который повздорил с богом. Мы надирались как свиньи, и я приползал под утро, чтобы добросовестно наблевать Эм на порог и объявить об очередной паре недель отпуска, выбитых мною по той причине, что Рори всё ещё болен. Но наглый ублюдок и ухом не вёл до тех самых пор, пока однажды я не вернулся, оставшись ночевать у проституток, которых мы сняли вместе с Голым Анубисом, приделавшим себе голову какого-то мистера со злым и крайне бледным лицом. Мы проторчали в той захламлённой квартире, пропахшей сандалом, сутки или больше, прежде чем появился Рори, босой, в халате Эм. Рори выволок меня из лужи блевотины и чуть не утопил в ванне, полной холодной воды. Никогда бы не подумал, что тщедушный мудак может быть таким настойчивым.
После того, как я вынырнул и немного обсох на кафельном полу, мы закрыли дверь и уселись рядом. Я признался, что леопардовый халат очень к лицу Рори, а он дал мне своим сухим кулаком в морду. Тогда мы знатно подрались, я разбил ему всё лицо о раковину. У Рори бледная кожа, поэтому кровоподтёки темнели на глазах. Он раскроил мне челюсть, я ощупывал языком пустоту на месте одного из передних зубов. Зуба не было на полу, зуба не было во рту, что наводило меня на мысль о том, что он был благополучно мною проглочен. Тем временем мы замерли, рвано дыша друг напротив друга, у меня в руке был выдранный клок волос Рори, который я бросил ему в лицо и этот клок прилип к его потному носу. В тот момент у него было такое комичное выражение распухающего на глазах лица, что я не выдержал. Я ржал и Рори ржал вместе со мной. Наверное, в ванной той проститутки мы раз и навсегда решили все ситуации, которые могли бы возникнуть между нами в дальнейшем, потому что, отсмеявшись, Рори наклонился надо мной, приблизив свою опухшую рожу к моей и аккуратным, каким-то звериным движением, облизал мою щёку.
Через пару недель мы сорвались с места, так ничего и не объяснив Эм, и продолжили работу, со временем перестав ограничиваться страной, с тех пор как Анубис прислал нам паспорта и какие-то дипломатические удостоверения, не думаю, что такие существовали когда-либо. Мы с Рори исколесили полмира, а, может быть, и больше. Жёлтые бланки не иссякали в наших рюкзаках, всё было отлично, пока однажды, в Кении, от нас с криком не убежал бомж, с которого я снял мокасины, пока он спал. Я сделал всё чин по чину, даже положил рядом с ним стодолларовую купюру, но, проснувшись, несчастный поглядел на нас и сбежал, оглашая пустынную остановку воплями на суахили. Рори пожал плечами, надел мокасины, а затем повернулся ко мне и сказал:
- Он кричал, старина, что через лица у нас с тобой проглядывают черепа.
- Когда это ты успел выучить суахили, – спросил я.
Рори пожал плечами и отвернулся.
Шло время, мы шли, иногда с удивлением отмечая, как пугают наши лица людей, сменялись средства передвижения, сменялись машины и костюмы. В тёплых странах Рори отвратительно сгорал, от него отваливались куски сухой, прозрачной кожи. От начала я никогда бы не подумал об этом, но мы не заметили, как прошли эти десять лет бесконечной беготни, переездов, отелей, ночёвок посреди пустынь. Мириады адресов прошли через наши сухие руки, и не было ничего, что казалось постоянным, кроме жёлтого бланка и Рори. Чем ближе было к концу срока и финальной встречей с Голым Анубисом, тем беспокойнее становился Рори, почёсывая под гавайской рубашкой старый шрам. Штаны висели на нём так низко, что я испытывал смутное желание подтянуть их, чтобы не видеть его голую, чёрную от загара жопу.
Перед «сдачей поста», как называл это Рори, мы вернулись в Эл Эй, проследовав по тому адресу, который был указан в на последнем бланке, оставшемся в рюкзаке Рори. Это оказался небольшой, плотно забитый людьми бар, который назывался «Выстрел». Анубис сидел за одним из столиков и махал нам обеими руками.
- Мои лучшие вестники, мои гончие, мои чемпионы, – радостно сказал он и клюнул Рори в лоб собачьим черепом.
- У нас тут возникла пара вопросов, сэр, – заранее начал было Рори, когда на нашем столе не было ещё ни текилы, ни хереса, к которому питал большую любовь Голый Анубис.
- Я – Смерть, – коротко ответил Анубис, предупреждая все вопросы.
Мы с Рори замерли на стульях, олицетворяя собой того самого кота в коробке, мы были ни живы ни мертвы, и только Смерть разевал свой сухой череп, из которого вырывался вежливый смех.
- Так-то ребятки, – сказал он, а затем, забрав последнюю листовку, растворился в толпе. Рори клялся и божился, что перед уходом он шепнул ему на ухо, что мы выиграли себе чистую жизнь до старости, что ни нас, ни наших близких не коснётся рука нашего работодателя раньше, чем тому будет срок, но я не слишком ему верил. В ту ночь мы знатно нажрались, осознав, наконец, кем мы были на самом деле.
- Верно, никто не хочет себе такой дерьмовой работы, – рассуждал Рори, развалившись на кровати, головой у меня на животе. – Вот он нам и соврал. Ублюдок.
Дальнейшая наша жизнь представляла собой полную противоположность тому, как мы жили раньше. Где-то через год, проработав в супермаркете посменно, мы осмелились проверить баланс старой кредитной карты, лежащей на дне чумного рюкзака Рори, и у меня прихватило сердце, когда я увидел цифру.
Всё дальнейшее видится мне не слишком интересным, потому как не может быть ничего смешнее наших первых, неудачных попыток поебаться, особенно, того случая, когда я пытался отсосать Рори и сперма попала мне в нос. Ничего более унизительного не случалось со мной со времён старшей школы, а Рори тогда стоял у стены, у него живот дрожал от смеха. Не было больше ничего, кроме размеренной жизни, я начал постепенно писать короткие рассказы, которые, по мнению Рори, куда больше походили на что-либо. Здесь не стоит упоминать о моих ранних пьесах, которые он полагал самым большим дерьмищем из всех возможных.
Рори нашёл Эм, и она вспомнила его.
Стоя в её просторной, но тёмной квартире, рассматривая лица двух загорелых мальчишек со светлыми глазами Рори, прячущихся за спину матери, я думал о том, как причудливо сложилось то, что началось с тунца.
Теперь, когда война Рори и Эм окончена, особенно после того, как она призналась мне, что Джеймс и Джим всё же сыновья Боба Фицджеральда, но Рори об этом знать не обязательно, я, наконец, нашёл некое подобие спокойствия, которого не было у меня ни тогда, когда я жрал из мусорников, ни тогда, когда был вестником Смерти, носимым ветром по всему миру.
Весь минус в том, что про нас с Рори не снимут кино, конечно. Я бы посмотрел, как бы мы выглядели на экране, сначала молодые, а затем выточенные солнцем, а затем и вовсе нудные, к сорока, мне кажется, я невыносимо нудный, особенно, когда ищу седые волосы у Рори на лобке.
Впрочем, это так же неважно.
Важно то, что мы отличаемся панической боязнью любых бумаг жёлтого цвета.