Двойник
К концу второго года службы в армии, в октябре 1957-го, попал я в Ленинградский военный госпиталь номер 442.
У стола, что стоял в конце длинного коридора с мраморным полом и мраморными статуями вдоль высоких стен, увидел двух медсестер – дежурных по хирургическому отделению. Одна – пожилая, невысокая, худенькая, со строгим взглядом, Другая – необычайно красивая, смуглая, стройная, лет двадцати. Возле их крутились больные моего возраста, но, заметив сердитое выражение лица старшей, удалялись.
Я подошел к женщинам, представился, положил перед ними документы. Посмотрев на меня, старушка ойкнула, изменилась в лице и тотчас скрылась за дверью ближайшего кабинета, Девушка с удивлением глянула ей вслед, потом на меня и поспешила за напарницей. Вернулась быстро, выдала все, что полагается вновь поступающему больному, ввела в многолюдную палату и указала на свободную кровать.
После ужина Марина Георгиевна – так звали молодую медсестру – попросила помочь в составлении температурных листов. Ее приглашение очень удивило моих соседей по палате. Сколько раз каждый из них предлагал медсестрам свои услуги, желая недолго побыть рядом с девушкой, но старшая оберегала ее и от помощи отказывалась.
К недоумению ребят и сотрудников отделения, приветливость обеих женщин ко мне продолжалась и в следующие их дежурства. Правда, вторые вскоре перестали удивляться и даже сами стали как бы доброжелательнее.
Особое отношение к своей персоне коллектива хирургического отделения я приписывал предстоящей сложной и опасной для жизни операции. О ней ежедневно говорили на оперативках у полковника – начальника отделения. К ней готовили специальный инструментарий, а накануне даже собрали консилиум врачей во главе с начальником Военно – медицинской академии генералом Осмоловским.
Дни шли за днями, а срок проведения операции все еще не был определен. Наконец, хирург - подполковник Василий Николаевич Козлов сообщил, что оперировать меня будут девятого ноября, после праздника.
Седьмого, в День Великой Октябрьской революции, вечером, новые товарищи уговорили подняться на крышу госпиталя, чтобы с нее поглядеть на артиллерийский салют с Петропавловской крепости.
С Невы дул сильный, проникающий под халат, ветер. По огромной плоской крыше мела поземка.
Не успели мы оглядеться, как в лазе появился дежурный по госпиталю офицер и приказал следовать за ним.
- За нарушение режима вы все будете наказаны! - сердито пообещал он, записывая наши фамилии и номера палат.
- Да-а-а, теперь старуха отправит в наши части «черные письма»! – заволновались ребята.
- Какая старуха? Что еще за «черные письма»? – удивился я.
- А та, которой ты помогаешь. Напишет командиру части, что больной Кожевников грубо нарушил госпитальный режим и попросит строго наказать. Это письмо она вручит тебе, ты - ему, а уж он постарается не оставить просьбу без внимания.
На следующее утро у меня повысилась температура. Козлов, узнав о причине ее появления, укоризненно покачал головой:
- Эх, вы-ы, де-ети! – и отложил операцию.
Спустя полмесяца меня привезли в палату из операционной почти бездыханного, без кровинки на лице.
Никогда не забуду, как возвращал меня « с того света» весь коллектив отделения, а особенно - Козлов и Марина Георгиевна с напарницей. Они раньше других приходили на смену и навещали меня задолго до ее начала.
Десять суток я находился под их неусыпным наблюдением. А какой желанной была для меня «сиделка» Марина Георгиевна! Множество своих веселых рассказов девушка сопровождала забавными картинками, которые тут же мастерски набрасывала карандашом на бумаге. Уже одно присутствие этой смуглянки возвращало меня, хотя и медленно, к жизни…
Наступил день прощания. Притихшая Марина Георгиевна попросила зайти в кабинет старшей медсестры.
- Ну, Леха, пропал! Не иначе, как за «черным письмом « пригласила, - серьезно и с сочувствием, - сказали ребята. – Вот вредная старушенция!
Стол, за которым сидела Валентина Ивановна, стоял у окна, напротив входной двери. Кабинет был маленьким, тесным от стеклянных шкафов и кушетки.
Встречные солнечные лучи мешали разглядеть лицо женщины. Зато они помогали ей смотреть на меня во все глаза. А смотрела и молчала она так долго, что захотелось сердито крикнуть: «Скажите, наконец, зачем вызывали?» Но я не крикнул, даже не спросил. Почему-то стало жаль ее. Не такая уж она и вредная, как отзываются о ней больные солдаты. Вон как помогла мне выкарабкаться после операции!
За окном виднелся знакомый по картинкам и кинофильмам Смольный.
Хозяйка кабинета медленно выдвинула из стола ящик, взяла из него большого формата книжку и протянула ее мне:
- Возьмите, Алеша. Женщины отделения дарят ее вам на память – о себе, о днях, проведенных вами в госпитале. Прочтите их пожелания.
Голос старушки неожиданно задрожал, а по щекам потекли слезы:
- Перед войной я купила ее для сына. Во время блокады похоронила
сначала мужа, а за ним и единственного сыночка…Ваше появление в госпитале не только разбудило притупившееся горе, но и короткую материнскую радость. Вы очень похожи друг на друга! Даже одногодки. Сейчас он был бы таким же рослым юношей, как и вы.
Из-за двери доносились голоса волновавшихся за меня товарищей, а седоволосая женщина тихо продолжала:
- Я еле дожидалась своего дежурства, иногда подменялась с другими. В госпиталь не ехала – летела. Сначала никому не хотела говорить о вашем сходстве да не выдержала – поделилась радостью с Мариночкой, а потом и с другими женщинами отделения. Они радовались и плакали вместе со мной.
Так вот почему медицинский персонал оказывал мне особое внимание!
Старушка вышла из-за стола, приблизилась и, нерешительно обняв, поцеловала в лоб.
- Алеша, может, после окончания службы вернешься в Ленинград? Здесь найдешь хорошую девушку, женишься? Марина Георгиевна вон какая славная… Тяжело расставаться с тобой…сынок. Может, вернешься, а?
Я вышел из кабинета и сразу попал в окружение ребят.
- Долго же она тебя песочила! Покажи письмо!
Я молча протянул им книгу Николая Алексеевича Некрасова «Русские женщины» с испещренной записями на внутренней стороне обложкой, и, еле сдерживая слезы, быстро направился в палату, чтобы собираться в часть.