Не следовало им тащиться с чемоданами в метро. Тем более,что сами чемоданы уже неизменно вызовут подозрение у бдительных стражей порядка. Особенно тот, что несёт Вера, и когда они откроют его, то что, в конце концов, они там обнаружат: гору тряпья и несколько странных вещичек. В них-то всё и дело. Они начнут спрашивать, и Верка обязательно расколется. Она не то что бы слишком честная и не умеет врать, она всю жизнь только то и делала, что врала, особенно мне, и не то что бы слабохарактерная,
а просто она всё время переигрывает. Вот и сейчас начнёт ментам глазки строить, кокетничать (это она так думает), или изображать из себя наивную простушку, и они тут же всё поймут, а если и не поймут, то призадумаются: что-то тут нечисто. Ей бы вообще ничего из себя не изображать,тогда бы они поняли, дура, при чём из тех, с какими лучше вообще не связываться, и отпустили бы нас. Но Верка совершенно не умеет вести себя естественно, так что, можно сказать, неестественная. она естественна, что неестественность,это сама её сущность.
Я тоже гусь. Чтобы объяснять свои поступки, мне не раз приходилось создавать новые вселенные, со своими правилами и законами, с самому себе непонятной, высосанной из пальца, капризной логикой. Но, в отличие от Верки, я, в глубине души, понимал, что всё это выдумка и безумно страдал. И врал-то я, по-сути, из-за неё, но вместо того чтобы нам стать ближе, Верка всё больше и больше отдалялась, и, в конце концов, отдалилась уже настолько, что любой наш общий знакомый был для неё ближе чем я, и я безумно её ревновал. Да,признаюсь, я безумно ревновал, но выхода никакого не видел. Напротив. Что бы я ни делал, это только увеличивало пропасть между нами, делало её непреодолимой.
Убийство нас сблизило моментально, и теперь я чувствовал раздражение не столько по поводу глупости Верки, сколько от укоренившейся привычки постоянно чувствовать раздражение.
Мы вошли в метро и столкнулись с первым препятствием —жетоны. Кто его знает, какие сейчас в метро правила, где покупать жетоны,сколько их нужно, и как миновать турникет. Здесь много странных ящиков на стенах, и народ так быстро к ним подходит и отходит, что я совершенно растерялся.Обследовав несколько из них, я по-прежнему продолжал сомневаться.
Тогда я решился, остановил какого-то пацана, и спросил: «Эй,где тут можно купить жетоны?» Пацан оказался хитрый, не зря же он там,поблизости, ошивался, и, с таким заговорщическим видом, нам говорит: «К тому столу идите, там без очереди и дешевле».
Мы с Веркой подошли. Там, в дальнем углу холла,действительно стоял стол, обитый цинком, как в разделочной стол на мясном рынке, и рядом четверо пацанов лет тринадцати что-то на нём перебирали,какие-то металлические бляшки, миндалинки. Один из них посмотрел на нас и деловито поинтересовался: Вам куда?В Кунцево,— за двоих ответила Верка, и зачем-то добавила: У меня там мама живёт. Тот,который спрашивал, без лишних слов пододвинул к нам горсточку пуговок из тёмного металла, похожего на свинец. А как?.. Да просто разминаете как жетончики суёте в автомат. Ага, — я сделал вид, что что-то понимаю, а сам подумал: на месте разберусь.
Не знаю уж как, но турникет мы прошли. Ах, да, это диспетчер нас пропустила, увидев наши громадные чемоданы, так сказать «мимо кассы»;проходя мимо, я сунул ей в руку горсть этих самых железок, и она, не глядя,отправила их в карман.
Мы спустились вниз по узкой каменной лестнице и увидели, что под землёй уже наступил вечер и было довольно темно. Никакой платформы не было и в помине, посередине тоннеля горбатилась утоптанная земляная насыпь, и на ней толпились люди в ожидании поезда, а по обеим бокам этой насыпи были проложены рельсы, слева две пары,справа — одна. Я вгляделся на силуэты стоявших там людей, и почувствовал, как внутри меня поднимается что-то наподобие зависти, но не зависть, тут было что-то другое. Я смотрел на них и думал, что каждый из них ведь куда-то едет,причём, знает куда, не то, что мы с Веркой, и вокзальный полумрак ему нипочём, и холод, они только усиливают предчувствие приближения к дому, к теплу, к нервозному покою столичного уюта. Я глянул на Верку,— она была весь мой уют, и, в принципе,всё, что у меня оставалось,— это была она. И даже моё извечное раздражение,сейчас преобразилось в свою противоположность, — в болезненную привязанность, почти что в любовь, и такой очевидной сделалась и её и моя одинокость, и такая накатила жалость непонятно к кому, что я чуть не заплакал…
Подошла дрезина с прицепленной к ней открытой низкой платформой. Многие из ожидающих уселись, но некоторые по-прежнему остались стоять. Мы тоже сели, особо не раздумывая. Я поинтересовался у нашей соседки,приятного вида немолодой женщины, в ту ли сторону мы едем. Оказалось, не в ту.Мог бы и не спрашивать. Интуитивно, я и так это знал. Главное, что нас не остановил патруль. Только сейчас, слыша ускоряющийся перестук колёс и чувствуя как октябрьский ветер холодной бритвой прохаживается по щекам, я понял,насколько всё это время был напряжён. Те, пара побрякушек, которые мы сняли с убитых, немного наличных денег да неизвестного предназначения электронный прибор, всё эти пустяки не стоили потраченных сил и нервов. Или стоили? Я придвинул Веру к себе поближе и погладил её по волосам, она свернулась, как клубочек и немного зажмурилась. Наверное, она тоже почувствовала спавшую с неё тяжесть напряжения. Неожиданно, мне сделалось уютно и тепло, и пришла мысль,что у нас с Веркой всё ещё может наладиться, что, рано или поздно, мы найдём золотой ключик, и снимем замок с двери, отделяющей наши души друг от друга. Всё так запутанно, Верка, и ничего не понять, но, может быть, в этом нет ни твоей,ни моей вины. Может быть, всё и должно быть таким запутанным, и, может быть,чтобы перестать страдать, мы должны понять, что поделать со всем этим мы ничего не можем, и ни можем изменить. А можем только смотреть, как нечто незримое, но всемогущественное, переставляет нас как пешки, по своему произволу. Никто не может выиграть. Никто не может проиграть. Потому что здесь нет никаких противников, есть только Игра. И, даже если мы вдруг попытаемся описать так называемую реальность, то лучше всего делать это в терминах, заимствованных из сновидений.
Внезапно я спохватился: Верка, а где твой чемодан? Верка посмотрела на меня сонно, и улыбнулась.