Объяснительная.
- ...Всё, Копелин, хватит, кончилось моё терпение! Вот тебе бумага, ручка – пиши!
- Что писать-то?
- Заявление пиши! По собственному желанию пиши! Это всё, что я могу сделать для тебя. Раздолбай!
- Погоди, Петрович, ты не горячись, пожалуйста, и не обзывайся. Не стоит с плеча рубить. Мы же десять лет вместе работаем.
- Не рубить с плеча, говоришь? А что я, по-твоему, делать должен? Ты ведь, Копелин, не час загнул и не день, а пять! Понимаешь?! Пять полноценных рабочих смен! Не-де-лю!!! А это, даже для такого специалиста, как ты, чересчур. Вот ты у меня где уже сидишь, в печёнках! Достал, в общем. Бумага и ручка перед тобой. Твори.
- Ты, Петрович, вместо того, чтобы напрягаться во вред здоровью, лучше бы выслушал меня. Скажи вот, к примеру, не кривя душой, раньше со мной такое случалось? Чтобы я, значит, целую неделю квасил. Да никогда! Ну-у-у… максимум дня два, с большим таким натягом. Может тому причина была? Не задумывался?!
- Хорошо, Копелин, только ради твоих детей. Ведь трое их у тебя, обормота такого. Пиши объяснительную, а там посмотрим.
- Ох, спасибо тебе, Петрович. Настоящий ты человек. Ничего не скажешь. Вначале наорал, как на врага народа, теперь детьми попрекает. Просто огро-о-омное спасибо. Не выяснив обстоятельств, не выслушав. Огро-о-о…
- Не играй с огнём, Копелин. Я когда нервничаю, себя не контролирую. Будешь объяснительною писать или нет?!
- Нет! Не буду! Ты чего побагровел-то так? Учти, Петрович, нервные клетки не восстанавливаются. Ну ладно, ладно, не сопи, как бык на корриде. Шучу я. Просто понимаешь, ну не силён я в писанине, в школе крепкая двойка была по русскому. Давай я тебе всё на словах распишу: как было, что было, а уж дальше сам решай. Ты начальник, твоё и слово последнее.
- Значит так, уделяю тебе десять минут моего внимания. Используй их максимально в свою пользу. Но предупреждаю, никаких внезапно скончавшихся тётушек в каком-нибудь Мухосранске и других, малоизвестных родственников. Всё досконально проверю. И уличу во лжи если, ты у меня по тридцать третьей с волчьим билетом вылетишь, с большим таким напутствием в трудовой книжке.
- Обижаешь, Петрович, не первый год с тобой знакомы. Правда и только правда. Так, с чего бы начать?
- Сначала начни, не ошибёшься.
- Верно. Ну так вот, значит…
В прошлую пятницу, после работы, подрядился я на халтурку одну. Соседа до дачи подвезти. Недалеко тут, километров пятьдесят по спидометру. Деревня Холмы. Да знаешь ты, леспромхоз бывший. У него, видишь ли, машина сломалась, ну он ко мне и обратился, по знакомству.
Я, честно сказать, слабость одну имею, не могу хорошему человеку отказать. Если он действительно хороший.
Жену будить не стал. Зачем тревожить? За час, думаю, туда-сюда смотаюсь, она даже не узнает ничего.
Эх, кабы знать, где упадёшь…
Приезжаем, значит, а там гулянка вовсю гуляется. В деревне-то. Свадьбу, стало быть, празднуют. Председатель кооператива, олигарх местный, дочку свою единственную замуж выдаёт. Так, скажем, дочка, не фонтан, конечно, но шарм имеет. Худа не в меру, а в остальном - ничего. Нос курносенький, веснушками обклеен, губки, как два банта алых. Что и говорить – на выданье девица, в самом соку. Ну да ладно, это лирика всё, Толстой с Некрасовым. Дальше слушай.
Естественно, самогон рекой, дым коромыслом.
Высадил я друга у остановки автобусной, слинять по-тихому хотел. Куда там. Увидали, шельмецы, дорогу аж в две шеренги перегородили. Пока за здоровье молодых, говорят, не выпьешь, не отпустим никуда. Бокал налили… Не поверишь, граммов этак триста, не меньше.
Вот рассуди, Петрович, - со своей-то колокольни оно всегда видней - куда деваться мне было? Человек я для селян чужой, незнакомый. Пришлый, стало быть. Отказ, сам понимаешь, растолковать не так могут. Под градусом же все. Не уважаешь, скажут, ты, человек добрый, жениха нашего с невестой. Вследствие чего и нас всех.
Тут варианты дальнейшего развития событий уже по пальцам пересчитать можно. Либо в «табло» зарядят со всеми отягчающими, либо и вовсе покалечат. Лотерея, твою мать… Беспроигрышная.
Сам знаешь, я никогда дураком не был, чужие уставы уважать приучен. Признак долголетия… хе-хе. В общем, чёрт с ними, думаю, пропущу чарочку. И здоровье сэкономлю, и как пить наши люди умеют, покажу. Потом в машине отсижусь на обочине, протрезвею и домой поеду.
Закрыл глаза, чтобы градус зенки не выдавил, ну и одним махом…
А самогон этот местный, мама родная, таким ядрёным оказался! Огнём в глотке горит. Вливаешь его в себя и словно в землю врастаешь. Давлюсь я им, чувствую, как зрачки под веками округляются, наружу лезут, и слышу только: - «Пей до дна, пей до дна, пей до дна»! Весело так, заливисто.
Потом темно стало.
Не забыл ещё, как… года три назад, что ли… в сентябре… да, в сентябре, на рыбалку ходили? Ну, когда выпили изрядно и до реки не добрались, в поле заночевали, у свинарника заброшенного. Ты тогда ещё в силосе прошлогоднем уснул. Помнишь? Ах да, извини, чего ты помнить-то можешь… хе-хе. В дрова ведь был наклюкавшись. Зарылся в грязь, словно боров, и провонял так же… хе-хе. А когда проснулся, обещался башку отвернуть каждому, кто язык о конфузе том распустит?
Ну ладно, ладно, не скрипи зубами-то. Это я так, к слову ляпнул. Просто ночь тогда очень тёмная была, хоть глаз выколи. Вот и у меня после той чарки забористой, та же самая ночь посреди дня белого случилась. Словно ломом по башке треснули. Брык, и в отрубе.
…Отошёл малехо, глаза открыл – на раскладушке лежу. Огляделся. Вокруг никого. Один-одинешенек. Комнатка махонькая… я бы сказал, даже мизерная. Мебель отсутствует. Дверь в стене, окошко под потолком, обои фиолетовые в цветочек крупный. Башка трещит – мочи нет. Что после «пей до дна» было - ничего не помню.
И так грустно вдруг стало, как после войны атомной.
Ну-у-у… сон мне такой в детстве снился, доконал просто. Город чёрный, безлюдный, и я по нему бреду, пепел сандалиями разгребаю, а на горизонте гриб ядерный качается. И тоска такая… передать невозможно.
Вот и тут то же самое. Словно вымерли все.
Испугался, понятное дело, как был в джинсах с голым торсом, вскочил, заорал благим матом.
Открылась она, дверь в смысле, сама по себе. Вижу, люди за столом сидят. Много. Жених с невестой во главе. Баянист у печки на баяне играет, милиционер в форме да с кобурой на почках - «барыню» отплясывает.
Увидали меня, обрадовались. Проходи, говорят, мил человек, присаживайся. По имени-отчеству называют, по плечу похлопывают. А милиционер (он участковым местным оказался) как гаркнет:
- Штрафную ему, за то, что спал долго!
Полегчало мне, честно скажу, что сон не в руку оказался. Хряпнул я стаканчик на радостях, вторым для нормализации давления разбавил.
...Глаза открыл – на раскладушке лежу. Башка трещит пуще прежнего. Тут тебе и обои те самые фиолетовые в цветочек, и дверь в стене. А главное, что после штрафной было, ничего не помню.
Знаешь, Петрович, струхнул я маленько. Даже в дрожь как-то кинуло. Никогда памятью не страдал, а тут такое дело.
Ну, лежи не лежи, много не вылежишь. Вставать надо. Откинул одеяло, и чуть паралич меня не разбил! Прикидываешь? Голый я! В трусах одних! А самое смешное в том, что трусы-то не мои! Я, не при бабах будет сказано, предпочитаю классический сатин, в простонародье «семейные». Легко, свободно, и хозяйство не потеет. А тут плавки трикотажные! Да я такой срам в жизни не надену. Если под пытками только. Инквизиция, мать твою.
Чувствую, злиться начинаю. Какая же такая собака, думаю, на меня эти тиски натянула, причём без согласия? Да до чего же мы дойдём, в конце концов, если нас без спроса переодевать начнут? Ну, выпивши человек, и что? Издеваться над ним можно?!
Закипела кровь, Петрович, ох закипела. Головную боль, как собака языком слизнула. Согласись, гнев праведный. Да любой на моём месте за свою честь (возможно, поруганную) каждого в винегрет покрошит, без майонеза причём. Ну если он настоящий мужчина, как я, например.
Вскочил я с рёвом звериным, ногою дверь вышиб… вернее, хотел вышибить. Дубовая оказалась. Только пятку отбил. Потоптался немного, успокоился. Постучался легонько.
Скрипнули петли, проход открыли. Вижу, люди за столом сидят. Много людей. Жуют, выпивают, ржут, как мерины. Жених во главе всего общества бокалом шампанского мне салютует. Ну, и старые знакомые тут же. Баянист на баяне играет, участковый с невестой ламбаду пляшут.
Но не на них я, Петрович, смотрел. Ох, не на них. А на ту, что дверь мне растворила. Красавица, что ты. Щёчки пухленькие, губки бантиком, сарафан русский аж в натяжечку. Фигурку облегает – закачаешься. А фигурка-то скажу тебе, та ещё. Не чета циркулям нонешним. Всё при всём, и грудь, и попа, извиняюсь за вульгарность, есть на чём взгляд остановить.
Улыбнулась она мне, как наградила, и спрашивает:
- Как выспались?
- Замечательно, - отвечаю.
- Вот и хорошо. Пойдёмте к столу, молодых поздравим.
Тащит меня, а мне… ну, не совсем удобно. Я же не помню ничего, да ещё в белье нижнем. Причём чужом. Упираюсь для вида, а отказать не могу. Иду, словно голый по эшафоту. Тут баянист до кучи вальс заиграл: «Одинокое солнце нежно с морем прощалось, в этот час мне казалось…» ну, в общем, ты понял.
Подхватила она меня, - станцуем?
А как не станцевать, Петрович, как не станцевать с такой-то женщиной? Мечта. Закружились мы с ней по комнате, она в сарафане, я в трусах. Слышал бы ты, как аплодировали нам. Киркорову не снилось.
Ну, и решил я под успех зрительский познакомиться с ней.
- Копелин, - представился, значит, прямо в танце.
Отвечает она мне:
- Маша.
Ты же знаешь меня, тот ещё балагур, шутку умею вставить.
- Маша, - говорю, - да не наша, хе-хе.
А она в ответ:
- Почему не ваша? В бане-то, прошлым вечером… неужели запамятовал уже? А ночью, на сеновале, под одеялом верблюжьим что вытворяли? Срамник. Одно слово – мужики. Получил своё от бедной девушки, и в кусты. Знать ничего не знаю, помнить не помню.
Костит она меня на чём свет стоит, а сама всё сильней прижимается. А я-то… у меня-то… Господи ты боже мой, японский городовой, аж морда от стыда побагровела, того и гляди лопнет.
Но ведь действительно не помню! Здоровьем клянусь и всем, что с ним связано, - не помню! Не пом-ню! Хоть режь, хоть убивай.
Врать не стану, конечно, провалы в памяти у меня случаются, и довольно часто. Скажем так, э-э-э-э… после праздников больших, от веселья избыточного. Ты, Петрович, не смотри на меня, как овечка безвинная, понимаешь, о чём я. У любого мужика бывают моменты, когда утром, происходящее накануне слайд-шоу напоминает, причём испорченное. Но чтобы так… с такой-то женщиной… мечтой… и забыть?!! Просто взять и вычеркнуть то, ради чего жил, чего ждал?!! Несмотря на жену, детей… ну, и другие проблемы.
Эх, Маша, Маша… действительно не наша.
Это алкоголизм, Петрович. Обыкновенный алкоголизм. Беда России.
Расстроился я сильно, ну и чтобы самооценку не потерять, налил полный гранёный стакан самогона ихнего вонючего. (Из навозу, что ли, гонят?) Тост в честь молодых брякнул какой-то, и в три глотка это пойло оприходовал.
...Глаза открыл – обои фиолетовые в цветочек, окошко под потолком, дверь в стене. Что после стакана было, ничего не помню. Аж застонал от безысходности. Отчаянье меня охватило, жуткое. Как выбраться из дома этого проклятущего? Не век же ошиваться в нём? Мне же на работу надо, а какой день недели сегодня, не знаю. Жизнь, Петрович, что карусель, порою так закрутит… эх.
Ну, чего я, полежал немного, в себя пришёл. Слышу, в ухо кто-то дышит, похрапывает легонько. Пошарил – женщину нащупал. Присмотрелся… Маша, думаешь? Губки алые сложила, воздух через них пускает. Носик курносенький, на лбу конопушки.
Господи ты прародитель наш!!! Невеста!!!
Ну… влип, думаю. Чертовщина какая-то. Я, если честно, мужик-то видный, конечно, всё при всём. Не обделил боженька, и росту дал, и лицом не подвёл. Но вот с бабами - не очень. Побаиваюсь. Чужих особенно. Инопланетные они какие-то. Всё не по-мужски… не по-человечески, в смысле. Рыбалку не любят, футбол не смотрят, да и от водки, вместо того чтобы пьянеть, дуреют только.
Лежу я, не живой не мёртвый, раскладушкой скрипнуть боюсь. А эта проснулась вдруг, сладко так потянулась:
- Мужика бы-ы-ы-ы…
Потом глаза открыла, меня увидела.
- Кто ты? – спрашивает.
- Мужик, - отвечаю. – Гость из города.
- А муж мой где?
- Там ,наверное, - говорю. Сам на дверь киваю. – С гостями.
- Понятно.
Приподнялась она на локте, пристально так взглянула из-под ресниц потёкших. Губы задрожали. Я уж было подумал, заорёт сейчас. Тут мне и кранты бы, судя по всему, настали. Без музыки и пышных проводов. Ещё один пропавший без вести на бескрайних просторах страны. Прикопают где-нибудь на огороде, и нет Копелина. Канул в безызвестность.
Слава богу, невеста, хоть и баба, но с умом оказалась. Скандал из-за пустяка не стала подымать. Просто спросила, как бы между прочим:
- Ты изнасиловал меня, что ли? Только честно?
Ну я и ответил честно, без утайки:
- Не помню. Хочешь верь, хочешь нет – не помню.
- Я тоже, - вздохнула она. - А жаль. Тебя хоть как зовут-то?
- Семён, - говорю, - Николаевич.
- Наташа, - представилась она, и продолжила: - Раз мы ничего с тобой не помним, значит ничего и не было. Логично?
- Ещё как, - кивнул я. – Тут и к бабке не ходи, всё чинно, благородно. Без проблем.
Женская логика, Петрович, иногда приличные высоты берёт, не чета мужской.
- В таком случае, - говорит моя… просто говорит, - сходи, посмотри, чем гости заняты. Боюсь, как бы искать нас не принялись. А я пока в порядок себя приведу.
Как понимаешь, дважды меня просить не пришлось. Вскочил я, штаны, что возле кровати валялись, натянул (мои штаны, слава богу, не чужие), двери приоткрыл, а там…
Люди дерутся. И хорошо дерутся, со знаком качества. Мебель по дому летает. Кто с кем, понять невозможно. Каждый за себя, видно. Председатель баяниста баяном лупит, участковый измаявшийся в оливье похрапывает.
Ну, в чужие разборки мне вмешиваться не с руки, конечно. Посторонний я, и претензий ни к кому не имею. Осторожненько так, с извинениями вдоль стеночки к выходу пробираться начал.
Не дошёл. Заметил кто-то. Заметил и без припарки не оставил. Так промеж глаз на халяву припечатал, что звёзды из башки пыхнули. Много звёзд, галактика целая, вновь зародившаяся.
Рухнул на пол я, лежу, мысли комбинирую. Вижу сквозь пелену, стол передо мной. Какая-никакая защита. И угрём, угрём, промеж ног топчущихся под него пополз. Схоронился, стало быть. Гляжу, а там уже сидит кто-то. Пригляделся…
Жених! Собственной персоной. Трясётся весь, словно под электричеством.
- Привет, - говорю ему.
Он только носом шмыгнул.
- Проблемы?
Головой затряс. Дальше допрос продолжаю.
- Зачем морды-то бьют? – спрашиваю.
Вытер он нос манжетами засаленными, и отвечает:
- Невесту украли.
- Надо же, - искренне удивляюсь, - и давно?
- Так со вчерашнего дня, аккурат перед обедом. Когда «сушняком» завтракали была ещё, а как дело до крепких напитков дошло, - исчезла. Вначале с шутками да песнями разыскивали, весело было, а потом…
Шмыгнул он, соплю в ноздрю втянул. И так жалко мне его, Петрович, стало. Парень-то вроде нормальный, шуганый только.
- Не дрейфь, - говорю, - найдётся твоя суженая.
А он мне:
- Я-то ничего, не сахарный, не растаю. Вот папашка её, это да, всем обещал головы пооткручивать, коли дочурку его не сыщут. А за ним не станется, сказал – сделает.
Ну, я тут, осторожненько так, спрашиваю:
- А в комнате той искали, где я спал?
Посмотрел он на меня внимательно, а ответить не успел.
- Это что вы тут такое устроили?!! Междоусобицу?! Не потерплю!
Драка затихла, как в игре детсадовской. Помнишь, Петрович, «море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура замри». И все зависают… ну «Windows» у твоей секретарши словно, в конце рабочего дня.
Та же ситуация. Один в один. Застыли, кто как был, хоть картину пиши.
Вышла невеста из моей комнаты (это она орала), глаза бешеные, веснушки огнём горят.
- Баба из дому - петухи в бой! В чём проблемы, папа?!
А олигарх и сник сразу. Баян, которым музыканта воспитывал, из замаха выпустил. Тот (инструмент конечно, не хозяин его) только ноту последнюю вякнул, когда на пол упал.
- Так потеряли мы тебя, дочка, - говорит, - всю деревню обшарили. Вот нервы-то и не выдержали.
- Потеряли они меня! – Веснушки у Наташки моей… ну, не моей, конечно… это… ну, невесты жениха, побагровели аж от злости. - Искали, значит, плохо, без усилия. Слава богу, гость наш городской не дурак оказался, быстро нашёл. А вы под стол его загнали, изверги.
Ох, и суматоха поднялась, Петрович, мама не горюй. Вытащили меня из убежища, жениха, в ногу вцепившегося оторвали кое-как, на руках качать принялись. Потом на пол поставили. Невеста самолично, со свидетелями, стакан гранёный с самогоном убойным да пирогом рыбным на подносе преподнесла.
- Выпей, мил человек, не побрезгуй, за то, что меня нашёл и от позора спас.
А сама улыбается лукаво, да тайком подмигивает.
Принял я, конечно, даже счастья молодым пожелал. С женихом на брудершафт добавил.
Глаза открыл…
- ...Всё, хватит, можешь не продолжать. Обои фиолетовые, дверь в стене, ничего не помнишь.
- А ты зря усмехаешься, Петрович. Себя лучше представь на моём месте. Каждое утро одно и тоже, да с сюрпризом ещё. Изо дня в день. Представил? Тут и до «белочки» недалеко. Просто день сурка, японский городовой, какой-то.
- Мудака день, а не сурка. Ну и врать ты горазд, Копелин, аж завидки берут. Ладно, чёрт с тобой, в последний раз отмазываю. Напишешь задним числом заявления на все дни, что прогулял. За свой счёт оформим. Только вот, не всё мне в твоём гладком рассказе понятно. Ответь, пожалуйста, на два вопроса. Как ты сбежать умудрился, и куда твой друг, сосед, с которым приехал, запропастился?
- Так через окно выбрался, Петрович. Проснулся (не помню уж, в какой раз), огляделся. Ну, думаю, эта песенка мне уже знакома. Дверь раскрою, а там… в общем, ты понял. Сиганул в окно и огородами, огородами. В лесочке, словно заяц, под кустом отсиделся до ночи. Потом в темноте до машины добрался. Втопил газья, только меня и видели.
А сосед видно застрял там, в деревне-то, до сих пор выбраться не может. Выручать мужика надо. Ты, Петрович, раз дело такое, отпустил бы меня ещё на пару деньков. Съезжу, посмотрю…
- Я тебе сейчас в ухо съезжу. Иди работай, Копелин, и помни, что я тебе сказал. В последний раз. Уразумел?
- Уразумел, конечно, не дурак. Мужика просто жалко. Я бы сегодня, одним днём, туда-сюда…
- Дверь с той стороны закрой!
- Ну, что ты за человек, Петрович? Чуть не по-твоему, сразу в крик. Я же вошёл в твоё положение… насчёт свинарника, никому не рассказал, а ты…
- Что-о-о?! Угрожать вздумал?
- Боже упаси, Петрович, боже упаси... Хотя...
- …!
- Всё, понял. Исчезаю.
Конец.
Август. 2011г