Поздняя осень, говорят, имеет свою красоту. Я лично, сколько не глядел, этой красоты не видел. Разве что, самые конченные сюрреалисты могут, сидя в теплой квартире, с восторгом наблюдать за грязной мазней на холсте заоконного пейзажа, малюемой слегка безумной природой. А если сидишь не в квартире? Если в поле, под мелким дождем, по колено в грязи? Или в лесу, в той же грязи, но еще рискуя подскользнуться на скользких оголенных корнях, неизвестно зачем выкинутых из-под земли окружающими деревьями? Пробираясь через мокрые, отвисшие подобно брылям старой собаки, ветки? Да и в городе, выйдя на улицу красоты много не увидать...
Священник Андрей Вуликов жил не в городе. А в самой дальней глухомани, которую только можно представить себе в центральной части России. В дали от областных центров и городов районного значения, посреди вымерших поселков и заброшенных колхозов, в крае заросших полей, вырубленных лесов, высушенных болот, заболоченны прудов и запруженных рек. Церковь в которой служил отец Андрей называлась Успенской, и село, соответственно, тоже - Успенским. Сколько таких уснувших Успенских, нашло себе пристанище на просторах России? Уж не меньше чем Покровских, Никольских, Богоявленских и Поселков имени 1-го мая.
Церковь была не очень большей, но старинной, с долгой, хотя и обыденной историей. Построена была местной помещицей в начале прошлого века. Использовалась по первоначальному назначению аж до двадцатого года. Потом попа с семьей расстреляли, крест и колокол скинули. Единственное каменное здание в селе взрывать не стали, а устроили внутри сначала магазин, потом склад, потом клуб. В конце советской эпохи сооружение как-то оказалось заброшенным и никому не нужным. А когда большевистское иго пало, сразу же нашлись энтузиасты церковь восстановить. В девяносто втором по просьбе сельчан в Успенское прибыл молодой священник - Андрей Вуликов. Вместе с жителями села, только что забросившими колхоз, отец Андрей рьяно бросился восстанавливать божий храм. Это было лучшее время в его жизни. Нескрываемая душевность, духовная близость со всеми односельчанами... Одна общая идея объединяющая множество индивидуальностей. Он был еще молод и был готов снести любые горы! И сносил их. Из храма выгребли горы мусора, где-то раздобыли иконостас, утварь и богослужебную одежду. Для освящения храма прибыл местный епископ. Заодно с епископом из областного центра приехали и бандиты. Они оплатили новые колокола, купол с крестом, покраску и штукатурку стен. За это отец Андрей радостно отпустил всей братве грехи и напутствовал и жить далее праведно. Пацаны криво усмехались, но не спорили. Церковь вышла - просто загляденье. Народ повалил на службы, проповеди и крестные ходы. Некрещеные крестились, невенчаные венчались, а все остальные исповедовались, причащались, соборовались, ну и иногда отпевались.
Прошло восемнадцать лет. Штукатурка поосыпалась, краска пооблезла, ризы потрепались, так и не замененные деревянные балки еще больше прогнили и грозили обрушится в любой момент. Но это было не так страшно - на дверях церкви висел большей амбарный, чуть тронутый ржавью замок.
Отец Андрей пил вторую неделю. Не то, что он был таким уж беспробудным пьяницей. Просто жизнь в последнее время начала утрачивать для него смысл.
Две недели назад село не стало последней прихожанки. Баба Поля ходила в храм не часто, но знание того, что на службу таки может кто-то прийти держало священника в узде, не давало впасть в отчаяние, освещало неказистую жизнь святого отца чувством долга. И вот бабы Поли не стало. Она не умерла, конечно, упаси Бог! Просто взрослые дети взяли старушку и увезли в город.
Прихожане из еще двух церквей, которые окормлял отец Андрей, исчезли еще раньше. Священник обратился к епископу, с вопросом, что же ему делать при таком безлюдье? Епископ отписался - служишь ты, дескать, отец Андрей, не человекам, а Господу. Вот и служи Ему, а есть прихожане или нет - дело десятое. Летом приедут дачники, глядишь и зайдет кто. Отец Андрей плюнул и полез в бутылку. Жена его померла два года назад. Обычное воспаление легких при нынешнем состоянии провинциальной медицины - болезнь смертельная.
Единственный сын еще раньше попал в скверную компанию и связался с наркотиками. Батюшка по началу силился спасти наследника, вел нравоучительные беседы, не брезговал и рукоприкладством. Но толку оказалось мало. Отпрыск воровал из семьи да и из храма, вечно врал, всеми неправдами добывал себе на дозу. И в итоге оказался в весьма не отдаленных местах. Там и сгинул. Хотя отец Андрей до последнего ожидал возвращения "блудного сына", да и сейчас, чего греха таить, еще не терял надежды.
"Чем же я так Тебя прогневал, Господи?" - не находил себе утешения несчастный поп, наливая очередной стакан самогона. Напротив него стоял лик Спаса Нерукотворного, с которым только и оставалось общаться отцу Андрею. Самогон был хороший, настоянный на калине, тройной перегонки - последний подарок от бабы Поли. "Я потерял семью, паству, цель в жизни. Если так пойдет и дальше - лишусь сана. А за что? Чего я делал не так?" икона молчала. А Вуликову от чего-то казалась, что лик обязан заговорить. Он все ждал божественного откровения и пил, пил, пил. В глубине души он надеялся, что хотя бы в алкогольном бреду к нему явятся ангелы или бесы и ответят на все вопросы. Но рассудок оставался предательски трезвым. Время от времени отец Андрей полностью вырубался и спал болезненным алкогольным сном пять или шесть часов. Просыпался он обычно от холода или желания сходить в туалет или от ощущения того, что уже сходил в штаны. Его самообладания хватало на то, что бы растопить печку (электричества в Успенском не было уже как месяц), сварить кашу и спустится в погреб за новой бутылкой пойла. Хмельного напитка в доме было много. С отцом Андреем расплачивались им за все крещения, освящения и отпевания, а иногда дарили и просто так. До этой осени Вуликов был абсолютно равнодушен к алкоголю, но от подношений не отказывался, зная, что если и откажется, то на доброе дело дьявольское пойло ни как пойдет. Часть бутылок святой отец выливал и выбрасывал, часть зачем-то складывал в погреб... Теперь же для сохраненных литров нашлось применение. Священнику нечего было бояться, что его запасы могут иссякнуть. В заброшенных сельских домах оставалось еще не мало сивухи, невостребованной сгинувшими хозяевами.
Света в комнате не было. Но уставшие глаза научились различать предметы и в темноте, которая не была такой уж кромешной. Вуликов сидел за столом в рясе на голое тело. Огромный нательный крест висел на его груди, стыдливо прикрытый взлохмаченной бородой. Крест был алюминиевым, но покрытый позолотой и украшенный бутафорскими драгоценными камнями. Отец Андрей очень любил этот крест и всегда обращался с ним бережно. Ведь если позолота осыпется, а стекляшки выпадут, то другого, выглядящего так же богато, у него не найдется.
Лицо святого отца опухло, глаза отвратительно заплыли. Если бы он в этот момент увидел себя в зеркале... Но зеркала в доме не было. А зачем? После смерти матушки в него все равно не кому было смотреться...
В поповском доме царил страшный бардак. Когда отец Андрей остался один, он конечно иногда прибирался, но без особого фанатизма. А теперь, в запое и вовсе забросил это дело. По всему полу были раскиданы различные предметы, которые он как-то обронил, но не счел нужным поднять. Пустые бутылки частично стояли рядом со столом, частично были так же разбросаны по полу. Посреди комнаты, на почетном месте валялась праздничная риза.
В один из первых дней Вуликов, совершенно обезумев, облачился в нее и хотел произвести богослужение прямо дома. Но, увидев, что дома нет ни алтаря, ни квасного хлеба, ни кагора, ни еще многих вещей необходимых для совершения чуда евхаристии, он одумался, снял драгоценное одеяние и нацепил простую черную рясу. В этой рясе он и пил наедине со Спасом Нерукотворным все две недели.
Отец Андрей тщился вспомнить и осознать, все то, что происходило в течение последних лет, и вылилось в нынешнее его прискорбное положение.
Он отчетливо помнил чудесное оживление, духовное возрождение той дикой, безбожной страны в которой родился. Кто бы как не называл девяностые годы, но для отца Андрея это было время триумфа, религиозной славы. Ему казалось, что в эти годы тяжелые тучи, ходившие над Россией, медленно расползлись и с лазурного неба страну осветила улыбка Матери Божьей.
Но что произошло потом? Куда пропали те надежды, которые народ возлагал на Церковь Христову? Куда разбежались все те суровые, не очень праведные, несколько суеверные, но чистосердечные люди, которые возрождали этот храм и оживляли его потрепанные временем стены своим присутствием? Они разбегались постепенно. Сначала рукой махнула молодежь, которую приводили в храм родители. Скучная бубнежка отца Андрея про спасение души был для молодых людей менее привлекательным, чем прелести ставшей неожиданно свободной жизни. Молодежь канула в пропасть легких денег, секса, наркотиков и связанных с ними тяжелых последствий. Отцу Вуликову было тяжело вспоминать про молодых прихожан, потому что их было много и все они пропали, потому что вместе с остальными пропал и его сын. Лишь один выходец из Покровского сумел чего-то добиться в жизни. Нынешний руководитель района от "самой единой партии" был в юности редким гостем в сельском храме. Потом он прибился к местным браткам, сел на наркотики, отсидел в тюрьме, слез с наркотиков, потом отсидел еще раз. И в итоге досиделся до крупного политического лидера местного разлива... Интересная биография, но почему-то отцу Андрею казалось, что из всех причин приведших молодого человека к жизненному успеху проповедуемая Вуликовым мораль оказалась на самом последнем месте. Да и вся судьба районного главы представлялась священнику еще отвратительнее, чем у остальных.
После исчезновения молодежи, из церкви стали пропадать и более взрослые люди. Поначалу они думали, что Господь Бог принесет им те жизненные все блага, которые они не могли вкусить при безбожниках-коммунистах. Но вскоре поняли, что в повседневной жизни Иисус полезен не более Маркса, а водка проще Библии исцеляет душевные раны.
Последними прихожанами Успенского храма были глубокие пенсионеры. Которые то ли от ощущения близкого конца жизни, то ли из-за пришедшей вместе с годами и маразмом, доверчивости, отцу Андрею верили и признавали его беспрекословное духовное лидерство.
Однако все рано или поздно заканчивается, кончились и старушки. И Андрей Вуликов остался совершенно один. Он отчетливо понимал, что ни черта не сделал в отведенной ему жизни, все что он создавал, к чему стремился, обратилось в совершенный прах. Он понимал, что сидит один, в вымершем населенном пункте, на хрен никому не нужный со всеми своими ризами, крестами и иконами.
Хорошо же было ранним христианам! Или новым мученикам и исповедникам российским! У них была великая цель, они стремились к ним всей душой, они сгорали на римских кострах или замерзали с снегах Воркуты, так и не увидев того, за что отдавали свои жизни, но будучи полностью уверенными в собственной правоте!
Отец Андрей налил себе еще один стакан и опорожнил его залпом, не почувствовав горечи и отвращения.
Озарение было где-то рядом. Понимание мира и своего места в нем стояло буквально за дверью. Нужно было выйти и ухватить его за хвост, пока оно не скрылось за тошнотворной завесой трезвости. Отец Андрей поднялся со стула и нетвердыми шагами подошел к входной двери.
На улице было холодно и сыро. Серый мир тонул в гигантских массах темных туч. Ветер тоскливо напевал невнятную, заунывную мелодию. Бог не ощущался нигде. Священник уже хотел было плюнуть и вернуться домой, что бы выпить еще. Но что-то внутри подсказало ему подойти к церкви. Где же еще может крыться духовное откровения, как не в намоленных пределах Христового Дома?
И он сиротливо поплелся к древним стенам, загребая ногами вязкую ноябрьскую грязь. Порывшись за пазухой отец Андрей нащупал ключ и трясущейся рукой дважды провернул его в заржавелой замочной скважине. Тяжелая дверь со скрипом отворилась. Из церковного зала повеяло холодом и запахом плесени. Священник криво усмехнулся, вспомнив, что тут пахло точно также в первые дни его служения.
Он даже не поразился отчаянному запустению и всепроникающей тоске, которая казалось была сконцентрирована именно тут. Он все это уже видел. Колесо истории явственно завершило свой оборот и с издевательской пунктуальностью привело батюшку Вуликова из не от куда в тоже самое место.
Святой отец не торопясь обошел свою вотчину. Зашел в алтарь, поднялся на клирос... Проникавший внутрь храма свет был таким хилым, что все святые, изображенные на бесчисленных образах, казались отцу Андрею мрачными угрюмцами. Спаситель обвиняюще глядел на своего служителя из-под позолоченного латунного оклада. "Это ты. Ты сам во всем виноват." - Укорял отца Андрея Иисус - "где твоя паства? Где твоя семья? Как ты смел утратить то, чего я дал тебе?". Пьяный священник вскрикнул и в ужасе отшатнулся. И тут же взгляд его наткнулся на образ Успения Богородицы. Дева Мария, которая была изображена на престольной иконе храма, лежала на смертном одре с закрытыми глазами в окружении сонма ангелов и святых. Ее уста были сомкнуты, но во всем виде читалось - "нет, не могу смотреть на то, до чего ты довел мою церковь". А святые и ангелы грозно хмурились и зловеще шептали ему в лицо - «уйди, уйди, беспутный, не наводи на грех!». Вуликов вскрикнул второй раз, развернулся и побежал вон. По пути его ноги запутались, он неловко взмахнул руками и растянулся во весь рост на кафельной плитке. Святому отцу было страшно, так страшно, как никогда не было в его жизни. Если бы в этот момент кто-либо увидел его, то этот кто-то поразился бы найдя отца Андрея таким бледным, каким, казалось бы, не может быть при жизни ни один человек.
Ноги не слушались своего хозяина, руки тряслись и в бессилие царапали пол. Он пытался ползти, но движения его были настолько сумбурными, что он не двигался вперед, а только барахтался на месте. Мгновения тянулись чудовищно долго и страх лишь удлинял их.
Неожиданно святой отец почувствовал, что его ужас миновал. Миновал так же неожиданно, как и нахлынул. Он поднялся и осмотрелся вокруг. Обычное, хорошо знакомое ему помещение, в котором Вуликов нес свою миссию уже двадцать лет... Что же его могло так напугать? Отец Андрей улыбнулся своему страху, а потом расхохотался в полный голос. Правда, ну не смешно ли бояться Бога? Он, Бог, самое близкое и родное, что может быть у человека! Если бежать от Бога, то куда? Неожиданно святой отец ощутил чье-то близкое присутствие. Ему показалось, будто кто-то большей и могущественный лаского обнял его плечо, с левой стороны. Священник оглянулся, но никого не увидел.
Он прекратил смеяться и насторожился. "Вот! Вот оно, чего я так долго ждал!" - Пронеслось в его уже совершенно трезвой голове. - "Божественное откровение! Наконец-то! Ну ни дурак ли я, что искал его в водке! Когда можно было всего лишь зайти в храм!"
"Нет. Не всего лишь зайти." - Прозвучал в его голове чужой, но весьма дружелюбный голос. - "
Ты зашел в правильном настроение и достоин познать, что есть Добро и Зло. Не стой тут. Поднимись на колокольню. Там, ближе к небу, я откроюсь тебе."
Отец Андрей, почувствовал необычайный приток сил и со всех ног бросился к шаткой лестнице, ведущей на колокольню. Когда он поднимался, он все время ощущал за левым плечом незримое и могучее существо. Вуликов спешил не только в радостном ожидании, но и в страхе это существо прогневать недостаточной расторопностью.
На улице уже смеркалось. Дул холодный западный ветер, который жутко раздувал его черную сутану и длинную грязную бороду.
И вот священник оказался на самом верху, в довольно просторном помещении с круглыми, беленными стенами. С потолка свисали неопрятные грозди колоколов, кое-где, по углам, уподобившись им, болталась серая, потрепанная дождем, как паруса пиратской каравеллы, паутина. В этой композиции явно чего-то не хватало. Отец Андрей боязливо обернулся, рассчитывая найти поддержку у всесильного существа, все еще стоявшего за его спиной. И ему показалось будто бы он получил одобрение. Священник взялся за свободно висящую веревку, за которую полагалось дергать звонарю, загнул ее петлей и принялся вязать узел. Руки нетерпеливо тряслись, веревка путалась. Отцу Андрею хотелось поскорее прикоснуться к внеземному бытию и он опасался, как бы не прошло долгожданное божественное откровение. Колокола при его движениях сиротливо потявкивали. Наконец священнику удалось задуманное. Он нашел взглядом высокую стремянку, всегда стоявшую тут для возможного мелкого ремонта колокольных снастей. Приставил ее под деревянную балку. Поднялся на одну ступень, другую... Лестница качалась мешая святому отцу подниматься. Взгромоздившись на шестую, самую верхнюю ступень, Вуликов перебросил веревку через балку, потом еще раз... Когда она стала достаточно коротка, пастырь накинул на шею петлю перекрестился... Во имя Отца и Сына, и Святого Духа!
Перевел взгляд вниз... Легкое смятение охватило его сердце. Что-то далекое подсказало ему, что он делает не то... Но мощная, благожелательная сила со стороны левого плеча бессловно приказала ему отбросить сомнения.
- Во славу твою! - визгливо, но очень громко вскрикнул святой отец и бросился в пропасть...
Веревка прервала его свободное падение, спружинила и тонкая шея священнослужителя с хрустом переломилась. В последний момент отец Андрей понял во всей полноте, какую ужасную ошибку он совершил. Понял, что сопровождавший его в последние десять минут ангел был совсем не божьим... С левого плеча раздался нечеловеческий хохот. Вуликов в ужасе вскрикнул. Но было уже поздно...
Нашли тело несчастного священнослужителя довольно скоро. Менее чем через неделю почтальонша принесла ему письмо из епископата о переводе в другой приход. Женщина очень удивилась, не найдя Вуликова дома и зашла на его рабочее место и, после увиденного там, неделю заикалась.
Весной, в связи с чрезвычайным событием, в Успенское приехал человек аж из самой патриархии. Посовещавшись с епископом он принял решение церковь переосвятить, но нового настоятеля не назначать, до лучших времен. Так и стоит она в уснувшем Успенском с заколоченными окнами и дверями. И лишь временами ветер горестно воет в открытой колокольне навевая ленивым дачникам ночные кошмары.