Дима давно потерял воспоминание о том, как встретил Катю. А случилось это в первые годы его человеческой жизни, когда он был пятилетним мальчиком и ещё не мог подумать, что эта девочка станет его женой.
Тем вечером Дима сделал что-то неправильное, и родителям пришлось наказать его – он оказался оставленным в комнате, наедине с таящимися в ней существами. Мальчик попытался выбежать на волю, к большим и весёлым взрослым, но дверь не подчинилась, и Дима вспомнил, как, она, захлопнувшись, щёлкнула замком. Слёзы пробивались наружу, и, хотя мальчик гордо решил не выпускать их, они всё же потекли по щекам, а тяжесть детского рыдания схватилась за горло.
По ту сторону двери мяукал котёнок Вася, и его было жалко вместе с собой.
Минуту за минутой, комнатные монстры прекращали быть невидимыми, становясь осязаемыми и готовыми дотронуться до своей жертвы. Дима слышал дыхание одного из них; хриплое и тяжёлое, оно шло со всех сторон, а издававший его зверь на когтистых лапах переваливался в углу. Что-то неземное зашевелилось под кроватью; какой-то зверь юркнул совсем близко, почти задев хвостом Димину ногу. Мальчик поспешно и неловко поднялся на стул, подальше от страждущих монстров. Теперь только большой зверь мог схватить его – но в любой желанный момент, да и ползающие твари, возможно, были способны прыгать... Вот-вот одна из них – липкая, расплывчатая и сумасшедшая – могла схватиться клыками и когтями за лицо мальчика, и не отстать от него до самой смерти их обоих. Дима прислушался – котёнок уже не мяукал – испуганный, он убежал прочь от пагубной комнаты и спрятался где-то в укромности дома.
Однако ничего не происходило, и мальчик уже подозревал, что все эти существа никогда не выпрыгивали за границы его фантазии. Но пока родители сидели в иной комнате, а кнопка лампочного света белела недостижимо высоко, сказать об этом уверенно никто не мог, и Дима продолжал стоять на своём шатком королевстве. Сосредоточенность опадала, и начинали пробиваться первые мысли, не касающиеся жутких комнатных убийц. Мальчик хотел раззадорить и подбодрить новые размышления, чтобы для страха не осталось места. Но робкие мыслишки обходили ощущение ужаса стороной, пытаясь не прикоснуться к его кипящей поверхности. Мальчик понимал, что они были слишком малы для соперничества с таким могучим врагом.
Но одна из них втайне от своих сестёр прошептала способ победить ужас, и Дима послушался её. Внутренним голосом, слышимым во всём мире только ему одному, мальчик заговорил с человеком, который никогда не рождался. Он спросил о его делах, и девичий голос ответил, что всё хорошо. Дима не мог ясно увидеть новую знакомую – только дрожащие очертания различались в углу; трепетали длинные волосы.
Мысли, взбудораженные и обиженные невниманием, тыкали пальцем, соблазняя Диму поиграть с фантазией, доказав себе, что это всего лишь её глупые проделки. Они уговаривали уничтожить образ девочки, превратить его во что-нибудь нелепое, исказить её голос... Но Дима устремил все силы на то, чтобы не поддаться искушениям. В другое время он бы и сам с удовольствием показал, как умело может обращаться с воображением, но сейчас только оно защищало его от страха, и отказаться от него было непозволительно. И он заговорил опять, а девочка ответила. Они менялись фразами, как бисером, обо всём вокруг, и её слова звучали порывисто и ясно. Диме хотелось слушать их ещё, и он позволял ей говорить долго: о любимой еде, об играх во дворе, и о том, что в этой темноте не могло появиться никаких монстров... Он вспомнил о пушистой мягкости носатого котёнка, и только теперь заметил, что хочет спать:
- Ну, мне пора. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. Пока.
В милой теплоте кровати мальчик заснул быстро, не успев ни о чём подумать.
Не следующий день Дима и Катя встретились опять и стали неразлучны.
Эта встреча погрязла в событиях последовавших лет. Дима не заметил, как его подруга получила имя; а случилось это через пару дней после их знакомства. Он ещё не знал ни одной Кати, но услышал это слово из говорящего телевизора, и случайно назвал так свою подругу, а она откликнулась ему. Ей же никогда не приходилось придумывать имя для Димы – она знала его с самого начала, хотя её друг никогда не говорил о нём.
***
Когда родители повели праздничного Диму в школу, в одной руке он нёс небывалый букет цветов, а другой держался за Катю. Страх незнакомых событий ворочался в животе, и оставаться одному посреди миллионов возвышающихся взрослых и подозрительных детей казалось невозможным. Ветреный сентябрь заглатывал Диму с головой; только одна ладонь оказывалась защищённой маленьким несмелым прикосновением. Вместе с подругой мальчик вспоминал об оставленной дома кошке, которой было одиноко в квартирной тесноте - и теперь она, наверное, лежала на боку, пытаясь поймать ушами признаки ходьбы её сожителей.
Люди жирными потоками прибывали в школьный двор, и в ожидании оставались там, казалось, на долгие века. Мама нагнулась и начала рассказывать Диме о чём-то. Её руки механически прикоснулись к нему, поправляя галстук; а затем она, лизнув свой палец, вытерла что-то с Диминой щеки, и разогнулась, опять став недоступной. Мальчик посмотрел на маму вверх, но лицо её было повёрнуто в далёкую сторону. На мгновение подул ветер и холодно уколол влажную щёку. Катя заметила это и посильнее сжала руку. Дима посмотрел в сторону своей подруги и улыбнулся, но тут же, испугавшись чужих взглядов, спрятал улыбку.
По пустому асфальту между двумя отрезками толпы прошагал мужчина – нарядный, как Дима; он нёс на плече девочку в школьной форме. Она болтала немым колокольчиком, подняв его над головой. Дима спросил внутренним голосом: «Как думаешь, это у колокольчика нет языка, или просто он очень тихий?» Мальчик не смотрел на Катю, но знал, что размышления пробежали по её лбу задумчивыми морщинками:
- Наверное, просто тихий. Слышишь, как громко здесь... Видел когда-нибудь столько людей зараз?
- Нет.
- И я нет. Не переживай.
- И ты не переживай.
- Ладно.
Дима хотел сказать ещё несколько слов, но мама взяла его руку, которой он держался за Катю, и девочка исчезла. Опять подул ветер – на этот раз длинно, завывая кривоногую песню. Причёсанные волосы на мальчишеской голове растрепались, как в обычный дворовый день. Все родители и их дети зашевелились и направились в одну сторону; мама повела Диму туда же. Он скучал, и хотелось выйти из бредущей толпы; её начало заползало в школьное здание, увлекая туда остальных. Противиться водовороту оказалось невозможным, и Дима молча позволил двигать себя вперёд. Кати нигде не было видно.
Она вернулась только когда праздник иссяк, и родители повели Диму домой – уже без цветов. В течение извилистой дороги мама и папа задавали вопросы, а сын отвечал правильно и послушно. Кате приходилось молчать, чтобы не мешать им. Дети ждали прихода домой, где находилась граница первого сентября и начиналась тёплая размеренность.
Когда семья вошла в квартиру, к ним подбежала игривая кошка; Дима и Катя погладили её, и она тихонько заурчала.
***
В школу Дима и Катя ходили вместе, и вместе взрослели. На уроках ей приходилось исчезать, и Диме поначалу казалось нелёгким удерживаться от разговора с ней, но девочка уговорила его постараться, и он стойко и без отвлечений впитывал всё, произносимое учительницей. Тем временем годы начинались и заканчивались, и не было видно их конца.
Дима стал пятнадцатилетним подростком. В ещё одно тёмное зимнее утро он двигался к школе, и снег кряхтел под его ногами. Луна тускнела, от звёзд не осталось и следа. Дима знал, что солнце оттолкнёт сумерки только когда он окажется в школе, и уйдёт к тому времени, как он из неё выйдет. Катя шла рядом – бесшумно, не оставляя следов на снегу. В это утро первое слово принадлежало Диме:
- Поздно мы с тобой вышли, опоздать можем.
- Ну, опоздаем и опоздаем. Посмотри, как необычайно с утра.
Наступал снегопад – сначала робкими новорождёнными снежинками, а потом заполняя всё вокруг и становясь непроглядным. Школа приближалась, в падение снега врывались кучи людей и голосов, а до звонка оставалась пара минут. Катя пропала, и Дима в одиночестве преодолел школьный порог. Там испарилась и ночь; налипнувший на одежду снег пообещал вот-вот умереть. Пробираясь через вопли в класс, Дима щурил глаза от электрического света, которому не было дела до зимней темноты.
Он сел за парту. Его соседкой была хорошо учащаяся девушка, общительная и не замечавшая его. Иногда в долгом течении уроков Дима представлял, что она – это Катя; но случалось это очень редко, поскольку ничто в однокласснице не походило на его подругу, и даже запах её был противоположным и вражеским к ней. Поэтому каждый раз, когда Дима пытался осуществить это, ему приходилось отворачивать голову в сторону, чтобы облегчить задачу; но запах неминуемо добирался до него, и расшатывал фантазию. А в тишине становилось заметно ещё и то, что ритм её дыхания и сердца тоже бесконечно отличился от Катиного. Диме приходилось молча опускать руки.
В это освещённое утро воздух в классе мягко шелестел, и на доске размыто белел мел, когда-то составлявший знаки и символы. Учительница вошла звучными ударами каблуков. Дима встал одновременно со всеми, и сел обратно по кивку головы. На улице начинало светлеть, но в темноте окна всё так же отражались хмурые тени людей и предметов.
В классе на фоне слов учительницы то и дело раздавались всплески шёпота. Она говорила громко и подавляюще: «Каждое правило подразумевает наличие исключений, а если не подразумевает, то в процессе развития и изучения языка они непременно возникают». А слова ребяческого шёпота не разбирались на значения; только иногда выделялись звуки чьих-то имён.
Лёгкий жест учительской руки, и все в податливой одновременности нагнули головы к тетрадям.
Сосредоточенность Димы каждые несколько минут отлетала в те кусочки памяти, где жила Катя, и он снова видел, слышал и дотрагивался до их долгих разговоров. В одно из таких мгновений Дима поднял взгляд, и ударился об острый солнечный луч – опоздавшее утро начинало свой рассвет. Боль укола скривила лицо в мимолётном спазме. Воспоминание вышло за горизонт, не в силах вернуться назад. Дима продолжил задание.
Когда время свернулось и подошло к концу, учительница заявила, что один из учеников произнесёт написанное. Через пару секунд она назвала фамилию Димы. Он опять склонился над тетрадью, принявшись читать ответы на вопросы. Это не продолжалось и минуты, когда что-то подобное солнцу ударило по глазам – только ещё более грубо, и на этот раз не позволяя отвернуться от раскалённой боли. Написанные буквы разбрелись во все стороны, пока Дима начинал понимать, что сидящие перед ним одноклассницы шутливо обрызгали его глаза жидкостью из какого-то шепелявого баллончика, и теперь сдавленно хихикали и веселились. Он ощущал, что соседка по парте и несколько других учеников теперь с жадностью наблюдают за ним, а губы их содрогаются в пока ещё неуверенной улыбке. Огромные слова учительницы ворвались в грудь: «Ну же, Дмитрий, что дальше?» Он попытался вглядеться в тетрадь – она медленно становилась чётче, но буквы по-прежнему отказывались появляться. Голос впился в лицо: «Если не знаешь, то так и скажи. У меня нет времени с тобой одним ваньку валять. Я уж не говорю о твоих товарищах».
И тогда Дима превратился в одно тончайшее, ровное и напористое желание, попробовав пересказать написанное по памяти. В неуверенности растягивая слова и делая паузы, он вырвал из себя несколько предложений, но учительница оборвала его: «Хватит, Дмитрий. Плохо, очень плохо. Два балла». Хихиканье на секунду переросло в удушливый смех и заглохло.
Осколки видимого мира продолжили собираться в общую картину, но по-прежнему оставались отречёнными друг от друга - и Дима ждал их воссоединения, пока играл школьный звонок, а топот и голоса одноклассников вытекали прочь. Боль неумолимо обжигала глаза. Чья-то большая рука властно похлопала его по плечу, и ломающийся, почти мужской голос проговорил: «Что же ты, Дима, не учишься совсем? Нехорошо...»
Каждый раз, когда подобное происходило в веренице дней, Катя узнавала об этом, но ничего не говорила.
В этот раз они увиделись только дома, за закрытыми дверями и окнами. День, как и ему и полагалось, уже ушёл, и комната горела собственным огнём, расползающимся от потолка. Катя сидела на полу, а Дима ходил между стенами, и его ноги мягко прикасались к полу. Движения тела грели и убаюкивали, оберегая от колких воспоминаний. Катя не отбрасывала тени, а чёрное пятно от Димы ползло и растягивалось по полу. Она рассказывала о том, что происходило, пока её друг находился внутри школы.
- Снег закончился почти сразу же, как ты ушёл, и его затопили тысячами следов. Интересно было бы когда-нибудь посчитать их всех – скажем, по дороге от дома к магазину... Где-то через час дорожки не оставили и намёка на утренний снегопад, но участок около нашего дома оставался неповреждённым. Днём мимо него проходило два маленьких школьника с большими ранцами, и одному из них захотелось пооставлять следы на снежной поверхности. Он побежал по ней, пока другой стоял и ждал. Потом они ушли, и снег опять начал падать с неба, а на дорогах ходячие ботинки не давали ему осесть. На участке возле дома следы бегающего школьника потеряли резкость очертаний. Помнишь, так же в прошлом году всегда происходило? Они стали такими неглубокими и беззащитными, как слепые щенята. Издалека их нельзя было увидеть, и только если специально подойти и приглядеться, можно заметить маленькие остатки от прикосновений ног. Наверное, они и сейчас лежат там, скрытые в темноте. Если мы не забудем, то сможем проверить это завтра по дороге в школу... Кошка спала почти весь день, только несколько раз задвигала ушами и носом, а один раз сходила выпить налитое ей молоко. Потом она облизывалась и просила ещё, но накормил её только ты, когда вернулся.
- Вот так всегда, – Дима помолчал... - Катя, мне сегодня очень непросто было. Иногда я не уверен, способен ли я одолевать неприятности. Хочется раствориться в воздухе, чтобы не было всего вот этого...
Катя замерла в мыслях и, через несколько минут загадочно проговорила:
- Дима, я понимаю, что это может выглядеть странным, но ты – неотделимая часть всего, что со мной происходит, и если ты по собственной воле исчезнешь, то это будет ужасно нечестно. Ты знаешь, я не люблю обманывать и говорить так, как положено говорить, и не говорила бы неправду. Я бы всё тебе простила – вообще всё, тебе это известно. Но не уверена, что смогу простить это, ведь ты откажешься этой смертью от всего на свете... Конечно, мне невозможно убедить тебя в том, что это важно. Я просто говорю то, что ты и сам, наверное, знаешь.
Дима остановился и внимательно подумал о сказанном. Немного тихо он ответил:
- Да, наверное. Как там мама была?
- По-обычному. Утром смотрела в телевизор, и его картинка отражалась в её глазах, а днём убирала и готовила, размышляя о чём-то. Один раз, случайно, громко хлопнула дверцей шкафа, но не заметила этого. Она включила свет немного раньше темноты, и казалось, что её мир освещался двумя солнцами. Потом снова заработал телевизор. Когда ты пришёл, твой ключ не сразу попал в замок...
- Да, я иногда промахиваюсь... Ты не замечала, как красиво в нашей комнате зеркало отражает свет люстры? Как будто стая солнечных зайчиков пасётся на стене.
- А я как раз хотела тебе это сказать!
Они усмехнулись друг другу, и Дима внутренне подпрыгнул от весёлой идеи: «Смотри!». Он подошёл к люстре и кротко качнул её. Она задвигалась как маятник, и солнечные зайчики запрыгали по стене, а некоторые из них взобрались на потолок. Дима и Катя, с завороженными и молчаливыми глазами, следили за их суетой.
В те переменчивые дни друзья научились встречаться во снах, и там могли делать невозможное в остальное время – не скрываться, и даже посреди глазеющих прохожих разговаривать вслух, громко и смело, отчётливо выговаривая каждое слово.
Им нравилось гулять в парках; и, хотя они не могли выбирать ни погоду, ни время дня, прогулка каждый раз была желанной и вдохновенной.
Во сне наступал конец лета, и прохожие не желали замечать, что некоторые деревья уже обрастали цветами осени. Удивительно и проворно жили белки, иногда спускаясь в мир людей и хватаясь лапками за всё на свете. Сумерки застыли над Землёй, и время не двигалось, позволяя жителям планеты остановить бег и посуществовать в растянувшемся моменте. Дима и Катя не ощущали дороги под ногами, иногда совсем забывая об асфальте. Месяц замер в небе на полпути к своему пику. С каждым шагом друзьям становилось понятно, что прекратил движение не только парк, но и целая вселенная, и галактики на время сделали привал в своём походе к величественной пустоте; и всё это – ради маленьких жителей Земли.
Дима и Катя говорили о заоблачных странах, до которых не так-то просто дотянуться рукой. Но сегодня каждый кусочек планеты находился рядом, а все дороги и мифы собрались воедино. Мимо прошла собака, чем-то напоминавшая высокого пламенного Маяковского. Друзья обернулись, но вместо поэта увидели только неторопливое покачивание одетого в штаны облака. Дима говорил о затонувшей в древности Японии. Они знали - то время кристаллизовалось где-то неподалёку, и прямо в эту секунду восточный мастер рисовал бабочек на стремени, в которое будет ставить ногу стремительный почтальон. До прохожих долетали обрывки Диминых фраз, оставаясь в них навсегда. Катя отвечала, медленно нащупывая каждое слово:
- Кажется, я начинаю ощущать запах какого-то пророка, рассеявшегося по Земле. Наверное, это из-за того, что время остановилось, а раньше ветер всегда уносил этот запах из-под носа... Тут ещё многим пахнет, только я никак не могу распознать, чем.
- А мне кажется, что все пахнут одинаково. Зачем вообще пытаться пахнуть как можно отчётливее? Как ни старайся всё равно ты будешь на десять шагов меньше Вселенной.
Друзья засмеялись, и радость уходящего дня заставила их остановить ходьбу – смех смешивался с закатом и становился неотделимым от него. Ни Кате, ни Диме ещё никогда не было так весело, и пропитанные любовью прохожие удивлённо поднимали глаза на молодых людей.
Сон перетёк в ночную дрёму из-за укусов кошки, уставшей от ночного одиночества.
***
Школьное время кончилось, и безапелляционно взрослеющий Дима всё больше отдавал себя точным книжкам. Кати стало чуть меньше, и приходила она теперь обычно только по ночам. Запруженность времени не давала ощутить её отсутствие в полной мере, но в шуршащие утренние и вечерние минуты, когда время спотыкалось, Дима понимал всем собой, как безмерно он соскучился. Катя никогда не обижалась на него за малое внимание и радостно встречала друга во времена его отвлечения от книг. Несмотря на лишения и тяготы, жизнь становилась похожей на марсианскую сказку, рассказанную на обратной, невидимой для землян стороне этой планеты. Дима навсегда запомнил те летние дни закрытых дверей и открытых окон.
В очередное утро, он как обычно перевернулся на бок и подвинулся на самый край кровати, чтобы Кате досталось больше места. Он погладил её по маленькой голове:
- Сегодня тебя не было во сне. Я соскучился.
- Да, я тоже. Надеюсь, следующий сон нам получится провести вместе... Как ты? Как учёба?
- Да как обычно... Что тут говорить. Не хочу загадывать, но, думаю, проблем с экзаменами у меня будет. Я стараюсь, очень. Но, возможно, мне вообще это не нужно, и стоило бы заняться чем-то другим. Я зачем-то заговорил об этом с родителями, и они сказали, что я должен решить мою судьбу, пока не поздно, чтобы не терять потом время... Ведь время не может быть потерянным, разве не так?
- Это так. Точно. Я знаю, ты правильно делаешь, отказываясь переживать. И не надо сомневаться, просто делай.
- Да, я сам так и думаю... Ну, пора вставать.
***
Вагон, доверху заполненный живыми и мыслящими телами, пробирался сквозь темноту подземелья. Устало горел свет, и через шум движения то и дело пробегали голоса.
Двери открывались, двери закрывались... Дима смотрел в своё отражение на чёрном фоне стекла. Лицо не двигалось, оставаясь ровным и непоколебимым. Когда бег поезда замедлялся, отражение исчезало, а на его месте возникали входящие в вагон люди. Тогда Дима переставать смотреть и начинал ждать.
Вокруг стояло чересчур много людей, и для Кати места уже не оставалось.
Целых два года он ездил на учёбу - всегда один в тесном вагоне. Дорога от подземелья до университета тоже была заполненной движением и всегда требовала от Димы быстроты и важности. Память о Кате в эти минуты мерцала где-то в стороне. На то же самое он натыкался в могучем и непроницаемом здании университета, где бегал смех и стук каблуков; эти звуки соприкасались – иногда нежно, а иногда с размаху ударяясь друг о друга. Тем временем мысли, ещё не очнувшиеся до конца от ночи с её сновидениями, подсказывали путь по лестнице вверх, и Дима подчинялся им.
В привычной аморфной аудитории Катя ощущалась где-то неподалёку, но по-прежнему невидимо и неслышно. Студенты занимали места, говоря по дороге тысячи разнообразных слов. Как всегда, Дима присоединился к подавляющему и напористому большинству, сливаясь со знакомыми лицами.
Девушка с высокими каблуками и беззаботным лицом обратилась к Диме, и он изобразил улыбку. Ему было видно, как её слова пытались проникнуть в него и там добиться чего-то, и как она специально увеличивала их силу. Каждый произносимый ею звук насыщался значением, распухал и пульсировал: «...а теперь мне это домой тащить, представляешь? Я даже не знаю, как мне этот пакет из универа вынести». В ответ Дима пробормотал какую-то фразу, неуверенно догадываясь, какой ответ от него ожидается. Проходящий мимо юноша приветственно пожал его руку. Чувство прикосновения моментально испарилось, и через секунду Дима уже не знал, случилось ли оно на самом деле.
Девушка опять заговорила, мило и поспешно: «Ты мне не поможешь? Я была бы очень тебе благодарна». Отведя взгляд, Дима пожал плечами. «Ну пожалуйста – улыбнулся её голос. – Ты же сильный, ну что тебе стоит? Посмотри на меня, как я по-твоему десять книг понесу? Побудь моим спасителем». Бодрость новых ощущений привлекала Диму, но он не знал, хватит ли у него духа справиться с ними, и оттого страх, посвистывая в животе, комкал и приглушал его слова. И всё же ответ согласия был произнесён – невнятный и нерасслышанный даже самим Димой. Девушка переспросила и тонко заговорила опять:
- Пожалуйста, Дима, ну, хочешь, я на коленях тебя попрошу? Вот какой ты, оказывается... Я бы тебе квартиру свою показала, чаем напоила.
- Хорошо. Конечно. Где ты живёшь?
После занятий он пошёл вместе с ней. Перед этим в течение всего дня в нём ёрзало волнение о том, что ему нечего будет сказать. Но девушка взяла произношение слов на себя и создавала разговор почти без участия Димы. Его речь только трепыхала и послушно нагибалась под ветром. Как только они ступили на уходящую в глубь метрополитена лестницу, застучали дождевые капли. Девушка обернулась: «Смотри! Как вовремя мы с тобой дошли. А одна бы я, пока шла, наверняка бы ещё и под дождь попала. Я же говорила - ты мой спаситель». Её слова выдавливали из него улыбку, и хотя Дима застенчиво пытался её подавить, она вырывалась наружу.
Они утонули в шумном порядке подземелья и не могли отчётливо слышать друг друга. Девушка остановила разговор, задумавшись о чём-то, и Дима преодолел это время в неуютном оцепенении.
Наконец они вышли наружу. От дождя остались ничего, кроме луж; и проезжавшие по ним машины вызывали непослушные брызги. Девушка опять заговорила о каких-то вещах, вместе с воплями воронья.
У покрашенного в голубой цвет дома она пригласила Диму зайти внутрь. Но мир уединения её квартиры был слишком далёким и неправдоподобным рядом с ежедневными обычаями, и стало видно, что Дима не готов для такой перемены. Он выдумал причину уйти и отвернулся от удивлённых глаз, чтобы побыстрее исчезнуть оттуда.
Смущённые размышления расползались паутиной по телу, щекотали пальцы ног и забивали уши. Дима тонул в них, спускаясь на эскалаторе. И скоро ничего нельзя было увидеть.
Только в доме, когда его встретили Катя и Вася, умиротворённое спокойствие закружилось над головой; сложно было вспомнить, существовало ли когда-то смущение, и откуда оно могло прийти.
В полночь Дима заснул в тёмной постели, и через несколько минут проснулся в ракете, только что приземлившейся где-то неподалёку от Земли. В блестящих иллюминаторах он увидел лунные кратеры и их соприкосновение со звёздным горизонтом. Подошла Катя, чтобы тоже посмотреть на это. У них на глазах забарахталась и упала звезда – куда-то, где скрываются все звёзды Вселенной. Ждать не хотелось, и Дима с Катей заметили, что скафандры уже надеты на них.
Друзья вместе толкнули толстую дверь, и она, послушавшись, раскрылась и опустила трап на лунную поверхность. Плавными безвесными движениями они одновременно начали спускаться вниз – ступенька за ступенькой, с каждым шагом становясь ближе к серому земному спутнику; и, наконец, прикоснулись к нему – пока только одной ногой. Через неё по всему телу прошла подземная дрожь. Дима и Катя затихли, закрыли глаза, и прислушались к сообщению загадочного мира; посланная вибрация покружилась в голове и стекла вниз, уходя обратно в землю. Они опустили вторую ногу, и Луна вязко приняла людей целиком, неся их вокруг своей планеты, которая теперь висела над ними – маленькая, размером с детский кулак. Нелегко было понять, как в ней могло хватать сил, чтобы удерживать океаны и континенты, и не позволять своим жителям убежать в космическую бездонность. Где-то по ту сторону планеты сгорало Солнце, каждое мгновение принося часть своей плоти в жертву Земле и всем остальным, даже самым маленьким планетам.
Дима и Катя невесомыми ногами обошли ракету – белую и необъятную, безразличную к любым галактикам, но свято верящую в человеческие команды. Она ждала приказа, и готова была прождать дольше вечности.
Дима посмотрел в Катино лицо и увидел себя в отражении её скафандра, а рядом – сливающуюся с кратерами пустоту, на которой что-то осторожно возвышалось. Он обернулся и показал пальцем в сторону неподвижного объекта; друзья немедля побежали к нему – без веса и усталости. Каждый из них не слышал ничего, кроме собственного дыхания: вдох, тишина, выдох...
Объект приближался; становились различимы его колёса и блистательный корпус. Скоро Дима и Катя уже прикасались к нему – это оказался позабытый и не вернувшийся на Землю луноход. Когда-то он сделал много открытий, разъезжая и исследуя лунное королевство, а теперь был навечно оставлен в нём, чтобы никогда больше не увидеть Родину. Дима вспомнил об игрушке из детства – точно таком же луноходе, только совсем маленьком. С его помощью мальчик исследовал квартиру, её равнины и скрытые ото всех ущелья... Потом игрушка потерялась, и долгие дни ему не получалось забыть о ней.
Катя оглянулась – по пыльной лунной поверхности выделялись следы их ног. Друзья понимали, что настало время возвращаться домой.
Они открыли глаза и, лёжа в кровати, посмотрели друг на друга. Катя продолжила тишину словами:
- Не могу поверить, что это произошло. Мы ещё никогда не покидали Землю...
- Я хотел остаться у лунохода. Жить вместе с ним, рядом с ним ложиться спать - всегда.
- Да, я тоже.
- Он и сейчас где-то там...
За дверью замяукала, заскреблась кошка. Дима встал и впустил её; она вбежала внутрь, безмятежно задев хвостом его ногу, и исчезла в глубинах комнаты. Из темноты прилетало тиканье часов – фантазия безвольно представила белизну циферблата и порывистые движения секундной стрелки. Она двигалась маленькими прыжками, миллионный раз преодолевая один и тот же путь, таща за собой две неповоротливые стрелки минут и часов... Дима ощутил прикосновение холода и вернулся под одеяло, к Катиной теплоте. Очень скоро сон пришёл ко всем жителям комнаты.
И внутри него одинокий Дима стал женихом девушки из университета – любящей и неспособной жить без него. Нарядные, они шли по распахнутой комнате, и Дима видел, что каждую секунду он отказывался от Кати, которая, возможно, стояла теперь где-то среди гостей. Десятки одетых людей находились в стороне от жениха и невесты - их брак происходил на глазах и при свидетельстве всего мира. Шумела музыка. Выбор отсутствовал, и для Димы не могло быть ничего, кроме Кати, а предшествующие этим моментам месяцы, когда он охапками давал надежду чужой девушке, он оттягивал срок, когда должен будет признаться, что у них не может выйти семьи. Теперь жениху никак не удавалось вспомнить причины этого, в голову залезали только хрустальные слова, не дававшие ответов. Он оттолкнул их. Катя действительно существовала в роли гостьи – взгляд на секунду выхватил её бледные очертания. Наконец, взяв свою волю в руки, Дима неожиданно, но стойко развернулся и пошёл из зала. Разукрашенный пол мелькал под ногами. У самого выхода жених посмотрел назад и увидел заплаканное, отчаявшееся лицо невесты; этот вид схватил и скрутил его изнутри. Ему хотелось пожертвовать жизнью, чтобы избавить её от мучений утраты, но делать это было слишком поздно...
Пробуждение смыло горечь и спасло его – ещё никогда Дима не испытывал такого лёгкого счастья. Он радостно и бесповоротно понимал: ничего этого не было, и никогда не будет. Катя тихонечко спала рядом.
***
Ещё через несколько лет залихватской жизни Дима оказался работником офиса в высоком, хорошо убираемом здании. На первом его этаже полы мылись по очереди двумя женщинами. Одевались они в одинаковую форму, и Дима знал, что никто из тех работников, которые носили галстуки и платья, не видели и не различали их. А он часто разговаривал о них с Катей – иногда дома, иногда в лифте полустеклянного здания работы, если они ехали там одни.
Первая женщина жила на Земле около сорока лет, и за это время некоторые волосы её головы потеряли свой изначальный рыжий цвет, став безлико-серыми. Она выполняла обязанности безоглядно и сосредоточенно, почти не отрывая взгляда от швабры. Дима часто хотел подойти и погладить женщину по её согнутой спине, давая ей понять, что в этом здании есть люди, и она не одинока. Она распрямилась бы и улыбнулась ему, на секунду отдохнув от труда.
Вторая уборщица обладала куда меньшей жизнью – в ней не было и двадцати лет. Во время её работы суетливые движения обличали волнение мысли – Диме и Кате казалось, что эта девушка, в отличие от своей коллеги, ещё не научилась превращать окружающих людей в колыхающуюся пустоту, как это делали они. Диме приходилось сжимать кулаки, чтобы запретить себе желание обнять уборщицу; он осознавал, что её настороженность не поймёт такого намерения. Для других, одетых в костюмы, эта женщина могла бы стать реальной, будь она красивой – её бы видели, хотя и совсем мимолётно, на короткие немые мгновения. Но этого не случалось - формы тела девушки были неровными, и что-то неестественное этому миру обнаруживалось в них.
Работа шла каждую неделю, пока в одну из суббот не затараторил телефон, в ответ на который дальняя родственница сообщила Диме, что его родители по пути к её дому попались в автомобильную катастрофу и умерли навсегда.
В те секунды новость была слишком огромной, и её непомерность не влезала в сознание Димы; она выдавила из него всё содержимое, но не поместилась и тогда, введя сироту в безрассудное оцепенение. Телефонная трубка опустилась на пол. Дима сидел в кресле, а его рука, забывшись, продолжала гладить кошку. Она перестала урчать, ощутив возникшую отчуждённость, и укусила руку. Дима не заметил этого.
В следующий понедельник он не отправился на работу. Менеджер попытался дозвониться до пропавшего сотрудника, а мывшие пол женщины ничего не заметили. В тот день Дима рассказал себе – немыми и беспощадными словами – что Катю он всего лишь выдумал, и продолжал выдумывать её всю свою жизнь. Рассуждения эти призвали память, и она дала показания о том, как в забытую ночь мальчик придумал себе несуществующего друга.
Дима отдал родственникам средства, чтобы они сами организовали суету по порядочному захоронению, и заперся в доме.
Лето состарилось и пожелтело. Дима продал золото, которое ещё недавно было драгоценностью для его матери. Этих рублей хватило надолго – сирота лишь изредка выпадал из квартиры, чтобы купить для Васи рыбу и мясо, заодно приобретая что-то для себя. Когда собственная пища кончалась, он брал еду кошки, а она никогда не показывала вида, что ей это необычно. Событий появлялось мало. Одни и те же скудные мыслишки о мелочах танцевали внутри головы по утрам, и расползались к полудню.
Родительская комната была закрыта, и Дима никогда не открывал её, хотя и проходил мимо много раз в день, каждый раз хватаясь взглядом за ведущую в неё дверь. Выступающая из её белизны железная ручка подмигивала и упрашивала войти внутрь, но все эти попытки растворялись в тщетности.
Дима часто воображал внутренности той комнаты; они каждый раз оказывались тёмными – даже днём. Он подозревал, что на самом деле родители живы и находятся там. Они прислушиваются к звукам его шагов и часто не спят по ночам. Питаются они фекалиями; иногда – каждый своими собственными, иногда – делясь друг с другом. Возможно, они отгрызают себе части ног и рук, поглощая их. Дима знал, что это почти невозможно, но каждый раз пытался поскорее пройти мимо двери, и ночью не выходил из комнаты, предполагая, что в тёмное время родители покидали своё заточение – хрипящие, перебирающие культями и со следами фекалий на губах...
Васю на ночь Дима запирал вместе с собой – она ложилась ему на живот и урчала. Иногда он думал, что кошка скучала по Кате, но этим соображениям не давалось права на долгую жизнь. И сирота, одетый, лежал под одеялом, и гладил спящего пушистого друга, стараясь не замечать звуков родительских шагов.
В конце ночи он ненадолго засыпал, а поутру тянул руку, чтобы обнять Катю, и любовь начинала проступать улыбкой на его лице; но рука падала на простыню, и он вздрагивал от испуга. Кошка к тому часу уже нетерпеливо бегала под дверью.
Порой Дима начинал расценивать себя мёртвым, но родной запах пота, пропитавший неснимаемую одежду, возвращал его к жизни.
В очередной день бессменной толпы закатов и рассветов Дима заметил, что кошка начала таять и превращаться в котёнка – поношенного и до дыр замученного весёлыми детьми. Еда в её миске протухла, и Дима дал ей мясо убитого цыплёнка – но и оно не заинтересовало Васю. Он стал подозревать смерть, но никак не мог вспомнить, сколько длиться кошачья жизнь. Вспоминалось только, что Вася – почти что его ровесница, а сам он родился непозволительно давно, и такое мягкое и невинное существо, как кошка, не могло жить столь долго.
В очередную ночь, задумчиво гладя не отвечавшую на его ласки Васю, Дима обратился к её сияющим глазам: «Ты умираешь, друг. Скоро тебя не станет, и не будет больше ни за что на свете».
Слёзы наводнили его, грудь начала задыхаться, задрожали губы... Кошка погибала, и Дима только теперь понял до конца, что родители тоже исчезли, а не заперлись в своей комнате. Плач сорвался в детские содрогания. Кошка, спрыгнув на пол, куда-то спряталось. Дима начинал замечать самое главное – Катя разбилась, и даже осколков от неё не осталось, и никогда не было, а значит, не существовало и всего остального, кроме глубокой беспробудной вечности.
Вскоре он удивился, впервые заметив, что должен убить себя, раз в жизни осталось одно страдание - и это озарение позволило ему забыть о несчастьях и уснуть.
Утром какой-то звук защемил пространство – знакомый, но непонятный, он нежно и шёлково дрожал на рассвете. Димина память напряглась и, наконец, узнала Васино мурчание. Ему странно было слышать его, ведь она никогда не произносила эти звуки просто так. Самоубийца вскочил с кровати и остервенело заползал по полу: «Где ты, красавица моя? Что с тобой?» Кошка обнаружилась под столом – она лежала на животе, глядя на своего друга огромными удивлёнными глазами, и мурлыкала – тихо и вкрадчиво, будто только самой себе. Он протянул руку и погладил её – Васино тело оказалось неожиданно твёрдым. Она замурчала громче и тревожней – казалось, что звук удовольствия вот-вот оборвётся во что-то другое – то, чего не могут и не должны произносить кошки. Глаза Васи заплывали испугом. Дима понимал, что у неё чудовищно, раздирающе болит живот – это ощущение передалось ему, и он провалился в бездну мучений.
Кошка знала о скорой кончине, и успокаивала себя милой доброй песней, с которой у неё было связано так много хорошего. Дима подобрал руки под грудь и лёг так же, как Вася, - насупившись, с широко открытыми глазами. Она мурлыкала то тише, то громче, и её усики тихонько содрогались. Ему хотелось, чтобы она поскорее умерла - подальше от этой боли и страха, но он вместе с ней боялся прекращения жизни, и тайным кусочком души верил, что смерть не наступит никогда. Дождь забился в окно. Через мурлыканье начали прорываться кошачьи стоны – Вася обращалась к своему единственному не умершему другу. Димино сердце хотело быть вырванным ради неё; но оно знало, что даже это не спасло бы маленькое существо. Дима и Вася задрожали вместе; телесная боль схватила их за грудь и задышала в лицо. Кошкины глаза закрывались, медленно стихало мурчанье. Её спина ещё несколько раз приподнялась от вдохов и замерла. Вася превратилась в чужой и бесполезный труп, похожий на гнилую крысу. Отвращения и страх подняли Диму с пола и вывели его из комнаты. Он закрыл за собой дверь.
На кухне самоубийца сел за стол, обгладывая засохшую мысль о том, хватит ли десяти этажей, на высоте которых он находился, чтобы падение с них остановило жизнь. Он встал и выглянул в заплаканное дождём окно – внизу остывал тяжёлый асфальт, и ничего не могло прервать падение. Надо было только оттолкнуться от подоконника, чтобы не упасть на газон под домом. Беззащитные маленькие люди бродили далеко внизу. Дима открыл форточку, и свежий воздух переполнил грудь. Где-то из недосказанности загавкал пёс. Самоубийца сел на подоконник, свесив ноги наружу, поближе к смерти. Примерившись к тому, как лучше выпрыгнуть и перевернуться, чтобы упасть вниз головой, он догадался, что в его доме есть двадцать один этаж, и можно было бы спрыгнуть с верхнего, но запоздалая идея не обладала значением – Дима уже отсчитывал секунды до прыжка...
За спиной что-то стукнуло и тут же затихло. Самоубийца подумал, что это зашевелились родители в своей заперти, но мгновенно вспомнил, что это было неправдой; а значит, это кошка сбросила что-то со стола – но и эту догадку отдёрнуло воспоминание. Тогда Дима обернулся, чтобы увидеть Катю; и не увидел ничего, кроме мёртвого одиночества. Он вернул взгляд к стенающей улице – там тоже ничего не изменилось; только две машинки не могли разъехаться на узком дворе, и неповоротливо пятились друг от друга. Самоубийца отвлёкся этим видом и механически проговорил самому себе: «Едущие назад машины похожи на сдувающийся шарик. Но не сейчас. Эти неповоротливые и хромые, как люди после рабочего дня. А шарик, сдуваясь, глупо летает по воздуху». Ответить было некому, и Дима додумал реплику Кати – совсем незаметно, про себя, даже не пытаясь вообразить её голос и вообще не зная, она ли это: «Да... Смотри, разъехались наконец-то. Красиво, когда одна машина пропускает другую. Хотя и делается это из необходимости, мне почему-то казалось всегда, что водители при этом испытывают благодарность – очень трогательную, даже не видя лиц друг друга». Дима ответил, и желание смерти ушло в сторонку, спрятавшись за ухом. Придумывать Катины ответы оказалось легко – Дима удивлялся, как безотрывно он понимал свою подругу, и как способен делать её почти настоящей по первому желанию. Она говорила, почти слышными звуками: «...в это время там не бывает ночей – представь, можно наблюдать, как солнце начинает вставать ещё до заката».
Через мимолётные минуты разговора Дима заметил, что несколько человечков выделились из общей суеты; эти люди стояли на тротуаре и глядели вверх. Их становилось больше, вот уже насобиралась маленькая толпа. Они топтались на месте, и один из них показал пальцем прямо на Диму; этот жест чуть не сбросил его вниз, к любопытным наблюдателям. Самоубийца испугано влез обратно в кухню. Там в нём возникло неясное желание давно забытого, и он проговорил вслух: «Пошли, покажу тебе кое-что».
В дальней полке светлой родительской комнаты он нашёл детские игрушки; когда-то оставленные, все они оказались знакомыми и родными. Солдаты, машины и пистолеты... Под ними лежала книжка-раскраска – Дима сразу достал и притянул её к носу, заново ощущая любимый с детства запах карандашей. Ненастоящая Катя следила за всем с безотрывочным вниманием. Дима начал листать яркие страницы, цвет которых был сотворён им множество лет назад. Одна из них оказалось неразукрашенной – на ней два гнома блуждали по лесу; один из них держал большую корзину, а второй нагибался, чтобы сорвать аппетитный гриб. Дима, спохватившись, учтиво нашёл цветные карандаши, устроился на полу и принялся аккуратно оживлять картинку. Кусочек за кусочком, она расцветала и начинала дышать. Гномы становились веселей и почтительней, а лес наполнялся запахами начинавшейся весны. Из-под куста выглядывал маленький любопытный зверёк. Когда всё было готово, Дима устало положил голову на ладонь и заснул, не желая думать о былом. Внятные сны не пожелали являться к нему, и он со спокойствием в душе проспал до непобедимого рассвета.
Когда он открыл глаза, рядом на полу сидела Катя; она листала раскраску. Дима погладил её по руке. Не отрывая взгляда от книжки, она улыбнулась:
- Доброе утро.
- Смотришь?
- Да... Так и вижу тебя маленьким. Как ты увлечённо водишь карандашами по картинкам, вдохновляешь их, а потом долго и умело рассматриваешь то, что получилось...
Она говорила с нежным спокойствием, как маленькая вселенная. Дима вспомнил, что так давно не видел свою подругу:
- Как ты?
- Хорошо, спасибо... Соскучилась по тебе.
Дима опять погладил её по руке: «А угадай, какую картинку я разукрасил только вчера?
***
Аккуратно через несколько лет, в такой же рассыпчатый день, Дима - владелец распростёртой ИТ-компании - садился на заднее сиденье своего большого автомобиля с тёмными, немного нахмуренными стёклами. Водитель уже знал, куда необходимо отправляться, и мотор послушно заработал. Дима глубоко и свободно вздохнул, наполняясь бодростью окружающего воздуха. Дорога гладко побежала мимо, и небо заблестело над высокими домами. Зазвонил телефон, но Дима решил не отвечать. Он переглянулся с сидящей рядом Катей; они улыбнулись друг другу. Её голос оттенял звуки движения:
- А я ведь всегда любила такие дни, тихие и скромные, не желающие ни к кому приставать.
- Да... Мне кажется, в эти часы самые маленькие и незащищённые зверьки выбираются из нор и, завороженные, идут навстречу Солнцу.