Ваня увольнялся с завода, сказал, поищет работу по специальности или пойдет на курсы квалификации. Мы не гадали, что ему так приспичило сменить образ жизни, не иначе кризис среднего возраста. Наш мастер, Сергеич, сказал, что по такому поводу надо где-нибудь собраться посидеть по-людски. Собирать весь цех Ваня наотрез отказался, так что пришли только мы с Сергеичем. В новом каком-то кафе на Мира Ваня нас встретил не один, а с девушкой. Причем на первый взгляд она ему годилась в дочки. Мне не очень понравилась - молчаливая, щеки пухлые и накрашена густо. Не как проститутка, впрочем, а как вроде по моде молодежной. Но сам Ваня сиял как самовар:
- Не иначе судьба, мужики. Только сюда зашел, смотрю такая красавица сидит в одиночестве, и как потянуло к ней подсесть. Это хорошее предзнаменование, чтоб жизнь наново начать. Правда, Аленушка?
Аленушка, потупив глаза, протянула нам руку. Мы с Сергеичем переглянулись, пожали холодную ладошку, да и решили не спрашивать ни о чем. Взяли пива, закуски. Разговор потек о предзнаменованиях вообще, о странных случаях в жизни. Поговорили и об очередном конце света, и об экстрасенсах из телевизора. Сергеич, хмелея, тряс головой и говорил:
- Я так скажу, мужики, в бабьи россказни я никогда не верил, но бывают вещи, которые не спишешь просто так, не выкинешь из головы. Когда говорят тебе люди, которым врать незачем.
- Во! - Ваня поднял кружку в знак согласия. - Полностью согласен с тобой, мне самому как-то такое рассказали.
- Да ты погоди поперек батьки в пекло лезть. Я тебе вот реальное происшествие расскажу, быль, как говорят. Было это с моим родным дядькой, и было после войны.
Мы с Иваном согласно закивали, уступая старшему право первой истории.
- Японцы, отец рассказывал, жили неподалеку от казарменного переулка. Вот где сейчас Красная площадь, где палка гранитная торчит, там их бараки стояли. По утрам их под конвоем разводили по стройкам. Работали как на галерах. Говорят, кто их видел, когда со строительства возвращались, лица пылью были покрыты сплошным слоем, маской. Одежду им, понятно, не выдавали, так в своей форме и ходили. О форме и рассказ. Надо сказать, не считая работы пленных особо не притесняли, под конец офицеры даже свободно по городу передвигались.
- Еще бы, Красноярск и так ссылкой считался, куда отсюда бежать, - вставил я.
- Да. Послевоенные годы были голодные, хлеб еще по карточкам получали, а у пленных паек тем более был скудный. Но, поскольку начальство, как я сказал, относилось к японцам либерально, никто не препятствовал особенно покупать еду у местных или обмениваться на что-то. Честно сказать, без помощи наших баб сердобольных, вообще людей, японцев, может быть, куда меньше бы выжило и домой поехало. Туберкулез еще, тяжело жить. Но не все из наших оказались порядочными.
Сергеич затянулся, прищурился вспоминая.
- Дядька мой тогда как раз школу заканчивал. Уже взрослым считал себя, конечно, вино, танцы. Связался со шпаной. С ними, значит, хулиганил, и никакой школьной власти, ни милиции не боялся. Потому что отец его, мой дед, служил в НКВД. То есть, МВД уже в то время. Жили как раз неподалеку от лагеря, на Робеспьера.
Дядька-шпаненок в тот день загулялся со своими товарищами дотемна. А зима была, метель. Им выпивки видать в тот день не хватило, были злые да замерзшие. Вот японский майор этот и попал под горячую руку. Не знаю, что он сам так ходил по улицам неосторожно.
- Неужто убили? - спросил Ваня.
- Не, на это у него кишка тонка была. Они его в подворотне встретили, финку показали. Ну что говорят, ходя узкоглазый, снимай бушлат теперь. А это вообще-то не бушлат был, а куртка с капюшоном. Горчичного цвета, кое-где мех, плотная, высший класс. Она по наследству и мне перешла, я в ней первые годы на заводе проходил. Так что можно считать, мужики, я как бы невольный соучастник преступления.
Дядька еще посмеялся над офицером. Мол, что ты за вояка, что и куртки сберечь не можешь, не то что родины своей. А тот ему отвечал, что был бы он хорошим офицером, то его бы здесь не было, он бы еще раньше застрелился или живот бы себе вспорол. Во как.
- Так не томи, когда там мистика в твоем рассказе будет?
- Это не мистика еще, а мистика началась потом. То есть, как дядя рассказывал. Офицер тот умер, вот в чем дело. Не в ту же ночь, но довольно скоро. От туберкулеза, от чего еще там помирали. Дядька знал это, поскольку специально или в лагерь ходил, или интересовался через кого-то. Во всяком случае, совесть его мучить начала уже тогда. А совсем плохо стало, когда следующей зимой он этого японца на улице встретил. Только без куртки уже. Опять метель, опять темнота, и в собственном дворе, говорит, вижу человека в майке. Обхватил локти, зубами стучит. Спрашивает его: "Дурак пьяный, замерзнуть хочешь?". Ну, японец тот на голос обернулся, дядя его узнал сразу, и сам чуть не окоченел. И следующей зимой такое повторилось.
- И что он, говорил твоему дяде что-то? Японец этот?
- Дядя считал, что уж лучше бы говорил, хоть звук бы издал. Нет, только смотрел, даже вроде чуть улыбался.
- А куртку он вернуть не догадался?
- Значит, не догадался. Хотя мысль хорошая.
- Да. Что с пьяных глаз не привидится, - подытожил Ваня.
- А он пил тогда? - возмутился Сергеич. - Он только школу закончил, когда выменял пиджак этот. И у многих такие были тогда. А как в институт поступил, вошел в актив комсомола, так за ним, говорит, и стал дух-то ходить. До смешного дошло: говорил, что уж думал пойти куда надо и чистосердечно признаться.
- В чем признаться?
- В том, что так и так мол, одолевают галлюцинации антисоветского и антинаучного содержания.
- Мда.
- А умер он лет через двадцать, когда уже японца этого трясущегося след простыл. Тоже должность получил по протекции, переехал в дом хороший, от старого базара недалеко, где Ильич теперь стоит. Сталинский дом красивый. Только дядька там впал в хандру, работать не мог, на улицу не ходил. Так и умер, отцу моему перед смертью только признался. И знаете что, мужики?
- Что?
Сергеич наклонился над столом и раздельно произнес:
- Ходили мы с отцом в подвал, где дядя какое-то имущество хранил. А в подвале во всю стену японские иероглифы выцарапаны в штукатурке. Они этот дом строили, и метку оставили. И во многих домах наших есть такая метка.
Надо сказать, у меня похолодели руки, когда я это услышал, но вместе с тем очень хотелось рассмеяться над серьезностью Сергеича. Я покосился на Ваню, и мы не выдержали, стали ржать, как кони. Ну, Сергеич тоже улыбнулся, не обиделся. А вот девушка Вани так и сидела, глядела перед собой куда-то, скучала вроде.
- Вот оно, что совесть с людьми делает. - Сказал Ваня, допивая свое пиво и обнимая Алену за плечи. - Ты-то веришь? Или молодежь теперь ни на что не клюет?
Девушка улыбнулась, неопределенно пожала плечами.
Я спросил:
- Ну а ты, Иван?
- А что я?
- Сам говорил, был у тебя мистический опыт.
- Про опыт не знаю, врать не буду. - Ваня надул губы, поставил локти на стол и отвернулся к окну, задумавшись. На Мира уже зажглась иллюминация, шел дождь и желтые огни отражались в лужах.
Сергеич подозвал официантку и попросил еще пива на всех. Алена, извинившись, вышла из-за стола. Машинально провожая ее взглядом, я видел, что она неспешно, как сомнамбула, подошла к барной стойке, постояла, качаясь на пятках и вдруг помахала рукой бармену из-за спин столпившихся впереди клиентов. Бармен ничего не заметил или не подал вида. Повернувшись, Алена ушла в "дамскую комнату".
Я невольно подумал, что с ней все-таки неясно что-то. То ли за ней следить, то ли за кошельком. Может, наркоманка или чего похуже. Принесли пиво, и Алена вернулась к нам. По виду она покрыла лицо еще одним слоем пудры и подвела глаза пуще прежнего. Ваня зато как ее увидел разулыбался, подобрался, лицо глупое, как у школьника. Я устыдился своих мыслей. Не мальчик уже, разберется с подружкой.
Отхлебнув пива, Ваня ободрился и готовился рассказать историю.
- Я бы, конечно, рад похвастать, как перед собой своими глазами видел зеленых человечков, но так уж вышло, что тоже буду с чужих слов пересказывать.
- А так всегда и бывает в таких историях. Друг соседа по пьяни сказал. - подхватил я.
- Да нет. Не друг соседа рассказал, а мой друг, и не только рассказал, но и показал кое-что. Я тебе больше скажу, я видеть всего не видел, а слышал очень хорошо.
- Вон как. Тогда говори, не томи.
- Да. А друг мой тот был Виталька Зеленский, его Сергеич очень хорошо знает.
- Конечно, - подтвердил Сергеич.
- Так он тоже знает?
- Это нет, ту историю Виталька никому бы не рассказал, сильно за рассудок свой боялся. По-моему и жене не рассказал, так и умер, царствие небесное. С нами еще был Женька, молодой парень. Но он в Туруханск уехал.
- Жив еще?
- Жив, типун тебе на язык. И Виталька под поезд попал, а не от чего-то там умер. Короче, было дело лет двадцать назад. Я тогда только на завод устроился, а Виталик давно работал. Был вроде как моим проверяющим, ну и сдружились. На почве любви к этому делу, понятно. Как выпить не с кем, я ему звоню, или он мне. В тот раз позвонил. Он жил вот отсюда, где мы сидим, через две улицы. Там во дворе стоял старый деревянный дом, сейчас его снесли, а рядом, ближе к Ленина, там другой дом деревянный, но уже вроде как музейный.
- Сурикова что ли дом?
- Во-во.
- Так ты что ж, сейчас нам расскажешь, как в лунном свете увидел Сурикова с мольбертом, или боярыню Морозову на санях? - спросил Сергеич, смешливо прищурившись из-за поднятой пивной кружки.
Алена, про которую Ваня, увлекшись историей, забыл, вдруг рассмеялась, впервые за все время нашего знакомства. С раздражением на нее оглянувщись, Ваня продолжил.
- Ну, мужики, вы острите. Я, Сергеич, на твоем рассказе вообще так сдерживался, что чуть пиво носом не пошло. Ну ладно, слушайте дальше. Мы с Виталиком или еще с кем-то, если были желающие, собирались возле его дома. Ну, возьмем, а наливать где? Дома у него жена, гаража нету, не на детской же площадке как алкашня сидеть. Так Виталька оборудовал себе штаб, он так называл, между чьей-то ракушкой, ржавой уже, заброшенной, и забором. Забор был кирпичный, за ним когда-то, в шестидесятых еще, была котельная и там же кочегарка, весь двор с нее отапливался. Уже к тому времени, как мы познкакомились, там один пустырь был обнесенный, но кочегарка заброшенная стояла, и сейчас стоит. Трубу издалека видно, как все равно заводская труба.
- Видно трубу. - согласились мы.
- Вот слушайте. В "штабе" у него был и стол, и табуретки, и чуть ли не раскладушка, если тепло на дворе. Ни с какой стороны нас не видно, сидим культурно употребляем. В тот вечер только мы вдвоем были. И я, как сейчас помню, поссорился как раз с женой, - женат был, Аленушка, давно уж, - упросился Витальку переночевать у него. Поэтому просидели мы до темноты. А как холодать стало, тоже осень была как раз на дворе, он мне говорит: "Ты здесь посиди, я за дровами пока схожу". Мы, бывало, костер жгли у гаражной стены. Я говорю: "А куда?" - "А вот, на пустырь, там много добра осталось". Ну, сказал, подтянулся, перелез через стену, пошел за дровами. Я сидел, ждал его, ждал. И темно, и холодно, и неуютно, бутылка недопитая стоит, но неудобно же пить без него. А с той стороны стены вроде и есть звуки какие-то, но так, в отдалении. Потом слышу: два или три раза обо что-то железное бьют со всей дури, гудит как колокол. Ну, думаю, весь двор перебудит, и что он там делает. Еще потерпел, потом зацепился руками за забор этот, подтянулся, заглядывая. Ору: "Виталька!" - и тут как раз Виталька передо мной и выпрыгивает. Перевалил через стену, меня уронил и бежать. То есть, я только потом понял, что это Виталька был. Сначала я понял, что это как раз призрак или черт и есть. Рожа вся в копоти, глаза навыкате, безумные. Чуть родимчик меня не хватил.
Он домой бежит, я за ним. Разбудили жену, Виталька рвется к телефону, милицию вызывает, только набрать не может номер. Я говорю ему, что не милиция ему нужна, а скорая, что если он не успокоится, я его санитарам и сдам. Кое-как с его женой Витальку утихомирили. Хорошо, что я бутылку на бегу прихватил. Он ее спать прогнал, а сам мне вот что рассказал.
Идет он, значит, по пустырю. В основном доски да дрова уже все растащили, но он знал, где остались хозяйственные постройки, пошел туда. Слышит вроде голос чей-то тихий, остановился, меня позвал. Ничего, только голос все громче, он соображает, что это чей-то плач. Пошел на звук, ровно к трубе этой подошел. Дверца в кочегарку приоткрыта, а перед дверцей, видит, сидит девочка. На ней платьице старомодное такое, ситцевое, все грязное и порванное, и мордочка перепачканная. Ну, Виталька уж худшее подозревает, сам перепугался. Присел на ватных ногах, спрашивает, что с тобой случилось, да где мама с папой. А она лица не поднимает, но говорит ему: "У меня братик там, в кочегарке. Мы играли, а ему ногу придавило, он теперь выбраться не может."
Виталька ей дал платок свой носовой, взял за руку. Пойдем, мол, спас твоего братика. Девочка плакать сразу перестала, потащила его в темноту. И рассказывает Виталька, что как он внутри оказался, сразу почувствовал жару, как в цеху. Будто недавно кочегарку топили. И запах, запах древесины горелой, но не только, а будто еще жарили что-то. Дверца топки открыто, на полу уголь. Никакого братика не видать. Только он это подумал, за его спиной дверь захлопнулась, и стало не видно ни зги. Виталька всполошился, кричит: "Девочка, где твой брат?" И чувствует, что девочка ему в ладонь вцепилась прямо ногтями. Он руку дернул инстинктивно, вырвался, прислонился к стене. Опять спрашивает. А она в темноте не то плачет, не то смеется, сквозь смех отвечает: "Дядя, смотри, да вот же он! Сейчас мы выведем тебя отсюда!"
- Вот стерва маленькая! - Сергеич в сердцах хлопнул ладонью по столу.
Алена опять засмеялась ни к селу ни к городу.
- Так вот. - продолжил Ваня. - Он струхнул, конечно, шарит вокруг руками, нашел дверь. К ней придвинулся и каблуком несколько раз пнул. Это я услышал. Только в этот момент он видит, как из топки выбирается кто-то на четвереньках. Сразу Виталька замер, только смотрит и дышит тяжело. А это чудо из печки вылазит и встает на ноги. Вроде и правда мальчик, только глаза светятся в темноте, и улыбается противно так, со злобой. Девочка рядом с ним тоже встала, хихикает. Вот эти двое ручонки протянули и пошли на Витальку. И хуже всего, он говорит, что сначала кажется, что у них лица просто перепачканы, а чем ближе, тем заметнее, что у деток вся кожа покрыта жуткими язвами, волдырями, ожогами. Потом точно стало ясно, что это ожоги. И одежда рваная и обгорелая.
Такие дела. Виталька мысленно, конечно, все молитвы вспомнил, с жизнью простился, только одна мысль, вспоминал он, все словно на языке вертелась. Дети уже в двух шагах, и тут он понимает: как он мог в темноте все это разглядеть. И вслух крикнул: "Как я вас вижу?" Его вроде отпустило, поозирался и заметил высоко окошко, размером, наверно, с форточку. Тут силы в него вселились нечеловеческие, отшвырнул малолетних уродцев, подпрыгнул, извиваясь просунул в окошко голову. Хотел меня позвать на помощь, а воздуху в легких не хватает. И больно кто-то когтями вцепился в щиколотку, повис на ноге. Хохочут снизу, хохочут. Зовут: "Поищи с нами еще". И уже в отчаянии Виталька как-то вытянул наружу руку, уперся в стену, оттолкнулся и вывалился на улицу. Все пуговицы на куртке оборвал и ботинок один в кочегарке оставил. Это уж точно, не вру. Еще чудо, что шею при падении не сломал, а добежал до забора.
Ваня откинулся на диван. Чуть вздрогнул, когда Алена положила ему на плечо руку. Мы помолчали, рассеянно прислушиваясь к музыке, двигая по столу пепельницу и бокалы.
Я решил развеять обстановку:
- Ну, как ты сказал, с пьяных глаз...
Но Сергеич перебил меня:
- Так на меня за них Лизавета обиделась.
Ваня кивнул.
- Про что вы, мужики, кто еще об этой истории узнал?
- Об этой или нет, но мать этих детишек, Лизавета, в заводском буфете работала всю жизнь, и ты ее застал в первый год.
- Такая суровая старуха?
- Она, - подтвердил Сергеич. - Ее мужа любовница из ревности Лизаветину дочку и сына убила и в кочегарке сожгла. Как слухи до работы дошли, уже лет через пять, я в курилке ее нашел, хотел сочувствие выразить. А получилось как: с ней истерика, и до самого увольнения больше ни слова мне не сказала.
- Тоже в том деревянном бараке жила, где Виталька? - спросил Ваня зачем то.
- В нем. Бог весть, где теперь живет.
- Ну, а Виталька знал об этой истории?- допытывался я.
- Наверно. Поди узнай теперь.
- Ну а вдруг, - я не хочу сказать, что приврал, ну примерещилась ему. В таком месте и трезвый может черт-те что найти.
- Это, конечно, может быть.
Ваня закурил, пригладил растрепанные волосы и договорил, глядя в пивной бокал.
- Конечно, всякое может быть, но мы с утра туда с ним ходили. Его совесть мучила, дети все-таки, мало ли что. Так вот, дверь кочегарки заперта изнутри. Под окном валялись пуговицы от куртки, так что Виталька меня подсадил, а я заглянул в окно.
- И что?
- Ничего. Ботинка его внутри не было, только дверь печи прикрыта. Да и на всем пустыре, по всему периметру не было ботинка. Так что ему что-то такое должно было привидеться, чтоб он залез в кочегарку, спрятал ботинок, заперся и вышел через окно.
Мы еще помолчали и выпили еще, Ванина история была неприятная, трудно было продолжать в том же духе. Вздохнув, Сергеич посмотрел на дно своей кружки, и обернулся к нашей молчаливой соседке.
- Может, у дамы есть что рассказать? - Спросил он, подмигнув.
Алена, против моего ожидания, не смутилась на этот раз. Вздохнула и говорит:
- Могла бы рассказать, правда, послушав эти истории я поняла, что они мне давно знакомы, так что боюсь, как бы вам и мой рассказ не показался скучным.
- Как знакомы? - Оторопел Ваня. - Откуда ты мою историю могла слышать Не от Витальки же, молода ты, чтоб его знать!
- Ой, да ты не волнуйся. - Алена подвинулась к нему поближе. - Ведь все равно это было, как говорится, давно и неправда.
- Что ж тогда правда? - спросил я.
- Правда? - Девушка протянула руки, взяла двумя ладонями Ванину кружку и в несколько глотков допила пиво. Поставила кружку, утерла губы. - Ну, правда обычно короткая и не столь интересная. Как моя история. Некогда в этом самом баре, где мы сидим, друзья мои, было другое заведение, столовая. В нем работала официанткой девушка, которая любила бармена. Так банально. Он ее тоже любил, но ревновал ужасно, ко всем посетителям. Однажды они остались поздно вечером в столовой вдвоем и повесили на дверь табличку "Закрыто". Сперва им было хорошо, но затем молодой человек вновь вспомнил свою ревность. Конечно, девушка погибла прямо на разделочном столе в кухне.
- Блин. - сказал Ваня.
У меня пиво застыло где-то в горле.
- Надо добавить, что этот парень умудрился разрезать несчастную на кусочки, и в припадке безумия хотел даже что-то из нее приготовить для завтрашнего меню. К счастью, жизнь редко бывает столь драматична, его остановили, отправили в тюрьму. Конечно, девушку было уже не спасти. И говорят, дух ее до сих пор привязан к этому месту. Она все ждет кого-нибудь, кто сможет полюбить ее настолько, что заберет отсюда.
Никто ничего не сказал в первую минуту, только все отвернулись, кто к окну, кто к телевизору на дальней стене. Потом Сергеич буркнул:
- "Говорят" они. Кто скажет, где тут правда.
Ему никто не ответил, а я все смотрел на Аленины руки. Она все прятала их под столом, когда мы пили, а теперь положила перед собой ,и рукава закатались. Кожу на предплечьях тут и там пересекали шрамы. Видные, толстые и розоватые, как дождевые черви.
Через десять минут мы с Сергеичем пошли подышать воздухом на крыльце. Моросил дождь, слетались первые снежинки. Машины брызгали водой из-под колес, торопясь поскорее покинуть промозглые улицы. Пахнущий снегом ветер освежал, освобождал голову от барной духоты и тяжелых мыслей.
- Странная девка. - Сказал Сергеич.
- Многие теперь странные.
- А чего мы в самом деле. - Он тронул меня за рукав. - Не будем, наверно, мешать ребятам? Пусть отдохнут без нас теперь. Да и жена у меня поди ворчать будет пол-ночи.
- Пойдем что ли? Не пропадет Иван небось.
- Какое там пропадет.
Мы выкинули сигареты, спустились с крыльца и пошли прочь, ежась под дождем, пряча руки в карманы, уходя глубже в себя. Через два квартала, перед тем как повернуть к своей остановке, Сергеич нарушил молчание:
- Че-то мы прошли мимо, а мне показалось мужик идет, то ли таджик то ли узбек.
- Ну и что?
- Да в одной рубашке, ни шапки, ничего. Весь вымок. Во народ.
Я ответил:
- Наверное, показалось.