4
Физиономия “деда” показалась мне до боли знакомой. Хоть он и не был похож на мало-мальски популярного артиста эстрады или кино..., но где-то я уже видел это слегка надменное лицо, с выдвинутой вперёд нижней губой...
Ба! Старый знакомец! Хорошо хоть он меня не узнал.
Впрочем, прошло уже почти два года. А виделись мы с ним всего лишь раз.
Дело было так. В начале декабря 1973 года я прилетел из Мурманска домой, — в Херсон, в отпуск. Познакомился на танцах и влюбился по уши в девочку Галю. Все выходные дни, — с утра и дотемна, мы проводили вместе. В будни же я провожал Галю на работу и встречал у проходной. А потом мы до полуночи гуляли вокруг её общежития, пока бабка-вахтёрша не выходила на крыльцо и не объявляла, что запирает двери на засов.
Все влюблённые знают, что целоваться зимой лучше всего в подъезде жилого дома. Там всегда тепло, романтическая полутьма и почти никогда никто не мешает.
Мы тоже так думали, несколько вечеров подряд прячась от холода и нескромных глаз в подъезде пятиэтажки, стоявшей торцом, напротив Галиного общежития.
Но вот однажды в подъезд вошел какой-то тип, выгреб из своего почтового ящика корреспонденцию и стал подниматься по лестнице.
И тут он обнаружил нас.
Казалось бы — ну чего тебе надо? Пройди мимо притихшей в уголке парочки и топай себе дальше. Так нет же, — он разорался, на весь подъезд, чтобы мы выметались оттуда, и побыстрее.
Я попытался его урезонить:
— И чего это ты батя так разошелся? На вид так вроде интеллигентный человек — шляпу носишь; а орёшь ну прямо как на базаре.
Но испуганная Галинка уже тащила меня за рукав к выходу.
И тут, посчитав наш спокойный и планомерный отход, на заранее подготовленные позиции, за трусливое бегство, он расхрабрился окончательно; и, подскочив сзади, треснул меня по голове свёрнутыми в трубочку газетами.
Не больно, — но очень обидно.
— Ах ты, козёл старый! Так ты ещё драться?! — вцепился я обеими руками в воротник его зимнего пальто.
Но вообще-то драться ни ему, ни мне не хотелось. И мы позволили Галинке расцепить нас. Сражение закончилось вничью; хоть поле боя и осталось за ним.
Инцидент этот, да и самого неприятеля я быстро забыл.
А Галинка вскоре стала моей женой.
И вот теперь надо же — какая встреча! Хорошо, что тогда, — в подъезде было темновато. Да и память зрительная у “деда” видно похуже моей.
А может, он и узнал меня, но поступил благородно, и не стал злоупотреблять своим служебным положением, — в смысле не стал мне мстить.
Ну, это я несколько отвлёкся в сторону от повествования.
Итак, мы с Шуриком были приняты в экипаж “Бизона” Он — мотористом-матросом и временно, по совместительству, исполняющим обязанности кока. А я просто — сменным механиком. Из старых кадров, ещё принимавших и перегонявших “Бизона” из Питера в Херсон, оставались: капитан, “дед”, боцман и моторист-матрос Валерка, — тот самый парнишка, у которого мы так удачно приняли концы. Второй механик Володя и электромеханик Савва перешли с судостроительного завода на “Палладу” вместе с буксиром.
Мы оказались первыми новобранцами. Потом появился ещё один моторист-матрос Серёга, окончивший торговую мореходку и успевший поработать в СДП... нет, не в социал-демократической партии, а в Советском Дунайском пароходстве.
Оставалась последняя вакансия, в виде должности моториста-матроса.
Кумовство и протекционизм — давняя болячка человечества. Мы с Шурой тоже оказались заражены этой бациллой; и притащили на “Бизон” своего протеже.
Сначала мы хотели взять Вовку Волковича — слесаря-монтажника из бывшей Шуриной бригады. Но Вовка, не в пример нам, оказался благородным человеком.
— Ні хлопці, краще візьміть мого кума. Він дуже розумний; і на флоті служив.
И мы привели на буксир Толю Матвиенко — тоже парня из нашего цеха.
Вскоре Шуру освободили от кулинарных обязанностей. Капитан привёл на судно худощавую женщину: небольшого роста, средних лет — свою квартирную хозяйку, у которой он с новой женой снимали комнату. Шурик сдал ей своё хозяйство: крохотный камбуз с мойкой, сушилкой, посудным шкафом, двухконфорочной электроплитой и самым большим в то время бытовым холодильником “ЗИЛ”, намертво привинченным к палубе. А также провизионную кладовую, расположенную в форпике, — в цепном ящике.
Наконец экипаж был почти полностью доукомплектован местными кадрами. Не хватало только помощников у капитана. Таких, на “Палладе”, просто не оказалось в наличии. Пришлось их брать в долг и на время всё у того же судостроительного завода.
Вот я и вновь, после почти годичного перерыва, стою на трясущихся мелкой дрожью стальных рубчатых плитах — пайолах машинного отделения. Два двухтактных двигателя внутреннего сгорания отечественной фирмы “Русский дизель”, свирепо рыча, вращают, со скоростью триста оборотов в минуту, гребные валы “Бизона”. Стыдно сказать, но я буквально упиваюсь букетом из разогретого металла, машинного масла и соляра: примерно так же как какой-нибудь гурман запахом изысканного блюда; или модница парижскими духами.
Ну да это лишь поначалу, а потом все эти романтические глупости прошли.
На “Палладе” работы нам пока особой не было, и нас тоже стали брать в долг и на время: в морпорт и на всё тот же судозавод, — чего-нибудь там переставить или пришвартовать. Скорее всего, никто ни с кем не сорился, а просто, наверное, очень накладно, оказалось, держать в аренде такой буксир как “Бизон”. За один час его работы нанимателю приходилось выкладывать более ста брежневских рублей. Это примерно как сейчас сто с лишним долларов. За год — больше миллиона зелёных американских денег. А так всё делалось по-джентельменски. Вы сейчас нам помогли, а потом мы Вам поможем, когда скажете. И никакой бухгалтерии.
На ночь “Бизон” швартовался на облюбованном месте, — впереди механического цеха, к оконечности причала, почти у самого его торца. Кабель от судового трансформатора подключали к береговому электропитанию и останавливали свой дизель-генератор.
Заканчивался на заводе рабочий день, команда уходила домой, и на буксире оставались дежурить вахтенные механик и моторист-матрос.
“Бизон”, как и прочие плав.единицы “Паллады”: крановое судно “Астрахань” и старенький “Киев” находились в административном подчинении у начальника автотранспортного цеха. А оперативно подчинялись диспетчеру этого же цеха. Именно он давал, по радиосвязи, распоряжения, куда нам пойти и чего переставить. Каждым вечером, по окончании рабочего дня, необходимо было доложиться, по радиотелефону, дежурному диспетчеру о состоянии дел на буксире: где он стоит, и кто на нём дежурит.
Первым удостоился отдать такой рапорт Шурик Полещук. Пока второй механик Володя наживлял и забрасывал закидушки, готовя снасти к ночной рыбалке, Шура поднялся в рубку, включил дежурный канал, снял с аппарата тяжеленную трубку, нажал тангенту , связался с диспетчером и бодренько доложил:
— Буксир “Бизон” стоит у причала возле механического цеха. На вахте моторист-матрос Полещук и второй механик Житпелев.
Отпустил тангенту и услыхал в ответ:
— Та мені однаково жид він чи хохол. Ти хвамилію кажи.
— ...?!
Этот диалог, одним из первых, вошел в золотой фонд устных преданий команды буксира.
Щеголевато выкрашенный, чистенький “Бизон” мало походил на своих братьев, — “Днепра” и “Комкова”, — таких же буксиров-кантовщиков, из морпорта. Не работяга буксир, — а прямо тебе яхта царская. Ну и порядки на нём были заведены соответственные.
Спереди к надстройке был приварен кронштейн; к которому, с помощью болта и гайки крепилась рында — тяжеленный, килограммов этак под двадцать весом, медный колокол. Вот он, а также серпы и молоты на фальштрубах, должны были сверкать на солнце так, чтобы глазам становилось больно. Ежедневной обязанностью вахтенного моториста-матроса было: намазывать их “зелёнкой” — пастой ГОИИ разведенной в растворителе, а потом драить до умопомрачительного блеска.
К восьми утра не только рында и серпы с молотами, но и весь пароход обязан был сверкать и блестеть как новая копейка: палуба скачена забортной водой, из пожарного насоса; в машинном отделении вытерты насухо, от подтёков масла и соляра, механизмы и паёлы; в жилых и служебных помещениях сделана мокрая приборка.
Со временем мы окончательно обустроили свою “береговую базу”. К месту швартовки подвели трубу парового отопления, и подтянули телефонный кабель. Теперь не нужно стало связываться с диспетчерской транспортного цеха по радио. Аппарат, висевший в коридоре надстройки, на переборке, выше щитка аварийного освещения, мог в любой момент соединить нас не только с диспетчером, но и с другими абонентами на заводе и в городе.
И судовой водогрейный котёл нам больше не нужно было гонять, сжигая солярку и укорачивая моторесурс. Достаточно только подключить свой штатный паровой шланг к береговой трубе, и подать пар на специальный теплообменник, установленный в выгородке нашего крохотного котельного отделения. А затем перевести кран-пробку на системе судового водяного отопления в определённое положение и включить насос принудительной циркуляции. Вода, прокачиваемая насосом через теплообменник, нагреваясь от пара и в свою очередь отдавая тепло, обогревала весь пароход, грела пресную воду на камбузе, в умывальнике и в душевой. И самое главное, циркулируя в “зарубашечном” пространстве внутреннего контура главных двигателей, держала их готовыми к пуску в любую минуту.
Так что готовность у нашего “Бизона” была почти как у боевого корабля, во время военных действий.
Ну а если честно, (по секрету), то игра эта, — в военно-морской флот, нравилась и нам, а не только одним отцам-командирам.
Если “кэп” лепил себе (как теперь модно говорить) имидж под этакого старорежимного морского офицера, в отставке по императорскому флоту, то у “деда” было иное хобби. Он слыл у нас глубоким знатоком истории, (ну как сейчас примерно Эдвард Радзинский, или Вадим Скуратовский).
Однажды Шура поведал мне, под большим секретом, что “дед” то у нас, оказывается, тайный белогвардеец.
— Откуда ты взял?!
— А он тут Колчака расхваливал; какой тот знаменитый полярный исследователь был; да как, став самым молодым царским адмиралом и командующим Черноморским флотом, буквально загнал турок, вместе с немецкими “Гебеном” и “Бреслау” , в Босфор. И закупорил их там минами.
Конечно, легко было “деду” цитировать и комментировать “Моонзунд” Валентина Пикуля. У него жена работала в “Союзпечати” и могла ему достать любую книгу. А хорошие книги тогда, наравне с хрусталём, коврами и чёрной икрой были остродефицитным товаром.
------------------------
цепной ящик - отсек, куда убирается якорная цепь.
тангента - переключатель "приём" - "передача".
"Гебен" - немецкий тяжелый крейсер. "Бреслау" - лёгкий крейсер.
Продолжение следует.