Эрих

«II. Эрих, или Освобождённый»
ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ
ДИАЛОГИ АСПИРАНТОВ-ЗАОЧНИКОВ
ВЕТЕРИНАРНОЙ АКАДЕМИИ

Дионисио - Дионис Георгис, обрусевший грек в третьем уже поколении. Наверное, предки его, как тогда водилось,были контрабандистами. Сам он неоязычник, по образованию - физик. Не женат. Вегетарианец. Худой как щепка. Издавал детскую газету "Зелёная ветка". И вообще, как-то подозрительно слишком ласков с детьми.

ЭРИХ, ИЛИ ОСВОБОЖДЁННЫЙ

БОРИСЛАВ: Здравствуй, философский брат мой, Дионисио! Что это с тобой?! Почему у тебя такой возбуждённый вид? Откуда этот нечеловеческий, звериный блеск у тебя в глазах? Уж не возобновил ли ты своё давнее пристрастие к алкоголю? Не сорвался ли ты? Хотя, впрочем, от тебя не разит винно-водочным перегаром. Как же так? Я ужасно встревожен! Уж не перешёл ли ты к страшной пагубе наркотизации организма?! Узнаёшь ли ты меня? Не на «игле» ли ты, мой философский брат?! Не «ширнулся» ли ты перед сегодняшним заседанием Ассоциации? Ты хоть пользуешься своим личным шприцем? Не забыл ли ты о СПИДе или хотя бы о гепатите Цеце?!

ДИОНИСИО: Рад тебя видеть, мой философский друг, Борислав! Нет, нет! Моё возбуждение вызвано совершенно иными причинами! Сегодня исполнилось ровно пять лет, как я стал свободным человеком! Именно в этот день я уволился из Поганого НИИ, чуть не загубившего меня. Ещё перед увольнением, точнее, перед освобождением, я — в поисках творческой самореализации — задумывал описать свой предстоящий образ жизни свободного художника и социально-философского исследователя! Я предполагал и вероятность «крайнего случая», в таком бы разе я смоделировал бы на «своей шкуре» жизнеощущения безработного, а не то — и «бомжа». Я попробовал бы понять, что должен делать безработный, чтобы выжить и найти работу, и что он при этом испытывает. Найдя работу, я, конечно же, на неё не пошёл бы, но продолжил свой эксперимент, И теперь вот у меня появилась возможность подвести некоторые итоги этого моего нового состояния, чем я и занимаюсь с самого утра, отставив далеко в сторону все остальные дела!

БОРИСЛАВ: Какое удивительное совпадение! И у меня сегодня точно такая же круглая дата. Ровно десять лет назад я тоже ушёл с казённой службы, и, как и ты, повёл чисто философскую жизнь! Не объединить ли нам наши усилия в анализе этого воистину великого состояния — Свобода! Лично я понимаю свободу очень просто. Это чтобы меня никто не трогал, не принуждал. Чтобы я, если я честно отрабатываю свой пай в общественном деле, имел возможность свободно говорить о том, что я думаю обо всём этом свинстве! Мог бы свободно заниматься» если захочу, творчеством. Ну, там, это… как его? Живопись, рукоделие, макраме, музыка, литература, мозаика, поэзия и прочая и прочая. И чтобы никакая падла мной не командовала. Я же в свою очередь — могу даже дать в этом письменное обязательство — командовать никем не собираюсь!
Да, у меня есть и ещё кое-что о свободе. Мне удалось полистать замечательную книгу под названием «Бегство от свободы»? Мне она досталась буквально чудом: мне дал её наш Президент — Большой философский Брат Вольдемарж. Но дал с такой большой неохотой, что дальше некуда. Он сделал такую гигантскую паузу в ответ на мою просьбу дать почитать эту книгу, ну прямо-таки «артистическую» — выдержанную по системе Станиславского, любой МХАТовец позавидовал бы! Я уже было подумал, что наш Президент оглох или у него отнялась речь. И хотел уже было использовать это трагическое обстоятельство (не бывает же худа без добра) для того, чтобы попытаться завязать с ним диалог-дискуссию, в письменном виде. Естественно, о том, что для него, как для филолога, является более страшным ударом судьбы — оглохнуть или онеметь? Другими словами, что для него менее предпочтительно в дилемме — не слышать слов, или же быть лишённым возможности их произносить? Я уже успел достать бумагу и ручку для нашего «глухо-немого» диалога, но тут его прорвало.
Оказывается, это был всего лишь обычный для него приступ невменяемости. Он разразился визгливым свинско-педельским потоком предупреждений о том, как нельзя обращаться с книгами. Не загибать листов. Не слюнявить пальцы. Не ставить на них сковородки, чайники, — он перечислил всю возможную кухонную утварь всех времён и народов от казанов, котлов и выдолбленных из цельных стволов дерева ступ, до кухонного комбайна фирмы «Саньо»! И, наконец, определил мне предельно сжатые сроки возвращения книги: чуть ли не тут же, дав возможность лишь подержать её в руках. Я поэтому так торопился со скорочтением, что не прочёл даже фамилии автора, помню лишь его имя — Эрих. (Имеется в виду, по-видимому, известная книга Эриха Фромма «Бегство от свободы». Фромм (Fromm) Эрих (1900-1980) - немецко-американский еврей философ, психолог и социолог, главный представитель неофрейдизма. С 1933 в эмиграции в США. Опираясь на идеи психоанализа, экзистенциализма и марксизма, стремился разрешить основные противоречия человеческого существования - между эгоизмом и альтруизмом, обладанием и бытием, негативной «свободой от» и позитивной «свободой для». Пути выхода из кризиса современной цивилизации видел в создании «здорового общества», основанного на принципах и ценностях гуманистической этики (среди которых высшая - любовь), восстановлении гармонии между индивидом и природой, личностью и обществом. Основные труды: «Бегство от свободы» (1941), «Психоанализ и религия» (1950), «Революция надежды» (1964))

ДИОНИСИО: Нет, ты не прав! Всё дело в том, что нашему главному философскому Большому Брату, в отличие от тебя, владеющего ограниченным словарным запасом, приходятся проворачивать в голове огромную, полностью заполненную семантическую матрицу из нескольких языков. Всех европейских и множества восточных, не считая древних, вымерших. Вот это-то словесное перелопачивание и объясняет его столь длительные паузы в ответ не многие, даже самые простые и тривиальные к нему вопросы, именно из-за этого недоразумения и пошла гулять по Ассоциации вздорная молва о его якобы ограниченной вменяемости. Это совершенно не соответствует реальному положению дел в его голове и сознании.
Он же не может, например, сказать примитивно: «Я давеча пошёл в лес по грибы». А какой лес? Какие грибы? Когда именно ходил? В чём был одет? Сколько взял грибов? И т. д. Он должен своей фразой выдать всё смысловое семантическое поле. Только тогда фраза у него считается осмысленной. Или в твоём случае с книгой: «Положи, где взял!» Ложить, класть, положить, покласть. Какие слова отвечают нормам русского литературного языка, а какие — нет... Например, лурон, лаблатория, колидор. Польта или польты?..
Но мы с этим твоим Эрихом «неизвестным» отвлеклись от нашей основной темы — Свободы! Не знаю, право, поймёшь ли ты мою мысль, к которой я пришёл ещё несколько лет тому назад. Ещё в тот мрачный период, когда я буквально сгорал от трудового сверхнапряжения в этом мерзком рабском трюме институтской лабулатории. Я вдруг понял, что Свобода — это Мера переживаний обусловленности событий субъектом. Тобой, мной, Магометом! Это озарение было для меня как удар током — вольт этак 220! Меня в этот самый момент и вправду ударило током, но ударило как-то очень необычно. Не в руку или ногу, а очень странно, как бы снизу — в пах! Или как сказал бы Черчилль — в «мягкое подбрюшье философа». А уже потом боль распространилась вверх по телу в голову! Уникальное электро-интеллектуальное ощущение! И сильная, острая пронзительная боль и одновременно — пронзающее всё тело острейшее наслаждение!

БОРИСЛАВ: Не ослышался ли я, философский брат мой, Дионисио? Как же тогда эта твоя мысль увязывается со знаменитым определением великого Маркса: «Свобода — это осознанная необходимость?»

ДИОНИСИО: Ну, кое-что остаётся общего и в этой неуклюжей примитивной, прямо-таки допотопной формулировкой. Во-первых, необходимость — это жёсткая детерминистская обусловленность в цепочке событий. С другой стороны — осознанность, мера способности разума контролировать и объективно оценивать события.

БОРИСЛАВ: Погоди, погоди! А куда же у Маркса делся субъект? Я раньше как-то и не обращал на это внимания?! Ну, как-то этот твой... как его? Ты ещё назвал его как-то по имени... Мухомёд, что ли?

ДИОНИСИО: Э-э-э! Именно тут-то вот и вся закавыка! Субъект у Маркса — это тождество необходимости-вне-себя и необходимости-в-себе, выступающее в форме осознания субъектом событий. И собственно вся соль этой моей... вся хитрость моей... вся глубокомысленность моего тезиса... точнее, вся мудрость моего учения состоит в том, что, во-первых, Мера и причинно-следственная обусловленность — есть понятия более первичные по отношению к сознанию и необходимости. А во-вторых, использование понятия Мера (помнишь «чувство меры», хотя ты, наверное, не знаешь что это такое) позволяет интерпретировать свободу в духе, ну скажем, определения температуры, как меры внутреннего движения. Так что свобода у Маркса, батенька, это же свобода без движения, это, если Вам угодно, холодная статуя Свободы, и аут!

БОРИСЛАВ: Да... сейчас-то, конечно вы наблатыкались и насобачились нападать на Маркса! Как крыловские Моськи на слона! Раньше бы вот на вас посмотреть да послушать... да поспрашивать кое-где кое-кого! А знаешь ли ты, что наш Фрумкинд… кхе… кхе… гм… гм… один из наших… в общем один там какой-то из моих случайных знакомых у их знакомого собирается написать трёхтомную «Апологию Маркса»? Ну, а если не получится — и ему дадут по рукам, то он всё же надеется дожить до времён полной реабилитации Карла Генриховича.

ДИОНИСИО: Кто же это такой из наших-то, такой молодой, что собирается дожить?! Да ранний, видать! Интересно было бы посмотреть ему в глаза! Но ты меня перебил! Так вот, Свобода, таким образом, из производного понятия, вторичного как бы понятия — от осознания и необходимости — превращается у меня в понятие равноправное с ними! И что тогда его есть его… ваша хвалёная «осознанная необходимость»?! Ха-ха-ха! Вот то-то и оно! Это есть воля, или волевое начало! Я не отрицаю, свобода, безусловно, оформляется в виде волевого решения. Но подменять форму проявления свободы воли самой свободой — это уже, извиняюсь, полнейшее свинство!
То самое свинство, которое и ведёт к известному нам и вам волюнтаризму псевдосоциалистического лжеучения и к неволе его реализации такими вот, как твой этот знакомый! Выискался тут ещё защитничек! Но скоро мы все окончательно освободимся от этого чёрного, сукровице-кровавого ига иудомарксизма и с ним, и с такими же как он, быстро разберёмся! Как ты, говоришь, его зовут? Мухомёт, ты сказал? Татарин? Араб? Чеченец? Адресок, часом, не дашь? Я сообщу в ФСБ, вдруг это террорист.
БОРИСЛАВ: ФСБ говоришь!?.. Да нет! Это я, наверное, что-то напутал! Скорее всего, имелся в виду не Маркс, может, Маркес? Или Маркузе?.. Не то Маркони… Не помню… Ну да ладно! Конечно же, ты совершенно прав! Нельзя мерить свободу так узко-марксистски. Этому не может быть ни оправдания, ни пощады! Надо понимать свободу и волю расширительно!..
Ну и как тебе сейчас на воле? Не встречал ли ты на своём пути к ней таких же вот «Эрихов», наоборот, бегущих от свободы в неволю? Помнишь «Дхаммападу? Стих 44. «Посмотрите на этого человека: свободный, он уже бежит в ярмо!» Не тянет ли и тебя в твой Поганый НИИ, как влечёт нередко преступников на места их преступлений? Не хочется ли тебе вновь, хотя бы ненадолго, увидеть своих прежних сотрудников… сокамерников?

ДИОНИСИО: Ха-ха-ха! Сотрудников! Ха-ха-ха! Со-труд! Ха-ха-ха! Труд! Знаешь ли ты, что слово «труд» происходит от названия древнеегипетской плети семихвостки с металлическими крючьями на концах для наказания нерадивых рабов?! Чтобы я пошёл туда хотя бы ещё раз? Да никогда! Даже за деньги не заставить меня и ногой туда ступить? Я даже смежные районы обхожу пятой дорогой! Я с содроганием вспоминаю ту «заводскую проходную, что в люди вывела меня», как пелось когда-то! В звери вывела она меня, в тупое животное! Сквозь эти турникеты, наподобие метрополитеновских, в них нужно было вставлять пропуск и отмечать свой приход и уход с точностью до стотысячной доли секунды! Спринтеров — мировых рекордсменов не регистрирует так тщательно на финишах крупнейших международных соревнований, как «пасли» меня в этом ПоганНИИ! И схожий же контроль «на допинг»! А теперь я свободен! Ровно десять лет! Какое это счастье — обретение человеком свободы и уход его от всевидящего ока и плети мерзкого надсмотрщика!

БОРИСЛАВ: Но как же в таком случае творческий труд? Разве не должен человек тогда сделаться своим собственным надсмотрщиком и одновременно рабом своего творчества? Своей собственной плетью семихвосткой? Да какой там — семи?! Семидежды семи! Стохвосткой! И чем же ты занимался эти два великих года? Я и не сомневаюсь, что твоя великая Мера стала как бы «малым» детонатором для дальнейших твоих свершений, для креативного взрыва! Тут уже не пахнет «Мемуарами Бездельника». Это уверенно тянет ни солидную монографию типа «Парадигмы свободного человека». А чем плохо смотрелся бы увесистый фолиант под названием «Человек в измерении свободного времени». Да чего тем мелочиться, собственно, в таком деле, когда можно замахнуться на большее: взять бы, да и отгрохать эпохальный труд «Четырёхмерный человек»! Зачем стеснять себя! Тодик Адорно сразу заткнётся в тряпочку!
Так как же ты конкретно использовал приобретённую тобою Свободу? Что создал ты за это время? Не томи меня, ной философский брат, Дионисио! Расскажи мне о твоих открытиях, зачти фрагмент из множества твоих шедевров! Что дала тебе и всему человечеству твоя Свобода?!

ДИОНИСИО: Да что ты знаешь о Свободе и тем более о Неволе? Знаешь ли ты, что они в том ПНИИ врубали сирену за 10 секунд до начала отсчёта рабочего времени, а окончание дневного срока отмечали звонком! Мерзким тюремным звонком, ни разу за все те годы — в отличие от стартовой сирены — не прозвеневшим вовремя, а всегда — с садистским опозданием!
И люди… эти существа, которых ты назвал сотрудниками, перекрывая вой сирены, с криками страха и ужаса (фобоса и деймоса, на древнегреческом, если ты помнишь, что сомнительно) перед возможным опозданием разбегались по своим рабочим, точнее рабским местам. И эти же биологические создания по окончании рабочего дня с радостными воплями давили друг друга насмерть у турникетов, стараясь быстрее вырваться из здания ПНИИ!
Теперь же мой сон безмятежен как у младенца! И я даже вырвал язык (помнишь «Мцыри», хотя это вряд ли, как говаривал товарищ Сухов), точнее откусил бокорезами (справедливо конфискованными мною в ПНИИ в первый же день и час работы там) молоточек у своего будильника. Я вырвал этот мерзкий поганый язык у домашнего колокола несвободы и закрепощения человека — заковывания его в рабские кандалы и цепи трудовой повинности! Я выпрыгнул с этой псевдокоммунистической галеры и доплыл до берега индивидуальной Свободы!
Сон! Знаешь ли ты, что такое сон свободного человека? Нет, те не знаешь, что такое сон свободного человека! От моего свободного сна меня может оторвать только исключительно лишь сильная потребность в еде! А знаешь ли ты, что такое неспешная трапеза свободного человека? Нет, ты не знаешь, что такое неспешная трапеза свободного человека! От еды же меня может оторвать только лишь сильная потребность в малой или большой нужде! Знаешь ли ты…

БОРИСЛАВ: Извини меня, мой философский брат, ДИОНИСИО: Я перебью тебя. Правильно ли я тебя понял? Означают ли твои слова, что оторвать от сна тебя может только лишь еда, как ты указал, но никакая нужда — та или иная — не может этого сделать? И если я тебя правильно понял, ты ещё дополнительно ко всему знаешь, что такое неспешный или же залповый «стул» во время твоего безмятежного сна? Ну, или, по меньшей, малой мере, — энуринация? Ходишь ли ты при этом прямо под себя или же предусмотрительно, как бы предвосхищая события, даже можно сказать, зорко всматриваясь в Будущее, подкладываешь в постель судно?!
Не возмущайся так, мой философский брат, Дионисио! Я совершенно не собираюсь иронизировать! Я просто-напросто удивляюсь, видя твою худобу, куда же девается весь физиологический позитив, навар, привес при такой приятной и сытой жизни? И я обеспокоен, а превышает ли — в достаточной степени — входной поток питательных веществ общую массу продуктов метаболизма, в степени, достаточной и необходимой для поддержания жизнеспособности твоего философствующего организма? И достаточно ли вырабатывается твоим организмом энергии для производства философских усилий?!
Ведь согласись, твоя жуткая худоба… худощавость для непосвящённого постороннего человека (стороннего наблюдателя) может говорить лишь о том, что ты гораздо лучше знаешь, не что такое еда, но что такое — голодные обмороки! И не грозит ли тебе, может подумать такой сторонний наблюдатель, возможность вскоре узнать, что такое сон, но уже — сон вечный?! Не прав ли я, мой философский брат, Дионисио?

ДИОНИСИО: Да, жаль, что ты не работал со мной — хотя лишь врагу этого пожелаю — в том Поганом НИИ! Мне там дали молоко за вредность! За какую такую вредность? Там же чистота, белые халаты, голубые экраны компитюров, салатовые кафельные стены, белоснежные — пока не засрут с мениском — фаянсовые унитазы! И вдруг — вредность? И я вовремя понял, за какую вредность я должен пить молоко! За нравственный, наносимый мне вред, за моё моральное калечение! Но им не удалось меня сломать! (Дионисио грозит кулаком в сторону, где предположительно может располагаться ПНИИ, его глаза мечут зелёные искры в том же направлении.)
Так вот, — видел бы ты меня в обеденный перерыв! Я выпивал за один присест 12 — дюжину! — стаканов этого завредного молока! Но этого мало! После работы я в пивной «На семи ветрах», что у станции метро «Динамо», выпивал, но уже на спор, и тоже дюжину, кружек пива! И таким образом оно также обходилось мне бесплатно. Что за жизнь была! (Дионисио мечтательно закрывает глаза и, покачивая головой, счастливо улыбается.) Ведь коммунизм, и только… Пей чего хочешь и сколько хочешь… Бесплатные путёвки в южные санатории, а там такие бабцы, делают, ****ь, всё… После них — опять же бесплатное лечение… (Дионисио резко встряхивается, сбрасывает с себя всё благодушие.)
Но не было свободы! Истинной, ****ь, Свободы! И я ушёл от этого своего бесплатного — в том числе и в том смысле, что платили там мизер, как унизить прямо хотели — рабства. Ушёл по пути свободы! И вот я ровно два года, как на воле!

БОРИСЛАВ: Насколько я знаю, мой философский брат Дионисио, по рассказам твоих же бывших коллег-невольников и новых товарищей по свободе — и в этом они на редкость единодушны, — так это то, что у тебя была свобода и раньше, в этом самом ПоганНИИ. Ты же и там вёл себя довольно-таки свободно, если не сказать, даже распоясано. В том плане, что ты там вёл свободомысленный и вольнодумный образ времяпрепровождения от утренней сирены и до самого «вечернего звона». Как мне взахлёб рассказывала вся эта публика, и как я из праздного любопытства ещё уточнил в отделе кадров отдельные детали твоей эпопеи, ты занимался исключительно философствованием вместо отправления мерзких процедур, предписанных тебе не менее мерзким начальством, манипуляций, заключавшихся в никчёмном труде, якобы вызванном производственной необходимостью, — естественно вымышленной, эфемерной и химерической.
Ещё точнее, как мне рассказывали уже совершенно конфиденциально, за что, собственно, тебя и уволили чудом не по статье, из этого Поганого НИИ. Вернее, тебе простили бы и вольнодумство и производственное бездельничество, всё бы ничего, но ведь ты буквально уподобился Диогену Синопскому. Тот, как известно из хроник его тёзки Диогена Лаэртского, проживал в винной бочке, и тоже, как и ты, не ходил на общественные работы, но и занимался ко всему ещё, усиливая до предела этот букет тунеядства, прилюдным рукоблудием как в общественных местах, так и в местах общественного пользования!!!
Но тебе тоже бы сошло с рук и это рукоблудие на рабочем месте, если бы ты однажды не умудрился вызвать короткое замыкание своим эякулятом в очень дорогом импортном электронном оборудовании! Кстати, это не тогда ли тебя шибануло током, или как ты сказал, у тебя произошло необыкновенное озарение в области паха?! И твоё счастье, что высокотехнологичная техника не загорелась синим пламенем на фоне белых стен и халатов, и всё же не спалила весь этот Поганый НИИ, хотя он того и заслуживает, как ты утверждаешь. Тебя защитила лишь общественность, которая приходила даже из других корпусов, не только «на молоко», но и на «сперму», дабы посмотреть на твоё рукоблудие! И если бы тебя не взял на поруки столь нелюбимый тобой коллектив этих самых невольников, так греметь бы тебе кое-куда!
Так что радуйся, что ты не побывал не в столь отдалённом Царстве ещё большей необходимости, чем та, которая была у тебя в ПНИИ, в котором тебе, якобы, собирались поднести чашу с цикутой, как некогда и Сократу, но только в виде общепитовской «шарлотки» из нержавейки с прокисшим борщом по-квазиукраински.
Но хватит! Не буду тебя больше тревожить тяжкими воспоминаниями о твоём пребывании в Тёмном Царстве Необходимости, и продолжим наш разговор о твоём новом Удельном Княжестве Свободы! Когда же ты и каким это образом умудряешься и исхитряешься выкраивать время для философствования между сном, едой и несчётным (не иначе мощности «алеф»,) множеством всех нужд?! Помнишь ли ты, что такое философия?! Вспоминаешь ли ты хотя бы о ней во время того же «стула» свободного человека?!

ДИОНИСИО: Не являются ли твои столь частые и столь же неуместные и непрекращающиеся замечания о «стуле» фактом, свидетельствующим о твоей психологической фиксации на анальной — по Фрейду — фазе развития личности?! Не… Кстати, некий автор, тоже Эрих, не упомню фамилию, именно об этом феномене писал в журнале «Вопросы философии» № 9/91. Он нашёл подобные же признаки у некрофилов, в частности у Гитлера. Статья называлась «Гитлер как некрофил». Как же фамилия этого философа? Не то Фрам, не то Фрум…

БОРИСЛАВ: «Фрам» — это название Великого судна (нет, не судна, как ты можешь подумать, а судно, корабль) великих норвежцев, некогда бороздивших все моря и океана от полюса до полюса! В дальнейшем, к сожалению, из-за смешения с евреями, армянами и прочими семитами (лишь от вьетнамок у них не получалось межрасового скрещивания) они утратили эти героические навыки. Их мореходство выродилось в плавание на чём придётся: на ветхих судёнышках древних конструкций и даже на плотах. Особо в этом преуспел и усердствовал некий бомж, видимо, наполовину армянин Тер-***ердал. Ему помогал ещё польский писатель Генрих Сенкевич. Тое сёе, «Полонез Огинского», туда-сюда, «Яблочко»…

ДИОНИСИО: Да погоди же, философский мой друг Борислав! Не сбивай меня с мысли! Этот феномен, описанный не то Фрамом, не то Фрумом, напрямую связан с некрофилией и труположством…

БОРИСЛАВ: Фрам, Фрум, Фхрум! Ой! А не была ли это статья нашего экономико-философского собрата Констанеды Фхрумкина? Он же в аккурат занимается экономикой отсталых народов: казахи, немцы и т.п. Не была ли в том философском журнале именно его подпись, а он только так подписывает свои радикальнейшие статьи в последнее время, после того как он пристроился у кормушки кремлёвской власти? «Экономический советник теневого правительства РФ Фхрумкин-Кровавый».

ДИОНИСИО: Ты всё же, падло... то есть философский друг мой, ты сбиваешь меня с мысли! Ну, какие же это отсталые народы — немцы? Они победили римлян в Тевтобургском лесу. И только новейшие греки победили их во Второй мировой войне, по-русски — во Второй Отечественной.

БОРИСЛАВ: Ну, дык энтое ж… Средняя ж Азия, Казахстанд. Немцы Поволжья. Великий Сталин. Студебеккеры. Грудные дети. Снег и ветер. Катынь… Тое сёе, «Полонез Огинского», туда-сюда... Ведь в том же Дюшамбе — бывшем Сталинабаде — в футбольной команде «Памир» играли сразу три брата Гесса, один из них в аккурат Рудольф. И что не мог там груши околачивать и некий бы Гитлер, и именно Адольф?!

ДИОНИСИО: А вот нет, и не может! Шикльгрубер — мог бы! А Гитлер — это ж еврейская ж фамилия!

БОРИСЛАВ: Опять евреи! Шикльгрубер — тоже еврейская фамилия, от слова «шекель» — жидовский доллар. Ну, везде они! Велика Россия, а ступить некуда: и позади они, и сбоку они, и даже впереди! Ну, везде жиды! Надо бы уже всех их вверху и внизу их пристроить — на фонарях и в могилах. Они сами же говорят в свой «Каббале» — что вверху, то и внизу! Пророческие слова, дай боже!

ДИОНИСИО: Нет, ты всё же положительно пытаешься сбить меня с толку и с мысли.

БОРИСЛАВ: С толковой мысли, что ли? Я их что-то не замечал их у тебя.

ДИОНИСИО: Ну, причём здесь евреи? Нация — ундервуд, то есть вундеркинд, даже чуть ли не дотягивающая до величия греков. А ты-то?! О тебе же идёт речь! Не анальный ли ты некрофил, мой философский приятель, Борислав?! Уж не труположец ли ты, между нами, философами, говоря? Не уволили ли тебя из какого-нибудь морга? Там ведь эти дела, ой-ой-ой, как процветают! Не представитель ли ты этого страшного сексменьшинства, перед которым меркнет даже гнойная педерастия, а все остальные перверсии предстают как невинные детские забавы, в том числе и моё производственное рукоблудие с философским уклоном?!
А не оправдываешь ли ты, часом, себя тем, что полагаешь труположство не нарушением свободы личности (вот мы, наконец-то, и вернулись к теме Свободы!), в отличие от того же, скажем, изнасилования ещё пока живых объектов сексуального предпочтения? В таком случае ты забываешь о покое мёртвых и…

БОРИСЛАВ: Нет, нет, ну что ты? Как ты мог так подумать? Окстись, мой философский брат, Дионисио? Это ж твои хвалёные греки, наряду с семитами, особенно евреями и армянами, предпочитают анальную фазу, как ты выразился, плотских утех. Кстати, я и тебя как-то случайно видел на станции метро «Аэропорт» с каким-то пацаном явно дефективного вида типа Дауна, наверняка беспризорником. Уж не заманивал ли ты его к себе домой для совершения противоестественного совокупления? Или только для совместного взаимного рукоблудия? Это же педофилия, и она преследуется по закону, помнишь ли ты об этом? Или твои животные страсти подавляют внутреннюю цензуру?
Я же, в отличие от тебя… от некоторых, исключительно гетеросексуален, хотя и обладаю сильно выраженной педерастической внешностью и вербальным поведением (своими разговорами), из-за чего женщины меня часто принимают за педераста или шпиона. Всё дело в том, что я своими прямыми и предельно честными вопросами — по-детски наивными — я, как правило, отпугиваю людей, а также и особенно женщин. В этом-то и вся моя беда. Вот видишь, даже ты, вроде бы и вольнодумец, и на тебе: забиделся зачуток!
А то, что вид у меня такой, который вызывает «моргантические» ассоциации, так в этом повинны мои многочисленные жёны. Они как сговорились в своём недоброжелательстве ко мне. Именно они сделали меня похожим на мертвеца! Я забыл, что такое нормальная жизнь. Для меня моё существование сравнимо с чем-то загробным, а наша несчастная страна видится мне огромным полуразвалившимся склепом, в котором снуют и правят свой страшный пир вампиры политики уголовники и чиновники, пьющие последнюю кровь остального населения. Прости за неуместную образность, мой философский брат, Дионисио.
Кстати, я совершенно забыл задать тебе вопрос, прости, возможно, и несколько фривольный, ведь от такого же образ жизни — сон, еда, опять сон и неотвратимый «стул»… Ну, не будем лишний раз повторяться и ссориться… Ты ведь должен быть весьма и весьма «сексуально озабоченным»! Сознайся, всё же ты сублимируешь своё либидо в творческое русло?! Пишешь, анализируешь созданные тексты, опять пишешь?
Ах, да! Я и забыл совсем, что ты стойкий приверженец и последователь Диогена Синопского в этом вопросе. Однако, одержимость, одержимостью, но всё же ты хоть что-то да читаешь? Ну, хотя бы что-нибудь помимо рубрики «Требуются такие-то и такие». Это — о найме несчастных людей на работу. Ну, дабы позлорадствовать над неудачниками, «лузерами», вынужденными ходить на общественные работы.

ДИОНИСИО: Да где ты живёшь, мой философский приятель, Борислав?! С какой из девяти лун Юпитера ты свалился, едрит твою мать, на Землю?! Ты, что, не знаешь, что в стране творится чёрт-те что! Я и сам бы рад укрыться в каком-нибудь морге. Склепом здесь уже и не пахнет. Это, скорее, что-то на манер геенны огненной! И рабочих мест, в частности, катастрофически не хватает. Всё рушится как при страшной катастрофе. Процветают только лишь уголовники, а также политики да бизнесмены — такие же бандюги. Никто ничего не производит, всё сырьё гонят по дешёвке за границу. Или ты делаешь вид, что не знаешь об этом?! А не сионист ли ты часом, гражданин Барухслав?! И не ты ли продаёшь за сущие гроши мировому империализму нашу несчастную великую некогда Россию?!

БОРИСЛАВ: Но ведь ты же вроде бы был греком ещё вчерась? Ась?! И не твой ли это кровный родственник некий Гаврюха Попов был первым мэром Москвы, ещё до Каца Лужкова. Помнишь его вечно ухмыляющуюся носатую харю постоянно показывали по ТВ? Вспомни, как у него угнали машину, и он требовал немедленного введения смертной казни за угон машин у городских мэров и их родственников. А машину его так и не нашли, всё же есть высшая Правда на земле… иногда!
И не ты ли вместе с этим губителем великого русского града Москвы продаёшь за кордон ценную стратегическую информацию, выкраденную тобой в секретном ПНИИ? И не связано ли именно с тобой все несчастья в нашем Содружестве не поймёшь кого с кем?

ДИОНИСИО: Да, я грек! Но грек — варяжского толка! Вы же сами нас и призвали в силу собственной бестолковости. Кстати, ты сам-то на какие такие средства существуешь все эти годы твоей «свободы»?! Не будем бередить интернациональные раны и так близко принимать к сердцу этот проклятый «русский вопрос"! Тем паче, что толку от этого всё равно не будет. А то не хватает ещё того, чтобы и между нами – не кем-нибудь, а нами (!), философами, любомудрами, возникла вдруг национальная рознь! И мы «чего доброго», начали вооружаться не только аргументами, фактами и логикой. Хотя это было бы довольно-таки занятно, и забавно было бы посмотреть на то как мы станем приходить на заседания Ассоциации с оружием и отстаивать свои взгляды вооружённым путём! Да эдак мы вскоре последуем примеру наших «великих» политиков, доведших стану до краха: до развала и гражданских войн!
Можно себе представить, что будет у нас тут твориться! Тогда и вправду появится у нас в Ассоциации и Великая новейшая греческая философия — расстрельный «гаврюхопоповизм». Возникнет наверняка и пресловутое противостояние Русского западничества «ельцианского» толка и Русского славянофильства «прохановщины». Будет и тайный жидомасонский «путинский» подкоп под Россию!
И всё это «духовное богатство» — с монтировками, нунчаками, а то и просто с камнем! «булыжник – оружие философа»! Наконец-то мы осуществим вековую мечту наших предков: найдём, точнее, подберём с земли, по крайней мере, друг для друга, «Философский Камень»!
А тебе, мой философский недруг, Барухслав, не иначе быть рядах фашистской анти-философской группировки. Ох, чует моё сердце и логика подсказывает, что будешь ты ещё на заднем дворе нашей Ветеринарной Академии разводить костры из Тайных Протоколов Заседаний нашей Ассоциации!
И вот уж тогда действительно не закружатся ли над всеми нами право-сионистские крылья сатанинской философской группировки Фхрумкина-Кровавого, на манер 1917 года? Ведь не забывай, что у нас в Ассоциации подавляющее большинство именно жиды – явные или же скрытые. И, конечно же, будет совсем неудивительно и совершенно оправдано, если и наш Президент в один «прекрасный день» подаст в отставку со своего поста. Отречётся от своей высокой Миссии, данной ему Богом и с разрешения большинства членов Ассоциации (лишь Валентино Аллесандро тайно воздержался, то есть голосовал «за», но держал при этом двойной кукиш в кармане, как он всем потом рассказывал по секрету). И что мы тогда будем делать?! Одинокие и разрозненные, покалеченные и изуродованные, в совершенно чуждом нам мире, полубезумные – полубандитские формирования бывших философов-любомудров!
Ну, да ладно! Хватит нездоровых фантазий! И я хочу спросить тебя совершенно серьёзно: как же ты сам распорядился своей обретённой десять лет назад Свободой? Тебя-то откуда выгнали? Где ты сейчас добываешь хлеб насущный? И почему у тебя нет вида свободного человека, а наоборот, ты весь какой-то, мягко говоря, «засранный»? Не связан ли этот негативный феномен с твоим неизлечимым «анальным комплексом некрофила»?!

БОРИСЛАВ: О! Ну, вот, всё одно и то же! Опять все эти киплинговские «Пять тысяч как? Семь тысяч где? Сто тысяч почему?» меня совершенно замучили мои жёны этими же самыми вопросами. Где я шляюсь? Как я думаю жить дальше? Почему я не приношу денег? Когда я пойду на работу? Они и раньше донимали меня подобными бессмысленными текстами. Собственно, именно они, как и всякие плохие жёны, делающие из своих мужей философов, произвели ту же самую метаморфозу и со мной. Обычный, стандартный Ксантиппо-Сократовский вариант! «Хорошая жена делает человека счастливым, а плохая — философом»! И чем хуже жена, тем более мощный философ развивается и взрастает из её мужа.
У меня же ещё более усиленный вариант! Все эти мои Ксантиппы стали воистину Мегерами, возведёнными в степень Фурий! Одна из них даже грозит мне прямой физической расправой! Кстати, она, как некогда и ты, работает в НИИ, но не Поганом, а в Ядовитом, она употребляет в разговорах со мной (если только можно назвать эти «беседы» человеческим словом) постоянные выкрики «уничтожу!» В этом её ЯНИИ действительно работают с токсичными — ядовитыми и радиоактивными — веществами. И она имеет к ним доступ!
Раньше, когда я денно и нощно корячился у своих вечно неработающих и ломающихся электронно-вычислительных машин, у этих свинских компитюров (будь они прокляты вместе с их программным обеспечением, вирус их всех забодай!) я отдавал всю зарплату домой! Ну, за исключением лишь того, что успевал пропить в день получки (иногда, правда, всё до копейки). Тогда они тоже орали, конечно же, однако физической расправой не угрожали столь часто! Сейчас же я не уверен не то что в завтрашнем дне, но даже — в следующем часе! Так что, не последний ли раз мы с тобой беседуем, мой философский брат, Дионисио?!

ДИОНИСИО: Не знаю, право, что тебе и присоветовать, философский мой друг Борислав? Конечно же, невозможно отрицать того мерзкого фактика (губителя самых великолепных теорий), что мы, философы, всё же никто иные, как именно самые настоящие паразиты!
Ну, в самом деле, этого же попросту нельзя отрицать: в мире и в стране творятся такие чудовищные вещи («феномены», по Эмануэлю нашему Канту)! Какие-то теневые («ноуменальные» у Канта) чудовища уверенно катят Мир к пропасти! А мы тут, видите ли, толкуем о Свободе, Разуме… Выискались тут (панимаешь, по Баруху Эльцинду) ещё умники. Ну, не паразиты ли мы после этого? Тогда кто мы? Нас бы надо первыми отправить в пропасть!

БОРИСЛАВ: Да, ты в чём-то прав, но согласись, что такое паразитирование необходимо для человечества! Более того, оно жизненно важно для людей! По своим общим характеристикам это сравнимо с паразитированием так называемой аристократии. А самая полная аналогия здесь существует с этологическим симбиозом и имеет те же структурные отношения, как и во взаимодействии, например, акул и рыб-лоцманов или рыб-прилипал.
В самом же общем случае, с метасоциальной точки зрения, старая традиционная аристократия — праздная и чванная — это ценители эстетического состояния общества: его достижений или регресса. Другими словами, это — «биофилософы». Они в большинстве случаев не понимают позитива своих оценок, ибо главное для них — смена декораций и обустройство интерьера. Философ же — это ценитель («оценщик», по Ницше) этических взлётов, оценщик «выбросов», «протуберанцев» общественного сознания. Другими словами, философ — это «аристократ духа», или «метааристократ».

ДИОНИСИО: Но в любом случае, это всё равно то же паразитирование. Пусть и в самых разных своих проявлениях и на самых различных уровнях своего социального оформления (но всегда высокоинтеллектуальных, что является необходимым, но не всегда достаточным условием). Будь это тюрьма или ссылка с предоставлением нужных книг и возможности писать (Чернышевский). Или же — заведение себе обеспеченных и часто презираемых учеников (Маркс и Энгельс, или тот же наш незабвенный Сократ). А бывает и философское бродяжничество, это, например, Грыцько Сковорода. Или же даже…

БОРИСЛАВ: Да-да! Даже бывает и демонстративное проживание философа в винной бочке — это хорошо мне, и особенно тебе (как его верному последователю — рукоблудисту) известный Диоген Синопский…

ДИОНИСИО: Ну, как бы там ни было, ты смотри сам и выбирай свою судьбу, на то тебе и дана свобода воли, пусть и крохотная. Лично я же, как бы там ни сложились обстоятельства в нашей стране, и в частности, во всём мире, но я философию не брошу, и лопату не возьму, и к станку не стану, пусть даже и прецизионному и с числовым программным управлением. Я никогда не уподоблюсь твоему гнусному Эриху, бегущему от Свободы! Пусть мне лучше руки-ноги отсохнут! Лучше я подохну, но зато моей последней мыслью станет: «Я мыслил, следовательно, я существовал!»

БОРИСЛАВ: Так подохнем же вместе, философский брат мой, Дионисио!
/Тем более, за компанию с такой великой мыслью! А за компанию, говорят и жид повесился.

ДИОНИСИО: Ну, это только так говорят. Это байка, запущенная в обиход самими жидами. Что-то на манер вымышленного ими же холокоста.

БОРИСЛАВ: Ты что?! Разве ты не знаешь, что любые стены, в том числе и этой Ветеринарной Академии, «имеют уши»? А знаешь, что жиды делают за непризнание холокоста? Ты не видел, как еврейские резники режут кошерным способом скот: коров, овец? Они сцеживают из них кровь тогда, когда несчастные животные ещё живые, они умучивают их! Но в особенности они ненавидят свиней! И мучают их сильнее всех остальных! Точно так же они расправляются с теми, кто не признаёт холокостность. Ведь для них неевреи тоже являются скотом.

ДИОНИСИО: А ты знаешь, что у нашего Президента фамилия по матери – именно Резник?! Я полагал, что резник – это резчик по дереву…
Уши, говоришь?! Что-то знакомое… А! Как это говорится у Даля, их до революции 1917 года дразнили именно так: «жид – свиное ухо»! Грубые варвары украинские хохлы говорили о них несколько иначе: «Жид пархатый – гамном напхатый!» Раньше они не ели свиней, но потом, дабы гои не имели возможности их дразнить за это, они стали жрать преимущественно именно свинину. И революцию ту тоже специально устроили, чтобы принять первым делом закон об антисемитизме! А не является ли наш Президент резником?! Ведь он пуще всего цепляется именно к членам Ассоциации неевреям, и без того немногочисленным?!/