НЕ БОЛЕЙТЕ
И как же все в жизни переплетено! Даже странно. Ну, разве можно углядеть связь между политикой и здоровьем? Оказывается, можно. Да еще какую: самую непосредственную. Просто прямую и очень крепкую связь. На себе проверено, потому и рассказываю.
Было это девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто... правильно, первого же года. Ассоциации у всех, кто знает - одни и те же: ПУТЧ, ГКЧП, Ельцин... Ну, ясное дело, что в Москве, где события как раз и бурлили, здоровье некоторых и даже многих было как-то задето. Известно, что и кровь пролилась, и жертвы были. Но я-то жил в Болгарии. Как же за несколько тысяч километров от Москвы я умудрился пролить свою кровь из-за этого самого путча?! Думаете, невозможно? Ошибаетесь. Зачем мне придумывать? Впрочем, всё по-порядку.
Девятнадцатого был выходной. У меня - так точно. Я в этот день не работал, поэтому с момента, как узнал о заварухе в Союзе я слушал, смотрел и ловил все, что было можно по этому вопросу. А можно было очень немного. На тот день в Болгарии уже отменили советское телевидение. Это раньше оно было обязательным к трансляции во всех городах и селах. А теперь ретрансляторы начали демонтировать, сателитного ТВ като хора (по-человечески) еще не было, и смотреть удавалось все реже и реже.
На мое счастье в нашем городке кабельный оператор Русию, похоже, любил и почитал. Я так говорю, потому что у нас ''Первый канал'' тогда еще показывали. Правда периодически он исчезал из программ то на день, то на неделю. Но после неизменно возвращался на экраны. Чувствовалось, что скоро отменят совсем, но пока еще были лазейки. В эти дни, конечно, его включили, только смотреть там поначалу было абсолютно нечего. Помните наверное. А уж о болгарских источниках говорить не приходится. Они сообщали - что переворот, но куда и откуда, понять было просто невозможно. Думаю, они сами ни фига не знали, а уж понимали в происходящем еще меньше. А кто тогда понимал? Время еще не пришло. Нужно было смотреть, слушать, думать, а мы находились далеко от Москвы и поговорить было не с кем. Единственным светлым пятном в комментировании событий были Татьяна и Аркадий Ваксберги. Кажется, я имена не путаю. Эти известные советские журналисты в те дни находились в Болгарии. Судя по их знанию и использованию болгарского языка, они много времени и сил отдали этой стране. А может и с происхождением у них там было что-то. Очень уж свободно и грамотно они говорили. Вот из их репортажей по софийскому радио я узнавал хоть что-то вразумительное. Они также комментировали съемки, которые вело CNN. Советские же СМИ передавали лишь заявление ГКЧП и ''Лебединое озеро''.
[ Кстати, когда в Болгарии происходили забастовки журналистов и деятелей культуры, то радио тоже не работало в обычном режиме, а целый день передавало LET IT BE. Это, конечно, не Чайковский, однако слушать можно. ]
Так вот, Ваксберги хоть что-то проясняли в кромешной тьме событий. Но дело это, все равно, оставалось очень смутным. Я ловил вражьи голоса, а они почти не ловились. К исходу ночи я понял, что ничего нового не узнаю, слушать же заявление ГКЧП мне надоело. Тревожное чувство не проходило, но ''как бы'' притупилось.
Вклиню маленькое отступление, также связанное с этим периодом жизни в Трявне.
Обитая втроём в нашей маленькой, по сути, однокомнатной квартирке, хотя переоборудованной и значительно улучшенной, мы понимали, что надо расширяться. В один момент нам предоставилась возможность (конечно же, по блату) проникнуть в кооператив, уже давно строящийся на нашей родной улице, название которой я запомнил на всю жизнь. Узнайте его и вы: Захари Петров. Деньги за первые несколько вносок мы должны были передать в день моего выхода на работу, т. е. завтра. Значит, мне предстояло проснуться пораньше и заскочить перед работой, не совсем по дороге, на мебельный завод ''Изкуство'', для работников которого и возводился кооперативный блок (дом).
Утро почти что наступило, и я решил хоть часок поспать. Ошибка! Если уж не получается выспаться, то на час ложиться нельзя. Развезет. Будет только хуже.
Так оно и вышло. Я едва встал на ноги. Голова гудела, в груди ныло, все тело было ватным, но не просто ватным, а из мокрой ваты - дико тяжелым. На работу я тогда ездил на велике. Весь путь туда был под уклон. Мне надо было лишь притормаживать. Особенно перед шлагбаумом. А вот обратно домой я толкал велосипед в гору и каждый день давал себе слово, что это - в последний раз, больше никакого велика, только пешком! Все же и на этот раз я поехал.
Вообще-то, на велосипеде принято ездить с открытыми глазами и крепко держаться за руль. Я, кажется, об этом знал. Но после бессонной ночи, или из-за волнений, которые теснились у меня там, где им положено тесниться, а скорее, из-за того и другого, произошла неприятность. Переднее колесо наехало на случайный камень, разлегшийся на дороге. Камень оказался хитрым и сильным. Он сковырнул колесо с пути истинного, а с колесом - и весь велосипед. А с велосипедом - и меня. Я так и покатился по асфальту. На асфальте было много камешков помельче, и мне пришлось познакомиться с ними со всеми. Такого удовольствия я бы не хотел испытать в жизни еще раз. (Зато, испытал куда более сильное, когда через несколько лет навернулся с мотороллера, и снова в Трявне.) Интересно, что я все очень отчетливо помню: как подпрыгнул велик, как руль вырвался из моих рук и земля встретила меня, как родного. Я шмякнулся правым боком, выгибая шею, чтобы не протаранить башкой дорогу. А все-таки протаранил и сразу же почувствовал жжение в бедре, колене, локте, щеке и брови. Погодка стояла, как и полагается летом, жаркая. Я был в шортах. В футболочке. В сандалиях...
Домой я вернулся через десять минут после выхода оттуда. Валя меня совсем не ждала. Когда она открыла дверь, по ее взгляду я отчетливо понял, как я выгляжу. В романах пишут, что ''в ее глазах он увидал свое отражение и ужаснулся''. Отражения я не увидел, но ужаснуться от ее испуга успел. Зрелище, конечно, было отчаяное. А самое главное - неожиданное. Одежда изорвана, ссадины и кровь - на лице, на руках и ногах. Стоял я как-то скрюченно и неуверенно. А, чтобы не разбудить Альку, я не позвонил в дверь, а постучал и говорил шепотом, превозмогая боль. Все это вкупе производило соответствующее впечатление. Моя жена - человек сильный, поэтому об обмороке не могло быть и речи, но эмоции проступили на ее лице вполне явственно. Чего-то она мне промыла, чего-то помазала, но никак не могла справится с правой бровью. Кровь не останавливалась.
Наши кръстници (крестные, но здесь - типа свидетелей на свадьбе) Дида и Христо жили неподалёку, и у них была машина. Валя позвонила по телефону Диде и спросила, когда Христо едет на работу. Мол, пусть он подбросит Семена до поликлиники. А оказалось, что тот сам едет в поликлинику брать себе больничный. Первый раз в жизни кто-то заболел вовремя.
Через двадцать минут я уже был в кабинете врача. Бровь мне зашили одним стежком, забинтовали обе руки, а остальное чем-то обработали. Больничный я получил сразу на неделю. Но и дома я делать ничего не мог. Оставалось слушать про путч. Вот так я пострадал за независимость и свободу моей Родины. А она до сих пор об этом ни сном ни духом.
В кооператив же тот мы так и не вступили. Деньги-то я не завез. Валя посчитала мое падение дурным знаком и передумала строить эту квартиру. Вообще, когда ''не идет'', по ее выражению, преодалевать на сила обстоятельства нельзя. Мы и не преодалевали. А начатая башня стояла еще лет 12 после этого, пока мы оставались в Болгарии. Так у них там ничего и не сдвинулось, уж не знаю почему. Жена моя оказалась права. Как обычно.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - -
И еще одну историю поведаю я о наших взаимоотношениях со здрaвеопазване (охрана здоровья) во время нашего обитания в Габровском округе.
Опять же дело было летом. Альке было года два или три. Маленькая еще была. Но - удаленькая, куда там! О ней и речь.
Каждый отпуск мы старались проводить на море. Ну, хотя бы недельку-две. Для этого имелись предпосылки в виде льготных путевок от моей работы. И вот в очередной раз мы собрались на курорт. Помню, что ехать предстояло в Балчик. Дом отдыха, или пансионат звался одноименным популярному маргарину словом ''Калиакра''. Это - такой мыс на местном черноморском побережье. А сам Балчик находится где-то севернее Варны, если это вам вдруг важно.
Выезжать надо было рано-рано утром, а накануне днем я с Алькой сидел дома перед последней моей ночной сменой в предвкушении отдыха. Не помню чем я тогда был занят, но помню, что дочка самостоятельно играла в другой комнате и меня не беспокоила. Алька вообще любила и умела занимать себя сама. Великая вещь когда ребенок не канючит и дает жить родителям своей жизнью. У меня еще оставалась пара часов до ухода на работу, Валя должна была скоро вернуться, вещи были почти собраны, словом - все было в порядке. Тут Алька и подошла ко мне с заявлением.
- Пап, у меня в носе шарик и не достается.
- Не в носе, а в носу, - отреагировал папа в своем обычном учительском амплуа.
- А все-равно не достается, - настаивала дочь.
- Ну, дай-ка я посмотрю, - я подтянул ее поближе к свету и заметил в правой ноздре стальной шарик. Скорее всего - от подшипника. Я попросил дочку высморкаться. Не помогло. Далее, перепробовав несколько безобидных и столь же безуспешных способов по вытряхиванию посторонних предметов из носа, я решил не рисковать. Алька могла в любой момент втянуть его глубже, и кто знает, что тогда? С медициной я не в большой дружбе, но предположить, что проблемы могут возникнуть, я был в состоянии. Догадавшись, что у ''ухо-горло-носа'' найдется какой-нибудь подходящий пинцет, я схватил дочурку в охапку и пошел вниз по нашей улице. На ходу я размышлял, что - пятница, вечереет, в поликлинике скоро конец рабочего дня, а у меня наоборот скоро смена. Поэтому, неплохо бы поймать кого-то с машиной. А-то пешком с Алькой на руках - полчаса ходу. Да и вдруг она вдохнёт глубже этот чертов шарик, если я буду ее трясти на себе. Не успели мы спустится до дома крыстников, навстречу - Валя.
В подобных ситуациях на меня почему-то всегда нападает ржачка. И в этот раз, увидав нашу маму, я, по идиотски осклабясь, рассказал ей, что произошло. Её же мои ухмылки в самое неподходящее время выводят из себя автоматически. Как личность с восточным воспитанием и самурайской выдержкой, Валя сразу же взяла руководство операцией в свои руки. Машины Христо на месте не наблюдалось, и это означало, что надо было выбирать другие пути к достижению цели. Путей было не в изобилии. Номером два в списке возможных рикш стоял Дамян. На нем-то мы и поехали.
Конечно же, врач ''уши'-нос-гърло'' только что ушла и кабинет был на замке. В бърза помощ дежурил детский лекар Джупунов. Это был молодой здоровенный мужик, с черной лохматой шевелюрой и с огромной бородой однокоренного цвета. Был он смуглым, страшным, а густой его бас превращал образ милого доктора Айболита в натурального Бармалея. В кино бы ему сейчас доверили роли моджахедов, полевых чеченских командиров или латиноамериканских боевиков из амазонских джунглей. Дети его боялись. Аля с раннего младенчества невзлюбила этого черного дядю, но сейчас выбирать не приходилось. А был он, кстати, очень дружелюбным и довольно толковым. Очень надеюсь, что вылечивая животики и носики малышей, он таки не успевал навсегда искалечить их психику своим ужасным видом.
Но и Джупунов нам не смог помочь. У них в отделении скорой помощи не нашлось ничего, чем бы да бръкнеш (ковырнуть, покопаться) в носу у пациента. Он предложил нам поехать в Габрово в районную больницу, где был дежурный специалист. Надо заметить, что используя знакомства, Валя по телефону пыталась разыскать местную врачиху, или хотя бы ключи от ее кабинета, но нам не повезло. Сегодня та запропала глубоко. Даже в том баре, где она обычно сидела в свободное от ушей и носов время, промачивая лишь горло, нам по телефону ответили, что пока ее не видать. От линейки (машины скорой помощи) мы отказались, и Дамян помчал нас в район. Все это время я находился в слегка возбужденном состоянии, поскольку в серьезную опасность для здоровья дочки мне как-то не очень верилось, а вот перспектива опоздать на работу и не сменить во время коллегу, маячила вполне вероятная. Валя белела и перенапрягалась постепенно. Дамян был видимо спокоен, но мы знали, что он переживает не на шутку. Лучше всех держалась Алька. Для нее все происходящее было неожиданным и забавным приключением. Этот грозния (страшный, некрасивый) Джупунов остался далеко. Машина ехала в Габрово. Папа и мама были рядом. Полный кайф!
По дороге Дамян расспрашивал меня о подробностях и, выяснив, что шарик скорее всего стальной, внес рацпредложение: ''Давай-ка его магнитом попробуем вытащить''. Останавливаем Жигули на обочине серпантина, снимаем с крыши табелу ''ТАКСИ'', которая крепится с помощью сильного магнита и начинаем приставлять ее к девчоночьему носу. И так мы ее прилаживали и эдак, ничего не получилось, а время шло. Я заглядываю в ноздрю, но ничего там не вижу. Где шарик? Выпал, влез еще глубже? Аля не может толком объяснить, что она чувствует. Вроде бы ей ничего не мешает, но вроде бы нос немножко болит.
Наконец мы приезжаем в больницу и минут через десять находим нужное нам отделение. Там - только пожилая сестра и нет никакого дежурного врача. Бабулька на меня не производит впечатления человека, с которым можно поговорить о медицине. Может, просто уборщица? Но она с самым деловым видом отбрасывает покрывало с лотка для инструментов, и я сразу же вижу то, что нам нужно. Рука профессионалки тянется к лотку и выбирает... палочку с набалдашником на конце: наконечник в виде шарика, не уступающего по размеру тому, который у Али в носу. Вот же – пинцет-конус, которым надо доставать из носа всякие мелочи. Вот, на худой конец - палочка с плоским, заостренным краем. Зачем же она взяла эту штуку? Может, чтобы просто отложить в сторону ненужную деталь? ''Чтобы не поранить'', - дает вразумительные разъяснения эскулапша и с размаху вставляет эту штуковину Альке в нос. Ребенок, пискнув, откидывает голову, и в глазах у него появляются слезы.
Спасибо Альке за то, как героически перенесла она эту экзекуцию. А тетка, не унимаясь, желает продолжить свои опыты по отоларингологии. Похоже, она впервые в жизни дорвалась до инструментов и боится упустить случай поработать самостоятельно.
Я отнимаю у нее ребенка и требую, чтобы она вызвала врача. Выношу Альку в коридор и рассказываю Вале с Дамяном о чудо-медсестре и ее способах борьбы с болезнями. Они мне не верят. Вскоре эта защитница людского здравословия (состояния здоровья) сообщает нам, что доктор будет через полчаса. Где он шляется во время своего дежурства нам не докладывают.
Мы выходим погулять в больничный двор, чтобы не сидеть на месте. Очень уж никому из нас не сидится. Слава богу, я нахожу работающий автомат и звоню Вале Русеву. Он понимает все, соглашается меня подождать сколько нужно. А наутро ему еще на два часа раньше надо меня отпустить. Ведь нам - на поезд к морю. Прогуливаемся по какой-то полянке и тут Дамян поднимает с земли маленький ржавый шарик.
- Аля, погляди, у тебя такой же в носике или побольше? (А его там давно не видно, я психую по-настоящему, но Вале не говорю.)
- Это он самый. Он выпал. Все уже. Поехали домой. Он выпал, - пытается нас одурачить Алька, которой это приключение уже начало надоедать. А может, она боится, что ей снова пихнут в нос какую-нибудь неподходящую железку.
Через час без малого появляется доктор. Он не один. С ним какой-то пациент, который проходит в кабинет, а нам приходится ждать дальше. Я пытаюсь восстановить справедливость. Доктор выходит к нам в вестибюль, смотрит сердито на меня, на Валю, на Алю и задает самый уместный в данном случае вопрос:
- Какво е това дете? (Что это за ребенок).
- Момиче е, (девочка) - с издевкой говорю я, глядя в его наглые глаза. Потом добавляю, что правильнее было бы спросить:
-Какво му е на това дете? (Что с этим ребенком).
Врач видимо в душе согласен, но статус кво пока не позволяет ему дать отступного. Он обещает через десять минут нас принять и слово свое, к удивлению, сдерживает. Алька боится и тихо плачет. Она прекрасно понимает, что раз папа чем-то недоволен, значит - дела неважные. Но процедура длится всего пятнадцать секунд. Она даже не успевает испугаться. Тем самым пинцетом, с конусными желобочками, который я и заметил с самого начала, доктор слегка расширил ноздрю и шарик выпал к нему в ладонь. Он взял Алю на руки, показал ей шарик и кажется даже погладил по головке. На мою просьбу отдать мне шарик он молча вытащил из белого стеклянного шкафа здоровенную металлическую банку и кинул шарик туда. Погромыхав в банке, перемешивая содержимое, он протянул ее мне и сказал: ''Тук (тут) у меня целая коллекция. Я никогда ничего не отдаю''. Я заглянул внутрь сосуда и понял, что коллекционер он отменный и вполне уникальный.
Выговор после этого я получил от жены такой, что про него можно было бы написать отдельную повесть. Но я не пишу трагедий. На работу я опоздал на два с половиной часа. Руки у меня слегка тряслись, и я ни фига не сделал за эту смену. Поспать тоже толком не удалось, в пол-четвертого я уже убежал домой.
Выехали мы в Варну в пятом часу, добирались до места долго и лишь после обеда разместились наконец в номере. И тут Валя заметила, что Алька вся горит. Не знаю какая у нее была температура (градусника нам взять было негде), но обжечься об Алькин лобик было элементарно.
Как мы ее лечили, как сбивали температуру, как заворачивали в мокрую простыню рассказывать подробно не стану. Перепугались мы сильно, но напрасно. Утром ребенок чувствовал себя просто превосходно. Никаких следов вчерашнего не наблюдалось и весь отпуск прошел у нас - лучше некуда.
2007. Хайфа.